Герой наш был худощав с нездоровым цветом лица и вечно злыми глазками, которые, сине сверкая, казалось, готовы были прожечь все окружающее его. Гипертония его замучила. Срывался он всегда. И даже по пустякам. Живя в столице и работая наборщиком в типографии издательства газеты «Правда», здоровье у него на этой работе явно поубавилось. Врачи стали советовать ему чаще бывать на свежем воздухе. Тогда решил он перейти на работу сторожем на въездных воротах пансионата той самой газеты, что находился не далеко от Москвы. Правда, езда на работу занимала много времени, но сутки трое свободен, можно было и поездить.
Помнил он ещё, как в первую же поездку на суточное дежурство за город, в вагон электрички вошла девочка лет 12-14 и: «Дорогие дяди и тети, мы с мамой едем с похорон папы! Подайте, пожалуйста, кто, сколько можете, на билет!..". И пошла по вагону. Он дал ей рубль, а сам подумал:
- А что если то, что она говорит, не правда?! Что если ее украли и, побираясь, говоря о смерти отца своего, она работает на кого-то, отрабатывает хлеб свой»?! Тогда в газетах уже были такие статьи, нацеленные явно на просвещение нас обывателей. Власти беспокоились, чтоб население ни велось на такие обманки насчет нищих у нас. Откуда им быть-то у нас?!..
Потом, идя в сторону места работы мимо свалки, увидел он как какой-то там самосвал, сваливает такие дефицитные тогда еще в магазинах апельсины, которые, наверное, из Египта, Алжира или Марокко были. Видать, где-то они там залежались в ожидании выгодных оптовых покупателей да вот беда, сгнили.
Но вот и само место его работы. Вообще-то, здесь было хорошо. Вокруг лес, рядом речка. Экология! А в зарослях жили утки. Ночью они так тихо покрякивали перед сном, что весь его организм словно возрождался после работы в том типографском грохоте и чаду.
Однако, сама работа оказалось не такой уж и «лечебной», как уверял его лечащий врач. При тех заборах, которые были вокруг территории охраняемого им дома отдыха, охранял он здесь, ну разве что те ворота да будку, в которой сидел. А тут ещё вот такие непонятки, как все эти пасионатовские работники. Каждую смену после работы они мимо него домой с какими-то сумками, из которых иногда что-то капает.
Он как-то к директрисе с этим:
-- Валентина Михайловна, а что это у меня здесь через проходную все эти наши работники с какими-то сумками всегда тащатся после работы? У вас здесь что, заказы какие-то бывают для своих? Я тоже хотел бы. Это реально?
Но директриса так посмотрела на него, что он тут же почел за благо заткнуться и не возникать больше. Странно все это показалось ему как-то. Администрация требует от него: «Вы там, давайте!.. Чтоб никого!» - а тут такое.
Да и потом, легко сказать, "вы там, давайте!". Да если вокруг «Правдинского» дома отдыха этого была здесь глухомань со светящимися окнами жилых домов, казарм стройбатовцев, спорт-баз, где "человеку, измученному за день нарзаном" ну, может быть и покажут на ночь по "телику" какой-нибудь "голубой кабачок", и ладно, а тут, на территории - пляж, по вечерам кино, танцы, баб, отпущенных на волю, видимо-невидимо, бар без наценок, где Пугачиха поёт "я так хочу!", а особам, "приближенным к императору", на выходные, а то и просто на ночь за что-то там, можно и номер снять, то вы ж понимаете!..
«Вы там давайте, что б никого» !.. Да и не пусти он их в ворота, так они тут же в ста метрах от него где-нибудь пройдут, а где подальше так и проедут! От всего этого герой наш всегда страшно нервничал и психовал, как припадочный. Однако, директриса, на все эти его недоуменные вопросы снисходительно как-то так улыбаясь, говорила ему.
- Да что вы в самом-то деле!.. Вы их через ворота не пропускайте, а остальное не вашего ума дело!..
- Ну дела! – всегда недоуменно восклицал наш сторож и принимался глотать свои таблетки от давления.
