Легендарный Т-34 и его танкисты

Александр Щербаков-Ижевский
Фрагмент из повести "Легендарный Т-34 и его танкисты"
Рассказ – претендент на национальную литературную премию Российского союза писателей «Писатель года-2016» в основной номинации, номинант национального литературного конкурса «Георгиевская лента»

          Мой дядя Краснопёров Михаил Алексеевич (03.11.23-01.02.13), родной брат мамы, полковник запаса, прошёл всю Великую Отечественную войну и участвовал в разгроме японской Квантунской армии. В сороковые годы прошлого столетия авиация набирала силу и очень многие хотели покорить небо. Однако не всех брали в лётные училища по состоянию здоровья. А у юного Михаила самочувствие было отменным, друзьям на зависть. Когда в 1940 году поступил в аэроклуб, что в городе Сарапуле Удмуртской АССР, все деревенские земляки из Афонино-Бобровки просто обзавидовались. Однако его мама (моя бабушка), Ефимья Гавриловна Краснопёрова (Кирьянова), категорически возражала против такого жизненного расклада и говорила:
          – Если с трактором что случится, механизатор по родной земле дорогу всегда до дому найдёт. А если у самолёта поломка в небе произойдёт, опереться на родную земельку уже не получится. Я лично похоронное известие из сарапульского аэроклуба не хочу получить.
          Друзья, как один, были категоричны в выборе – одобряли поступок смелого парня. Некоторые даже с воздыханиями завидовали:
          – Дурак, Мишка. Девки, кого-кого, но точно любят лётчиков. В то же время полетаешь, земли, города новые увидишь. На людей с высоты птичьего полёта посмотришь.
          Но Михаил очень любил свою маму и беспрекословно выполнял её советы. Ослушаться было нельзя. Излишняя самостоятельность без родительского напутствия не соответствовала деревенской морали. Переступив через молодецкое, бесшабашное «не хочу» аэроклуб пришлось оставить.
          До войны с популярностью танкистов могли сравниться лишь лётчики-истребители. Быть танкистом, значило не только иметь высокую зарплату, полное довольствие, но ещё и форму серо-стального цвета, кожаную куртку и танковый шлём, в народе прозванный «танкошлёмом». Командиру выдавали планшетку-формуляр, перочинный нож и часы, которые, чтобы прихвастнуть, молодые парни частенько носили с собой. Не для променада, а для фильтрации топлива полагался белоснежный шелковый платок, его можно было негласно подарить девушке.
          Расставшись с небом, Михаил желал поступить в танковое училище. Военная карьера завораживала. Тогда кадровый советский танкист обучался два года. Он изучал все виды танков, которые были в Красной Армии. Его учили водить танк, стрелять из пушки и пулемётов, давали знания по тактике танкового боя. Он не только был командиром боевой машины, но и мог выполнять обязанности любого члена экипажа. Уважение среди равных друзей и в обществе было гарантировано. Никто тогда не догадывался, что война станет для танкистов и их техники испытанием куда более серьезным, чем того ожидали в мирное время.

          Однако грянула война. Пришло время поколения Михаила Краснопёрова освобождать землю от вражеского нашествия. Миллионы мужчин и женщин вынуждены были оставить своих близких и мирные профессии, чтобы научиться иному ремеслу. Вчерашние рабочие, инженеры, учителя, студенты стали пехотинцами и лётчиками, артиллеристами и моряками, десантниками и танкистами. Они все были обязаны принять новые условия существования, научиться профессионально воевать, выживать и побеждать. Наступало время великого испытания. Другой судьбы история им не предоставила.
          Нехватка танкистов стала очевидной еще осенью 1941 года. Чтобы укомплектовать вновь формируемые танковые армии офицерами, с фронтов ежемесячно направлялись в танковые училища не менее пяти тысяч человек рядовых и сержантов с образованием семь классов и выше. Для подготовки сержантского состава ежемесячно с фронта отзывалось восемь тысяч солдат с образованием не ниже трех классов. Они становились стрелками-радистами, механиками-водителями, заряжающими. Курс обучения был сокращен с двух лет до шести месяцев, а программа урезана до минимума. Времени катастрофически не хватало, заниматься приходилось по 12 часов в день.
          Те, кто тянул знания на троечки-четверочки или проявлял неуважительное отношение к технике, получали звание младший лейтенант. Более сноровистые курсанты становились лейтенантами, командирами танковых взводОв.
