К полуночи завьюжило. Вначале одинокие хлопья снега, медленно пролетающие в воздухе, ложились на промороженную, покрытую коркой льда землю и сразу же таяли, но затем всё сильнее и сильнее в сорвавшемся ветре с завыванием в ещё кое-где сохранившихся проводах, снег усилился до непроглядной метели. Дрожали стёкла в затемнённых окнах. Сплошная белая пелена покрыла спящее село, рядом лежащий овраг и поля, и только в редких паузах, между мощными порывами ветра, можно было увидеть слабый свет в окнах нескольких домов.
Этой ночи, казалось, не было конца. Не спали у Меланьи, у Миколы Василишина и у Петра Захарчука.
В первой хате переживали трагедию, и Моисей Соломонович сидел рядом с Марусей у скамьи, на которую уложили вымытого и приодетого Володю. В мерцающем свете свечей его маленькое личико казалось спокойным и красивым той красотой, характерной для всех уходящих в иной мир. По комнате тенью перемещалась Меланья, что-то говоря в полголоса, но её никто не слышал.
Бог Милосердный и Сострадающий! Признаю я, что грешил перед Тобою. Господь, преисполненный милосердия, прояви милость Свою и прими моления мои.
Господь, в гневе Твоем не обличай меня и в ярости Твоей не карай меня. Отнесись ко мне милостиво, ибо я несчастен; исцели меня, Господь, ибо кости мои сотрясаются и душа моя потрясена. Доколе будет так, Господь?.. Обратись, Господь, освободи душу мою, спаси меня ради милости Твоей. Ибо в смерти нет памяти о Тебе, в могиле кто прославит Тебя? Подавлен я стонами моими, каждую ночь омываю слезами ложе моё. Помутнели от гнева мои глаза, состарились из-за всех моих притеснителей. Отступите же от меня, все творящие зло, ибо услышал Господь плач мой! Услышал Господь мольбу мою, принял Господь мою молитву. Будут посрамлены и смятенны все враги мои; если они возвратятся - опрокинуты будут мгновенно.
...Отец наш, Царь наш! Мы грешили пред Тобою.
Отец наш, Царь наш! Нет у нас другого Царя, кроме Тебя.
Отец наш, Царь наш! Поступи с нами милосердно ради Имени Твоего.
Отец наш, Царь наш! Благослови для нас добрый год.
Отец наш, Царь наш! Отведи от нас тяжкие предопределения.
Отец наш, Царь наш! Расстрой замыслы ненавистников наших.
Отец наш, Царь наш! Сорви заговор наших врагов.
Отец наш, Царь наш! Устрани всех притеснителей и противников наших.
Отец наш, Царь наш! Закрой рты врагам и обвинителям нашим.
Отец наш, Царь наш! Отведи чуму, и меч, и голод, и неволю, и пагубу, и преступление, и истребление от сынов Завета Твоего.
Отец наш, Царь наш! Отврати мор от удела Твоего.
Отец наш, Царь наш! Прости и извини все наши проступки.
Отец наш, Царь наш! Изгладь и убери преступления наши с глаз Твоих.
Отец наш, Царь наш! Сотри по великому милосердию Твоему все записи о провинностях наших.
Отец наш, Царь наш! Дай нам возвратиться к Тебе с полным покаянием.
Отец наш, Царь наш! Пошли полное исцеление больным народа Твоего.
Отец наш, Царь наш! Разорви суровый приговор, вынесенный нам.
Отец наш, Царь наш! Вспомни нас доброй памятью пред Тобою.
...
Дома у Василишиных, за столом сидели трое: сам Микола, Лейб Израилевич и Петро, который рассказывал обо всех событиях минувшего месяца. Несмотря на поздний час, на столе стояла бутылка водки и нехитрая закуска, к которой присутствующие притрагивались крайне редко.
- Мы ещё подождали два дня и выехали. Надо было торопиться, так как по городу ходили патрули и кого-то искали.
- Чего же так долго ехали назад?
- А мы вначале пошли на Чернигов, чтобы сбить со следа, ну, а после ожеледь... Дальше Вы знаете...
- Как себя чувствует Моисей Соломонович? Рана не страшная?
- Нет! В плечо, навылет. Крови майже не було.
- Как он Вас встретил? Был удивлён?
- Да! Он задал тот вопрос, о котором вы говорили, отец.
- У Маруси большая беда. Одразу чоловика и сына...
- ...