И вот одно из его дежурств. К воротам подкатил крытый брезентом «УАЗ». Из глубины машины тихо и вежливо попросили пропустить их на территорию. У них, видите ли, вещи, которые им надо бы выгрузить, и сторож их впустил. Прошёл час, два, пора было идти на обед, а их все не было.
Замены для него на время обеда в этом строгом заведении было не предусмотрено. Сейчас, из-за того, что он не знал, как ему поступить, он страшно нервничал. А то, что с утра он ещё ничего не ел и был голоден как собака, вообще доводило его до состояния близкому к истерике. И вот, потоптавшись ещё какое-то время возле ворот, он резко повесил замок на ворота и ушёл обедать.
Однако в доме отдыха было собрание. То есть, в связи с новыми веяньями в политики партии и правительства, предстояли большие и очень важные перемены в стране. Ну и в их коллективе, конечно же. Помните, как это было всегда у нас. Всех, чтоб обеспечить явку, загоняли в какой-нибудь приспособленный для это зал и промывка мозгов начиналась.
На собрание в этот раз приехали даже люди из самого издательства. Много и долго говорили о производственной дисциплине. Особенно о недопустимости пьянок. Зам и директриса кипели негодованием и говорили, что теперь будет особенно строго с этим и никаких поблажек, и снисхождения.
— Наказывать будем и барменш, которые продают товар на вынос, — выкладывалась перед людьми из издательства директриса.
И вдруг сторож, зло сверкая своими синенькими глазками, громко крикнул из зала.
- А про себя что вы скажете?.. Вы, теперь как, тоже что ль пить не будете? Я имею в виду - на работе!.. Извините, а в бар теперь… Я имею в виду, всяких ваших знакомых … Их тоже теперь пускать не будем?..
В доме отдыха все почему-то были уверены, что этот человек появился здесь у них не просто так, а с какой-то целью. С целью от издательства как бы и потому всегда лезь «не в свое дело». Многим из работающих в доме отдыха это нравилось, но только не администрации, разумеется.
Директриса, набычившись, молча смотрела в зал и едва заметно улыбалась. Да она здесь с кастелянш выросла до директрисы, а после прочтения книги о жизни Екатерины II, у неё, похоже, и вообще-то крышу снесло. Использовала она этот дом отдыха, как вотчину свою. Естественно же на паях с теми, кто переставлял её по ступеням служебной лестнице от кастелянш и далее вверх.
Другое дело зам, этот «вчерашний» политрук у стройбатовцев. Здесь он, после выхода на пенсию, был человек новый и хоть, как в песне поётся, «был настоящий полковник», однако ж ...
- Я что, я хоть сегодня брошу! – тут же, после выкрика из зала, зачастил он как мальчик. - Даю слово, что на работе я с этим делом завязываю.
Похоже в таких очень уж гласных передрягах этот бывший политруком у стройбатовцев полковник ещё не бывал. Ему очень нравилось это его новое место работы и сейчас в этой его суетливости – «да я хоть сейчас брошу» - виделось его желание работать здесь долго и счастливо.
Но, пообещавши бросить пить, он вдруг осёкся. Вообще-то он здесь оказался больше потому, что нужен был директрисе, как женщине, хоть и мечтал о большем. Этот чел, хоть и был из военных, однако ж слабачек. То ли кишка у него от природы тонка была, то ли ещё что - не знаю. Да и где они те самые Дон-Гуаны-то, где они сегодня-то? Сегодня все больше козлы похотливые всякие. Фёдор Павловичи Карамазовы совкового разлива! Был и этот такой же со всем остальным из этого вытекающим. «Да я хоть сейчас брошу»!..
Сейчас все сидели и, глядя на все это кино, молча давились от смеха. Слушали, смотрели и чувствовали себя как в раю.
Такой «стриптиз» на собрании, в присутствии людей из самого издательства!.. На душе у всех был праздник. Все про обед даже забыли. А из зала ещё кто-то поддал жару. Потребовал ужесточить производственную дисциплину в доме отдыха.
— Вот, - прокричал он, - когда-то было - за час опоздания на работу под суд отдавали!
- Во! А то и расстрелять могли! Зато порядок был! – добавил кто-то.