          В 1942 году, по весне, в Сарапул приехал «хозяин» из танковой части. Местный военный Комиссариат начал набор восемнадцатилетних юношей-рекрутов в бронетанковые войска. Михаил вместе с призывниками прямым ходом отправился в Челябинск, на тракторный завод. Уже здесь вновь сформированные экипажи самостоятельно получили новенькие Т-34. Боевая дружина состояла из четырех человек. Командир танка имел звание младшего лейтенанта. Заряжающий (башнер) был вторым по должности человеком в экипаже после командира и носил воинское звание старшины. Механик-водитель – сержант, стрелок-радист имел звание ефрейтора.
          Получив на заводе танк, экипаж совершил на полигоне пятидесятикилометровый марш, который закончился плановой боевой стрельбой. После маломальского полевого испытания танки погрузили на платформы. Перед отправкой, на общем построении, представитель штаба взял под козырёк и «доброжелательно» напутствовал новобранцев:
          – Ну что же, сынки, мы понимаем, что вы программу обучения быстро проскочили, знаний у вас твердых нет, практики – тоже, но в бою скоренько доучитесь, – и мрачно добавил, – если посчастливится в живых остаться.
          А дальше эшелон стремительно помчал их на запад, на фронт, навстречу неизвестности.
          Впоследствии события разворачивались стремительно. На передовой танкистов встретили неласково. Без всякого предварительного обучения сразу бросили в бой, в самое пекло войны. Ситуация на фронте была критическая. Пан или пропал, другого расклада попросту не существовало.
          Дядя Миша рассказывал:
          – Сражение был ожесточённым. Возможности оглядеть местность и выбрать правильную позицию просто не было. Танки, что справа или слева, горели чёрными факелами. Мой механик-водитель резко взял на взгорок, и Т-34 неожиданно заглох. А навстречу нашей машине неспешно выкатывался фашистский «Тигр». Подумалось, что это последнее моё видение. Хана дело, верная погибель. Но тут, вспомнилось о дымовой шашке, прихваченной накануне боя. Быстро приоткрыв люк, забросил её на вентиляционную решётку моторного отсека. Немецкий монстр, посчитав нас уничтоженными, дал заднюю скорость. В этот раз пронесло. От сердца отлегло.
           Меня тошнило, когда приходилось выковыривать из гусеничных траков фрагменты человеческих тел. Не определить: немецкое это мясо, раздробленные кости или русского красноармейца. Никак не мог привыкнуть к запаху кишок и требухи. Но члены экипажа уважали своего командира. Поэтому от крайне неприятной процедуры я был освобождён. Трак в крови – это, скорее, образное выражение. Танк идёт гусеницами по земле, по грязи: и любые ошмётки мышц, лоскуты кожи быстро затираются в стальных пластинах. А вот корма танка частенько была в костной «шрапнели» и размозжённых фрагментах людских останков. Зрелище для танкистов обыденное. Ко всему привыкаешь. И даже когда приходилось выгребать из сгоревших машин смердящие клочья обугленных тел своих товарищей, обходилось без истерик. 
          Перед боем опытные танкисты давали советы молодым.
          Во-первых, необходимо снять пружины с защёлок люка, чтобы в случае ранения можно было открыть головой.
          Во-вторых, обязательно почистить разъём ТПУ (танкового переговорного устройства), чтобы штекер легко вынимался и не дёрнул бы вниз, при срочной эвакуации, если потребуется выскакивать из горящего танка.
          В-третьих, снять ремень, спороть карманы с ватника, чтобы, выпрыгивая из люка, случайно не зацепиться.
          Эти нехитрые премудрости спасли жизнь многим, ведь экстренно покинуть машину могло помешать что угодно, даже неудобная одежда.

          В наушниках танкошлёмов прозвучал сигнал к атаке. Командир танка Михаил Краснопёров толкнул механика-водителя ногой по голове:
          – Вперёд!
          Машина взревела двигателем, лязгнула гусеницами и тронулась с места, вздымая в небо облако пыли. При движении механик мог видеть перед собой в приоткрытый на ладонь лобовой люк максимум на 100-150 метров. Однако от его опыта зависела жизнь экипажа. Именно он должен правильно оценить обстановку: как танку двигаться по местности, при необходимости найти укрытие, случайно не подставить борт противнику.
          Стрелок-радист отвечал в эфир только на приём и целился в отверстие для пулемёта, диаметром с указательный палец в котором попеременно мелькали то земля, то небо. Поди тут, пальни из пулемёта прицельно. Невозможно. Разве что в «молоко» для острастки фрицев.
