Иван. Документальные рассказы

                Мать
     Ванятка проснулся утром оттого, что возле самого его лица затрепетал сверкающий осколок солнца. Мать закрыла окно старой накрывной шалью, чтобы солнце не мешало спать малышу. Но свет всё равно проникал через отверстия в шали. И один лучик падал так, что стал проникать в глаза даже сквозь сомкнутые веки. И это окончательно прогнало сон.
     Ванятка открыл глаза и проследил путь яркого солнечного лучика. Его взгляд остановился на печке. Маленькие бугорочки на неровной поверхности штукатурки были освещены со стороны окна, а с противоположной стороны оставались в тени. Освещённые наполовину, они походили на кочки, холмы и горные хребты. Вот тут Заводская гора, Большой родник и вытекающий из него ручеёк. Это лес, перед лесом кладбище, а рядом Татарский бугор.
     Ванятка любил рассматривать эти трещинки, ложбинки и бугорочки, всякий раз обнаруживая всё новые картинки. В другие часы дня у него никогда не хватало времени, чтобы с таким  терпением разглядывать что-нибудь так близко и долго. Какая это была путаница чёрточек и линий и чего только она не изображала! Разглядывая эту «карту», Ванятка представлял, как он идёт вдоль речки Леплейки, доходит до Гремячего родника, видит барскую усадьбу Ляховых, как он представлял её из рассказов матери: двухэтажный деревянный дом, очень красивый.  Наличники и высокое крыльцо украшены великолепной резьбой по дереву. Это крепостные дед Пантелей и его сыновья Панкрат и Харлам украшали дом ещё при старом барине.
     - Кто такие крепостные? – спросил однажды Ванятка  у матери.
     - Дедушка твой и бабушка были крепостными, - ответила мать, - а ты радуйся, что не знаешь, каково быть крепостным.
     Ванятка вздохнул. Ох уж эти взрослые, считают его маленьким, думают, не поймёт ещё. И когда же он вырастет, как старшие брат и сестра, чтобы всё знать и понимать? Ему стало грустно.
     Он смотрел, как мать хлопочет по хозяйству: то выйдет во двор насыпать курам зерна, то подойдёт к печке и откроет заслонку, чтобы посмотреть готов ли завтрак. Время от времени она бросала взгляд на Ванятку, но тот тут же закрывал крепко-крепко глаза, делая вид, что ещё спит.
     - Завтракать пора, я тебе кулагу приготовила. Иди, умойся, в рукомойнике вода тёплая…. Не притворяйся, вижу, что не спишь, - смеётся мать.
     При слове кулага мальчишка быстро откинул одеяло, но, услышав напоминание, что нужно умываться, пошёл медленно, неохотно в угол, где за занавеской висел рукомойник.
     Кулага – это лакомство, которое мать Ванятки, Дарья Григорьевна, готовила нечасто. В их семье кулага использовалась вместо сахара. Готовила её Дарья Григорьевна из ржаной муки, которую насыпала в чугун, заливала водой, чтобы она была вровень с мукой, и ставила чугун в вольную печь на ночь. Чугун закрывался плотно крышкой. Утром мать вынимала чугун, где мука была уже распаренная, коричневая, покрывала крышку сверху чистой тряпкой, заворачивала его в старый, ещё дедушкин, зипун и ставила на голую печь. На печи спал Сергей, и она обычно была застелена стареньким одеялом. Мать заворачивала одеяло, чтобы оголить печь и поставить чугун с ржаной мукой. Через день-другой кулага становилась сладкой, и её использовали для приготовления кваса или пили с ней чай вприкуску.
     Ванятка вспомнил, что сегодня надо отпроситься у матери или что-нибудь придумать, чтобы она отпустила на ночь. Они с мальчишками решили ночью сходить на кладбище, чтобы проверить свою храбрость, а потом до утра сидеть возле подсолнуха, наблюдать, как тот поворачивает свою шляпку навстречу солнцу перед рассветом.
     День был распланирован до отказа: надо обязательно побывать на Медовой поляне в лесу, там есть родник, и растёт земляника. Мальчишки рассказывали всякие истории про лес, говорили, что недалеко от родника живут разбойники, которые ловят маленьких детей и продают их цыганам. Потом нужно успеть к тому времени, когда из лавки Зюкуевых выбрасывают мусор: огромное количество различных ценностей. Здесь можно было найти даже пуговицы, обрывки ниток, какие-то цветные стёклышки, бусинки. Если опоздаешь, самое интересное вмиг расхватают…
     То было чудесное беззаботное время, которое уже никогда потом не могло повториться, потому что тогда была жива мама - любимая, родная, единственная.   
     Вспоминая раннее детство, Иван никогда не мог себе представить лица матери, как ни старался. А вот руки её запомнил хорошо. Они всегда были в движении: чистили картошку, пряли, вязали, шили. Ванятка ощущал их на своём лбу - тёплые, нежные и немного шершавые. Руки матери ласкали его, укрывали на ночь одеялом, сшитым из цветных лоскутков…

                На мельнице
     В сенцах заскрипела дверь, кто-то затопал, сбивая снег с валенок, заширкал веник-голик. Наконец открылась избная дверь, и ввалился, низко согнувшись, худой и высокий дед Назар.
     - Здоровьичка всем. Я к тебе, Николай. На мельницу с тобой договаривались. Вот я и тут.
     Так как же, поедем на мельницу-то? – посмотрел дед Назар на отца.
     - Пожалуй, поедем! Все равно когда-нибудь надо ехать, - спокойно согласился отец.
     - Так что же, справляться к утру? – поднимаясь, спросил старик.
     - Попей чайку с нами…
     - Нет, спаси Христос. Мои зубы сахар не грызут. Так я завтра заеду за тобой.
     Только старик вышел из избы, Ванятка спрыгнул с печи и, усаживаясь за стол, сказал:
     - Тятька, а я поеду с вами?
     - Што тебе там делать-то? Мы и с Сергеем управимся.
     Но Ванятка так пристал, что отец не мог отговориться и сказал, что возьмет, только велел готовиться завтра утром пособлять ему мешки насыпать. Ванятка радостно согласился. И утром, чуть рассвело, он пошел за отцом в амбар.
     Амбар у Бухаровых был старый. Нижние венцы его вросли в землю. Стены, ветхая, расщелявшаяся дверь и обшивка на косяках казались от инея седыми. На обшивках пестрели в разных местах черточки то гвоздем, то углем. Это, когда ссыпали или брали хлеб, отмечали четверти.  На передней стене висел старый образ какого-то святого, густо покрытый пылью. Из всего лика можно было разглядеть только бок седой кудрявой бороды да нос. Все стены были пропитаны мукой и пылью. У боковых стен были пригорожены закрома. В закроме направо, разделенном надвое, хранились мука и рожь. Налево ссыпался овес. На прикладине стояло капустное корыто с льняным семенем, пивной горшок с коноплями. Ванятка, как только вошел в дверь, так пробрался к этому горшку, запустил в него руку и набил рот приятно хрустящими зернышками. Во рту почувствовался сладковатый вкус, напоминавший вкус подсолнухов.
     - Ну, будет баловаться-то, - сказал отец. – На, вот, поддержи мешок.
     Скоро подоспел Сергей, и работа пошла быстро. Потом отправились завтракать. За окном крикнули. Отец сунулся к оттаявшему стеклу и ответил. Кричал дед Назар. Сергей остался дома убирать скотину и помогать матери по хозяйству. Дорога шла по селу мимо попова дома. Большой дом одним боком выходил на дорогу, другим, со множеством окон и крашеными стенами, – на улицу. Окна были большие и тоже крашеные, с узорными резными наличниками. За селом от поповых построек начинался спуск. Дорога пошла вниз к реке и скоро вывела на крутые берега реки, где стояла мельница. Она была деревянная, двухэтажная. Вверху засыпали зерно. Туда был пристроен отлогий деревянный мост, по которому и ввозили воза. Дед Назар и отец остановили лошадей, и отец отправился узнавать, можно ли складывать мешки. Ему, должно быть, сказали, что можно, потому что отец, вернувшись, обратился к Ванятке:
     - Ну, слезай да отходи в сторону, мы сейчас поедем наверх.
     Мальчик огляделся кругом и услыхал, что за углом мельничного амбара что-то шумит и плескается. Его взяло любопытство, и он, недолго думая, пошел на эти звуки. Он очутился у ровной прямой канавы мельничного рукава.  По канаве, несмотря на холод, среди белоснежных берегов бежала вода. Ванятка подошел вплотную к берегу. Вода была чистая, и по неглубокому песчаному дну быстро стремилась за угол амбара, где ей перегораживала дорогу дощатая запрудка. За запрудкой шли два широких дощатых желоба, и уж по этим желобам вода бежала дальше и шумно падала на огромные деревянные колеса. Колеса, разбрызгивая воду, медленно ворочались. Ванятка стал догадываться, что этими колесами, наверное, и мелят муку, но только где и как – он еще сообразить не мог.
     Случайно проходивший мимо работник мельницы подошел к краю канавы.
     - Ты как сюда попал? С отцом приехал?
     - Ага.
     - А не думаешь, в колеса попадешь да кишки выпустишь?
     - Не-е.
     - Али поглядеть хошь?
     Ванятка затаил дыхание:
     - Хочу!
     - Ну, айда, погляди.
     Они полезли наверх. Ванятка старался не отставать. Он увидал, как из узкодонного ящика сыплется рожь, падает под вертящийся жернов, перемалывается и сыплется в желоба. Поперек дна ящика была привязана бечевка, и когда она засыпалась зерном, привязанные к бечевке кольца поднимались; когда же зерно кончалось, бечевка ослабевала, кольца опускались, доставали до жернова. От этого кольца гремели, и это означало, что нужно высыпать следующий мешок. Ванятка был рад, что увидел все это. Сияющий, он спустился с лестницы и подошел к отцу.
     - Ну, што, нагляделся?
     - Нагляделся.
     - Тогда садись, жди, скоро поедем.