Все, приехавшие на собрание из издательства, сидели в президиуме как на раскаленных углях, но помалкивали. Когда собрание закончилось, директриса по бумажке зачитала кого на этот раз лишат прогрессивки. Её и зама в списках, конечно же, не было, но все о том промолчали.
Когда, пообедав, сторож пришёл на рабочее место, то около ворот его уже дожидался какой-то "Жигуль". В машине сидело трое - двое мужчин и женщина.
- Нам к директрисе, - сказала женщина.
- А вы кто? Как у неё спросить про вас? — жёстко, но вежливо поинтересовался он у приехавших.
- Знакомые её.
— Это хорошо, - отвечал он, поглаживая жиденькую бородёнку свою и сверля сидящих в машине своими маленькими и сыто сверкающими глазками. - Ставьте машину на стоянку и добро пожаловать.
- Ой! А что-й-то? – удивилась женщина. - А на машине нельзя?
- А зачем? Ведь у нас здесь дом отдыха, а не автодром.
Теперь после собрания и обеда сторож был полон решимости поучаствовать в оздоровлении нравственного климата на предприятии. Готов был даже позволить себе колкую вежливость.
- Да, это конечно, но нам лучше на машине. Можно мы ей позвоним?
- Можно, конечно же. Но только звонить-то нужно не директрисе, а отдыхающим.
- А это ещё зачем?
- Ну, как же! Ведь это вы их обеспокоите-то, у них, стало быть, и разрешение спрашивать надо.
Уговорил. Поставили они свою машину на стоянку, а сами пошли к дому отдыха пешком. Усмехнувшись, сторож подумал о том, что его директрисе - да и заму то ж, небось, - сегодня тяжко придётся.
А ближе к вечеру подъехала к воротам «восьмёрка» вишнёвого цвета. Сторож, думая, что это машина их дома отдыха, совсем уже было открыл ворота, как вдруг увидел, что номера не те и нажал на кнопку «закр». «Разъездились»! – проворчал он и ушёл в сторожку.
Выходить на улицу ему не хотелось. Водитель, нехотя, вылез из машины и направился к сторожке. Он был плечист, строен, в дублёнке бежевого цвета. Подошёл к окну и, молча, даже не взглянув на то, что там и кто там, показал через стекло удостоверение, где золотом было пропечатано «Правда». Сторож неторопливо вышел и тихо, но внятно проговорил.
- Ну и что ж, что «Правда»? У нас здесь для всех порядок одинаков. Машину на стоянку, а сами до подъезда ножками пешком. Всего-то три минуты ходу, - проговорил он, а про себя подумал: «Ну, сейчас начнёт орать да приказывать».
Ан, нет. Приехавший лениво, эдак, и нехотя объяснил сторожу.
- Мне только вещи выгрузить…
Мужчина лет пятидесяти, с сединой в волосах, усы чёрные, толстые, сам смуглый. И весь, эдакий, чистый какой-то, весь как с иголочки. Как Иван Царевич из третьего котла!
- Ну что ж, - ответил сторож, - с вещами можно. И открыл ворота. Правда, похоже, было, что в машине сидели абсолютно пьяные девицы, но это было не его дело - люди отдыхают. А может это и были те самые вещи, которые надо было выгрузить.
Однако, заехал этот «правдист», поставил машину свою около подъезда, а сам как в воду канул. Похоже, что прилип он там к вещам тем самым. Вы ж понимаете. Такой красавец, да и джентльмен - уж это точно! Так что, выгрузил, конечно же, а после перебрал, да просушил, а после уложил их, а может быть и ещё раз перебрал...
Вечером увидел сторож «правдиста» этого в баре, обменялся с ним взглядами и даже задержал на нем свой вопрошающий взгляд, но «правдист» мило так улыбнулся ему, а после уткнулся, как ни в чем не бывало, в свою чашечку с кофе. И все.
Сторож ушёл к себе в сторожку. Ему стало противно, потому что, пока это он с «правдистом» культурно переглядывался, видел он как по холёному лицу этого «правдиста», как по полированной поверхности машины его, тенями, намёками пробегала наглость и деланное непонимание вопрошающих взглядов сторожа. «Ладно», – сказал сам себе сторож. – Пока отдыхай» !..
