Медленно прихожу в себя. Первым возвращается слух, а вернее невыносимый звон в ушах. Веки не слушаются меня, напрочь отказываясь повиноваться командам. По телу вновь, как в прошлый раз разливается боль, вот только в этот раз она куда сокрушительнее. С трудом открываю глаза, и перед взором предстаёт белая палата. Запястья мои плотно прикованы к кровати кожаными ремнями. Голова разрывается. Сознание пронзает ужасающая мысль: где я?
Последнее что я помню — то, как мы бежали по полигону к самолёту вместе с Каином, Лейлой и молодой медсестрой. Как же её звали? При каждой тщетной попытке восстановить события, мне становится всё хуже. Паника захлёстывает меня, как цунами. Что было потом? Что произошло на полигоне? Думай, Рик, думай! Помню Громова и Рокоссовского. Они были там. С нами.
Нас окружили. Нет. Нас взяли в плен. Каин. Где он и девушки? Мы в России. От того я связан и на кушетке. Спасаться. Я должен спастись. Как я сразу не понял этого? Чувствую себя отупевшим, возможно это какие-то транквилизаторы. Изо всех сил я начинаю выдёргивать руки из манжет и жалобно визжать. Всё происходит словно в замедленной съёмке, я двигаюсь, но до чёртиков медленно, рвусь из пут, но ощущаю, что этого ничтожно мало.
Кто-то приближается, я слышу шаги. Медики. Я должен сопротивляться до последнего. Не сдамся. Нет. Настырно продолжаю свои действия, как вдруг звон в ушах уступает место до боли знакомому и успокаивающему голосу:
— Тише, успокойся, ты дома, всё хорошо. Ты дома, Рик, всё в порядке, сынок.
Я долго пытаюсь сообразить кто передо мной, но на подсознательном уровне подчиняюсь отданной команде о спокойствии. Тупым взглядом всматриваюсь в черты лица человека, сидящего передо мной. Знакомый голос и родная внешность. Я впадаю в ещё большую панику. Что со мной не так? Как я мог не узнать родного отца?
Он успокаивающе гладит меня по волосам, сидя в изголовье кушетки. Серо-голубые глаза обеспокоено вглядываются в мое лицо. Как много чувств смешалось в них. Они переполнены такой же паникой и страхом, как, наверняка, и мои, едва скрываемая жалость и чувство вины печальными отсветами поблескивают в тусклом свете штатного ночника. Лишь только гнев полыхает в его глазах. Он бы собственными руками разорвал всех, кто к этому причастен, я знаю это, как никто другой. В детстве всегда так было, когда Кайл серьезно задевал Каина и отец решительно вставал на защиту брата.
Девингем. Что с ним? Спасся ли он? Почему я ничего не помню? Надо узнать.
— Где Каин, с ним всё в порядке?
Сам изумляюсь своему голосу. Он до невозможности охрип, а речь заторможена донельзя. Кажется, что я произносил эту фразу вечность. Злюсь, моя медлительность и тупость доводят до ручки. Всё тело ноет, мозги отказывают, при этом явно пытаясь покинуть черепную коробку с небывалым аншлагом, иначе я не могу объяснить беспредельные головные боли. Кожа саднит, от нескончаемого желания чесать всё, что попадётся под руки, я буквально напоминаю себе чесоточного.
— С ним всё в порядке. Ты не помнишь?
Отрицательно мотаю головой. Последнее, что сохранилось в памяти, это то, как мы вышли на маленький полигон и нас окружили шпионы Громова. После этого моё сознание будто отключили, ни одна, даже крохотная деталь не задержалась в моей памяти. Как только я начинаю напрягать извилины, копошась в задворках разума в поисках воспоминаний, натыкаюсь на беспощадный натиск пульсирующей боли и издаю сдавленный скулящий стон. Нет, лучше не буду думать. Мне срочно нужно обезболивающее.
Отец молча извлекает из кармана мобильный и куда-то звонит. Не берусь гадать, мне всё равно. Сейчас меня донимают далеко не вопросы, а собственное разбитое состояние.
— Не спишь? Рик очнулся, что-то мне подсказывает, что самочувствие у него крайне неприятное. Сообщи Каину, он тоже нервничает. Жду.
— Ким?
— Да, она просила сообщить, когда ты придёшь в сознание.
— Долго я лежал?
— Почти два дня.
— Мама, наверное, в панике.