-
В третьем доме не спала Ганка, ожидая Петра. Временами она подходила к деревянной кроватке, в которой мирно спало ничего не знающее и ещё ничего не понимающее дитё, шептала что-то про себя и прислушивалась к малейшему звуку на улице. Но что можно было услышать в диком завывании ветра, в дрожании окон и шорохе бесконечно падающего снега?
...Так же, как и резко начавшись, метель прекратилась внезапно, насыпав до полуметра снега. И уже по утру потянулись первые человеческие следы от хат к сельскому кладбищу, расположенному за оврагом.
История этого сельского кладбища, вобщем-то, мало, чем могла отличаться от истории множество ему подобных кладбищ разбросанных по просторам моей Украины, если бы не одно «но»...
Количество могил и поставленных на этом кладбище крестов четырежды превышало число жителей Голодной Балки. Разумеется, оно было старым, и поколение сменялось поколением. Так почему же ему не быть большим?
Однако это «но» заключалось в том, что ранее это кладбище находилось на месте оврага, появившегося как-то внезапно либо оттого, что рядом пробегавший ручей поменял своё русло, а, может быть, потому что с левого края кладбища кто-то начал выбирать глину для постройки хаты или сарая. Даже старики этого не помнили. Но постепенно овраг начал разрастаться, обзавёлся собственным кустарником и речушкой бегущей по его дну. Начало вымывать старые могилы, вынося белые, изъеденные временем человеческие кости и черепа с иногда странными отверстиями от стрел и трещинами от удара сабель.
Умерших стали хоронить всё выше и выше, а кладбище всё дальше и дальше удалялось от села.
Были на нём и так называемые братские могилы, заложенные в разные годы и даже разные века. И если первые можно было отнести к XIII - XIV векам, с просевшими от сотен лет холмами и покосившимися, покрытыми мелким зелёным мхом, каменными крестами, то последние были ещё очень свежими, им было не более десяти лет. На них районные власти запретили ставить кресты и делать какие-либо надписи.
Но по весне сельчане приходили к этим холмам и присев на траву, расстеляли большие льняные холсты, раскладывали принесённую из дома еду и самогонку, и поминали умерших. В этих двух последних могилах лежало две трети села, погибшего от голода тридцатых годов.
Люди сидели молча, только изредка произнося слова, оттирая слёзы:
- За тебя, Мотря! Земля тоби пухом!
- За тебя, Микола! Земля тоби пухом!
- За тебя Гнат! Земля тоби пухом!
- ...
Оперуполномоченный, наезжавший в эти дни из района на своём гнедом коне, молча смотрел на это действо и ничего не говорил. Тяжело вздыхая, он подходил к собравшимся, которые наливали ему также граненый стакан водки и он молча выпивал.
И только вечером, в доме местного бригадира Миколы Василишина, сидя за красиво послепасхально убранным столом, с ещё сохранившимися крашенками и уже успевшими подсохнуть пасками, в очередной раз, поднимая чарку с водкой, произносил:
- Суки! Суки! За что же столько народу?
Он прекрасно знал, что Микола его никогда не выдаст, а Пелагея и не слушала.
Кто найдёт добродетельную жену? Цена её выше жемчугов. Уверено в ней сердце мужа её, и он не останется без прибытка. Она воздаёт ему добром, а не злом, во все дни жизни своей.
...По указанию Моисея Соломоновича место для Володиной могилы выбрали на восточной стороне кладбища и четверо человек, предварительно очистив подходы от снега, выкопали её. А к полудню сюда подтянулось всё село от мала до велика.
Мужчины стояли в головных уборах, а женщины в платках. Эта просьба, Моисея Соломоновича, прозвучала таким тоном, что никто даже не попытался с ним спорить. Склонившись над маленьким гробом Володи, он начал читать «Кадиш Ятом», а затем «Изкор»...
Йитгадаль ве-йиткадаш Шме раба. Амен. Бе-алма ди-вра хируте, ве-ямлих Малхуте...
...
Да возвысится и освятится великое Имя Его! Амен!...
...По всему городу рыскали смешанные патрули и внимательно всматривались в лица прохожих. В основном останавливали и проверяли документы у мужской половины населения в возрасте от 50 до 55 лет. Были оцеплены все госпиталя и оставшиеся в городе, пока ещё функционирующие, больницы. Искали кого-то среди больных. Ширились слухи, что после взрывов на Староконюшенной кто-то остался жив и ушёл... Но кто? Среди пяти трупов, вытащенных из-под обвалившихся стен подвала, находился немецкий офицер с совершенно обезображенным лицом. Его слипшиеся от крови, коротко подстриженные седоватые волосы, указывали на возраст,- около 50-55 лет.
