Деметрио и Галене
В Евангелии от Матфея сказано: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её. И враги человеку — домашние его».
Как много язвительных слов выпущено из лука ненависти в самом едком споре, который только подслушивала Земля, — в религиозном споре! Как часто мы, будучи самыми близкими друг для друга, осаждали крепости вражеских ценностей, морили голодом противоположные убеждения и убивали всякую надежду на примирение! И, наконец, сколь глупым, бессмысленным и опустошающим мне представляется сейчас этот крестовый поход против ближних своих!
Но довольно сокрушаться, ибо всё, к счастью, переменилось: измученные друг другом, мы покинули поле боя, оставив после себя подорванное доверие и раненое взаимопонимание.
Если война окончена, то почему же я пишу? Моя проснувшаяся совесть, увидев сегодняшний сон, жаждет объясниться перед вами ясным, как день, языком, в котором нет места тучам недосказанности, обиняков и скрытых смыслов.
Я видел вас, как будто на иконе: склонив головы и приняв благочестивые позы, вы возносили благодарственную вечернюю молитву после тяжёлого труда; солнце посылало вам на прощание свои последние лучи, а где-то вдалеке возвышалась церковь, будто всевидящее око. Во всём этом было столько простоты, естественности, благородства и природной красоты, что я не мог не восхищаться вами, ибо вы пронесли сквозь многие годы пылающий факел веры.
И я подумал: «А пусть будет так, ведь вам это нужно, ведь вам это помогает, ведь вы не можете представить себе и дня без исполнения правил, чётко установленных церковью!» В общем, я, наверное, впервые снисходительно отнёсся к бесконечному ряду формальностей, мною отвергаемых, я впервые понял вас, я впервые принял вас такими, какие вы есть.
«И враги человеку — домашние его… » Эта фраза, признаюсь, не даёт мне покоя, потому что я чувствую, что наша вражда была напрасна и в действительности же мы — противоположные грани чего-то великого, единого и неделимого, как, например, католицизм и буддизм в сущности своей ищут и желают одного и того же, поднимаясь на вершину Абсолюта разными дорожками.
Вы поймёте меня, если терпеливо и вдумчиво проследите за апологией моего пути, который я нахожу для себя наиболее приемлемым.
О церкви. Меня часто можно увидеть наслаждающимся блаженной тишиной и восхищающимся красотой фресок и архитектуры в какой-нибудь безлюдной церквушке. Но к чему мне быть в нескончаемом ряду верующих, наводняющих церковь, если для меня весь мир — одна большая церковь удивительной, бьющей ключом жизни? Я выхожу из дома, и меня захватывает пение птиц, шелест деревьев, безмятежность неба, величие человека в делах своих и вообще всё то неисчислимое множество обстоятельств, делающих возможным саму жизнь на Земле.
О священных книгах. Я читал Библию, но разве обворожительный слог талантливого писателя или философа нам, смертным, также не напоминает о еле слышимом эхе вечности? Разве не чувствуется некое органического единство всего написанного; разве нет в Библии чего-то от Кьеркегора, а у Кьеркегора — чего-то от Библии?
Об иконах. К чему почитать только «избранных», когда вокруг нас тысячи икон, поклоняющихся гению художника, их написавшего? Почему для меня не может быть иконой, к примеру, живописная ива, склонившаяся к журчащей речушке?
И, наконец, о молитве. Музыка, взывающая к глубоким чувствам своими ранимыми нотками, представляется мне той же самой молитвой, которую вы читаете каждый день.
А творчество? Разве творчество с его возвышающей душу красотой — это не общение человека с Богом?
Вероятно, моя попытка примириться — суета сует, которая лишь направит воды вечных религиозных распрей в новое русло, но я искренне надеюсь, что мы наконец поймём друг друга и никто не сочтёт мои смелые высказывания за нечто оскорбительное.
Прощаюсь.
Я не читаю молитвы. Я пишу живое письмо. Оно, словно чаша, до краёв наполнено искренностью. Это письмо и есть моя вечерняя молитва.