Последняя женщина Наполеона

                Мы называем это жизнью,
                А это просто список дел…
                (Интернет)









                Последняя женщина Наполеона


Если бы это было кино, то оно непременно начиналось бы так:

Часть первая (ненормальная)
Безмятежные просторы умеренного климата с высоты птичьего полета медленно, а потом все быстрее и быстрее сократились бы до размера одной точки, и, сделав оборот вокруг двух стоящих на краю высокой стены средневекового замка людей, зритель бы ворвался в середину диалога.
– Итак, вы утверждаете, – молодой человек сделал паузу, а потом продолжил: – вы – Наполеон.
– Совершенно верно, именно Наполеон Буонапарте, – в театральном жесте высокий длинноволосый мужчина лет шестидесяти, худощавого телосложения воздел к небу руку.
Его собеседник криво ухмыльнулся и достал из кармана телефон, взглянул на экран и обратно убрал его.
– Я могу вызвать такси?
– Стало быть, вы мне не верите.
– Отчего же, вы же мне показали паспорт.
– Ну, объясните мне, почему если ты серая мышь, то единственное, чем ты можешь подтвердить свою личность – паспорт. Но если ты Наполеон, этого становится недостаточно. – С этими словами он достал книжечку и протянул ее оппоненту.
Тот отмахнулся от нее.
– Вот скажите, если вы Наполеон, то почему же вы, так сказать, – он помялся, подбирая слово, – так сказать, такой… – он неопределенно помахал над своей головой, словно показывая рост, – высокий, что ли.
– Простите, какой же у меня должен был быть рост?
– Ну, по разным данным от 157 см до 170, а это, знаете ли, никак не 185, или сколько там у вас?
– Что значит от 157 до 170, не многовато ли для одного человека?
– Ну, ваш точный рост – не мое дело, это пусть историки занимаются, просто все с детства знают, что Наполеон – маленький! Невысокий. Понимаете? С детства.
 – С детства, – Наполеон ухмыльнулся, – с детства мы все рисуем небо синим карандашом и издеваемся над детьми, которые рисуют небо другим цветом. А посмотрите на небо. Оно разве синее сейчас? Совершенно серое, а на закате малиновое, а вчера, не поверите, оно было лазурным. Так что не доверяйте всему, что вы знаете с детства, молодой человек.
Журналист слегка оцепенел, буквально на мгновенье, затем, очнувшись, фыркнул и начал отряхивать куртку, словно хотел избавиться от чего-то липкого.
– Ну, вот и чудно, вот и здорово, я узнал что хотел, и теперь мне пора, я, пожалуй, закажу такси...
– Что, даже не останетесь на обед? – теплый женский голос на секунду остановил все звуки.
Вслед за голосом появилась и хозяйка. Она подошла к молодому человеку и положила руку ему на плечо, на миг сократив расстояние до неприлично близкого, по-детски заглянув ему в лицо снизу вверх, добавила:
– Оставайтесь, у нас сегодня к обеду купаты.
Как-то вяло и безропотно журналист кивнул головой и пошел вслед за хозяйкой. Она обернулась к Наполеону и сказала через плечо.
– Бонечка, скажи, чтобы уже готовили к столу...
– Да, конечно, дорогая.
Оставшись один, Наполеон вздохнул.
– Бедный мальчик.
* * *
В комнате было тихо, Елена, подперев кулаком подбородок, крутила пальчиком чайную ложечку. Максим несколько раз подряд взглянул на часы, а Наполеон стоял у окна и молча глядел вдаль.
Ужин до сих пор не собрали.
– Значит, вы Наполеон. Тот самый, что взял Москву и завоевал Египет. И умер в начале девятнадцатого века?
Наполеон снисходительно улыбнулся.
– Нет.
– Ну, вот и славненько, а зачем же был этот фарс, а?
– Я не умер в начале девятнадцатого века. Но я брал Москву, – на этих словах он поморщился, – и завоевал Египет, я же показывал вам документы, что вам еще нужно?
– А, ну раз документы, тогда все прекрасно. А может кто-то еще подтвердить, так сказать, вашу личность?
– А Кутузов вам подойдет?
– Ах, Кутузов. Тот самый?
– Тот самый.
– Одноглазый?
Вступила Елена:
– Ну, позвольте, отчего же у Михаила Илларионовича и вдруг один глаз, – эта мысль ее так позабавила, что она даже рассмеялась
Максим повернул вокруг своей оси пустую чашку и хмыкнул.
– Это становится даже интересным, А кто тут у вас еще в окрестностях обитает? Македонского не видели? Или Байрона, может быть?
– Македонского? – Елена вопросительно посмотрела на мужа, – нет, Македонского не знаю, а Джордж уехал, да-да, он уехал подлечить легкие в Грецию, кажется, в Мессолинги.
Она встала и, подойдя к камину, открыла большую лакированную шкатулку.
– Вот почитайте, какие он пишет письма.
Максим закатил глаза, а Наполеон с раздражением сказал:
– Вздорный мальчишка. – Наполеон украдкой взглянул на жену. – Молодой, оттого и дерзкий. Дорогая, попроси скорее подавать.
– Вот смотрите, – она перевернула желтый лист и провела пальцем по нему, в поисках строки:

Бесплодные места, где был я сердцем молод,
Анслейские холмы!
Бушуя, вас одел косматой тенью холод
Бунтующей зимы.
Нет прежних светлых мест, где сердце так любило
Часами отдыхать, ...

- Ах, Максим, он там борется за свободу Греции!
– Ну, полно, – Наполеон оборвал, – проси подавать. – Он отвернулся и пробурчал себе под нос. – Легко бороться за чужую свободу, особенно если никто тебя об этом не просил.
В комнату вошел слуга.
– Кутузов изволили к обеду пожаловать...
– И уже пожаловали, кстати, светлейший князь, – с этими словами Кутузов, шедший следом, ткнул слугу пальцем в бок и засмеялся.
– О, господи, Михаил Илларионович, что у вас с глазом? – Елена встала из-за стола и подошла к гостю.
Кутузов погладил повязку и покачал головой.
– А это пчелы, вчера вот вдруг бац и на тебе Ватерлоо. Больно было, до жути. Глаз заплыл, вот, врачи посоветовали примочку.
– А вот молодой человек буквально только что справлялся о вашем глазе, – Елена повернулась к Максиму и с интересом спросила, – вы уже видели, наверное, Михаила Илларионовича, когда к нам ехали?
Журналист ошарашенно покачал головой, давая понять, что не понимает, в чем дело.
– А, у вас гости, – Кутузов подошел к Максиму и, словно попугай, согнув голову набок, стал его рассматривать. – Давненько к нам никто не заезжал. И какие же кривые вас сюда занесли в столь юном возрасте?
Все это он сказал тоном взрослого, обращающегося к пятилетнему ребенку.
– А это журналист, из столичной прессы, – Наполеон отодвинул стул и тоже встал. – Мной интересуется.
– А что вами интересоваться? Про вас все известно, про все ваши, так сказать, победы, – Кутузов едко засмеялся и подпихнул слугу плечом, – понимаешь, понимаешь.
Тот покачал головой и вышел.
– Ну, ваш Аустерлиц тоже ни для кого не секрет.
Кутузов резко развернулся на каблуках и, широко расправив плечи, стал сверлить Наполеона одним, здоровым глазом.
– Ключ от Москвы карман не оттягивает? А то, для равновесия, могу замок амбарный в другой карман дать.
Наполеон встал вполоборота, словно приготовился защищаться на дуэли. Но зарождающуюся перепалку прервала жена Наполеона:
– Мужчины, вы же не собираетесь опять начинать? Давайте поговорим о чем-то другом. – Потом она обратилась к Максиму: – Они как соберутся, каждый раз начинают спорить.
Максим, который ошалело наблюдал за происходящим, даже слегка покачал головой.
– Это становится еще интереснее.
Кутузов и Наполеон разошлись и сели по разные стороны длинного дивана. Между ними села и Елена.
– У вас сегодня, говорят, купаты, – Кутузов хмуро тер щеку под больным глазом.
– Да, – Елена, грациозно отклонившись на спинку, заглянула в дверной проем, нетерпеливо ожидая, когда подадут, Максим с явным восхищением следил за изяществом хозяйки. Наполеон не отрывал взгляда от журналиста, тот заметил и резко отвел взгляд. – Да, вот только что-то не несут, наверное, надо сходить проверить, – продолжила хозяйка.
