Однажды где-то очень далеко, возможно даже не на нашей планете, в тёплом море удивительных оттенков родилась рыбка по имени Марли. Самая вроде бы преобыкновенная. С плавниками, с хвостом и даже с жабрами – в общем, всё как у всех рыбок. И появилась она в воду божью вполне себе рядовым способом – так же как и тысячи её братьев и сестёр – из маленькой круглой икринки, гладкой и янтарной – особенно в утренних лучах солнца. И не сразу разглядели её мама и папа – ведь в многодетных семьях трудно уследить одновременно за всеми сорванцами – одно малозаметное, но крайне важное отличие этой рыбки.
У Марли не было чешуи. Не было её совсем. Никакой – ни плакоидной, ни ганоидной, ни костной.
Мама замерла, а папа вздохнул:
– Да… Трудно ей придётся…
Но рыбка по имени Марли не знала тогда ещё значения слова «трудно». Не знала она и того, что с ней не так – ведь в море нет зеркал, чтобы можно было в этом убедиться. Само море, ко-нечно, бывает иногда зеркальным, но только в самую тихую и ясную погоду, да и то если смотреть на него сверху. А как это сделать обыкновенной рыбке? Она же не птица. Но самое главное, Марли не знала о том, что чешуя – это так важно.
И всё поначалу было у этой рыбки очень даже хорошо. Она беззаботно играла со всеми остальными рыбками-детишками в рыбьих ясельках, а потом и в садике, прилежно училась у воспитателей отыскивать пищу и прятаться от хищников и постигала все премудрости известных наук и законов, коим подчиняется всё живое. И лишь иногда она ловила на себе странные взгляды сородичей и особенно незнакомых рыб. Они, бывало, глянув на Марли, тревожно или жалеюще покачивали всем телом – ведь рыбы не могут покачать лишь одной головой, она всегда тянет за собой всё тело – и отплывали в сторону, а некоторые из молодых мамочек даже старались огра-дить от Марли своих чад, когда та, например, подплывала к песочнице.
И тогда на нашу рыбку неожиданно могла нахлынуть волна некой смутной хладно-липкой тревоги, какая бывает перед экзаменом или дверью стоматолога – Вы, дорогой мой читатель, я уверен, понимаете, что это за ощущения. Но то для рыбки были лишь ничего незначащие мгновения, ведь ребёнок не может грустить долго – он всегда находит быстрый способ забыться в чём-то приятном, в отличие от бестолковых взрослых, которые вечно «пилят» почём зря себя, да ещё и попутно всех подвернувшихся под горячий плавник.
Однако в жизни всякой маленькой рыбки рано или поздно, но наступает момент, когда она начинает смотреть на окружающий её мир, на своих сородичей и тем более на сверстников оценивающе. В каком конкретно возрасте это происходит, сказать точно сложно – у каждой рыбки по-разному, но таким образом ещё слабенько, но уже проявляется врождённая у всего живого тяга к доминантности, а если сказать по-простому, то к банальному выпендрёжу. Поэтому порой мы и слышим то тут, то там, что у ко-го-то из рыбок мама красивее, а папа больше и сильнее и может легко «навалять твоему папе», или машинка или куколка «круче, чем твоя», и так далее и тому подобное.
Вы думаете, рыбки так говорят потому, что сильнее «чем ты» любят своих мам и пап или больше ценят и берегут машинки и куколки? Увы, в большинстве случаев это далеко не так. И чтобы убедиться в этом, достаточно увидеть раз-другой как те же самые любящие рыбки не слушаются своих мам и пап, хлопают плавниками и хвостами, падают на пол в магазине и закатывают «концерты по заявкам», если им сию же секунду не покупают тридцать пятую машинку или сто восемнадцатую куколку. А если всё-таки покупают, то часто можно увидеть уже к вечеру того же дня новую машинку без колёс, а куклу без хвоста и плавников, а порою и без головы. Но это лишь полбеды.
Более печально то, что маленькие рыбки быстро научаются быть жестокими. Где они подсматривают такую модель отношения к миру, сказать трудно, но с уверенностью можно утверждать, что дети-рыбки намного более жестоки, нежели взрослые, которых хоть как-то сдерживают страх наказания и отчасти мораль общества, с которой приходится считаться. Но обе эти престранные выдумки взрослых чужды пока малышам, и они всеми способами проверяют мир на прочность – это заложено в них их животными инстинктами, а существенного наказания за эти «пробы» для маленьких рыбок не предусмотрено.
И вот настал тот день, когда впервые кто-то из довольно бессердечных сверстников Марли, когда та приплыла как всегда утром в детский са-дик с широко распахнутыми сердцем и блестящими глазами, неожиданно выкрикнул:
– О! Лысая снова припёрлась!
¬ – Лысая! Лысая! – Стали тут же хором дразнить Марли многие другие рыбки, которые ещё вчера, казалось бы, не придавали никакого значения тому, что у той нет чешуи. А те, кто и не стал дразнить, всё же не по-детски благоразумно помалкивали и не одёргивали насмехающихся над Марли. Наверное, боялись… Боялись показаться не такими как все или, того хуже, оказаться самим на её печальном месте. Молчал и рыбка в трогательном вязаном розовом костюмчике, который так подходил к его вечно немного грустным глазам – Марли всегда нравились эти глаза и этот костюмчик.
И в эти бесконечно долгие мгновения смеха одних и молчания иных все рыбки, включая саму Марли, сделали свои первые шаги к взрослению. И эти шаги нестерпимо гулко отдавались в ушах Марли тяжёлой поступью кованых сапогов по длинному казематному коридору…
Марли замерла. Застыла и улыбка её, словно широко распахнутое сердце задумалось, что де-лать дальше. Рыбка как-то по-особому посмотрела на всех своими большими глазами. Но не заплакала, хотя, возможно, именно этого и хотелось бы тем, кто обзывал её лысой.
