Плыла по небу собака

               

- Поэтесса! - говорили про маму.

- Поэт! - поправляла Инга в ответ, трогала Иришку за волосы, убирала челку и невидимые пряди.

Всю жизнь свою Инга любила стихи, "С молоком матери", как говорится.
Бабушка Инги, баба Лида, Лидия Вениаминовна, в шляпке, как и полагается поэтессе, стала враз безмужняя: дедушка под старость переметнулся к заведующей комиссионного магазина. Иришка помнит, у них в доме абажур и проигрыватель пластинок, и дед брал её на воскресенье, угощал жирными конфетами в звенящих золотинках, а новая жена заставляла есть, говорила - "вечно голодный ребёнок".  Иришка ела все воскресенье, и, казалось, стол накренялся, от обилия тарелок, липких бутылок, бутыльков с под уксуса и тяжёлых ножей.
А бабушка не умела готовить и ели без ножей, их и не было, зато было много книг, а в книгах листочки засушенные, как для гербария, который так никогда никогда не собрали, иногда рецепты, как правило тортов, (которые никогда не пеклись), иногда деньги (трёшка), заначка мамина, за что бабушка маму ругала, потому, что  "деньги и книги несовместимы", но это дела давно минувших дней.

Инга одна воспитывала дочку, папа Арнольд только притворялся, что любит поэзию, тоже исчез, в "клубах голубоватого дыма". Растворился.
А бабушка - "угасла", "растаяла", говорили соседи и тетя Тома, потому, что без дедушки жить не могла, не хотела, и только перебирала желтые фотографии.
На похороны дед приехал с новой женой и никто не хотел с ней здороваться, но она оказалась бойкая и организовала похороны и поминки "по высшему уровню" и даже задружила с тётей Томой.

- Лидуся, - говорил пьяный дедушка, хлопал мокрыми ресницами. Но новая жена его трогала за плечи, нависала как абажур с бахромой, и он успокаивался.


                *****


- Ну подожди ты, - говорила Инга крутившейся под ногами Иришке, поднимала крышку, заглядывала в кипящее царство.

Иришка знала, что это ничего не значит, просто так говорит мама, когда к ней приходит рифма. Рифма эта спускалась маме с неба, может быть и по лестнице, матерчатой, мама её слышала, "чувствовала", а Иришка даже видела:  это была такая женщина, со множеством шляпок, зонтиков, на толстых кривых каблуках. Она ставила ногу на пол, в кухне и фыркала, осматриваясь.
У Инги-мамы часто собирались поэты, они курили и говорили только о ней, Рифме. Рифма капризна, знала Иришка, избирательна и не приходит к ленивым. И вообще, ведёт себя нагло, развалившись за столом, не скинув каблуки.
Когда мама совсем не видела Иришку, она брела к тёте Томе, соседке по коммуналке. Какие вкусные у тёти Томы булки! И молоко!
Но к тёте Томе приходил дядя Толя, и тогда тетя Тома Иришку не пускала. Просовывала булку в полурастегнутом халате, как-то смешно выпучив глаза.
Дядя Толя  тоже разваливался за столом, Иришка видела - не разувшись, и ей казалось, что они вместе с Рифмой, ходят "за ручку", невежливые и неряшливые.
(Это дядя Игорь говорил, что рифма у мамы "неряшливая", запомнила Иришка.)
А дядя Толя точно был не вежливый и никогда не здоровался, видела сама.

Иногда на крыльце Иришка раскладывала слово на буквы, например, скажет вслух - о д у в а н ч и к и - и буквы рассыпаются, разлетаются, или просто висят в воздухе, качаются, не торопятся соединяться, Иришка дула на буквы, и они отлетали, желтые и пушистые, но возвращались назад.

- Рифма. - Думала Иришка и смотрела на небо.

Небо дулось, темнело, сирень становилась розовой.

- Ира, домой! - кричала тетя Тома, высунувшись по пояс со второго этажа - у неё был большой бюст, и она с трудом "вкручивалась" назад.


                *********


- Не крутись! - говорит мама, помешивая в кастрюле. В облаках пара вырисовывается знакомая дурацкая шляпа, шарф и горбатый нос дедушкиной жены-комиссионщицы.

Иришка ломает хлеб и посыпает сахаром, наливает стакан воды и смотрит в окно - облака растянулись, стали похожи на длинную собаку, которая вот-вот потеряет свой хвост. А у мамы опять гости, значит съедят всю лапшу.
Особенно Иришке не нравился тонконогий, с зачёсанными чубом, дядя Игорь, он всегда ломается, перебивает маму, и гундосит- "Грязноваато, грязноваато".

