Партизанский отряд «За Родину», родившийся в конце ноября, как самостоятельное боевое соединение на границе Криворожской и Запорожской областей, в ообщем-то, ничем не отличался от десятков ему подобных, которые появлялись в других местах. Возникая по приказу партии и состоящие из местных жителей мужского пола 30-35 лет, в начале войны в армию не призванных одни по причине возраста, а другие - по каким-то медицинским показаниям, они располагались в лесах, которыми так богат средний пояс Украины.
Эти отряды были небольшими, не более 50-100 человек, и возглавлялись, зачастую, бывшими секретарями райкомов партии, председателями местных Советов, председателями колхозов, а то и просто сотрудниками местных карательных органов, то бишь НКВД.
Поверьте, что была и хранилась подробная совершенно секретная директива, о создании партизанского движения на оккупированных территориях, в сейфах у всех районых секретарей партии. Она хранилась в специальных, опечатанных множеством печатей, конвертах, которые можно было вскрыть партийному секретарю только в присутствии местного руководителя НКВД, после звонка из Центра. Другое дело,- все ли секретари успели её прочитать и ею воспользоваться. Ведь только в кошмарном сне можно было предположить, что после 1918 возможна оккупация собственной земли. Звонки поступили не ко всем, была нарушена связь, и, кроме того, уж очень быстро продвигались войска наступающего противника...
Помимо местных жителей, в отряды вливались отставшие, заблудившиеся, вышедшие из окружения и просто брошенные раненными бойцы отступающих частей. Именно они составляли наиболее организованную часть партизанского отряда, имеющие мало-мальский опыт боёв, оружие, а главное,- сохранившиеся остатки армейской дисциплины.
История этой войны сохранила имена немногих партизанских отрядов и соединений действующих в Украине, их можно пересчитать по пальцам одной руки, так как не всегда попытки связаться с Большой Землёй, чтобы по сложившейся годами привычке отрапортавать о каких-либо действиях и получить очередные инструкции, приводили к желаемым результатам, и поэтому многие отряды варились в собственном соку, совершая или не совершая акции диверсий против оккупационных войск: поджеги складов, порча железнодорожных путей,убийство полицейских и нападение на обозы.
И если выражаться образно, в последнем случае происходил двойной грабеж: отбор так называемыми «новыми властями» продуктов питания у местного населения преследовал цель - снабжение наступающих частей немецкой армии, а отбор тех же продуктов, у охраняющих те обозы полицейских и солдат полевой жандармерии, преследовал иную цель,- партизанам хотелось кушать. Совершенно понятно, что ни о каких Кармелюках речи и не было. Продукты, отобранные один раз у местного населения, к ним уже не возвращались. А зачем? Они себе найдут новые...
Карательными акциями полевой жандармерии партизаны загонялись всё глубже и глубже в леса, расстреливалось население близлежащих сёл, но нападение на обозы продолжалось. Однако, чего никогда не было в обозах, так это самогона. Ну, может быть, пару бутылок, не более. А партизанские отряды очень нуждались в спирте: в первую очередь, импровизированные медчасти, где всегда находилась работа для немногочисленного медицинского персонала, состоящего из сельских фельдшеров и ветеринаров, а во-вторую,- для внутреннего потребления, особенно в холодную пору года, да и так просто, побаловаться.
Спирт, за его отсутствием, был заменён самогоном, но это не были попойки! Отмечались удачно проведенные операции в землянке командира отряда, да и ввиде награды отличившимся, хотя... Сидя в глубоковырытых землянках, в глухих, сырых и непроходимых, теряющих листву лесах, - выпить хотелось многим, поэтому, командиром отряда периодически снаряжались экспедиции для поиска самогона в близлежащие сёла, а точнее в те, которые были известны качественным самогоном.
Что, что, а самогон в сёлах гнать умеют, другое дело – качество! Здесь уж имя производителя передаётся из уст в уста особо доверенным людям, а там...
