«И созвал Моисей весь Израиль и сказал им: слушай, Израиль, постановления и законы, которые я изреку сегодня в уши ваши, и выучите их, и старайтесь исполнять их. Господь Бог наш, поставил с нами завет на Хориве; не с отцами нашими поставил Господь завет сей, но с нами, которые здесь сегодня живы. Лицем к лицу говорил Господь с вами на горе из среды огня; я же стоял между Господом и между вами в то время, дабы пересказывать вам слово Господа, ибо вы боялись огня и не восходили на гору. Он тогда сказал: Я Господь, Бог твой, который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства; да не будет у тебя других богов перед Лицем Моим. Не делай себе кумира… ибо Я Господь Бог твой, Бог ревнитель, за вину отцов наказывающий детей до третьего и четвертого колена, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои. Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно… Наблюдай день субботний, чтобы свято хранить его… день седьмой – суббота, Господу, Богу твоему…Почитай отца твоего, и матерь твою, как повелел тебе Господь, чтобы продлились дни твои… Не убивай. Не прелюбодействуй. Не кради. Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего. Не желай жены ближнего твоего и не желай дома ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабы его, ни вола его, ни осла его, ни всего, что есть у ближнего твоего» (Второзаконие,5:1-21).
«Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна иота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все. Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царствии Небесном; а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном. Ибо, говорю вам, если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное» (Мф.5:17-20).
++++++++++++
Глава 38(не законченная). ДЕВЯТЬ ДНЕЙ. СВЕЧА НА КАНУННИКЕ
«Вода принимает форму сосуда» (японская пословица)
Каждый человек сам пишет книгу жизни своей: Бог даёт ему эту книгу, человек её открывает... Что напишет он на чистом листе её в день первый, день второй... последний день свой?!.
День субботний, предпраздничный. Поминальный день перед Воскресением.
И часто посещают в этот день, не дают покоя мысли о том: что происходит с человеком, его телом, сознанием и душой при переходе в мир иной, что переживается при этом, чувствуется, думается… Что происходит при встрече человека с Богом?
Той встрече, что неминуемо состоится, как бы ты ни бегал от Бога всю свою жизнь, а все равно придешь к нему. Вернешься и встретишься лицом к Лицу…
Что такое Сретение? Встреча.
Встреча с Господом. По Евангелию это – это встреча благочестивого старца Симеона, которого привел в храм Дух Святой, - ранее предсказавший ему, что не умрет он, пока не увидит приход Господа в мир, - на сороковой день после рождения Младенца Христа. Этот старец, принявший на руки свои Богомладенца Иисуса Христа, обращается к Нему, как к Владыке, как к Господу (Лк.2:29-32): «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром: яко видесте очи мои спасение Твое, еже еси уготовал пред лицем всех людей: свет во откровение языком, и славу людей Твоих Израиля».
Это одна из самых красивых песен, которую поют в Храмах на субботней вечерней службе, и каждый день мы имеем возможность встретиться со Христом Спасителем, и не только во Храме, но и везде – ведь Господь пребывает во всем, - во всем мире. Как и Он Сам сказал: «Я с вами во все дни до скончания века» (Мф.28,20).
То есть Господь пришел к нам, чтобы быть с нами, с самого рождения, появления на свет Божий, и Его свет освещает нам путь на земле, до самого конца этого пути, где нас ожидает также встреча с Ним.
Наш дух соединяется с Божественным Духом Его Святым также во время молитвы: домашней или во Храме Божьем. Апостол Павел пишет, что «соединяющийся со Господом есть один дух с Господом»(1 Кор.6;17).
Соединяемся мы с Ним в лице священника, когда подходим с трепетом душевным к нему для исповеди… И вот, облегчив душу в беседе с духовным отцом, услышав в ответ слова прощения, когда голову покрывает золотистое крыло епитрахили, отходишь с легким сердцем для Причастия, - для еще более полного единения с Господом, как и сказано в Евангелии: «Ядущий мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем»(Ин.6;56). Мы как бы становимся плоть от Плоти Его, во вся дни живота нашего, когда и произойдет последняя, особенная встреча – души с Высшим Судией, от которой зависит наша загробная жизнь. И к которой надо готовиться загодя, чтобы не быть нам выброшенными навечно «во тьму внешнюю, где плач и скрежет зубовный»…
Что для спасения важно для нас – пребывающих пока что еще на этом свете? Для нас, ежедневно, ежечасно встречающихся друг с другом в мирной жизни? Любовь, благость, кротость, милосердие… Да просто не быть равнодушным к ближнему своему.
Сколько людей встречал Господь Спаситель в земной жизни Своей, сколько земель обошел, везде проповедуя Царствие Божие, сколько бесов изгнал, скольким даровал прощение грехов и исцеление душевных и телесных недугов! И не отверг ни кого: ни прокаженного, ни слепого, глухого, увечного, ни мытаря, ни блудницу, ни разбойника - в последний миг раскаявшегося на кресте!.. Ни нас, грешных, не отвергнет, только придите! Покайтесь и молитесь.
Каждый приходит в лоно Церкви по-своему, разными путями, в разное время.
Вот нам (мне и моим детям) не довелось, чтобы с самого раннего детства кто-то привел и научил верованию. Моих родителей – тоже. Хотя бабушки и дедушки наверняка были верующие, но, с приходом к власти безбожников-большевиков, все начало рушиться. Вместе с церквями. Куда делись те 90% населения (по данным статистики), регулярно посещавшие церковные служения до революции? Как получилось, что всего-то одного-двух поколений хватило, чтобы вера ушла, исчезла, оставив громадную воронку духовного опустошения, куда начало стремительно затягивать зарождающиеся новые души, новые поколения?! Поколение моих родителей, - простых крестьян, - еще помнящих деревенскую церковку, в которой их крестили, - уже не верующее. Но, хотя бы, еще не очень развращенное и под конец жизни все же опомнившееся: видимо, жили еще на глубине души остатки семян Слова Божия, - возможно, даже где-то на уровне генов, - хоть и не возросшие. Но давшие маленькие плоды покаяния. Моя мама в последние годы жизни как бы опомнилась: вот, стою уже на пороге вечности, а что там?! С чем приду, предстану, куда двинусь дальше? С каким грузом на душе?