"Дым коромыслом"- говорила тетя Тома про них. Ещё говорила -"Объедают".

- А хлеб с сахаром даже вкуснее, чем пирожное, - думала Иришка. Собака на небе совсем растянулась, а пасть ощерилась, и ухо разъехалось, отплыло, в сторону.


                ******


 Иришка и повзрослела как-то незаметно, мама Инга прозевала даже важные изменения, которые бывают  у девочек, и тетя Тома помогла, разъяснила и купила все, что необходимо.
От тёти Томы ушёл Анатолий и теперь Иришка спокойно пила кофе с молоком, с теми же волшебными булками, а тетя Тома изменилась, молчала, смотрела, стучала пальчиком по клеенке. Вообще все изменилось, и в стране тоже, мама потеряла работу, стала делать украшения из кожи, торговала в Доме Спорта, от которого спорта тоже не осталось, а только торговали.
Инга затесалась со своими брошками между шуб и кожаных курток.
Продавала, читала стихи. Её слушали тетки с протравленными волосами, фиолетовыми губами и в накинутых шубах, подкармливали её и даже стали заходить домой, с бутылкой коньяка. Мама пила и все так же читала.
Дома, на стене, портрет девочки-поэтессы, с большими влажными глазами.
Это Ника Турбина, ей всего десять лет, а она уже давно пишет стихи!
Иришка молча и восторженно на неё смотрела, но писать стихи не хотела.
Как-то поняла своим девчоночьим умом, что там где стихи - нет рядом мужчины, папы, дедушки, друга.
У мамы так и не было "друга", как говорила бабушка. А ведь дядя Слава ухаживал за мамой, и даже жил, переехал вместе со своей черепахой-мальчиком. Иришка с девчонками кормили ее морковкой. Но скоро уехал, наверное, ему не понравились картофельные очистки на столе. Они скандалили, и Иришка помнит, что мама кричала - " Суп в кастрюле! Суп в кастрюле"! - и плакала.
Черепаха прожила у них месяц, но потом за ней пришла незнакомая женщина, с оранжевыми губами и неприятной улыбкой, и сказала -
"Я за Тибальдом".
И мама отдала, и опять плакала, наверное, вспоминая крошечную черепашью головку, говорят, совсем глупую и равнодушную даже к ласке.  Но Тибальд реагировал и замирал, когда Иришка гладила его по прохладному панцирю. Иришка чувствовала это!я

И опять приходили эти женщины с коньяком, свёртками, конфетами, показывали золотые зубы, обдавали сладким запахом, и опять посиделки до утра, ловкий звон стопочек, фужеров, стаканов. В доме запахло колбасой.

Раз мама утром не вышла на кухню, и Иришка пошла, в спальню - мама лежала с томиком Ахматовой, на странице 33.
Стихи для Инги закончились.


Маму похоронили. Примчались дед и Глава комиссионки, старая, горбоносая, помогла с поминками, привезла Иришке почти новые свитера и джинсы.

- Вечно голодный ребёнок,- повторяла она, сидя на поминках, сбоку,
- добавляя в тарелку пюре и жареную оранжевую рыбу.

- Доча, - говорил дедушка, хлопал мокрыми ресницами, и горбоносая подходила, с потрепанной бахромой, и трогала за плечи.

Она забрала у Иришки гору украшений, сказала, выставит в своём магазине.


После похорон, в дверь позвонили - на пороге стоял Арнольд. Иришка разглядывала его и большого плюшевого медведя с болтающейся биркой.

- Поздно, - сказала Тетя Тома, и захлопнула дверь.


                *****


Иришка говорила "Папа", варила супы и драила квартиру, правда папа иногда пил, и тогда путал её с мамой, плакал, просил прощения.
Один раз Иришка чистила сервант, (много чего набилось в ящиках), и нашла фотографии,  бабушки, и деда. И книжку, Ахматовой, Анны.
Иришка открыла, страница -33.

Вечером она бежала к Витьке с томиком Ахматовой.

- Ты послушай, - говорила она, и читала, читала..

Витька слушал, думал о чем-то своём.
По небу плыла собака,  длинный хвост её отделился, крутился, как- будто радовался, а красавица-Рифма в роскошном шарфе, держала в руке изящный кожаный поводок.