Тая любила рисовать. Она рисовала пейзажи и цветы, улицы и храмы, животных и птиц. Ещё в детском саду, когда все клеили вату вместо снега на новогодние открытки, Тая нарисовала своих первых снегирей. На окне. Они уютно сидели на заснеженных ветках, хвастаясь алыми грудками. «Устранить безобразие» вызвали Таиного отца, на которого среди персонала и незамужних мам было много претенденток. Высокий брюнет, удержавший в девяностые свой бизнес на плаву, но потерявший жену, обожал свою дочь и заботился о ней за двоих. Он мечтал, что его хрупкая девочка вырастет самой счастливой и обязательно будет играть на скрипке. У Таи был абсолютный слух, и в семь лет отец отвёл её в музыкальную школу.
Однажды после занятий, ожидая отца в пустом холле, Тая услышала робкие звуки скрипки, доносившиеся из третьего класса. Мелодия всё время обрывалась на одной и той же ноте, словно смычок спотыкался и не желал продолжать. Когда Тая заглянула в класс, юный скрипач опустил инструмент и горестно вздохнул. Тая кивнула ему — мол, не переживай, у тебя обязательно получится. Мальчик смущённо улыбнулся. Его карие глаза косили влево, словно искали скрипку на плече. «Неужели его глаза навсегда останутся такими? А мои? Я же не смогу рисовать!»
Утром Тая решила, что на скрипку больше не пойдёт. Она не знала, что скажет отцу, ведь она его очень любила и не хотела огорчать.
После уроков, бросив дома рюкзак, Тая взяла объёмную папку с рисунками и поехала в художественную школу. Директор был удивлён не столько поздним появлением маленькой девочки с большими дымчатыми глазами, сколько многообразием пейзажей и оттенков неба в работах семилетнего ребёнка. Светло-голубое и лавандово-синее, кобальтовое и почти ежевичное небо — более десятка непростых оттенков. Директор сам позвонил Таиному отцу сообщить, что её приняли во второй класс художественной школы.
После окончания школы Тая поступила в Суриковский институт. Она рисовала утром, днём и вечером. И хотя внешне была похожа на итальянку, на факультете живописи её называли Пчёлка Тая. Она рано вставала, заплетала густые волосы, брала этюдник и бежала в парк или на набережную писать рассвет. Картины Таи были живыми, они дарили настроение и излучали свет. Её глаза фиксировали любые оттенки лучше мегапиксельных камер, а рука легко переносила увиденное на холст. Её стиль стал узнаваем.
О её дипломной работе «Лето в Тоскане» заговорили в кругах коллекционеров. Освещённое солнцем поле подсолнухов на фоне полуразрушенной средневековой усадьбы притягивало взгляд. Хотелось склониться над золотисто-оранжевым подсолнечником, вдохнуть его терпкий аромат, затем отпрянуть, услышав мерное жужжание пчёл, и снова приблизиться, неожиданно уловив сладкие медовые нотки. На зрителя обрушивался зной итальянского лета, и приходило понимание, что та каменистая кладка на горе написана неспроста. Именно там, в усадьбе, под прохладными сводами можно было утолить жажду настоящим тосканским вином.
Получив диплом, Тая собиралась во Францию, чтобы написать серию картин «Осень в Нормандии». Она давно мечтала своими глазами увидеть пейзажи, впечатлившие её любимого Клода Моне: сад Живерни и пруд с кувшинками, отвесные скалы Этреты и Руанский собор. Она хотела написать картины в своём стиле, не подражая знаменитому художнику-импрессионисту.
В то утро, несмотря на проливной дождь, Тая восхищенно смотрела из окон такси. Яркими пятнами мелькали зонты, листья и инсталляции «Золотой осени». Водитель спешил, стараясь не упустить следующий выгодный заказ из Шереметьево. В Москве всегда все спешат. Такси, грузовики, маршрутки. И этот высокий парень на гироскутере — тёмная куртка с капюшоном, рюкзак, наушники — слушал Space Trip и спешил. Он не заметил, как переключился светофор, и выехал на проезжую часть. Тормозя, водитель такси резко вывернул руль влево. Покрышки с визгом цеплялись за мокрый асфальт, но машину всё же вынесло на встречку. Скрежет многотонного грузовика, громоподобный удар, крики, хаос, искорёженное заднее сиденье. Гироскутер развернулся к тротуару, блеснул, как оникс, и укатил подальше от проблем.
