Глава 27
Водяной
- Из замка мы пробрались в горы. И на следующую ночь на пороховом дирижабле, что ожидал нас в горах, отправились в место, где хранился наш артефакт, в болгарский город Плевна, который в данный момент находился под турками.
- Пороховой дирижабль…? - удивилась Славка.
- Да, совершенно уникальная конструкция, созданная видимо именно для таких случаев, когда надо ночью, быстро, тихо и незаметно, не привлекая внимание людей на земле, доставить пару человек в какой либо район.
Он состоял из пяти автономных капсул наполненных гелием. И хотя обычные дирижабли заполняются водородом, наши конструкторы решили по другому. Видимо, посчитали гелий более безопасным газом, так как по нам могли стрелять.
Эти капсулы, были соединены жесткой легкой деревянной конструкцией. Причем одна капсула, находящаяся посередине, была гораздо уже остальных, выступала вперед, и была украшена головой дракона, для маскировки.
Внизу, под капсулами, располагалась легкая платформа, которая кроме приборов для управления и четырех легких сидений для пилота с пассажирами, была заставлена ящиками с трубками имеющими пороховой заряд, и похожими на те, что используют для фейерверка.
К платформе, горизонтально с обеих сторон, крепились по две тонкостенные трубы из жести, примерно около аршина диаметром, расположенные друг над другом. В них в восемь рядов стояли особые винты, крутящиеся от пороховых трубок. То есть, трубки устанавливались на конце каждой лопасти винта, и при горении толкали и вращали его.
Сразу позади труб, крепился двойной составной поворачивающийся хвост из параллельных пластин, для управления струями воздуха выходящего из труб, то есть, для управления дирижаблем. Ну а под платформой, было что-то типа шасси, в виде когтистых лап с колесами, и ко всему прочему, по бокам было по два небольших поворачивающихся раскладных черных паруса, похожих на крылья, и разворачивающиеся в том случае, если ветер был попутным. В общем, по внешнему виду это был настоящий дракон.
Вот на такой конструкции мы и летели всю ночь, нацепив очки, летные шлемы, черные кожаные куртки, такие же штаны и краги. И когда трубки прогорали на винтах в верхних трубах, пилот нажимал кнопку и электричеством воспламенял их в нижних. А мы, в это время, открывали дверцы на верхних трубах и на ощупь устанавливали новые трубки, вытаскивая старые и кидая их в специальный ящик.
Наш дракон шипел и потрескивал, сыпля искрами в трубе, но всю ночь шёл ходко и достаточно тихо, благодаря отсутствию мотора, а мы с Джоном, как черти у котла, шуровали у искрящихся через дверцы труб.
Славка, очень внимательно и с интересом слушавшая рассказчицу, вдруг почувствовала вкусный запах жареной гусятины.
- Надо же, как навеяло, - подумала она. - Разговор о еде когда ещё слышала, а чувствуется сейчас.
Она мотнула головой, потерла нос, но запах только усиливался. Тут она заметила, что эшелон давно уже стоит, а тётя Нюра загадочно улыбается, глядя ей куда-то через плечо. Проследив за её взглядом, Славка увидела возле двери вагона, слегка приоткрытой для доступа свежего воздуха, сложенную пополам смятую газету «Комсомольская правда», на которой мирно, как будто так и надо, лежали две хорошо прожаренные, просто таки огромные гусиные ножки.
От такого потрясающего видения, у Славки отвисла нижняя челюсть. Тетя Нюра, глядя на неё рассмеялась и помогла закрыть рот, а в дверную щель просунулась лукавая физиономия Арсения.
- Давайте, молотите её быстрее, а то запах сейчас на всю станцию пойдёт, - проговорил он, быстро заскакивая в вагон и поднимая газету с гусятиной.
Но вагон уже дернулся, по эшелону пробежала железная нервная дрожь и паровоз, дав пару гудков, вновь потащил свой металлический составной хвост на юг. Проём двери набирающего скорость вагона на секунду заслонила чья-то тень и перед всё ещё ошеломлённой Славкой образовался Мишка.
- Теть Нюр, а я к вам, в теплую компанию, - просто сказал он, доставая из висевшего у него на плече вещь-мешка газетные промасленные свёртки с гусятиной и большой кулёк с ещё теплой вареной картошкой.
