Роман «Зулейха открывает глаза» меня поначалу просто разозлил, потом сильно озадачил и наконец оставил в недоумении и потрясении. Именно в такой последовательности, поэтапно.
Когда я начала его читать, меня ужасно раздражал слог, язык, которым Яхина повествует о жизни униженной донельзя татарочки: буквально на брюхе ползает героиня перед мужем и свекровью в жизни безрадостной, беспросветной. Она не смеет ни есть, ни пить, ни молиться за умерших в младенческом возрасте дочерей. Четыре раза рожала – и всех похоронила! Жизнь в кулацкой и в общем-то достаточной семье при работящем и прижимистом муже у этой Зулейхи такая, что горше и не придумать!
Как это вообще можно читать? Но бросать начатое на полдороге я просто не способна, и, чтобы спасти себя от негативных впечатлений, прибегла к испытанному методу скорочтения. Летящим взором за сутки я прочла эти 500 страниц и закрыла книгу в полном недоумении. Не думала, что меня что-то еще может так сильно озадачить! Неделю ходила…ушибленная, перебирая в уме произошедшую с главными героями трансформацию, задавая себе один и тот же мучительный вопрос: писательница поняла, что она написала? Это у нее так нечаянно вышло или задумано было? Но ведь никакой архитектуры замысла в романе не просматривается, все выглядит спонтанно и произвольно, дико выросшим!
И уж совершенно точно - выросло вовсе не то, что с апломбом анонсирует на обложке книги Улицкая: « О женской силе и женской слабости, о священном материнстве не на фоне английской детской, а в трудовом лагере, адском заповеднике, придуманном одним из величайших злодеев человечества». Словно только в английской детской идеально росли дети… Там до 1960 года главным орудием воспитания были розги! Оливера Твиста еще вспомнила бы. Ну, да речь не об этом. Улицкую – стереть и забыть. Правда, мелькнула мысль, а матерая писательница прикидывается, или вправду не поняла, о чем этот роман?
Начинаю перечитывать внимательнее, ничего не пропуская. Да, все именно так и произошло. Униженная в своей обычной деревенской жизни до крайней степени, Зулейха в лагере рожает мальчика, постепенно распрямляет спину и позволяет себе не просто прислуживать мужчине, как существо низшего порядка, а ВЫБРАТЬ того, кто всю ее словно бы наполняет медом от одного взгляда на него. И его взгляда на нее. Коменданта лагеря, красноармейца Игнатова. Она обретает здесь достоинство, чувствует, как она нужна людям, как ее поддерживают, уважают, любят, наконец! Стоп. В лагере. В неволе. В нечеловеческих условиях. Среди очень разных людей: тот, что представляет власть, спасает ее, заботится о ней, любит ее. Зэк Горелов - подличает, домогается, пытается унижать. И высочайший акт проявления ее силы и достоинства, когда она стреляет мимо него - белке в глаз. И побеждает!
Профессор медицины Лейбе, в состоянии стойкого помешательства попавший в лагерь, помогая Зулейхе родить мальчика, избавляется от своего недуга, возвращается к нему ум и знания, способность лечить людей. И дальше он самозабвенно, с небольшим перерывом на сон, лечит этих несчастных, поднимает их на ноги, возвращает к жизни… Это как же повезло лагерю и всем зэкам, такого профессора заполучили! Это как же ему повезло – в перевернутой жизни он оказался именно там, где был сильнее всего нужен! И на его пути в ходе этой удивительной трансформации встречаются самые разные люди: подлецы низшего сословия, обокравшие его и по доносу отправившие в Сибирь, и высокого духа и чести сидельцы рядом с ним - из этого же сословия. Приходит понимание, что нет иной шкалы оценки человека кроме той, что предъявлена этим испытанием. Предъявлена им и ему, никто не освобожден от этого чистилища.