И начала задумываться над этим, когда, один за другим, умерли внезапно, необьяснимо, оба сына, а внук очень сильно заболел: «А не за мои ли грехи тяжкие Бог наказывает? А их, грехов-то, ох как много, и действительно тяжких – аборты…" По наивности ли, по неверию ли, по безбожию своему, она раньше и за грех-то это особо не признавала: чего там, кусочек плоти всего лишь, выкинула – и забыла! И долго не хотела верить, что этот «комочек плоти» уже имеет душу живую, данную от Господа, и убить ее – смертный грех, все равно, что убить самого Бога, частицей Которого являемся и мы, и те – не рожденные, так и не увидевшие Света Божия, - н е в с т р е т и в ш и е с я так, как надо было, не прошедшие свой путь по земле, не давшие потомство!.. И за мной тоже имеется грех этот. И как же мы встретимся с ними со всеми – убиенными нами младенцами – там, где все так же летают, трепещут на вселенских холодных ветрах их светлые души?!.
Мама. Вот отошла она от мира сего, обрядили мы ее красиво, в платье, приготовленное уже давно ею, уложили в обитую бархатом домовину, присыпали землей, украсили могилку цветами, погоревали и ушли…
А дальше что? Жизнь из тела человека уходит постепенно, и продолжает, наверное, угасать еще не один день даже после того, как его схоронили. Не зря же ведь устраиваем поминки на девятый день, потом – на сороковой. Заказываем молебен, ставим свечи, поминаем: «Упокой, Господи, душу новопреставленной рабы Твоей… Где несть ни болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная. Прости вся согрешения ея, даруй Царствие небесное…»
Слышит ли она еще нас, слышит ли и голос Господа, видит ли лицо Его, дает ли ответ за все, что сотворила в жизни своей?!
Она так любила жизнь. И так боялась смерти. Ада боялась. Страшилась, что Бог накажет ее за грехи смертные болезнью, что парализует ее, и будет она лежать беспомощная, она – в ком всю жизнь кипела энергия, и в руках все горело, и любая работа спорилась.
Но в последние годы (а годы немалые – за восемьдесят далеко перевалило), когда все чаще стала наваливаться немощь, все больше стала и задумываться о том, что ждет ее в загробном мире? Неужели, прожив такую долгую, трудную, полную забот и лишений жизнь, придется мучиться еще и т а м, и в аде гореть?! И чем больше думала, тем сильнее сжимало страхом сердце, жгло душу, туманило мозг.
«Видно, ад-то начинается уже здесь, на земле», - размышляла она, наверное, и в последние уже дни свои. В последний день.
Но все старалась гнать эти мысли. «И так времени уже мало совсем остается, чего ж мучиться, тратить его на какие-то терзания?!» Почитает с утра молитвенник, устанет, отложит его да и включает скорей телевизор свой. И завтракает, и чего-нибудь делает (трет морковку, режет лук, чистит картошку, готовит для нас, пребывающих вечно в каких-то делах, обед) весь день под телик, и даже ложась спать не выключает его, и все время он бубнит у нее: отвлекает, развлекает, - чуть ли не единственный друг и собеседник (нам-то все некогда, недосуг с ней и пообщаться-то как следует, - о чем иной раз теперь и жалеешь, но – поздно уже, время вспять не повернуть!)
И все поражается она: «Ну это ж надо придумать чудо такое! Первый-то телик появился у нас в деревне, Сыромолотной, ишшо, однако, годе в шестидесятом – привез из Кемерова председатель сельсовета, Филипенко, - богатый был. Ну да и мы с Михаилом заработали, да и тоже взяли вскорости это чудо: вся деревня приходила смотреть и дивиться! Каждый вечер, бывало, понайдут бабы, мужики, ребятишки, и глядят, глаза выпучив: надо же, чудо какое: от такой-вот яшшичек малюсенький, а кого-то там показыват! И людишки бегают в ем, и машины ездют. И самолеты даже летают! Ну все прям, как есть, показывает!
А девчушка-то наша, малая – ползает промеж них, глазенки свои таращит, маленькая еще совсем, ничего не понимает… Родила ее уж в тридцать лет почти, и боялась, думала: смогу ли поднять-то, сколько лет-то мне отмеряно – не известно, и сколько здоровья? Но оставила все же, и подняла на ноги, поставила. И внуков вот рощу…
При Сталине-то аборты не делали, - боялись, дак избавлялись, как могли: пижму пили, в бане выпаривали, давили матку… Мне еще помогало, что на молоканке работала, бидоны сорокалитровые с молоком таскала на пузе, на телегу поднимаешь, поднимаешь их, кажилишься… да и «скинешь» потом дитенка-то. (Да надолго ли… по три аборта в год бывало у меня: страсть, как плодовита!) Тяжело, конечно, зато сытно: и маслице, и сметанка, молочко-сырок! И здорова была я смолоду, и поись-попить любила, и поработать – так во всю силушку ворочать! Видать, для того и дал Господь здоровья-то, чтобы рожать. Уж шибко плодовита была, штук десять-пятнадцать и родила бы. Да куды их – нищету плодить? Сколько я их, душ невинных, загубила, и не думала-не гадала, что ответ держать придется.
Страсть-то какая! Куда деваться-то от ужасти этой, от мыслей этих, Господи?»