— Не она одна. Ольга места себе не находит,с тех самых пор, как Джейсон доложил что ты попал к русским. Каин винит себя напропалую, говоря о том, что если бы он тебя не отпустил одного, то всё было бы в порядке. Я уже миллионы раз пожалел, что своими руками отправил тебя туда. Нельзя было идти на поводу у Джейсона. Я чуть не погубил собственного сына.
— Каин бы погиб, если бы пошёл со мной. Я говорил ему об этом. А ты не мог знать наперёд, что случится в этой миссии. Никто из нас не застрахован.
На самом деле, в глубине души, я виню Отца в произошедшем. Но понимаю, что другого выбора не было ни у кого. Я никак не смог бы всю жизнь отсиживаться в Штабе. Отец не знает о той «свинье», которую мне заботливо подложили. Но сейчас я не стану об этом говорить. Нам обоим как никогда нужно спокойствие и расслабление. Изматыванием нервов никому не помогу сейчас, да и хочу твёрдо стоять на ногах в момент разбора полётов на совете. Клянусь, Найт ответит за всё.
— Нельзя было сталкивать вас с Громовым… Он пока слишком опытен для тебя.
— Не в этом дело. Я потом тебе расскажу обо всем, сейчас нет сил.
— Как ты?
— Паршиво.
Я не успеваю договорить, как дверь в палату открывается, и в помещение буквально влетает обеспокоенная Ким. Следом за ней на пороге появляется Оля. Время расплаты настало, разнос мама устроит пышный.
— Слава Богу, ты пришёл в себя! — обнимая меня и заливаясь слезами, тараторит Ким.
Боль пронзает всё тело, тягучей и непрерывной волной пробегая по нервным окончаниям. После того, как Ким расстёгивает манжеты на моих руках, я пытаюсь занять сидячее положение, но она останавливает меня. Оно и к лучшему, у меня даже на это нет ни малейших сил, руки и ноги словно налиты свинцом. Рыженькая мнётся в стороне, время от времени смахивая со щёк тщательно скрываемые слезы. Вот только их не хватало. Тихо, словно мягколапая кошка, она подходит к кушетке с противоположной стороны от Ким. Молча вглядываясь в моё лицо, она присаживается на самом краю. Я безумно соскучился по ней.
Превозмогая собственное изнеможение, я поднимаю ладонь к её щеке и сбитыми в кровь костяшками пальцев смахиваю с неё слезинку. Руку начинает трясти от напряжения. Чёртов ток, ненавистный Громов, проклятая пустыня. В ближайшее время я не смогу даже обнять Олю.
— Все нормально. — в тщетной попытке ободрить всех, выдавливаю из себя слова.
— Это нужно обязательно проверить. — с нескрываемой тревогой в голосе, вклинивается Ким. — Твоё состояние внушает мне серьёзные опасения. Что с тобой было? Расскажи нам, подробно, чтобы я могла адекватно оценивать возможные травмы.
— Особо нечего рассказывать.
— Врёшь и не краснеешь? — с порога оговаривая меня, в помещение входит Каин. — Понадобилась бы тебе в таком случае наркота?
— Ну что же ты делаешь…
— Мама все равно уже в курсе, если ты об этом. Я свою долю пряников получил, твоя очередь.
— Спасибо, мне именно их и не хватает сейчас.
— Рассказывай, мне нужно знать. Постарайся описывать возможные травмы подробно.
Делаю глубокий вдох, мне безумно не хочется вновь окунаться в этот ужас. Вариантов нет, Ким права. Одному богу известно, какие скрытые от глаз увечья я мог получить и как они отыграются на мне потом. Нужно все расписать. Я долго раскладываю свои мысли по полкам и с медлительностью черепахи устанавливаю в своём сознании последовательность получения побоев.