                В ночном
     В начале лета 1914 г. загорелся лес. Едкий дым стлался по низинам, пропитывал воздух горьковатым запахом. Восход начинался робко, лучи солнца пробивались сквозь сизую пелену неуверенно, и над землёй медленно вставал день, тусклый и невесёлый. К вечеру сильнее пахло гарью. После заката становилось сразу темно. По дворам тревожно мычали коровы, блеяли овцы, ржали лошади. Люди, закрывшись в тёмных избах, шептали молитвы.
     Мужики говорили, что лес подожгли беглые каторжники, а старухи объясняли пожар божьей волей и обещали светопреставление, конец земной жизни.
     На троицын день начался проливной дождь и шёл трое суток. Земля раскисла от влаги, на дороге и в бороздах, на пашне стояла вода.
     Лесной пожар прекратился.
     После ливня установились погожие дни, и Ванятка со старшим братом Сергеем (1894 года рождения), стали ездить в ночное.
     Сразу же после заката солнца, когда стадо возвращалось с пастьбы в деревню, Ванятка выходил во двор в старом отцовском пиджаке и в подшитых, тоже стареньких, валенках. Отец выводил из конюшни Карюху, накидывал ей на спину драный овчинный тулуп, клал поверх него подушку в холщёвой наволочке. Мальчик со ступенек крыльца садился верхом. Мать тащила из погреба усыпанную холодными росинками крынку молока, чтобы Сергей и Ванятка напились на дорогу.
     Напутствуемые родительскими наставлениями, мальчики выезжали со двора, вернее выезжал пятилетний Ванятка, а Сергей по-взрослому вразвалку шёл рядом с кобылой. Ванятке нравилось ехать через всю деревню шагом. Было в этом что-то торжественное. Копыта глухо топали по пыльной дороге, весело позвякивали удила, пахло дымом и полынью. По дворам звенели подойники, скрипели ворота, раздавались девичьи голоса. Мягко покачиваясь на лошади, Ванятка смотрел на всё с восторгом. Ему было весело и грустно, волновали неясные желания, хотелось куда-то умчаться, сделать что-то необыкновенное.
     Миновав Заводскую гору, они выехали на пустошь – много лет непаханое поле, заросшее высокой, густой травой. Сергей надел на лошадь вместо узды оброть с длинной верёвкой, привязанной к заострённому колу, который забивал в землю деревянной колотушкой, потом пошёл за сухой полынью и вереском. 
     У костра Ванятка с Сергеем ужинали. Иногда к ним присоединялся дед Назар с другого конца Дмитриевки – Зажопинки, что возле кладбища. Так эту часть Дмитриевки  звали по-уличному. Он оставлял своего Серого пастись и подсаживался к костру.               
      - Картошка-то, поди, испеклась. – Дед Назар вытаскивал прутиком картофелину из золы, катал её на руках, мял, разламывал пополам и давал Ванятке.
      - На, ешь.
      От печёной картошки струился парок, пахло жаром и подгорелой кожурой. Она обжигала язык, и надо было сильно и быстро втягивать в себя ртом воздух, чтобы немного остудить её рассыпчатую мякоть. По телу разливалась ласковая теплота, на лбу выступал пот.
     - Готова, - заключал дед Назар и они с Сергеем выкатывали всю картошку на траву. Доставали хлеб, спичечную коробку с солью...
     Сытые, все трое ложились на траву и переваривали только что съеденную картошку со свежим деревенским хлебом.
     - Не, моя Матрёна такой хлеб, как ваша мать, ни в жисть не испечёт. Мастерица Дарья. 
     Дед Назар был очень высок и потому немного сутулился, стесняясь своего роста, в холщёвых штанах с палочками вместо пуговиц. Ванятка ждал, когда дед заговорит, и его ожидания оправдались. Любимый всей деревней балагур, заговорил очень серьёзно. За всё время он ни разу не улыбнулся.
     - Да, так вот, – продолжал он, покуривая самокрутку. - После дождей сразу запряг я Серого в телегу и поехал к свахе в Гремячий. Мостки снесло, и я решил ехать прямо через Леплейку. Течение, чувствую, сильное, а телега прямо посреди реки остановилась и ни с места. Глянул я на колёса, а между спицами рыба застряла. Да крупная какая. Вот такая! Ну, я не будь дураком, рыбу всю в телегу покидал, да домой. Вытащил плетень из загородки, посреди реки вкопал и давай рыбу из него выбирать. Устал, как будто поле вспахал.
     - Ты, чо это, не веришь што ли? - обиделся дед Назар, глядя на смеющегося Сергея.
     - Да это я про другую рыбу вспомнил,- вытер выступившие от смеха слёзы Сергей.
     Дед Назар прищурил глаза и сплюнул в костёр. Он тоже вспомнил этот случай.
     Как-то пошёл он в лавку к Василию Дмитриевичу Зюкуеву гвоздей купить, да Матрёна наказала ниток взять. А в лавку товар привезли, не пробиться, и всё бабы в очереди. Дед Назар посмотрел на очередь, понял, что не пропустят, и говорит:
     - Вы тут стоите, а в Сосулевке у Дудрина двора рыбу продают мужики из Хвалынска и арбузы на картошку меняют. Вот такие, да красные!
Очередь вмиг опустела, и дед Назар спокойно отоварился.

                Сенокос
     Сразу после Петрова дня начали косить траву. Семья Бухаровых (по-уличному Лебедёвых) косила в Широком долу. Сенокос для Ванятки был самой весёлой из деревенских работ. Но к этому сенокосу он готовился особо и ждал его с нетерпеньем. Отец сказал: «Хватит тебе бездельничать, пойдёшь помогать. Будешь работать как взрослый. Ложись пораньше».
     Перед рассветом на сенокос выходило всё взрослое население Дмитриевки. Бабы надевали одежду почище, не то, что на жатву или молотьбу. Каждая семья отыскивала свой участок, мужики вытаскивали из-за онуч бруски. От точки кос-«литовок» всё вокруг дзинькало.
     И начиналась косьба. Впереди обычно шли мужики, уступом за ними бабы. Наталья с матерью шли с косами за отцом и Сергеем, а Ванятке косу не дали. Он выполнял разные мелкие поручения: принести квасу, укрыть лагуну с квасом от солнца, приготовить обед. Высокая, густая трава, тяжёлая от росы, срезалась легко и ложилась в ровные валки.
     Первые часы косили молча, сосредоточенно. Но как только показывалось солнце, так всюду начинался оживлённый разговор. Росистая трава блестела, сверкали косы, пламенели яркие кофты и сарафаны. Ванятка с радостью выполнял все поручения. В 1914 году ему исполнилось 5 лет, Наталье – 10. Она участвовала в сенокосе уже не первый раз. Сергей же, которому было уже 20 лет, косил с отцом на равных, ни в чём не уступая ему.
     Обычаем было в сенокос купать друг друга в Леплейке. Обижаться на это было не принято. Дойдёт косарь до берега, вдруг налетят на него девки и бабы, схватят за руки, за ноги – и в воду. И пошла потеха. Визг, крики, смех!
     На соседнем участке косили Майоровы: отец Михаил Пантелеевич и сыновья. Сыновей было четверо: Григорий, Харлампий, Архип и Нестер. Двое уже были отделены, но по-прежнему все братья со своими семьями работали вместе. Урожай делили по справедливости, руководил всем отец. Его слово было законом для всех. Никаких споров между ними никогда не было. Совместно приобрели и железный плуг.  Работников не нанимали, сами справлялись своей большой семьёй. Сын Григория Леонтий (Лёва) был закадычным другом Ванятки. Лёва был на год моложе. Жили они в соседях и проказили всегда вместе. Вот и сейчас, когда случалась свободная минутка, перебегали с участка на участок, за что обоим влетало от родителей.
     Получив очередной подзатыльник от сестры и сердитый взгляд отца, мальчишка притих и принялся старательно помогать матери и сестре. Теперь его и Натальи обязанностью было переворачивать валки. Мать была на сносях, ждала ребёнка, и переворачивать сырые валки одной ей стало тяжело.
Любил Ванятка запах скошенной травы. Когда переворачивали валок, в траве часто встречались напоенные солнцем крупные и сочные ягоды клубники. Вкуснее мальчишка в жизни ничего не ел. Сгребать, возить и метать сено в стога было тяжело и не так весело. Колючая труха набивалась за ворот под рубаху, потная кожа зудела.
     За два-три дня скосили весь участок. Сели на последние скошенные валки, сняли с телеги лагуну с квасом (двухведёрную деревянную кадушечку без крышки, с круглым отверстием, которое затыкалось деревянной пробкой) и сели обедать. Мать сама расстелила чистую холщёвую тряпку, отстраняя младшего сына: «Передохни пока», и Ванятка, как взрослый, принялся, подражая отцу и брату, степенно есть хлеб, яйца, зелёный лук и запивать всё это квасом. Руки саднило от лопнувших мозолей, набитых вилами, спина ныла, но счастье сопричастности к чему-то большому и важному заставляло его сердце биться радостно, а глаза сиять.
     Сено высохло быстро, и копны получились внушительные, на зиму корма корове с телёнком должно было хватить.

                Жатва
     Мать разрешила Ванятке после сенокоса спать на сеновале с Сергеем. Подниматься туда надо было по приставной лестнице. Однажды рано утром мать разбудила Ванятку и Сергея, наказав:
     - Ты, старшой, посмотри, чтобы Ванятка в темноте не свалился с лестницы.
     Чуть брезжил рассвет. В избе вся семья уже была в сборе. На столе дымилась молодая картошка, по кружкам разлито молоко, горкой лежали ломти ржаного хлеба.
      - Ешьте скорее, - сказал отец, - да за работу. И тебе, Иван, пора узнать, какова крестьянская жизнь.
     - Ох, рано ты его решил приучать к полю, ещё бы годок побегал, - вздохнула мать.
     - Сам знаю, что рановато, да работников у нас мало. Сама постоянно болеешь, а Ванятка, слава богу, в деда пошел. Рослый и крепкий.
Все уселись на лавки и несколько минут сидели молча. Отец встал, стал креститься на икону. Все сделали то же самое.
     - Пошли!
     День выдался жаркий, безветренный. На соседнем участке Иван увидел Лёву и помахал ему. Майоровы в таком возрасте не допускали детей не только к косе, но и к серпу.  Для него и лагуна с квасом сделали навес из поднятых вверх оглоблей, покрытых пологом.
     Иван взял серп. Серп был самым маленьким, старым, но отец его поточил к началу страды. Мальчик жал медленно, как учила мать, чтобы привыкнуть к работе. Подражая отцу и брату, широко расставлял ноги, забирал левой рукой в горсть рожь, а правой срезал. Из первого пучка связал пояс для снопа, на который и клал рожь. Сначала дело у Ванятки не ладилось, правая рука опережала левую и стебли ржи рассыпались. Но постепенно он приловчился, сообразив, на какой высоте надо рожь срезать, как надо укладывать и завязывать сноп.
     - Урожай, слава богу, - проговорила мать.
     Разговаривали мало. Не до разговоров было: ломило спину, нагревшийся в лагуне квас не утолял жажду.
     - Пора полдничать, - сказал отец, посмотрев на солнце.
     Едва успели съесть по куску хлеба, по яйцу и картофелине, как отец скомандовал:
     - Пошли работать, некогда рассиживаться.
И опять задвигались руки, захрустели стебли ржи под серпами. Солнце стояло высоко и жгло нестерпимо, когда с поля потянулись старики, чтобы приготовить обед. У кого стариков не было, домой шли подростки.
     Как обрадовался Ванятка, когда его с Натальей послали домой готовить селянку! Но радость оказалась недолгой. Руки не слушались, пальцы как деревянные. Первым делом они слазили в погреб, достали молоко и накопали молодой картошки в огороде. Потом нарезали хлеб и покрыли его столешником, чтобы не заветрил. Наташа настругала щепок и разожгла таганок на шестке. Сделать это было очень трудно, так как из-за жары в трубе не было тяги. На таганок она поставила чугун, тоненькими ломтиками накрошила в него картошку, посолила, разбила туда несколько яиц и всё это залила молоком. Пока селянка варилась, наладили самовар. Когда все пришли с поля на обед, первым их встретил Ванятка с такими чумазыми лицом и руками, что все долго не могли успокоиться от смеха.
     Дома, как Ванятка надеялся, его не оставили. А после обеда жать стало ещё труднее. Всё тело болело, клонило ко сну. Мальчик жал почти бессознательно, повинуясь какой-то посторонней силе.
     Отец объявил перерыв на полчаса. Съели по куску хлеба, и запили его квасом. Наконец отец пошёл ставить снопы в суслоны. Это означало, что скоро конец рабочему дню. Поставив девять снопов шатром, он десятым накрывал их. Так зерно не прорастало, а в случае дождя вода скатывалась вниз. Ванятку отпустили пораньше, и он, с трудом переставляя ноги, поплёлся домой. Пальцы рук распухли и не сжимались в кулак. Болело правое плечо. Очень хотелось спать. Не дожидаясь ужина, залез на сеновал и спал до утра. Когда его разбудили на следующий день, ему показалось, что ночь пролетела слишком быстро.
     Через несколько дней боли прошли. Оказалось, что устаёшь меньше, если реже разгибаешься. Жатва идёт успешнее, если забирать в руку больше стеблей. Отец и Сергей набирали рожь не только в ладонь, но и между пальцами.  Ванятке тоже захотелось больше стеблей набирать в горсть, но при первой же попытке он порезал палец. Испугавшись, что родители станут его ругать, он побежал к сестре. Наталья перепугалась не меньше Ванятки, но не растерялась. Она намазала палец колёсной мазью и крепко перевязала его тряпкой. Когда мать спросила, что случилось, они ответили, что ничего страшного. Рубец на среднем пальце остался на всю жизнь.
     …Осенью брата Сергея забрали на фронт. Мать очень тяжело переживала эту беду. Ванятка и Наташа плакали и каждый день выходили на дорогу, надеясь, что брат вернётся. Может быть, его отправили на фронт по ошибке, думали они. Мать тяжело доходила срок и в ноябре родила мёртвого мальчика, а сама заболела горячкой и тихо скончалась, оставив двух несчастных сирот и убитого горем мужа.