– Купаты – это хорошо, – предвкушал Кутузов. – У меня завтра на обед будет уха и ягненок на второе, милости прошу. Только, это, на обед по-человечески приходите, а то все у вас не как у людей, обедать в шесть часов. – Он покачал головой. — Это от того, наверное, что вы спите долго. Где ж это видано, обедать в шесть. Это хорошо, что вы еще лягушек не жарите. – Он снова развеселился и, обращаясь к Максиму, продолжил: – У меня мужики сети ставили, я им говорю, вы лягушек-то не выбрасывайте, французам, говорю, несите.
– Михаил Илларионович, как вам не стыдно. – Она снова обратилась к Максиму: – Представляете, вчера выхожу во двор, а там привезли несколько бочек лягушек, покупайте, говорят. Боня, конечно же, им отказал, так они эти бочки прям у крыльца и вывернули. Сейчас в округе не ступить, все на лягушку попадете.
– Вы, князь, прекратите все эти шутки, а то не ровен час и сами попадетесь, как тогда с фонтаном, – Наполеон с улыбкой посмотрел на Кутузова.
– А с фонтаном было хорошо. Представляете, ко мне гости приехали, на открытие фонтана, так сказать, а их высочество, значит, подговорил мастера, и тот, стервец, канализацию в трубу пустил, там, знаете, такой салют был, – Кутузов засмеялся от души, – одной фрейлине такую диадему выдал. – Наполеон тоже улыбнулся, а Кутузов, отсмеявшись, добавил: – практически корону. – И засмеялся вновь.
Елена тоже еле сдерживала улыбку, прикрывая рот рукой.
– То есть, вы – генерал Кутузов? – Максим сложил руки на груди и откинулся на стуле.
– Генерал-фельдмаршал Голенищев-Кутузов-Смоленский, хотя можно просто Михаил Илларионович. Но, если вам будет угодно, то можно и полностью, – буднично сказал Кутузов и, оглядев стол, взял кусок сахара. – Мало того, что они обедают бог весть когда, они еще и несут долго. А может, вы мне это, Ваше высочество, так мстите? Голодом-то морите?
– Я жалею, что не загнал вас, князь, в угол, пока вы драпали по всей стране, надо было загнать вас в самый дальний угол, куда-нибудь в Сибирь, то-то я на вас посмотрел бы.
– Это я на вас посмотрел бы, что бы вы в Сибири в своих бумажных халатах делали. Тут был еще один умник, – он покрутил пальцем у виска, – Гитлер. Тоже полез.
– Ну, Михал Ларионыч, – Наполеон примирительно наклонился и посмотрел на Кутузова, – согласитесь, что в обоих случаях вам помог генерал Мороз.
– Вот, ты посмотри, можно подумать, что холодно только немцам и французам было, а мы всей страной куда-то отъезжали, – он закинул в рот кусок сахара. – Я надеюсь, несерьезно вы это все. А гонять нас по стране дело неблагодарное. Если бы тот Гитлер дошел до Японского моря, то немцы, что в Москве, уже бы ассимилировались и в тыл бы ему ударили, – он захохотал, довольный своей шуткой, – ага, вторым немецким фронтом. У нас земля такая. Все русскими становятся.
Наполеон вздохнул и обратился к Максиму:
– Я не понимаю этих русских. Что у них в голове, там, по-моему, вечная тайга. Напополам, извиняюсь, с навозом.
– Боня, ну, фу, такое за столом говорить. – Елена скривила лицо. – Разве так можно? У нас же гость.
– А, вы вот говорите, что русских не понимаете, оскорбляете тут по-всякому, – Кутузов возмущенно засопел, – так вот, вы и французов-то тоже не очень поняли. То-то они вам пинка под зад из Парижу дали. Что-то не вижу у порога челобитчиков, или, может, я ошибаюсь? – Он встал, подошел к окну и, распахнув его, перегнулся: – или есть, что это там? Вот там, не подданные? Нет? Ах, нет, это собака лягушку жрет.
Он сел и продолжил ворчать:
– Дерьмо, понимаешь, у русских в голове...
– Михаил Илларионович, – Елена подошла к нему и положила руку на плечо. – Вы не нервничайте так, сердце поберегите, или хотите, я вам аперитива налью? Пока с обедом задерживаются.
– Да что мне ваш аперитив, дорогуша, – он не глядя положил свою руку на ее и вздохнул: – вот если бы не вы, ноги бы моей тут не было. Екатерина Ильинична даже обижается, что, мол, я тут из-за вас... А я уж человек старый, мне что, мне и слова доброго хватит.
– А вы и не ходите, раз так вам противно, сами тоже, обзываться мастер, то лягушатники, то шерочка с машерочкой. Дорогая, и правда, достань вермут, что я привез на прошлой неделе.
Елена достала из бара графинчик на подносе с рюмочками.
– Вот вы все ругаетесь-ругаетесь, а все без толку, Мы вот с Екатериной Ильиничной, – она посмотрела на Максима и показала рукой на Кутузова, – с женой Михаила Илларионовича, завсегда общий язык найдем. – Говоря это, она разлила вермут по небольшим рюмочкам. – На прошлой неделе их борзая съела тряпку и у нас за сараем помирать легла. Я иду мимо, слышу, кто-то стонет, словно ребенок, тихо так, ух-ух-ух, ух-ух-ух. Я глядь, а она лежит там, а изо рта веревка торчит. Я так испугалась, велела княгиню звать. Девка, Мари, побежала за ней, а вы же их знаете, они что? Только посмеяться бы да похихикать, – тут она повернулась к Наполеону и строгим голосом сказала: – Кстати, эта служанка по ночам к конюху ходит, – потом она повернулась к Кутузову, – к вашему, кстати, вот если понесет, что мы делать будем? А? Тоже вопрос. – Потом она продолжила: – А, и вот, она побежала, значит, за княгиней, Екатерина Ильинична за врачом послала, кстати, конюха и послала, а когда ж он придет, врач-то. Он же тоже не фельдшер какой, все-таки светило!
– А они за Боткиным послали, – Кутузов хохотнул, – еще бы за Павловым, уж он-то вам бы помог, тот еще специалист по собакам.
– Михаил Илларионович, не перебивайте, так вот, пока доктор придет, собака уж к тому времени и подохнет, не ровен час. Ну, что делать, мы ее в дом занесли, кстати, положили на чистую скатерть, скатерть, конечно, испортили, я потом ее стирать велела, но мне кажется, все же испортили, кому захочется за скатертью сидеть, на которой собака лежала? Да к тому же еще и умирающая, – она задумалась, мужчины молчали, потом она вновь ожила и продолжила: – Екатерина Ильинична и говорит, давайте ей масла в пасть вольем и за веревку вытянем. А ну как веревка порвется? Что делать? А эта лежит, одним глазом крутит, скулит уже совсем чуть-чуть. Что делать, позвали повара, он все-таки больше в живностях понимает. – Она обратилась к Максиму: – Ну там потрошит, фарширует, в общем, знает, что там как у них внутри. Так он подошел, сунул руку ей в пасть да как дернет, собака как взвизгнет, как прыгнет и бежать, ваза вдребезги. Ее, вазу эту, Боня из Египта привез, большая такая была, некрасивая, старая уж больно, – она снова остановилась, – о чем я, ах, да, собака, значит, бежать, и мы с княгиней испугались, а Жак, Жак – это повар, стоит, что-то в руке держит, я уже грешным делом подумала, голову ей оторвал, а это тряпка у него в руке была. Так он с ней и ушел, весь пол закапал. А собака убежала куда-то.
Она села и стала смотреть в открытое до этого окно, а потом, оглянувшись на мужчин, словно вспомнила, с чего начинала:
– Все это я к чему, Вот мы с Екатериной Ильиничной не стали спорить, как вы, мужчины, мол, чей пес, куда нести, а вот вместе, слаженно так справились, скатерть, конечно, жалко, но ведь для благого дела.
– А что уж для благого, этот дурак намедни под лошадь залетел и получил прямехонько промеж глаз, – Кутузов показал на точку на лбу, – вот сюда, ему осетинец копытом как даст, аж глаз вышиб, так тот тут же дух испустил. И врача не понадобилось.
– У вас, смотрю, в поместье с глазами-то что-то не то, вы уж себя поберегите, – Наполеон с ехидцей бросил Кутузову.