Самогоноварение в Украине уходит своими корнями вглубь веков, в Древнюю Русь. Возможно, что произошло это весьма обычно. Наши предки, прогуливаясь по полям и лесам, собирали ягоды, различные плоды и тащили все это домой. В те времена природа была ещё щедра на урожаи, так что пращурам полюбилось запасаться всякими соками. Выпить все сразу не удавалось, и поэтому вскоре люди убедились — такое питье может бродить и, как следствие, ударять в голову. Имя того, кто первым придумал в Украине самогонный аппарат, к сожалению, не сохранилось, а жаль. Может быть, было и того проще: кто-то привез этот аппарат в Украину и показал как с ним обращаться. Ну, а нас только научи...
Вот и сейчас, в партизанских санях, стояло шесть полных молочных бидонов с чистейшим «перваком», который был приобретён в известных только Гнату Семенюку сёлах, а он, лучший разведчик, вместе со своим напарником Степаном Гнатышиным доставляли его в отряд. Дорога была чертовски плохой. Выехав из леса ещё по глубокому снегу, устоявшемуся хорошо накатанному насту, они на второй день пути попали в февральские окна...
Вырвавшись из-под густой пелены серых тяжелых облаков, солнце ударило сразу всей своей мощью, осветив замершие в в густом снегу деревья и укрытые поля. Резкая оттепель мгновенно испарила снег и привела дороги в совершенно не пригодное для езды состояние. В этот момент мужик, ещё не подготовивший телегу к весне, клянёт всё и вся. На санях не выедишь, а телега ещё не готова! Остается одно, - сидеть дома и чертыхаться, ибо грамотный мужик знает, к чему приводят эти неожиданно тёплые дни. К возможному неурожаю...
Через пять дней солнце исчезло, затянутое набежавшими к вечеру серыми облаками, а по утру ударил мороз. Дорогу схватило тонкой коркой льда, вначале хрупкой, проламывающейся под ногами прохожего, а затем всё твёрже и твёрже, выдерживающей тяжесть саней, которые заносит из стороны в сторону, затрудняя их перемещению. Кони плетутся медленно, как бы понимая, что при резком торможении могут получить удар сзади по ногам, да и хороший хозяин не будет их торопить, себе дороже. Пронизывающий ветер вытягивает последние остатки тепла, и у любого живого существа возникает и теплится в подсознании единственная мысль - найти укромное теплое место, забиться туда и переждать, перетерпеть.
Кое-как выбравшись на опушку леса, партизаны остановили сани и расположились на отдых в овраге, из которого хорошо просматривалась дорога к лесу, а так-как костёр зажигать было нельзя, сразу же выдашь любопытному место стоянки, решили согреться самогоном. И там, где один глоток, идёт второй, третий и так далее, тем более, что закуска привалила знатная: сало, прикопченное соломкой, мягкое и сочное, толщиной в хорошую мужскую ладонь, пара головок репчатого лука, острого, вышибающего слезу в километре от рта, и буханка ещё теплого, завернутого в мешковину, крестьянского хлеба. В ообщем, ешь, - не хочу!
...Михаил не появился ни третьего, ни четвёртого дня. И рано утром со двора старого кирпичного дома отправилось трое саней. В них были те же люди, которые неделю назад неожиданно появились в Броварах, но теперь к ним добавилось ещё два человека: женщина и ребёнок, укутанные в тяжелые бараньи полушубки и сидящие на вторых по счету санях. Сани уходили строго на север, все дальше и дальше удаляясь от Киева в сторону Чернигова, и только через сто километров они резко повернули к югу, выйдя на большую укатанную дорогу. Внезапно налетевший снег замедлил их продвижение вперёд, но, самое главное, санного следа, оставленного ими всего в нескольких километрах позади, уже не было видно...
И не смотря на то, что ехали окружной дорогой, чтобы не попадаться старым патрулям, они вновь оказались в районе знакомых сёл с десятками родственников, с остановками не столько вынужденными, сколько необходимыми.
Сани с бочками загонялись в теплые сараи и там простаивали до утра, а то и несколько дней, до следующей поездки. Маруся и Володя периодически заходили в сарай, раннее служивший амбаром для хранения зерна, чтобы накормить коней, туда же захаживали Максим и Петро. Они подолгу слушали рассказы Моисея Соломоновича, который прятался здесь со своим внуком.
