Где наши герои считают потери, Митр опять хватается за оружие,
а Феранор примеряет на себя роль убитого витязя и это его, понятно,
не радует.
Утро наступило внезапно, как будто специально дожидалось момента, когда Феранор закроет глаза. Оно обрушилось на глаза яркими солнечными лучами, оглушило гомоном проснувшихся верблюдов, затрясла за плечи руками Агаолайта.
— Проснитесь, хеир!
Капитан распахнул глаза, нелепо взмахнул руками и свалился с плоского камня на котором уснул.
— Вы приказали вас разбудить на рассвете!
— Кьялин…
Знаменосец отошёл в сторону, терпеливо дожидаясь пока шеф протрёт глаза и приведёт себя в порядок. Ждать пришлось недолго.
— Как прошла ночь? — первым делом спросил Феранор.— Что с пл… раненными?
— Живы,— Агаолайт сделал вид, что не заметил оговорки.— В остальном наши дела хуже. Мы потеряли всех рабов. Из эльдаров остались Вы, я, Бальфур и Дайгон, который нёс дозор на храмовой пирамиде. Сафуадов — восемь, считая вашего приятеля царевича. Слуг и караванщиков не больше десятка — дикари их покрошили изрядно, но проводник цел, хотя ранен.
— Цел, это хорошо,— Феранор сощурился, всё как следует обдумывая.— Подведем итоги. Нашей первейшей целью было найти летопись — она в наших руках, теперь с ней надо вернуться обратно. Если Аримэль…
Тут Феранор скривил рот, будто пробовал что-то до отвращения кислое.
—...Имел другие задачи, то унёс их с собой в Хайлаэнэ.
— Митрасир и его воины,— продолжил он после небольшой паузы.— Должны получить плату. Им обещана часть золота, но повторно пускать их в Сокровищницу я не рискну. Кто знает… кхм...
Он оборвал себя на полуслове, смущённо кашлянул.
— Ну, значит, остаёмся только мы,— пожал плечами Агаолайт.— Но всё мы не унесём.
— Перед тем как всё началось атраванцы стащили свою добычу в общую кучу. Набьём из той кучи по полному мешку каждый — этого хватит умилостивить шаха.
***
Прежде всего они позаботились о погибших.
Ийланов крючьями оттащили подальше и оставили на поживу стервятникам. Для сафуадов и караванщиков последним пристанищем стал дальний резервуар водохранилища. Мертвецам придали сидячее положение, привалив к стене, прочли короткую молитву и засыпали песком и камнями. Эльдарам полагалось обрести покой вернувшись в свой Хайлаэнэ. Для этого их обычно клали на корабль или плот, который поджигали и пускали по течению. Ничего подобного под рукой, разумеется, не было.
Очень вовремя Феранор вспомнил о храмовой пирамиде.
— Сложим убитых на её вершине,— решил он.— Не река, но всё равно ближе к Таэ…
Тела подняли, уложили на политый маслом хворост. Рядом с каждым положили его оружие — меч, лук со стрелами и копьё. Аримэлю в руки вложили волшебный жезл.
Феранор постоял над ним минуту, думая, не сказать ли чего на прощание, но на ум ничего не шло. Да, его отношения с сенешалем волшебницы не ладились с первых дней. Бледный беловолосый эльдар был невыносим, вызывал отвращение… но всё-таки он служили Эльвенору.
Так ничего и не сказав, он взял из рук Агаолайту факел и собственноручно поджог хворост. Пламя вспыхнуло, загудело, жадно облизывая тела.
Когда мрачный, но необходимый долг был выполнен — солнце успело перевалить за полдень. Эльдары вернулись в подземелье и занялись летописью. Из-за размеров она не проходила целиком через дыру и её резали на листы. Листы потом скручивали в плотные рулоны, оборачивали в холстину и связывали вместе и укладывали штабелями.
Золото и самоцветы доставали уже после заката, когда по периметру лагеря запылали костры. Их ссыпали в сундуки, которые вытаскивали из зала сокровищницы и передавали сафуадам. Те уже поднимали их на поверхность.
Феранор трудился вместе со всеми. Возвращаясь за следующим сундуком, увидел Агаолайта спешно прятавшего за пазуху небольшой, но туго набитый мешочек.