Она откладывает терку, ножик, выключает телевизор и снова берет молитвенник. «Помяни, Господи Иисусе Христе, Боже наш, милости и щедроты Твоя, от века сущия, ихже ради вочеловечился еси, и распятие и смерть, спасения ради право в Тя верующих, претерпети изволил еси; и воскрес из мертвых, вознеслся еси на Небеса, и седиши одесную Бога Отца, и призираеши на смиренныя мольбы всем сердцем призывающих Тя; приклони ухо Твое, и услыши смиренное моление мое, в воню благоухания духовного, Тебе за вся люди Твоя приносящаго…» Но молитва отвлекает не на долго, и опять думается: «Вот пошто же жисть свою без Бога я прожила-то?! Мама с тятей же ведь и родились, и выросли, и половину жизни прожили еще тогда, когда в каждой деревне были церковки. А вот как пришли к власти антихристы, так быстро люди от Бога отошли. Свекровка моя, Царство Небесное, Марея Маркеловна, тебе - до самой смерти все же молилась потихоньку, не забывала, и прожила, слава Богу (здоровА же тоже была!), до девяноста с лишним лет. Теперь люди столько не живут…
Охота же мне было для себя пожить маленько. И так с малолетства ниче не видели мы: пятеро ить было нас у мамы с тятей. Я – старшая, и все – мал-мала меньше – на мне. Радетели уйдут порани работать да вернутся только к ночи, мы их и не видели. А все: и дом-огород, и скотина, и братья-сестры, - все на мне одной. Вот, как в замуж вышла, думала: одного только рожу. И все.
Ну Коленька появился сразу, первенец. Потом и пошло: что ни месяц – пузата. Ох, Господи, ну и маялась же: одного только скинешь – опять беремя! Вот горе-то! Опять избавляться надо как-то… И чего сейчас девки родить не могут? Хилые каки-то пошли, неродящи. Не то, что мы. Здоровья-то Бог давал нам, а вот умишка-то не было. Предохраняться и то не умели… Завтра воскресенье, и надо будет причащаться. Почитаю-ка я Каноны.
«Ныне приступих аз грешный и обремененный к Тебе, Владыце, и Богу моему; не смею же взирати на небо, токмо молюся, глаголя: даждь ми, Господи, ум, да плачуся дел моих горько… О, горе мне, грешному! Паче всех человек окаянен есмь, покаяния несть во мне; даждь ми, Гсподи, слезы, да плачуся дел моих горько… Безумне, окаянне человече, в лености время губиши, помысли житие твое, и обратися ко Господу Богу, и плачися о делех твоих горько…"
Как и всегда, слезы подступают к глазам – слезы покаяния.
"Ну, мы-то не ленились, конечно, ленивым и не выжить было тогда. Да хоть дитенка первого-то помогали ростить всей семьей: свекровка, две сношенницы, да два деверя – все еще молодые, не женатые - вместе жили в одной избеночке, в двух комнатушках. Спали на полу в повалку. Только мы с отцом – на кровати, над нами зыбка с дитем качается.
Пацаненка извадили, избаловали, с рук не спускали – вот и орет, бывало, по всей ночи, чтоб нянькались с ним. А тут намаешься на работе, спишь, как убитая! Тут бабка Марея не выдержит, схватит ребенка, и давай лечить «от уроков», от сглазу: нагребет в кружку с печки золы, зальет водичкой, шепчет: «Батюшка Царь огонь, и царица Искорица! Как вы ходите по горам, по долам, как жгете горы и долы, так жгите вы с раба Николы все уроки-призоры, страхи-переполохи, всяку болесть, всякий сглаз, всяку напасть…» Прыснет ему в лицо водой изо рта, а дите еще больше перепужавшись, еще шибче орет. Сует ему бабка воду пить – не пьет, корчится, словно бесенок орет! Тогда Маркеловна завернет пацана в тряпки да потащит середь ночи к повитухе бабе Гутьяне…
Как-то, помню, Степанида-покойница, - золовка ,- привезла с города племяннику своему любимому маленьку таку гармошечку, и вот повадилось: сидит Коленька на лавочке, и играт-наяриват, а Стешка пляшет, он играт-хохочет, а она пляшет, старается!
Вот так вот извадили ребенка, что он и был всю жизнь (тоже ведь покойничек уже, Царство небесное) такой: с норовом, да чтоб все по его было, и все чтоб под его дудку плясали…
Ой, чего это я, читать же надо! «Несть свят, якоже Ты, Господи Боже мой, вознесый рог верных Твоих, блаже, и утвердивый нас на камени исповедания Твоего. Помилуй мя, Боже, помилуй мя. Внегда поставлены будут престоли на Судищи Страшнем, тогда дела всех человек обличатся; горе тамо будет грешным, в муку отсылаемым; и то ведущи, душе моя, покайся от злых дел твоих… Праведницы возрадуются, а грешнии восплачутся, тогда никто же возможет помощи нам, но дела наши осудят нас…» Ну я же ведь не со зла грешила-то, хотела, как лучше…
Через пять лет Ленечку пришлось родить. Мы тогда уж построились – собрали из бревешек каких попало сруб (не из чего было и строить-то, все колхозное, все государству только), покрыли крышей, законопатили мохом щели, да и перебрались в свой дом: счастье! И деток ростили уже сами. Леня был тихохонек, никогда не орал, не плакал, - знал, что некому с ним хороводиться. Наверное, от недогляда и свалился как-то раз (годика полтора было ему) с русской печки! Высота-то немалая, но ниче вроде, оклемался.
А как-то (года в три наверно) оставили мы его у бабки – сами пошли картошку окучивать. А она самогонку как раз гнала к Петрову дню – престольный праздник у нас был в деревне, - из медовухи. Ну сама то попьет с устатку пивка-то, то первача попробоват, да и внучонку даст попить маленько бражки сладенькой… Прихожу я с огорода, смотрю: че тако с ребенком?! Понять не могу! А бабка и призналась: «Да че он, крутится под ногами, просит: дай да дай «тпрутю сладеньку», ну и дала. Кое-как отвадилась я с дитем, отошел все-таки, а то ведь никакой был: ни тятя, ни мама! (Вот, видать, с бабкиной подачи, и было у Лени пристрастие к вину-то, через него и погиб в сорок пять лет всего, - сердце… Ох, Господи, сколько же пережить всего мне пришлось, горе-то какое!..)