                Солнечное затмение
     Скучно, тоскливо стало Ванятке без матери и старшего брата. Перестали интересовать его детские забавы. Сразу повзрослели и его сверстники. С Левкой Майоровым Ванятка проводил теперь все свободное время. Майоровы в меру возможности подкармливали осиротевшего мальчишку. Они тоже проводили на фронт двух сыновей. Иногда Ванятка и Лева вспоминали летнее солнечное затмение, когда еще старшие братья были дома. Теперь ребята все больше верили, что оно было зловещим знамением. Ванятка задумчиво смотрел в небо, когда Левка взахлеб делился воспоминаниями: «А помнишь?! А помнишь?!» 
     Затмение солнца случилось 8 августа 1914 г. В России полное солнечное затмение наблюдалось в полосе около 150 верст шириной, которая проходила через города Ригу, Минск, Киев, Елизаветград, Феодосию. За пределами этой полосы затмение было видно, но уже не полным, и чем дальше от этой полосы в ту или другую сторону, тем меньший кусок солнца был закрыт луной.
     В Радищевском крае солнечное затмение началось после двух часов пополудни. Старшие братья у Бухаровых и Майоровых загодя закоптили над пламенем свечки маленькие стеклышки. Научили их и рассказали о затмении братья Иван и Петр Мардарьевы из дворни барина Ляхова. Мальчишки с замиранием сердца всматривались в небо. На небе ни облачка. Но вот все вокруг стало меняться. Небо окрасилось в какие-то удивительные цвета: на севере чистое небо сделалось темно-синим, на западе у самого горизонта, почти черным, словно ночью. На востоке небо было бледно-голубым с оранжевыми и красными отблесками, словно при восходе солнца. По мере того, как на солнце надвигалась тень, темно-синее на севере небо стало оранжево-красноватым, а на востоке все больше становилось темно-синим. Густое темное круглое пятно надвигалось на солнце, как бы съедая его, оставляя узкий светящийся серп, перемещающийся по солнечному диску. Наступили сумерки. Большая часть солнца была закрыта темным пятном. Сергей крикнул:
     - Ванька, Левка, через стекло смотрите, ослепнете!
     Толпа на улице все прибавлялась. Многие крестились, старухи плакали и причитали. Лица людей казались фиолетовыми. Кто-то встал на колени и стал громко молиться, приговаривая: не к добру это, не к добру. Ванятка дернул Левку за руку: Левка, смотри, куры-то, куры! А куры дружно направились в подворотни и прыгали на насесты, утки скучились вместе, голуби прижались к домам, бабочки летали, словно опьяневшие. Какая-то лошадь пробежала по улице, и ее топот вывел людей из оцепенения. Все вдруг заметили: воздух отсырел так, что трава казалась словно смоченной дождем. Другие обратили внимание на тени, которые стали какие-то странные, колеблющиеся. Один за другим запели по всей Дмитриевке петухи. Собаки залезли кто в конуру, кто под крыльцо. Но зато первый луч солнца после окончания затмения вселил в души всех наблюдавших его какую-то радость. Сергей потом рассказывал дома: я сам удивился, что так обрадовался свету, которого не видел-то всего несколько минут и про который хорошо знал, что скрылся он от наших глаз лишь на эти минуты.
     Долго еще происшествие будоражило людей, каждый хотел поделиться тем, что он заметил и что его особенно поразило. А дед Назар изображал, как дед Федот, захватив бутыль с бражкой, забрался со страху в погреб.

 
                Голод
     Война забрала лучшую часть мужского населения. Надежду и опору стареющих родителей, отцов малолетних детей. Горе вошло в село и надолго поселилось в нём. Замаячил голод,
     Иван остался в пять лет без матери и фактически без отца, который вынужден был идти в работники к зажиточным крестьянам в других губерниях. Отца и мать ему заменила старшая сестра. Отец решил, что выращивать хлеб, запасать сено на зиму с двумя малолетними детьми невозможно. Искал, где больше платили. Пилил брёвна на тёс, за это ему давали немного проса и зерна. Иван помнит, как однажды отец привёз немного хлеба им с сестрой Наташей. Когда Николай Семёнович вошёл в дом и увидел сына и дочь, истощённых от голода, в рваных лохмотьях и вшивых, он усадил их на колени, обнял, поцеловал и заплакал. Ради спасения своих детей он привёл в дом женщину лет 40, Марфу Павловну с шестимесячным ребёнком, а сам снова уехал на заработки.
     Марфа Павловна много лет работала в богатой крестьянской семье Алексея Филипповича Гузанова батрачкой, откуда её выгнали за лень и за то, что у неё родился ребёнок, хотя замужем она не была. Сварливая, злая, всегда раздражённая Марфа Павловна была плохой хозяйкой. Детей била, морила голодом, заработанное отцом куда-то продавала. Потом она и вовсе исчезла, оставив своего ребёнка - девочку. Ксюша уже начала ходить и немного говорила. Она всё время повторяла: «Няня, ам, ам». Но в доме не было ни крошки. Девочка таяла на глазах и вскоре умерла. Наташа и Иван понимали, что они не были виноваты в смерти Ксюши, но переживали очень долго.
     Брат и сестра стали искать работу. Находились добросердечные люди, брали их в работники.  Дети соглашались на всё: пасли лошадей, чистили конюшни, выполняли всякую работу по дому и в огороде. За это их кормили и давали ненужные в хозяйстве вещи, обноски, которые ещё можно было носить, если их подлатать и поставить заплаты.
     К 12 годам Иван уже многое умел. В то время в Дмитриевке, да и в других сёлах, ценились умельцы плести лапти. Иван старательно учился  этому нужному делу у отца Лёвы – Григория Михайловича, который однажды сказал сыну: «Садись рядом и делай как я, пригодится, и Лебедёва давай сюда».
     Особо ценились лапти с красивыми кочетками и витыми ушками. У Ивана были свои колодки и кочедык: остались после отца. Колодки и лапти в те годы носили все, но лапти считались более удобной обувью и ценились дороже. Плелись они из коры молодых лип. Лыко надо было десять суток вымачивать в Леплейке. Сплести красивые удобные лапти – целая наука. И не всякий справится с такой задачей. Чтобы лапти дольше носились, подошву их «подковыривали» верёвкой из конопли или ремнями из сыромятной кожи.
     Иван научился делать телеги, фуры и сани. Многие крестьяне просили его собрать старые кадушки и набить на них новые обручи. После такого ремонта кадушки служили ещё несколько лет.
     В доме появилась какая-то еда. В селе происходили важные события, но дети, всегда до изнеможения занятые работой, участия в них не принимали. Может быть, чтобы доказать самому себе и сверстникам из богатых семей, где он работал, Иван научился читать сам, без посторонней помощи, чем очень гордился. И писать. Теперь он мог бы написать письмо, но было некому. Старший брат Сергей где-то пропал на фронтах мировой и гражданской войн, отец постоянного адреса не имел. Тогда он стал записывать стихи:
                Мне много времени судьбою
                Отведено на тяжкий труд.
                Мне каждый шаг даётся с бою
                И плечи мне обноски жмут.
     В 1921 г. мужики, как и отец ходившие на заработки на сторону, принесли тяжёлую весть. Николай Семёнович, заболев тифом, попал в больницу в Моршанске и был похоронен возле больницы под двумя соснами. Сердца разрывались от горя и одиночества, но надо было как-то жить.
     Всё труднее стало зарабатывать кусок хлеба. Голод пришёл в каждую крестьянскую семью. В Дмитриевке, как и во всём Среднем Поволжье, к 1920 г. резко сократились посевные площади. В следующем, 1921 г., огромный район Среднего и Нижнего Поволжья охватила сильнейшая засуха. В Сызранском уезде, в состав которой входила Дмитриевка, от общей площади посевов погибло 40 процентов пшеницы, 80 – овса, 51 – проса и до 15 процентов ржи. С остальной же площади едва были собраны семена. В среднем в уезде урожай ржи составлял 5,25 пуда с десятины, а урожай пшеницы – 2,5 пуда. Даже при голодных нормах питания местных хлебных ресурсов хватило бы только до января 1922 года. Не было и корма для скота. Крестьянское хозяйство переживало невероятные трудности…
     Наташе исполнилось к тому времени 17 лет и, несмотря на крайнюю бедность невесты, к ней стал свататься Демьян Спиридонов из Адоевщины, который был на год старше её. Наталья не торопилась давать согласие, боялась, что брат останется совсем один. Зная упрямый характер Ивана, она всё же надеялась уговорить брата переехать вместе с ней в Адоевщину.
     Иван молчал, но однажды ранним утром собрал нехитрый узелок и отправился в Сызрань. Куда он поедет, не раздумывал. Ему было всё равно. Лишь бы подальше отсюда, где он никому не нужен. Вот и сестра его бросает – последний близкий человек.