Далее был один гражданский, в котором жители соседних домов по приметам, известным только им, ибо его лицо так же было сильно повреждено, узнали Михаила, полицейского из дома №12, и три трупа солдат полевой жандармерии.
Немецкий офицер был идентифицирован по документам, найденным в кармане кожаного пальто, как Базиль Теренс, оберлейтенант отдела по перемещению материальных ценностей ведомства рейхсминистра Розенберга. Его тело в цинковом запаянном гробу было отправлено самолётом в Берлин первым же рейсом.
И если кто-то задастся вопросом, почему тело какого-то лейтенанта отправили в Берлин, а не захоронили тут же в Киеве, как десятки и сотни других офицеров, которых уже унесла эта война, ответ будет один:
- Базиль Теренс был другом самого Розенберга! Или точнее, - Розенберг был его покровителем!
История их знакомства, а затем дружбы была очень занимательной. Как могли сойтись и подружиться эльзасец Теренс и восточный пруссак Розенберг? Что могло послужить толчком для их многолетней дружбы? Что было у них общим?
Всё оказалось очень просто! Их объединила любовь к живописи, к работам старых мастеров, особенно к картинам написанным на библейские темы. При всём своём антисемитизме, господин Розенберг довольно хорошо знал Ветхий Завет и очень ценил полотна созданные Рубенсом, Тинторетто, Рембрандтом и другими мастерами по его мотивам. И не только ценил, но и коллекционировал, соревнуясь в этом со своим другом и соперником господином Герингом. Эти два человека прекрасно понимали, что золото и бриллианты были, есть и будут иметь одну и ту же цену, лишь незначительно изменяясь в курсе, в зависимости от спроса в данный момент времени. И только картины старых мастеров всегда будут увеличивать свою стоимость, становясь со временем всё дороже и дороже.
Теренс и Розенберг познакомились совершенно случайно, в 1935 году во Франкфурте на Майне...
...Только что закончилась премьера оперного представления и публика, высший свет: промышленники, банкиры и офицерский состав с дамами, щеголявшими в мехах и бриллиантах, уже практически разошлась и разъехалась. Остались только избранные, участвовавшие в артистических посиделках, обычно устраиваемых после премьер. Так называемый бомонд.
В большом репетиционном зале с зеркальной стеной, вдоль, которой тянулась длинная, укреплённая кронштейнами труба, называемая «станком» и где обычно занималась группа балета, были установлены столы и стулья. Пианино оттащили в самый угол, и там расположился маленький оркестрик.
Здесь все всех знали и, переходя от столика к столику, обменивались репликами, анекдотами и шутками. Шампанское лилось рекой, выкрикивались спичи и пожелания. Кое-кто танцевал возле оркестрика только что вошедшее в моду танго. Вобщем царила атмосфера доверия и всеобщей любви.
Сегодняшний вечер обещал быть интересным тем, что около полуночи ожидалось проведения аукциона картин привезенных из Италии и Голландии господином Георгом Сварценски, директором музея и галереи Штенделя, постоянным завсегдатаем этих актёрских посиделок. Когда публика поела, натанцевалась и немного выпила, наступила долгожданная минута, которую ждали все. Об этом шептались за столиками так, чтобы не было слышно двум основным гостям сегодняшнего действа, двум рейхсминистрам Герингу и Розенбергу, пришедшим в оперу не столько по случаю премьеры, сколько из-за полотен выставляемых на аукцион. Всем хотелось посмотреть на конкуренцию этих двух гитлеровских бонз, коллекционирующих работы старых мастеров и готовых выложить за них большие деньги. Деньги же были нужны господину Сварценски на пристройки, постоянно расширяющейся коллекции музея и галереи.
Первых два лота были совершенно незначительными и торги прошли быстро, не вызвав больших эмоций у присутствующих. И лишь тогда, когда аукционер объявил:
- Рембрандт ван Рейн «Ослепление Самсона», приблизительно 1640 год,
в зале наступила абсолютная тишина.
...И он открыл ей всё сердце своё, и сказал ей: бритва не касалась головы моей; ибо я назорей Божий от чрева матери моей. Если же остричь меня, то отступит от меня сила моя; я сделаюсь слаб, и буду, как прочие люди. Далила, видя, что он открыл ей всё сердце своё, послала и звала владельцев Филистимлянских, сказав им: идите теперь; он открыл мне всё сердце своё.