Всё дело в том, что Марли не умела обижаться – да, есть такие рыбки, хотя и встречаются довольно редко. А не обижаются они ни на кого потому, что даже не предполагают, что кто-то может намеренно желать им дурного; ведь все рыбки судят об окружающих по себе. Уверен, вы встречали таких необычных редких рыбок, по-добных Марли. Хотя, возможно, и нет. А может быть, это случалось с вами так давно, что теперь уже трудно вспомнить, и лица их стёрлись из вашей памяти. А возможно, было это с вами в первый и последний раз ещё в самом сопливом-пресопливом детстве, когда именно вы промолчали и не одёрнули насмешников.
Нет, Марли, правда, не обиделась. Она лишь улыбнулась светло – и тем, кто дразнил её, и тем, кто промолчал и не одёрнул дразнящих, и особенно тому мальчику с печальными глазами в трогательном розовом костюмчике. Она не обиделась, но всё же в её большое детское сердце именно в те мгновения навсегда впилась тоненькая иголочка печали, которая впрыснула-таки в него свою ядовитую капельку сомнений…
– Почему они назвали меня лысой? – Спросила Марли у мамы вечером перед ужином будто бы невзначай. – Что значит лысая?
Мама всегда знала, что однажды услышит этот вопрос, и верила, что будет готова, когда это произойдёт. Но вот он прозвучал, и вся её мнимая готовность растворилась вмиг как плевок в кристально-чистом колодце. Она приложила все свои силы к тому, чтобы улыбнуться, но вышла эта улыбка всё же довольно фальшивой:
– Они просто пошутили, Марли. Дети иногда дают друг другу шутливые прозвища, или, как говорят у некоторых народов, колкие имена*.
– А у тебя было в детстве шутливое колкое имя?
Тёмное облачко воспоминаний проплыло в распахнутых окнах глаз мамы:
– Было… Но я уже не помню какое. Давай-ка лучше кушать, не то ужин простынет.
Мама мягко коснулась своей головой головы Марли и отвернулась...
Марли убедила себя в том, что её ровесники, действительно, лишь в шутку называют её лы-сой, и даже решила подыграть им, когда приплыла на следующее утро снова в садик:
– Привет всем! Лысая снова с вами!
Рыбки переглянулись и засмеялись. Марли подумала, что они приняли её шутку и обрадовалась. А рыбки, насмеявшись вволю, призадумались. Ведь трудно издеваться над тем, кто не обижается – тогда весь смысл и удовольствие от этой самой издёвки сходят на нет. Но ничего на тот момент они придумать не смогли. Однако вскоре им представился новый случай для раз-влечения.
Одним из важных рыбьих умений, прививаемых как можно раньше, является способность ходить со всеми вместе стройным красивым косяком. Нужно сказать, что косяк – это хоро-шо слаженный механизм, который подчиняется общему импульсу, и чем ближе отдельно взятая рыбка к центру этого косяка, тем выше её шансы на выживание – ведь хищникам всегда проще съесть тех, кто с краю. И естественно, что у каждой рыбки в этой иерархии косяка есть своё место, обусловленное, официально говоря, степе-нью её знаний, умений и прочих достоинств, которые невозможно купить, но ещё более невозможно скрыть. Хотя, если говорить неформально, то все мы отлично знаем, как на самом деле достаются кое-кому те самые близкие к центру косяка места.
Когда вскоре рыбка Марли уже чуть под-росла, и её впервые, как и всех её ровесников, взяли в косяк и выделили ей место в одном из последних рядов, вот тут-то её насмешникам и пришло на ум нечто новое.
Дело в том, что в косяке рыбки идут очень плотным потоком, а прикосновения чешуйчатых тел её сородичей вызывали у Марли жуткий дис-комфорт, будто она касалась своей бесчешуйчатой кожей наждачной бумаги. Заметив это, рыбки тут же стали намеренно тереться о Марли, причиняя ей, таким образом, боль, которая становилась всё сильнее и сильнее. К тому же ссадины на её бедном тельце жутко щипали от со-лёной морской воды.
К вечеру, когда Марли вернулась домой, она ощущала себя сплошным пламенем. Но и теперь она не заплакала, а просто стала ужинать со всеми вместе. И мама на этот раз ничего не сказала, а только вновь отвернулась, и усталая спина её беззвучно сотрясалась. Потом мама намерилась, было, отправиться кое-куда и высказать кое-что кое-кому, но папа, уловив этот душевный порыв жены, предусмотрительно удержал её…
А на следующий день Марли, стиснув свои детские зубы, снова приплыла в косяк. И рыбки вновь переглянулись, но никто на этот раз не за-смеялся в голос – лишь некоторые из них мрачно усмехнулись, подобно тому, как усмехается порою стужа, и в воздухе при этом пронзительно потрескивает лёд…
Всякое зло презирает слабость и бьёт её с брезгливостью и, кажется, не испытывая особого наслаждения к этому процессу – без явного азар-та. Но настоящей ненавистью оно горит лишь к тому, кто с улыбкой – пусть даже и вымученной – но переносит его издевательства. И тогда зло показывает свои тайные зубы, о которых оно до этих пор и само не подозревало.
Когда косяк тронулся, рыбки словно по команде остервенело бросились наперебой тереться о Марли и толкать её своими чешуйчатыми телами. Они так старались друг перед другом, будто участвовали в некоем азартном соревновании под названием «Даёшь ещё больше боли для Марли!».
Марли долго терпела, и пунцовый круги страданий расплывались перед её взором, проникали внутрь всего её существа и вспарывали его мириадами стекольных осколков.
И в этом диком круговороте боли всё смешалось, всё размылось по краям во взоре Марли, и лишь рыбка в трогательном вязаном розовом костюмчике, который так подходил к его вечно немного грустным глазам, оставался в центре круга – будто застывший от бессильного ужаса.
Марли пришлось стиснуть веки, чтобы не разреветься и плыть в общем потоке, цепляясь за него, словно за отточенные лезвия бритв. В какую-то минуту она даже уже почти перестала чувствовать боль – так бывает в редкие мгновения страдающей и втоптанной в грязь, но всё же цепляющейся за нити вселенной жизни, когда блокируются болевые рецепторы, чтобы не сойти с ума.
