1.
— Вера, солнышко, ну почему ты дракона выколола именно на попке? — спросил супругу Виктор Салазкин, прославленный на весь мир эссеист.
— Ой, старая история. Подростком глянула фильм о разобиженной девушке и решила мстить мужикам.
— Мстить? За что?
— Ой, Витя, надоел. Разотри-ка лучше меня лосьоном.
И Виктор натирал ее крепкое тельце огуречным лосьоном. И случился секс. Медленный, медитативный. Г-н Салазкин уже был стареньким, 63 годочка, поэтому куда торопиться.
Потом был обед, сумасшедший обед вместе с матушкой Веры, Зинаидой Ефимовной. И угораздило же отставную маляршу поселиться именно с ними.
— Доча! — жевала винегрет Зинаида Ефимовна. — Обещай мне вытравить этого дракона. Это позорит тебя. Бросает тень на твоих легендарных предков.
— Мама, кто его видит? Только ты, да Витя. И какие легендарные предки? Мы же из крестьян. Бывшие крепостные.
Вера слегка слукавила.
Огнедышащего дракона видел и Миша Чапыга, ее подельник по поэтическому цеху. Однажды она спонтанно отдалась ему в Кусковском парке, под золотисто-багровым кленом. Дело было в сладком сентябре. Как не отдаться? Такая обстановка! Дворец императрицы Елизаветы (дочурки Великого Петра), пруд с белыми лебедями, винный запах палой листвы. А разговоры? Цветаева, Ахматова, Бродский… Нынешний муж старше ее аж на 40 лет. Они же с Мишей погодки. Молоды, сыты, одеты, вся жизнь впереди. А как Миша Чапыга талантлив? Молодой поэтический бог. Будущий, к бабке не ходи, народный идол.
Конечно же, Виктора она обожает. Он вытянул ее из грязи в князи. Подарил известность в литературных кругах. Однако слава славой, ан хочется и плотской любви. Не все же резвиться в постели с замшелыми старцами?
Вот тогда-то, в парке, в кленовом лесу, Миша и увидел дракона с ощеренной пастью. Даже не удивился. Лишь скрипнул зубами. Формы у Веры были ого-го! Прямо Венера Милосская, только с руками. С двумя!
Миша на радостях выколол на своей пятой точке точно такого же дракона.
— Тебе-то зачем? — щурилась Вера, стадные рефлексы она не приветствовала.
— Как зачем? В знак солидарности. Я же люблю тебя, кроха.
Вера усмехнулась:
— Мишка, хочу от тебя детей.
— Ага! Двойняшек.
Дома же все доставал Виктуар:
— И зачем мстить мужчинам? Мы лишь кленовые листы на ветру. Время нас всех сдует. Зачем этот огнедышащий дракон? Нонсенс!
2.
Ярче всего, конечно, расцвела от этого брака мама Веры, пресловутая Зинаида Ефимовна.
Одевалась «на ять», чуть ли не в кремлевском бутике. С бриллиантовыми сережками в обоих ушах. С вызовом поправляла торчащие груди. И говорила исключительно о высоком, о вечном. Это она-то, еще недавно «тяп-ляп замазка».
— Дети мои! — обращалась она к молодоженам. — Вы чувствуете тектонический сдвиг в обществе? Микки Маус пришел на смену Моцарту и Ван Гогу. Попса гонит нас семимильными шагами к кровавой плахе.
— К какой еще плахе? — поежилась Вера. — Маман, плиз, сбавь пафос.
— К пошлости, дочка, к пошлости.
— Мама, не будем об этом! — Виктор Салазкин с раздражением рассматривает на своей левой кисти старческую гречку, пигментные, мать их, пятна.
— Попросту заткнись! — прошептала Вера.
Зинаида Ефимовна не спеша закуривает тонкую египетскую пахитоску, выпускает к лепному потолку (сплошь в толстозадых херувимах!) аккуратное колечко дыма.
