Посетив опять мысленно свою юность, пообщавшись родственно с нею, майор в отставке Демьян Евлампиевич Стремянкин вернулся на исходный рубеж. То есть, к месту, с которого двинулся в воспоминания. Но тут, сразу же на их дачной улице, ему попался Трофим Крестников – отец Сергуни. Того Сергея-Сергуни, напомню, который спас на пожаре любимого Демьяном Евлампиевичем кота Тумана и виновника пожара – забулдыгу деда Кашуела. Трофим в прошлом - техник-строитель одной развалившейся строительной конторы. Теперь промышляет случайными заработками. Он шёл с дальнего дачного участка, на котором, с тремя другими местными мужиками, рубил добротный, бревенчатый дом для одного местного жулика-богача. Разумеется, Евлампыч в первую очередь поинтересовался здоровьем Сергуни. Трофим, померкнув загорелым, худощавым лицом, как-то нервно дёрнул пальцами набок чёрную, потёртую кепчонку, на жёстких, с проседью волосах, и пожаловался:
- Да вот, за его сломанную руку переживаем! Как бы осложнений не было…
- Не будет! – кольнув Трофима острыми зрачками, обнадёжил его Евлампыч. – Перелом закрытый, взят хирургом в гипс, а хирург, знаю, опытный, человечный, так што всё сложится к лучшему, Трофим Егорыч.
- Ну дай, Бог! – оживился тот и опять дёрнул пальцами козырёк кепчонки, но уже на другой бок.
«Вот надо же, такое совпадение!» – размашисто шагая дальше, к своему дому, рассуждал теперь Евлампыч. Это он и о своей, покалеченной в молодости руке подумал. По дурости, мол, покалечил. «Но, с другого бока-припёка, - спрашивал он себя, - почему же по дурости? Борька Загоруйко, по прозвищу «Грушницкий», при всех тогда заявил, будто он, Демьян, брешет насчёт своей берданки, которая стреляет только после третьей осечки. А Демьян, уверенный, что лучшим доказательством его правоты будет поступок, взял и встал, вместо мишени, перед нацеленным в него стволом. Может, гордость взыграла? Или его самолюбие дало о себе знать? – замедлил шаг Евлампыч. – Да нет же, нет! – облегчая душу, очищая совесть, чуть ли не выкрикнул на ходу. – Просто отстаивал свою, не испорченную юношескую честность. Честь! Да пусть и самолюбие взбрыкнуло в нём тогда игривым жеребёнком. Но если оно толкает на хорошие поступки, дела, чего же его стыдиться…». В этом и жизнь его, Демяна, не раз убеждала.
+ + +
После военного училища он с молодой женой Галей, как она после любила рассказывать, служили в затерянном среди азиатских солончаков и песков гарнизоне. Галя устроилась кладовщицей на вещевом хранилище. Он, тогда командир миномётного взвода, как твердила о том их дивизионная газета, «в кипении ратных будней» отрабатывал с подчинёнными ему расчетами боевое мастерство. По словам Гали, отрабатывал на свою честную и бесшабашную голову. Потому как именно его, Демьяна, вместе с подчинённым ему отличным взводом, вскоре бросили в охваченный междоусобной войной Афганистан. А там, в "Афгане", произошла такая история.
Он, лейтенант Демьян Стремянкин, со своими миномётными расчётами поддерживал наступление бойцов мотострелковой роты. Всё шло гладко. Вместе с расположенной в тылах полковой артиллерией смешали с прокалённой солнцем землёй, пылью, огнём и дымом заранее распознанные позиции «духов». Но как только наши бойцы приблизились к подножию высоты, по ним с воем, скрежетом, грохотом ударили вражеские мины. Ударили кучно: в первой цепи сразу же повалилось с десяток убитых и раненых. Затем мины жахнули и по его расчётам. Правда, этот залп был какой-то несуразно поспешный. Тем не менее осколками оторвало кисть руки у командира расчёта сержанта Виктора Терёхина, искорёжило сам миномёт. Наступавшие мотострелки, под отчаянные команды своих командиров, тут же побухались на землю, а ему, со своими расчётами, срочно пришлось менять позицию.
