– Дида, там же макароны!
– А на кой ты, лешего, Федька, в чайнике их отварил? – сгневался Егорыч, да зло на Федьку посмотрел.
– Но дида, все кастрюли заняты – там самогон, – и Федька отошёл поближе к двери, – да и не я то вовсе, – робко попытался продолжать пацан.
В этот миг дверь разтворилась, стукнув Федьку ручкой под локтевой сустав, с чего у Федьки стрельнуло в руке, а сам он издал жалостливый визг и беспомощно присел... В комнату ввалился дядька Хуп и с порога начал:
– Остынь, Егорыч. Чё на пацана зазря напраслину навёл? Я макароны в чайнике сварил. Сейчас отбросим их, сольём «водичку», и будешь с сахерем свои чаи гонять, – на слове «сахерь» Хуп особое ударение сделал. На лице даже морщинки у глаз хитро проявились.
– Абалдуй ты, Хуп. Всё самогона не напьешься. Скоро и в толчке смывать последние остатки от тебя твоим же самогоном будем. Их, первач как хорошо пошёл! – и дед в дразнилках весь скукожился и показал, как опрокинул ведро, да разыграл лицом своим великую трагедию прощанья с самогоном в туалете. Закряхтел довольно, заблестел глазами и, бросив взгляд на Хупа, скинул фразу:
– Хорошо пошёл... мягко...
Хуп обиженно выдал:
– Что ты, дед, как тот Шекспир, трагедию тут корчишь. Грей свой чайник, чаепитель нудный, – и скинув макароны в миску, Хуп с плеча на половицы сбросил заштопанный рюкзак. Федька сразу позабыл обиды и прильнул к Хуповскому рюкзаку:
– Бать, а бать, а чё внутри?
– Тринадцать горшочков...
– Опять под самогонку? Хотя бы один под нУжды оставишь? – с издёвкой вопросил Егорыч. – От мочИ-то хоть отмыл их, химик?
– Полно те, Егорыч, – срезал Хуп, отламывая горбушку с хлеба, – Нулёвые горшочки. Я их с рынка притащил. У тётки Ваньки по полтинник за три штуки, – и Хуп мокнул в солонку хлебом, да по-царски, неспешно, поднеся его ко рту, откусил кусище и начал медленно жевать.
– Федька, макароны давай! – продолжил Хуп. – Сосёт уже в желудке… есть охота!
Пацан поднёс ему тарелку горячих ароматных макарон – не высший сорт, конечно, поэтому местами они слиплись.
– Садись, Егорыч, отобедаем. Да самогончика стрельнём по-пятьдесят! Первак – он лучше бабы; и хорошо долго, и заразы не подхватишь!...
– Цыц при Федьке-то такое говорить! – отрезал дед, садясь за стол.
Опрокинув по стопке, Егорыч покряхтел и занюхал устилкой, а Хуп, довольно выдохнув первачные пары, забрал полмиски макарон посеребрённой вилкой и заложил себе в рот. Секунды две не понимая, что произошло, он сразу выкатил глаза и тут же выплюнул обратно всё, что только что намеревался съесть...
– Егорыч, мать твою, кто макароны самогоном промывал?!... – гортанно вскрикнул Хуп. Его поджало над желудком, и едва сдержав комок на выдохе, он через силу зажевал куском хлеба.
– ОбсирАтели, – обидно вставил Хуп, – любую идею под нож загадить готовы, – прокряхтел он, отплевавшись. И собрав горшки, направился к выходу:
– Ни пожрать, ни отдохнуть! – пробубнил он, но заметив, что Федька и Егорыч тихо похихикивают, глядя на них, съязвил:
– Кончайте лясы точить, – и хлопнул за собой дверью.
– Теперь можно и чая попить, – дОбро сказал Егорыч. – Федька, накинь пальтишко, да сбегай на чердак: вареньице... брусничное неси, – и дед прикинулся над чайником колдовать, а Федька стукнул дверью и потопал на чердак. Прошло минуты две, заварочка налилась ароматом и рубиновым глубоким цветом. Чаинки до единой все осели и полностью отдали свою терпкость, наполняя плотный бархатистый вкус.
Бесполезно слазив на чердак, Федька ещё с порога, приоткрыв дверь, заголосил:
– Дида! Там по банкам только самогон... Варенья нету! – и скинув пальтишко, водрузился на скамейку возле полного заварничка.
– И сахерь весь под первачок ушёл, – почти про себя пробубнил Егорыч, почесав затылок. При этом он на лице сотворил такую задумчивую мину, что в душе у Федьки заскверзЕло и что-то засопливилось. Как волчонку, ему захотелось выть.
Неразбериху эту прервал Хуп, влетевший в комнату на авось. Он мгновенно схватил заварной чайничек и, выплеснув заварку на пол, со словами: "Хоть сюда немного войдёт", – выскочил обратно, с оттяжкой грохнув дверью.
Рубиновая лужа на полу неспешно расползалась, источая аромат. У Федьки что-то опять защемило где-то в области пупка.
– Жаль, – только и выдавил он.