— Всё началось с засады в пустыне. Я не видел, как это произошло, меня хорошо одарили по голове, и я потерял сознание. Очнулся уже у них в лагере. Затем им приспичило выбивать информацию. Удары в челюсть, куда придётся. Топили, душили, когда поняли, что не помогает, решили выпороть хлыстом. Потом Рокоссовский додумался «подсолить пилюлю». На следующий день снова били, по ранам в том числе. Морили голодом, за время плена я не ел. Пил тоже мало. А позже дошли до тока. Громов не хотел, чтобы я терял сознание, и для этого они вкололи мне какую то дрянь. Наркотик, именно он потом удерживал меня в сознании. Я не помню, сколько разрядов было. В памяти осталось только состояние. Перед последним ударом у меня кровь носом пошла, и я понял, что нужно спасаться любой ценой. Хорошо, что мне удалось их провести. Они просто не были готовы. Я притворился мертвым, мне на руку сыграл слабый пульс, они забеспокоились и отвязали меня. Пока измывались с током, я успел обгореть на солнце. Взяв в плен Громова, я выкрал донесение и сбежал, бросил его в пустыне и поскакал к лагерю. Не успел доехать, наркотик рановато прекратил своё действие. Я потерял остаток сил в седле и последнее, что я помню за тот адский день, это падение с лошади. Когда очнулся у себя в лагере и ощутил всю фатальность ситуации — потребовал от Каина привести медсестру и буквально принудил Эшли выполнить мое требование и подобрать мне наркотик. Я бы не встал без него, рисковать людьми не хотелось. В ходе побега действие препарата закончилось, и я потребовал вторую дозу подряд. Моя отключка спровоцировала бы панику. Я не мог поступить иначе.
— Расскажи мне подробно, что ты чувствуешь сейчас?
Изо всех сил Ким пытается заставить себя успокоиться, но дрожащий голос выдаёт свою хозяйку. Чувствую себя полутрупом, однако эта жалость и слёзы медленно, но верно начинают выводить меня из себя. В конце концов, я вернулся, и это главное. Девушкам вечно нужно кого-то жалеть. Вот только объектом жалости я быть не привык.
— Мышцы болят, как после беспрерывных и долгих тренировок. Дрожь время от времени, пошевелить ничем не могу нормально. Сразу колотить начинает. Весь торс и руки чешутся, кожу сорвать хочется. Голова разрывается просто, даже на гильотину согласен. Невозможно терпеть. Лежать тоже не в удовольствие, это из-за ушибов, наверное, не могу лечь удобно, больно. Чувствую себя тормозом, как в замедленной съёмке. Разум, словно деградировал, по три часа собираю в голове более-менее сносные предложения и с трудом выстраиваю речь. Весь организм ломает. После того как попытался привстать подкатила тошнота.
В последующие несколько минут я просто задыхаюсь от кашля. Неясно откуда взявшийся приступ пробивает судорогами всё тело и вновь уничтожающими импульсами боль раскатывает меня по простыни. Громов, как же я тебя ненавижу. Ким уходит куда-то к шкафам, а затем возвращается со шприцем и какой-то таблеткой в руках. Покорно наблюдая за ней, я не вдаюсь в расспросы. Сейчас только она знает, что для меня лучше, моя задача лишь подчиняться.
— Таблетку под язык.
— Не молчи, — беспокойно прерывает тишину отец. — что приблизительно с ним может быть?
— Кашель из-за сорванного горла, не страшно. Со швами девочки ещё в пустыне разобрались, так что в этом плане уже все в норме. Ушибы с внешней точки зрения не страшны, синяки пройдут. Дрожь и боль в мышцах последствия тока, не быстро, но они исчезнут. Чуть позже доберёмся до их восстановления, если какая-то из них утратила свои функции, то это нужно вовремя проконтролировать. Первостепенно меня беспокоят его головные боли и возможные травмы внутренних органов, это необходимо проверить в первую очередь. Я сделаю ему обезболивающее и мы займёмся обследованием. Думаю, что это на весь день, не знаю, сможешь ли ты?
— Мне плевать на всё, — отвечает Райан, — я его не оставлю.
— Хорошо.
Ким перетягивает жгутом руку, дезинфицирует кожу и подносит шприц к вене, и сознание, услужливо повторяясь, подбрасывает мне образ Алексея со шприцем. Ощущения того, как он водил иглой по телу, словно наяву пробегают холодком по шкуре. Невольно я зажмуриваю глаза и изо всех имеющихся сил ёжусь, пытаясь увернуться от укола.
— Спокойно, Рик, после этого тебе станет легче. — мягким и успокаивающим голосом размеренно произносит Ким.
После окончания этой маленькой моральной пытки, я облегчённо выдыхаю, и вновь меня накрывает небольшой порыв кашля. Чёрт подери, это невыносимо.
— Побудьте здесь, я пройдусь по кабинетам, подготовлю специалистов для диагностики. Нельзя тянуть. И так много времени упущено.