Сцепив зубы, поглядывая исподлобья на то, как бойцы перетягиваю жгутом кровянящуюся культю побелевшему, как смерть, и скривившемуся от боли сержанту, косясь на покорёженные сошки миномёта, Демьян был сам не свой. А тут ещё по радио мат-перемат от командиров роты, батальона и командира их, миномётной, батареи. Что, мол, раззявился лейтенант, ответь «духам» так, чтоб те заткнулись. И тогда он, двадцатидвухлетний лейтенант Стремянкин, запросив данные о месте нахождения «духовских» миномётов у локаторщиков, саданул всеми расчётами. Часть осколочно-фугасных мин пустил с ударными, а остальные - с дистанционными взрывателями.
Смолк всё заглушающий грохот разрывов. Опала поднятая вдали, по каменистой хребтине, клубящаяся пыль. Но стоило мотострелкам подняться и рвануться вперёд, как по ним снова, взмётывая огненно-бурые фонтаны пустынного грунта, запели, заплясали разрывы мин. Причём, по характеру осколков, другим признакам, Демьян выяснил: «душманы» умело используют, такие же, как у него, восьмидесяти двух миллиметровые миномёты, но китайского происхождения. Они тяжелее наших, поэтому нередко перевозятся на колёсных платформах. Значит, могут быстро менять позиции. С уязвлённым самолюбием, со злостью к "духам" за кровь погибших своих боевых сотоварищей, Демьян в очередной раз связался с разведчиком-наблюдателем. Тот, ещё в темноте, залёг среди камней, на самом гребне высоты. Может, он даст какие уточнения? Уточнения пришли неутешительные: позиция разведчика выбрана неудачно. Договорились, что под прикрытием своего залпа, наблюдатель перебежит шагов на пятнадцать, к торчащему выступу скалы. Так и сделали. Вскоре лейтенант Стремянкин услышал обрадованный вопль разведчика:
- Два миномёта, по рельсам раскатывают! За моей скалой! Ударьте левее пятьдесят…
И тут лейтенант Демьян Стремянкин, саданул в третий раз. После чего, в наступившей тишине, под скупые перестуки лишь автоматов и пулемётов, мотострелки бросились наверх и без дальнейших потерь взяли опорное бандитское гнездо.
Такую вот штуку выкинуло в том бою его, Демьяново, самолюбие. А скорее - чувство чести. Традиционной, офицерской чести! Тем не менее, с некоторых пор, его майора в отставке Демьяна Евлампиевича Стремянкина невыносимо болезненным огнём жжёт, мучит ещё одно обстоятельство. Оказывается, это самое самолюбие, или, благороднее сказать, чувство чести, видимо, с генами передалось от него его сыну - офицеру-десантнику Денису Стремянкину. Единственному его сыну, которому довелось воевать не на чужбине, а на своей, русской, российской земле.
Дело в том, что в те годы, когда Демьян, с десятками тысяч других советских военных, пытались уладить междоусобицу на чужбине, смертоносная зараза ещё худшей междоусобицы проникла в их собственную страну. А на смену уволенному тогда по глупому кадровому сокращению майору Демьяну Стремянкину, пришёл в армию его сын - лейтенант-десантник Денис Стремянкин. За полгода боёв во взбунтовавшейся Чечне он заслужил два боевых ордена. Возможно, заслужил бы ещё не один, если бы жизнь распорядилась иначе.
+ + +
Подойдя к своей калитке, Евлампыч переключился уже на другие размышления. А на самом пороге дома, его курносое, в мелких лучиках-морщинах лицо озарилось довольной улыбкой. Это потому, что с кухни, в которой на газовой плите клокотали в кипении кастрюли, донёсся изученный до самых тонких ноток голос приехавшей из города его жены Галины:
- Дёмушка, ты?
- Я, Галинка, я конешно!...
Нагибается снять ботинки, а ему на спину, с угла кровати по привычке кот вспрыгивает.
- А-а-а, Туман, приятель мой дорогой, соскучился ! – смеётся, разгибаясь, Евлампыч, а лохматый, приятной тяжести кот, довольно урча, уже перебрался к нему на плечи, тычется носом в ухо.