— Я уже не молод,— ответил на упреждение он.— Пора задуматься о будущем. Я вижу его где-нибудь под Турл-Титлом. В собственном имении с винодельней…
— Почему именно там? Есть замечательные виноградники и в Эльвеноре…
— В Эльвеноре всем заправляют лорды Домов. Земля принадлежит им, а выкупить её…— Агаолайт покачал головой.— Я не унесу столько золота, чтобы выкупить маленький клочок хоть у того же Беренеля. Разве что стать арендатором. Буду жить с их милости, если захотят. А не захотят, так не станет у меня ни имения, ни винодельни. Нет. Если где и можно жить, чтобы не гнуть спину, не пресмыкаться перед сильными, то лишь там, в Республике Трёх Городов.
— Оставить Эльвенор ради кучки грядок? — Феранор знал своего знаменосца достаточно чтобы понять — тот не шутит.— Ну не знаю. Как-то оно… дико.
— Не обязательно огородничать. Турл-Титлу нужны и воины.
— А как же наш Долг, Отечество, как же наша земля? Кто защитит её от разорения орками и варварами?
— Хеир, я не рассказывал вам, как оказался в Турл-Титле?
Феранор покачал головой, присел на край сундука, смахнув с него пыль. Агаолайт последовал его примеру, оседлав большой камень.
— Пятнадцать лет назад мой рокментар перебросили в Республику, к Азарису. Его князёк набрался наглости ограбить морской караван лорда Беренеля. Пустил на дно десяток кораблей вместе с командами. Несколько сотен перворождённых, в основном из младших семей, отправились кормить рыб. Мы были полны решимости вытащить из дворца семью этого разбойника, его слуг и прихвостней, и утопить их в Азарском заливе. Словом, сделать всё, что они сделали с незнатными пленниками. Кровь братьев прощать нельзя.
Мы простояли под стенами месяц, но ничего не произошло. Князёк пришёл в Хайтаэр босой и с мечом на шее, принёс клятву верности, а главное заплатил немалые отступные, после чего убитые им витязи были благополучно забыты. Лорд Балиан стал богаче, а Алтаниэль задёшево приобрела цепного пса, которого в том же году натравила на орков. С тех пор все разговоры о Долге и Самопожертвовании перед Эльвенором вызывают у меня смех.
К тому же, он тоже земля перворождённых — бывший Элвиннатар…
— Милорды! — их окликнул улан… кажется, Дайгон…— Не сочтите, что жалуюсь, но почему тяжести таскаю я один?
Агаолайт подскочил. Схватил массивный сундук.
— Знаете, кого вы напомнили мне? — спросил Феранор, берясь за ручки с другого края.
— Кого же? — Агаолайт вскинул брови.
Выдох. Рывок…
— Катмэ…— просветил Феранор, перехватывая руку.— Искушавшего Рэндэримана в дни когда тот был обижен на Создателя. Что стало в итоге — мы знаем.
— Так в итоге Рэндэриман приплыл в Амалирр,— пропыхтел Агаолайт, краснея с натуги.— Получил себе целый мир, не шевельнув пальцем. Чем плохо?
Они вынесли сундук за пределы сокровищницы. Бухнули на каменный пол, взметнув облачко пыли. Вернулись назад.
— Только не думайте, что я искушаю вас,— заговорил знаменосец.— Хотя сравнение с Катмэ мне льстит!
— Я — пошутил. Возьмите вон тот сундучок. Я пройду, посмотрю, может, найду ещё чего интересного.
Феранор повернулся, собравшись уходить, как в спину его прилетел вопрос знаменосца.
— А сами вы чего бы хотели, хеир?
— Чего хочу я? — капитан остановился, задумавшись.
Думал не долго.
— Славы. Богатства. Хочу, чтобы меня, наконец, заметили! Мне надоело, что на меня смотрят как на портового попрошайку. Не хочу сказать ничего плохо о Бальфуре...— Феранор невольно посмотрел по сторонам, будто опасался, что тот мог его подслушать.— Он хороший, толковый юноша, но воин из него никакой. Однако это не помешало ему получить на плащ кант ревнителя. А разве я не достоин канта?! Три поколения моих предков не занимались ничем кроме войны. Я сам взял в руки меч, когда он ещё играл в прятки с мамкой! Я служу Отечеству в самом опасном месте Эльвенора. А сколько паломниц я спас гоняя орочьи шайки на Сильванне?! Но кому есть дело до границы?