...И пришли два ангела в Содом вечером, когда Лот сидел у ворот Содома. Встал Лот навстречу им и поклонился до земли. И сказал: «Вот, господа мои, заверните в дом раба вашего, и переночуйте, омойте ноги ваши, а как встанете рано, пойдёте своей дорогой». Они же сказали: «Нет, мы переночуем на улице». Но Лот сильно упрашивал их, и они завернули к нему, и зашли в дом его, и он сделал пир, и испек опресноки, и они ели. Ещё они не легли, а люди города, люди Содома, окружили дом, от отрока до старца, весь народ, с каждого конца. И возвали они к Лоту, и сказали ему: «Где люди, которые пришли к тебе в эту ночь? Выведи их к нам и мы их познаем!» И вышел к ним Лот, а дверь запер за собою. И сказал: «Не делайте зла, братья мои! Вот у меня две дочери, которые не познали мужа, их я выведу к вам, и делайте с ними, как угодно в глазах ваших, только этим людям не делайте ничего, ведь на то они и вошли под сень крова моего!». Но они сказали: «Пойди прочь! Этот проживать пришел, а судить начал! Теперь мы хуже поступим с тобою, нежели с ними». И пошли они всею силою на Лота, начали дверь ломать. Но ангелы простерли руки свои и ввели Лота в дом, а дверь заперли. Людей же, которые у входа дома, поразили слепотою, от отрока до старца, так что они измучились в поисках выхода. И сказали ангелы Лоту: « Ещё кто у тебя здесь? Зятя, сынов твоих и дочерей твоих,- всё, что у тебя в городе, выведи из этого места. Ибо мы уничтожаем место это, потому что велик вопль на них Богу, и Бог послал нас уничтожить его». И пошёл Лот, и поговорил с зятьями своими, сватавшимися за дочерей его, сказав: «Вставайте и уходите из этого места, ибо Бог уничтожает этот город!» Но он оказался шутником в глазах зятьев своих. И лишь только взошла заря, ангелы взяли за руку его, и за руку жену его, и за руки двух дочерей его, по милости Бога к нему, и вывели его, и оставили вне города, сказав: «Спасайся ради жизни твоей, не оглядывайся назад и не останавливайся во всей окрестности; в горы спасайся, чтобы ты не погиб!».
...И Бог дождём пролил на Содом и Гомору серу и огонь с неба, и уничтожил города эти и всю окрестность, вместе с жителями городов и с растительностью на земле.
В хорошо проконопаченном амбаре было тепло и тихо, и иногда кто-нибудь из них оставался там ночевать, зарывшись с головой в прошлогоднее сено и вдыхая запахи полей и лугов. Тот, кто хоть однажды спал на сеновале, может вспомнить все прелести этого состояния. Подсохшее, но сохранившее ароматы лета сено, окутывает тебя с ног до головы. Кажется, что ты плывьёшь среди огромного безбрежного поля, медленно проваливаясь всё глубже и глубже в состояние величайшего гипноза, вызванного матушкой природой.
Гостепреимные хозяева лишних вопросов не задавали, а приезжие не напрашивались. Так и перемещались от села к селу, стараясь поменьше попадаться на глаза смешанным патрулям, состоящим из солдат полевой жандармерии и местных полицейских, подальше от греха, хотя бумаги на руках были настоящими, и единственное, чего опасались сидящие в санях,- это проверка бочек. Особенно это касалось бочек, стоящих на вторых санях, где уместились Маруся и её сын Володя. В этих двух бочках, с искусно приделанными по бокам дверцами и просверленными маленькими отверстиями (постарались сельские бондари), под двойным дном сидели Моисей Соломонович и его внук, а сверху была кислая капуста.
Конечно же, проверки были! Их останавливали неоднократно, но вид сопровождающих полицейских, справные документы и кроме того самогонка с кислой капустой, делали своё дело.Тем не менее, старались ехать по возможности быстро, только изредка останавливаясь, чтобы дать передохнуть коням и людям, и вновь вперёд, ибо опытные возницы, по каким-то им известным приметам, ожидали наступление оттепели.