«Связан ныне многими пленицами грехов и содержим лютыми страстьми и бедами, к Тебе прибегаю, моему спасению, и вопию: помози мне, Дево, Мати Боржия…»
А я тогда уже на сносях была, решилась все-таки родить, устала от абортов-то. Думаю, будь что будет – может, парнишка опять, так ладно, все ж не такое мученье жизнь-то у них, у мужиков.
Но родилась девка (я то есть, и, видно, чуяло сердце мамино, что и мне на роду написано немало испытаний пережить – так оно и вышло). Ну чего ж поделаешь – надо ростить. Ладно хоть – вскорости переехали в город, там полегче стало и с работой – устроилась в книготорг техничкой, там всю жизнь и трудилась на две ставки, а отец – на бульдозере вкалывал. Так и жили, детей поднимали, теперь вот внуков… Дед-то, Михаил, тоже мало пожил, давненько уж на тот свет отправился, Царство небесное ему…
«Христос моя сила, Бог и Господь, честная Церковь ныне благолепно поет, взывающи от смысла чиста, о Господе празднующи…»
Так вот все и идет, все вертится: из огня да в полымя. Жили, как живется, что Бог на душу положит – то и будет; работали, как кони, жрали че придется. Тянешь, тянешь воз-то, кажилишься, оглянуться не успеешь: а все. Приехали. Господи, и куда она ушла-то, жизнь-то, - куда канула?! Еще и не жила толком-то, однако, а уже вот – смерточка подступает.
И уже ни здоровья, ни силов, ни жизни радости никакой, кажись, - и не жила еще, и не попила-не поела толком, и порадоваться-то не успела, все на потом откладывала, - даже вот платье самое красивое, ни разу не надеванное – и то лежит, приготовленное «на смерть»… Вот придет конец, обрядят меня в него, положат, глазыньки закроют, рученьки сложив на груди… Закопают, закидают землей сырой, а там, в яме-то: темно, холодно, страшно, и – черви…
Так сложилось, что пережила я на много лет деточек двоих своих. Забрал Господь и Ленечку, и Коленьку. И внучку Аленушку… И ушли они в мир иной рано, не верующими, не раскаявшимися. Теперь есть хоть кому молиться обо всех: привел Господь внучка моего самого младшенького в роду стать молитвенником, мучеником за всех. Хоть и ослеп он, и не видят глазки его теперь мира этого во всей красе, но зато видно стало ему Небо другое… И мне, грешнице великой, через несчастье то пришло время покаяться и отмолить грехи свои и ушедших деток своих – рожденных и не родившихся. Хоть и исповедалась я, а все равно тяжесть на душе осталась, и страх: каково-то будет мне на свете том. Не придется ли в аду гореть до скончания века?..
«Ныне приступих аз грешный и обремененный к Тебе, Владыце, и Богу моему; не смею же взирати на небо, токмо молюся, глаголя: даждь ми, Господи, ум, да плачуся дел моих горько… О, горе мне, грешному! Паче всех человек окаянен есмь, покаяния несть во мне; даждь ми, Гсподи, слезы, да плачуся дел моих горько… Безумне, окаянне человече, в лености время губиши, помысли житие твое, и обратися ко Господу Богу, и плачися о делех твоих горько…"
И опять слезы подступают к глазам.
«Мати Божия Пречистая, воззри на мя грешнаго, и от сети диволи избави мя, да плачуся дел моих горько…» Помоги, Мати Божия, дай сил еще покаяться, принять Причастие святое, - возможно, в последний раз… Перед тем, как принесут меня в церковь, отпоют, и, поставив свечку на кануннике, унесут на погост. Только эти свечечки и будут напоминать еще время от времени обо мне, грешной…»
**********
Стоят свечки: на кануннике, перед Распятием, истекая слезами восковыми, уходящими в песок. Песок жизни, времени… Уходящих в прах и вечность. Что остается? Молитва о них, уже ушедших. И о нас, живущих. Молитва-прошение, молитва-покаяние…
Покаяние. И Причастие святых таинств. Успеть, отведать, не опоздать.
Долго, медленно, тяжело читаются Покаянные Каноны – подготовка к Причастию. И вся жизнь промелькнет перед внутренним взором, и перед взором невидимым – оттуда, сверху, смотрит Он, - Бог – строго. Но и с любовью, Духом Своим Утешителем подбадривая, поддерживая и ведя за Собой. Особенно много любви этой возвышенной у Матушки Пресвятой Богородицы, заступницы и помощницы всех скорбящих и обездоленных.
И особенно любила мама молитву к Ней: «Царице моя Преблагая, надеждо моя Богородице, Приятелище сирых и странных предстательнице, скорбящих Радосте, обидимых Покровительнице! Зриши мою скорбь, помози мне яко немощну, окорми мя яко странна. Обиду мою веси, разреши ту, яко волиши: яко не имам иныя помощи, разве Тебе, ни иныя Предстательницы, ни благия Утешительницы, токмо Тебе, о Богомати, яко да сохраниши мя и покрыеши во веки веков. Аминь»
Тут она всегда плакала. Тихими, скорбными, смиренными слезами. О чем? Обо всем, что накопилось за такую длинную жизнь. Жизнь, вдруг странным образом сжимающуюся во времени, словно сматывается нить в клубок, вышедшая из-под прялки бабы Гутьяны. Прядет бабушка нить, тянет из кудели, - серой шерсти, похожей на облачко. Шерсти, состриженной с овечек руками мамы-Зои (бабушки моей покойной)… Где, по каким небесным полям бредут теперь овечки эти, жуя нежную травку и пия чистую небесную водичку. Кто пасет их, какой пастырь принимает к Себе все души живые, чтобы окормлять их в Царствии Своем?..
«К кому возопию, Владычице? К кому прибегну в горести моей, аще не к Тебе, Царице Небесная? Кто плач мой и воздыхание приимет, аще не Ты, Пренепорочная, надеждо христиан и прибежище нам, грешным?..» Мама плакала о чем-то своем, и, возможно, о тех обидах, что приходилось терпеть ей и от нас. И хотелось подойти, обнять за ставшие такими худенькими плечики, пожалеть, утешить, попросить прощения… Но все казалось, что времени много еще впереди, успеется. А пока некогда, - дела…
А времени оставалось не много. Все меньше и меньше его оставалось до того дня, когда мамы не стало.