– Вот едкий вы человек, Бонапарт, нет бы посочувствовать, а вы все смеетесь, – Кутузов обратился к журналисту, – знаете, какой кобель был, мне за него сам царь деревню давал. Эх, надо было менять. Э-эх.
Елена, очевидно, устав ждать, вышла.
– Господа, – Максим оглядел своих собеседников. – ну, признайтесь же, что вы просто морочите мне голову, Ну, какие еще Наполеон и Кутузов, а? Так ведь? – он с ожиданием оглядел присутствующих.
– Н-да, – Кутузов встал и подошел к шкафчику с аперитивом и стал перебирать бутылки. – Сейчас никто никому не верит, – он с каким-то сожалением посмотрел на Максима, – тут в прошлом году в соседний монастырь зашел бродяга, увидел в церкви лавку торговую и стал всю эту тряхомудию на пол сбрасывать и орать, что, я, мол, не для того из храма торгашей выгонял и на кресте висел, ну, в общем, все в этом духе, так монахи его в полицию сдали, а те в дурку отправили... а уже там галоперидола лошадиную дозу вкатили, теперь лежит небось как бревно, и никакой тебе Голгофы. Так-то, а вы говорите – второе пришествие.
– Вы на самом деле думаете, что это был Христос?
– А почему нет?
Максим снисходительно улыбнулся.
– Ну, тогда стоило ему показать какое-нибудь чудо, и все бы встало на свои места.
– А что для вас чудо? Огонь небесный? Вино в воду превращать? Фокусником обзовут и в морду плюнут. Вот и все чудеса. Не тех чудес ищите.
– Что вы имеете в виду?
Наполеон присоединился к разговору.
– Помните исцеление десяти прокаженных? Вот и тут то же самое. Он им о душе говорил, а они его в дурдом сдали. Хотя неисповедимы пути Господни, мы же все поверху смотрим, а тут, может, какой глубокий смысл. Тоже непонятно.
Максим достал телефон и стал что-то в нем искать.
– Смотрите, Михаил Илларионович, – Наполеон обратился к Кутузову, – что-то неясно, сразу в интернет. Что вы там ищете, молодой человек? Исцеление десяти прокаженных?
– А что вы видите плохого в возможностях интернета? Очень даже удобно, вся информация под рукой.
– Я ума не приложу, как вы книги-то читаете? Что-то не ясно, сразу в интернет? – Наполеон откинулся в кресле, – вот раньше, если писатель что-то пишет, он как-то зашифровывает то, что сказал, можно сказать, апеллирует к трудам великих, но тоненько, как бы вскользь, а сейчас что? Сейчас писатель как пишет? Небось думает, как вы читать-то будете, без ссылок и этих ваших интернетов? Придумает красивый ход и, наверное, сидит, думает, а вдруг не заметят, может, не поймут. Говорят – писатели стали плохие, плоско пишут. Совершенно банально. А отчего, спрашивается, плоско пишут? Может, читать некому? Вы же ничего не знаете, без своего интернета, – он замолк, – а уж что вы там смотрите, это вообще ужас.
Кутузов перекрестился и покачал головой.
– Что они там творят в своем интернете, а все от чего, от безнаказанности. – Кутузов ухмыльнулся. – В жизни и в морду можно получить. Там же ни имени, ни фамилии. Чер-те что.
Наполеон подошел к Максиму и, придвинув стул, заглянул ему в лицо.
– А вот скажите, если к вам на улице подойдет человек и скажет, что он, ну, допустим, Наполеон, вы что? Пальцем у виска покрутите. – Максим утвердительно кивнул, а Наполеон продолжил: – А если он в интернете фотографию Че Гевары приделает и подпишется Че Бурашка, это даже не вызовет улыбку.
 – Вы путаете теплое с мягким. Почему писатели берут псевдоним? Потому что боятся провала. Здесь – то же самое. Старая пословица, умный в гору не пойдет.
– Это вы путаете. И путаете все основательно. Скрываясь за вымышленным именем, можно нести всякую чушь. Мне кажется, понятие стыда пропало. Нынешнему поколению не стыдно ни за что. Абсолютно.
Кутузов забросил очередной кусок сахара в рот и покачал головой в поддержку.
– Сейчас молодежь знаете какая пошла, у садовника дочь, та, что с кольцом в носу, в прошлую среду, значит, сидит у фонтана и семечки плюет, я ей говорю, мол, замети, а она мне знаете что? Я, говорит, на вас в суд подам, за домогательство. – Кутузов потер повязку на глазу. – В былые времена высек бы ее, а сейчас? Не тронь ее, не тронь ее... – сказал он, как бы передразнивая, а потом сжал руку в кулак, словно в ней была плетка, и сказал сквозь зубы: – драть их надо.
– Это кого ты там драть собрался? – в комнату вошла Екатерина Ильинична, – и где ваш бездельник дворецкий?
За ней вернулась Елена. Наполеон и Кутузов по возвращении женщин встали. Максим, застигнутый с непривычки врасплох, тоже подскочил, громко загремев стулом.
Кутузова сразу обратила внимание на Максима.
– Это кого вы тут от меня прячете? – Она подошла вплотную и протянула успевшему сесть Максиму руку для поцелуя практически под нос.
Журналист слегка отодвинулся и неловко покачал вытянутую руку генеральши. Кутузова посверлила его взглядом, поняв, что целования рук не будет, присела на соседний стул и, сложив обе руки на руку молодому человеку, томно представилась: – Екатерина... Ильинична.
– Максим, – оторопело представился журналист.
Очевидно, что Елену не устроило то, что она выпала из центра внимания, и она села с другой стороны и, взяв ладонь молодого человека в свои руки, спросила:
– Вы, наверное, проголодались. Я была на кухне, велела ускориться, просто мы не ждали так много гостей сегодня. Вы уж на нас не сердитесь, – она прижала его руку к груди, – скажите, вы же не сердитесь, правда?
Максим, зажатый в тиски, переводил взгляд с Наполеона на Кутузова и обратно. Те не проявляли к происходящему никакого интереса. Кутузов ходил вокруг стола и переставлял приборы, а Наполеон вообще демонстративно отвернулся к окну.
Максим попытался высвободиться, не теряя достоинства, но женщины вцепились в него крепко и при этом не отводили друг от друга взгляда.
Вдруг Наполеон резко вскочил и закричал:
– Да оставьте вы его в покое, – от этого крика обе дамы отбросили руки молодого человека и отстранились, но Наполеон смотрел не на них, он перегнулся через окно и продолжил кричать: – Что он вам сделал? А? Сорванцы такие, – он погрозил кулаком в открытое окно. – Вот я вам покажу.
Потом он повернулся к гостям:
– Мальчишки дерутся.
Зависшую неловкую паузу прервала Екатерина Ильинична. Она грациозно встала и, подойдя к мужу, стала стряхивать несуществующую пыль с его плеча.
– Так о чем это вы тут разговаривали без нас?
– О книгах и современной молодежи, дорогая, – Кутузов попытался убрать ее руки, но безуспешно.
– О книгах? Это, наверное, интересно, и что же вы читали последним, молодой человек?
Максим как-то неуверенно заерзал на диванчике:
– Да разное, кое-что из современных авторов. Вы вряд ли знаете. Ну, это в общем-то неважно.
– Вот видишь, – Наполеон обратился к Елене, – а это еще журналист, так сказать, человек образованный. Чтение современных авторов – эдакая мантра в нынешних условиях. В любой момент можно сказать: «А, это слишком сложно, ты не поймешь». И сам возвысился, и собеседника притопил. Удобно. В этом суть современного искусства.
– А что вам не нравится в современном искусстве, если не знаете, то и не говорите. Основная задача современного искусства – возбудить нейроны мозга, заставить человека чувствовать, в современном искусстве присутствует такое количество нечитаемых с первого взгляда слоев, что человек непосвященный – как медведь в хрустальной лавке.
– Многослойность эта ваша – фикция, классическое искусство действует на глубинные чувства, можно сказать, на душу, если вас не коробит этот термин, а современное искусство что? Попытка расшевелить нейроны. Другими словами, если раньше пытались заставить работать мозг, то теперь? Просто развлекают. Нейроны, понимаете ли, шевелят.