Обедали втроём, заодно обсуждая насущные дачные и городские, домашние дела. Потом, получив от Галины-Галинки красивый пластиковый пакет, с весомой в нём поклажей, Евлампыч на маршрутном автобусе едет в районный посёлок. Сошёл на остановке «Райбольница». Без труда отыскал в этой самой Райбольнице палату, в которой обустроился Сергуня Крестников. Наверное, потому, что был разгар бесшабашной, хмельной, пахнущей черёмухой и другими цветами весны, в палате, на четыре койки, Сергуня оказался один. Со своею, конечно, подвешенной к крепкой юношеской шее и затянутой в гипсовую повязку, пораненой рукой. Увидев Лампыча, паренёк быстро-быстро заморгал густыми ресницами, приподнялся:
- Демьян Евлампыч! Вот это да-а-а.!..
- Ну-ка, друг любезный, храбрый спаситель моего Тумана и деда Кашуела, пошевели пальцами! – отвлёк его Евлампыч. - Так, шевелятся. Это хорошо. Подними теперь осторожно локоть вверх! Молодцом! У меня такая же травма по молодости была. Так што, не переживай. Быть тебе офицером десантником! А теперь принимай от меня и от спасённого тобой кота Тумана гостинцы.
С этими словами Евлампыч выложил на прикроватную тумбочку пяток крупных оранжевых апельсинов, с десяток завёрнутых в салфетку, аппетитно пахнущих Галиных пирожков, большую шоколадку и выставил пару бутылок лимонада.
- А этот подарок особый! – произнёс он тихо. - Знаю, што-то подобное ты искал. Лизонька о том мне сказала. Кстати! – воспрянул его голос, - она, Лизонька-красавица, тебе горячий привет передала!
И, с приятцей отметив про себя полыхнувшее счастливым пламенем лицо юноши, Евлампыч вынул из пакета аккуратный свёрток. Развернул его, встряхнул и легонько бросил на колени парня десантную тельняшку - с белыми, как снег, и ярко-синими, как небо, поперечными полосками.
- Ой! – вскочил, прямо-таки засиял , словно тот солнечный зайчик на окне, Сергей-Сергуня. – Вот спасибо вам, Демьян Евлампыч!... Вот спасибо! - поглаживая здоровой рукой по сине-белым полоскам, раздумчиво и горячо благодарил парень. - Я везде, по всем магазинам искал, но в продаже только морские, черно-белые.
- Такую нигде не найдёшь! – чуть помрачнев, усмехнулся Евлампыч. – Она в бою была. На Кавказе. Она, так сказать, раненая. Вот видишь, здесь моя Галина аккуратно пробоинку заштопала. Если одеть, штопка чуть ниже левого плеча будет.
- А что же с тем, кто её носил? – погаснув, робко спросил парень.
- Он был офицером. Старшим лейтенантом. Закрыл собою в бою своего солдата. Тот остался жив, а старший лейтенант погиб.
В палате моментально воцарилась оглушительная, до звона в ушах тишина. Её однако вскоре отпугнули прилетевшие на открытый подоконник и нежно заворковавшие друг дружке два голубя-сизаря: голубь и голубка. Взглянув на них, покашляв, Сергуня хотел было спросить, кем приходился тот погибший герой Евлампычу. Увидев однако, как навестивший его старик украдкой стирает просочившуюся из своего левого, сморщенного глаза слезу, Сергуня сам обо всём догадался. А, догадавшись, негромко, но твёрдо произнёс:
- Эту тельняшку одену лишь тогда, когда стану десантником.
Лёгкий майский ветерок качнул стеклянную створку окна. Солнечный зайчик, скользнув с подоконника, пробежав по тельняшке, коричневым половицам, остановился, играя, на лице Демьяна Евлампиевича. Страдальческая мука в его серых, глубоко посаженных стариковских глазах сменилась вдруг какой-то трогательно кроткой, чистой, как у малого ребёнка, улыбкой.
Счастья вам, Евлампыч и Сергуня!