Но рыбки-истязатели были очень хладнокровны и настойчивы, и Марли вконец так ослабела, что выбилась из общего строя и потеряла себя во времени и пространстве…
***
… Мягкая теплота обволакивала Марли, когда та вновь пришла в себя. Ещё не открыв глаза, рыбка почувствовала, будто она мерно качается в гамаке из нежнейшего шёлка – даже слегка кружилась голова. Ощущение это было настолько удивительно приятным и в то же время всезаполняющим, что рыбке хотелось оставаться в таком состоянии вечно. Но любопытство, присущее всем оптимистам, взяло-таки верх, и Марли чуть приоткрыла один глаз.
В уютном полумраке, чуть покачиваясь, ухо-дили высоко вверх ленты мягких морских водорослей, а меж ними там – в неизведанной вышине – тускло рябил жёлтый, уже чуть алеющий солнечный блин. Мерное движение водорослей было таким величественным, что казалось, именно они заставляют своим «танцем» приходить в движение бесчисленные миллиарды тонн воды, а не вовсе наоборот.
Лицо Марли расплылось в блаженной улыбке.
Это был именно тот покой, что был ей сейчас так необходим. Она вновь прикрыла один глаз и отдалась песне своей нежданной колыбели…
И эта песня была о том, что есть в жизни нечто большее, чем мама, папа, стая родственников – даже больше, чем само море. Бывалые старики иногда рассказывали, что там – наверху – иной мир, в который рано или поздно уходят все рыбки. Но некоторым, как утверждают, везёт, и они попадают туда ещё при этой – рыбьей – жизни. Насколько тот мир отличается от этого – морского – никто толком не знает, ведь мало кому удавалось вернуться оттуда живым и здоровым. Но и те, кто всё же заглядывали, так сказать, одним глазком в сени того пугающего и в тоже время манящего своей неизведанностью мира и по какой-то нелепой случайности срывались обратно вниз, также не успевали запомнить ничего существенного, но каждый из таких счастливчиков, как правило, навсегда хранил на себе «печать» того мира – порванные губы.
Проснулась Марли с чувством дикого голода. Так бывает – как многие из вас уже сами ощущали – после того, как сильно понервничаешь. Но Марли не хотелось возвращаться домой даже ради ужина – уж так хорошо ей сиделось в этих мягких водорослях! И неизвестно, сколько бы она там пробыла, если бы вдруг не раздался странный рокот откуда-то сверху. Звук был совершенно незнакомым для рыбки Марли, ничего подобного она до этого дня не слыхала в их тихом уголке тёплого моря. Вибрации этого звуча-ния нарастали, нарастали, достигли своего пика – Марли даже стало казаться, что никакого звука извне вовсе и нет, и что это у неё от голода про-сто разболелась голова – и тут этот пронзительный гул внезапно смолк, а вместе с ним исчезла и мнимая головная боль Марли.
Рыбка несколько мгновений оставалась недвижимой, вслушиваясь в алое безмолвие вечер-ней стихии. И тут Марли, взглянув наверх, увидела, как в рдеющих лучах заходящего солнца покачивалось на поверхности моря тёмное продолговатое пятнышко. А в следующее мгновение рядом с рыбкой неожиданно завис непонятно откуда взявшийся, аппетитно выглядящий, с сиреневым отливом червячок.
Марли, разумеется, знала, что червячки не зависают просто так в воде и что они лишь могут ползать по дну, в крайнем случае, их поднимало со дна и болтало в разные стороны во время шторма, но сейчас был полный штиль. Но бесчешуйчатая рыбка по имени Марли была так голодна, что обрадовалась этому нежданному ужи-ну, упавшему прямо с небес, и забыла про осторожность.
Через пару секунд рыбку Марли уже стреми-тельно тянуло вверх – к солнцу, а точнее сказать, к тёмному покачивающемуся пятнышку, которое всё быстрее увеличивалось и увеличивалось в размерах. У Марли аж дух захватило!
– Да. Ты уж явно не гигантский марлин… – Вздохнуло разочарованно странное бородатое существо, глядя на трепещущуюся на крючке рыбку Марли.
– Само собой разумеется, я не гигантский мар-лин. Я лишь маленькая Марли. Пожалуйста, вы-тащите эту штуку из моего рта – это довольно-таки неприятно. – Ответила Марли, но застрявший в её щеке крючок мешал чётко выговаривать слова, и странному существу показалось, что рыбка лишь беззвучно прошамкала что-то ртом.
Существо подтянуло леску к себе и сняло рыбку с крючка.
– Благодарю вас! – Прошамкала Марли, а за-гадочный бородач взял её в свой мозолистый и, как тут же ощутила рыбка, нестерпимо шершавый плавник без перепонок и покачал головой:
– Странная ты какая-то. Как будто с тебя всю чешую содрали… Гляди-ка, да ещё и вся в цара-пинах или язвах каких! Больная, что ли…
– Я не больная, – возмутилась Марли, – но могу непременно заболеть, ведь вы делаете мне больно своими странными грубыми плавниками. Это очень невежливо.
Марли попыталась вставить ещё какую-то жалобу, но тут с удивлением осознала, что не слышит собственного голоса и подумала, что это у неё наверняка от волнения.
– Да уж… Было бы странно, если б ты мне хоть что-то ответила. – Грустно усмехнулся бородач и добавил. – А было б неплохо. Подсказала бы мне, где живёт гигантский марлин. Вдруг знаешь.
Но рыбка Марли никогда не встречала в их тёплом далёком море марлинов, тем более гигантских. Она замотала головой, да так энергично, что всё её тельце так и затрепыхалось.
– Ладно…. не было улова, и это не улов. – Вновь вздохнуло существо. – Плыви с богом.
С этими словами бородатое существо разжало свой необычный шершавый плавник.
