На последнем этаже замученной временем девятиэтажки в малогабаритной квартире жили давно привыкшие друг к другу муж и будущая вдова.
У него был любимый гараж, а у неё новозеландский попугай Ломброзо. Откуда в глубоком российском захолустье взялся чудо-попугай, не знал ни один из их соседей. Но о его безумном сочетании несочетаемых красок ходили легенды.
Изредка, попугай распушал длинный хвост, бил себя по бокам резными крыльями, кивал горделиво выгнутым клювом и, пуская среди перьев волны радужного металлика, хрипел мотивы своей далёкой родины. В остальное время он был предельно флегматичным. Перо попугая в ближайшей школе приравнивалось к пяти стеклянным шарикам.
В углу комнаты, под потолком висела клетка из толстых витых прутьев. Но запирать в неё Ломброзо считалось в семье дурным тоном.
Детей супруги не нажили и, когда попугай вылетел в открытую балконную дверь искать себе пару, переживали разлуку так, как сходят с ума родители единственного сына, впервые не вернувшегося ночью домой.
«Говорила я тебе, застекли балкон!» - сверлила жена мужу мозг, но тот кисло отмахивался и уходил в местный парк искать попугая.
Шли дни. Супруги уже подумывали о вознаграждении, но сколько бы не блудили подросшие сыновья, они всегда возвращаются к кормушке.
Вернулся и Ломброзо.
Он сел на край ржавого козырька над балконом и терпеливо ждал, пока его заметят.
Первой крылатого любимца увидела мамочка. Она вытолкнула муженька на балкон и умчалась наводить марафет в большой, украшенной цветными ленточками клетке.
Хозяин дома встал на скрипнувшую табуретку, потянулся к сынку, но, словно в дешёвом хорроре, ему не хватило до попугая каких-то сантиметров. Ноги сами встали на перила.
Как и всё в этом старом доме, перила с расшатанной психикой очень устали от долгой жизни. Дотянувшись до Ломброзо, мужчина улыбнулся от радости маленькой победы и горделиво расправил плечи. Перила качнулись. Попугай захлопал крыльями, его папаша – руками. В следующий миг Ломброзо взлетел обратно на козырёк, а бедолага, охнув, кувырком полетел к земле. Набрав скорость, он задел головой балкон второго этажа, и его череп лопнул, обрызгав чужое имущество серо-розовой жижей. На асфальт упало уже мёртвое тело.
Вдова рыдала сорок дней. Внешне невозмутимый попугай внутри негодовал – летать по квартире ему запретили. Стеклить балкон было уже некому.
Но слёзы кончаются, боль стихает, а жизнь в её рутинной суете и не останавливается. Отшумели поминки. Вдова прибиралась в квартире и размышляла, что ей делать с вещами нежданно почившего супруга.
В дверь позвонили. Тяжело вздохнув, хозяйка пошла открывать. Нескончаемая череда соболезнований от соседей и малознакомых жителей их небольшого городка ей порядком надоела.
На пороге стояла уже немолодая чета соседей со злосчастного второго этажа. Вдова приготовилась выслушать печальные слова поддержки, но парочка молчала и как-то нерешительно мялась. Наконец, когда тишина перетекла в неловкость, мужчина басовито поздоровался и, не глядя в глаза монотонно забубнил:
- Вы нас, конечно, извините, мы всё понимаем, горе и траур, но вы и нас поймите, войдите в наше положение, мы больше месяца терпим, не идём, не беспокоим вас. Но надо же и совесть иметь…
- Что случилось-то? – не поняла вдова.
- Случилось! – неожиданно резко взвизгнула женщина. – Вы мозги за собой убирать-то будете? Ни покурить, ни за вещами на балкон не выйти!
Вдова сжала побелевшие губы и пошла в ванную за тряпкой. Из комнаты хрипел свою песню Ломброзо.