Красноармеец Игнатов, сопровождавший поезд с раскулаченными, потерявший умершими, сбежавшими едва ли не большую часть доверенных ему людей, затопив не по своей вине еще и на барже сколько-то несчастных, оказывается с оставшимися в Лесу. Без всяких средств к существованию. В ходе немыслимой робинзонады, сплотившей этих три десятка человек, он и сам кардинально меняется. Он начинает видеть в каждом из «врагов» людей: мастеровитого строителя Авдея. Гениального и самоотверженного доктора. Трудолюбивую, с нежной душой и чистым сердцем красавицу-татарку. От непереносимой боли за тех, кого он не смог уберечь, от неподъемной ответственности, которую он в душе сам на себя взгромоздил за всех и за всё, Игнатов готов застрелиться. Он тоже прошел это испытание чистилищем и вышел из него обновленным. В конце романа Игнатов …уходит со своего поста, выправляет документ сыну Зулейхи, вписывая себя в эту метрику в качестве отца.
Можно с уверенностью предположить, что в ходе эволюционного развития страны произошло бы с Юзуфом, сыном Зулейхи, в татарской глухой деревне. Но в лагере обожающие его люди учат мальчика грамоте, французскому языку, живописи, любви и ответственности. Он с этого низкого старта уходит в высоту, получив огромный заряд, потенциал развития, - вот такая аллегория!
То есть что получается: вот этот огромный людской конгломерат, пребывающий в состоянии диком, эгоистичном, с детской смертностью, безграмотностью, униженностью, суевериями, насильственно и грубо сорвали с места, перевернули, перетрясли – и повернули к совсем другой жизни. Осмысленной. Человеческой. А на примере сына Зулейхи – Юзуфа, который отправился в Ленинград поступать в художественное училище – и жизненной перспективой!
Период, который проходит в романе – 16 лет. Именно столько лет Юзуфу, удирающему из лагеря с документом, который дает ему право на воплощение мечты. Скажете, могло и не быть? Но массовым образом именно так и произошло! Но мы то с вами сегодня знаем, что после революции и до войны страна, самым казалось бы варварским способом, была перевернута до основания. И в результате стала индустриальной, поголовно грамотной. Победила дикую детскую смертность. Сделала медицину доступной в самых отдаленных своих уголках. Конечно, ничего этого в романе нет. В нем вообще словно бы нет автора с его умозаключениями, отступлениями, разъяснениями. Просто исповедальная фиксация жизненных реалий, таких горестных, болезненных, но приведших к перерождению человека! К выявлению лучших качеств – у лучших особей, а худших качеств – у откровенных негодяев, вроде уголовника Горелова.
Мне поначалу хотелось сравнить этот роман с «Обителью» Захара Прилепина, который тоже совсем по-новому осветил тот страшный период, прожитый страной, с лагерями, с репрессированными. Это не Солженицын и не Шаламов, это взгляд не изнутри, а через время, отстраненно и в то же время - с глубинным проникновением в проблему.
Но не получается. Прилепин пишет мастерски, роскошно, строит конструкцию умело и осмысленно. А про роман Яхиной мне до сих пор хочется спросить: она понимает, ЧТО написала? А она именно ЭТО хотела написать? Или мы имеем дело с подсознательной фиксацией тектонических преобразований человеческой природы? Я даже не знаю, хорошо это или плохо. Я даже пока не могу подобрать сравнения этому явлению в литературе.
Остается нерешенным для меня и самый главный вопрос: а до читателя доходит эта аллегория, она им прочитывается, осознается, или, как и писателю Улицкой, Зулейха рассказывает лишь "о женской силе и священном материнстве" в аду сталинских лагерей?
Она, Зулейха, кому-то открывает глаза на то, что какими бы ни были испытания в его жизни, сам человек отвечает: состоялся он в этих предложенных обстоятельствах или нет?
Вот теперь, когда у меня сложилось собственное понимание романа Яхиной (пусть даже с вопросами!), я готова почитать, что о ней пишут критики, читатели, конъюнктурщики, политики. Меня теперь не собьешь.