«Ах, какое тактичное, тонкой организации создание! И вместе с тем, какое несчастливое…». – Подумалось Марли, когда она уже в следующий миг падала в воду.
И вместе с этими мыслями Марли успела заметить на бородатом незнакомце свитер толстой вязки с горлышком.
– До свидания! – Попрощалась Рыбка по имени Марли и вновь не услышала звука своего голоса. Она хотела уж опять этому удивиться, но тут это несостоявшееся удивление было мгновенно вытеснено иным, более сильным впечатлением.
Дело в том, что в это краткое мгновение свободного падения время для Марли словно бы чуть замедлилось. И тогда она увидела, как безмятежно покоилось вечернее море!
Вокруг неё блистало бескрайнее, чуть подкрашенное светло-бордовым зеркало! Дух у Марли захватило от такого зрелища, и она поняла, что ничего прекраснее и величественнее не видела в своей – пока ещё краткой – жизни.
Рыбке хотелось петь! И в полёте она успела заметить несколько удивительных рыб, которые парили в небе на фоне рыжего солнечного диска – как раз где-то над головой странного существа в свитере крупной вязки. У них тоже, как и у самой Марли, были плавники, но всего по два, и располагались они не снизу и сверху, а по бокам. И эти загадочные воздушные рыбы, неспешно помахивая огромными плавниками, размеренно «плыли» в алеющей вышине.
– Надо будет нашим рассказать! Вот они удивятся-то! – Подумала Марли. Она была сейчас в превосходном настроении и начисто позабыла, что ещё совсем недавно эти самые «наши» дела-ли ей так больно.
В следующий миг – уже подлетая к самой морской глади – рыбка по имени Марли впервые в жизни увидела своё отражение. Всё её беззащитное бледно-голубое тельце было «изрыто» свежими траншеями кровоточащих ран. И в её нежное детское сознание вновь зазубренным клинком вонзились воспоминания…
Упав в прохладную воду, Марли безвольно пошла ко дну. Она не могла и не хотела двигаться – так она была разбита и подавлена! Из её сознания в раз словно улетучились все удивительные вещи, которые с ней только что произошли. Образы – и странного тактичного создания в свитере крупной вязки, и прекрасных в своём бесшумном парении неведомых воздушных рыб, и самого величественного бескрайнего моря – всё это было погребено под ледяной плитой отрезвляющего открытия.
Марли была сейчас единственным посетителем мрачной, устрашающей своим натурализмом выставки, и перед остекленевшим взором юной рыбки висела единственная «картина без рамы» – её собственное отражение. Теперь наша рыбка всё поняла – и про косые взгляды других рыбок, кои она ловила на себе с самого раннего детства, и про то, отчего ей было всегда так больно находиться в общем косяке, и даже то, почему так мама частенько вздыхает, а папа хмуро бурчит себе под нос: «Трудно ей придётся…».
***
Марли не хотелось возвращаться домой. Она забралась под небольшой камушек и долго лежала, равнодушно глядя в никуда сквозь быстро темнеющую в преддверие холодной ночи бездну, и сумрак скрыл от чьих либо глаз её первые в жизни слёзы…
В эту долгую бездомную ночь рыбке по имени Марли приснился удивительный сон. Со всех сторон её окружали необычные звуки, ей даже не с чем было их сравнить – настолько они относились к какому-то иному миру! Всё видимое пространство было заполнено тысячами ослепительных солнц разных цветов и размеров.
Но самым удивительным в этом необычном сне были рыбки, которые шумным балаганом вращались вокруг Марли. Они носили одежды – дерзкие, броские – и были в прекрасном расположении духа – по всей видимости, ожидался какой-то большой праздник.
И вот, одна очень большая пучеглазая рыбина в усыпанном жемчугом роскошном платье, по-стучав по бокалу, попросила у всех, как она вы-разилась, минутку тишины:
– Дорогие друзья, – пробулькала рыбина, – сегодня мы выбираем королеву нашего бала! Критерием же в, прямо скажем, не простом выборе для жюри была не только красота самих наших замечательных конкурсанток, но и их платья, которые они должны были сшить себе сами. Вы, разумеется, понимаете, насколько, повторюсь, трудна для жюри оказалась задача, ведь здесь сегодня собрались не только самые красивые рыбки, но и самые, так сказать, стильные. И всё же мы выбрали королеву бала! И так…
Вмиг весь рыбий балаган, всё ещё пока про-должавший тихонько гудеть, смолк и устремил свои взгляды на пучеглазую рыбину.
– И королевой бала становится рыбка… по имени Марли! – Казалось, слова пучеглазой ры-бины булькали, словно склизкие пузыри какого-то ядовитого варева в огромной кастрюле. - Прошу всех её любить и жаловать!
Бесчисленное множество рыбьих взоров устремилось тут же в сторону ничего непонимающей Марли. Рыбки учтиво кланялись своими негнущимися телами и расступались, когда она поплыла к сцене за наградой.
Голову Марли холодила обременяющая тя-жесть венца. Рыбка старалась не шевелиться, боясь уронить корону, отчего чувствовала себя довольно скованно и глупо. Ей приходилось улыбаться всем, но делать это искренно получалось плохо, и Марли стало казаться, что улыбка навсегда так и застынет на её измученном лице, превратив её саму в безвкусный памятник, множество подобных которому, Вы, дорогой чита-тель, периодически встречаете в своей – вполне себе сухопутной – жизни.
Рыбке по имени Марли в те мгновения даже захотелось сбросить корону и умчаться куда по-дальше. И она даже чуть склонила голову, чтобы это исполнить, но тут вдруг увидела его – Прекрасного Рыбку, облачённого в костюмчик благородного бледно-розового оттенка – того само-го, что бывает у костюмов всех настоящих и ска-зочных принцев, и который так шёл к его грустным глазам.
И этот Прекрасный Рыбка подплыл к Марли и коснулся её головы своею…
***
Рыбка по имени Марли проснулась от чужеродного прохладного касания и в страхе отшатнулась, ударившись головой о камень, под которым, по всей видимости, провела всю ночь.