Очнулась Тая в темноте. Тошнило от запаха лекарств и хотелось пить. С головной болью и невыносимым гулом в ушах на неё обрушился мрак. Месяцы в больнице, операции, сочувствие друзей и однокурсников. Всё это добивало. Гипс сняли, слух и осязание вернулись. Страшный диагноз, словно ядерный взрыв. Жизнь — вспышка — необъятная тьма. Бессмысленные вопросы «за что?» и «для чего?». Неизвестность и отчаяние.
День стал ночью. Ночь становилась днём, лишь когда снились короткие сны. Тая просыпалась и видела темноту. Из всех написанных картин в мире мозг Таи воспринимал только чёрный квадрат. В больнице она подружилась с теми, кто прошёл разные стадии отчаяния. Потерявшие слух, зрение, руки и ноги, люди находили в себе силы жить, поддерживать других и даже рассказывать анекдоты. Тая пыталась осознать и принять то, что нельзя изменить. Она впервые поняла, для чего нужны аудиокниги – чтобы не сойти с ума, когда не можешь читать. С помощью новых друзей она училась шрифту Брайля, ходить с белой тростью и слушать окружающих.
Отец Таи не мог смириться. Он задействовал все свои связи и нашёл клинику в Германии и врача, который успешно делал подобные операции. Он продал часть бизнеса и отправился с дочерью в Мюнхен.
Тая досчитала до семи и увидела себя. Она стояла в саду Живерни в любимом голубом платье с чёрной повязкой на глазах. Рядом красовался новенький этюдник, кисти и набор французских акварельных красок. Девушка в голубом знала, что напротив тот самый пруд с кувшинками и деревянным мостиком. Пахло тиной, прелой листвой и древесиной, зазывно квакали лягушки. В саду разноголосо пели птицы и сердито стрекотали насекомые. Звук усиливался. Над головой девушки появился летающий дрон. Она продолжала рисовать с закрытыми глазами. Дрон недовольно ворча начал спуск. Когда он снизился на расстояние вытянутой руки, девушка отмахнулась, дрон рассыпался на тысячу надоедливых стрекоз. Они окружили художницу и своими шуршащими крылышками стали снимать повязку. Девушку охватила паника, шум не смолкал. Она пыталась отбиться от этого ужасного роя. В отчаянии она схватила этюдник, чтобы защититься как щитом, но стрекозы проникали повсюду. Бросив его и оставив свои краски, она побежала через сад. Пряный аромат многочисленных цветов кружил голову, её тошнило. Девушка споткнулась и упала. Кто-то кричал ей: «Вставай! Не сдавайся!»
Чудо не произошло. Ровно через год после аварии, Тая с отцом возвращались в Москву, где яркими пятнами мелькали зонты, деревья и инсталляции «Золотой осени», только они этого не видели. Тая держала поседевшего отца за руку и чувствовала, как он нервничает.
— Папочка, не переживай так. Я справлюсь. Мы вечно куда-то спешим. Мчимся и не замечаем, что людей с белой тростью, для которых день - всегда ночь, стало больше. Как и людей в инвалидных колясках, и тех, для кого наступила оглушающая тишина. Они не спешат, не жалуются. Они радуются своим маленьким победам, ежеминутным достижениям, каждому дню. Они учатся жить заново. Здесь и сейчас. И я смогу.
Тая заново училась жить. Жизнью вне времени и пространства. День оставался ночью, а ночь дарила свет. Ночью Тая становилась гениальной художницей. Она рисовала восход солнца над ромашковым полем, московские храмы в сирени и снегирей на заснеженных ветках.