– Ой-ой-ой, я слышал это уже тысячу раз, Да, ваша Джоконда стоит миллионы не потому, что она гениальное что-то, а только потому, что ее раскрутили. И народу нет никакой разницы, будь то черный квадрат или Венера Милосская. Сруби руки какой-то статуе и начни показывать, мол, Венера, и что, будут ходить, языком щелкать.
– Нет, почему же, эксперт сразу отличит, – возразил Наполеон.
– Так чем тогда ваше классическое искусство отличается от современного? Тем, что его вы приемлете, а остальное нет?
– Ну, во-первых, если современную картину тяжело отличить от творчества первоклассника, то для производства классической скульптуры необходимо очень и очень потрудиться. – Наполеон подошел к висящей на стене картине девочки с птичкой в руке, – вы видите, что для того, чтобы зашифровать смыслы, требуется умение. Мастерство... – Он на мгновение замолчал и стал разглядывать картину. – А что в современном искусстве? Где ваша хваленая многослойность? Идея появилась и все, ее уже за целое дело выдают.
– Да уж, – Екатерина Ильинична зашуршала платьем, – вон, садовник придумал тут разводить английский сад. Дебри какие-то развел, да и только, а сам денег еще на это взял, что и делал-то, ума не приложу. Но ведь людям нравится, и я терплю. Поперек людей не пойдешь...
– Уж мне этот сад с садовником, – Кутузов оттянул повязку и стал трогать глаз.
– Да не трогай ты, только больше опухнет, – Екатерина Ильинична махнула в сторону мужа веером, – одурел уже на старости лет совсем. Вот кто тебя просил к этим пчелам лезть. Что он вам сказал? Что во дворе отдыхал? Да-да, слушайте его. У нас Михаил Илларионович теперь бортник знатный. Нашел в лесу дупло с пчелами, так стал его охранять.
-А ведь, и знаешь, может, зверь разорит, что делать будешь?
– Зверь, кто тебя просил заглядывать в дупло? Это тебе за любопытство и глупость. Жаль, нос тебе они не откусили.
– Вот, Екатерина, только что об искусстве, о высоком говорили… а ты, – он с досадой махнул рукой.
– Так и ты, чай, не низко залез, что тот медведь. А ревел потом еще пуще.
Кутузов насупился и отвернулся, Максим, очевидно чувствуя неловкость момента, подошел к графину и налил себе, потом обернулся и на присутствующих.
– Никто не желает? – спросил он, салютуя стаканом по кругу, а затем залпом выпил, не дождавшись никакой реакции.
Дверь отворилась, вошел слуга.
– Извольте к столу, кушать подано.
* * *
– Да уж. – Кутузов почти крякнул. – Побаловали вы меня дружище, побаловали. И ведь что характерно, повар – дерьмо, кухня тоже, – он потряс рукой, – так себе. А поел так поел.
– Вы, Михаил Илларионович, зачем приходите-то ко мне, чтобы оскорблять? – Наполеон как-то вяло ухмыльнулся и продолжил чистить трубку. – Не ходите, если так все вас раздражает. – Потом продул трубку и стал в нее закладывать табак. – Да и я к вам тогда ходить не буду.
– Что делал слон, когда курил на поле он, – распевно сказал Кутузов, опершись на край стены и глядя куда-то вдаль, – так ведь скучно же будет. Уже как-то привыкли. То мы к вам, то вы к нам. Не мешали бы вы нам, только по приглашению бы ходили, так как бы хорошо было. Да уж... – он помолчал и, продолжая смотреть в закат, продолжил: – Смотри-ка, вечер какой теплый, у меня в Горошках, в июле, тоже порой ночь такая, ну прям густая, хоть ножом режь. Эх, Русь… А вот, скажите мне, милейший, зачем вам этот мальчишка? – он обернулся на Наполеона, – что вы ему хотите доказать?
– А вам разве хоть кому-нибудь удавалось хоть что-то доказать?
Кутузов пожал плечами.
– Нет, наверное... Доказывать и спорить – дело неблагородное. Знаете ли, видя бой со стороны, каждый мнит себя стратегом. – Кутузов постучал трубкой, вытряхивая табак, и также размеренно продолжил: – Хочешь проиграть спор – начни спорить. Я, знаете ли, никогда не хотел быть посмешищем.
– Сила никогда не бывает смешной. – Наполеон встал и добавил: – Успех – вот что создает великих людей!
Кутузов усмехнулся себе под нос и, продолжая чистить трубку, добавил:
– Один мой знакомый сказал: «Слава изнашивается». Сила, все у вас сила, – продолжал бурчать он, – на штыках можно сделать все, только нельзя на них сидеть.
Наполеон, усмехнувшись, покачал головой:
– Эх, вы, старый лис, Вас бы да в мою армию, я бы тогда... – Он махнул рукой, словно шашкой на коне.
Кутузов встал, положил трубку во внутренний карман:
– Засим откланиваюсь.
Наполеон дружески пожал руку, придерживая за локоть.
– Спокойной ночи, Михал Ларионыч.
– Да уж, спокойной... – с этими словами он ушел.
Наполеон остался один в комнате. Еще несколько раз махнул в воздухе невидимой шпагой, цитируя:
Вам не видать таких сражений!..
Носились знамена, как тени,
В дыму огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел.
Потом вдруг резко остановился и прислушался, где-то в глубине дома послышались голоса. Наполеон поправил стул, возле которого стоял, и резко вышел из комнаты.
С другой стороны в комнату вошли Максим и Елена.
– Максим, вы такой интересный собеседник, право.
Тот улыбнулся и как-то чинно сел на краешек стула.
– Ваш муж так не считает.
– Ой, что вы, мой муж прекрасный человек, я ценю его как личность. И люди его уважают. – Было видно, что она говорит от сердца. Елена подошла к бюсту Наполеона. – Он такой, – она стала подбирать слова, но, воодушевленно помолчав и так и не найдя, как выразить свои чувства, прижала его к груди. – Он ведь совсем не такой, совершенно другой.
– Елена, давайте откровенно, ведь он же не Наполеон. Ну, от рождения, не Наполеон. Так ведь?
Елена удивленно посмотрела на журналиста.
– Каждый мужчина в чем-то Наполеон. Вот вы, Максим, чем не Наполеон? – Она подошла к нему очень близко, но при этом продолжала сохранять дистанцию, ставшую все же неприличной. – Если бы вы были Наполеоном, я бы, наверное, смогла вас полюбить...
Максим, чувствуя неловкость, отступил на полшага, но Елена придвинулась к нему.
– Максим, вы мужественны, вы умны, вы еще и моложе...
– Но ваш муж...
– Вот почему вы все о нем и о нем, – она всплеснула руками, потом минутку помолчала и как-то обыденно продолжила: – Хотя, если он вам так мешает, то давайте его убьем.
– Как убьем?
– Ну, не знаю, существуют тысячи способов. Вот, например, яд. Яд самый простой, наверное.
– Яд? – журналист даже встал со стула.
– Ну да, яд. Вы же не будете вызывать его на дуэль? Знаете, не рекомендую, он прекрасно стреляет. Лучше всего – яд. – Она достала из рукава маленькую склянку, другой рукой взяла маленький стеклянный стаканчик и протянула Максиму. – Капните ему в вино.
– Не буду я никому ничего капать. – Журналист забежал за стол и, схватившись за спинку стула, стал внимательно смотреть на Елену. – Или это опять какая-то игра. Как ваш этот Кутузов, похожий на директора сельского клуба.
– Я думала, вы мужчина. – Она схватила со стола склянку и выбежала из комнаты. На столе остался стоять только маленький стеклянный стаканчик.
Максим протянул к нему руку, чтобы убрать, но все же отдернул назад, словно тот был раскален.
– И что мне теперь делать? Ночь на дворе. И дернул же меня черт остаться в этой глуши.
В этот момент в комнату вошел слуга.
– Я вам постелил в гостевой, изволите почивать? Комната теплая. Не волнуйтесь.
– Милейший, – Максим подскочил к слуге, – вы-то хоть скажите мне, что тут происходит?
– Это, – Слуга сделал поднятым вверх пальцем круг над головой, – не мое дело, я поэтому тут так давно, что тут все не мое дело. – Слуга забрал со стола одинокий стаканчик и понес его в шкаф, потом резко остановился и обернулся к Максиму: – если решите стреляться, то не на заднем дворе, там куры, а куры от грохота выстрелов перестают нестись.
– Что значит стреляться? – Максим озадаченно посмотрел на слугу.