                Беспризорник
     То, что он увидел на вокзале, поразило.  Сызранско-Вяземский вокзал, куда он пришёл, напоминал грязный барак. Повсюду беспомощные голодные люди, дети, брошенные родителями. Мальчик увидел, как детей подбирают, и целыми подводами увозят.
     - Куда это их? - спросил Иван у такого же, как он, мальчишки.
     - Да тут, в Сызрани, есть приёмник, питательный пункт. Потом их куда-то отправляют.
     - А ты чего, без родителей?
     - Ага. Папку на фронте убило, мамка с голоду померла. Я решил в Москву податься. А ты чего здесь?
     - У меня тоже никого. Не знаю, чего делать.
     - Поехали со мной. Вдвоём как-то веселее.
     Они с трудом пробрались на перрон, наступая по дороге на голодных больных людей.
      - Жуть-то какая, - произнёс с облегчением Иван, когда они с Гришкой, так звали нового знакомого, наконец, вдохнули свежий воздух. – А как мы поедем без денег-то, без билета. Кто нас посадит?
     - Не бойся, со мной не пропадёшь. В собачьем ящике доедем.
     Часа через три они дождались товарняка и поехали в ящике под вагоном искать новую, сытую жизнь…
     Голодные, дрожа от холода, путешественники, наконец-то, добрались до Москвы. Таких, как они, беспризорников, на Казанском вокзале было много. Сызранские мальчишки скоро освоились и примкнули к одной из групп, поняв, что в одиночку они пропадут.
     Беспризорные дети обычно ютились в подвалах, сараях, в больших водопроводных трубах, полуразрушенных домах. Приятели в конце концов оказались в башне у Красных ворот. Они пробрались во внутренние комнаты по сырым, тёмным проходам и устроились ночевать на гнилой соломе, на грязном тряпье. Здесь проживало до 600 беспризорников. Распорядок дня был быстро усвоен. Утром, посиневшие от холода, завёрнутые в невообразимые лохмотья, друзья вместе со всеми выходили на «промысел». Весь Земляной вал от Красных ворот до Курского вокзала заполнялся ворами и спекулянтами.
     Основным средством к существованию беспризорных и безнадзорных детей было мелкое воровство. В 1921-22 годах каждый месяц московская милиция задерживала за кражу и покушение на кражу более тысячи детей и подростков.
     Были у беспризорников и свои радости, помогавшие скрасить голодное и холодное существование. Иван и Гришка любили кататься на площадках сзади карет. Они быстро научились оценивать, не опасна ли карета. Обозлённые наглостью мальчишек, извозчики набивали площадку гвоздями остриём вверх или прибивали к площадке обруч с остроконечными зубцами. Так делали в основном «осёдлые» извозчики. Такие извозчики покупали стоянки на людных местах. Но были ещё так называемые кочевые извозчики – крестьяне, приехавшие в Москву на заработки. Их легко было узнать, так как «осёдлые» гоняли «кочевых».
     Особой радостью для беспризорных мальчишек было прокатиться на трамвае. Первый трамвай пошёл в Москве 26 марта 1899 года между Бутырской заставой и Петровским парком (в Петербурге первый трамвай пошёл 2 мая 1892 года). К 1921 году трамваев в Москве стало в три раза меньше, чем в 1918. По воскресеньям они вообще не ходили, в будни – до 6 часов вечера, так как не хватало электричества. Прокатиться удавалось нечасто. С транспортом в Москве в двадцатые годы было плохо и поэтому на трамваях перевозили дрова, продовольствие, почту, сырьё для заводов.  На трамвайных билетах писали: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
     Так продолжалось до 1926 года. Всё чаще Ивану снилась Дмитриевка и, наконец, он решил, что нужно вернуться домой. Тем более, что он уже знал: Сергей вернулся и живёт в отцовском доме.

                Первая  любовь
     - Явился, пропащий, - радостно обнял его Сергей, - а мы с Натальей думали, что тебя и в живых уже нет. Это ж надо, столько лет где-то скитался! Наталья все глаза проплакала. Винит себя, говорит, зачем замуж вышла. Вот вернулся бы я с фронта, тогда бы и выходить можно было.
     - Ни в чём она не виновата, - пряча от брата влажные от слёз глаза, проговорил Иван, - если бы не вышла, оба с голоду померли бы. Нас ведь уже никто не нанимал, самим, говорили, нечего есть, а тут ещё сирот корми. В ту пору сирот было полдеревни.
     - Ладно, садись, ешь, а я баньку затоплю. Попаришься с дороги.
     Сергей Бухаров, вернувшись с гражданской войны после ранения и госпиталя, застал безрадостную картину: покосившийся родительский дом, заросший двор и огород, сгнившая от времени соломенная крыша. В течение двух месяцев латал двор старыми досками, приводил в порядок дом, а осенью женился. Молодая жена навела чистоту, создала уют и зажили они обычной крестьянской жизнью. Получили землю, ранее принадлежавшую помещику Ляхову, лошадь и корову из его же имения. Через год, после продажи хлеба, покрыли крышу тёсом. Жить стало веселее, а тут и дети родились: два мальчика.
     Михаил Тимофеевич Дудрин сам пришёл к Ивану, поздоровался за руку.
     - Слыхал, что вернулся. Дай, думаю, зайду, проведаю. Хорошие у тебя были родители, царство им небесное, работящие. Зашёл узнать, не пойдёшь ли ко мне в работники. Не обижу. Мальцом ты у меня работал, замечаний не было ни с моей стороны, ни со стороны моей супружницы.
     Иван думал недолго. Какая разница к кому идти в батраки. Выбора-то нет.
     Встретили Дудрины приветливо. Покормили, расспросили про Москву, потом сказали, какие у него будут по дому обязанности. Всё Иван знал заранее, обязанности нехитрые: бери больше, кидай дальше. В избу со двора зашла дочь хозяев, Анна. Молодые люди с любопытством посмотрели друг на друга, отметив, как здорово оба изменились. Иван с трудом верил, что Анютка, которая всё время ябедничала на него, обзывала облезлым лебедём, сама превратилась в прекрасного лебедя подругам на зависть.
     - Вот это да! Была так себе, а стала прямо королева, - почувствовал, что краснеет, Иван, - лучше бы я к кому другому пошёл в работники. Будет теперь издеваться.
     Молодой батрак искал возможность как можно чаще видеть Анюту. Хозяину он сказал, что ночевать будет дома. Не было сил чувствовать её присутствие круглые сутки. Девушка была круглолицая, румяная, с ямочками на щеках. Она казалась ему светлой и торжественной. Ему очень нравилась её походка, она очаровала его длинными ниже пояса косами. Анюта догадывалась о необыкновенной любви Ивана, ей нравилось дразнить юношу, заставлять его краснеть и торопливо уходить подальше от её насмешливых глаз.
     Порой Иван ненавидел насмешницу, ругал себя, называл мямлей и дураком. К нему вернулась детская привычка выражать мысли в стихах. Иногда они были очень мрачными.
                Пойду из дома, распрощаюсь,
                В глубокий омут упаду,
                В пески речные закопаюсь,
                Похороню свою беду.
     Часто он мечтал о том, как разбогатеет на лаптях, санях и прочем, чего наделает много. Очень много. Продаст и купит Анюте вязаную юбку и вязаную фуфайку, шесть полушалков, две пуховые шали, кожаные сапожки. Они поженятся, и будут жить счастливо. Девушке исполнилось 16 лет, и она уже готовила себе приданое.
     Шагая домой поздно вечером, Иван на ходу сочинял:
                Люблю тебя, моя Анюта,
                Не за платок, не за галоши,
                За щёки – маковы цветы.
                На свете всех милее ты…
     Иван чувствовал себя одиноким, пробиваемым всеми ветрами деревом. Он смотрел на маленький, покосившийся от времени отцовский дом, и ему до боли в груди хотелось склонить голову на колени матери, как в детстве. Почувствовать её ласковые тёплые руки. Он понял, почему его так тянуло сюда, в Дмитриевку: тоска по счастливому детству, семье. Никогда и нигде ему не будет уже так легко и уютно…  Но вместе с тем понимал: прошлого не вернуть. Да и он сам изменился, его внутренний мир требовал чего-то другого, роль батрака в этой жизни ему не подходит.
     Любовные страсти отошли на второй план, когда Иван познакомился с молодыми учителями, супругами Ульяновыми. Шёл 1927 год. Леонид Фролович работал директором школы в Дмитриевке, а его жена, Маргарита Николаевна, – учителем. Они были носителями культуры на селе, самыми авторитетными.   Им построили небольшой дом, двор был огорожен, в огороде стояла аккуратная банька. Маргарита Николаевна, высокая, стройная молодая женщина, цветом волнистых волос и ямочками на щеках напоминала Ивану Анюту. Молодые учителя ставили спектакли, отстаивали права женщин, боролись за то, чтобы все дети учились в школе. Они ходили по домам крестьян и разъясняли им необходимость получения образования всеми жителями села, занимались ликвидацией неграмотности в Дмитриевке. Особую заботу проявляли о молодёжи, которой предстояло жить в новом обществе.
     Узнав, что Иван умеет читать, они уговорили его продолжить образование и привезли из волости направление во вновь организованную трудовую коммуну в селе Троицко-Богородском Сызранского уезда Симбирской губернии.
          
                Коммуна
     В коммуну было направлено около 180 человек, среди них были и такие, кто с малых лет остались без отца и матери. Здесь они должны были воспитываться до призыва в армию.
     Прибывшие в коммуну ребята были плохо обуты и одеты, а некоторые были вообще без обуви. Встретили воспитанников несколько педагогов и воспитателей. Один из них, небольшого роста, худощавый мужчина что-то начал говорить. Его никто не слушал, так как речь его была тихой, маловыразительной. Дети так и не поняли, что хотел сказать этот человек. Впоследствии они узнали, что перед ними выступал заведующий коммуной Бетев. Для него все члены коммуны были на одно лицо. Это был на редкость равнодушный к судьбам детей человек. Наверное, поэтому Иван не запомнил ни его имени, ни отчества.
     После беседы всех вновь прибывших повели в столовую, а затем разместили по комнатам общежития. В каждой комнате стояли 20-30 коек. Здания, где разместились члены новой коммуны, были частью большого имения. Каждому были выданы постельные принадлежности, но без простыней.
     В коммуне было хорошо поставлено трудовое воспитание. Иван чувствовал себя уже взрослым парнем и ему очень понравились слесарные и столярные мастерские. Дети впервые ощутили себя нужными: мастеровых людей всегда уважали в народе. 
     В столярных мастерских из досок делали различные скамейки, корыта, табуретки, полочки, тумбочки, вешалки для одежды, топорища, небольшие шкафчики. В слесарных мастерских из металлических поковок изготавливали маленькие тисочки, железные молотки, клещи, плоскогубцы, бабки для отбивания кос и многое другое. Иван Бухаров полюбил переплётное дело, потому что он мог листать книги и читать их даже во время работы. В этот период юноша очень много читал и рассказывал о прочитанном своим друзьям.
     Из преподавателей ему особенно запомнился молодой, весёлый и красивый учитель, который учил ребят не только тому, как обращаться с различными инструментами, но и знакомил их с художественной литературой, физикой, химией, научил работать с буссолью и астролябией. Под руководством Александра Ивановича Грачёва воспитанники коммуны учились вычерчивать планы земельных участков в заданном масштабе. Работа землемера доставляла Ивану большое удовольствие, но ещё больше ему нравилось с помощью соляной кислоты определять известковые почвы. Для этого ребята под руководством учителя рыли глубокую яму в земле с вертикальной стенкой, на которую наносили капли кислоты. По степени выделения пузырьков бесцветного газа определяли наличие в почве известняков. О механизме химической реакции при этом речь, конечно, не шла. Но от Александра Ивановича дети впервые узнали о том, что такое химия и что эта наука изучает. Учитель записал формулу соляной кислоты, после чего Иван окончательно влюбился в эту науку и впоследствии отдал её изучению 38 лет своей богатой событиями жизни.
     В коммуне её воспитанники не только овладели несколькими профессиями, но и приучились к трудовой жизни. Труд совершенствовал и закалял характер детей.
     Воспитатели в своём большинстве не имели опыта работы с детьми, не владели методикой воспитательной работы, и это сказывалось на её результатах, но подобные коммуны спасли очень многих детей от бродяжничества и вырвали их из преступного мира. Такие воспитатели, как Александр Иванович, ставили своей целью завоевать доверие детей. Впоследствии, сам став преподавателем, Иван руководствовался словами Гёте: «Когда нам старший доверяет, то юноша, гордясь доверием, мужает».
     В общежитии никто из преподавателей не бывал, никакие мероприятия не проводились. Дети были предоставлены самим себе. Они устраивали сражения на шпагах, где шпагами служили прутья из спинок кроватей.  Такие игры часто заканчивались настоящей дракой с синяками, ушибами, ранами. Взрослые ребята зимой из снега под окнами общежития делали огромные сугробы и с крыши совершенно голыми прыгали в снег. Называлось это закаливанием. Выбравшись из снега, бегали босиком наперегонки, толкали друг друга в снег. Никто из участников снежных процедур ни разу при этом не простудился.
     Еще одним развлечением было пение. Пел Иван много и с упоением. За годы бродяжничества он перепел множество песен. Самыми популярными среди беспризорников были песни: «В саду при долине громко пел соловей», «Отец и мать», «Как в одной небольшой деревушке жили мирно два брата вдвоём…», «Калина с малиной в саду расцвела, по ту пору мамынька меня родила…». Пели очень хорошо, задушевно.
     Песни привлекали к общежитию слушателей, в основном деревенских женщин. Многие из них плакали: с таким чувством выросшие без родителей дети пели о своей несчастной судьбе. Был такой случай. Во время пения одна из женщин подошла к самому маленькому певцу, погладила его по голове и обняла. Ребёнок, никогда не знавший материнской ласки, засмущался. Он поднял глаза на ласково смотревшую на него женщину и неуверенно произнёс: «Мама?». Женщина ещё сильнее заплакала, а через несколько дней забрала мальчика.