— Никому,— сочувственно вздохнул Агаолайт, примериваясь к ларцу, размером с его руку.— Для Лордов мы — пыль.
«Всё изменится,— подумал Феранор.— Когда рядом будет Талиан».
Вспомнив о возлюбленной, но вспомнил, что так и не подобрал ей подарка.
Он поднялся на террасу, обошёл её, заглянул в несколько комнат, порылся в сундуках...
Выбор его остановился на небольшом, но затейливом перстне с изумрудом, в цвет глаз Талиан и диадеме из белого золота усыпанной жемчугом, казавшейся морской пеной на гребне волны. Такое украшение должно подчеркнуть лёгкость и изящество его возлюбленной.
Он собирался уходить, как вдруг, увидел тусклый мерцающий отблеск в одной из комнат. Заинтересовавшись, он пошёл на него, высоко подняв факел. В комнате обнаружился ряд высоких зеркал в узорчатых рамках. Большинство так заросли пылью, что походили на пустые картины. Только в одном, сквозь слой грязи отражался свет факела. Капитан подошёл к нему, мазнул пятернёй по поверхности. Наверное, это были очень старые зеркала, потому, что вместо привычного стекла, он увидел матово-чёрную поверхность похожую на отшлифованный обсидиан. В ней как в спокойной воде отражались мутные очертания лица Феранора. Вверху, на оправе, где обычно ставил свою подпись мастер-зеркальщик, красовалось имя Аримголлин».
— И к чему ты здесь? — философски спросил он.
Он потрогал оправу, надеясь найти в ней ответ, как вдруг очищенная от пыли полоска блеснула яркой зеленью. Феранор подпрыгнул, едва не выронив факел. Из зеркала на него изумлённо смотрели чьи-то миндалевидные зелёные глаза с тонкими сеточками морщин в уголках. Несколько секунд и видение пропало, растворившись в обсидиановой черноте.
Капитан ахнул, бросился к зеркалу, принялся обтирать его полой своего плаща, правда, не зная зачем. Неизвестный обладатель зелёных глаз больше не показывался. На Феранора смотрело его собственное отражение — тусклое, смутное, способное передать лишь очертания силуэта.
— Что ты такое?
Он осторожно дотронулся до поверхности кончиками пальцев, прислушался к ощущениям. Наличие в предметах Магии всегда ощущалось по-разному: приятной теплотой — если чары были благотворными; лёгким покалыванием — если они не несли ни прямого вреда, ни пользы; если тянуло неприятным холодом — её брать в руки не стоило.
Зеркало было абсолютно мертво.
В итоге он решил, что увиденное ему показалось, от усталости или от витающего в сокровищнице колдовства. Может это снова проявление охранных чар?
Не зная ответа, Феранор предпочёл уйти. Об увиденном не рассказал никому.
***
Было Холодно. Люди и эльдары спали, завернувшись в плащи и тёплые одеяла. Жарко горели костры, их отсветы наполняли пространство лагеря зыбким красноватым сиянием. За границей освещенного круга прохаживался часовой, положив на плечо пику.
Не спал Феранор. Он сидел возле костра, задумчиво помешивая угли прутиком. Иногда он вскидывал голову, с испугом смотрел на летопись словно та могла куда-то пропасть. Успокаивался, возвращался к созерцанию языков пламени. Очами своей души в их пляске ему виделось будущее. Как высокомерный лорд Эрандил мучительно подбирает слова пытаясь оправдаться за свой предыдущий отказ, как его сын скрипит в бессильной злости зубами, а прекрасная Талиан — ослепительно белоснежная — поднимается с ним на Священный Холм.
Не спал Митр. Царевич сидел на свёрнутом войлоке, скрестив ноги и привалившись спиной к набитым вьюкам, глядел в небо. Голову он обернул влажным куском ткани, пряча две шишки — на лбу и затылке. Ту, что на лбу, Феранор уверенно заносил на свой счёт.