Она так боялась стать немощной, стать обузой для нас, и что будет она лежать, беспомощная, парализованная, или съедаемая раковой опухолью, или безумная – чаще всего именно эти немощи приходят под старость. И что придется нам ходить за ней, кормить с ложечки,убирать загаженную постель... Но, слава Богу, вымолила она для себя довольно спокойный, безболезненный уход из жизни. Хотя болезнь все же не обошла стороной: рак поразил почку, и пришлось ее удалять, и после операции мама прожила еще пять месяцев. Не легко, конечно, далась ей эта операция, в восемьдесят семь лет. Но за то не очень мучилась она в последние дни свои. И нас особо не утруждала уходом.
За десять дней до смерти ей стало плохо, и пришлось ехать в больницу, - приступ желчно-каменной болезни. Приступ сняли, но что-то вдруг сделалось с головой. Мама с трудом узнавала нас, когда мы приезжали к ней. Один раз даже, пристально вглядевшись в мое лицо, жалобно сказала: «Мама!» Во мне она увидела маму свою… Ей мерещились потеки воды по стенам, шкафы в палате ей казались сделанными из не струганых досок, похожих на гробы. А мое красное платье – грязно-черным… Когда я везла ее на машине домой, она, сидя на заднем сиденье, шарахалась от проезжающих мимо машин: словно они наезжают и давят ее прямо там, а под ногами вместо пола машины ей мерещились провалы и ямы, и она поджимала в ужасе ноги, и старалась сжаться в комок…
Дома ей стало получше. Она лежала в своей комнатке, на своей кровати, на мягкой перинке, лет шестьдесят назад набитой пухом и перьями руками ее мамы Зои и бабы Гутьяны, и просила включить ей телевизор. Но не смотрела, кажется, его. Была, как в полусне, меж миром этим, реальным еще для нее, и миром уже тем – что все ближе подступал к краю постели, на краю той черты, что рисуется рукою Провидения, подводя итог и ставя точку…
Кажется, ей было очень больно. Потому что иногда она просила меня «сделать укольчик». И после того, как я, усадив маму в подушках, насильно покормлю ее и дам таблетки, снова оставляю ее в покое – опять погружается в полусон-полуявь…
Будто спит, или находится без сознания, или...уже ушла. Но позовешь ее тихонько"Мам!", и она отзывается:"А?!.."Но больше ничего не говорит.
Так проходит два дня. На третий день, после прихода участкового врача (совсем молодая, недавно работающая у нас девушка, - она послушала легкие, посмотрела горло: «Воспаленное. Это простуда. Давайте антибиотики и таблетки от кашля!»), в очередной раз (наверное, последний) пытаюсь вложить в полуоткрытые губы мамы йогурт и таблетки. Она пришла в себя. Ее взгляд вдруг прояснился, глаза снова стали ярко-ярко-голубыми, какими бывали всегда, когда она смотрела на свет. Она смотрела в окно. На теплицу, в которой уже засыхали тронутые первыми заморозками огурцы, стоящие на шпалерах, словно увитая цветами и листьями арка, ведущая в какой-то другой мир. С тоской и любовью смотрела она на небо, на последнюю, тронутую осенней желтизной зелень, на весь этот мир, что все сияет там, за окном. Потом перевела взгляд на меня. Это был последний мамин взгляд, говорящий в с е. Она уже все поняла. Про себя. Про меня. Про мир, который скоро станет для нее не видим. Или видим, но совсем с иной стороны. С высока. С Неба небес…
Но я-то – я не поняла! Почувствовав что-то неладное, но не захотев понять, отстранилась, отвела взгляд. И тогда мама просто опустилась на подушки и снова ушла в себя…
**********
«… Все - боль, одна только боль. И невыносимая мука....
Бьется сердечко… тише… тише… Не троньте меня, не мучайте, не мешайте уже… Дочь моя, зачем ты мучаешь меня,не понимая, что это уже конец, не готова ты еще принять все, как должное, только ради тебя еще продлю сколько смогу последние деньки свои, часы, минутки...чтобы ты смогла приготовиться к неизбежному... Хочется сказать все это. Но не получается, язык отяжелел и не слушается… Зачем ты ворочаешь тело мое, бренное, не нужное, изжившее себя… То, что уже только сплошная боль – что это, зачем это?!. Мука смертная вошла в него, и съедает его. Зачем ты усаживаешь его – это тело – в подушках, зачем пичкаешь кефирчиком и таблетками, не нужными уже, бесполезными? Ладно, раз тебе легче так, проглочу их, и водички… да, водички попить в последний раз. А теперь укольчик, да, укольчик, ладно. И – в туалет. Ой-ой-ой, больно, больно-то как, все болит, Господи… вот, взяли, посадили на ведерко, как маленькую. Мама Зоя… нет, баба Гутьяна: полечи меня, баушка, покропи водичкой, разведенной с золой из русской печки. «Батюшка царь-огонь и царица-искорица, как ты ходишь по горам и долам… унеси мою боль, мой жар и огонь…» Но не уходит жар, а огонь разгорается все ярче и ярче… Это горят в огне покаяния души грешные.
…Горит огонь; это костёр инквизиции. Вот - ноги охватило жаром, пылают уже ступни, голени, колени... Огонь поднимается выше, съедая грудь и плечи... руки, пригвожденные к столбу - не пошевелить, ни отвести, не заслониться... Впиваются огненными языками шипы в лоб, капли пота и крови стекают, закрывая глаза пеленой... Огонь и солнце выжигают зрачки. Вот солнце меркнет, исчезая навсегда. Уходит день - последний день на земле. Тело содрогается, отпуская душу на волю: лети...лети, расправляй крылья мой Ангел-хранитель, неси её, неприкаянную душу, к Отцу моему: вот Он, Вседержитель, - восседает на троне.
