Без руля и без ветрил плывут четверо педрил...
Что для Вас любовь к человеку, к человечеству? Абстрактное понятие? Жизненный принцип?... Можем ли мы говорить о гуманизме и прочих тонких материях в то время как само общество воспитывает в своем лоне тех, кто с удовольствием взорвал бы этот мир, полный бардака и подлости?...
Летняя ночь быстро соскальзывает за горизонт. Еще не сверкнул пробной зарницей восток, но воздух уже напоен предчувствием нового дня. Острова вокруг лениво выбираются из дремотного тумана. Кажется, они размышляют, потягиваясь, проснуться или погодить.
Где-то на заросшей кустами косе самозабвенно свистит и щелкает соловей. Из-за острова торопится подпеть ему другой.
Вода - ни морщинки. Звезды, щедро рассыпаны в ней, подмигивают, помаргивают, словно щурятся испуганно ожидая появления неистового светила. На берегах развалились валуны. В сумраке утра они странно похожи на толстых, укутанных тускло-зеленым мохом тюленей...
Таинственно шуршат заросли камыша. Что-то потрескивает, изредка плещет рыба, пуская во все стороны вдетые один в другой круги. Плеснуло - из воды сгорбленным старичком тащится водяная полевка, трясет длинными усами. Выбралась на берег, встряхнулась зябко и захрумкала, смакуя какой-то свой крысиный деликатес.
Торопливая ночь дышит тысячами устьиц. Порхают над водой неясные вздохи, шуршание, какое-то не то хихиканье, не то бормотанье. Неуловимые для взгляда тени скользят вокруг, задевая лицо волнами теплого, мягкого воздуха. Вокруг, на островах таинственно и зовуще мигают волшебные фонари...
Зашевелился ветерок - предвестник восхода. Зарумянилась цепочка облаков у горизонта. Тихо, тихо поднимается за островами золотое сияние. Облака вытягиваются, прячутся друг за друга, причудливо меняя форму, становятся то ледяными торосами на берегу холодного моря, то тихой лагуной с коралловым островом, украшенным гибкими пальмами.
Начинается утренняя распевка птиц. Они пробуют голос, торопясь сложить гимн Солнцу...
Растаяла, растворилась последняя звезда - показалась макушка Солнца. И все вокруг уже насквозь пропитано рассветными песнями пернатых. Где-то высоко-высоко теребит хвостом медвяную синь бекас. И опускается невидимой паутинкой на кроны могучих сосен его песня, необычно напоминающая блеяние ягненка.
Стремительно свистя крыльями пронеслись утки и с разгона, тяжело плюхнулись в воду, отчаянно растопырив перепончатые лапы.
С разлапистой сосны на дальнем острове снялся орлан-белохвост. Заскользил , распахнув огромные крылья, над озером - выглядывает зазевавшуюся рыбу. Он весь воплощение уверенности и спокойствия - суетиться нет смысла, и через день, и через месяц он сам и его птенцы будут сыты и здоровы. Он видит меня, но, кажется, не обращает внимания. Привычно парит над своими владениями, схватывая взглядом полный жизни мир воды и островов. Блестящее до рези в глазах небо растворяет в себе его силуэт, он становится все тоньше и, наконец. теряется в золотом мареве.
На сером камне закричала захохотала чайка. Наклонила белоснежную голову, широко разинула мощный клюв. Какое эхо!... Нет, не эхо - отозвались ее многочисленные товарки усыпавшие белыми точками дальнюю каменную гряду. Всю ночь молчали. Словно сгустки молочного тумана кружили над скалами, падали к воде, взмывали вверх, закладывали лихие виражи. Потом садились на выступающие из воды камни, встряхивались, зорко, совсем по-орлиному, глядели по сторонам...
Откуда ни возьмись рассекла воздух стройным телом, примчалась маленькая вилохвостая крачка. Оглушая пронзительным боевым кличем, спикировала на чайку, скользнула над самой головой - та едва успела присесть, взмыла, снова кинулась. Кричит, стрижет воздух крыльями, задирается. А росточку то в ней - две ладошки. Но добилась-таки своего - чайка оттолкнулась от камня и торопливо поплыла над самой водой, привычно уворачиваясь от бросков вздорной соседки. От греха подальше...