Тот повернулся к Максиму лицом и показал из пальцев пистолет:
– Из пистолетов, – и, снова развернувшись, открыл шкаф, поставил рюмку и, поправляя остальную посуду, продолжил: – Вы лучше подальше отойдите, за пруд, там на краю полянки и стреляйтесь... за могилками. Там красиво, вам понравится. Прямо сразу за могилками.
На этих словах Максим вскочил.
– За какими еще могилками, вы что несете?
– А там рядком стоят, две штуки, вы их сразу увидите. – Слуга вздохнул. – Эх, там земля, конечно, тяжелая, не то что в овраге, там-то земля хорошая, мягкая. Как пух. Вы знаете, в овраге земля хорошая, корней почти нет.
Максим выхватил сотовый телефон.
– Где же связь, что такое? Я не собираюсь ни с кем стреляться. Да что такое со связью?
– Не работает?
– Не работает.
– Жаль, тогда идите спать. – Как-то по-отечески предложил слуга.
– Да что тут происходит! – Максим взбешенно попытался выскочить из комнаты, но столкнулся с вошедшим в комнату Наполеоном.
– Молодой человек, вы сильно возбуждены, это вредно перед сном. Посмотрите на меня, я спокоен и уравновешен, будьте как я.
– Вы знаете, я бы на вашем месте был бы поосторожнее с предложениями. Быть как вы? Прикидываться Наполеоном? Морочить остальным голову? Вы, знаете... – Максим не смог подобрать слова и в отчаянии выпустил воздух из легких. – Вы сумасшедший.
– Подбирайте слова. Вы уверены, что завтра сами не окажетесь, как вы выразились, на моем месте?
– Сойду с ума, надену подушку на голову и буду кричать, что я Наполеон? Ха, какая банальность. Почему именно Наполеоном? Может, сразу Богом?
– Вряд ли, Богом вам не хватит духу.
Максим возбужденно вскинул руки.
– Мне все это надоело. Я разорву этот порочный круг, – с этими словами он выбежал из комнаты.
Наполеон повернулся к слуге и вопросительно посмотрел на него.
– Как думаешь? У него получится?
– Это, конечно, не мое дело, но я думаю, что нет. Нервный какой-то.
Наполеон усмехнулся.
– Жаль.

Часть вторая (нормальная)

– Ну, что, император, очнулся? – Максим лежал на кровати, обмотанный смирительными ремнями. Над ним стоял Кутузов в полосатой пижаме.
Максим попытался встать, но оказалось, что он привязан к кровати, тогда он стал оглядываться по сторонам в полном непонимании происходящего. От этого с его лба на пол упала мокрая тряпка, которую тут же поднял Кутузов и, намочив и отжав ее в стоящем на прикроватной тумбочке тазике, снова положил на лоб Максиму.
– Ну-ну, успокойся, что опять разнервничался.
– Да что происходит? Немедленно отпустите меня. – Максим снова дернулся.
– Ага, сейчас, – Кутузов потер повязку на глазу. – Чтоб ты мне второй глаз подбил. – Он поднял вновь упавшую на пол тряпку и вновь положил ее на лоб Максиму. – Что ты такой буйный попался? У всех соседи как соседи, а ты мне такой за что, вон в соседней палате люди приличные, в карты играют, в шахматы, а с тобой что? Хотя с тобой не скучно.
– Михаил Илларионович, что вы себе позволяете, немедленно развяжите меня. Это насилие над личностью. – Максим начал дергаться с новой силой, но тщетно.
– Это хорошо, что они кровать к полу прикрутили, а то ты бы тут скакал по палате. – Кутузов хохотнул, поднял над головой вымышленную шашку и в кавалерийской атаке прошелся кругом по палате. Потом остановился у окна. – Окно у нас плохое. На ту сторону больше видно. Мне когда укол в процедурке делали, так я тебе скажу, там такая красота. А у нас, эх, еще эти решетки…
Он в задумчивости стал смотреть в окно. Максим снова начал дергаться.
– Михаил Илларионович, вы еще пожалеете, если немедленно не развяжете меня.
– Слушай, император, – Кутузов снова поднял тряпку с пола, но на лоб Максиму класть не стал, а аккуратно сложил на краю тумбочки. – Вот что тебе неймется? Ты молодой, у тебя вроде все впереди, а все туда же.
– Да почему вы меня называете императором? Отпустите меня. – Максим мгновенно успокоился и медленно, максимально строго сказал: – Немедленно!
– Ну, чистый император, – Кутузов даже покачал головой, – вот сейчас очень здорово получилось, – он еще раз покачал головой, – очень круто, очень.
– Почему вы меня называете императором? – повторил Максим.
– А как тебя называть? Ты ж меня Кутузовым называешь.
– Так вы все-таки не Кутузов? – Максим откинулся на подушку. – Ну и зачем был этот фарс? Зачем вы меня сюда заманили? – Максим поднял голову насколько смог и стал кричать в сторону двери: – Немедленно выпустите меня отсюда. Вы-пу-сти-те! Я буду жаловаться. – Но, очевидно не удовлетворившись результатом, стал просто кричать: – А-аааа!
Кутузов дождался, пока Максим остановится.
– Ты бы поосторожнее. А то тебя сейчас придут и угомонят. Я тебе серьезно говорю.
Максим посмотрел на Кутузова ненавидящим взглядом и заорал еще сильнее, но скоро закончился воздух в легких, и он обмяк.
Дверь слегка приоткрылась, и в палату заглянула Елена.
– Рецидив? – Она взглянула на Кутузова. Тот пожал плечами. – Максима Андреевича позову.
– Хана тебе. – Кутузов цокнул языком. – Я же тебе говорил, угомонись.
Максим дернулся и крикнул вслед ушедшей Елене:
– Елена, немедленно вернитесь. Не бросайте меня тут.
– Леночка молодец, – Кутузов влюбленно смотрел на пустую дверь. – Я вот только из-за нее тут бы и остался. Екатерина тоже ничего, но Леночка…
– Послушайте, Кутузов, или как вас там?
– Семен.
– Послушайте, Семен, вы же можете отсюда выйти, скажите людям, что меня тут держат.
– А зачем людям это знать?
Дверь в палату открылась, и в нее вошел Наполеон в медицинском халате, надетом на костюм, за ним вошла Елена и встала около двери. Семен, не договорив, резко повернулся к вошедшему.
– Ну, знаете, Максим Андреевич, так поступать с живым человеком нельзя, я вам не псих какой-нибудь. Это, знаете ли, вообще как предательство, – он с размаху бросился на свою кровать, заскрипев всеми пружинами, и закрылся с головой одеялом. И уже оттуда добавил: – Даже хуже, чем предательство.
– И вам, Семен, здравствуйте. Вы же понимаете, что мы с вами одно дело делаем. Идем к вашему выздоровлению.
– Ага, спасибо большое, – послышалось из-под одеяла.
Максим попытался принять максимально возможный спокойный и в то же время благородный вид. Но ремни не дали этого сделать в полной мере. Все, что удалось выжать из этой ситуации, это приподнять голову и наклонить ее, как попугай, набок.
– Мне сказали, что у вас, молодой человек, ухудшение, а я вижу, что наоборот. Так-так, – он достал книжку из кармана и стал туда что-то записывать. – Как меня зовут?
Максим ухмыльнулся
– Последний раз вы представились Наполеоном Бонопартом.
– Вот как! – удивился Наполеон.
– И даже паспорт показывали.
– И что вы?
– Что я?
– Ну да. Вы? Паспорт взяли? Посмотрели?
– Послушайте, прекратите ломать комедию, я вам не паспортный стол и не полиция, чтобы паспорта проверять. Да и согласитесь, в паспорте можно что угодно написать.
– Соглашусь.
Наполеон стал быстро записывать в книжку. Максим пару раз дернулся и вновь обратился к вошедшему.
– Послушайте, – сказал он, – кто вам дал право удерживать меня тут против своей воли? И, может быть, вы мне объясните, что вообще со мной происходит?
– Понимаете, молодой человек, наш мозг очень хитрая штука, и иногда случается, что он нас подводит. Иногда это незаметно и не способно причинить вред человеку и его близким, а иногда это имеет более тяжелые последствия.
– То есть вы хотите сказать, что я сошел с ума?
– Да ты вообще псих, – Семен перевернулся под одеялом, но так из-под него и не вылез.
– Ну, Семен, – доктор укоризненно покачал головой, – нельзя же так.