— А о чем же мне говорить? Не о консервировании же соленых рыжиков? Не о рисовых пудингах? Не надо меня держать за кретинку.
— Именно о рыжиках и говори! — зло срезает Вера. — Твоя тема! Не лезь в чужой огород. Нашелся еще доморощенный культуролог.
— Максим Горький в молодости таскал мешки с урюком. Был сторожем, бурлаком. И чего? Признан теперь мировым классиком.
— Уже не признан! — сумрачно трет виски Виктор Салазкин.
— Это еще как посмотреть! Но делать первый волевой шаг надо. Американский астронавт сказал на Луне: «Это маленький шаг человека, и огромный шаг всего человечества».
— Причем здесь Луна?! — таращила очи Верунчик.
— Тетя Зина! — по-наполеоновски скрещивал руки на груди Виктуар. — А давайте-ка вас отправим в кругосветный круиз? Теплоход «Дмитрий Шостакович» отчаливает в эту среду. Стамбул, Барселона, Ямайка, Новая Гвинея, Гавана…
— Отличное предложение! — подхватывает Вера. Захохотала: — Можешь там где-нибудь на островах и остаться.
— Избавиться хотите?! — Зинаида Ефимовна смачно давит в пепельнице пахитоску. Говорит со взрыдом:— А кто эту засранку целых девять месяцев носил в своей утробе? А? Сухую корочку хлеба глодал? Водой запивал из крана с хлоркой? Одна, без мужика…
Виктор вновь с ужасом рассматривал свои кисти, пигментные пятна, казалось, проступали еще отчетливей, резче. Пробормотал:
— Маман, на вояже мы не настаиваем.
Вечером, перед сном, сидя на краюшке сексодрома, Виктор читал жене божественные строки А.А. Блока:
Когда ж конец? Назойливому звуку
Нет сил без отдыха внимать…
Как страшно всё! Как дико! — Дай мне руку,
Товарищ, друг! Забудемся опять.
Вера гладила супруга по макушке, сама вспоминала любимые строки поэта:
Не сходим ли с ума мы в смене пестрой
Придуманных причин, пространств, времен?..
Виктор блаженно, хотя и с некоторым испугом, улыбался:
— В искусстве нужно говорить только о детских вопросах. Рождение — Любовь — Смерть. Всё остальное — пустышка и жупел.
— Витюша, лапа, пора в постельку.
— Баинькать?
— Это под настроение.
Странная ей выпала роль. Очень странная. Парень её старше на 40 лет, а ведет себя как мальчик, сопливый сынуля. Однако подтереть ментальную сопельку гениальному старцу — многим ли женщинам это шанс выпадает?
Да, Вите страшно жить. На краю-то гроба. Хлад забвенья. Вечность… Она, Вера Салазкина, вопреки своей татуировке дракона, спасет его.
Надо созвониться с Мишей Чапыгой. Поделиться своими свежими мыслями.
3.
Вера встречалась с Мишей Чапыгой на конспиративной квартире у метро Беляево.
— Михаил, я больше не могу! — Вера всплескивала тонкими, но довольно-таки мускулистыми руками.
— Что именно, ласточка?
— Он все достает меня своими трюизмами о смерти.
— Собака лает, караван идет. Роди ему лялю, успокоится.
— Предлагала! Отвечает: «Зачем в этом скорбном мире еще преумножать скорбь?»
— Плохи дела… Верка, бросай этого козла. Уходи ко мне.
— Витек обещал мне поэтические гастроли «Брюссель — Париж — Рим — Бомбей».
— Ну, прошвырнись по гастролям и дуй ко мне. Хочешь, я почитаю тебе свои стихи.
— Валяй!
И Миша читал отменно поставленным голосом поэтический опус о котёнке, замерзающем на ступеньках московского метро. Но тут появляется белоснежный ангел-хранитель и уносит киску в небеса, к вечному солнцу.