Посреди залива выскочила чомга-нырец. Подпрыгивает рыбачьим поплавком на мелкой волне, остроносая точеная головка гордо поднята, ветер топорщит перьевые рожки и пышный барский воротник. Огляделась, опустила голову и пропала, как и не было! Чайка успела уже к дальним скалам улететь, когда чомга снова выпрыгнула из глубины как чертик из табакерки. В длинном клюве рыбий малец. Перехватила поудобнее, проглотила. Встряхнулась и опять исчезла. А вынырнула аж у самой чаечьей гряды - далеко, едва видно.
На обтрепанной осине хрипит, кашляет ворона. Успокоилась, проскакала по ветке и отчаянно прыгнула. Как то нехотя, с натугой взмахивая крыльями, полетела завтракать на соседний островов - там безнадзорное гнездо крачки. Заложила хищно нацеленный вираж, но тут из-за острова, как из-за угла, выскочила хозяйка. Заверещала в ярости и в атаку! Свистнула воздухом над спиной шарахнувшейся вороны, развернулась на хвосте, рванула обратно. Серая разбойница заболтала крыльями, заметалась и быстрей, быстрей наутек. Становилась на крыло, уходила в пике, только что камнем не падала. Так и спаслась - залезла в кусты на острове и притаилась. А потом уже боком, боком, за камнями, за деревьями ускакала подальше и тихо, незаметно улетела куда-то.
Хрустнуло в густой траве, завозился там кто-то и вдруг метнулся ошалело... заяц. Дрыгнул сильными ногами в прямо-таки балетном прыжке и помчался по берегу. Путь его обозначили сочные шлепки лягушечьих животов по воде. Видно зимой ушастый перебрался по льду на остров, да забыл вернуться. Так и остался - будет тут летовать. С голоду не умрет. Островок хоть и небольшой, но урожайный: и на травку, и на осинку, и на прочее. Ешь что хочешь! Не ленись!
Рядом, у каменной россыпи тоненько заверещали на два голоса. Птицы, что ли? Нет - мышки возятся. Валяют друг дружку по земле, скребут лапками, трясут за шкирку - серьезно схлестнулись. Наконец устали, сели друг против друга, наскоро привели в порядок шубки и разбежались каждая по своим делам.
Опять чайка кричит... Нет - орлан возвращается. Облетел озеро, осмотрел все, проверил. Отдавая дань общечеловеческой мечте о полете, я завидую ему. Как обрести возможность вот так же скользить по воздуху, как по льду и видеть далеко, далеко. Смотреть и видеть как живо все вокруг, как все просто пропитало жизнью: суетливой и лениво-неподвижной, стремительной и неуверенной, хищно-зубастой и боязливой, убегающей. Смотреть и замечать рост травы и поспевание земляники, что густыми делянками растет на щедро политых Солнцем взгорках. Как хочется парить над островом, издалека, своей горбатой спиной и заросшим мысом, напоминающем сказочного пса. Намаялся он за долгий, жаркий день, зашел в воду и лакает ее серым шершавым языком.
И сверху видно высокий холм в самом сердце острова. Давным-давно какой-то великан играл здесь огромными базальтовыми кубиками, потом свалили в кучу и ушел. С тех пор кубики спаялись буйным, сочным ковром мхов, трав, молоденьких деревьев и кустарников. А с вершины холма можно заглянуть за горизонт. Там другие острова, все та же темная, но голубеющая отраженным небом вода, сахарные клубы облаков и море солнечного света...
Страшная беда опустилась на озеро. Приходящие по расписанию электрички выплевывают компании весело смеющихся счастливых людей. Весной и осенью среди них много типов с брезентовым чехлом на спине. Там таится орудие, предназначенное для уничтожения жизни.
Охотники хозяйски прогуливаются по берегу озера, покуривают папироски и, сплевывая в расцвеченную мазутом воду, рассказывают анекдоты и всякие байки, громко обсуждают охотничьи уловки - как проще обмануть добычу, чтобы если уж пальнул, так наверняка.
Они широко шагают сильными ногами обутыми в кирзовые сапоги. Под ноги они не смотрят.
Утром они, один за другим оседлав взревывающие в нетерпении моторки, исчезают в лабиринте островов. И долго еще мечутся волны в загаженном заливе.