– Лучше была бы баба и с заразою какой!... – злорадно пробурчал дед Егорыч, кивая в сторону двери. Федька понял, что про Хупа дед сказал, но легче от такого разворота ему не стало. Чая нет, сахаря нет, варенья нет... немного хлеба да кипятка наполовину чайника, который пока ещё Хуп не утащил под самогонку, да дедовских грибов заначка из пяти просушенных горькушек, и солонка соли. В этой скудности и состояло будущее Федьки на ближайшие тринадцать дней. Ни на еду, ни на заварку денег не было. Даже руки с мылом не помыть, не говоря уже о том, чтобы можно было в ванне тело полоскать – там тоже самогон. А кто захочет в самогоне мыться? – разве что испить немножко должно, да горькушкой закусить, которые для Федьки и заначены. Тому как дед Егорыч всё занюхивал своими старыми устилками. Он говорил, что так ещё в войну они глушили без закуски: водки самогонной или спирта много, а еды в округе нет...
" Тебе-то хорошо ", – подумал Федька, бережно сжимая несколько горькушек. " Ты-то, дида, понедельно можешь самогонку жрать с устилками в принюх, один лишь раз пережевав кусок засушенного хлеба. Тебе-то хватит..." – и тут же, опустив глаза на чёрные горькушки, неожиданно для себя вслух спросил:
– А как же я?!
Но Глеб Егорыч не расслышал жалкий голос пацана. Он небрежно передвигался по комнате, то и дело отхлёбывая из многочисленной посуды, и раза два или три вынув из кармана устилку. За этим процессом и застал деда вошедший Хуп.
– Да что ж ты, старый... – начал было он, но, осунувшись, махнул рукой и грузно сел возле Федьки.
Федька сразу заметил, что что-то произошло. Хуп был мрачный, волосы всклочены, а по рукам иногда пробегала дрожь. И Федька осторожно, как бы подлизываясь, по-детски наивно спросил:
– Батя, не хватило горшочков?
– Какие горшочки! – взвыл Хуп. Он подскочил и стал метаться по комнате, как хищник, заключённый в клетку. Тут только дед Егорыч понял, что произошло, и, сделав идиотскую ухмылку, небрежно издеваясь, спросил:
– Неужели БиоКОН приставилась?
– Хватит Вам, папаша, издеваться! – вдруг выпалил Хуп, и пуще прежнего заюзил по комнате, едва не опрокинув сидевшего на стуле Федьку. Поняв, что произошло что-то ужасное, Федька, на всякий случай, подскочил к деду и спрятался за него, с опаской поглядывая на злого Хупа.
В отчаянии вскидывая руки, Хуп заголосил:
– Я диссертацию хотел защитить! – и со злобой пнув ногой стул, запричитал. – Она сдохла! Она сдохла! Она взяла и сдохла! Полтора года уникальной работы коту под хвост! Мы все пы;жились... мы все тут чуть не спИлись, а она – сдохла! Вот просто так...
Скотина! Завтра же сожгу её нахрен, чтоб следов не осталось!... – заорал Хуп.
– Взорвётся, – спокойно перебил его Егорыч…
– И тебя разнесёт в клочья, – продолжил дед, и этой последней фразой сразу остудил громогласного Хупа.
– Её теперь только закопать можно, – и подумав немного, добавил, – или, хочешь, проведи эксперимент по опьяненью местных мух. Оставь тушу во дворе. Глядишь, другую диссертацию составишь, – и дед Егорыч закряхтел старинным смехом, и гладя Федьку по голове, докончил мысль:
– Трезвенник ты наш…
Хуп успокоился, сел на стул и впал в тяжёлую задумчивость. Расслабившись в тишине, Федька робко одёрнул деда и спросил, почти шёпотом:
– Дида, я что такое БиоКОН?
Егорыч посмотрел на внука, по-дедовски ласково обнял его и сказал:
– БиоКОН, Федька, – это Биологическая Корова Особого Назначения. Он взамен молока самогон должна давать. С первой дойки литров восемь первачка...
Тут Хуп очнулся и провалившимся голосом в пространство произнёс:
– Егорыч, а я ведь домик заложил, чтоб эксперимент оплачивать...
Над комнатой нависла зловещая тишина. Было слышно лишь Хуповское сопенье, да тяжёлые глубокие выдохи деда, отягощённые бронхическими свистами.
– Лучше бы ты пешком в Москву пошёл, Ломоносов хренов, – в сердцах сказал Егорыч, и крепче обняв внучка, с упрёком загвоздил:
– Федьку-то жалко. Ладно я, старик, в дурдоме хоть годки до смерти скоротать смогу... а Федька? Сопляк ещё совсем... – и тут Егорыча прорвало:
– Мало того, что в доме нет воды – везде самогон... Ни рожу помыть, ни жопу сполоснуть... Жрать нечего, денег нет, скотина сдохла... так ещё и квартирка захолупная по долгам уйдёт! Лучше бы твоя голова о молоке подумала! Биодурок!!! – выругался дед...
А Хуп только голову руками обнял и скорбно сказал:
– А я ещё и биокод молока потерял...
сyclofillydea 2003