Блондинка покидает кабинет. Какие к черту диагностики? Лучше бы я продолжал валяться без сознания. С таким букетом ощущений я вряд ли смогу уснуть самостоятельно. После всех этих осмотров нужно будет поинтересоваться у Ким о снотворных. Постепенно боль немного откатывает под натиском препарата. Видимо, в ближайшее время, жить тебе, О’Хара, на болеутоляющих, да на снотворных. Прекрасный круиз, всё включено, мать вашу. Я бы не отказался от тех наркотиков, которые во время побега спасали меня. То восхитительное чувство расслабления и спокойствия, которое они дарили, буквально за десять минут вырвало меня из разбитого состояния. Сейчас я бы дорого за них дал. Хотя бы за малую часть той дозы. Только до восстановления организма. Потом они были бы мне не нужны.
Ход моих мыслей прерывает робкое тёплое касание Оли. Чуть заметно она проводит пальцами по исколотой и щедро одаренной синяками руке. Рыженькая больше не плачет. Серьёзным взглядом обводя разномастные отметины на открытых для взора участках моего тела, она молчит, погружённая в свои мысли. О чем она думает? Хотел бы я знать, но здесь Отец и Каин. Не думаю, что она ответит мне при них.
Моя малышка, зачем я ей такой? Самой большой болью для меня будет видеть страдание в её глазах. Оно каждый раз будет наполнять её колдовские светлячки при виде издержек моей профессии. Что останется ей? Краткие моменты относительного спокойствия, в те дни, когда я в Штабе? Тоже нет. Здесь мне угрожает не меньшая опасность. Жизнь, наполненная страхом. Добро пожаловать в мой мир, Оленька. В последние дни он открылся для тебя по-новому… Изнутри. Не только с разреза внешнего лоска и дешевого позёрства о нашем статусе. С угла реальных стычек он выглядит совсем по-другому, для нас обоих.
За разглядыванием её лица и волнистых локонов, я теряю счёт времени. Будто отключился. Совсем скоро в кабинет возвращается Глава медицинского корпуса и несколько санитаров с каталкой. Вот только этого мне не хватало. Я категорически против этой затеи. Однако, идея о сопротивлении проваливается с треском. Мои доводы и просьбы Ким даже не слушает, а парочка медицинских работников с энтузиазмом перекладывают меня на мой личный, чёрт подери, транспорт. От стыда мне хочется провалиться сквозь землю, а злость на собственное немощное положение пожаром вспыхивает в груди.
Жёсткая поверхность каталки не лучшее ложе для меня. И без того ноющее тело отзывается ещё большим дискомфортом и болью. Сегодня я, видимо, сойду от этих ощущений с ума.
Весь день мы ныряем из кабинета в кабинет, в каждом из которых меня старательно сканируют, просвечивают, продувают, и залезают буквально в каждую щель. Полный рентген, всего, что на нём видно и нет. Ультразвук всех полостей, от головы до пят, доставляющий незабываемый букет ощущений. Мне провезли этой штуковиной по всем приличным и нет местам и теперь я чувствую себя так, словно весь Штаб сутки без перерыва чихал на меня. Мерзкая вязкая жижа. С детства ненавижу всякие УЗИ. Гастроскопия так вообще повергает меня в полный восторг. Я же ведь всем своим состоянием просто кричу о том, что мечтаю заглотить какой-нибудь шланг. Только одно меня радует во всей этой «прелести жизни»: пока Ким не видит никаких сбоев в работе организма и довольна результатами обследований.
Завершает всю палитру моих медицинских страданий томограмма головного мозга. Если признаться честно, то это единственная процедура, против которой я даже не пытался протестовать. Меня серьёзно настораживают сокрушительные головные боли, и я бы хотел быть уверенным, что с головой у меня тоже всё в порядке. По итогам этой процедуры я тоже в норме. Странно. Должны же быть какие-то причины?
— Так, отлично. Спасибо, коллеги. — отпуская специалистов, прерывает осмотр мама. — Я хочу сделать кардиограмму. На этом и закончим, во всем остальном проблем я не вижу.
— Разве УЗИ недостаточно? — опасливым тоном уточняет отец.
— Ультразвук и ЭКГ разные вещи. Я хочу посмотреть на его сердечный ритм и убедиться, что и там нет проблем.
— Хорошо.
— Одно маленькое уточнение. Если все с головой в порядке, то почему она так раскалывается? Этому есть какое-то объяснение?
— Не волнуйся. Отклонений после всего проделанного я не вижу. По всей видимости, это следствие множественных сотрясений мозга и ломка после применения наркотиков.
— Ломка? — медлительно проговариваю это слово. Только этого мне не хватало.