Потом усталые, но довольные донельзя, охотники возвращаются, вешают на стены домика растрепанных, жалких утиных подростков. Они висят гроздьями, подвешенные на толстую зеленую леску. Она впивается в мертвые худые шеи, а сами утки напоминают магазинных цыплят обмазанных клеем и вывалянных в перьях из старой подушки. Что-то сжимается внутри от их жалкого вида. И невозможно представить, что это действительно были молодые утки. Что они ныряли за своим особым лакомством в бесконечных камышах. Что еще совсем недавно они тонким ручейком тянулись за важно покрякивающей мамой-уткой, усердно болтали лапками, попискивали, боялись отстать, потеряться в страшно огромном мире. С тех пор утята подросли, приблизились к товарной форме, но не нажили опыта спасения от ружья. И теперь висят они на стене охотничьего домика. И кажется все вокруг пригвождено к этим же грубым, досчатым стенам. Такое же жалкое и избитое свинцом, отравленное выхлопами моторов, истоптанное и вырванное с корнем руками непрошеных гостей, которые забыли правила поведения в чужом доме.
Не всегда сейчас сможет окунуться в рассветную тишь приплывший на острова с чистым сердцем и мирными руками. Утро начинается рокочущим эхом несущихся во весь опор моторок. Утки шарахаются от вздымаемых металлическим носом бурунов, забиваются в самую глушь камышовых джунглей и боятся даже подать голос. Разбегающиеся волны качают белые кораблики - чаек пробитых дробью...
А где орлан, что царил над озером? Где летает он сейчас? Может подломились могучие крылья от пьяного выстрела охотника? Упал он на прибрежные камни, распластался, застыл в смертельном оцепенении, стал похож на тех ратерзанных утят. Может быть сейчас его лапы с грозными когтями, что так ловко выхватывали из воды рыбу, валяются на пыльной полке импортного серванта? И иногда, когда гости интересуются, охотник рассказывают захватывающую историю. Как огромный орел пал с неба и унес в облака любимого сеттера. Как выла собака в смертной тоске, звала хозяина на помощь. Как меткий, конечно же, выстрел оборвал полную разбоя и подлых намерений жизнь кровожадного хищника... Гости толпятся вокруг, сочувственно гладят, пытаясь нащупать шрамы, хозяйского Бобика, с почтительным уважением взирают на позорные трофеи и содрогаются , представляя раскаты злобного клекота и протянутые к трясущейся жертве ятаганы когтей...
В теплые летние дни не гремят ружья. В это время острова оккупируют орды туристов-дикарей. Орущей толпой они плывут во взятых напрокат лодках, находят остров покрасивее и вываливаются на него, как нечистоты из бака. Добровольные добытчики дров несутся вперед, по ирокезски размахивая топорами. Они хотят выглядеть настоящими мужчинами - сильными, ловкими, беспощадными. Они рубят и секут, ломают и пилят, втыкают топоры и ножи в изборожденные морщинами бока прекрасных мачтовых сосен. Они достают гвозди и вбивают их во все деревья, что попадаются на глаза. Вбивают сладострастно, пачками. Натягивают какие-то дурацкие веревки, вешают куда ни попадя полиэтилен. Они рыщут по острову в поисках подходящего материала, сколачивают из него переносные туалеты и душевые и. восхищаясь своим искусством, воздвигают их на самом высоком, самом видном месте. Чтобы сделать приятное сопровождающим их дамам, они врезают в живые стволы осколки зеркал. Они с мясом сдирают лапки молодых сосенок и елок, кидают их в кучу и начинают, толкаясь и ругаясь, ставить палатки. Выясняется, что в городе им лень было достать металлические колышки и в ход опять идут топоры. Гибнут подростки рябины, ольхи. Не выдерживают и сильные, старые деревья, но они умирают тихо, незаметно. В их ранах с радостью поселяется гниль и дерево рано или поздно падает безоружным великаном, сраженным мерзкими карликами.
С раннего утра на острове царит какофония, слагающаяся из криков, ругани, стука топора, бурчания радиоприемников, сдобренного дикими визгами купающихся женщин. Птицы срываются с насиженных мест, ошалело носятся в кронах, встревоженно кричат, улетают и снова возвращаются.
Деловитые муравьиные тропки становятся заманчивой мишенью для сапога. Муравьи суетливо оттаскивают изувеченных собратьев и скоро сами становятся жертвами - судорожно дергают лапками, грозят бессильно такими страшными для гусениц и жуков челюстями.
Несколько долгих, тревожных ночей остров стонет и гибнет под натиском бездушных пришельцев. Но когда-нибудь каждый кошмар кончается. Спешно побросав в лодки вещи, туристы вразнобой гребут обратно. Они уже снова живут городскими проблемами и не испытывают никакого чувства благодарности острову за то, что тот терпел их столько времени.