                Становление
     Прошёл год. Взрослых ребят стали распределять в различные школы на учёбу. Ивана определили в Старорачейскую школу крестьянской молодёжи (ШКМ). Село Старая Рачейка находилось недалеко от города Сызрань. К тому времени И. Бухаров уже бегло читал, писал, прочёл много художественной литературы. Юношей встретил директор Александр Яковлевич Лялин. Этот человек сыграл большую роль в судьбе Ивана. Так же считал каждый ученик в школе. А. Я. Лялин был талантливым учителем и воспитателем, он подолгу с каждым беседовал, воспитывал в молодых людях уважение к себе и другим, стремление к знаниям.
     После беседы с Иваном Александр Яковлевич сказал:
     - Так, с тобой всё ясно. Учиться тебе надо, серьёзно и долго. Вовремя ты родился, сможешь и химию изучить и много чего другого познать. Государство поддерживает таких, как ты, бесплатно выучишься. А может, и учёным станешь? Что-то подсказывает мне, что так и будет.
     Учителя относились к представителям колхозной молодёжи тепло и радушно. Здание школы располагалось на опушке красивого соснового леса. Ивана с товарищами разместили в комнатах небольшого домика, расположенного на территории школы. По тем временам школа считалась крупной. Она имела своё хозяйство, в том числе одну лошадь, 5-6 коров и несколько гектаров пахотной земли, засеваемой главным образом пшеницей, рожью, просом и овсом. Каждому из бывших коммунаров ежемесячно выдавалась государственная стипендия в сумме десять рублей. Из этих денег 4 рубля 50 копеек отчислялись на приобретение обуви, одежды и учебных принадлежностей. Столовой или буфета в школе не было и организация питания для ребят в то время было делом непростым. В сельском магазине продуктами не торговали.
     В первое время пищу готовили учителя по очереди, чаще всего к себе приглашал директор школы. Затем при школе начали работать кухня и небольшая столовая. Встал вопрос, где взять хлеб и другие продукты.
     С помощью директора нашли выход. Муку и пшено учащиеся покупали у школы, а молоко школа давала им бесплатно. Для организации питания избрали заведующего продовольственной частью. Эту обязанность возложили на Ивана. Он хорошо с ней справлялся, конечно, под руководством и контролем директора школы.
     В летнее время учащиеся вместе со школьным конюхом покупали у жителей села бычка или барана, сами забивали, разделывали их и сдавали на кухню. С наступлением зимы бывшие коммунары закупали 5-6 старых коров (они стоили дешевле), несколько голов свиней, баранов, которых также сами забивали. Мясные туши разрубали на части, укладывали в деревянные ящики и засыпали снегом. Иван научился засаливать на зиму сало, ребята с удовольствием ели его и похваливали умельца.
     Где же брали деньги находчивые школьники? Источников было три: деньги, оставшиеся от стипендий, директор школы одалживал небольшую сумму, и по просьбе родителей школа принимала на питание ещё 12-15 учащихся. Это были дети батраков и самых бедных крестьян села Старая Рачейка. По просьбе организаторов питания родители этих учащихся деньги за питание вносили вперёд за 3-4 месяца. Часть закупленного мяса продавали учителям и обслуживающему персоналу школы. При этом стоимость мяса была несколько выше его себестоимости. Весь учёт доходов и расходов вёл Иван. Он скрупулёзно всё подсчитывал и докладывал директору школы. Иван сообразил, что большое количество крови при забое можно тоже использовать. Он собирал кровь в противни, на кухне её запекали и подавали на стол.
     Ивана зачислили не в первый, а сразу в шестой класс. Читал он не хуже одноклассников, а вот с математикой, физикой, грамматикой русского языка было плохо. Совсем плохо. Ивану пришлось заниматься не только днём, но и ночью. С помощью учителей отставание было ликвидировано.
     Любимым учителем Ивана стала преподавательница химии Лидия Александровна Шапошникова. В последнее время она жила в рабочем посёлке Кузоватово Ульяновской области. Учителем математики был Григорий Иванович Андреев, бывший прапорщик царской армии. Он хорошо знал свой предмет, был требовательным и справедливым. Он не давал спуску детям из зажиточных семей, которые считали для себя необязательным выполнение домашнего задания. Несмотря на то, что Григорий Иванович допускал иногда грубость, излишнюю резкость, ребята любили его. Они на всю жизнь сохранили к Г. И. Андрееву чувство благодарности за знания и справедливость.
     Иван вспомнил своё увлечение переплётным делом в коммуне и организовал кружок. Члены кружка хорошо освоили переплётное дело на радость учителям и им вручили удостоверения переплётчиков книг.
     Ребята помогала учителям в заготовке дров и даже помогали топить печи.  Учителя не оставались в долгу и дарили своим помощникам чего-нибудь из вещей. Сами же перешивали и подгоняли подаренное. С особым желанием Иван помогал директору школы и Л. А. Шапошниковой. Однажды Лидия Александровна пригласила Ивана к себе на чай и подарила ему хотя и поношенный, но ещё достаточно крепкий, из хорошей ткани «дипломат» - длинное осеннее женское пальто. С помощью учительницы из пальто был сшит прекрасный пиджак. О таком пиджаке юноша мог только мечтать.
     Учителя организовали в школе большое количество различных кружков. Иван, конечно, выбрал химический. Он узнал в кружке много нового, с охотой брался за проведение опытов, помогал Лидии Александровне на уроках, вызвался работать лаборантом. Любовь к химии приобретала уже конкретные очертания.
     Иван хорошо пел, когда-то это умение спасло его от голодной смерти. Музыкальных занятий в школе не было, и юноша организовал небольшой хор. Пели революционные и народные песни, но особенно много песен разучили из репертуара беспризорников. Сам Иван солировал не только на школьных вечерах, но и в клубе. Аккомпанировал ему школьный конюх дядя Яша, который умел играть на скрипке.
     После окончания учебного года дети, у кого не было родственников, никуда не уезжали. Всё лето ребята жили в школе и работали на школьном участке: пахали, боронили, сеяли, убирали урожай.
     Опять нахлынула любовная хандра. Очень редко доходили сведения об Анюте. Жадное до радости сердце Ивана билось сильнее, когда он вспоминал о девушке:
                О боже, как она красива,
                А ей всего 17 лет.
                И губы пухлы, точно сливы,
                И у волос каштанный цвет.

                Я знаю, ты нашла дорогу,
                Ты увлекаешься другим,
                Я знаю, нам идти не в ногу,
                И вновь останусь я один.

                Пашу я в поле, взгляд унылый,
                Но снова вспомнил я тебя,
                И тихий свет улыбки милой,
                Как утро радостного дня.
     В учебное время ежедневная суета, загруженность учебной и общественной работой отвлекали юношу от любовной тоски, а в летнее время любовь вспыхнула с новой силой. Воображение рисовало Анюту рядом с парнем: вот они держатся за руки, садятся на берегу речки Леплейки и о чём-то говорят, говорят…
   