- Отлично! - воскликнула тетя Нюра, радостно потирая руки, - Эй, ординарец, хватит стоять столбом. Сооруди сидения гостям и ставь чайник, сегодня у нас пир горой, - обратилась она к Славке. - А вы, быстро мыть руки! - взглянув на гостей, добавила она. Потом заглянула под брезент, накрывавший ящики в вагоне, и вернулась оттуда с чашкой солёных помидор, а из своего вещь-мешка извлекла булку ситного хлеба.
- Хлеб на стол – и стол престол, а хлеба ни куска – и стол доска, - весело заявила она.
- Ух, ты, - восхитился Мишка, разглядывая хлеб, - вот удивили, так удивили. Откуда такая редкость?
- «Хоть решетен, да ежедень; а ситный несытный», - отшутилась пословицей тетя Нюра, а потом пояснила, - да на станции, на свой со Славкой табак выменяла.
- Хорошо вам, некурящим, - завистливо вздохнул Мишка.
- Так и ты брось,- встряла Славка. - А то всё время дымишь, как паровоз.
- Копченое мясо лучше сохраняется, - отшутился тот.
- Это точно, в гробу, - мрачно заметила тетя Нюра, нарезая хлеб.
- Загуляла булка с квасом, простокваша с молоком, - весело пропел Арсений, усаживаясь за стол и вытирая вымытые руки рушником.
А хозяйка уже достала из стоящего рядом со столом ящика несколько оловянных чашек и через пару минут стол был накрыт.
- Вас командиры-то не хватятся? – поинтересовалась тётя Нюра, глядя на гостей.
- Да не, - махнул рукой Арсений, - мы тут с Мишкой соком одной травки помазали в нужных местах и взводному показали, мол, что-то непонятное у нас вскочило. Ну, он нас сам к вам на осмотр и послал.
- Что на самом деле? - удивилась выходке друзей Славка.
- Да не, не на нём! Рядом, - ухмыльнулся Арсений.
- Да вы же сожжете себе всё там. С ума сошли?! – воскликнула тетя Нюра.
- Тогда я просто покончу в себя, или наложу себе в руки, как говорит наш помполит батальона, - засмеялся Арсений.
- Ну, мальчишки просто! - шутливо пожурила их тётя Нюра. - Давайте поедим, а потом я вас осмотрю.
- А гусятина-то, откуда? – спросила у гостей Славка, справедливо полагая, что все кроме неё в курсе.
- А я… тебе... щас роскожу, - набивая рот мясом, проговорил Арсений.
- Ты ешь, ешь, давай, рассказывать потом будешь! – строго оборвала его тётя Нюра.
- Тут как все вышло то, - с азартом начал рассказывать Арсений, после того, как вся еда была уже сметена, но все сидели ещё за столиком и пили обжигающе горячий травяной чай, вприкуску с остатками кускового, твердого как камень сахара, так же нашедшегося в припасах тети Нюры.
- Двери-то в вагоне у нас на обе стороны открыты. И вот сидим мы с парнями у дальней двери от станции и потихоньку, в кулак, чтоб офицеры не заметили, покуриваем. Но тут паровоз останавливается, а к нам, на телеге, старик со старухой подъезжают.
Там, за холмами, дорога вдоль железнодорожного полотна идет, а тут, на вроде как переезд к деревне через рельсы, вот они и остановились подождать, пока эшелон уберут. Оба седые, дряхлые, но видно, что порох в пороховницах ещё есть и глаза весело блестят. Старуха-то молчаливой оказалась, а старик говорливый, не уймешь, да ещё и сказочник великий.
- Эй, служивые, - говорит он этак приветливо, - угостили бы ветерана Шипки и Плевны папироской. У меня-то рука скорбная, а на другой руке пальцы дюже худо гнутся, самокрутку не скрутить. А у старухи моей, так и вовсе, такая трясучка в руках, лихоманка её забери, что ими тока муку через сито пропускать.
- Так и угостили бы, - отвечаю я шутя, - да у тебя отец, жизни-то только на одну затяжку и осталось, вот-вот на погост вместе со своей старухой отправишься.
- Эх, молодые ишшо, невдомёк, небось, что погост–то кучерявое место. Деды говорили, что погостом хутор у селения звался, где князь постоем стоял, коли в селение то наведывался. А без него, его человек там жил, приглядывал за народом, али дань собирал. Опосля уже, извратилось слово. А то место, что вы мне приглядели, кладбищем кличут, куда кладут, значить. Веришь, нет? А?