Строго взирает Отец, но и с любовью: "Приди, дитя моё"
И вот, я пришла, и предстала перед Тобою, Господи. Прими меня, грешную, я вся перед Тобою. Свет Твой осеняет меня, просвещая душу до основ её - тех, что вложил в неё с сотворения. Что видишь в ней?
Все, что произошло со времён праотца моего. Все грехи мира вмещает душа моя. Тяжек непомерно груз грехов. Что творит в мире сотворение Твоё, Господи?!.
Почему Ты оставил меня, человека грешного, на произвол судьбы, и на погибель?
Но лучится любовью и всепрощением лик Творца, и вот протягивает Он руки навстречу, и Дух сияет любовью, и объемлет ею меня, и призывает: "Человек!" "Вот я, Господи. Прими меня к Себе, в жертву мою, ибо накрыла глаза мои пелена, и кровь отравлена, и света белого не взвидя, умирает душа, и плоть моя распята и сожжена!"
"Дочь Моя, кровь твоя очищена, ведь приимешь в себя бескровную жертву Мою, Крови и Плоти Моей вкушая, и пелена упадёт с глаз твоих, и душа твоя очистится, и воспарит для жизни новой, и крылья новые обретет Ангел-хранитель твой. Иди с миром, дочь Моя, ибо пришло время твоё возвратиться к Отцу твоему»
Тук-тук, тук… сердечко ли это мое отсчитывает последние секунды, или стучится Господь в двери души? Тук... тук… тише… тише… и вот, успокоилось.
И снисходит тишина, опускается облаком, окутывает, умиротворяет покоем. Уходит боль, утихает, упокоивается сердце. Овевает лицо прохладой, дуновением крыльев освежается душа… Солнышко смотрит в окошко, что там – утро, вечер ли наступает, - да какая разница, лишь бы видеть этот свет, в последний раз увидеть искорку его глазами своими. Сияние нисходит с небес, и Господь простирает десницу Свою. Видно – пришло оно – время мое, иду к Тебе, Господи!
И вдруг – отпустило. И стало легко, легко! Много, много лет ходила я с палочкой, но теперь не нужна она. Распрямилась согбенная спина. Оторвалась от одра, привстала, и – возлетела вдруг, чувствуя за плечами нечто сильное, упругое, и новыми силами полнюсь я, силами невиданными, такими, что никогда еще не бывало у меня – земной, той, что осталась пустой оболочкой лежать там, внизу… Не плачьте, не рыдайте обо мне! Ведь мне хорошо! Мне так хорошо, легко лететь в мире этом, в новом свете, рождшимся для меня! И открывшим такие дали, что не обьять сразу, не охватить руками-крыльями, выросшими за спиной!
Я лечу! И рядом кто-то летит, поддерживая родственными крылами своими, и направляя полет мой.
Дальше, дальше… Над домами, над рекой, над полями и долами… Вот и деревенька моя, и домик, который строили с отцом детей моих – а вот и он сам, встречает меня на крылечке, и они – детки мои, все – и рожденные, и не пожившие в теле земном, все тут, - все равны, все живы пред Господом. А где же тот, чьи косточки лежат, полуистлевшие, захороненные в подполе мною – тот, что успел только один раз глянуть на свет Божий и вздохнуть, и… отойти. Да вот и он – крошечный ангелочек, некрещеная душа, пристроился рядышком, обнял коленки мои, смотрит в лицо, сияя глазенками синими, такими же, как были и у меня в жизни той. И вот – убежал, улетел, трепеща крылышками, вместе с другими ангелочками – резвиться на невиданно-зеленой траве, под ярчайше-синим небом и Светом, что зовет все дальше и дальше в полет. Пташечки мои, простите меня, за то, что не дала вам возможности побыть в том мире, откуда пришла теперь! Но смеются они, радостные, и вот – побежали все вместе, вспорхнули, и сели на цветы благоухающие, и затем – выше поднялись, к верхушкам деревьев, понеслись вместе с ветром, и вот – смотрят с высоты, с облаков их сияющие мордашки. Зовут за собой.
Господи, вот я! Вот я и дети мои. Приими меня, и дух мой, возвратившийся к Тебе!
И вот, снова подхватило, и понесло, вознесло – все дальше. Выше – опять надо всем земным, над горами и долами: прощай, земля, и все, вся! И всеобьемлющее Нечто, и безграничная любовь Его, всепонимание и всепрощение, познание всего того, что было до времени сокрыто, - пришло…
********
Тайное, особое з н а н и е пришло. И отразилось на лице. И оно – лицо матери – разгладилось, просветлело, глаза окончательно закрылись… последний вздох слетел с губ… и замерло сердце.
Все. Скончалась. Отошла… Во Царствии Твоем, Господи, помяни душу новопреставленной рабы Твоей Руфины, прости все прегрешения, вольная и невольная…
Мама ушла в праздник Успения Пресвятой Богородицы, столь почитаемой и любимой ею. Говорят, кто умирает в великий праздник, тому прощаются все его грехи…
*********
Помню, на девятый день, помянув маму, вышла я в огород. Смотрела на убранные грядки: земля эта, кажется, еще хранит тепло рук женщины, труженицы, многое множество раз перекопавших, перерывших, перебравших по крупице всю эту земельку. И она, удобренная и политая, благодарно отдавала все свои соки, питала посеянные семена, произрастая овощи и цветы. Вот отцветают посеянные мамой любимые ее тагетисы. Осенние солнышки. Мама любила осень, то время, когда можно будет, управившись с огородом, отдохнуть. Вот, теперь отдыхает. От всех уже трудов земных.
Долго стояла я так, и думала… «Интересно все же, что происходит сейчас с ней, после того, как показаны уже ее душе и рай, и ад. Предстоит еще пройти мытарства за грехи. А что потом, по истечении сорока дней? Принял ли Бог ее покаяние – то, что успела она пройти еще здесь, на земле? Прощена ли будет она?»