          Заряжающий наблюдал в обзорную панораму только за правым сектором обстрела. Его задача – не только заряжать пушку, но и подсказывать командиру о противнике справа по курсу движения танка. При повороте башни, виделась только та часть поля боя, куда был развёрнут правый бок башни. Всё остальное – мёртвая зона. 
          Командир же смотрел только вперёд и влево, искал только ему известные ориентиры и цели. Из-за тесноты в башне (два человека и механизмы) руки его были сложены крест накрест. Левая – на турели подъёма орудия, правая – на рукоятке поворота башни.
          Тут уже не до страха. Испуг уходил, сменяясь холодным расчётом. Люди размышляли очень быстро, буквально на инстинктах. По-человечески рассуждать, мыслить уже не получалось. Может быть, как раз это и спасало. Других вариантов не было. Иначе верная смерть.
          Машины двигались зигзагом на скорости 20-30 км/час. Когда Михаил видел цель, пинал сапогом механика в спину и кричал:
          – Короткая!
Этот возглас означал непродолжительную остановку. После чего тотчас совал в лицо заряжающему кулак и кричал:
          – Бронебойный!
          Механик-водитель, видя перед собой ровный участок местности, кричал в ответ командиру:
          – Дорожка!
          Это означало, что командир мог остановить танк и сделать прицельный выстрел. Заряжающий досылал снаряд и, пытаясь перекричать рёв двигателей, лязг затвора, кричал со всей силы:
          – Бронебойным готово!
          Раз. Танк, резко остановившись, ещё какое-то время раскачивался. Пошли убийственные секунды ожидания, когда судьба всецело находилась в руках солдатского бога. Теперь всё зависело от командира, его навыков и везения красноармейцев. Неподвижный танк, это лакомая цель для противника.
          Два. Пот заливал глаза. Тем временем правая рука вращала поворотный механизм башни, прицельная метка совмещалась с целью.
          Три. Левая рука крутила механизм подъёма орудия, совмещая метку по дальности.
          – Выстрел! – кричал командир Михаил Краснопёров и нажимал педаль спуска. Звучал хлёсткий залп танковой пушки.
          Однако вражеский монстр тоже успел сделать свой дуплет. Снаряды попали в лобовую укосину и срикошетили в сторону. От удара подкалиберных болванок о броню звенело в ушах. Металлическая окалина, отлетевшая от легированной стали внутри башни, впивалась в лицо, скрипела на зубах. Не дожидаясь команды, механик-водитель сорвал машину с места. Молодец парень, проявил инициативу. Бой продолжался.
          Хорошо, если снаряд попадал в моторное отделение. В этом случае танк глох, но экипаж мог своевременно эвакуироваться. Если же снаряд пробивал башню или боевое отделение, то чаще всего осколки ранили кого-то из членов экипажа, растёкшееся горючее воспламенялось. Тут вся надежда была только на смелость, реакцию, силу, ловкость каждого танкиста. В запасе оставалось 2-3 секунды, пока огонь не охватит всё боевое отделение. В основном, молодые ребята были сноровистые. Пассивные, медлительные быстро погибали. На войне чтобы выжить, надо было быть энергичным, быстрым и везучим.
          Ещё страшнее приходилось тем, чей танк стоял без движения, но не горел. В бою не требовалось приказа командира, чтобы покинуть горящий танк. Тем боле, что командир мог быть уже убит. Но категорически нельзя покинуть танк, если у тебя повреждена только гусеница. В этом случае экипаж был обязан вести огонь с места, пока броню не прошьёт очередной «вундерваффе» и осколками не перебьёт насмерть весь экипаж. В замкнутом пространстве ситуация зачастую становилась сразу же катастрофической. Летом, в зной это была неимоверная пытка жарой. Зимой в стужу запросто можно было околеть от мороза...
       
          В шестидесятые годы двадцатого столетия наша дружная семья жила в посёлке Центральном (Кечёво) Ижевского (Малопургинского) района Удмуртской АССР. А папин друг, Андрей Павлович Бызгин работал в Кечёвской восьмилетней школе учителем. Жил он в пятом доме с краю в деревне Среднее Кечёво, как раз на улице вдоль дороги со стороны Ягана, что вела к мосту через речку Кечёвку. В дожди полотно, идущее от моста, напитывалось влагой и глиняная размазня не позволяла технике и обозам подняться по крутющему Среднекечёвскому взгорку. По снегу одно удовольствие было кататься с него на лыжах. Ребятня так и поступала.