Семен привстал и, приподняв край одеяла, засверкал глазами.
– Да, а когда он тут Москву штурмует в палате и двери вышибает? Ему, значит, можно. У меня от него бессонница. Сплю я от него плохо.
– Семен, пожалуйста успокойтесь. – Доктор сказал это строгим голосом. – А от бессонницы я вам хорошее средство пропишу.
– Вот уж не надо, – Семен вновь укрылся с головой, – прошлого волшебного средства хватило.
– А вы, молодой человек, не сошли с ума, как вы изволили выразиться. Давайте считать, что несколько утратили над собой контроль. Но, учитывая ваше сегодняшнее состояние – налицо прогресс.
– Но ведь я-то нормальный, я же все прекрасно помню, – Максим попытался встать, но ремни снова не дали этого сделать. – Я помню, как я ехал к вам, помню таксиста, помню замок, все наши диалоги, помню, как он Кутузовым был, и жену его помню.
– Ты при мне про эту тварь не вспоминай, – Семен резко приподнял одеяло и безумно посмотрел на Максима. После этого резко закутался назад.
Доктор укоризненно покачал головой.
Максим еще раз попытался встать, но снова неудачно.
– А обязательно меня держать связанным?
– Я думаю, что необходимость в этом уже отпала.
Говоря это, доктор стал развязывать спутывающие ремни. Освободившись, Максим сел.
– Когда я могу отсюда уйти?
– Об этом говорить еще рано.
– То есть я пленник?
Доктор улыбнулся.
– Ну, хорошо, просто объясните мне, кто вы и куда собираетесь идти?
– Меня зовут Максим, я живу...
– Подождите, что, кроме Максима?
– В смысле?
– Ну, в нашей стране принято давать человеку имя, отчество, фамилию. Меня, например, тоже зовут Максим, Максим Андреевич Бодалев. А вас?
– Меня... Максим. – Он умоляюще посмотрел на профессора, но тот только выжидающе смотрел, тогда Максим перевел взгляд на Елену. Елена отвела глаза. Максим откинулся на подушку.
– Осознание, что что-то не так – первый шаг к выздоровлению. Так что все прекрасно. Существующая реальность постепенно возвращается к вам. Скоро, очень скоро вы поправитесь. А пока отдыхайте.
После этих слов доктор встал и, аккуратно поставив стул на место, подошел к Елене, стоящей у двери, и протянул ей рецепт.
– Первое три раза по ноль-пять, второе – вечером перед сном в указанной дозировке.
– А старое отменяем? – Елена взяла рецепт и сунула в карман халата.
– Нет, в прежней дозировке. И следите, чтобы принимал без фокусов. – Последнюю фразу было слышно уже из-за дверей.
– Хорошо, что не уколы назначил. Повезло тебе, – Семен сел на кровати, накинув одеяло на плечи. – Уколы не люблю. Тем более, что у Катьки рука тяжелая, как даст, аж нога отнимается. И вот как так бывает, что у Леночки – укола не чувствуешь, а Катя как всандалит, так мама не горюй.
В палату зашла Елена.
– Максим, вам доктор выписал, выпейте. – Она протянула стаканчик с таблетками.
Максим дернулся, увидев лекарство в стаканчике в руках Елены.
– Пожалуйста, выпейте, иначе мне придется позвать санитара, – все это она говорила спокойным, мягким, но в то же время настойчивым голосом.
Максим взял рюмку в руки и замер в нерешительности.
– Пейте. – Елена приподняла за дно стаканчика руку Максима и подвела к его губам.
Максим, словно завороженный, выпил лекарство, принял воду из другой руки Елены. И как-то сник.
– Вы, Максим, хороший, вам обязательно станет лучше, вот увидите, Профессор Бодалев – лучший специалист.
Говоря это, Елена подвела Максима за руку к кровати.
– Садитесь. Откройте рот, – убедившись, что во рту ничего нет, она погладила Максима по голове. – Умница. Ложитесь. Отдыхайте. На ужин будут купаты.
***
Семен стоял у форточки и жадно вдыхал воздух. Рядом стоял санитар в синем халате и внимательно следил за Семеном и сидящим на лавке Максимом.
– Слышишь, кто-то курит. А я бы вот сейчас сигаретку бы выкурил, – он посмотрел на санитара. – У тебя есть курить?
Санитар покачал головой и безучастно облокотился на кафельную стену.
– Все тут хорошо, только курева нет, а принести некому. А без курева я, может, и с ума сойти смогу.
Семен подсел на лавку к Максиму и начал стягивать носок.
– Слушай, санитар, а что, только мыло опять будет? Может, шампунь есть?
Санитар цыкнул зубом.
– На вас, – он проглотил самое весомое слово, – … и мыла жалко. Я бы вас и мыться не водил. Но если доктор сказал, значит, мойтесь.
В комнату заглянула Екатерина.
– А что это вы еще не готовы, а ну ка, давайте быстрее. Давайте-давайте, раздевайтесь. – Она поставила пакет на лавку. – Мыло, по куску на человека. Остатки верните, вам незачем.
Семен ловко скинул пижаму и остался в одних трусах.
– А трусы-то что?
– Я, Екатерина Ильинична, знаете, до свадьбы при дамах не заголяюсь. А то, может, и нам поджениться? – Семен хохотнул над своей шуткой.
Екатерина ему ответила в том же тоне:
– Давай, жених, раздевайся, – потом она посмотрела на Максима. – А ты что? Мыться, что ли, не хочешь? Давай-ка, еще чего не хватало. Еще вши заведутся. Сидишь тут исусиком.
На этих словах Екатерина вышла, деловито прихватив по дороге какую-то тряпку.
– Макс, ты что такой смурной, сейчас вымоемся, будем как новенькие. Я это дело люблю. Хотя баня – лучше. Баня, она косточки пропарит...
– Я иногда думаю, – Максим посмотрел на сидящего рядом Семена, – что ты мне только кажешься.
– Че это?
– Тебя ведь даже не волнует, слушаю я тебя или нет. А если тебя даже и не слушают, то разве ты существуешь?
– Макс, ты псих ненормальный. Вот зачем ты со всеми споришь, почему ты всегда поперек? Хочешь обидеть, подковырнуть. – Семен дружелюбно подтолкнул Максима плечом. – Пойдем мыться.
– Мне иногда хочется зажмуриться, а потом открыть глаза – и нет тебя, и санитара этого нет.
– Да ну тебя. – Семен встал с лавки и, взяв лежавшую простыню, накинул ее на плечи наподобие римской накидки, – еще древние римляне говорили: «хочешь очистить душу, начни с тела».
– Не говорили они ничего такого.
– Ну, может, и не говорили, но могли бы сказать.
Санитар оторвался от стены, очевидно, устав смотреть и слушать.
– Слышьте, давайте мыться. Я вам тут не нанимался полдня стоять. Давайте по-быстрому.
Максим надменно посмотрел на него.
– А может, я не хочу.
– Да плевать мне хочешь ты или нет. Давай мойся.
Максим закинул ногу на ногу.
– Не буду, я чистый.
Санитар сделал пару шагов и, нависая над Максимом, повторил, еле сдерживая ярость:
– Давай, сука, мойся.
Максим, потерявший уверенность, но решивший не уступать, встал и начал пятиться назад, всем своим видом показывая непокорность. Санитар, с налитыми кровью глазами, ловко схватил его за руку и, заломив за спину, стал срывать рубашку. Послышался треск рвущейся ткани и крик Максима. Семен мгновенно ретировался в душевую, откуда тут же послышался шум воды.
– Я тебе что говорил, паскуда, мойся, мойся, мойся, – санитар схватил уже стоящего на коленях Максима за шею и тыкал лицом в простыню, упавшую на пол.
– Отпусти, я сказал, отпусти, – Максим пытался вырваться, но у него не получалось. Периодически он вскрикивал от боли. – Отпусти, я тебе сказал.
– А то что? – Санитар сел на спину упавшего на пол Максима и стал шлепать из-за спины по щекам. – Что? Что ты мне сделаешь? А? Убогий?
Дверь открылась, и в комнату вбежала Елена.
– Что вы делаете? Как вам не стыдно? – она попыталась столкнуть санитара, упершись в плечо, но безуспешно.
Санитар повернулся к ней и, цыкнув, недовольно встал.
– Что ты, Ленка, с ними носишься, молодая ты еще.