А уже ближе к ночи идут от дома отдыха к воротам пятеро. Директриса, зам и те трое, которых сторож уговорил поставить машину свою на стоянку. И все они чуть ли ни на четвереньках!.. Сторож, пока они его не заметили, ушёл от греха подальше в сторожку, погасил свет. И даже лёг на диван, чтоб они его не видели. Пускай, идут, думает, зачем людям душу травить. Но не тут-то было. Увидев, что свет в будке не горит, директриса тут же возмутилась.
— Вот вам, пожалуйста, работнички!
Зам даже протрезвел. И ну частить про то, что вот, мол, сторожа, дармоеды у нас, ну и так далее. Короче говоря, завёлся, и стал тарабанить в дверь сторожки.
Сторож удивился такой непосредственности их, но решил молчать. Потому что отзовись — значит, спал, а так - нет и нет. Мало ли куда он мог отойти, когда у них в сторожке ни воды, ни туалета нет.
- Ладно, - многообещающе грозно сказал зам и, посмотрев на свои часы, проговорил, - завтра разберёмся!
После сказанного все они принялись обниматься и страстно целоваться как Брежневы какие-нибудь. Прощались так горячо и долго, будто теперь они тысячу лет не увидятся. Зам сказал мужчине - тому, что остаётся с женщиной, - вам может ключ от моего кабинета оставить? Может, говорит, чего позвонить придётся... Но тот отказался.
И вот машина тронулась и покатила руководителей наших домой. А эти, что остались, похохатывая и что-то там обсуждая, упоминая при этом имена укативших на их машине директрисы и зама, прошли мимо окошка сторожа. Мужчина, говоря, все будто невзначай клал свою руку то на плечо женщине, то на ягодицы её.
Вздохнув, сторож взглянул на часы. День на этом, похоже, закончился, и можно было выпускать собак. Предвкушая ночную тишину и покой, он выпустил собак из вольера и хотел уж было пойти в сторожку почитать немного, как со стороны пляжа заурчал мотор какой-то машины. Собаки тут же поднялись и, застонав, с мертвенно-вытянутыми хвостами припустились на шум.
И вот видит сторож как средь деревьев и кустов движутся на него два огня. Движутся медленно, даже торжественно как-то, потому что собаки уже там и уже работают - кружат вкруг машины и кидаются на горящие фары и катящиеся колеса. Наконец машина подъехала к воротам. «УАЗ», мать твою так-то! Сторож подошёл, открыл дверку. Машина полна винного перегара и, кажется, людей.
- Открой, - свинцово медленно ворочая языком, тихо попросил мужчина. — Пожалуйста, — все так же вежливо, как и при въезде утром, проговорил он.
- А зачем обманываешь!
- Ладна, - икнув, важно проворчал он. - Директриса знает. Открывай.
Все, выжидая, замолчали. И сторож хотел уж было пойти открыть ворота да выпустить их «к чёртовой матери!», как вдруг этот важный и вежливый мужчина протянул ему деньги. Пятёрку.
- А это, ты, приклей себе туда, где у тебя совесть должна была бы быть! – вдруг неожиданно грубо проговорил сторож и, отойдя от машины, резко раскрыл ворота.
Машина тронулась. Проезжая мимо, из неё швырнули ему в лицо чем-то бумажным, скатанным в комок, и укатили.
Сторож ушёл в будку. Но ему там не сиделось. Из-за всего происходящего его неотвязно преследовали какие-то мысли. Он вышел на улицу. Сел на скамейку около ворот. Проводив машину с лаем и воем до трассы, прибежали собаки и улеглись около его ног. Высунув языки, и тяжело дыша, они уставились своими умными глазами ему в лицо, как бы спрашивая: «А что ещё нужно сделать? Ты скажи, и мы сделаем».
