Пришла лукавая весна и на моем заднем дворе зацвела сакура.
Я вынес кресло поближе к своему, пока еще недееспособному бассейну, сел в него поудобнее и под сенью девушек в цвету и под веселые переливы курских соловьев, приготовился почитать одну книжку, которую я лет пятнадцать мурыжил и которую, наконец, решил одолеть.
Но книжка оказалась на редкость занудливой, где на первых пятидесяти страницах было дано скрупулезное описание каменистой природы, а дальше пошли неинтересные рассуждения героя про свой внутренний мир и про спасение человечества путем отказа от совокуплений.
Не дождавшись появления главной героини, я выпустил книжку из рук и сомлел.
И снился мне сон.
Снилась мне обнаженная Маха и брюхастая Даная.
Снился мне поцелуй Родена и плакат «Родина-мать зовет» художника Тоидзе.
Снилась мне молодая Сильвия Кристель и пожилая Сильва Капутикян.
Снилась мне Статуя свободы и Эйфелевая башня.
Снились мне Песнь песен и плач Ярославны.
А когда под конец мне приснился старый Чиполлино и юный Курт Йозеф Вальдхайм, я решил что пора просыпаться.
И проснулся.
Книжка валялась рядом, курские соловья умолкли, над моей головою тяжело нависало беззвездное, черное небо и ночная прохлада покусывала мои суставчики.
Я вылез из кресла, зевнул во весь свой запломбированный рот, потер озябшие ладошки, зашел обратно в дом и крепко запер засов на двери.
А кресло одиноко и грустно стояло на самом краю моего бассейна и гомеровская Илиада валялась рядом.
«Надо вернуть её в библиотеку!» подумал я и пошел в тронный зал, надевать корону, брать в руки скипетр и державу и начинать творить черные дела.
Ох и люблю я творить черные дела!
«К чему это мне приснился Чиполлино?» -думал я, подписывая сороковой смертный приговор.