– Вы что, не понимаете, он же тоже человек.
– Кто? Этот, что ли? – санитар усмехнулся.
– Пожалуйста, уйдите. Я сама справлюсь.
– Ну, смотри, – санитар лениво встал, отряхнул брюки и вышел. Уже в дверях он остановился и не оборачиваясь сказал: – Если что, я рядом. Кричи.
Елена подошла к Максиму, продолжавшему лежать на полу.
– Вставайте.
– Уйдите, – Максим отмахнулся, как обиженный ребенок.
– Максим, вставайте, пол холодный.
Максим встал и, стараясь не поворачиваться к Елене лицом, сел на лавку. Оглядев безнадежно разорванную рубашку, взял лежавшую простыню и укутался ею, став похожим на какого-то мученика.
– Максим, я понимаю, что вам обидно, но ведь и вы тоже виноваты. Согласитесь, что вы начали ему перечить, а ведь не надо было.
– Да кто он такой! – Максим дернул головой. – Перечить ему. Я что, обязан, что ли, мыться, когда он захочет? Это у вас такое лечение?
Елена села рядом с Максимом и обняла его за плечи.
– Вы на него не обижайтесь. Он на самом деле хороший.
– Хороший?
– Хороший, – Елена погладила Максима по голове.
– Да, у вас все хорошие. Вас тоже надо в дурку.
– Вы злитесь, Максим, от того, что не можете ничего с собой поделать. Я вижу, вы хотите измениться. Но для этого надо много сил. Очень много-много сил.
Она стала раскачиваться, прижав голову Максима к себе. Максим, словно завороженный, затих, а она стала ворошить ему волосы и приговаривать:
– У вас все получится, все получится.
– Елена, – Максим посмотрел на нее, – а вы смогли бы меня полюбить?
Она остановилась и простодушно улыбнулась.
– Ну, конечно, вас, Максим, смогла бы полюбить любая девушка.
– Нет, вы смогли бы?
– И я смогла бы. – Она весело потрепала его по затылку. Максим склонился, словно пытаясь ее поцеловать, но Елена резко встала и пошла к двери. – Только сначала вы должны как следует вымыться. И, конечно же, выздороветь.
Она достала из кармана халата стаканчик и поставила на тумбочку у двери.
– Обязательно выпейте. – Она еще раз посмотрела на Максима и кокетливо-строго произнесла: – Мойтесь.
Максим еще секунду глядел неподвижно на закрывшуюся за ней дверь, потом вскочил и, подбежав к таблеткам, схватил их.
– Я должен убить этого Наполеона. – Он рывком закинул таблетки в рот. – Изгнать его, до конца, без остатка. – Он стал срывать с себя остатки рубашки. – Отмыться, полностью смыть с себя это все. До конца...
***
В палате было тихо, вымытые Семен и Максим лежали на своих койках. Где-то далеко играло радио. Вальс из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь» взвивался и кружился, то затихая, то вновь набирая силу. Максим приподнялся и посмотрел на соседа.
– Семен, а ты тут как оказался?
– Я-то? Я-то тут зря. Я же не больной, – Семен сел на кровати и подобрал под себя ноги.
– Нет, не больной, – Семен почесал шею и продолжил: – Ну подумаешь, один раз белочку поймал, что, сразу человека в дурдом?
– А, значит, алкоголик, – Максим снисходительно улыбнулся.
– Сам ты, Макс, алкоголик. С тобой как с человеком, а ты! – Семена словно оса ужалила. – Алкоголик! Алкоголики это знаешь кто?
– Ну, кто?
– А вот кто. Алкоголики — это бичи всякие, которые с собой справиться не могут. А я пить бросить могу в любой момент. Вот брошу на раз. – Семен категорично махнул рукой. – Все, как отрезало. И не буду пить.
– А что начал? И не пил бы совсем, а то аж до дурки допился.
– Вот, интересный ты человек. Все у тебя просто. Я пить от чего начал? Профессор говорит, что у меня цели нет в жизни. Понимаешь? В жизни нет цели, нет никакого интереса. Так просто существую.
Семен, полный жалости к себе, уставился в окно и украдкой смахнул слезу.
– Ну, ты найди себе цель, не знаю, марки, что ли, начни собирать, – попробовал подбодрить его Максим.
Семен усмехнулся.
– Цель – это тебе не марки какие, цель – это основа жизни. Профессор говорит, что мы – поколение со сломанным хребтом. Понял? Жизнь нас заставила, целое поколение.
– Ну, ты поставь себе цель не пить.
– А зачем?
– Зачем? Ну, хотя бы ради семьи, у тебя же есть кто-то? Жена? Дети?
Семен резко переменился в лице.
– Семья, да я из-за этих... – он стал подбирать слово, но, так и не подобрав, продолжил: – Ты думаешь, я тут сам оказался? Это же они меня сюда упекли. Как я теперь людям в глаза смотреть буду после дурки? – Семен забегал по комнате и, остановившись у кровати, вцепился в нее руками до того, что побелели пальцы.
– Вот твари! – В сердцах выдохнул Семен. – Я для них всю жизнь положил, на эту работу ходить, оно мне надо. Все для них, мне всегда хватало, а им все надо, и надо, и надо. Они жопой деньги готовы жрать. Им только подавай.
– И что, большие деньги ты им приносил?
– Да уж какие были. – Семен завелся. – Так, себе заначку отложишь, а все остальное в дом. А им что, все прожрут. Ничего не остается. Саранча, ей-богу. Я знаешь почему в последний раз? – Семен постучал себя по шее. – Ну, это, ты понял, короче. Как раз получка была. Мы с мужиками взяли, но там все прилично, под закусь, тоже, знаешь, не алкашня какая. Посидели так хорошо, и я домой. Настроение такое хорошее, иду и думаю, сейчас эта заведет, вот пришел, бухой. А я что. Я же нормальный, я же на ногах стою, не падаю, не шатаюсь, что там выпили, по бутылке на брата. А мне, знаешь, это как комару.
– Комар бы умер.
– Ты не перебивай. И вот тоска меня взяла, я вот встал и не хочу туда идти. Как держит кто. Вот нет смысла туда идти. На рожи их смотреть кислые. Правильно профессор говорит, нет смысла, – он помолчал секунду.
– И я к Михе пошел.
– Он у тебя что? Вместо жены?
– Дурак ты, Мишка нормальный парень, у него хата есть, с ним водки завсегда попить можно.
В комнату заглянула Екатерина.
– Все, отбой, свет выключаю.
После этого она закрыла дверь и погасила свет. Остался только тусклый луч из окна над дверью.
Максим лег на кровать лицом к окну и стал покачивать тапком на ноге.
– Слушай, ну вот ты говоришь, что жена у тебя плохая. А что ты на ней женился?
– Ты знаешь, какая она была? – Семен стал лапать в воздухе невидимую жену. – Талия там, грудь... А характер! Характер знаешь какой был. Веселая, глаза чернющие. А-а, – он в отчаянии махнул рукой, – все ушло. Ничего уж и нет. И я вот не понимаю, как она в такую ведьму превратилась. Вот что не сделаешь, все не так. Вот как сейчас помню. – Семен встал по стойке смирно и резко рубанул ладонью от лица к животу. – Трезвый. Абсолютно. Она, значит, на кухне там что-то делает, я телек смотрю. А за день до этого я полку повесил в коридоре. С ней, с этой полкой, она мне тоже достаточно мозг повыносила, сама где-то ее купила, приперла в дом, вешай, мол, а ты со мной посоветовалась? Может, мне эта полка и не нужна. Так вот. Полку я повесил и предупредил, что теперь аккуратнее ходите, бошки свои берегите. Она сразу – перевесь выше. А эти бабы, они же ничего не понимают. Перевесь выше, я же звал, говорил, посмотри, тут сверлить, она тогда что сказала, сделай сам как знаешь, а сейчас перевесь выше. Ну, я и послал ее тогда. Говорю, тебе надо, ты и перевешивай. Так вот, сижу смотрю телевизор, вдруг слышу грохот в коридоре. Выхожу, оказывается, младший, балбес, вымахал уже с меня ростом, а в башке не добавилось. Не смотрит, куда прет. Ну и долбанулся. Так эта на меня с полотенцем кинулась и давай хлестать. Это куда годится? Где уважение к человеку? Я ей что, скотина какая-то, хлестать меня? Там ладно он хоть голову бы расшиб, а то ни кровиночки. Ну, я тогда психанул, ушел. И скажи, кто виноват в том, что я напился в тот раз? Я. Если бы в семье был покой, оно мне надо было бы бежать искать по подворотням? Хотя я по подворотням не пью. Не люблю абы где, я люблю культурно, за столом. Чтоб закусить было. Чтобы сардинка или картошечка с салом. А, Макс, с сальцом-то замороженным? Это разве алкоголизм?