«Почему, - вопрошал сейчас сторож сам себя, - зачем, ОНИ ( а то, что в машине той были "бугры", ну или "бугорки" какие-то там, то есть начальники, так это и дураку было бы ясно и понятно, тем более что шофёр с ними был в военной форме и сидел так, словно язык свой проглотил ещё при рождении ), так вот, зачем и для кого создают все эти ОНИ какие-то там указы, публикуют составленные ими законы и даже КОНСТИТУЦИЮ? Неужели только для нас? Ведь ОНИ-то потом приезжают и суют всем нам под нос "корки" свои с выдавленными на них символами власти - МВД, УВД, "ПРАВДА", а то и ЦК, - как свой законодательный кодекс, а то и КОНСТИТУЦИЮ свою, - и все должны молча подчиняться этому. Понять, оно конечно можно, зачем им, таким нужно проехать в сторону дома отдыха именно на машине, но зачем они все это делают так»? – недоумевал он.
И тут около него, вдруг как-то, оказались двое работников с кухни. Одного он знал, это был секретарь партийной организации этого пансионата, а вот другой, как оказалось, был повар из разделочного цеха. И сразу этот повар к сторожу с просьбой.
- Извини, но ты мог бы меня выслушать и посоветовать в одном деле. Ты как я думаю, сообразишь, как надо и посоветуешь мне. - сказал он,
— Это с чего это ты так решил-то? – удивился сторож и посмотрел при этом на парторга. Но тот молчал, опустив голову.
- Ну, так уж я думаю, - ответил сторожу повар из разделочного цеха.
- Ну хорошо, говори, а я уж потом решу.
- Директриса хочет меня уволить по статье за недоверие из-за того, что я отказываюсь рубить для неё мясо при разделке. Филейную часть чтоб я для\ нее отрубал
- То есть?! – не понял сторож.
- Ну, для нее лично, - пояснил повар.
-- Ничего себе! - удивился сторож. – Да пошли ты ее на х.й!
- Ага! А за недоверие?! Это ж волчий билет! Меня потом никуда не возьмут!
- А парторг у вас на что?! Партийная организация?! Профсоюз?!
- Да ты брось! - вскинулся повар, и посмотрел при этом на молчащего парторга. Сторож тоже посмотрел на парторга, задумался на какое-то время, а потом вдруг выдал.
- Делаешь так, подаешь заявление на расчёт по собственному желанию, а в заиление, когда о причине увольнения, описываешь все подробно, как и мне говорил. Подробно! Ты понял?! И все это дело под копирку.
Повар какое-то время стоял как оглоушенный, а потом как заржет: «Класс! –проорал он. - Именно так! Ну ты молодец! Спасибо тебе брат!
А сторож посмотрел на молчащего парторга и спросил его.
- Ну а ты что молчишь?
- А что я? Да пусть его пишет. Его дело.
- Слушай, а чего это все ваши кухонные рабочие после работы мимо меня с какими-то соком исходящими сумками домой уходят? – спросил сторож парторга.
- Да это у них там халява, что остается от тех кто съезжает из дома отдыха не дожив здесь своих положенных сроков.
- А что так? – поинтересовался сторож.
- Ну, не все, конечно, а только те, которые по этой профсоюзной путевке приезжают сюда лишь для того, чтоб кое-чем необходимым для них затовариться, чего у них там в Мухосранске каком-нибудь нет. Они только завтракают в доме отдыха, а потом на экскурсионный автобус и в Москву по магазинам. И если, скажем, у кого из них путевка двухнедельная или четырех, а он здесь все свои дела обделывает за неделю, то вот оно и получается.
- Ну, блин! Коммунизм одним словом! – подытожил сторож.
- А то! – произнес повар из разделочного. Парторг, однако решил промолчать.
Вскоре они ушли. Повар из разделочного ушел довольный, а парторг погруженным в какую-то кислотную думу..