— Конечно, а как ты хотел? Две огромные дозы усиленного метамфетамина подряд. Думал, после этого сразу можно будет жить припеваючи? — с явным укором в тоне, принимается отчитывать Ким. — Теперь тебе, дорогой мой, придётся бороться с куда более серьёзной проблемой. Готовься к тому, что тебя будет ломать, и будет хотеться новой дозы. Не тешь себя надеждами о том, что ты думаешь о наркотике только в целях обезболивания. Нет. Твой организм требует наркотик как факт, а не как способ избавиться от чего-то. Борьба с потребностью в этой дряни нам ещё только предстоит.
Откуда она узнала, что я думал об этом? Хотя, о чем я. Вряд ли это первый случай в её огромной практике. Наркомания… Нет, ну, просто замечательно. Благородный наркоман, отделанный до состояния отбивной, по цвету более похожий на баклажан, да и по определению своему сейчас схожий с овощем. Хуже уже быть не может.
— Что теперь делать? — потерянно спрашивает Каин.
— Лечить, мазать мазями с пят до головы, колоть обезболивающие, давать побольше витаминов, не нагружать организм, не нервировать. Холить, лелеять и всей нашей дружной семьёй ставить на ноги, как в физическом, так и в моральном плане. Ему нужен очень большой и внимательный уход. Забота и внимание сейчас — лучшее лекарство. Если он будет в одиночестве, то ломки возьмут верх. Ладно, давайте разбираться по мере поступления проблем, нужно сделать кардиограмму и покормить его. Аппарат нам привезут в палату.
Меня перевозят назад, и перекладывают на кушетку. Все это время я занимаюсь тем, что ковыряюсь внутри своих мыслей, оценивая все выявленные последствия вылазки. Ничего особенно страшного и необратимого нет. Самое сложное ждет меня впереди. И я должен буду собрать волю в кулак. Надеюсь, что мне это удастся. Сейчас ни на что нет сил.
Всё те же два бодрых санитара подключают аппарат к сети и подготавливают его к работе. После всего технического ритуала, они подкатывают эту установку ко мне и принимаются цеплять датчики. В голове невольно всплывает воспоминание о том, как в пустыне ко мне подносили генератор, как старательно связывали по рукам и ногам. Давящее ощущение на запястьях и щиколотках тревогой отдается в моём сознании. Я начинаю ощутимо паниковать. Они прикрепляют электроды на мою грудь, а шальной разум едва сдерживается. Задыхаясь от чувства страха и паники, перед тем самым моментом, когда один из них намеревается включить аппарат, я начинаю срывать с себя все провода.
— Нет! Не трогайте!
Беспорядочно отмахиваюсь от санитаров, как можно дальше отталкивая от себя аппаратуру. Это натуральная истерика. То, что было со шприцем утром — цветочки. Сейчас мне не на шутку страшно, я свято верю в то, что после нажатия кнопки по мне побежал бы ток. Страхуя себя от повторения этого ужаса, неведомо откуда беря силы, я бьюсь в приступе паники на кушетке, как волк огрызаясь на нападающих. Я никого не подпущу.
— Спасибо, можете идти.
Выслав медработников, Ким осторожно приближается ко мне. А я уже не могу остановить собственную паранойю и совладать с собой. Сжавшись на койке и накинув простынь поверх головы, я ощутимо дрожу, и как мантру повторяю всего два слова: «нет, не надо!».
— Рик, сынок, всё хорошо, не бойся меня.
— Нет! Не трогай! — сбивчиво дыша, я выплёвываю слова, сам того не осознавая. — Не надо!
— Я не сделаю тебе больно. Ты же знаешь это.
Её голос мягко проникает вглубь сознания, но страх плотными тисками сковывает пошатнувшийся разум. Я лишь отрицательно мотаю головой и зажимаю уши.
— Может, нам его вытащить оттуда как-то?
— Не вздумайте, напугаете ещё больше. Сынок, посмотри на меня.
Ким не подходит ко мне. Я не чувствую её рядом. Ощущаю только страх. В своём абсолютном замешательстве я уверен, что её намерения принесут мне очередную порцию страданий. Я не хочу этого, их и без того было много.
— Не трогай! Нет!
— Я тебя не трогаю, просто стою рядом. Успокойся, все в порядке. — врач переходит на полушёпот и, тихо обращаясь к Девингему произносит то, что мною воспринимается как очередная угроза. — Найди в шкафчике успокоительное и дай мне.