Бархатистый, обволакивающий голос Чапыги Веру растрогал до слез. Она даже хлюпнула носом:
— Дорогой, как же ты безумно талантлив!
— Знаю…
— Котенок — это твоя душа? Аллегория?
— Ага. Типа того.
Вообще-то Мише в крошечной квартирке было не развернуться. На сцене, под чтение стихов, он обычно отбивал чечетку, ходил колесом, делал, если поймает кураж, сальто-мортале.
Не поэт, а настоящий циркач. И вербальном смысле и даже в физическом.
Поэтический джокер.
Прима!
Михаил крепко обнимал свою подругу за хрупкие плечи:
— Слышал, твоему муженьку стихи мои не по вкусу?
— Хочешь знать правду?
— Руби с плеча.
— Говорит, у тебя эстрадная жилка. Своими прыжками и ужимками ты потрафляешь попсе. Словом, ты — клоун.
— Вот же гад! А твои стихи? Ему по вкусу?
— Если честно, то мои оральные услуги, которые я на правах супруги ему предоставляю, он ценит гораздо выше.
— Тьфу! Не говори об этом. Сблюю!
— Есть у меня одна идея… — Вера кусала пухлые губы. — Только не знаю, как ты к этому отнесешься.
4.
Мы совсем позабыли Зинаиду Ефимовну, матушку поэтессы. Как она поживает? Не хворает ли? Не хандрит? Ведь на горизонте ее жизни грозные всполохи климакса.
Вы будете смеяться, но у Зинаиды Ефимовны все просто Ок. Она плотно засела за книги. Сократ, Вас. Розанов, Ницше, Кафка, нетленные труды самого Виктора Салазкина, едкие, злые, раздраженно срывающие покровы лжи.
Речь у Зинаиды Ефимовны облагородилась. Лексический состав невообразимо расширился. А рассуждает о чем? Всё о геополитике, о ядовитом торжестве поп-культуры, о неизбежности гибели гения в сегодняшнем чмошном и продажном мире.
Да, как ни крути, от свадьбы своей масипусенькой и кудрявой Веры, свадьбы, будто с картины передвижника «Неравный брак», выиграла именно она, отставная малярша.
Как-то даже вся налилась молодой и горячей кровью. Груди потяжелели, зад немного раздался, на щеках сокровенно заиграл клубничный румянец.
А вот дочурка Верочка сдулась, скукожилась, подзасохла. Стала, что греха таить, напоминать египетскую мумию. Нефертити! Ни кровинки… Будто ее замшелый вурдалак какой высосал.
И даже стихи Веры Салазкиной, недавно еще столь сочные, бражные, стали усыхать, мельчать. Все писала о ракитовом чахлом кусте, под коим ее похоронят. А на раките будет горестно сидеть хворый рахитом старый ворон.
— Дочурка, родная, вернись к жизни! — отбросив зачитанный до дыр «Замок» Кафки, вскрикивала порой Зинаида Ефимовна.
— Все плохо, мама…
— А что у тебя со стихами? Куда подевалась их вулканическая энергетика? Их святая и чистая ярость?
— Молодость моя на излете… После 25-ти поэту лучше не жить.
— А Лермонтов?
— Что Лермонтов?
— Прожил до 26!
— А дальше? Тьма, могила…
— Не люб мне твоих ход мыслей. Ох, не люб.
Вера закрыла лицо руками. Недавно еще её золотые, завитые барашки волос, жалко обвисли. Она стала похожа на кающуюся Магдалину, правда, если только смотреть сощурившись и строго в профиль.
— Лучше бы ты выколола себе на попке голубя мира. Знаешь, такой голубок есть у Пикассо?
— Ага, голубя со стальными крыльями.
— Зачем со стальными? С обыкновенными. Не доведет тебя до добра этот дракон.
— Мам, отзынь, а?!
И что же это за идея, кою Вера хотела сообщить Мише Чапыге?
Нет, пока умолчим.