Перед Марли, окружённое ореолом солнечных
утренних лучей, пульсировало нечто ужасающее и бесформенное. И этот кошмар прогудел вдруг абсолютно миролюбиво:
– Не бойся. Сегодня я уже ел. Просто хотелось проверить, жива ли ты. – А потом так же миролюбиво этот ужас добавил. – Больно ударилась?
– Конечно, больно. – Ответила Марли всё ещё опасливо.
– Понимаю…
– Вам тоже бывает больно?
– Ещё как! Особенно, когда кто-нибудь оторвёт мне щупальце. Тогда ¬ жуть как больно!
– Вы, наверное, шутите. – Склонила недоверчиво Марли голову набок, а вслед за ней и всё тельце. – А сколько у вас должно их быть?
– Восемь. Поэтому меня и зовут осьминогом.
– «Осьми»? А почему тогда, не «восьминогом»?
Этот неожиданный логичный вопрос ребёнка поставил Осьминога в тупик. Он что-то пропыхтел невнятное про то, что род его очень древний и что в те далёкие времена, когда придумывали ему название, «восемь» называли не иначе как «осемь», но это лишь добавило путаницы.
– Не понимаю, зачем понадобилась лишняя буква, если и так было всё понятно? – хмыкнула Марли. – Зачем всё так усложнять?
И вновь очень взрослый Осьминог не нашёл что ответить ребёнку, а Марли принялась считать его щупальца:
– Один, два, три, четыре… м-м-м… их восемь,
или, как сказал бы ваш прадедушка, осемь! И они все на месте!
– Да. – Прогудел Осьминог, что можно было бы с большой натяжкой принять за смех, и добавил. – Последние месяца четыре у меня все щупальца на месте.
– Вы очень мужественный! – Подытожила Марли. – Мне кажется, я бы просто умерла от страха – у меня бы сердце разорвалось, если бы мне кто-нибудь что-нибудь оторвал.
Тут рыбка Марли хотела, было, взглянуть на саму себя, чтобы привести в пример какую-то из своих частей тела, которую могло бы оторвать,
но тут вспомнила, что это невозможно, и лишь грустно вздохнула.
– Ну, мне это не грозит! – Ответил Осьминог с некоторой гордостью и даже важностью. – У меня ведь три сердца. Даже если одно разорвётся, то оставшиеся два, думаю, справятся со своей работой. К тому же, если у меня оторванные щупальца всегда вновь отрастают – а порой даже сильнее и красивее прежних – то можно с большой долей вероятности предположить, что и разорвавшееся сердце тоже вырастет заново. Как ты думаешь?
И не дожидаясь ответа Марли, Осьминог уже по-настоящему гулко рассмеялся, да так, что всё его тело запульсировало всеми восемью щупальцами, словно солнце своими протуберанцами.
– Не знаю… – Ответила Марли и, взглянув ис-подлобья, спросила. – А как вы считаете, может
ли вырасти то, что никогда не существовало?
– Это как?
– Ну… – Голос Марли зазвучал отчего-то виновато, а взгляд стал таким, какой точь-в-точь бывает у провинившегося щенка. – Например, чешуя…
Тут Осьминог выпучил свои и без того невероятно огромные глазища, которые составляли не менее десятой доли всей его массы, и удив-лённо, но с особой осторожностью спросил:
– А у тебя её разве, того… не содрали?
– Нет. Её не было. Никогда…
– Вот как… А я то, старый глупец, подумал, было, что кто-то, как говорится, «спустил с тебя шкуру»… Извини. – Теперь уже Осьминог походил на провинившегося щенка. – Да… дела… Честно говоря, я никогда не видел, чтобы чешуя отрастала у кого-то, даже если её просто оторва-ли, уж не говоря о том, как если бы её вовсе не существовало.
Осьминогу захотелось как-то приободрить Марли и он сказал:
– Не так уж всё и плохо. Из тебя может выйти прекрасная манекенщица – они ведь всегда полуголые, а тебе и раздеваться не надо – ты и так совсем… – Тут Осьминог понял, что переборщил и осёкся.
В окружающей их воде повисла неловкая пауза. Осьминог чувствовал себя виновато за бес-тактность. Марли же винилась за то, что стала причиной его бестактности. Тогда она лукаво улыбнулась:
– Увы, не получится. Манекенщицы все ху-дые.
Осьминог был благодарен Марли и приятно удивлён её мудростью. Он деловито свёл брови:
– Да? Ну-ка, ну-ка, дай-ка я тебя осмотрю… Да не бойся, ведь сегодня я уже завтракал, а до обеда её далеко! – Подмигнул Осьминог одним из своих бездонных глаз и осторожно «побежал», как опытный терапевт, по тельцу Марли своими щупальцами, и она вновь ощутила прохладу их прикосновений, но на этот раз они не были неприятными.
– Щекотно. – Засмеялась Марли.
– Не страшно. – Подытожил Осьминог, закон-чив «осмотр». – Жить будешь. Раны твои уже начинают затягиваться. Скоро зарубцуются, и полный порядок!
¬ И полный порядок… – Эхом повторила рыб-ка и как-то внезапно погрустнела.
– А ну-ка, не вешать нос! Шрамы украшают воина, не так ли? Ведь вся наша жизнь – сплошная война! – Подбодрил её Осьминог странным образом, а потом добавил. – Я думаю, что когда-нибудь чешуя у тебя обязательно отрастёт!
– Вы уверены? – Слабая надежда послышалась в голосе Марли.
Осьминог был умудрённым жизнью обитателем морских глубин и обладал благодаря особо-му устройству своих огромных глаз способно-стью видеть невидимое остальным даже в мутной воде, но ни разу в своей аж пятилетней, преклонной для осьминогов жизни, не видел, чтобы у кого-то отросло то, что никогда не существовало от рождения. Но, тем не менее, он сказал, старательно скрывая правду:
– Абсолютно! Без чешуи тебе никак нельзя! Следовательно, она непременно отрастёт! Создатель не выпустил бы тебя в мир, не снабдив всем необходимым для выживания!