А на затихших в ужасе полянах валяются банки, веревки, обрывки полиэтилена. Бесстыдно выставив прожженную дыру на интимном месте, на камне загорают чьи-то штаны. На каменистом пляже рассыпались беспорядочным калейдоскопом куски стекла. В растрепавшихся волокнах веревки свисает с дерева запутавшийся зяблик. Уже до боли знакомый комок перьев...
И долго бы еще залечивал раны остров, да не успеет. Электрички не устают выдавливать из своего чрева все новые толпы загадочных в своем безразличии людей из города.
Нетерпеливо дергая весла, спешат истосковавшиеся по рыбалке "знатоки". Едва привязав лодку, закидывают двадцатиколенные удочки и дергают без остановки плотвичек, красноперок, окуньков. Клев хороший - только успевай хапать. Разгораются глаза, дрожат пальцы - быстрей, быстрей, надо выловить много. Какая-то воровская жадность к чужому добру не дает остановиться. и только когда рыба начинает клевать неохотно, когда нужно посидеть, подождать поклевку, интерес пропадает. Но неистощимый на выдумку народ находит новую забаву. Самой живучей рыбке втыкают в глаз веточку и с добрым напутствием выпускают - плыви рыбка на свободу! Долго смеются, весьма довольные своим остроумием.
Кличут женщин. Они неумело обдирают чешую с бьющейся добычи, потрошат, вознося хвалу гордым собою живодерам - как же, добытчики еды! А потом горе-поварихи, перемазанные с ног до головы внутренностями и слизью, уходят к костру, захватив рыбы сколько по их мнению хватит на котелок тощей ухи. "Лишняя" же, потрошеная и обезглавленная остается лежать на камне. И ветер гонит в камыши рыбьи пузыри, стыдясь, прибирается после пакостных гостей.
Темнеет, раскупориваются бутылки с легким и тяжелым, и снова крики и вопли под расстроенную гитару до рассвета. А едва взойдет солнце, самые упорные, которые под конец ночи приготовили сюрприз спящим, прибив штормовки к соснам, кружки и ботинки к пням и забросив подальше в воду котелок, врубают на полную мощность изношенных динамиков магнитофон и дергаются, ничего уже не соображая, на плоских каменных берегах.
Не дай бог тому зайцу показаться им на глаза. Забыв про все на свете, начнут гоняться за ним, заскачут горными козлами по валунам... Хотя с их умением бегать недолго и руки ноги переломать. Но разве можно думать об опасности, когда впереди, приманивая пушистым комочком хвоста, несется настоящий живой заяц! Где его еще увидишь? В зоопарке? Но там его захапать нельзя, а здесь животина бесхозная, ничья, значит можно делать с ней что хочешь. Так не терпится догнать, заграбастать под себя, поднять за уши, как это делают охотники на картинках и торжествующе потрясти. Хоть на зайце, но показать удаль молодецкую, сердце бесстрашное и презрение к опасности.
Хорошо, что заяц бегает быстро...
Приезжают сюда и прозрачные от счастья влюбленные. Они безумно любят природу, при первой возможности собирают рюкзаки и в путь. Они искренне презирают городские удобства и квартирную негу. Поэтому свадьбу свою решают отпраздновать на острове.
И вот они бродят по нему, периодически обмениваясь поцелуями, и планируют. Вот здесь у нас будет стоять магнитофон. А на это дерево мы привесим колонки ватт на 60 - пускай вся округа слышит, как мы счастливы. А возле этой скалы самое место для бара - надо взять топор и пилу, а то бар без стойки, что гнездо без птицы. А вот на этой полянке поставим палатки. Придется убрать лишние кусты и деревья, а то гостей много, места не всем хватит.
Какой ковер мха! Это сама природа создала для нас танцплощадку. Тут и брейк можно покрутить без риска остаться без скальпа.
Кстати, надо заранее свалить пару-тройку сосен, чтоб подсохли. Дров должно хватить ночи на две-три. Да еще телевизор надо взять в прокате, переносной - будем болеть за команду телезрителей в "Что? Где? Когда?". Сюда антенну, туда стульчак, туда мангал...
И теперь Вы удивляетесь, что на свете есть человеконенавистники? Хотите познакомиться с начинающим? Но... в гости не приглашаю, уж извините...
Ленинград, 1983