          В зимнюю стужу деревянная восьмилетка обогревалась печным отоплением. Но мы, ученики, во время уроков всё равно здОрово мёрзли. Андрей Павлович одевался практично и тепло, частенько щеголял в вязаном тёплом свитере коричневого цвета и овчиной душегрейке. Опрятный, пахнущий одеколоном «Красная Москва», подтянутый, с фронтовой выправкой – одно загляденье красавец мужчина.
          На всю жизнь запомнились его до умопомрачения красивые, белые рукотворные валенки-«чёсанки». Для прочности задники у них были подшиты серого оттенка кожаными запятниками. Наш учитель тоже гордился войлочной обувкой, берёг дефицитные и дорогущие вещи. По холодам, в весеннюю распутицу, даже надевал на валенки чёрные лакированные калоши. Красотища неописуемая! Андрей Павлович был единственным на всю округу обладателем белых чёсанок с блестящими мокроступами. Школьные сорванцы точно подметили острым глазом.
          Андрей Павлович слыл замечательным человеком, преподавал историю и был строгим учителем. В класс заходил неожиданно, эффектно, стремительно. Фронтовик был невысокого роста, сухопарым, по-военному категоричным и резким в движениях. Как правило, левой рукой он придерживал учебник с тетрадками. В правой руке находилась указка с заострённым верхом. Ею он энергично тыкал в карту и показывал территории, подлежащие дальнейшему коммунистическому освоению. Идеям партии мы все привыкли беспрекословно верить. Никто не возражал, даже пикнуть не смели. Школьники побаивались требовательного учителя Бызгина. Любимчиков у него не было, и «спуску» ждать не приходилось.
          Но я-то знал, какой жизнерадостный в быту был Андрей Павлович. Заядлый курильщик и балагур на всю округу слыл интересным собеседником. Частенько случалось, что заразительно, громко хохотал. Когда у папы заболел зуб, он смеялся над ним и говорил, что в Малопургинской больнице ещё те врачи-живодёры практикуют. То ли дело у них на фронте. И зубного порошка не полагалось, и резцы с клыками здоровыми были, кариеса не знали. При этом он улыбался и показывал частокол из двух рядов замечательных крепких зубов. А моему папе приходилось ехать на лечение поездом через Агрыз (Татарская АССР) в ближайший стоматологический кабинет по месту проживания, который располагался за тридевять земель в райцентре, в Малой Пурге.    
          Полина Ивановна, жена Андрея Павловича, урождённая казачка, мамина подруга, трудилась школьным библиотекарем. Её и мою маму Полину Алексеевну звали «две Полины-неразлучницы».
          Иногда папа уходил в гости к Андрею Павловичу. Однажды он пришёл весёлый, улыбчивый и очень добрый. Угостив меня ирисками «Золотой ключик», улёгся отдохнуть на диван-промокашку возле окон. В то лето стояла невыносимая жара, от мух спасу никакого не было. Папа на летающих жужжалок-кровопийцев никогда не обращал никакого внимания. Он всегда говорил, что любая свободная минутка на фронте была дана им для отдыха. Ничто не могло помешать солдату выспаться. Этому принципу он следовал и в мирной жизни.
          Вот и сейчас папа прикрыл лицо распахнутой газетой «Пионерская правда», которую обожала сестра Татьяна, и от души захрапел. На печатную бумагу тотчас устроилась беззаботная стайка крылатых разбойников. Я подкрадывался очень медленно, лишь бы не разбудить любимого папу. Надо было всего лишь тихонечко отогнать назойливых насекомых. Однако я, видимо, перестарался. Взмахнув кухонным сырым вафельным полотенцем, со всего маху ударил по зловредным паразитирующим наездникам. Противные вислокрылые козявки без потерь брызнули по сторонам. Папа вскочил, как ошпаренный и зычно закричал:
          – Рота-а-а, к бою! – и тут же рванул к дверям.
          Через пару шагов до него стало доходить, где он и что произошло на самом деле. Естественно появился вопрос:
          – А куда же всё-таки подевался его пострелёнок, виновник  авральной «тревоги»?
          В это время я уже тихо сидел под кроватью с панцирной сеткой, что располагалась за печкой и не смел шевельнуться. Папа сделал вид, что не видит, где примостился затаённый сорванец.
          Постепенно, тихо-мирно, мы оба заснули. Каждый на своём месте. Сквозь сон я слышал, что пришла мама, и вместе с папой они стали искать меня. В конце концов удача улыбнулась, проказник нашёлся. Папа вытащил из-под кровати разомлевшего сыночка, ласково взял на руки и уложил в мягкую кровать с периной...