Семен лег на кровать и закинул руки за голову. В небе мерцали звезды.
– У меня тут случай был, мы с моей поехали в Адлер, шпана еще мелкая была, мы, значит, целое купе заняли. Без боковушек. В смысле, в плацкарте купе, а боковушки не наши. Жарища жуткая, окна не открываются, все купе умирает. А до этого на станции я взял вина домашнего. Ну, моя не против, это ж отпуск. А уже вечер был. А вино я, значит, как придумал. Я его под кран сунул, и так получилось, что этот писюнок-то прижал бутылкой, и вода по бутылке стекает и охлаждает. А сам покурил пока. Ну, дождался, пока вино охладится. Ну, не совсем, но нормально. И вот мы с моей едем, представляешь, Макс, все спят, младший внизу сопит, старший на верхней. Соседи тоже угомонились. И вот мы с ней сидим, пьем вино и на море едем. И звезды вот такие же яркие, как сейчас.
Семен замолчал.
– Макс, ты что, спишь?
– Семен, а ты для чего живешь?
– Ну, как, – Семен сел. – Для того, чтобы жить, ну не знаю. Дела там какие-то делать. На работу ходить, как все. Мы же люди маленькие. Мы живем просто так. Незачем. А что?
– Ну, а хотел бы ты быть кем-то, ну хоть Кутузовым, что ли? Историю вершить. Армиями командовать.
– Да ну, – Семен махнул рукой. – Мне это зачем? Армии эти. Или ты в смысле добровольно чокнуться?
– Нет. Вот жизнь у тебя пройдет, станешь ты старый, посадишь внуков и что ты им расскажешь? Что вино хлестал в вагоне душном?
– Макс, ты не человек, а какой-то мудак. Я тебе сокровенное рассказываю, а ты...
– Да ты не обижайся. Я не об этом. Смотри, вот ты жизнь прожил, а чем похвастаться можешь?
– Я двоих детей родил.
– Ну, это дело не дурное, родить дерево, посадить сына, это понятно, А кто-то в это время государственный переворот совершил. Или научное открытие сделал. А что ты? Сунул-высунул, вот тебе и двое.
– Пошел ты.
Семен заскрипел всеми пружинами кровати.
– Сунул-высунул. Сам-то что не сунул?
– Ну, а что, ты, можно подумать, измучился, рожая их, а потом убился на их воспитании. Ты уроки-то, наверное, до пятого класса только и проверял. Потому что дальше тебе уже не понять. Потому что, когда ты в школе учился, тебя из математики волновало только, надела математичка лифак или нет. И после восьмого класса ты с пацанами в гэпу пошел на сварщика, и даже не поступил, а пошел, потому что туда всех брали, и самым главным в учебе было довести препода по профделу и поржать над этим. И когда ты пришел на работу, тебе такой же дебил, как и ты, только с опытом, сказал, чтобы ты забыл все, чему тебя учили, а тебе и забывать-то нечего было, потому что ты ту часть, которую услышал, ни хера не понял, а другую прогулял. Куда уж тебе командовать армиями. Все, чего ты добился, это сунул-вы....
Семен метнулся к Максиму и начал его душить. Максим зашипел, но сильные руки работяги разжать так и не удалось, мир постепенно начал таять, где-то далеко он услышал, как вбежали Екатерина и Елена в палату, как они позвали санитара, как санитар стал оттаскивать Семена, а потом наступила тишина.

Часть последняя (причудливая)
Двое стояли на краю высокой стены.
– Так, стало быть, вы – Наполеон? – Профессор стоял, облокотившись на стену и скрестив руки на груди.
– Да. Именно, Наполеон Буонапарте. К вашим услугам. – Наполеон был молод и красив. Его черные волосы раздувал ветер.
– У вас же есть мой паспорт. И не говорите, что в нем я могу написать все, что угодно.
– Послушайте, мы пришли с вами к прекрасным результатам, – профессор искал поддержку в глазах молодого человека, но тот равнодушно продолжал слушать. – Вы же понимаете, что весь этот мир нереален. Это все фикция, игра вашего воображения.
– Профессор, зачем вам все это? Чего вы пытаетесь добиться?
– Я пытаюсь вас вернуть в реальный мир.
– Реальный? Тот, в котором я связан в смирительную рубашку? Вот уж увольте.
– Вы выдумали этот мир для того, чтобы избежать ответственности за свои ошибки. – Профессор ухмыльнулся. – Наполеон, какая банальность. Хотите почувствовать себя императором в изгнании?
– В изгнании? Все и всегда с детства знают, что меня остановили армии? Политики? Генералы? Вы об этом. Вы пытаетесь меня вернуть, а они пытались изгнать меня сами из своего мира, и что? Я вас спрашиваю, что? Вышло у них? Нет! Я вернулся, и люди были мне преданы. Я был готов снова завоевать это мир. И я это делал. И если я вернусь, все повторится снова.
– Ой ли? Мне казалось, что Наполеон умер в изгнании в одиночестве, на Богом забытом острове, вдали от своих свершений.
– Вы глупы. Смог бы океан остановить меня, если не остановили все армии мира? Просто я нашел то, что искал. Вы пишете в своих глупых учебниках, что Наполеон умер на острове Святой Елены. Идиоты. Только любовь смогла оградить вас от меня. И эта победа была самой важной. Я всю свою жизнь искал любовь, и именно ее я хотел завоевать. Со своей Еленой, хотите, называйте ее святой, но только с ней я начал жить. А вы говорите – умер, остановили. Это единственная реальность, которая есть. А вы хотите меня засунуть в тот мир, где изверги-санитары и придурок Семен, ненавидящий свою жену? Да лучше помогите ему придумать такой мир, где он их любит, такой, где у него есть счастливая семья. И вы называете это освобождением? Лучше помогите Семену. Потому что я в вашей помощи не нуждаюсь.
– Ну, что ж, вы сами начали этот разговор. Нет у Семена никакой семьи.
Наполеон удивленно посмотрел на профессора.
– Как это?
– А вот так. Конечно, была у него жена, он ее очень любил, и вот родила она ему ребенка, хорошенького, маленького. Семен был так этому рад, что готов был делиться со всеми своей радостью. И вот однажды сидел он с друзьями на кухне, а его красавица жена спала в соседней комнате их крошечной квартиры.
– Зачем вы мне это рассказываете? Прекратите!
– Пили они с друзьями, долго, а на улице холодно было, и включил Семен газ, чтобы теплее было. А потом и вообще ушел на улицу, как говорят, догоняться.
Наполеон сел на корточки и закрыл уши руками. На его лице были слезы.
– А когда он вернулся, показалось ему, что газом сильно пахнет, он газ-то выключил, как пришел, и окно открыл, но был настолько пьян, что ничего не понял. Абсолютно. Он не понял, что мир его изменился... а с пьяных глаз все еще было хорошо, и поэтому он так и бухнулся в одежде к своей любимой жене и ребенку, за здоровье которых он пил еще час назад на углу своего дома с абсолютно незнакомыми людьми...
Наполеон вскочил:
– Убирайтесь, – нечеловеческим голосом закричал он и уже хотел сбросить профессора со стены, но тут появилась она.
– Бонечка, милый, пойдем со мной. Тебе нельзя нервничать. – Она погладила его по голове, и Наполеон обмяк. Она посмотрела на профессора и укоризненно покачала головой.
– Ну, нельзя же так. Вы бессовестный человек. – После этих слов она, как ребенка, увела Наполеона за собой в проем двери, туда, где уютно потрескивал камин и накрывали на стол, там пахло купатами, звенели приборы и посмеивался Кутузов. Когда они вошли, двери захлопнулись и остался только промозглый ветер и профессор.
Он стоя на стене один. Ветер раздувал полы его пальто. Солнце садилось за горизонт. И если бы это было кино, то камера медленно, а потом все быстрее и быстрее поднялась вверх, и мы бы оставили их навсегда. В покое.

Ухта-Мытищи (2007-2018)