Рыбка по имени Марли впервые услышала о неком Создателе:
– Кто он такой – этот Создатель?
– Тот, кто наполнил мир.
– А зачем он его наполнил?
Щупальца мудрого моллюска колыхнулись подобно водорослям, а огромные зеркала глаз на несколько мгновений словно обернулись внутрь своего обладателя:
– Этого никто не знает… Хотя, многие делают вид. – Осьминог был сейчас одновременно и рад, и опечален тому, что ребёнку пришлось сказать правду.
Повисла пауза – из тех, что бывают, когда два попутчика, проведшие многие сотни вёрст вместе и раскрывшие друг другу души в пути, вдруг оказываются на развилке, и весь хлеб съеден, а бутыль опустела.
– Спасибо вам. – Тихо сказала Марли, будто именно она сейчас поддерживала в чём-то Осьминога. – Вы невероятно добры. Наверняка потому, что у вас три сердца.
Осьминог грустно улыбнулся, а один из его блюдец-глаз неожиданно так нестерпимо предательски заблестел, что Осьминогу даже при-шлось отвернуться…
На том и расстались Осьминог и бесчешуйчатая рыбка по имени Марли.
***
«Как всё-таки много прекрасных созданий на свете!» – Думала Марли по дороге домой, вновь позабыв все свои печали.
– Он отпустил меня. – Подытожила она за ужином свой удивительный рассказ о странном существе в свитере крупной вязки с горлышком. Марли хотела ещё рассказать о странных летучих рыбах и об Осьминоге, но папа оборвал её:
– Фантазёрка. «Оттуда» ещё никто не возвращался. – Буркнул он, не отрываясь от вчерашней вечерней газеты, обрывок которой опустился сегодня утром на дно рядом с их жилищем – видимо кто-то выбросил его с борта проходящего мимо корабля.
Братья и сёстры Марли лишь хихикнули и расплылись по своим спальным пещеркам.
Мама же ничего не сказала, а лишь посмотрела на Марли, склонив всё тело набок.
Утром в школе Марли всё-таки удалось рассказать сверстникам не только о бородаче в сви-тере крупной вязки, но ещё и об удивительных парящих птицах над его головой, и даже о доб-ром Осьминоге.
– Врунья! – Прозвучало в тишине после того,
как Марли закончила свой рассказ. – «Оттуда» ещё никто не возвращался! А уж Осьминог тебя точно бы сожрал!
– Врунья! Врунья! – Поддержали обвинителя остальные рыбки и расплылись по своим классам, так как именно в этот миг пробулькал звонок на урок.
И лишь старый-престарый школьный Дворник с порванной губой, которого никто никогда не замечал, будто бы он был прозрачным, подплыл к Марли и тихонько прошамкал своим беззубым ртом:
– Я тоже встречал это существо. Давно. Ещё в юности.
– Вы мне верите? – Обрадовалась Марли.
– Да. Мне запомнился тот свитер, только волосы существа были тогда ещё густыми и чёрными.
– Он вас тоже отпустил?
– Нет, я сам сорвался.
– Сорвались?..
– Да. С крючка. – И Дворник почесался старым шрамом о коралл.
– Ах, да, это такая железная штуковина! Кол-кая. Ужасно неприятная! А зачем она этому существу?
Дворник с состраданием посмотрел на Марли:
– Чтобы ловить нас.
– А зачем? Это какая-то неприятная игра?
– Нет. – Вздохнул Дворник. – Это совсем не игра. Они ловят нас, чтобы есть.
– Есть?.. Но ведь это существо не акула, не барракуда и даже не осьминог. Оно – из другого мира. Оно не может…
– Может. Все миры одинаковы. – Тихо, словно извиняясь за горькую правду, сказал Дворник. – И во всех мирах все друг друга едят.
Марли в этот миг очень-преочень захотелось заплакать. Не от ужаса, нет – а от того, что её сказка разрушалась. Да, её большая детская душа отказывалась верить в то, что и там – наверху – её так же не ждало ничего хорошего:
– Но меня же оно не съело. – Упрямо прошептала она, надув свою нижнюю, пораненную крючком губу.
– Просто оно тебя пожале… – Дворник осёкся.
Марли замерла. А потом задрожала:
– Оно меня «что»?.. – В её детском сознании предательски пробивался ответ на этот вопрос, и рыбка знала где-то в глубине души, что этот ответ верный, но принять его – означало бы… Нет, принять это было невозможно. Это худшее из того, что может уготовить ей жизнь – хуже, чем быть сожранной.
И в этот миг всё её презрение – а она сейчас уже была способна испытывать это смердящее чувство – и даже вся её ненависть ¬ за своё бесси-лие и надвигающееся отчаяние – вылились в горящий взор, устремлённый на беспомощного старика, который хотел лишь утешить её из… да, да – тоже из жалости…
Рыбке по имени Марли очень хотелось сказать
что-то обидное, но неожиданно она увидела своё неясное отражение в мутных старческих глазах. И ей стало стыдно. И ещё больней, чем было за миг до того.
И второй раз в жизни рыбка по имени Марли заплакала.
Она тихо вздрагивала всем тельцем, которое в это самое время вдруг стало так дико чесаться, будто бы миллионы крошечных иголочек выры-вались из-под кожи на белый свет.
– Что здесь происходит? – Грозно раздался голос Учителя.
Дворник каким-то чудом умудрился втянуть свою рыбью голову в свои рыбьи плечи и благо-разумно чуть отодвинулся от Марли, но в глазах его при этом читались просьба о прощении и глубокий стыд.
Марли обернулась.
– Повторяю, что здесь происходит? – Взгляд Учителя напоминал стоячее ртутное болото.
– Ничего. – Ответила тихо Марли. А потом с неожиданно появившимися в голосе нотками стали добавила. – Теперь уже ничего.
– Звонок на урок прозвенел. Тебе нужно особое приглашение?
– Вовсе нет, Учитель. Теперь – уже нет.