Приглушённое цоканье ботинок по кафелю. Что они сделают? Отключат меня препаратами? Они будут делать это каждый раз, когда моё сознание помутится? Как теперь жить с этим? Я отключаюсь от окружающей реальности, полностью погружённый в себя, в тысячи вопросов, последовательно всплывающих друг за другом. Я сошёл с ума? Если нет, то что это?
— Оля, остановись!
Я не успеваю воспринять и оценить услышанное, лёгкое шуршание и рядом со мной кто-то садится на край кушетки. Секундное замешательство и тело само готовится к удару. Поднимаю руку вверх и, борясь с судорогой, принимаюсь копить остатки сил для отпора. Чья-то рука сдёргивает простынь с моего лица и перед глазами предстаёт Оля. За спиной рыженькой в оцепенении замерли все. Ким, зажав рот ладонью, впилась взглядом в мою поднятую руку, отец и Каин словно приготовились к прыжку, терпеливо ожидая моего выпада.
И только Ольга не предалась общему замешательству. Я никогда не видел её настолько решительной. Открытым стойким взглядом она смотрит в мои глаза, и я чувствую себя загнанным зверем. Словно мы когда-то успели обменяться ролями, и она заняла позицию хищника.
— Ты мне доверяешь?
Она повторяет мои же слова. Я сказал ей это, когда вёл к своему заветному месту, завязав ей глаза. Я глубоко вдыхаю и, зажмурив глаза, положительно киваю головой. Рука, доселе поднятая в воздух, с гулким шумом плюхается на кушетку рядом со мной. Этим срывом я сделал себе только хуже. От моих метаний по простыни кожа начала зудеть ещё больше, и в голову словно бросили огромный камень. Боль, изнеможение, осознание собственной беспомощности и невменяемости добивают меня. Нужно было не спасаться из рук Громова там, в пустыне. Лучше бы я погиб.
Я невменяем. Психика раздавлена всеми предшествующими событиями и наркотиками. Что будет дальше? Я так и останусь таким? Надеюсь, что нет. В противном случае я не хочу представлять опасность окружающим людям своими заскоками. Ольга принимается тихонько гладить меня по волосам. Её движения нереально успокаивают.
— Вот так. Молодец.
— Я так понимаю, кардиограмму в ближайшее время лучше не делать? — облегчённо вздохнув, уточняет Ким.
— Нет.
На секунду я сам пугаюсь отрешённости своего голоса. Таким безразличным я не был ещё никогда.
— Ладно. Рик, надо покушать.
— Я не хочу.
— Нужно, — настойчиво проговаривает Оля. — тебе нужны силы.
— Хорошо.
Собрав волю в кулак и стиснув зубы, я переворачиваюсь на спину, а затем, не без помощи отца и Каина принимаю сидячее положение. Меньше всего меня сейчас волнует еда и прочие радости жизни. Собственное состояние повергло меня в полный шок. Раньше я считал себя психом, в авантюрном смысле этого слова. Теперь интерпретация этой характеристики приняла совсем уж тёмные оттенки.
— Что это такое?
— Ужин, — поясняет врач. — жирной и домашней еды тебе сейчас нельзя. Ты слишком долго не ел перед этим. Чтобы не перегружать желудок, тебе придётся начать с диетической медицинской пищи.
— Мерзость. Это кто-то уже ел до меня?
— Рик! – морщась от поступившего замечания, отдёргивает меня Ким.
Ольга тихонько хихикает, а Каин и вовсе принимается откровенно ржать от моей реакции. Как эту неведомую тошнотную смесь можно запихнуть в себя? Да, запашок ещё тот. Кошмар.
— Я значит там от русских бегу, спасаю личный состав, попутно мечтая съесть что-то безумно вкусное, приготовленное руками Оли или мамы, а вы мне вот такой сюрприз подкладываете?
— Домашняя пища слишком жирная для тебя сейчас.
— Понял? Жирно кушать будете, сэр. — подначивает Каин.
— Понял. Я не буду это есть. Помру с голода в палате, и пусть это будет на совести повара.
— Так, не капризничай. Ешь что дали.
— Да я и ложки в себя не запихну! Обратно полезет. Дайте мне чего-нибудь вкусного, ну, пожалуйста.
— Кстати, я тут подумал. Оля же будет готовить что-то. Так вот, пока ты, Рик, в санатории, надо же кому-то эту вкуснятину есть. Я тебя пока заменю на этом нелёгком поприще.
— Только рискни здоровьем! Моё!
Каин хохочет, а я сердито насупливаю брови. Неужели так трудно дать мне что-нибудь вкусное? Ну, или хотя бы съедобное.