                Сватовство
     В конце лета 1929 года Иван приехал в Дмитриевку. Пошёл к брату Сергею.
     Сергей Николаевич – мужик основательный, лишнего не скажет, если советует, то по делу. Скоро мужики стали к словам С. Н. Бухарова прислушиваться. Сергей умел всё: соху наладить, косу наточить, чтобы она во время сенокоса пела в руках. Зимой валял валенки, женские у него получались мягкими, удобными и аккуратными.
     Сергей Николаевич однажды предложил односельчанам съездить в Новую Лаву к швейцарским коммунарам. Слух о необыкновенном большом общем хозяйстве, тракторе, который легко заменял десятки людей на сельскохозяйственных работах, разнёсся по всей округе. Узнали о швейцарской коммуне и в Дмитриевке. Решили посмотреть, так ли всё там хорошо налажено как рассказывают.
     Ездили два раза: в 1925 и в 1926 годах. Обе поездки произвели на крестьян огромное впечатление: уклад жизни, высокая культура земледелия, доброжелательность и общительность швейцарцев. Удивило, что приехали семьями, с детьми в чужую страну с единственной целью - доказать преимущество коллективного ведения хозяйства. Трактор поразил больше всего: он качал воду, пилил дрова, пахал, молотил и выполнял много других видов работ.
     Дмитриевцы пришли к выводу: обязательно нужно купить такой же трактор на собранные всем селом деньги. А как его использовать, кому отдать? Сергей и ещё несколько активистов решили: никого не принуждать. Кто вложит свою часть денег, тот и будет пользоваться трактором. Пока не объединяться.
     Радищевское кредитное товарищество, образованное в 1924 году, торговало сельскохозяйственными машинами, предоставляя кредит коллективным крестьянским хозяйствам. Оно помогло дмитриевским крестьянам приобрести трактор.
     Ивана Сергей не одобрял:
     - Что ты всё на стороне мыкаешься, женился бы, остепенился. Девок вон сколько подросло. Анютка Дудрина замуж собирается. Раньше она бы на тебя и не взглянула, а теперь другое дело. Ты по деревенским меркам учёный, переучкой пахнет, в Москве пожил, многому научился.
     Будешь здесь при должности, родители её закроют глаза на то, что ты на них батрачил когда-то. Швейцарская коммуна мозги нашим мужикам перевернула, поговаривают, и у нас объединяться будут, общим хозяйством жить станем. Молодёжь загорелась. Дудрины, Сурковы, Зюкуевы перетрусили. Боятся, что отберут всё нажитое за многие годы не одним поколением их семей…
     Не дослушав брата, Иван быстрым шагом пошёл в сторону дома Анюты Дудриной. Девушка вышла из-за угла (торопилась в лавку Сурковых) и столкнулась с Иваном. Ойкнуть не успела, как оказалась в крепких объятиях бывшего батрака.
      - Кто ты?
      - Ты что, не узнала? Да я это, Иван.
      - Так ты вроде бы учишься где-то…
      - Учусь. Но это сейчас не важно. Посвататься к тебе хочу. Не прогонишь?
      - Ты не изменился. Быка за рога с ходу.
      - А мне недосуг долго раздумывать. Выходи замуж. Да или нет?
      Анюта побледнела и тихо произнесла:
      - Да. Только отец мой сказал, что решение его заглавным будет: когда и за кого я замуж пойду.
     - Ладно, ты иди первая, а я за тобой.
     Иван, побоявшись, что его решимости надолго не хватит, стремительно вошёл в избу. Отец и мать Анюты были дома.
     - Здравствуйте, Михаил Тимофеевич и Елена Павловна. Я понимаю, что не так делаю, как у нас в Дмитриевке принято. Свататься я пришёл, Анюту с детства полюбил. Отдайте её за меня, - сбивчиво заговорил с порога Иван. - Нет мне без неё жизни. Вот и весь мой сказ.
     - Вот как, - неторопливо заговорил отец Анны. - И откуда ты взялся такой? Что-то давно тебя не видно было. Хозяйством обзавёлся, али как? Чем семью-то кормить станешь? Или на меня рассчитываешь? Примаком ко мне пойдёшь?
     На Ивана как ушат холодной воды вылили.
     - Нет, Анюта со мной уедет. Я буду работать и учиться.
     - Отдал бы я за тебя Анну, время сейчас непонятное. Коммуна швейцарская лавинская мужиков смущает, трактором заманивает в коллективную жизнь. Ты из новой жизни сейчас к нам пришёл, может быть для Анны это спасением бы стало, замужество-то…. Учиться бросишь? – помолчав, спросил Михаил Тимофеевич.
     - Нет, - твёрдо сказал Иван, - учиться я не брошу. Не могу.
     - Вот ты сам и ответил. Не отдам Анну за тебя. Не семейный ты человек. Не крестьянин. Бродяга без роду, племени и тот надёжней тебя.
     Иван постоял в глубоком молчании, медленно повернулся и, опустив голову, пошёл неизвестно куда. Очнулся на берегу Леплейки, куда в детстве убегал в минуту опасности или плохого настроения.
     - Прощай, моя Анюта. Не быть нам вместе. Никогда мы с тобой не будем вместе…
     Сергей не спал, когда Иван вошёл в избу, и, вопреки своей немногословности, стал расспрашивать брата:
     - По-моему, ты ходил к Дудриным сватать Анну.
     - А почему ты сразу про Анну со мной заговорил? Что, других девок в Дмитриевке мало?
     - Да ладно уж, вся деревня знает, а я как будто нет. Говори, давай: Анна не согласна или родители против?
     - Да нет, и Анна согласна, и родители не возражают.
     - Вот это да! За батрака свою красавицу готовы отдать. Ай да Ванька! Не врёшь? Ладно, не обижайся. Когда сватов засылать будем, свадьбу играть?
     - Никогда. Не будет никакой свадьбы.
     - Т-а-а-к, братушка, что-то я тебя не понимаю.
     - Да они, - стал объяснять Иван, - условие поставили. Учиться, говорят, бросай, тогда отдадим за тебя Анну. А я через год школу окончу, и меня направят в Усольский техникум. Стану агрономом или дальше пойду учиться.
     - Я понимаю теперь, почему Дудрины такое условие поставили. Нет в твоей жизни места для Анны: учиться буду, учиться…. А жена, дети? На твою стипендию будете жить?! Давай признавайся, какой ты сделал выбор?
     Иван уткнулся головой в кровать, плечи его затряслись, послышались глухие рыдания. Сергей подошёл ближе к брату, тронул его за плечо.
     - Что, крепко любишь Анну?
     - Жизни без неё нет.
     - А учиться всё равно не бросишь?
     - Не смогу я уже жить как раньше, крестьянствовать и всё такое. Я столько книг прочитал, в Москве пять лет прожил, изменился очень. Не знаю, куда меня дорога моя приведёт, но точно не в прошлую жизнь. Тесно мне здесь. Я учёным хочу стать. А для этого нужно очень много учиться.
     - Ну, а Дудрины не верят в твоё светлое будущее и дочку с тобой не хотят отпускать? Так что ли?
     - Так.
     - Ты всё обдумал? Имей в виду, потерять легко. А вот встретится ли в жизни тебе такая Анна ещё раз, большой вопрос. Ну, ты теперь сам с усам, 20 лет исполнилось. Анна, пока ты выучишься, ждать не будет, в девках не засидится. За ней вон сколько парней увиваются. Уж не из-за тебя ли она всем парням отказывала последние два года?
     Иван так и не заснул всю ночь. Столько лет мечтал об Анне, а когда вот оно счастье, только руку протяни, он эту руку не протягивает.
     - Прости меня, моя Аннушка. Я никогда не женюсь. Если бы ты знала, как я тебя люблю! Я всегда буду любить тебя одну, - беззвучно шептали губы Ивана.
     Утром, едва забрезжил рассвет, И. Бухаров отправился в Сызрань на вокзал, а оттуда в Старую Рачейку. Друзья встретили его радостно, но удивились, как изменился Иван. Поняв, что расспрашивать друга бесполезно, оставили его в покое и разговаривали с ним как с больным.      
     Ещё большим потрясением для Ивана стало известие о том, что Дудриных, вместе с другими зажиточными крестьянами, раскулачили и увезли. Куда, никто не знал. Известий от них никто никогда так и не получил. Уже значительно позже, рискуя своей карьерой, Иван Николаевич узнал, что Дудрины осенью 1929 года были лишены права голоса, то есть права голосовать.
     Первыми арестовали священника Сергея Григорьевича Колосова, Филиппа Алексеевича Гузанова, Петра Арсентьевича Дудрина, Степана Алексеевича Дудрина, Николая Дмитриевича Зюкуева, Андрияна Фёдоровича Кондратьева. Всех в один день, 3 декабря 1929 года, вместе с семьями. У Ф. А. Гузанова было пятеро детей.
     Семью Анны Дудриной и многих других жителей Дмитриевки в первых числах января 1930 года разбудили ночью, приказали быстро собраться, взяв самое необходимое, что можно в руках унести. Быстро усадили на сани и повезли в Сызрань. Вновь прибывших выстроили перед товарным эшелоном. Огласили распорядок дня и режим питания. Перед раскулаченными выступил мужчина в шапке и перепоясанном ремнями полушубке.
     - Так, граждане раскулаченные. Сейчас вас погрузят в эшелон. В поезде есть медицинский работник. Раз в двое суток вы будете получать горячую пищу. Воду будем брать на станциях.
     Речь была краткой и без тени сочувствия. Отныне эти люди именуются врагами народа, и нет законов, которые защищали бы их права. Как в страшном сне видела Анюта толпы людей, исчезающих в чёрных дырах дверей вагонов. «Иван, неужели и ты с ними? Что мы сделали, почему с нами так поступили? Как будто мы уже не люди, а бессловесные, безмозглые существа, у которых отняли всё: радость, улыбки, мечты… Если ты с ними, то никогда больше не встречайся на моём пути, в моей жизни нет места для таких чудовищ… Хоть бы детей пожалели, они-то в чём провинились?», - почему-то в первую очередь обвинила Анна Ивана. Может потому, что втайне ждала: узнает, придёт на станцию, чем-нибудь поможет. Говорил, любит больше жизни…
     Дмитриевских переселенцев отправили в Казахстан в эшелоне номер 289, вагон 557947. Отныне номера звучали чаще, чем фамилии. «Эй, ты!» - означало, что на тебя обратил внимание один из конвойных...
     Реабилитировали семью Анны Дудриной только 11 марта 1997 года.