Рыбка по имени Марли улыбнулась Дворнику ободряюще своими – уже далеко не детскими – глазами, которые сейчас отчего-то так напоминали глаза странного существа в свитере круп-ной вязки, и вплыла в учебный класс, вход в ко-торый напоминал раззёванную акулью пасть.
***
С этого момента рыбка по имени Марли уже ничего не ждала, ничего не боялась и ничему не удивлялась.
Не удивилась она и тому, что при очередном хождении в косяке не испытала никакого дискомфорта и боли. Напротив, произошло неожиданное для всех её мучителей событие, когда они попытались вновь позабавиться, став тереться в плотно идущем косяке о её бесчешуйчатое тело – при первом же прикосновении к Марли каждый из них сам вдруг испытал ужасную острую боль, словно наткнулся на невидимую опасную бритву, гвоздь или иголку. Рыбки недоумённо взглядывали на Марли и друг на друга, пытаясь понять что происходит. Парочка из агрессоров даже посмела повторить свои атаки, но с тем же неумолимым отрезвляющим результатом.
Марли же продолжала плыть, будто бы не заметив произошедшего. Она и действительно не замечала ничего, её разум и душа плыли в те мгновения в каком-то ином косяке иного мира. Она была спокойна и целеустремлённа.
И ей так захотелось превратиться в комету, лететь быстро-быстро, балуя своё тельце про-хладными водами готовящегося к осени моря! И рыбки расступались перед ней, пропуская вперёд – кто-то из трусости или из разумного опасения, кто-то из любопытства, а кто-то и без осознания того, что делает – просто подчиняясь стадному чувству.
Учитель, правда, резко окрикивал своих подопечных, чтобы те не нарушали строя, но никто его уже не слушал. Тогда он в последний момент попытался восстановить привычный status quo и хотел, было, назидательно вытолкнуть рыбку на «обочину» общего строя, но Марли, видимо, по-чувствовав это, сама – словно гарпун – бросилась на него, и уже через миг Учитель с окровавленным боком корчился от боли в стороне.
А косяк продолжил двигаться себе дальше, еле поспевая – уже за Марли…
***
В те мгновения, когда красное солнце зависло над морем, готовое к своему еженощному купанию в этой синей крови Вселенной, рыбка по имени Марли вырвалась из солёного зеркала на воздух. Ей очень захотелось подышать иным способом, и она совсем не смущалась того, что не имела для этого лёгких.
Она просто взметнулась в воздух как на свободу после долгого заточения – как вырывается росток цветка или пшеницы из влажной, забот-ливой словно мама, земли. Мелкие брызги, переливающиеся всеми цветами радуги, стали для Марли в это мгновение её королевской мантией и свитой одновременно, всплеск же – торжественным гимном её появления на вечернем балу природы!
И в течение столь краткого, но по-настоящему
величественного полёта рыбка успела заметить вдалеке – у самого горизонта – лодку с тем самым странным существом в свитере крупной вязки, а также двух волшебных рыбок – его неизменных спутниц, парящих над ним в вышине – у самого красного пылающего блина солнца.
Странное существо в свитере крупной вязки обернулось. И не смотря на то, что расстояние меж ними было огромное, оба они смогли отчётливо увидеть глаза друг друга, будто бы воздух сгустился и превратился в многосильную оптическую линзу. И сторонний наблюдатель сейчас с уверенностью и удивлением отметил бы про себя, насколько глаза этих двух разных созданий были похожи, как это бывает у однояйцевых близнецов.
– Странный он. Всегда один. Как и я. – Улыбнулась Марли.
– Странная она. Всегда одна. Как и я. – Подумало странное существо в свитере крупной вяз-ки.
– Пусть он найдёт-таки своего гигантского марлина! – Пожелала в своей душе Марли.
А странное существо в свитере крупной вязки заметило про себя:
– Что-то в ней изменилось. Кажется, она обретает себя…
Море вновь было на удивление спокойным. И перед самым своим погружением Марли увидела в зеркале крови Вселенной то, что в силу расстояния не смогло разглядеть существо в свитере крупной вязки в эти краткие мгновения полёта Марли. Её беззащитное тельце не было теперь таким уж беззащитным – из него пробивались, словно саженцы сосновых деревьев на вырубке, мелкие, едва различимые иголочки, похожие на шипы прекрасных кустовых роз. Иголочки были, действительно, крохотными, но покрывали со-бою всё тело обновлённой рыбки – с головы до самого хвоста…
***
Сверстники стали избегать общества Марли, но сейчас уже по иной причине – их незажившие ещё раны после последнего шествия в косяке кровоточили, и к тому же рыбки боялись, что Марли теперь будет мстить им всем за прошлые издевательства. Они заискивающе натужно улыбались и предпочитали быстренько куда-нибудь исчезнуть, как исчезает на плацу бывалый солдат при виде генерала.
Странная метаморфоза произошла и с Учителем. После своей стычки с Марли он изначально хотел вызвать её родителей в школу и даже настоять на внеочередном заседании педагогического совета, но отчего-то этого не сделал – толи из-за неловкой позорности ситуации, когда он – взрослый – не смог совладать с козявкой, толи из-за животного страха, который теперь вызывала у всех, и у него в том числе, эта странная маленькая рыбка…
Мама Марли, заметив пробивающиеся шипы
на теле дочери, хотела было отвести её к врачу, но не знала к какому именно нужно вести.
И действительно! К какому доктору водят в подобных случаях? К терапевту? К дерматологу?
– Отведи её оружейнику! – Пошутил папа.
Мама укоризненно покачала всем телом, а Марли улыбнулась смешному, незнакомому ей слову «оружейник» и тут же заверила родителей, что чувствует себя прекрасно.
И это было сущей правдой! Она, не отличавшаяся от рождения особым здоровьем, переболевшая всевозможными детскими хворями, включая рыбью свинку – со всеми её ужасными последствиями – теперь же была лучшей не только на уроках физкультуры, но и пения, и даже геометрии. Вы наверняка отнесётесь к этому скептически, но Марли стала легко извлекать корни из самых, казалось бы, корненеизвлекаемых чисел, её не пугали никакие алгебраические «страсти», даже (о, ужас!) логарифмы!