И вот смотрю я в сторону кладбища, что совсем не далеко у нас за деревней. И вижу там, среди абсолютно чистого неба, облако не обычной формы: точь в точь Господь Вседержитель, Бог Саваоф, - как Его изображают на иконах! И белоснежные волосы, и борода, и взгляд из-под бровей, устремленный вниз – прямо туда, где стоит крест над свежей могилкой. И благосклонен взгляд этот, и добротой лучится улыбка лика этого – добрый знак, как ответ на мое прошение дать его. Дать знать о решении Его для новопреставленной перед Ним души…
Я молилась тогда о упокоении души матери моей, и о здравии нам, оставшимся еще здесь.
Прошло девять дней. Потом – сорок… год. Два года…
Я молилась. И не знала, что пройдет всего лишь два года, и уйдет вслед за бабушкой моя дочь… И уже за них, лежащих рядом, в одной оградке, буду я молиться: об упокоении их душ. И ставить свечки на кануннике: в день смерти, на девятый день, на сороковой… Все время, оставшееся еще прожить мне после них.
*************
"Отвращшу же Тебе лице, возмятутся; отымеши дух их и исчезнут, и в персть свою возвратятся..." (Псалом 103).
Пустота. Тишина.
Как пусто и тихо. В доме, откуда ушел человек.
Дверь. В комнату, откуда он ушел. И куда никогда больше не вернется. За дверью – все так же. Как и было при нем. Стены, пол, потолок. Цветочки на обоях, - те, на которые смотрел человек, и которые раздражали своей одинаковостью, - первое, что видишь, когда открываешь глаза. Не заправленная кровать. Сколько ночей принимала она в свои обьятия тело, усталое после работы. После долгих и коротких дней, наполненных чем-то. Делами какими-то, событиями разными, большими и маленькими. И успокаивает постель, согревая мягким одеялом, лаская душистыми простынями, и принимая голову в подушки… Сколько снов все еще спят там – снов, хранящихся в их перышках и пушинках? Эти подушки остались еще от бабушки...
Когда-то, лет шестьдесят назад, бегали под солнцем по зеленой весенней травке «цыпушечки» - желтенькие, еще не оперившиеся комочки, выведенные из яиц наседкой. И вот она гордо выводит свое потомство на лужайку возле дома бабушки, - тогда еще совсем молодой женщины, которая, управившись со скотинкой, качает в затененной комнате зыбку с ребенком. И мечтает, как вырастет ее девочка, и родит своих детей. И будут они все спать на ее перинках-подушечках, которые сделает она для них, - ближе к зиме, когда подрастут эти цыплятки и отдадут свои пух и перья, - придется ощипать их крылышки, которые все равно не способны унести в полет. Для того они и предназначены, эти птицы, чтобы служить людям. «Цыпулечка моя, спи сладко. Подрастай скорее, чтобы стать маме помощницей и опорой к старости…»
Спала на этих подушках она, - мама моя, и я, выросшая и родившая свою дочь. И она спала, - моя дочка, – до тридцатичетырех лет. До того дня, как ее не стало. Подушки примяты. А одеяла исчезли, - в них, завернув её худенькое тельце, девять дней назад мою дочь увезли в больницу врачи-реаниматологи. После того, как, кое-как пригладив её растрепавшиеся волосы, я надела ей на голову шапочку. Она как бы спала, и я надеялась, что врачи сделают все, чтобы её спасти, и, проснувшись, моя девочка выздоровеет и вернется сюда, домой.
...Под кроватью лежат тапочки, связанные руками бабушки, с трогательными рюшечками и цветочками на них. Их надевала Диана с утра, поднявшись с постели. У неё в последнее время очень мерзли ноги...
Рядом, на табурете – таблетки, бутылочка с водой, сок, чай, стакан, из которого я поила дочь в ее последний день, с трудом приподняв с подушек. Худые ее ручки цеплялись за мои, ей надо было собрать все силы, чтобы подняться и сделать глоток воды. И чтобы снова упасть на простыни и метаться от жара и боли. Взгляд ее, пробежав по обоям в цветочек, по мне, по потолку, скользнув по иконе Матери Божией с Младенцем на руках, вновь уходил в себя. Закатываются глаза, воспаленные губы шепчут: «Господи! Господи…»
Я приглаживаю ее растрепавшиеся волосы. Несколько раз собираюсь причесать их, но не доходят руки: то одно отвлекает, то другое. Одна Скорая была с утра: «отказ от госпитализации», и врачи уезжают, сделав пару уколов. Затем - пришлось вызывать вторую Скорую помощь, «пятую бригаду», потому что дочь напрочь отказывается ехать в больницу. Так же упорно, как делала это в последние полгода, мучаясь от боли. Почему? Не хотела жить. Не хотела ничего сделать, чтобы изменить свою жизнь. Жизнь, как ей казалось, зашедшую в тупик. В темный угол. Где нет ни единого просвета.
Она просто почти все время лежала тут, на бабушкиных подушках. Бабушка умерла два года назад, но подушечки еще хранят тепло ее рук, ощипавших когда-то бескрылых птичек и набивших пухом плотные, прочные матрасовки. Да мы и сами - как птицы, крылья которых, данные с рождения свыше, так и остаются "крыльцами", - так и не развившимися в большие, сильные крылья, несущие к свету. И все, что остается от них - одно лишь смутное воспоминание: о полете. Во сне ли, или наяву, - где-то в далеких далях, в далях горнего мира. Тех далях, что приближаются в такие вот моменты, когда душа находится на перепутье, меж миром тем и этим.
И вот стоит душа на тонкой черте, что провела рука Провидения, разделяя мир надвое: мир этот, и мир и н о й, куда предстоит теперь отправиться в путь. И - пробует крылышки свои: насколько они прочны. Не опалены ли они, не сломаны, не запачканы на столько, что невозможным станет путь в мир света, что сияет уже явно, реально, - т о т свет, что зародился в первый день творения мира.