- Что же ты отец башковитый такой, а руку от турок на войне не уберег, - для поддержания разговора продолжаю я, протягивая ему докурить папироску, естественно, прежде оторвав у нее ту часть, что сам во рту держал.
- Так на турецкой-то, рука цельная была. Это уж меня опосля, черт один изувечил. Не поверишь, сколь на войне с туркой чудес повидал, а о встрече с тем дьяволом, с коим стыкнуться пришлось, как рука заскорбела, до смерти не забуду, - отвечает он, беря папиросу и затягиваясь.
- Что же за дьявол такой, дед? Привиделось тебе небось всё?
- Куды там! Такое сынки не привидятся. А дьявол тот - сом. Но бывают обычные сомы, а энтот зверюга, ажно тигры страшнее. Веришь, нет?
- С когтями что ли? – спрашиваю я, а ребята смеются.
- Ты вначале послухай, с чего началось-то всё! Пропал у нас по лету на станице поп.
Я-то, в те времена, а это годков двадцать назад как будет, на Хопре жил. Слыхали может, о такой реке? Большая река, с Доном сходится. Сам-то я из Донских казаков.
Так вот, запропастился батюшка. А любил он, под вечернюю зорьку, грешным делом пропустить пару рюмочек зеленого винца, водки значит, по-вашему, да на речку сходить, искупнуться. «И для души радость и телу свобода и богу угода», - бывало говорил он, идя в воду в одном кресте позолоченном. Ну? Можно так? А?
Хватились его станичники на утро, кинулись искать, а на бережку тока одёжка одна. Погоревали конешно чуток, помянули, хороший был поп. А потом подумали, мол, утоп по пьяной лавочке, с кем не бывает. На том и порешили.
Но тока вот странности какие, тела-то его грешного так и не нашли. Уже и пацанята вдоль реки по течению на отмелях искали, мужики баграми по камышам чесали, парни по корягам и топлякам ныряли. Да только не нашли они ничего, ни тела того, ни креста позолоченного. Старухи шептаться стали, мол, чёрт его унес. Веришь, нет? А?
Саня Апполон, ну глупой наш станишный, тот и вовсе какую-то чушь бормочет, на вроде как, проглотил нашего попа сом на речке. Да тока не пойми что говорит, а потом, кто же юродивому поверит. Да и сома такого не знали ишшо, что бы человека мог целиком заглотнуть. Небось, не кит-рыба, да и батюшка наш не Иона. Ну?
А чуть погодя гуси пропадать стали, что на речке паслись. Мы пацанят-то настропалили, чтобы приглядели, значит, что за любитель гусей у нас такой завелся. Что ни неделя-другая, то гусак аль гусыня долой, как по расписанию. Ну? Можно так?
И вот, как-то раз, помнится вечеряло уже, заскакивают эти пострелята в хату и сказывают, мол, своими глазами видали, как гусак под воду ушёл, не крылом махнуть, ни гоготнуть не успев. И что по-над дном, на вроде как тень приметили, но не распознали кто это был.
Ну, мы с мужиками покумекали, покумекали и пришли к такому решению, что не может это быть сом. Сомы–то всё на утренней зорьке харчатся, а этот к ночи ближе. По всему выходит, чёрт это водяной али русалка.
Вот мы со станишниками-то, опосля того случая, где-то уже через седмицу и порешили, самим глянуть в чём тут дело. Ближе к вечерней зорьке расселись на бережку, удочки раскинули, для того чтобы время скоротать, и давай караулить. К ним, к удочкам энтим, само собой четвертинку захватили, батюшку ещё разок помянуть, ну и души ради природой насладиться. Ну? Можно так, а?
Сидим мы так-то вот на высоком бережку в тенёчке под деревом, четвертинку уже «уговорили», все догадки о пропаже батюшки выложили, а всё покойно. Жарко так, что даже птицы не поют, все по деревьям и кустам прячутся. Земля и песок по берегу теплом исходят, солнышко к земле клонит, с воды прохлада идет и тишь полная, тока цикада стрижёт, гуси у камыша плещут и запах разнотравья духом бьёт - прямо благодать Божья. Веришь, нет?
Но тут, Семёныч вдруг как сиганет с места-то эдаким козлом и сдавленным испуганным хрипом, на вроде как лягушу заглотнул, сипит нам: «Гляди, гляди, матерь божия! Ох ты! Туды его через корень!».