Ночь. До смены ещё четыре часа. Тихо. В зарослях ивняка сонно покрякивает утка, ветер едва-едва, как бы в последний раз перед тем, как совсем утихнуть, лениво пробегает по ветвям лип и берёз. А надо всем этим такое огромное и безучастное ко всему здесь небо с мерцающими звёздами, с плывущими по нему облаками, с покоем, кажущимся отсюда таким деланным и нереальным. Настроение отвратительное. На душе у сторожа, будто он свинцу наглотался… Собаки как бы чуя все это, кружатся рядом с ним, топчутся, вскидываются на задних лапах и пытаются лизнуть его в лицо. Он их отталкивает. «Да пошли вы все»! – кричит он на них. Они удивлённо сторонятся его и стараются держаться от него подальше.
Сторожу захотелось напиться, снять стресс. Он чувствовал, что сейчас с ним начнётся истерика, но денег у него с собой не было. «Если только пойти попросить у барменши в долг»? - подумал он. И вдруг вспомнил он о брошенном в него. Подумав о том, что брошенное в него, может оказаться тем самым, что так нужно ему сейчас, решил он пойти поискать то самое. Роясь в траве, он издевательски уговаривал себя. «Правильно, конечно, что я не взял это у них, но, вообще-то, сейчас это могло бы мне пригодится. Тем более что теперь-то это было бы уже вовсе как бы и не «взял», а «нашёл». Конечно. У кого «взял-то», когда их и след уже простыл, а оно, брошенное, теперь все одно что потерянное кем-то». Найдя это, он поднял его, разгладил и зашагал туда, где в это время ещё можно было достать, - для своих, разумеется, - «капли датского короля, что от всех болезней».
Из бара он вышел через чёрный ход с бутылкой за пазухой и с настроением уже почти что тем, которое и требовалось для того, чтобы благополучно закончить это дежурство. И вдруг на заднем дворе увидел он машину «правдиста». Усмехаясь, постоял какое-то время около неё, как бы примериваясь, а потом взял, да и, культурненько эдак, вывернул все четыре ниппеля из колёс.
— Вот так будет правильно! – удовлетворённо пробормотал он.
- А в следующий раз уделаю я его, как бог черепаху. Выбью к чёртовой матери галогенные фары у его тачки. Все одно заработал-то он их на мне, «правду» о нашей жизни пиша», - говорил он, шагая по направлению к сторожке…
А утром с журналом об отчётности выхода и прихода всех машин через ворота за день сдавал он сменщику свою смену в кабинете у зама. Зам всегда с таким напряжением во лбу своём и во взоре пролистывал этот журнал, что иной раз сторожу думалось, что, вот, сейчас ещё чуть-чуть и зам проникнет наконец-то за этот стройно и дисциплинированно окружающий его частокол из написанных и напечатанных слов в журнале, и увидит не только то, что какая-то машина ушла, а какая-то пришла, но и то, что происходит вокруг нас в действительности. Но, похоже, было, что где уж там заму этому, что был из бывших в употреблении, а теперь списанных на пенсию военных. Такие уважение к порядку и дисциплине, конечно же, имеют, но отчего таковых, несмотря на все их горловое рвение, у нас нет и быть не может, им неведомо. Просмотрев всю эту филькину грамоту с аккуратно выполненными записями и с вполне удовлетворяющими его подписями, зам всегда, в общем-то, расцветал и улыбался, жал руки сторожам, и те уходили творить «великую липу» для зама дальше.
Но не так было в это тяжкое от похмелья утро. Как только сторож со сменщиком вошли в кабинет зама зам взял у них журнал с записями дежурств и, листая его, похмельно-расслабленным голосом проговорил, обращаясь к тому из них, который отдежурил и сдавал смену.
- А где это вы вчера около ноля часов были? В сторожке вас не было.
Сторож молчал.
- Спали? Сторож называется! – презрительно скривив рот, проговорил зам.
И вот если б сторож не ответил заму так, как он и ответил ему, то зам, может быть, так и остался бы в своём похмельно-расслабленном состоянии. Но сторож, пропуская свою жиденькую и длинную бородёнку сквозь кулак, раздумчиво ответил ему, сверкая своими синенькими глазками.
- Пока ещё не знаю... Но вот видел я толи во сне, толи наяву ночью той, будто на наш дом отдыха повесили красный фонарь при входе, а мимо моей будки ведут вас. Директриса наша и ещё какая-то женщина. А вы не то раненый, не то, как бычок упирающийся, ни то идёте, ни то пятитесь, вперившись взглядом во что-то перед собой…
На какое-то мгновение в кабинете воцарилась гробовая тишина, и сторож хотел было продолжить, но зам вдруг взорвался.