Всякому фрукту свой срок.
А вот об идее Вити Салазкина сообщить стоит.
Он заподозрил что-то недоброе, нанял частного детектива.
И тот заснял Веру в объятиях Миши Чапыги, и не просто занял, а зафиксировал на видео-цифру в формате 3D. Тысяча и одну, так сказать, позу индийской (в русском варианте) Камасутры.
— Зачем же, кошечка, ты мне изменяешь? — спросил Виктор проштрафившуюся супругу.
— Прости, дорогой! Бес попутал…
— Смотри, помру, и вернусь тебе в роли злого духа.
— Это как? Поподробней, пожалуйста.
— Как загробный дух Акакия Акакиевича из гоголевской «Шинели». Или же в виде черного ворона Эдгара По.
— Да, это жутко… Пора нам спать.
5.
И вот, представьте себе, как-то все устаканилось.
Виктор, он господин толерантный, предложил Вере жить втроем. Мишу Чапыгу он как-нибудь выдержит, хотя гомосексуализм в семейных стенах отнюдь не приветствует, несмотря на свой европейский лоск.
Вера струсила. Заверила, что немедля же сведет с попки проклятую татуировку дракона. Именно из-за этой восточной пакости они и хлебнули лихо.
Тут на авансцену событий выступила Зинаида Ефимовна. С потрепанным томиком Иосифа Бродского под мышкой. Книга, стоит заметить, называлась «Осенний крик ястреба». Хотя, может быть, и не так называлась, но так было золотом обозначено на обложке.
— Виктор Иванович, — начала она говорить медоточиво, — отпусти ты мою дочурку на волю. Довольно! Похороводил старпер, потешился. Ты глянь, как она спала с лица. Кожа да кости! Сморчок какой-то!
— Отпустить ее к циркачу-прыгуну поэтических подмостков? — иронично выгнул бровь г-н Салазкин.
— Да нафиг я ему нужна! — вклинилась в дискуссию Вера. — Он же поэт. Вестник свободы. Ему на всех наплевать.
— Это цугцванг! — всплеснул руками Салазкин.
— Полный цугцванг… — поддержала Зинаида Ефимовна. И пояснила: — Это когда любой ход в шахматах ведет к мату.
Тем не менее, решение было найдено.
И блестящее!
Виктор Иванович сделал себе инъекцию стволовых клеток горного козла, помолодел лет на 30. Ну, не на 30, на 20. Тоже, согласитесь, не хило.
Вера теперь смотрела на своего мужа как на ровесника. Даже стала тосковать по замшелому и мудрому старцу. Ан нет его! Ау! Где бывший Витя? Он другой. Неведомой судьбы избранник. Целиком трансформировал свою матрицу.
Зинаида Ефимовна тоже захотела сделать себе инъекцию стволовых клеток горного (кажется, грузинского) козла, но Виктор Иванович заверил ее, что она хороша и без всяких инъекций.
Короче, у Вити с Зиной грянула сексуальная фиеста. Дым коромыслом! Святых выноси…
Витя, в минуту страсти роковой, говорил Зине, что она гораздо талантливей своей дочери. Причем, во всех смыслах. Хотя до недавнего времени и работала «тяп-ляп замазкой». Вспомним Макса Горького! Таскал мешки с урюком, пёк булки с изюмом, а теперь его именем называют звезды и батискафы. Нижнему Новгороду, правда, вернули прежнее имя. Но это в угоду подлой политической конъюнктуре, в угоду чмошной попсе.
Вера с изумлением глядела на вновь образовавшуюся сексуальную пару. Тем более, один из этой пары был ее муж, другая, правду не скроешь, кровная матушка.
От потрясения сердце болело так, хоть головой в прорубь. Однако она взяла себя в ежовые рукавицы и стала писать стихи, один лучше другого. Правильно говорят, поэту надобна неизбывная скорбь! У Веры началось что-то вроде Болдинской осени. Не знаем, изменяла ли Пушкину жена? Присутствовали ли в 19 веке стволовые клетки? Тем более, грузинского горного козла. Все скрыто непроницаемым мраком. Ан Верка воскресла.