У меня, от ентого его сипа, даже волосы на заду дыбком встали и мураши до самых пят пошли. Ей богу, не шучу. Веришь, нет?
Повскакивали мы, глядь, и правда ёлки-моталки, растудыть её Матрена. Вода-то у нас в речке сроду прозрачна была, саженей на пять всё видать, а тут от силы три. Смотрим, а по дну, прямо по песку, средь лопуха, огромаднейшая черная колода вальяжно этак движется, на вроде как сам дьявол к нам припожаловал, прости Господи.
Сом! А величиной-то невиданной, с пароход с колёсьями будет, что у нас по реке до того ходил. Ну? Веришь, нет?
Ну, тут уж мы разом тверёзыми сделались, как и не выпивали, глаза у всех по царскому пятаку и глядим, что далее будет…
- Тут наш дед замолчал, как обрубил, - рассмеялся Арсений.
- Так что там далее было, дед? – спрашиваю. По тому как смотрю, старик наш, молча, с сожалением папироску докуренную рассматривает. А дед молчит и всё. Ну, я догадался, что к чему, еще одну ему прикурить дал.
- Что далее? А далее ниче, окаменели мы от видения энтого бесовского, прости господи, а он ушёл, - ожил тут же старик.
- Разве же что Коля-портки со страху штаны обмочил, но он завсегда на это место слаб был, оттого и прозвали эдак. А я, кажный день на утренней и вечерней зорьке сторожить повадился у Хопра, на тот случай значится, чтобы еще разок на энтого дьявола, прости Господи, хучь одним глазком глянуть. Ну? Можно так?
И что думаете? Сподобил меня господь такую страсть увидеть, что не дай бог кажному. Веришь, нет?
Так же к ночи дело было. Сижу себе, привычкой на крутом бережку, самокрутку смолю. Самокрутки-то у меня знатные. Тут ведь такое дело, я же табак свой сам выращиваю, такого табака, по всему Хопру не сыскать. С соседних хуторов ко мне за табачком ездят…
- Стой, стой дед! Ты того…, говори, но не заговаривайся, не отвлекайся от главного, - поправляю его.
- Ах, ну да, ну да. О чем это я. А-аа..! Так вот сынки, слухайте далее. Душою значится отдыхаю, да за гусаками приглядываю, а те уже до дому ворочают. И вот смотрю, все за вожаком к берегу подалися, а один всё бултыхается, всё ему неймётся. Делает вид, мол, не касаемо его энто дело.
И тут вдруг все гуси ка-ак прыснут разом прочь от одного места на воде, с заполошным криком, да хлестаньем крыла. Я глядь, мать-перемать, по верху воды стрелка водяная страсть как быстро бегёт и к одиночному гусаку направляется.
Мне-то, на поверхности небо отражается, что там в глуби не разгляжу, да тока одиночка-то энтот, не успел и голову приподнять, как вокруг него бурун, на вроде воронки, сажени в полторы величиной образовался и гусак тот, как поплавок при клёве сазана, сразу под воду ушёл, тока булькнуло над ним. Он сердешный даже клёкнуть не успел. А я лишь его взгляд прощальный приметил, цепку пузырей за ним, да концы крыльев торчком, что воду дюже резво секли, а опосля и они пропали…
Веришь, нет, у меня вся нутрянка так и оборвалась, будто родственник утоп. Хотел было уже сам его спасать кинуться. По берегу заметался, всё думал, что делать. Чуток умом не тронулся. Вот так-то! А ты привиделся, привиделся. Можно так? Нет? А?
Тут вишь ещё, странность какая, сомы-то те, обычно на утренней зорьке из своих нор харчеваться ходят, а энтот, хитрый черт, на вечерней повадился. При ярком солнышке-то, его бы, такого бугая, на раз бы приметили. Ну?
Поведал, значит, я станишникам, что свидеть пришлось и решили мы всем обчеством, что батюшку он сожрал. Ясно дело. И все своих гусаков тока рано поутру на реку стали гонять, да всё на мелководье, но тут, чуток попозжа, ещё один такой момент приключился.
Степан-хромой с сынишкой семи лет, как-то на вечерней зорьке на рыбалку с закидушками на долблёнке пошёл. Долбленка наша, энто лодка такая, из одного бревна рубиться, коль не ведаете.