Феранор поворошил угли, взметнув сноп ярких искр, посмотрел на товарища.
— Чего не спишь?
— Не спится,— просто ответил Митр.— Мысли всякие лезут на ум. Кид ин-Алу ным Алал…[1]
На время повисла тишина, нарушаемая лишь треском костра.
«Переживает свою ошибку,— подумал Феранор, глядя на царевича сквозь пламя.— Он сам взял с собой орка, сам пригрел на груди змею. Вероломное племя… проклятая кровь. А ведь я предупреждал его, предупреждал!»
Осознание собственной, пусть и давней, правоты грело Душу. Он гордо вскинул подбородок, выпрямил спину. Сказал:
— Вы, люди, никогда не слушаете добрых советов, а потом жалеете о содеянном. А ведь я предупреждал держать того полукровку подальше.
— Астар-Аллу, Феран,— вздохнул Митр.— Из бури он пришёл и в бурю ушёл. К чему вспоминать о нём?
— Хотя бы потому, что он нас предал. На его руках кровь моих перворождённых! — и, подумав, добавил. — И твоих людей!
Митр вскинулся, сверкнул на него глазами, топорща тоненькие усы.
— Пусть право судить и карать останется за Всевышним! Я не хочу говорить о том.
— Как это удобно,— процедил Феранор.— Переложить всё на Солнцеликого…
— Чего ты хочешь? Справедливости?! Так возьми меч и убей меня.
— Зачем? — оторопел Феранор.
— Потому что вчера я бы тебя убил, получи такую возможность!
Феранор открыл рот, попытался что-то сказать, не смог и стиснул зубы, не желая выглядеть кретином.
— Но…— выдавил он, наконец.— Ты же был под действием чар!
— А ты уверен, что они ослабли? Я слышал, что проклятия прилипают к людям как патока к пальцам и долго ждут своего часа. Не боишься, что я зарежу тебя во сне?
Феранор нахмурился, переложил дымящийся прут из одной руки в другую, будто не знал куда деть. Он чувствовал себя дураком, или где-то близким к нему.
«Он просто пугает меня. Хочет, чтоб я схватился за меч… но зачем?! А может он мстит мне? Мстит за то, что я прикончил его соплеменников? Катмэ! Но я ведь тогда не знал! Я не понимал, что с ними!»
Костёр трещал, ветер разносил яркие искры. Где-то в темноте, за освещённым периметром под сапогами часового мерно шуршал песок.
— Ночью я видел сон…— вдруг заговорил Митр, очень тихо.— Что иду к трону дяди, кругом убитые люди, а сабля моя в крови…
Он вздохнул, встал и ушёл, а вместе с ним у Феранора ушли гнев и обида. Вместо них осталась неловкость и стыд на собственную недогадливость…
***
Утром они затушили костры, собрали лагерь и покинули Аль-Амаль, он же некогда Амаэль — последний город эльдаров в Риенлисете.
Караван привычно растянулся в колонну. Место впереди занял проводник. За ним, следовали сафуады с Митром во главе. Гружёные золотом верблюды мерно ступали, высокомерно задирая уродливые головы.
Отряд Феранора замыкал караван. Из одиннадцати эльдар, бывших в нём в начале путешествия, осталось трое. Раненный Бальфур ехал на верблюде, в маленьком передвижном шатре, ранее принадлежавшим Аримэлю, знаменосец Агаолайт и рядовой воитель по имени Дайгон льен’Касстар из Дома «Лунного Волка», двигались сразу за Феранором. Неожиданно Дайгон запел.
Tри ворона сидели в ряд
И черен был у них наряд.
Спросил один неторопливо:
— Где нынче будет нам пожива?
— Вон там на берегу крутом
Убитый витязь под щитом.
Атраванцы притихли, прислушиваясь. У Дайгона оказался неожиданно хороший голос.
«Убитый витязь под щитом,— мысленно повторял Феранор.— Враги подстерегли его почти на пороге родного дома. Когда он уже видел возлюбленную в окне, представлял как будет заключать её в объятия и целовать. Я ведь тоже могу оказаться тем витязем. Могу погибнуть в пустыне, утонуть в море и тогда прекрасная Талиан оденет траур вместо свадебного венца...»