— Давай договоримся, сегодня ты ешь это, а завтра я разрешу что-нибудь постное, но вкусное, хорошо? Не будем грузить желудок с первых дней.
— Я хочу сегодня.
— Дорогой мой, сынок, — язвительным тоном отвечает блондинка. — по всем правилам, ты эту красоту должен минимум три дня поглощать, на завтрак, обед и ужин. Я и так иду на большой компромисс. Или так, или три дня я буду заливать это в тебя через зонд!
Дело дрянь. Она ведь сделает. Бросаю взгляд на тарелку и невольно морщусь. Фу. Это будет «самое роскошное» меню в моей жизни. Оля цепляет на ложку крошечную порцию этого нечто и подносит к моему рту. Занавес, меня теперь ещё и кормить будут как ребёнка с ложки.
— Я сам.
— Открывай ротик. — сюсюкая со мной, как с маленьким ребёнком, говорит Оля.
Бешусь, а отца и Каина вновь разбирает смешок. Дни в загородном доме были самыми абсурдными и залётными в моей жизни? Ха! Так надо мной ещё никто не издевался.
Тихонечко рыкнув, я открываю рот, и Оля загружает ложку «еды» в «ангар». Морщусь, оказывается, хуже нашей штабной столовой может готовить только наша медицинская столовая. Прикладывая невообразимые усилия, я пытаюсь проглотить предложенное угощение, но что-то явно идёт не так. Ужин встаёт комком в горле и просится назад в тарелку.
— Нет-нет-нет! — осторожно зажимая мне рот рукой произносит Оля. — глотай.
Теперь я точно не смогу это съесть. Осознав всю двусмысленность высказывания рыженькой, отец и Каин просто валятся с ног, дикий смех наполняет всю палату. Держась за животы и смахивая слезы с глаз два элитных боевика, не в силах вымолвить сквозь гогот и слова, зубоскалят от души, пристально наблюдая за мной и ожидая действий.
Чёрт подери. Попытки Рокоссовского меня задеть кажутся просто детским лепетом по сравнению с тем, что происходит сейчас. Я звучно пропихиваю комок еды в глотку. Не успеваю перевести дыхание, как возле носа уже появляется вторая ложка. Оля, что же ты делаешь.
— Гады, смешно вам?
— Видел бы ты своё лицо, — еле проговаривая слова, смеётся Каин.
— Тебя бы таким покормить.
— Не отвлекаемся. — надзирает Ким.
С горем пополам я расправляюсь с содержимым тарелки. Как хорошо, что завтра мне уже не придётся это есть.
— Так, уже поздно. — констатирует врач. — Все лекарства, мази и все прочее я подберу завтра. Ты как, боль усилилась?
— Есть такое дело.
— Значит нужно вколоть ещё обезболивающего. И найти тебе компанию на ночь. Одному лучше не оставаться.
— Я останусь. — не мешкая ни секунды вклинивается отец.
— Нет, Райан, ты трое суток сидел здесь, практически не спал, а днём работал. Тебе тоже нужен отдых.
— Давайте я останусь. Вам нужно работать, Каину тоже после пустыни нужно хорошо отдохнуть, а я свободна. Так и мне и Рику будет спокойно.
Оля? Нет, плохая идея. Если я опять на какой-то почве слечу с катушек, то меньше всего мне хочется, чтобы под удар попала она. Нужно как-то предотвратить это.
— Ты уверена, может всё же лучше я? — уточняет Каин.
— Абсолютно. Всё будет в порядке.
— Хорошо, ты умеешь делать внутривенные инъекции? — осведомляется Ким.
— Да. Папа учил меня.
— Значит, смотри: чуть позже сделаешь ему вот этот укол – обезболивающее. Под «чуть позже» я подразумеваю интервал в минут пятнадцать, не затягивай с этим. Пусть пробует спать самостоятельно, без препаратов. Если совсем никак не сможет, то дай ему выпить вот это. Действенное снотворное без особенных побочных эффектов.
— Держи, — протягивая мой мобильный Оле, произносит друг. — это мобильник Рика. Он с пустыни у меня в карманах болтается. Если что — звони. В контактах разберёшься.
— Всё будет в порядке.
— Пойдём, спокойной ночи, родной.
— Снов.
— Ценное пожелание.
— Знаю. — подмигивает брат.