Так вот, сидят они на прикормленном месте, старый жёрнов на дно на веревке кинули, на тот случай чтоб течением не унесло, макухи набросали опять же для запаха, закидушки с горохом распаренным на сазана поставили и клёва ждут. А по погоде, по месту тому и времени, клёв богатый намечался.
Степан-то в лодке вот эдак, боком на середке сидит, а паренек его, Иван, на носу уселся и ноги в воду макает. В общем, тишь да благодать. Веришь, нет?
И тут Иван как заорёт страшно эдак, дурниной, ноги-то из воды зараз выдернул и на спину в лодку весь бледный повалился. Степан к нему, а из воды, с выплеском, огромаднейшая черная харя с открытой пастью и усищами на него лезет. А пасть та, что устье твоей сороковёдерной бочки, а то и поболе. Веришь? Нет? Сом!
А сам-то, чёрт энтот усатый, прости господи, с пару таких долбленок. Страсти, какие, а?! Хотел, значится, мальчонку сожрать, за ноги в воду и на дно под коряги уволочь. Ну! Можно так, нет?
Хорошо ещё, что лодка у Степана с отвесом была, а то бы перевернул её чертяка окаянный. А отвес энтот, это бревнышко, что на расстоянии вдоль лодки крепится. Для устойчивости значит.
Степан-то весло со дна лодки успел ухватить, да гостя того, со страху за сынишку, поперёк башки и перепоясать. Да зазря он тока энтак погорячился. Сомы-то, туда, откуда боль идёт, по наитию, как озверелые кобели кусаться кидаются, либо хвостом бьют.
Провернулся энтот чёрт водяной, глянул на Степана-хромого из воды одним глазом, да так ту долбленку хвостом шибанул, что отлетела она опрокинувшись, а с борта здоровый кусок отломился. Веришь? Нет?
Ну, энто мы уже опосля разглядели. А тогда, Степан с сынишкой на руках домой прибёг. Смотрим, а на обоих прямо лица нет. Степан-то, как чумной, и колотит его, как в лихоманке, а сынишка так и вовсе не в себе, всё заговаривается. И что интересно, на обоих штаны мокрые, а рубахи-то сухие. Ну? Можно так? А?
С мальчонкой-то бабы занялись, фельдшеру нашему понесли, опосля того, как его силком у Степана отобрали. Не пускал он, руки не разжималися. А самому Степану хромому, мы пару стаканов первача плеснули, жинка его сама из подпола принесла. Ну, а опосля пытать стали, что у них там приключилося.
И тока его чуток отпустило, он и поведал, что помнил. Вначале, говорит, я за сынишку спужался сильно, когда с веслом на энтого черта водяного попёр, а уж опосля, как энтот дьявол на меня глянул, у меня всё так захолонуло, что мочи нет. Башку повело и далее, все как с перепоя, кусками вспоминается, да и то в мареве будто. Ну, можно так, нет? А?
Помню, говорит, что тока его глаз заметил, на здоровой такой головище, так сразу и почудилось мне, будто он в душу ко мне заглянул, на самое её донышко. И так тут меня ужас взнуздал, страсть (Это Степана-то, который с войны два «Георгия» принес). Понял я, что обидел его сильно, веслом-то, что запомнил он меня на всю оставшуюся жизнь и теперь мы с ним до самой смертушки враги.
Потом только помню, как я Ивана на руки схватил, потому как спужался сильно, что энтот дьявол опять на сынишку метнется и в глубь уволочет. Решил я, конец нам с ним, не отпустит по здорову, утопит обоих, демон.
Вдруг чую, удар, да такой, что долбленка наша на одну сторону, а мы с Иваном на другую полетели. А далее, я уже на вроде святого какого, по воде, будто посуху с сынком на руках через силу к берегу бегу. А опосля, как затмило, очухался уже в хате. Веришь, нет?
А там, где они рыбачили, река розлив имеет, да и глыбко там. И как он на берегу очутился, да ещё с ребятенком на руках, я до сей поры не ведаю. Рубахи-то на Иване и Степане сухие были, сам видал. Во как. А мальчонка-то, так от пережитого ужаса умом-то и повелся. Веришь? Нет?