- Что?! - весь, как-то даже изменившись в лице, заорал он как на плацу.
- А-а, так значит, я не спал! - сразу же сориентировался сторож.
- Да какое ваше дело! Да мне вчера, может, по работе пришлось выпить! – перебил его зам. - Не паясничайте! Допустим, вы не спали, но почему вы пьяны с утра как извозчик? Почему от вас перегаром несёт, как от винной бочки?!
- Перегаром? - удивился сторож. - Вам-то хорошо, вы вот всегда после этого почему-то ванилином благоухаете, как кондитерский цех, ну, а уж от нас-то перегаром прёт, как от винной бочки.
- Та-ак!.. Значит, вы были пьяны? Пишите объяснительную!..
- Так пьяны-то были это вы вчера, а я, надышавшись от вас. Да так, что и до сих пор никак не отойду. И, стало быть, тоже по работе. – усмехнулся сторож.
- Хватит, хватит, - оборвал его зам, что вы там несёте! Философ тоже мне! Пишите объяснительную, а в следующий раз я вас просто выгоню по статье к чёртовой матери!
И только было сторож хотел встать и выйти из кабинета, как в кабинет зама буквально ввалилась очень озабоченная директриса. А с ней тот самый, «весь, эдакий, чистый какой-то, весь как с иголочки», «правдист», у которого, оказывается, что-то там с машиной произошло. О, каким праведным гневом горели у него глаза! Какие высокие слова и тирады выдавал он в адрес сторожа. И даже сказал, что сторож этот, похоже, пьян, так как видел он его вчера вечером в баре.
- Таких, - орал он, - вообще на лесоповал отправлять надо, в Вологодскую область! Он что инвалид?! Почему он здесь работает?!
- Простите, - сказал наконец-то и сторож. – Машина была не на стоянке, и я не обязан за неё отвечать. Да и потом. А почему это вы остались ночевать у нас, если путёвки у вас, как я выяснил у администратора, нет. У нас это запрещено.
«Правдист», как бы ища на стороже место куда плюнуть, принялся разглядывать его с ног до головы. А после, пошевелив усами, тихо сказал.
- А вот это, товарищ, не твоё, поверь мне, собачье дело. Ты смотри там за воротами, чтоб у тебя их не унесли.
Сторож посмотрел на своих начальников. Те сидели, опустив головы, и молчали, как в рот воды набрали. И тогда «пострадавший» завис надо ними коршуном и принялся долбить их - в основном, конечно, сторожа, - хищно, смачно. Руководители сторожа, естественно, ему поддакивали. Да так, что любо дорого было посмотреть.
Но самое-то главное, никто из них так и не спросил у сторожа «а не видел ли он, кто это ниппеля у машины вывернул»? Они просто, вместе с этим «пострадавшим», правдистом, основываясь только на заявление этого непогрешимого «правдиста», лили грязь на своего подчинённого. Нет, понятно, что это сторож уделал «правдиста», но они что, знали об этом? Нет. И забавно все это было видеть.
Когда «пострадавший» вышел, сторож молча встал, раскланялся и вышел из кабинета. А следом за ним и сменщик его с журналом о приёмке и сдаче смены выскочил. Да как заржёт на весь холл.
- Ну, ты даёшь!..
- Ладно! Хорош! Отдыхай! - остановил сторож веселье сменщика. – Пойдём отсюда!
- А объяснительную?..
- Обойдётся!..
- Да он тебя уволит!
- Ага! – с сарказмом в голосе произнес сторож и зашагал в сторону платформы электропоездов.
Но долго потом все это стояло у него перед глазами. Этот, в дубленке, угодливо на все согласные с ним начальничке его. А потом ещё те синебрюхие мухи на гнилых апельсинах и лицо той девочки. Лицо не ребенка, а человека, уже страшно нагруженного проблемами по жизни. Лицо с выражением отчужденности и одиночества.