И пришли к ней владельцы Филистимлянские, и принесли серебро в руках своих. И усыпила его Далила на коленях своих, и призвала человека, и велела ему остричь семь кос головы его. И начал он ослабевать, и отступила от него сила его.
Она сказала: Филистимляне идут на тебя Самсон! Он пробудился от сна своего, и сказал: пойду, как и прежде, и освобожусь.
А не знал, что Господь отступил от него. Филистимляне взяли его, и выкололи ему глаза, привели его в Газу, и оковали его двумя медными цепями, и он молол в доме узников.
- Начальная цена 10 тысяч марок.
Геринг и Розенберг, сидевшие за противоположными столиками молча посмотрели друг на друга.
- Двенадцать!
- Двенадцать, раз. Двенадцать, два...
- Пятнадцать!
- Пятнадцать, раз!
- Двадцать!
- Двадцать, раз. Двадцать, два!
Присутствующие за столиками начали перешептываться: «Двадцать тысяч! Вот это сумма!»
- Двадцать пять!
- Двадцать пять, раз. Двадцать пять, два!
- Тридцать!
Шум в зале начал нарастать. И если вначале в торгах принимали участие человек восемь,- это были банкиры, торговцы недвижимостью, промышленник и два наших героя, то после того как назвали число,- «Тридцать пять!».- Остались только Розенберг и Геринг.
- Тридцать пять, раз. Тридцать пять, два!
- Сорок!
Мужчина лет 40-45 с лёгкой сединой и странным шрамом на лице, сидевший за соседним с господином Розенбергом столиком, приподнялся и подошел к полотну. Приблизившись к нему вплотную, он молча начал изучать письмо мастера. Присев на корточки, почему-то понюхал полотно. Достал лупу и, обойдя полотно сзади, посмотрел подрамник. Ещё раз через лупу посмотрел на краски и так же молча вернулся к своему столику.
- Сорок, раз. Сорок, два!...
- Сорок пять!
Это выкрикнул Геринг. Шум в зале прекратился. Казалось, был слышен треск горевших свечей в подсвечниках, установленных на столах, и стук сердец соперников.
В этот момент мужчина со шрамом дотронулся до рукава генеральского френча господина Розенберга. Это произошло столь неожиданно, что Розенберг, готовившийся произнести очередную цифру, вздрогнул и резко обернулся к соседнему столику. Лицо его выражало крайнее неудовольствие.
- Что? В чем дело?,
произнёс он шипя. Но человек со шрамом не испугался его грозного шипения, а, покачав головой, тихо произнес:
- Это прекрасная работа. Работа мастера, но это не Рембрандт!
- Вы это можете удостоверить? На чем основываете свои умозаключения? Вы понимаете, что нельзя прерывать торги? Кто вы такой, черт побери, чтобы это говорить?
- Да! Я могу это доказать. Разрешите представиться, Базиль Теренс, консультант отдела искусств Берлинской галереи.
А в зале продолжал греметь голос аукционера:
- Сорок пять, два. Сорок пять, три! Продано!
Геринг повернул победно сверкающее лицо в сторону Розенберга и, хлопнув левой ладонью по крышке стола, встал. И мгновенно исчезла возникшая в зале атмосфера напряженности. Все разом заговорили, обсуждая сумму этого лота, начали собираться и покидать помещение. Только за двумя столиками сохранялось относительное спокойствие. За одним сидел мужчина со шрамом и сопровождавшая его очень яркого вида женщина, в больших роговых очках со слегка выпученными глазами. А за вторым - Розенберг и трое сопровождающих его: двое мужчин в штатском и женщина в офицерском мундире. У неё была короткая стрижка совершенно вылинявших белых волос, маленькие серые глаза и такой же маленьким нос, не выделяющейся на её продолговатом лице с ярко выраженной тяжелой челюстью.
- Итак, вы смеете утверждать, что это полотно не является работой Рембрандта? Ведь представлены заключения трёх экспертов, довольно известных в кругах искусствоведов. Вы хоть понимаете, что, прервав меня в момент, когда я хотел назвать сумму, дали возможность приобрести это полотно этому безграмотному человеку?
С каждым, словом его голос становился всё громче и громче. Казалось, что ещё мгновение, и он перейдёт на крик, но, овладев собой, он продолжил:
- Он вкладывает деньги во всё, на что ему указывают его консультанты, а затем, выставив в залах своего замка, водит приглашенных и, показывая им приобретенные вещи, путает названия и авторов.
- Я смею это утверждать, так как специализируюсь на работах мастеров голландской школы, и писал по этой теме докторскую работу.