                Студент техникума
     Потрясённый переживаниями, Иван впервые задумался над тем, что происходит вокруг. Как много событий… Они изменили не только его жизнь, но и вековые устои общества.
     Ему вдруг захотелось остановить этот кошмар, крикнуть: «Люди, что же вы делаете?! Опомнитесь!» Казалось, он очнулся после долгого сна. Ему, оказывается, многое непонятно. За что увезли Анну? Разве она враг? Она в жизни никого не обидела! Какой же он идиот, что не остался, не женился! Но где-то в глубине души таилась подленькая мыслишка:
     - Если бы ты женился на Анне, и тебя бы вот так же: в эшелон, на лесоповал. И прощай учёба, карьера, вся твоя жизнь покатилась бы под откос. Не посмотрели бы, что ты когда-то был батраком. Живёшь в зятьях у Дудриных, значит тоже кулак…  Пойми, идёт борьба за выживание. Анне ты уже ничем не поможешь, а сам погибнешь.
     Мысль убаюкивала, оправдывала Ивана, но на душе было противно и тоскливо. Перед глазами стояло лицо Анны, просившее его: «Помоги, спаси…».
     В марте 1930 года Иван Бухаров, как один из лучших учащихся Старорачейской школы крестьянской молодёжи, был послан на учёбу в Усольский сельскохозяйственный техникум Средне-Волжского края. Студентом техникума он был зачислен без экзаменов, так как имел направление от дирекции школы и школьной парторганизации, со стипендией 30 рублей.
     Учебная группа, в которую он был зачислен, состояла из 30 студентов в возрасте от 18 до 30 лет. Только двое – бывшие беспризорники: Иван и Максим Гореликов, который стал на все годы учёбы в техникуме самым близким человеком для Ивана. Он рассказал ему о своей сиротской доле, Иван - о своей. Между ними было очень много общего: пели одни и те же песни, страстно хотели учиться, одинаково были бедны.
     С остальной частью группы отношения у них не заладились: всех шокировали бедность Ивана и Максима, их жаргон, которым пользовались только преступники и беспризорники. Весь первый учебный год над Иваном и Максимом издевались их одногруппники, повторяя жаргонные словечки, оговорки, копировали их походку. Друзья решали задачу: или бросать учёбу, или раз и навсегда отбить охоту у бездельников издеваться над такими, как они. Спасало лишь то, что два друга сразу же стали лучшими по успеваемости, и остальным в группе не раз приходилось просить у них помощи: что-то объяснить или дать списать. Тем не менее, столько бывшие беспризорники слышали от своих одногруппников оскорблений и прозвищ, что однажды терпение их лопнуло. Произошло это так.
     Техникум занимал большое кирпичное трёхэтажное здание, принадлежавшее до революции помещику графу Орлову-Давыдову. Несколько других одноэтажных кирпичных зданий, служивших ранее конюшнями, были переоборудованы под общежития.  В каждой комнате размещалось по 25-30 студентов из разных групп и с разных курсов.
     Имелось много пахотной земли, лугов, сельскохозяйственных орудий, машин, около 20 рабочих лошадей, несколько коров, свиньи и большой фруктовый сад. Все сельскохозяйственные работы в поле и в саду выполнялись студентами. Тракторов в то время в техникуме ещё не было. Вспашка, боронование, посев рядовыми сеялками и жатва проводились с помощью конной тяги. Ручной труд был основным.
     Однажды ранним утром вся группа вышла на прополку пшеничного поля. Прополка, как всегда, велась вручную. Практически сразу же посыпались шуточки в адрес двух друзей. Иван весь напрягся. Когда хохот стал раздаваться всё чаще, юноша встал во весь свой рост, оказавшись выше многих из шутников, и грозно сказал:
     - Пусть меня выгонят из техникума, но кому-то я сейчас врежу. Вы над чем смеётесь, над одеждой нашей!? Да, мы были беспризорниками, росли без отца и без матери. Вам не понять, что это такое. Это наша вина? Нет – наша беда. А вот теперь, с сегодняшнего дня мы будем над вами смеяться. Как вы отвечаете преподавателю, со смеху можно умереть. Вот ты, Сергей, как про Кутузова сказал? Он - дядя Пушкина? А, может, брат Суворова? А ты, Николай? Квадрат суммы равен отрезку прямой? Мы с Максимом теперь станем рассказывать ребятам из других групп, и весь техникум будет над вами потешаться. И ещё, больше ни одной подсказки и шпаргалки вам не будет. Сами выкручивайтесь.
     Любители обидных шуток опешили. Воцарилась тишина. Первым её нарушил заводила ежедневной травли – Сергей Михайлов:
     - Да ладно вам, шуток не понимаете.
     - Теперь посмотрим, как вы их понимаете. Если хоть один раз услышим от вас что-нибудь грязное в наш адрес, берегитесь. Начнём с Сергея и его подпевал.
     Работу закончили в полном молчании. Иван и Максим, который тоже высказался в адрес насмешников, волновались несколько дней, сомневались, правильные ли слова нашли. Ведь всё вышло спонтанно, неожиданно для них самих. Однако действительность превзошла все ожидания: их не только перестали дразнить, но некоторые из противостоящей им группировки даже стали заискивать перед бывшими беспризорниками.
     - Боятся, что списывать не у кого будет, - прокомментировал Максим Гореликов.
     У Максима и Ивана было очень много общего. Например, оба писали стихи. Понимали, что поэтов из них не получится, но увлечение сопровождало их всё время, пока они учились в техникуме. Под псевдонимом Бугор (по первым слогам фамилий) они печатали свои стихи в стенной газете. Вот одно из них.
                Любовь химика.
                В порыве частого броженья,
                Я окисляюсь от тоски,
                Душа не выдержит давленья
                И распадётся на куски.
                Ты помнишь, плыли мы на лодке,
                Здесь аш два о, там - небосклон,
                И в этот вечер, как в «царской водке»,
                Тобою был я растворён.
                Клянусь я фосфором и хлором,
                Что ты дороже мне всего,
                Полны, полны любви раствором,
                Пробирки сердца моего.
     С первых месяцев учёбы Иван и Максим получали отличные оценки по всем предметам. И. Бухаров отдавал предпочтение химии, М. Гореликов – физике.  В первый же год учёбы в техникуме Иван был избран председателем студенческого комитета, а Максим – его членом.
     Осенью 1930 года при техникуме были организованы шестимесячные курсы директоров совхозов. Занятия на этих курсах преподавателям оплачивались. По математике и химии занятия проводил И. Н. Бухаров. Бывший беспризорник, ещё студент техникума стал преподавателем! Иван был счастлив. И лишь одно его угнетало: не мог он порадовать своими успехами ту, которую любил первой незабываемой любовью. Ни одна девушка так и не смогла зажечь в нём ответное чувство, как бы она к этому ни стремилась.
     Весной 1931 года всю группу направили в колхозы и совхозы в качестве агрономов-техников для проведения весенне-посевной кампании. Ивана вместе с Ниной Семёновой и Николаем Грачёвым, студентами из других групп, послали в колхозы сел Берёзовка и Комаровка. Деревни находились от техникума километрах в 5-8.
     В этих сёлах Ивану приходилось бывать: он участвовал в организации колхозов. Однажды пришлось участвовать в раскулачивании. Потрясённый слезами детей и женщин, злыми ненавидящими глазами мужиков, подлежащих выселению, юноша вернулся в общежитие с сильной головной болью. В каждой девушке из этих семей он видел глаза Анны. Ему казалось, что они смотрели на него с презрением.
     «Так надо, иначе советская власть не победит, - убеждал себя Иван. – Все крестьяне должны есть хлеб досыта, особенно дети. Неправильно это: одни сытые и богатые, другие ничего не имеют, даже коровы».
     Убеждённый в правоте политики партии коммунистов, он добросовестно выполнял все задания. Вот и на этот раз Иван работал едва не круглые сутки. Поселили его у председателя колхоза в селе Берёзовка. Однажды он задержался в правлении колхоза за полночь. Ночи на селе летом тёмные, уличного освещения нет. Идти до дома председателя колхоза было далековато, и юноше было немного не по себе. Всякое случалось с такими, как он, представителями от района. Шел Иван осторожно по знакомой тропинке. Вдруг ощутил ногой какой-то настил. Днём здесь ничего не было. Решил всё же обхода не искать, а быстро пробежать это место. И вдруг почувствовал, что куда-то проваливается. Это была глубокая яма. На дно Иван не упал, а сел верхом на тонкое брёвнышко, что лежало поперёк ямы, и с трудом выбрался на поверхность. Ни возле ямы, ни по дороге он никого не встретил.
     Утром они с председателем собрались идти в правление. На крыльце дома увидели двенадцать куриных голов. Куриные тушки исчезли вместе с теми, кто сумел убить всех кур, находящихся в сарае под замком.
     В те же дни в селе Комаровка, где находилась Нина Семёнова, кулаки убили камнем грудного ребёнка – сына председателя сельсовета. Произошло это так. Нина очень любила детей и, вернувшись с работы, взяла мальчика на руки, который радостно ей заулыбался. Сели ужинать и Нина села напротив окна с младенцем на руках. Камень предназначался девушке, но Нина отвернула голову, отвечая на вопрос Марии Сергеевны, хозяйки дома, и камень угодил в головку ребёнку.
     Крестьяне не соглашались брать на постой представителей из района или техникума. Опасались, зная, что или дом подожгут, или убьют хозяина этого дома. Ищи потом, кто это сделал. И хотя все знали или догадывались, чьих это рук дело, будут молчать.
     Иван окончательно убедился, что в стране идёт классовая борьба, и новый уклад жизни безболезненно не приживётся, без жертв не обойтись. «Волею судьбы, Анюта, мы с тобой оказались по разные стороны баррикады. Я - батрак, а ты из тех, кто развязал эту войну, пытаясь спасти своё добро. Ни ты, ни я не виноваты в том, что происходит. Но мы вынуждены участвовать в происходящем. К тому же я считаю, что мы с тобой должны иметь равные права в жизни. Возможно, это единственный способ добиться справедливости, равенства: убрать кулачество, мешающее равному распределению материальных благ», - мысленно убеждал себя и далёкую теперь Анюту Иван.

