В нашей коммунальной квартире за десятилетия вынужденного совместного проживания был мир и покой. Восемь отдельных комнат и тринадцать полноправных хозяев, не считая детей, годами притирались друг к другу характерами и привычками. За долгие годы общий быт сблизил жильцов почти до родственных отношений. Общая очередь в туалет и ванную по утрам в наспех наброшенных халатах на ночную сорочку, бигуди на волосах, маски на лице у представительниц прекрасного пола и треники без майки у сильной половины человечества. И все почти всегда на босую ногу в несвежих тапках с мятыми задниками. Развешанное на кухне бельё, замоченные в тазиках ванной трусы и панталоны, общий запах борща и жареной картошки. Общие праздники и общее горе. И общие дети, которые несли коллективную ответственность за любую провинность. Скрыть свою личную жизнь не представлялось возможным, и люди охотно вели доверительные разговоры и делились сокровенными секретами.
Домкомы главенствовали снаружи, а внутри у нас бесспорным и неформальным лидером была энергичная бескомпромиссная старушка по кличке «Параграф» или «Прокурор».
Звали «Прокурора» Нина Арнольдовна. Мало кто что-либо знал о её жизни. Никто не видел её замоченного или развешенного на верёвках белья на кухне, и никогда она не стояла в очереди в туалет в халате. Казалось, что спит старушка в уложенных кудряшках, нарумяненных щеках и с накрашенными губами. А ноги её не знали, что такое тапки без задников. Шёпотком поговаривали, что эта квартира, когда-то, целиком принадлежала её семье. Что предки эмигрировали в Париж. Что все остальные родные погибли в блокаду. Что служила она в органах НКВД и много других версий прошлого Нины Арнольдовны. История жизни необычной соседки была покрыта тайной и это заставляло нас всех ещё больше трепетать перед ней и слушаться во всём. Требования её к «уважительному вынужденному проживанию» были правильными и не ущемляли ничьих прав. Она строго следила за графиками уборок, побелок, соблюдением тишины и порядка в целом.
Но к середине девяностых, в силу очень преклонного возраста, незаметно отошла от дел. Стали меняться жильцы и в квартире воцарился хаос.
Больше всего неприятностей доставлял молодой парень – страстный меломан. Он разместил в своей комнате современную музыкальную аппаратуру. На каждой стене повесил по колонке, в центре установил сабвуфер, и жизнь наша превратилась в ад.
Любитель тяжёлого рока и металла, якобы работал на дому и только под музыку, а по факту он был «криминальной шестёркой».
И вот, когда были использованы все возможные и невозможные средства борьбы с «шестёркой», которая в нашей квартире ощущала себя никак не меньше «козырного туза», в кухне собрались соседи. Решали, что делать и как бороться с ненавистным всем жильцом? Уважая преклонные года Нины Арнольдовны, её решили не беспокоить.
– Может его придушить ночью подушкой? Кто сейчас разбираться будет, – вдруг предложил тихий незаметный пожилой одинокий мужичок - бывший архивист из органов.
– Ты, как был ментярой, так ментярой и остался, – вдруг раздался за спиной скрипящий недовольный, но твёрдый голос Нины Арнольдовны. Такие грубые слова и интонации от неё слышали впервые. Она, как всегда была припудрена, нарумянена и тонкие губы её были слегка тронуты яркой алой помадой, но не одета, как обычно. На ней балахоном висел пышный ажурный пеньюар и на ногах – тапочки с белоснежной пуховкой.
– Будете делать, что я скажу, – и она, кряхтя и охая, полезла к себе в стол. Долго что-то искала и распрямилась, держа в одной руке топорик для мяса, а в другой обычную скалку.
Все молчали, как всегда в разговоре с ней. Несмотря на невозможный возраст для жизни и дряхлость, энергетика, исходящая от неё, заряжала и подчиняла.
– Ты и ты, – она указала крючковатым пальцем на самых сильных, по её мнению, мужчин, – ломаете двери, если он не откроет, и прикрываете меня.
– И запомните, – она строго посмотрела всем по очереди в глаза, – никто ничего не видел.
Сказала, как припечатала.
Первое, что пришло нам на ум, так это то, что она решила убить несчастного наглого дурака раньше, чем его прибили бы на каких-либо криминальных разборках.
Увидев наш испуг, она засмеялась, откинув голову назад, обнажив ряд ровных пластмассовых зубных протезов, приведя всех уже в неподдельный ужас:
– Болваны! Вы неисправимо глупы, – и устало добавила, – впрочем вы и сами об этом знаете.
Ловким движением отключила рубильник, свет погас и стало тихо.
Взяв топорик в правую руку, а скалку в левую, она, как «Свобода, ведущая народ на баррикады» с картины Делакруа, решительно пошла по коридору. Только вместо красного фригийского колпака якобинцев на голове Нины Арнольдовны красовался ажурный ночной чепец с двумя рядами оборок из-под которого торчали седые жидкие волосёнки. Мы сплочённо и молча двинулись следом к двери ненавистного всем нам соседа.
Нина Арнольдовна громко постучала скалкой в дверь.
Ничего не подозревающий любитель тяжёлой музыки, сразу широко её распахнул.
– С дороги! – громко и властно скомандовала воинственная старуха и несильно огрела молодого человека скалкой по плечу. Не дав ему опомниться, мы все ввалились в комнату и оттеснили, не на шутку перепуганного парня в угол. А наша «Марианна, олицетворяющая свободу Франции», а в данном случае – свободу нашей коммуналки, в развевающемся пеньюаре, рубила топориком для мяса музыкальный центр с колонками и сабвуфером, вкладывая в удары всю свою социальную ненависть, обиду на жизнь и пришедшую старость.
– В следующий раз так и тебя порешу, и на меня никто не подумает, – бросила она через плечо парню.
Устало добавила: «Впрочем, мне уже всё равно».
И скрылась в своей комнате, громко хлопнув дверью.
13.01.2019