И она пришла! В районе Ново-Покровки застряли окончательно и смогли выхать только через пять дней. Ещё вчера непроходимые дороги схватило льдом, поэтому ехали осторожно, чтобы не опрокинуть сани, которые постоянно скользили, и их заносило то в одну, то в другую сторону. Кроме того, мешал холодный, пронизывающий ветер. Но вот пошли леса, вначале редкие, располагающиеся то с одной, то с другой стороны дороги, а затем - всё гуще и гуще, разбегаясь веером и закрывающие всю видимую линию горизонта, и ехать стало легче.
...Последствия выпивки и хорошей закуски сказались через полчаса,- партизан потянуло ко сну, и чтобы не попасть на глаза командиру отряда – «Батьке», на подпитьи, они решили немного поспать. Они улеглись, укутавшись в длинные тулупы, среди бидонов, внутри саней и сразу же уснули.
Выпившие, что дети,- не имея за душой грехов, они спьят тихо и безмятежно, просыпаясь сразу, при первой внешней помехе. Их разбудил шум идущий со стороны дороги. Гнат поднёс к глазам бинокль и увидал появившийся вдалеке обоз, состоящий из трёх саней, двигающийся к перекрёстку. На санях стояли бочки и сидело несколько полицейских, замёрзшие и кутающиеся в большие полушубки.
- Степан! Мы имеем возможность привести в отряд пару саней с какими-то бочками. Сдается мне, что там могут быть огурцы или капуста.
- А чего, Гнат. Батька будет доволен. И простит нам этот запах...
- Только, что будем делать с этими гадами?
- Постреляем! Видишь? У них старые винтовки. А у нас «Шмайсеры». Пулянём, -они и разбегутся.
- Твоя правда, Степан. Ну, с богом!
Сдав коней назад и подтянув сани к краю оврага, они улеглись и приготовились стрелять. Наступила напряженная минута ожидания, так хорошо знакомая охотникам, которые находясь в засаде прекрасно знают, что волк выйдет именно в этом месте и именно на них. Сердце стучит настолько громко, что, кажется, его стук слышен окружающим, ещё секунда и оно выскочит через горло. А волк летит между красных флажков, погоняемый лаем догоняющих его собак, криком загонщиков и редкими выстрелами. Уже явно слышен в засаде хрип вылетающего из его лёгких воздуха. Ещё шаг, другой. И вот оно... Так называемый момент истины! Автоматные очереди разорвали тишину леса, облегающего по обе стороны дороги.
И в тот же момент, в ответ ударила пулемётная очередь и частые ружейные выстрелы. Увлёкшись наблюдением за подъезжающим обозом, Гнат и Степан выпустили из вида перекрёсток дорог, на который выехали одинокие сани с патрулём. В санях сидели солдаты полевой жандармерии и два полицейских. Установленный в санях станковый пулемёт был направлен в сторону леса и именно он ударил своими длинными хлёсткими очередями по, спрятавшимся за бидонами, партизанам. Полицейские и солдаты выскочили из саней, указывая руками обозу,- «Мол, проезжайте!», продолжая стрелять на ходу.
Пулемётные очереди сразу нашли цель, взорвав начатый бидон с самогонкой. Выплеснувшийся самогон обдал с ног до головы лежащих в санях партизан, и те мгновенно воспламенились. Обезумевшие кони рванули и понесли сани из оврага к дороге. Начали рваться остальные бидоны, и через несколько секунд сани превратились в огромный перемещающийся костёр, а отделившиеся от него два небольших факела, пробежав несколько метров, упали сраженные пулями. Наконец остановились и сани, пали кони. Теперь уже горел мелкий кустарник и даже земля, политая самогонкой, а патруль продолжал посылать из пулемёта очередь за очередью, в разрастающееся пламя...
...И Бог дождём пролил на Содом и Гомору серу и огонь с неба, и уничтожил города эти и всю окрестность...
Петр и Максим, не оглядываясь, погоняли коней, стараясь уйти подольше от стрельбы. Километр, ещё один, и место событий скрылось за пеленой нового леса. Когда выстрелы прекратились, они начали притормаживать коней, слегка подтягивая вожжи, и только тогда, оглянувшись назад, Петр услышал тихий стон Марии, прижимающей к себе окровавленными руками дергающееся в конвульсиях тело своего маленького сына.
