В наше время слова стали на рынке одним из самых главных товаров, определяющих валовой национальный продукт. Именно деньги определяют, что будет сказано, кто это скажет и тип людей, которым это будет сказано. У богатых наций язык превратился в подобие губки, которая впитывает невероятные суммы.
Иван Иллич, французский философ, изучающий роль языка в обществе
Представим, что завели однажды разговор ангел и демон. Что решали бы они между собой и без человека, без чего нельзя человеку жить. Ведь даже разумом разумеется, что человеческим ответом может быть только вопрос:
- Где жить? Везде ли , где возможно любить?
Разумеется даже разумом, что могли бы ангел и демон ответить. Что прозвучал бы (или промолчался бы) самый понятный ответ:
- Нет! Лишь в России жить, разумеется! - который ответ неизбежно должен будет повлечь последующие (вопиющие) человеческие вопросы:
- В России, понятно; но! Без надежды жить? Без такого терпения жить, которое только у русских имеется? (кстати, это уже к известному тосту Иосифа Сталина) Без надежды, понятно, нельзя жить даже в России; но надежды на что? На лучшее или... На чудо? На белые одежды, когда будет снята пятая печать? - представим, что такой вот неспешный разговор вели бы ангел с демоном.
Если бы им было о чём говорить в присутствии человека, посмертие которого они бы сейчас решали, но который их (напрямую) не слышит.
Представим, как именном будут они меж собою судить да рядить. Тем более что и представлять ничего не надо. Думаю, такая встреча действительно была. И во время встречи ангелом владела божественная немота. Тогда как демоном - буйное красноречие; всё так, и никак иначе!
Кроме разве того, что и демон был не вполне демон (точнее, совсем не демон), а самый обычный бес: Персонифицированная функция обессмысливания любых смыслов бытия. Впрочем, нам не до тонкостей, нам бы их недосягаемую беседу услышать.
И увидеть одушевлённый предмет их неизбежного дискурса: Вполне конкретного человека (напомню: Посмертие которого они сейчас решали)! Итак, над кем витают сейчас мои ангел и недоделанный демон? По обе стороны от его ушей и души! Вот вполне очевидный ответ: Витали бы они оба сейчас над простым смертным, занятым исполнением присвоенной им себе вселенского масштаба миссии.
А звали бы человека Александр Исаевич Солженицын.
Итак, ангел (хранитель) и не совсем демон (но искуситель) витали по обе стороны воодушевлённого человека и почти не нашептывали - ему, но - собеседовали меж собой, столкнув красноречие и немоту; дискуссия у них, понимаешь! (фильм Соловьёва Убить дракона, по Шварцу). Ах, Александр Исаевич, вы как будто и не при чём и не в ответе, что творится за каждым вашим плечом!
Или Александр Исаевич, буде человеком провидящим, сознательно бы не соучаствовал в этой (быть может, роковой для себя) беседе; тогда отныне и навсегда он отстранёно представал бы перед самим собой в облике Владимира Сирина (Набокова), словно бы вообразив себя блистательным героем стихотворения Слава писателя.
То есть в сторожке, среди окурков, опилок и рукописей. Под сенью заоконной берёзы, возносящей мечтания на уровень свой. И не сочинял бы он число погибших от сталинских репрессий. Напротив, понимал бы всю гармоничность своего ничтожества, всю несказанную красоту его.
Не до гордыни ему было бы. Сквозь свет увенчанной скромным абажуром (не из освенцимов) лампы его перо не выводило бы лишние нули.
А что с одной стороны от приглушённого луча лампы парил бы беспомощный в своей божественной немоте ангел-хранитель, тогда как с другой являлся гордый собой - вездесущий «другой», который весьма красноречив… Впрочем, у Владимира Сирина в тексте всё изложено:
«А его разговор
так и катится острою осыпью под гору,
и картавое, кроткое слушать должно
и заслушиваться господина бодрого,
оттого что без слов и без славы оно.
Как пародия совести в драме бездарной,
как палач, и озноб, и последний рассвет -
о, волна, поднимись, тишина благодарна
и за эту трехсложную музыку. Нет,
не могу языку заказать эти звуки,
ибо гость говорит, и так веско,
господа, и так весело, и на гадюке
то панама, то шлем, то фуражка, то феска:..» - но прервёмся! Забудем на миг о кромешности дискурса, станем к себе ещё более снисходительны: Это ведь мы, которые не пророки! А жгущий цифирью Александр Исаевич, отвечая на будущие упрёки в некотором преувеличении числа жертв сталинских репрессий (по некоторым источникам, чуть ли не в десятки раз) будет говорить, что он (буквально) не статистик, а передаёт лишь дух времени… И, кстати, будет совершенно прав.
Как человек, он имеет полное право попробовать себя на роль такого вот пророка. Которым овладел дух времени, облечённый в «...иллюстрации разных существенных доводов,
головные уборы, как мысли вовне;
или, может быть, - было бы здорово,
если б этим шутник указывал мне,
что я страны менял, как фальшивые деньги,
торопясь и боясь оглянуться назад,
как раздваивающееся привиденье,
как свеча меж зеркал, уплывая в закат.»
Вот мы и определили имя беса. Дух времени. Человеки пред ним преклоняются, стараются ему следовать. И безусловно и совершенно тоже (как наш герой нашего же времени) в этом правы. Ибо дух времени демонически красноречив и убедителен. Причём он совсем не вопиет: О времена! О нравы! - которым воплем можно себя оправдать, словно бы от времени себя временно отделив.