Он тряхнул головой, прогоняя наваждение.
«Ах, да что там! Рука не дрогнет — Таэ не подведёт! Я вернусь. Вернусь и сыграю такую свадьбу, что все враги и недоброжелатели позеленеют от зависти!»
***
Шёл десятый день с того момента когда караван покинул руины и тридцать четвёртый день всего похода.
Феранор уютно покачивался в седле. Из разговоров с Митром он знал, что они уже не далеко от селения балов — того самого, где караван останавливался идя к Амаэлю. Его внимательный глаз замечал что сыпучие песчаные склоны некоторых дюн укреплены решётками, сплетёнными из лозы. Пора бы уже им повстречаться с дозорными, услышать несомый ветром собачий лай…
Животные в караване чуяли близкую воду, лошади с шумом втягивали воздух трепещущими ноздрями, всхрапывали и волновались, верблюды ревели и ускоряли шаг без команды.
Они обогнули косой край дюны и увидели неказистые домишки, почти сливающиеся с пустыней. Среди них не было никого. Ни души! Пустовал и оазис, с чахлыми грядками селян, и место возле колодца, зато на крыше бетеля сидели, заметные издали, несколько больших чёрных грифов.
Митр с чувством и очень проникновенно помянул Алала с его железными рогами, стеганул коня, поскакал вперёд. При его приближении, падальщики захлопали крыльями, лениво поднялись в небо.
Влетев на площадь, он пустил коня шагом, объезжая храм. За храмом остановился совсем. Там его нагнал Феранор. Следом подтянулись и остальные воины.
Все увидели, что двери бальской молельни распахнуты, ветер гоняет внутри сизую пыль. На песке белело несколько дочиста обглоданных верблюжьих скелетов.
Митр повернулся в седле, выразительно глянул на сафуадов. Что делать понятно было без слов. С гиком и топотом отряд разъехался, шаря между домами.
Феранор углядел торчащую из песка стрелу, подъехал, спешился. Показал находку царевичу.
— Это не разбойничья,— определил тот.
Его отвлекли. Начали подъезжать с докладами сафуады.
Домашняя утварь на месте, в печах — высохший хлеб, в амбарах мешки с просом и ячменём.
— Что произошло здесь? — озвучил всех терзавший вопрос Феранор.— Куда делись все люди?
— Йиланы,— прошипел Митр сквозь зубы.— Взрослых убили, детей забрали с собой.
— Зачем?
— Эти дикари не размножаются как нормальные люди. Они не рожают своих детей, а предпочитают забирать чужих. Кормят их человечиной и растят в людоедов вроде себя...
— Это не ийланы, господин— подъехал к ним проводник.— Кто угодно, но не они.
— Тогда кто?
— Иди за мной. Покажу...
Он говорил на своём тарабарском наречии и Феранор, проведя в Атраване больше месяца, понял от силы слова два-три. Но смысл сказанного уловил. Догадался без перевода.
Он повёл их из кишлака к источнику, обрамлённому камнем кольцу, достаточно широкому чтобы в нём можно было поместить лошадь. Тяжёлая, сколоченная из пальмовых стволов крышка, как-будто в забывчивой небрежности была сдвинута в сторону. Ветер нанёс внутрь изрядно песка и вода была мутноватой. В воздухе висел приторно-сладкий запашок. Жирные мухи с недовольным гулом, поднимались от брошенных корзин с гниющими финиками, но воняли не фрукты.
Проводник знаком попросил помочь ему, навалился грудью на крышку.
Феранора понял, что обнаружил пустынник. Увиденное не стало для него неожиданностью, но всё равно с трудом сдержал рвотный рефлекс.
Они сидели у дальней стенки, тесно прижавшись друг к другу. Две женщины в белых бесформенных платьях. Их лица распухли, оплыли, в глазницах роились мухи.
— Ийланы не бросают еду,— сказал пустынник.
Под ногами его хрустели черепки битой посуды.
По рядам полетел испуганные ропот — как будто ветер всколыхнул высокую траву. Люди попятились, наступая друг другу на ноги, демонстрируя перед собой фигуру из сжатого кулака и отогнутого среднего пальца.