Станишники как проведали о том, так всем миром поднялись, чтоб значит демона энтого извести, прости Господи. Это же считай любому, кто искупнуться на речку придет такая страсть грозить может. Сначала ямы на речке взялись оглядеть, чтоб нору энтого чёрта отыскать. Их у нас две рядом со станицей, одна выше по течению, другая значится, ниже.
По первости всей ватагой на нижнюю подались, да остроги, вилы и топоры с собою прихватили. Ну, мне в ту яму, под коряги топленые, нырять-то и вышло, так как я по всем статьям на то время старшой по тому делу был, с малолетства этим промышлял.
Нырнул я значит, гляжу, под коряжиной нора со входом и выходом, какие они завсегда роют. И сом здоровый при ней в наличии, да токмо супротив того, о каком Степан речи вел и того, какого мы с берега заприметили, раза на два с лишком менее будет.
Посовещались мы с обществом, пораскинули умом и пришли к согласию, что и его так же брать надо. Он, хучь и меньше, но тоже скотиняка приличная и утащить запросто может. Ну, можно так, нет?
Брать решили, как заведено. Я с острогой, что длинной веревкой за бочонок привязана, выход сторожу, чтобы значит как покажется тот чертяка из норы, острогой в него ткнуть и по бочонку глядеть, куда пойдет.
Коля–портки, тот завсегда сома из норы гонит, с заднего хода. Обычно он его чем-нибудь острым пужает. А остальные, на долбленках с вилами, баграми и топорами по верху кружат, ждут пока он всплывет, аль на мель выйдет.
Изготовились мы значит. Коля-портки багром с той стороны шурует, а я у норы над выходом затаился. И как тока сом башку-то показал, я острогой и ткнул позади неё, сразу вот туточки, где у нас шея зачинается, чтоб значит обездвижить его зараз. А он то, рыбина чёртова, прости Господи, тень мою знать приметил и шарахнулся в сторону. Острога-то ему бок и прошила. Ну, можно так? Нет?
Тут эта крокодила разворачивается и прёт на меня с раскрытой пастью, как тигра какая. Токмо я левую руку вскинул закрыться, как он в неё словно злющий пёс вцепился, да так своими челюстями сжамкал, что у меня в глазах кровяные пятна от боли взыграли. И веришь, нет, за руку по дну, как охотничий пёс утку за крыло и поволок, скотиняка. Ну? Можно так? А?
Ну, думаю, всё, отнырялся, смертушка моя пришла, утопну щас. Поскольку воздуха мне не достанет, коли он руку мою не отпустит. Да, слава богу, изловчился я в тот раз с божей помощью, другой рукой его на ощупь за нижнюю губу ухватил. Надавил ему пальцами в пасти на место одно болезное, сразу за губой.
А они, сомы-то те, как надавишь туда, зараз теряются, вроде как в прострацию ударяются. Вот он меня и опустил. Ну уж тут я поднатужился трошки и его кверху брюхом-то и опрокинул, за губу-то, так он и вовсе как курица обездвижился. А тут и мои станишники подоспели. Ну? Веришь, нет?
Меня-то Коля-портки со дна достал, а сома того, баграми с лодок зацепили и вилми закололи. Так мы энтого черта, почитай сажени полторы с лишним, и поймали. Да только ни попа, ни креста в нутрях у него не нашли, да и гусятины у него в брюхе не нашлось, видать большего побаивался. Лишь мыла кусок, да пузырек синего стекла порожний был.
Они-то, сомы те, всё со дна метут, навроде продразверстки какой. А рука моя, с того случая, дюже заскорбела, да ещё от зубов сома того, заражение случилось. Вот пальцы-то, с тех пор плохо и шевелятся. Ну, можно так, нет?
А опосля охоты, на чёрта того, прости Господи, остыли мы чуток. Покумекали обчеством, да и решили, что такого здорового дьявола, что Степана хромого сынка ума лишил, нам в норе не взять, на приманку надо.
Гусей на ту пору со двора уже никто не пущал, да и станишников в реку силком было не загнать, а посему оголодал он верно, по Хопру рыщет, где брюхо набить. Такой как он, рыбешкой одной не прокормится. Веришь? Нет?
Порешили мы его на мелководье подманить. А чтоб не ушёл, опосля того как гусем угостится, надумали сети поставить. Ну и начали их вязать. Да не простые, а из бечевы, примерно с мой большой палец толщиной. Веришь, нет? Дюже уж энта зараза, леший его побери, здоров был.