Он делает так, что его люди перестают нуждаться в оправдании. Как? Всего лишь следуя духу времени (ещё даже не мной помянутому бесу), просто упоенно исполняя свой перед духом времени долг. Который формулируется просто: Дело всей жизни - это не дело, а жизнь.
Но тем дольше приходиться исполнять свою жизнь, тем больше тяжести на душе. Но вернёмся к посылу моей истории:
Ангел-хранитель с одной стороны от ушей Александра Исаевича. Дух времени - с другой стороны. Примем во внимание, что во время своего чистописания (даже ежели в рукопись) Александр Исаевич ведать не ведал статистики; хотел ли он показать величие подвига русского народа, который сохранил себя и (не смотря ни на что) победил мировое зло, или вульгарно и пошло (ибо справлял насущную потребность времени) боролся с мертвящей идеологией коммунизма? Пустой вопрос!
Кстати, замечу: У этого темного беса времени нет такого второго светлого имени: Коммунизм! Почему, вы думаете? Как объяснить, не разрушая твердыни человеческого невежества? Не углубляясь в духовные постижения смыслов? Только на конкретном примере! Раз уж мы завели разговор о сталинских репрессиях, вот всем примерам пример:
Оценка личности Сталина лучше всего сформулирована учёным Сергеем Лопатниковым: «Я отношусь к Сталину, как к величайшему государственному деятелю, ТРИЖДЫ спасшему Настоящую Россию - первый раз от “мировых революционеров” Троцкого. Второй раз от уничтожения Европой, возглавляемой Гитлером. Третий раз - создав ядерный щит, - от уничтожения Британией и США.»
Как видим, речь о выживании, а не о зле или добре - здесь, сейчас и каждому; впрочем, бросьте! Я не хочу углубляться в странные связи событий, рассматривать(!) влияние невидимого на видимое. Я хочу любоваться зрелищем. Прямо как Владимир Сирин бабочкой или Александр Исаевич - своей миссией; действительно, ангел и дух времени парят над буйной головой...
Аки бабочки! Чернявенькая и белявка, обе незамысловато прелестны.
Я не сужу Александра Исаевича, Бог нам всем судья.
Ведь не менее прелестно, нежели бабочки, и сам трудо-и-вольнолюбивый Александр Исаевич склоняется над рукописью. Перо скрипит (как скрипичный ключ), бумага (как и сердце писца) почти что рвётся; вдали проносятся тени новомучеников, в потоках которых вплетены дивные ряды свидомых коллаборантов с Украины, прибалтийских зелёных братьев (тоже удивительных людоедов) и не менее человеколюбов-комиссаров гражданской... Я не сужу их. И уж точно не уравниваю.
Я рождён русским в России, и её враги - мои враги; а кое-кто из человеколюбов-комиссаров Россию попросту спас. Тогда как белые лебеди с Дона на это оказывались не способны.
А две прекрасные бабочки пусть себе и дальше вьются! Причём не только над головой Александра Исаевича, но и над безднами прошлых, настоящих и будущих живых душ. Ибо у души нет тела, но есть её дело. Какое дело, вы спросите? Да очень простое!
«ПОТРЯСАЮЩЕЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО о старце Николае (Гурьянове)
...Отца Николая страшно избили, когда он был в лагере. Потом поставили к стене и, ударив вагонеткой, раздробили всю грудь. После чего он умер.
Священники, бывшие в лагере, отслужили у тела литургию. И он вдруг ожил.
Во время литургии отцу Николаю была показана красота обителей рая.
А потом показали и ад со страшными мучениями грешников. И он проникся к ним жалостью...
По своей христианской любви он спросил у ангелов, как им помочь. Ему ответили, что помочь им можно только будучи на земле.
Отец Николай стал просить возможность вымаливать грешников. И Господь вернул его на землю...» - человек провиденциальный, Александр Исаевич (должно быть), знает что-то, что мной недопонято, недочувствовано, и потому я с ним не согласен! Но я тоже порою любуюсь двумя простенькими бабочками, чёрной и белой. И они тоже витают над моими ушами и моею душой. Разве что я не присваиваю себе вселенской миссии.
И тогда я понимаю это. И тогда я всего лишь смеюсь.
«И тогда я смеюсь, и внезапно с пера
мой любимый слетает анапест,
образуя ракеты в ночи, так быстра
золотая становится запись.
И я счастлив. Я счастлив, что совесть моя,
сонных мыслей и умыслов сводня,
не затронула самого тайного. Я
удивительно счастлив сегодня.
Эта тайна та-та, та-та-та-та, та-та,
а точнее сказать я не вправе.
Оттого так смешна мне пустая мечта
о читателе, теле и славе.
Я без тела разросся, без отзвука жив,
и со мной моя тайна всечасно.
Что мне тление книг, если даже разрыв
между мной и отчизною - частность.
Признаюсь, хорошо зашифрована ночь,
но под звезды я буквы подставил
и в себе прочитал, чем себя превозмочь,
а точнее сказать я не вправе.
Не доверясь соблазнам дороги большой
или снам, освященным веками,
остаюсь я безбожником с вольной душой
в этом мире, кишащем богами.
Но однажды, пласты разуменья дробя,
углубляясь в свое ключевое,
я увидел, как в зеркале, мир и себя,
и другое, другое, другое.»
<Уэльслей (Масс.), 1942>
И я продолжаю смеяться. В том числе и над благими помыслами провиденциального Александра Исаевича, объективно принесшего вред моей Родине; пусть его! Должно быть, он счастлив своими свершениями. Я смеюсь и помню: Если с тобой (и твоей Родиной) Бог, не всё ли равно, кто против тебя?
Так что мне всё равно.