- Что вы делаете в данный момент во Франкфурте?
- Меня пригласили проконсультировать господина Шахта по поводу покупки полотен Ян ван Эйка. Завтра я отбываю в Берлин.
- Вы не могли бы уделить мне несколько часов и проехать со мною, посмотреть пару полотен, которые я недавно приобрел, так же те, что мне предлагают?
Через полчаса двумя машинами они подъехали к дому Розенберга. Базиль Теренс пробыл там более трёх часов, и именно с того времени завязалось знакомство, а затем довольно странная дружба, скорее покровительство со стороны рейхсминистра.
Всё это произошло весной, а уже осенью Базиль, по совету Альфреда Розенберга, стал членом НСДАП и получил лично из его рук билет за номером 1199, датированный 1925 годом. Почему это сделал Розенберг, Базиль вначале не понимал, но когда в декабре на съезде партии ему вручили серебряный значок «10 лет в НСДАП», который открывал ему двери во всевозможные места тайных встреч организаторов партии, и ему дружески было предложено хорошее место в отделе культурных ценностей аппарата Розенберга, он не отказался... Затем последовал дружеский совет срочно жениться, ибо партия ценила и декларировала основополагающие ценности: семью, церковь и Родину.
...Гроб с телом Базиля Теренса был доставлен самолетом в Берлин. По приказу Розенберга его вскрыли и когда тот подошел и посмотрел на совершенно отсутствующее, скорее кровавую маску с белой крошкой извести, лицо своего друга, вздрогнул и отшатнулся. Первая мысль, которая промелькнула в его голове, была: «Это не он! Могли бы сволочи и приукрасить! Хотя, судя по тому, что произошло...»
Мессу отслужили в кирхе, старой части города и захоронили на кладбище Темпельгоф. Присутствующих на траурной церемонии было немного: семья,- черная от слёз и убранства жена, двое плачущих детей, несколько сотрудников отдела, директор Берлинской галереи, Розенберг ... Неожиданно и к удивлению окружающих, на мессу заскочил, иного слова придумать было нельзя, Геринг, пытающийся изобразить на своём лоснящемся от жира лице скорбную мину. Выразил соболезнование семье, потрепал по щекам мальчика и девочку, и, передав серый конверт мадам Теренс, исчез.
Розенберг приказал двум офицерам отвезти семью туда, куда они укажут, пообещав скорбящей вдове уже завтра оформить пенсию и пособие на детей...
Грешное тело эльзасца Базиля Теренса - украинца Василия Терена обрело покой далеко от обеих Родин, в Берлине. Такова жизнь! Ибо так записано в Книге Божьей.
Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать; время насаждать и время вырывать посаженное. Время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить.
...И сказал я в сердце своем: «праведного и нечестивого будет судить Бог; потому что время для всякой вещи и суд над всяким делом там». Сказал я в сердце своем о сынах человеческих, чтоб испытал их Бог, и чтобы они видели, что они сами по себе - животные: потому что участь сынов человеческих и участь животных - участь одна; как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества пред скотом; потому что всё - суета!
Ханс Тильманн, начальник отдела внутренних расследований тайной полиции, сидел в своём глубоком кожаном кресле, задумавшись и уставившись немигающим взглядом на салатовый абажур лампы.
Что-то не клеилось и не собиралось в единую картину из той обширной мозаики фактов, которые лежали множеством сводок на его столе. Что-то было не так! Чутьем старой ищейки, закалённой ещё баварской школой, а затем многолетней работой у самого Кальтенбрунера, он уловил какой-то след, который вёл его неизвестно куда. Он чувствовал какое-то несоответствие. Что-то не сходилось, но что?
- Каким образом на месте происшествия оказался оберлейтенант Базиль Теренс?
- Что он там делал в столь поздний час?
- Почему в подвале?
Версия, предложенная его подчиненным, капитаном Тильзе, что Теренс посещал Подольский собор, интересуясь старыми иконами, ему не понравилась.
- Даже если это так, так почему в столь поздний час? Ведь ещё в 23.30 он был в управлении и принял телефонограмму, о чём свидетельствовал рапорт.
- Что он там делал?
Тильманн переводил взгляд с лампы на бумаги, не находя должного решения. Особенно его беспокоила аутопсия, заключение патологоанатома,-
«В результате взрыва полностью сорвана кожа лица. Обширные осколочные ранения в области черепа и переносицы. Разрушение нижней челюсти и полное отсутствие зубов. Очевидно при повторном ударе?...»