…Силы полицаев таяли, пропитывая многострадальную белорусскую землю кровью тех, кто в этот страшный час оказался на этой земле. Удивительно, что на ней с тех пор ещё что-то растёт. К началу лета сорок четвертого пополнение полицаям и без того слабое иссякло. Все понимали, что война проиграна. Если на фронте или в ближайшем тылу и появлялись новые полицаи, то только в виде ранее созданных частей – рот, батальонов, эскадронов, ранее уже воевавших на стороне немцев в других местах. Чем ближе дело шло к лету, тем большая всех охватывала нервозность. Все понимали, что что-то должно случиться. И все ждали этого, кто с надеждой, кто в страхе. Не имея связи, я хотел уйти к партизанам…
- Хотел, да не ушёл, - в голосе майора чувствовалось презрение…
- И далеко бы я ушёл в форме? В одиночку? Да меня бы подстрелили, как зайца, издали, а потом бы только подошли. Партизаны держались тут, уже как дома, и сами решали, кого пускать к себе, а кого нет.
- Значит, ты переживал за своё драгоценное здоровье? Значит, переживал, что не сможешь передавать сведения, которые ты и так не мог передавать? Которые и не нужны были, потому как ты ничего интересного к тому времени не мог узнать…
- Да и сведения, я же не знал, что от них нет проку, - начал я и повесил голову, поняв, что вру. Вру безбожно, а вот майор, наоборот, говорит правду. Сказать мне было нечего, а оправдываться… Оправдываться можно перед мёртвыми, а вот живые… Живые неизвестно как ещё посмотрят на твою «правду». Выведут и поставят к стенке. Возможно, и так поставят, ведь деятельность моя во вспомогательной полиции налицо, а партизанская, наоборот, не доказана. И доказать её некому. Об этом я ещё раз сказал майору.
- Лучше всего партизанскую деятельность доказывали немцы. Зато повешенным, расстрелянным, замученным ничего советской власти и народу доказывать не пришлось. А ты вот сидишь тут, и смотреть на тебя становится всё противней. Если не выгребать против течения, а просто держаться на плаву, то само течение понесёт тебя туда, куда течёт река, а ты попал не в ту реку. И остаться чистым у тебя шансов не было. Наоборот, тебя медленно, но верно уносило туда, откуда нет возврата. И только приход наших спас тебя от того, чтобы сгинуть в этой полицайской канализации. От тебя к июлю только уши из этого дерьма торчали, - майор не смотрел в мою сторону – за окном было интересней, - я бы понял, если бы хоть опять к Капке своей сбежал, что ли…
Капка, Капка. Чем круче вокруг заваривалась каша, тем чаще я думал о тебе. Но, попав на хутор случайно, заблудившись в лесу и уходя от тебя сначала к партизанам, потом кружной дорогой в объезд в Прожу, я не знал точной дороги к тебе. Сколько раз, уходя из горящей деревни, в которой остались только мёртвые, я думал о тебе, о детях. Я не думал, что я вот так к ним привяжусь. Пока жил у тебя, они больше раздражали – то Сережка не спит, хнычет, то Олеська чего набедокурит, и ты ходишь сердитая весь день. А вот сейчас, сейчас вы трое - мои самые родные люди на всём белом свете. Полтора года прошло, ребята, поди, подросли, и Олеся ещё больше тебя отвлекает от работы, а Серёжка, Серёжка, наверное, тянется за сестрой… Ох, непросто тебе, Капка, с ними, с двумя этими охламонами. Одна. Одна на всё… дай Бог, чтобы вы там, на своём хуторе, отсиделись… недолго уже осталось. Недолго. Это чувствовали все. И вслед за этим возникал в видении Манькин хутор. Горящий Манькин хутор. Бьющиеся внутри хаты в запертые двери и окна люди. Какими бы они гадами и сволочами ни были, пусть не могли называться людьми, но ведь мы даже собак жалеем… А Манькина дочка при чём? Как же её звали…, да никто не знает, как её звали, и видели, может, пару раз… Так при чём же здесь задыхающаяся в подвале Манькина дочка, виноватая лишь в своей молодости… Живы ли вы там, на хуторе, Капка? Кто захочет мне это сказать? А мать? Мама… как она пережила мою похоронку? Как она кричала – я боюсь себе это представить. Когда умер отец, умер за столом на общей кухне ночью, едва успев разорвать последними своими движениями воротник, как ты кричала, мама! На твой крик не только сбежались все жильцы дома, но и прибежал милиционер с улицы. Что с тобой было тогда, мама. Что было с тобой после моей похоронки? Что будет с тобой, когда ты узнаешь, что я был полицаем, мама? А ты об этом обязательно узнаешь, потому что на тебя будут показывать пальцем. Мать полицая… почему я не думал о тебе раньше, мама… Может, потому, что мне очень хотелось жить? Прости, мама. Что за штука ты, жизнь? Пока всё идёт хоть как-то само собой, ты об этом не думаешь, а когда всё валится в пропасть, вспоминаешь о них, самых близких тебе людях, но уже поздно что-то изменить…
Проза: http://www.proza.ru/2019/01/17/718