В общем, жизнь нашей рыбки по имени Мар-ли повернулась совершенно неожиданным рыбь-им, так сказать, боком.
И тогда мама подумала: «Какая разница, есть у моей дочери шипы или нет! Марли ведь и раньше была не такой как все!».
А папа задумчиво прошамкал:
– И всё же, трудно ей придётся…
Но в голосе отца впервые прозвучали нотки гордости за непутёвую дочь.
***
День ото дня шипы на теле Марли станови-лись всё длиннее, острее и крепче, и прямо про-порционально этому устанавливалось всё большее почтение к ней – уже не только среди её сверстников, но и среди всего рыбьего люда.
В общественном транспорте Марли начали уступать место даже самые дряхлые рыбины. Рыбка, разумеется, отказывалась и при этом краснела, но старухи не смели вновь занять свои места.
Марли стали наперебой приглашать в ранге почётного гостя на разного рода мероприятия и заседания всяческих организаций.
Она стала почетным членом полутора сотен фондов и обществ – начиная с кружка вышивания ракушками и заканчивая фондом под сияю-щим названием «Blue peace». Её даже назначили вечной королевой красоты – да, именно назначили, просто объявив её таковой, и ей не пришлось проходить всякие дурацкие туры с дурацкими вопросами и конкурсами. И уж точно Марли была избавлена от необходимости приплыть вече-ром в гостиничный номер председателя жюри. Ей просто принесли корону на дом вместе с по-чётной лентой, на которой золотом красовалась надпись «Мисс рыбка навечно!».
Корона была точь-в-точь как в давнем сне Марли, однако Прекрасного Рыбки в вязаном розовом костюмчике, который так шёл к его вечно грустным глазам, к ней «не прилагалось».
***
Шло время. И наша рыбка по имени Марли уже была пожизненным президентом всех рыб того дальнего тёплого моря.
Мамы Марли к этому времени уже тихо не стало, а папа не видел больше разницу между реальностью и собственными фантазиями, весь его значимый мир составляли обрывки газет, периодически падающих сверху.
Многочисленные же сёстры и братья Марли перестали быть такими уж многочисленными – кого-то съели более крупные хищные рыбы, кто-то из них попал в сети, кто-то на крючки, но и с оставшимися в живых не было у Марли трогательных родственных уз. Как-то не связались эти самые узы…
Марли часто вечерами уплывала из своей ре-зиденции одна и, высунув голову на поверхность воды, любовалась заходящим солнцем в надежде вновь встретить то странное существо в свитере крупной вязки, и чтобы над ним обязательно па-рили те самые две необычные рыбки! Марли не знала, зачем ей нужна эта встреча, не понимала, что будет делать, если та произойдёт, но жажда-ла её и ждала, исполненная надежды.
Марли видела, насколько глупы и примитив-ны её подданные, насколько заняты они лишь набиванием собственных животов, размножением себе подобных и банальным выпендрёжем друг перед дружками. Её саму никто не любил. Боялись, да. Выказывали подобие уважения, да. Нарочито восторгались ею, да. Говорили о любви, да – но лишь говорили…
Однажды Марли всё-таки повстречала того самого Прекрасного Рыбку из своего давнего детского сна. Но мало что оставалось теперь в нём от того Принца. Его обрюзгшее – с уже по-тускневшей и поредевшей чешуей – тело было заметно разбито ревматизмом, оно устало плыло рядом с какой-то жирной рыбиной, очень похожей на него самого – ведь время, утверждают знатоки, делает из супругов подобия друг друга, и чаще всего – жалкие. И вокруг этих двух «подобий» кружились беззаботной стайкой – толи дети, толи уже внуки. И глаза Прекрасного в прошлом Рыбки больше не были грустны. Они были усталые…
***
Рыбка по имени Марли добровольно отказалась от всех своих титулов и привилегий. Теперь она проводила уже всё своё время в той части тёплого моря, где однажды встретила странное существо с бородой и в свитере крупной вязки.
И однажды, когда надежда, казалось бы, навсегда захотела покинуть сердце бесчешуйчатой, но обросшей острыми шипами рыбки по имени Марли, волны пригнали лодку. И в ней, согнувшись в спине, сидело то самое существо. Но и оно уже не было прежним. В глазах его медленно – словно огонёк любимой им трубки – угасала жизнь, а у борта потрепанной ветрами и временем лодки болтались на верёвке жалкие останки некогда величественного гигантского марлина.
– Акулы… – Подумала Марли.
А странное существо ничего не подумало и даже не заметило рыбку. Оно лишь наблюдало на экране своего внутреннего кинотеатра замедленные кадры всей своей жизни. Эти фрагменты шли по порядку – с мига первого вздоха и первого крика – через юность и зрелость – в тягостные и полные тревоги бессонные ночи старости, потом возвращались в детство, беспорядочно перемешивались и снова мчались вспять, а затем вновь устремлялись в будущее.
И в помутневших зрачках этого существа Марли увидела слабые отблески мерцания его кинопроектора жизни. А когда эти огни вовсе погасли, рыбка вцепилась зубами в обрывок верёвки, свисающий с носа лодки, и рванула что было силы… И поплыла туда, где солнце уже начало опускать в море свои разгорячённые, натруженные за очередной тяжёлый день пятки.
И две дивные рыбины неизменно продолжали своё извечное сопутствие лодке, бесшумно покачивая плавниками в вышине.
Постепенно вся эта странная тихая процессия заглянула-таки за горизонт – и произошло это в тот самый миг, когда лысина древнего светила скрылась под водою, и в небо взметнулся яркий зелёный луч.
***
Примечания:
* Здесь имеется в виду слово Spitzname (герм.) – прозвище. Дословно переводится как «колкое имя».
В оформлении - картина художника Дмитрия Креля.