В общем, кто сети вязал, кто колья для них тесал, кузнец Леха-ухарь под энтого дьявола гарпуны ковал, а я с тем же Колей-портки, да Семенычем, да ещё с десятком станишников, взялся толстую лесу плести из конского волосу, как полагается.
Приманку-то ту, гуся энтого, надо на что-то привязать, чтоб на месте сидел, забодай его комар. А коль бечевой, аль ещё чем привяжешь, он, вражина, сом-то энтот, могёт заметить, испужаться и вспять воротится. Ну? Веришь? Нет?
Ну, леса-то та знатная вышла, шагов на сто с лишком, а крепка, волами не порвешь. Веришь, нет? Я-то, понятное дело, не столь руками сколь языком плёл, поскольку недюжил еще.
Один-то конец лесы мы на каменную бабу намотали, что на берегу валялася. Чтоб значится, как поволокет гуся энтот черт окаянный, то и каменюку за собой потащит, прыти-то и поубавит. На другой конец кованый крючок-двойник насадили и к гусаку примотали. А посреди лесы бочку прицепили, как поплавок.
- Погоди отец. А что-же вы лесу ту, просто к дереву не привязали? - спрашиваю я.
- Вот и видать, что ты крупную рыбу-то не ловил. Не знаешь обращения с нею, - заулыбался старик, сквозь папиросный дым.
- Коль так её привязать, то порвет её рыбина чертова, прости Господи. Дури-то у него на хорошую упряжку волов будет, не одна веревка рывка такого не выдюжит. А может и крючок сломать, не гляди, что кованный.
Ну вот, как решили брать дьявола энтого, то приготовились всей станицей. Так же, по вечеру, гусака запустили в речку на мель, а сами по берегам затаилися.
И что думаешь, пришел-таки зверюга окаянный. Ну, можно так, нет?
Видно оголодал дюже. Выплыла эта скотиняка на мель к гусаку, а спина–то вся наруже торчит. Гусак-то тот крылом забил, от сома по воде бежать кинулся. Думали утикнет птица глупая, да куды там. Тот чёрт лишь хвостом повел, взбурунил воду и тут же нашу приманку догнал и схарчил.
Вот тут и пошла потеха. Все лодки разом на реку выскочили. Одни мужики сетями, что из бечевы, реку выше и ниже по течению поперёк в два ряда огораживают, другие бредень из трех сеток на три слоя, с того берега к отмели подтягивают, окружают супостата, а третьи с баграми и ружьями заряженными рубленым гвоздем, рядом кружат. Бабы с ребятишками на берегах палками по воде колотят, кричат, чтоб значит с толку его сбить. Веришь, нет?
Я-то на бережку со своей рукой. Гляжу, кинулся энтот чертяка с отмели на глыбь и бабу ту каменную, к которой леса примотана, за собой попёр. Попался знать на крючок. Потом с разгону в бредень ткнулся, да так, что станишники в лодках, к которым тот бредень концами прицеплен был, с ног повалилися. А опосля, уже и долбленки и бредень поволок. Народ, конешно, из ружей по нему палит, острогами и вилми тычет, друг дружке орёт, от азарта этакого матом друг дружку кроет, бабы с берега кричат, смеются, ребятишки от восторга свистят, галдят, в общем светопреставление. Ну?
Гляжу, а дьявол энтот, прости Господи, уже как есть ёж. Весь утыканный острогами, а к сетям, что по течению выше, как ни в чем не бывало прёт, и бочку за собой на лесе, каменюку и четыре лодки с бреднем волочит.
Первые сети он одолел скотиняка, порвал, как мы потом углядели. А следующие уже не осилил. Тока колья повыдергивал со дна кое-какие, что их держали. То ли дури не хватило, то ли от ран ослаб.
А тут его уже станишники на лодках ждали, добивать начали. А потом и остальные подоспели. В общем, одолели мы его всем миром.
Опосля уже, подволокли страшилище на бечевах к берегу, порубили на части, да в телеги с трудом забросили. На три сажени с лишком вымахал, окаянный. На пяти телегах его в станицу везли, веришь, нет? На одной тока его башка и поместилася.
- И крест, небось, в брюхе нашли?- спрашивает его Мишка.
Крест батюшкин позолоченный у него в нутрях нашли, это точно. Правда, останков попа нашего там не было, а куды он подевался загадка. Во как бывает. Ну, можно так, нет?