— Оля, держи, — передавая в руки зеленоглазой Глок, отец инструктирует её. — в Штабе никому нельзя доверять на сто процентов. Берёшь эту штуку, отводишь в сторону и нажимаешь кнопку — снимаешь предохранитель. Будет стрелять по одной пуле. Если ты собираешься остаться с ним на ночь, то должна и суметь защитить Наследника. Сам он сейчас не в состоянии.
— Да, я понимаю.
С ума сойти, что только что произошло? Она спокойно забрала у него Глок? Странности продолжаются. Да и общаться с отцом она начала как-то свободнее, интересный момент. Зеленоглазая спокойно убирает оружие в тумбочку, возле второй кушетки, на которой утром дремал Глава, а мои глаза не иначе как ползут на лоб. Что за перемены с ней произошли за это время?
— Смотрю, ты уже не боишься отца.
— Мне кажется, что мы нашли общий язык за это время. — тепло улыбаясь, отвечает Оля, подготавливаясь к уколу. Ким оставила ей заготовленный шприц и рыженькой остаётся только вколоть его мне. Затянув руку жгутом, она метится в вену, а я лишь закрываю глаза, подавляя опасения. Уж она то мне точно не навредит.
— Когда вы успели?
— Ну, ты попросил отца присматривать за мной. — Чёрт. Вот же случай. Зачем он ей об этом сказал? — Спасибо, мне приятно, что ты обо мне заботишься. — А в прочем, может и не зря.
Невольно подхватываю её улыбку и сам начинаю идиотски улыбаться. Возьми себя в руки, О’Хара!
— Расскажешь, как провела время?
— Давай завтра? Сегодня ты устал, пора бы и поспать, ладно?
— Идёт. Давай снотворное.
— Нет, попробуй сам.
— Вряд ли получится, но ладно. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Ольга ложится на кушетку и укрывается одеялом, а я ещё долго верчусь в поисках удобного положения. Как же я мечтал об этом в пустыне. О её этом нежном «спокойной ночи». Как только укладываюсь в более-менее приемлемое положение, глаза автоматически начинают слипаться, и я погружаюсь в сон, но длится моё блаженство не долго.
Полночи я сплю урывками, и пробуждаюсь, или от боли, несмотря на сделанный укол, или от терзающих меня кошмаров. Каждый раз, когда мне удаётся по настоящему уснуть, к реальности меня возвращают жуткие картины из пустыни, где меня или бьют током, или избивают до полусмерти, или же вовсе убивают. Каждый раз я пробуждаюсь от собственного крика. Всем этим действом я не даю нормально спать и Оле. Она каждый раз подпрыгивает на кушетке и потом долго успокаивает меня заверениями, что все позади и я дома. Вскоре я и вовсе отбрасываю попытки уснуть.
— Может, снотворного? Так хоть поспишь. — сонным голосом осведомляется зеленоглазая.
— Нет, не хочу больше видеть эти кошмары. Ложись, отдохни. Тебе нужно поспать.
— Я не лягу, если ты не будешь спать.
Сдавливаю виски пальцами. От всех этих скачков и эмоциональных нагрузок голова начала просто невыносимо болеть. Утренняя боль теперь кажется мне просто лёгким дискомфортом.
— Сильно болит?
— Нормально, пройдёт.
— Не надоело хорохориться?
— Что делать? — это что-то новенькое в исполнении Оли.
— Просто скажи мне как есть.
— Да, очень сильно.
— Я сомневаюсь, что тебе можно ещё одну дозу болеутоляющего. Слишком часто.
— Значит, придётся терпеть.
— Это тоже не выход… Можешь приподняться?
— Зачем?
— Нужно.
Она забирается в изголовье кушетки и садится на самые подушки, прижимаясь спиной к стене, а затем укладывает мою голову на свои колени.
— Что ты задумала?
— Закрой глаза и не дёргай меня расспросами. Спи.
— Я серьёзно.
Зажав мне ладошкой рот, она в последний раз просит меня замолчать, и я соглашаюсь с этим. Её тонкие пальцы легко пробегают по моему лбу. Она нежно выводит на коже витиеватые узоры, и я просто уплываю. Это до изнеможения приятно. Не останавливаясь ни на секунду, рыженькая усердно продолжает действия, и боль словно отступает сама собой. Время от времени я реальным образом мурчу, как настоящий кот. Замерев в одном положении от удовольствия, я не в силах даже открыть глаза, чтобы взглянуть на неё в этот момент. Её действия неимоверно расслабляют весь организм и я, поддавшись этому расслаблению, теряю последние нити, связывающие меня с существующей реальностью, и просто-напросто засыпаю крепким сном младенца.