                Дискуссия продолжается
     В 1931 году Иван стал коммунистом по принадлежности и по убеждению. Летом, во время уборочной, его направили в совхоз имени «Крайкома ВКП (б)». Здесь его дискуссия с Анютой как бы продолжилась.
     Молодого коммуниста поставили во главе бригады, состоящей из одних кулаков. Они попали в совхоз из разных районов Средне-Волжского края. Основными уборочными машинами в бригаде были жнейки-сноповязалки и несколько первых советских тракторов «Интер». Трактора имели вертикальную дымовую трубу. Обмолот скошенной пшеницы проводили с помощью большой по тому времени, красивой голубого цвета машины «Серп и молот», которая приводилась в движение единственным в бригаде, да и во всём совхозе, американским трактором «Кайс». Его преимуществом перед нашими тракторами было то, что подача горючего в нём происходила автоматически в зависимости от нагрузки на барабан молотильной машины. Кроме того, трактор «Кайс» имел мощность на крюку 40, а на шкиву – 60 лошадиных сил, тогда как наши трактора имели мощность всего 10-20 лошадиных сил. Ввиду малой мощности наши трактора не могли быть использованы при молотьбе.
     При появлении И. Н. Бухарова подавляющее большинство рабочих отнеслись к нему как к своему врагу. Были и такие, что для себя решили втихомолку где-нибудь прикончить парня. Администрация совхоза и руководитель производственной практикой предупредили Ивана, чтобы он был построже. Ведь перед ним классовый враг и пусть этот классовый враг работает на советскую власть и на народ, как когда-то народ работал на кулаков.
     Однако Иван не был согласен с ними, хоть и промолчал. Он знал, что это в первую очередь крестьяне, имеющие большой опыт тяжёлого крестьянского труда. К тому же он видел, что большинство членов бригады годятся ему в отцы, а некоторые и в деды. В нем заговорило воспитанное с детства уважение к старшим, к тем, кто знает и любит землю. Перед ним были настоящие потомственные крестьяне. Поэтому он сразу предупредил бригаду, что отношение к каждому будет зависеть от того, как они будут работать. Он сам пришёл сюда от земли, знает крестьянскую работу и будет благодарен за совет старших.
     Выступая как организатор, Иван сам нередко засучивал рукава и вставал рядом с членами бригады, стараясь быть впереди по количеству и качеству сделанного. Завязывался разговор и ни разу молодой бригадир не сорвался на крик, хотя в первые дни услышал немало неприятного в адрес коммунистов вообще и в свой адрес. Он старался вопросы разрешать спокойно и без конфликтов.
     Рабочие его бригады размещались в брезентовых палатках. Спали на соломе. Обед и воду привозили. Намолоченное зерно насыпали в мешки, сами грузили в автомашины с поломанными бортами и отвозили на ссыпной пункт. Работали по 16-17 часов без выходных.
     Бригадира все звали по имени-отчеству: Иван Николаевич, что не мешало им грубить. Так однажды И. Н. Бухаров работал на тракторе с прикреплённой к нему жаткой-сноповязалкой. Затем, передав трактор трактористу, он подошёл к рабочим и одному из них сделал замечание. Тот вспылил, нагрубил и обозвал бригадира дураком. Иван сдержался, не ответил на грубость, а лишь сказал: «Идите, работайте. Вы нагрубили мне и это плохо. Я на вас не обижаюсь, и наказывать не буду, но вы подумайте над своими и моими словами». Через некоторое время рабочий подошёл и извинился. Иван понял, что в бригаде произошёл перелом.
     Первые же дни работы показали, что особенно тяжело идёт молотьба. И вот почему. Сильная машина на молотьбе «Серп и молот» обслуживалась большим количеством рабочих. Специфика молотьбы этой машиной состояла в том, что её высокая производительность и чистота вымолота зерна из колоса зависела от одного человека: от того, кто подаёт косовицу в барабан машины. Если этот человек-задатчик в своём деле специалист, то и обмолот идёт хорошо, норма выработки рабочими выполняется и перевыполняется. Поэтому на молотьбе специальность задатчика всегда является дефицитной.
     Работа задатчика очень тяжёлая, поэтому машину обычно обслуживают два, а то и три задатчика, сменяя друг друга через короткие промежутки времени. Иван проверил на этой работе немало крепких мужиков, но подошёл только один.
     Это был умный, сильный, около двух метров высотой плотный мужчина, настоящий богатырь. Однако он получал одинаковую со всеми суточную норму хлеба (один килограмм) и других продуктов, и выполнять такую тяжёлую работу успешно вряд ли смог бы. Иван написал докладную записку в дирекцию совхоза с просьбой выдавать этому задатчику тройную норму хлеба, три порции супа и каши. Дважды бригадир получал отказ на свою просьбу, но вновь и вновь писал докладные, пока просьбу не удовлетворили.
     И если раньше бригада часто с заданием не справлялась, то теперь стала давать почти двойную норму. Ивану удалось добиться улучшения питания ещё нескольким рабочим. Бригада стала уважать бригадира, и уже почти никто не бросал теперь на него ненавидящий взгляд. Ещё больше удивил он свою бригаду, когда сам освоил работу задатчика и стал у богатыря сменщиком.
     Когда уборочная завершилась, Ивану было жалко расставаться с бригадой. Это были настоящие крестьяне, ни одного лодыря в бригаде не оказалось. Ивана стали беспокоить сомнения: а нужно ли было проводить массовое раскулачивание. Умные работящие хозяева земле нужны при любой власти. Такие ошибки земля не прощает.
     После успешного завершения уборочной страды студенты вернулись в техникум. Начались учебные занятия. Во время учёбы в техникуме Иван изучил много литературы по физике, математике и особенно по химии. Особое внимание уделял решению задач, для чего завёл особую тетрадь и записал в неё более тысячи решённых им задач.
     Тяга к наукам у него стала ещё более неодолимой. Иван решился на очень смелый шаг: он пошёл в дирекцию техникума, а затем обратился в партийную организацию с просьбой дать ему направление в Самарский педагогический университет на химический факультет. Вначале юноша получил отказ: техникум окончи, тогда в университет. Но,  в конце концов, Ивану удалось убедить всех в серьёзности своих намерений. Направление он получил, в нём была прекрасная характеристика талантливого студента.
     Какой-то рок преследовал Ивана и не давал ему быть по-настоящему счастливым. Ему предстояло проститься с Максимом Гореликовым, с замечательным другом. Возможно, навсегда. Как когда-то с Анютой. Иногда становилось тоскливо: сколько жертв и ещё неизвестно ради чего. Стоило ли терять любимую, лучшего друга. Жизнь течёт очень быстро, а семьи нет, с Максимом нужно расстаться. С тяжёлым сердцем шёл он в то здание общежития, где жил М. Гореликов. Друг стоял, словно уже ждал, на освещённой солнцем лужайке. Он курил, хотя Иван знал, что Максим не курит.
     - Максим, мне так тяжело с тобой расставаться. Ты для меня самый близкий человек. Давай махнём в университет вместе, ты - на физический, я – на химический, а?
     - Нет, не могу, – ответил Максим. - Я уже думал об этом. Не говорил, чтобы не бередить твою рану. Встретил я всё-таки свою судьбу, свою любовь. Не буду её терять ради учёбы. В этом мы с тобой немного разные. А ты выбрал свою дорогу, иди по ней. Только не забывай, несчастливый человек не может стать хорошим учёным. Ищи свою судьбу.
     Они подарили друг другу свои фотографии с трогательными надписями и долго стояли обнявшись. На глазах у обоих были слёзы. Судьба не подарила им больше встречу.
     В сентябре 1931 года Иван приехал в Самару. Сразу же направился в университет, в деканат химического факультета. В деканате ответили, что вступительные экзамены давно закончились, уже идут занятия. Иван настаивал, чтобы его проэкзаменовали, он согласен на самую строгую комиссию. Тогда декан повёл его на собеседование к профессору химии. Профессор удивился: таких подготовленных абитуриентов было очень мало.
     - Скажу откровенно, - признался профессор, - я хотел проучить тебя за дерзость и экзаменовал за первый курс университета, а не по школьной программе. Что ж, признаю: твоя настойчивость оправдана. Ставлю отлично и позволяю тебе на занятия по общей химии не ходить и лабораторные работы не выполнять. Ты уже получил оценку по данному предмету.
     В этот же день Ивану сообщили, что он зачислен на первый курс химического факультета университета. Конечно, разрешением профессора Иван не воспользовался. Ходил на все лекции, выполнил все практические занятия (задания), но экзамен не сдавал.
     Всю ночь после собеседования юноша бродил по городу, смотрел на Волгу, на причалы и ему не верилось, что теперь он – частица этого удивительно красивого города. Хотелось поделиться с кем-нибудь своим счастьем и он, вернувшись в студенческое общежитие, написал брату письмо. Через некоторое время брат пригласил его в гости.
     Домой в Дмитриевку он смог поехать только на зимние каникулы. В день приезда Ивана у брата были похороны: хоронили трёхлетнего сына. Иван даже не успел понянчить своего племянника. «Жизнь-то мимо меня проходит, - подумал в который раз молодой человек. Что-то у меня не всё правильно складывается».
     После похорон и поминок Иван пошёл бродить по селу. Всё родное и близкое, все здороваются, девушки заглядываются, некоторые такие красавицы, хоть женись. Но ни одна из них не смогла затмить ту, единственную.
     Сергей как бы почувствовал настроение младшего брата:
     - Оставайся, не пожалеешь. Должность на выбор. Любой дом бывших кулаков будет твой, самую красивую девушку сосватаем. Давай, не раздумывай. Что ты всё один да один. В несколько лет один раз видимся, а с Натальей и того реже.
     - Нет, не могу. Только Анюта могла бы меня удержать, да и то я её сейчас смог бы убедить уехать со мной. И родители не стали бы её отговаривать. Но не судьба видно. А кроме неё мне никого не надо. Однолюб я.
     - Что это у тебя всё так сложно. Или ты сам усложняешь. Живи проще. Радуйся каждому дню. Вижу, бесполезно тебе говорить. Ладно, поступай, как знаешь…
     И вновь учёба, днём и ночью. Науки старался постигать глубоко, особый интерес по-прежнему вызывали химия и прикладные науки. Иван наслаждался учёбой, получением новых знаний. Он с большой любовью относился к книгам.
     За отличную учёбу и активное участие в общественной работе ему была установлена повышенная стипендия. В эти годы в стране была введена карточная система. Студенты тоже питались по карточкам. В день полагалось 500 граммов ржаного хлеба, а в студенческой столовой давали тарелку супа, прозрачного, с плавающими кусочками зелёных солёных помидор. Купить что-нибудь из продуктов было очень трудно.
     Однако настроение у студентов всегда было или хорошее или очень хорошее. Группа парней, в их числе Иван, по ночам ходили на разгрузку барж. Особенно они любили разгружать картошку. Тогда ребята приносили в общежитие и тут же начинали варить эту картошку, приглашали девчат, и начиналось настоящее пиршество. Сытые, довольные грузчики приходили на лекции и сейчас же засыпали.
     Денег едва хватало на самое необходимое, поэтому Иван с друзьями-студентами в трамвае ездили без билетов, умудрялись и в кино пробираться на задний ряд, если контролёр с позором не выгонял их из зала.
     Однажды на втором курсе Ивана пригласили в деканат, где представитель краевого комитета партии предложил ему оставить учёбу в связи с назначением заместителем начальника политотдела машинно-тракторной станции. Деканат поддержал Ивана, когда тот категорически отказался от данного предложения и сказал, что он хочет окончить университет. На третьем курсе Ивану предложили поехать на учёбу в Ульяновскую школу лётчиков-испытателей. Ректорат и партийный комитет университета во второй раз отстояли своего студента. Всем было очевидно, что Иван после окончания университета пойдёт учиться в аспирантуру и станет учёным-химиком.
                Планы рушатся.
     Мечте юноши об аспирантуре так и не удалось сбыться. Более того, он не окончил педагогический университет. По решению ЦК ВКП(б) в порядке специального набора его направили на учёбу в Военную академию. При этом было поставлено условие: холостой молодёжи нужно жениться, причём срочно. Вот и получилась у Ивана свадьба по приказу. Ему нравилась одна студентка. Она немного походила на Анну, но женитьба пока не планировалась. А тут – надо. Иван купил букет цветов и, чувствуя себя с ним неловко, направился в женское общежитие при педагогическом университете. Его избранницей была Зинаида Григорьевна Френкель, тоже круглая сирота. Девушка давно приметила высокого парня с химфака и, не раздумывая долго, согласилась.
     Дворцов бракосочетания в Самаре в то время не было, шумных свадеб тоже. Молодые отправились в ЗАГС, где их встретила молодая девушка в простеньком платье, сшитом из полученной по карточке шерсти. Она вручила свидетельство о браке и поздравила новобрачных. После чего молодые расстались на два года и встретились в Москве, когда оба закончили учёбу.
     В академии работал очень сильный преподавательский состав. Студенты получили прекрасные знания по всем изучаемым дисциплинам. После окончания учёбы и получения диплома с отличием И. Н. Бухарова направили на научно-исследовательскую работу в войсковую часть НКВД МГВ СССР. 
     Человек совсем невоенный Иван Николаевич с трудом привыкал к чёткому распорядку дня. Новая работа требовала огромных знаний, и Иван Николаевич снова засел за учёбу только уже самообразование. Каждая новая тема требовала и новых знаний. Зачастую негде было почерпнуть недостающие знания, не хватало книг. Приходилось додумывать самому, работая без выходных.
     Иван Николаевич стал замечать, как изменяется его характер: появилась жёсткость и нетерпимость. Он физически не выносил тех, кому легко живётся, для кого работа была далеко не главным в жизни. Друзья, которых у молодого учёного было немного, говорили ему о чрезмерной требовательности к себе и другим. О том, что с ним стало трудно общаться. Действительно, иногда думал он. Куда девалась моя мальчишеская страсть к пению, сочинительству пусть корявых и без рифмы стихов, но искренних.  Вся моя жизнь – работа, работа, работа.
     Но однажды Иван Николаевич с удовлетворением отметил: жив в нём мальчишка-беспризорник. Однажды по делам службы он отправился в другой институт. Ехать нужно было на трамвае. Офицер, по городу он передвигался в штатском, но личное оружие – маузер всегда должен был быть при нём. Трамвай «А» подошел к остановке. И. Н. Бухаров сел в первый вагон. На детских местах по обе стороны от прохода сидели женщины с детьми. На одной из остановок через переднюю площадку вошли два крупных мужчины в возрасте 30-35 лет. Обеих женщин они за руки стащили с сидений, испуганные малыши со слезами побежали к матерям. Мужчины сели на освободившиеся места. Пассажиры стали возмущаться. Посмотрев на наглецов, Иван Николаевич сразу определил, что это не просто хулиганы, это головорезы, преступники. Таких он в детстве повидал немало и боялся их.
     Но сейчас другое дело. Он подошёл к одному из мужчин и молча, на глазах у изумлённых пассажиров, ударил его в нос. Это был коронный удар у беспризорника Ивана. Получилось как-то неожиданно даже для самого молодого учёного. Удар получился сильный, из носа потекла кровь. Началась драка. Вот здесь и пригодилось детское умение драться и стойко держаться до конца. Кроме того, уже будучи офицером, Иван изучил разнообразные приёмы специальной борьбы и знал наиболее чувствительные места для ударов, что в данный момент оказалось очень кстати. Досталось, конечно, и самому заступнику. Спустя некоторое время оба преступника на ходу выскочили из вагона. Иван за ними. Ему удалось догнать бандитов. Снова завязалась драка.
     Противникам удалось бросить Ивана под колёса движущегося трамвая, но Ивану чудом удалось увернуться. Водитель трамвая резко затормозил и бросился на помощь Ивану, следом выскочили из первого вагона еще два парня. Вчетвером преступников удалось скрутить и передать милиции. Ими оказались находящиеся во всесоюзном розыске уголовники, сбежавшие из мест заключения. Только потом Иван сообразил, что у него с собой маузер, и он мог им воспользоваться, дать предупредительный выстрел. За задержание опасных преступников в отделении милиции ему была объявлена благодарность и выдана денежная премия.
     В тот день Иван Николаевич был горд и даже счастлив: не струсил, победил. Как здорово, что научная работа только приглушила, причесала задиристый и независимый характер деревенского мальчишки.
     - Зина! - с порога крикнул он жене. - Я сегодня дрался один против двух уголовников, без оружия! У одного был нож, и он успел задеть мне плечо. Но я выбил нож.
     - Нож, - ужаснулась Зинаида Григорьевна. – Ты ранен? Давай я
тебя перевяжу. Или скорую вызвать?
     - Никакой скорой, - успокоил он жену, - мне и так влетит по службе за нарушение воинской дисциплины. Драки нам запрещены. Если бы это были обычные хулиганы, может и в звании бы понизили. А так даже похвалили.