Только три пули, выпущенные из партизанских автоматов, достигли обоза: одна, - ударив в бочку, ранила сидящего в ней Моисея Соломоновича, вторая – пробив грудь Володи, застряла в свитках Торы, которые были обмотаны вокруг тела Марии, и третья - срезала ухо одного из коней. Ребёнок хрипел, закатив глаза, и мать пыталась остановить хлещущую из его груди кровь каким-то белым конвертом, который она достала из кармана фуфайки, одетой под полушубком. Она что-то пыталась говорить, качая тело ребёнка:
- Зараз, зараз! Мы вже дома! Бабуля тебе врятуе.
Почти незрячими глазами она узнавала когда-то ей очень близкие и родные места. Вот озеро, в котором она часто купалась с соседскими мальчишками, где ночами, при свете луны они вытаскивали из воды раков и тут же варили их в чугунке на костре, а вот и холм с тремя старыми огромными липами, в тени которых пряталась она во время полуденного зноя...
В наступающих ранних сумерках обоз медленно въезжал в Голодную Балку... Всё село вывалило встречать обоз, но приезжие не проронили ни слова. Средние сани свернули к хате Меланьи, а остальные продолжили своё движение к старой посолочной.
Ребёнка занесли в дом, а сани загнали в сарай. Стар и млад скопились у забора Меланиного дома, пытаясь уловить хотя бы вполголоса брошенные страшные и непонятные новости, но внутрь прошли только Микола Василишин и Петро.
Володю раздели и положили на топчан. Кровь уже не текла, но из груди вырывались тяжелые хрипы, и тело ребёнка периодически дёргалось. Рана была сквозной, и, обмыв её, (а Меланья успела положить какую-то мазь), перевязали льняным полотенцем, которое сразу покраснело в месте ранения. Всё это делалось молча, без единого слова. Мужчины рубили дрова и растапливали печь, приносили воду и заходили в сарай оказать помощь Моисею Соломоновичу, получившему ранение в левое плечо, а также, чтобы покормить его и ребёнка.
Сельчане разошлись в темноте и по селу разнеслась весть, что умирает внук Меланьи - Володька и что его ранили партизаны.
...Так получилось, что с той поры, партизаны и так не очень чевствовавшие Голодную Балку своими визитами: нечего было грабить, стали объезжать её стороной.
Ребёнок умирал. Мария, так и не произнеся ни единого слова, сидела на стуле возле топчана и чисто механически вытаскивала из кармана фуфайки и укладывала рядом с телом сына всевозможные железки, в своё время отобранные у него. Это были какие-то ржавые гильзы, шарики от разбитых подшипников, фигурные скрепки, булавки и...
Среди всего этого крама её внимание привлёк какой-то окровавленный конверт. Да, это был тот конверт, которым она в момент ранения пыталась закрыть хлещущую кровью рану. На нём было что-то написано. Она пыталась вспомнить, каким образом попал он в её карман и разобрать нечёткую, размытую надпись на нём. Сквозь слёзы, постоянно стоящие в её глазах, она пыталась сложить буквы в слова, но ничего не получалось. Единственное, что можно было различить, читалось как: ...еланье Тере...
И вдруг она вспомнила, как попал этот конверт в её карман. «Офицер!» Тот самый немецкий офицер, который следил за её Михаилом и пришёл предупредить о приезде гестаповцев.
«Что он тогда сказал? Господи! Господи! Что он тогда сказал? Кто он такой? Говорят, что он погиб вместе с Михаилом».
- Прощайте. Поклон маме. Может ещё свидимся.