— Аддо на хуз! Саракаш! Аддо на хуз![2]
Феранор сглотнул подкативший к горлу ком, отвернулся. Он никогда не был излишне сентиментальным. У него не было причин о ком-то здесь горевать. Среди этих варваров нет ни его друзей, ни знакомых, так почему же ему сейчас на столько не по себе?
В памяти почему-то всплыла девчушка, с детской радостью махавшая ему вслед рукой.
«Может, вон та несчастная, пониже ниже ростом это она?»
***
— Господин, посмотрите на этих несчастных, да смилуется Алуит над их Душами! — казалось, во всей пустыне нет ничего, что способно поколебать спокойствие проводника хаммадийца.— На них нет ни единой раны. Они обнимали друг друга. Это значит, что смерть их настигла внезапно. Быстрая смерть, но страшная
Митр потёр подбородок. Конь под ним, чуя мертвечину, встревожено всхрапывал и переступал ногами.
— Господин, взгляните на щёки. Видите там покрытую высохшей коркой дорожку? Это всё, что осталось от глаз.
— Глаза могли выесть насекомые! — царевич тряхнул головой.— Или вырвали дикари! Ослеплённых женщин кинули сюда, позволив умереть от ран!
— Это не дикари и не грабители, агыз,— повторил пустынник упрямо.— Я уже видел подобное. Один мой друг, который тоже это видел, рассказал мне, что слышал от своего отца, а тот от деда своего друга, что когда Саракашу нужны новые рабы, он выпускает к нам своих слуг. Они подстерегают путников и караваны и через глаза вырывают их Души из тел. Их они уносят с собой чтобы превратить в зайданов. Пусть покарает меня Аллуит, если я лгу! Дальше этой дорогой идти нельзя. Беда будет.
Митр выпрямился, поджал губы, положил руку на плеть.
— Повелитель Судеб неспроста соединил наши дороги с чёрными тропами Саракаша,— продолжал хаммадиец, глядя на царевича снизу вверх.— Всевышний остерегает нас. Нельзя возвращаться этой дорогой! Где Саракаш там и Гюлим, а где Гюлим там и Минра, и Анахатт и другие дэвы, да будут прокляты Аллуитом их имена!
Он говорил, не замечая ни опасно сузившихся глаз царевича, ни багровеющего лица, ни хищно раздувающихся ноздрей.
— Нагрузим одного из верблюдов золотом и прогоним в пустыню. Он отвлечёт дэвов и они не заметят, какой дорогой мы пойдём! Иначе нельзя, господин. Беда настигнет нас хоть в объятиях жены, хоть на пороге бетеля…
— Трусливый шакал! Вшивый курдюк! — рявкнул царевич, замахиваясь кнутом.— Я платил золотом чтобы ты указывал дорогу, а не пугал меня байками! Или может ты женщина прилепившая бороду мужа?!
Хаммадиец содрогнулся, отскочил на шаг, прижимая ладонь к свежему рубцу на щеке. В глазах его разгорался огонь ярости, но он не был столь глуп, чтобы выказывать её при царевиче.
— Можешь засечь меня до смерти, господин…— голос его дрожал.— Но беду это не остановит…
Митр бросил плеть, с певучим звоном выхватил саблю. Взмахнул, но не ударил. Кто-то перехватил его руку. Он стремительно обернулся. Его помутневший от бешенства взгляд впился в холодно-зелёные глаза Феранора.
— Пусти!
— Что он такого сказал? — спокойно спросил эльдар.
Он выразительно зыркнул на проводника. Тот понял, взглянул с благодарностью и быстро убрался подальше.
— Этот… shipazi… вздумал пугать меня!
— Я слышал, он повторял «саракаш». Забыл, это какой-то ваш царь или…
— Не наш! — отрезал Митр.— Он правил царством к северу отсюда, полтысячи лет назад, но верблюжатники до сих пор связывают с ним все беды.
Он с лязгом вложил саблю в ножны, позвал своего помощника из сафуадов.
— Артабан! Приказываю вырыть яму и похоронить несчастных. Ночевать здесь не будем.
[1] Я прихожу к Создателю от Зла (первые слова атраванской молитвы)
[2] Фраза переводится как «уходи в пустыню», а известный жест отвращает Зло.