6.
Так что же за идея была до этого крещендо, до этого очистительного катарсиса, у Веры?
А, признаться, никакой идеи и не было.
Это Вера так, хорохорилась… Пыталась у своей юбки задержать Мишу. Чего зря он болтается?
От Вити Салазкина она, конечно, ушла. Тошно глядеть, как он хороводится с дьявольски похорошевшей маменькой.
Вера сняла себе небольшую и опрятную квартирку в Чертаново, обложилась религиозной литературой, мемуарами просветленных старцев, подумывает уйти в монастырь. Только вот старец Зосима ей сказал: «Ты, дочка, в миру поживи! В монастыре любой подлец может в сладострастии своем схорониться».
Миша Чапыга, не переварив всего увиденного, дико запил. Пустил дым коромыслом. Путается у трех вокзалов с какими-то шалавами с подбитым глазом. Спит на скамейках в парках, правда, только в летнее время.
Понятно, стихи писать перестал. Пустое! Хотя, может, пережидает, когда поэтический колодец наполнится. И тогда забьет гейзер. Весь мир вздрогнет и ахнет.
А что же Витя с Зинкой? У них все хорошо. Виктор Иванович на левой ягодице сделал себе татуировку дракона. Попросил такое же тату сделать и Зинаиду Ефимовну, да она ни в какую, дама старозаветных, домостроевских взглядов.
Да, чуть не забыл!
Зина стала знаменитым блогером. Помещает в Живом Журнале обзоры текущей отечественной литературы. Сначала просто так размещала, задарма. Потом же подкатили спонсоры, стали ей отваливать по 1000 грин за пост.
— Ты прямо-таки какой-то неистовый Виссарион в юбке, — с опаской косился на любимую Виктор Иванович. — И откуда всё только взялось?
— Чай с тобой пожила. Набралась ума-разума.
— А откуда бэкграунд? Такое ощущение, что годами не вылезала из Ленинки.
— На чернозем все легло… — поправляла тяжкие груди Зинаида Ефимовна.
В дверь раздался звонок.
На пороге Вера.
Печальная, тоненькая как тростинка, ни тени улыбки.
— Какие люди и без охраны! — вскрикивает Салазкин.
Дочка кивает Вите и протягивает маме скромный розовый томик.
— Мама, это моя новая книга «Вестник надежды». Отрецензируй, пожалуйста.
— Меня, значит, не просишь… — мрачнеет Виктор.
— У мамы в мировой паутине рейтинг выше.
— Проходи, дочурка! Надо тебя откормить. Вид никудышный. Сопля на палочке.
— Нет, я отчалю. Не буду мешать вашему семейному счастью.
— Да какое там счастье?! — хватает дочку за руку Зинаида Ефимовна. — Просто встретились два одиночества, развели у дороги костер.
— А костер разгораться не хочет. Вот и весь разговор… — вспоминает песенку Вера.
И тут в дверь опять-таки звонок. На пороге в отглаженном костюме Миша Чапыга. Трезвый, как стеклышко. С букетом бардовых роз.
— Вера! Ты здесь! А я тебя ищу. Хочу сделать тебе официальное предложение.
— Сынок, дорогой, проходи! — вскрикивает Зинаида Ефимовна — Вот счастье-то какое…
— Совет да любовь, — усмехается Витя. — Развод я Вере, конечно, дам. Чего там… Похороводил. Попасся козлом средь зеленой свежей капусты.
— А меня вы спросили?! — сквозь слезы счастья улыбается Вера.
— Чего тут спрашивать? — хохочет отставная малярша и офигительный блогер.
*** «Убить внутреннюю обезьяну» (изд. МГУ), 2018, «Наша Канада» (Торонто), 2016