Она попыталась вскрыть склеившийся от крови конверт, и это ей далось с большим трудом. В нём находилась оторванная от какой-то листовки короткая записка, текст которой звучал:
Здравствуй Меланья! Ласточка моя сизокрылая. Вот и довелось нам свидиться. Через двадцать лет. Думал, что встречу тебя и буду рассказывать, рассказывать и рассказывать. Думал, что встречу и зацелую, и не отпущу. Но не хватает слов и не те уже руки, чтобы обнимать тебя. Не тот уже твой Василий! Да и ты уже, наверно, не та! Я следовал за тобой на машине почти две недели. И следил за твоим домом. Только теперь я понял, что это не ты, а наша дочь. Как смогу я ей объяснить своё пропадание? Как смогу я ей объяснить эту форму, которая срослась с моим телом? Она такая же красивая, как и ты, моя незабываемая Меланья. Очень хотел бы тебя увидеть... Не знаю. Я, как блудный сын, вернулся к своему отцу, который меня не признаёт и не прощает. Простишь ли ты меня? Всё в руках божьих. Может, и свидимся, поэтому не прощаюсь.
Целую, твой Васыль Терен.
Опустив голову на топчан рядом с умирающим сыном, она громко зарыдала, шепча: «Отец! Отец! Отец!»
В это время в другой комнате у стола при горящей керосиновой лампе сидел Моисей Соломонович и читал молитву «Ми Ше-берах» за больных:
Тот, Кто благословил наших отцов – Авраама, Ицхака и Яакова, Моисея и Аhарона, Давида и Шломо, исцелит и больного Владимира, сына Марии; ибо вся община молится о его благополучии.
Прочитав слово «община», Моисей Соломонович остановился и окинул своим взглядом едва освещённую комнату, внука на маленькой кровати, фотографии на стенах, одиночные и групповые портреты бородатых людей в картузах и без них, составляющие целую галерею людей, нескольких веков живших в этом селе. «Община», - повторил он вслух и продолжил:
...ибо вся община молится о его благополучии. И в награду за это святой, благословен Он, преисполнится сострадания к больному и вернет ему здоровье, и излечит его, и укрепит его, и вернёт ему жизненные силы, и вскоре пошлет ему с небес полное исцеление: всем двумстам сорока восьми частям его тела и тремстам шестидесяти пяти его жилам – ему вместе со всеми больными в народе Израиля – исцеление душе и исцеление телу. Исцеление скоро наступит, вскорости, в ближайшее время. И скажем: Амен!
Сказав слово «Амен!», он посмотрел на портреты стариков, и ему показалось, что они повторили вслед ему это же слово. Скрип открывающейся двери заставил его обернуться, и он увидел входящую в комнату Марию. Её глаза были широко раскрыты, а губы шептали слова, которые невозможно было разобрать. Она обошла стол, и встав напротив Моисея Соломоновича, опустилась на колени. Сложив руки на столе и опустив на них голову таким образом, что глаза её были обращены на него, она сказала:
- Вот и всё! Я потеряла всё, что имела. В чем прегрешила я и моя семья перед Богом? Что сделала я не так? В чем мои ошибки?
Она протянула руку к старику, и он увидал белый клочок бумаги, короткий текст, схваченный сразу его зрением и сознанием, и грудь его сжало тисками, а к горлу подкатил комок. Стало тяжело дышать, и он медленно начал подниматься из-за стола.Что мог он сказать этой женщине? Имел ли он вообще право, что-то ей говорить. За совершенно короткий срок, спасая его и Мойшале, эта женщина потеряла отца, мужа и сына.
И обратился я, и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слёзы угнетённых, а утешителя у них нет; а в руке угнетающих их – сила, а а утешителя у них нет. И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; а блаженнее их обоих тот, кто ещё не существовал, кто не видел злых дел, какие делаются под солнцем.
- Я прошу Вас, Моисей Соломонович, прочитать завтра молитву за моих родных на похоронах моего Володеньки.
В её словах было столько боли и мольбы, а глаза, глядящие прямо внутрь его тела, горели таким невидимым им до селе огнем, что он, не произнеся ни единого слова, качнул головой в знак согласия.
...На сельском кладбище собралось всё население села и стар, и млад. По просьбе Моисея Соломоновича мужчины стояли в головных уборах, а женщины в платках. Эта просьба прозвучала таким тоном, что никто даже не попытался с ним спорить. Склонившись над маленьким гробом Володи, он начал читать «Кадиш», а затем «Изкор»...
Йитгадаль ве-йиткадаш Шме раба. Амен. Бе-алма ди-вра хируте, ве-ямлих Малхуте... Да возвысится и освятится великое Имя Его! Амен!...