А рядом стоят д р у г и е. Тоже с крыльями за спиной. Справа - светлые. Слева - тёмные тени. И где-то кругом - тени тех, кто уже давно т а м. Наши близкие, родные, - много, много их, наших предков, переселившихся в те селения, где обитают теперь: вот её отец, вот дед, бабушка... «Цыпулечка моя!..» - кажется, слышится еще шепоток. Это ласковое слово слышала я в детстве, когда болела и лежала в жару, и на лоб ложилась прохладная родная рука. Слышала моя дочь, также с детства, и теперь ей, умирающей, наверное, виделась рядом со мной тень бабушки, ее жалостливый взгляд и слезинки по щекам…
...На тумбочке возле телевизора – пульт. Никогда больше не загорится для нее экран, и не станет показывать мир. Она так любила смотреть передачи, фильмы про путешествия в дальние края. Джунгли и острова. Морские дали и горные хребты… Зачем теперь для нее этот неживой экран, если, освободившись от оболочки, душа может теперь летать: везде, где хочет! По всем краям земли, моря и неба! Того неба, что гораздо дальше земли. Неба Небес – того, что одно сияет теперь ей навстречу. Там, где шествует Сам Господь. Ведь позвала же Его она, когда в последние часы жизни увидели наконец глаза ее икону, с которой так понимающе и сострадающе смотрит Спаситель, и губы ее шептали: «Господи! Господи…»
Хотя иконка эта висела здесь, в углу, уже давно. Но – невидимым был Господь. И не слышался голос Его: «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас…»
...Вот – цветок под окном. В большом голубом вазоне. Какое-то тропическое растение. Я принесла его отросток из Диагностического центра, где проходила обследование, года два назад. Отломила росточек, принесла домой, посадила в горшок. Но он долго не хотел приниматься в нашей сибирской почве. То засыхал, то снова рос потихоньку. Но постепенно крепли и отрастали от стебля то один длинный красный лист, то другой. Я пересадила его в большой вазон и поставила в комнате дочери. Она стала поливать его и рыхлить. И вот однажды вылез там из земли огромный жирный червяк. Так вот кто не давал цветку расти! Подъедал корни, сосал соки. Мы сожгли его в печке, и растение ожило.
Теперь оно высотой около метра, стоит и смотрит в окно. Поливаю его, и оно оживает. Растёт по-прежнему, тянется к тусклому зимнему свету. Древо жизни.
А какой червь подтачивает корни древа жизни нашей, если она, даже не развившись как следует, угасает? И, не обретя шанса на спасение,- здесь, на земле, - уходит, улетает обратно к Вседержителю, давшему возможность самой жизни появляться на свет, и - крылья, способные нести к свету тому. Кто или что мешает использовать эти крылья во спасение, а не для полёта в сияющую призраками земного счастья тьму? Ту, что дарит не полёт, а скрывает падение в пропасть...
Цветок расправил свои длинные красноватые листья и смотрит за окно. На теплицу, занесенную снегом. Там, в ней, застыли длинные остовы помидоров: я не успела их убрать, и они так и остались там зимовать. Весной я их вырву, посею новые семена. Стебли вырастут под потолок и на них будут зреть и наливаться соками плоды…
Все это будет видеть через окно цветок. Только он теперь будет видеть: как летит этот снег, как тает он под солнцем, как зеленеют трава и деревья, цветут цветы, поворачивая свои радостные личики вслед за солнышком: все идущем себе с востока на запад, с востока на запад… Там, в тех краях небесных, где путешествует теперь душа бедной странницы, крошечной звездочкой заплутавшей в далях вселенских…
...Вот, в комнате все осталось так же. Все осталось на своих местах. Но – пусто и тихо. Слишком пусто. Слишком тихо. Не хватает главного – жизни. Света. Только свечка мерцает в углу, перед иконой, разгоняя устоявшийся мрак. Возле нее лежит крестик нательный. Два года назад я пыталась надеть его на шею дочери, но она сняла его: «Он меня давит!»
Господи, Господи! Ну почему, почему не хотела Диана (названная мной в честь богини любви и охоты Диана, - крещенная Дарией) принять Тебя в сердце свое?! Почему губила себя, свое сердце, душу и тело? Откуда взялась та сила, что звала ее и уводила в другую сторону от того света, что даешь только Ты? От спасения.
«Тоска смертная, эта жизнь», - говорила она. И пыталась топить эту тоску в вине, уйти от нее, улететь в несуществующие дали, сверкающие искусственными огнями, утонуть в химическом наслаждении, призрачной эйфории бытия. Чтобы каждый день – праздник, фейерверки, карнавалы. Погоня за призраками, рядящимися в райские перья, шелка и золото, скрывающими за венецианскими раскрашенными масками звериный оскал…
С тринадцати лет появилась у нее страстная мечта попасть на этот карнавал: карнавал жизни. А чтобы стать достойной выступить на нем – там, среди этих полуголых красавиц, извивающихся на платформах, утопающих в искусственных цветах и декорациях, движущихся по улицам, где беснуются пьяные толпы народа, дико визжат и кричат, приветствуя своих богинь – там, в этом мире, надо иметь идеальное тело, быть совершенной. И не дай Бог поправиться, накопить лишний грамм жира! Строгий «пост». Не настоящий пост – тот, что воздержанием помогает в деле очищения души, а извращенный пост, - в стремлении к сомнительной красоте тела только. К истощению и тела ведущий, и души. К погибели…
Ведь именно из-за анорексии пришло бесплодие, депрессия, нежелание жить...
Желание убить себя, отнять у своего тела, не имеющего возможности защитить себя от тебя самого - и загубить бессмертную душу свою - это ведь смертный грех. Один из тех, что прощаются только покаянием, исправлением. Изгнанием бесов. Но мы лишь впускаем в себя, в свою жизнь этих бесов: Гордыни, Соблазна, Непослушания и иже с ними. Стоит впустить одного, и каждый из них приведёт с собой ещё семерых, а те семеро - ещё других семерых, и вот имя им - легион. И тогда только Спасителю возможно избавить тебя от них. Который все время стучит в двери твоей души. И слышится тихий Его голос:"Мир вам! Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас..." Но не слышим, закрываем глаза, покрепче запираем двери, защищая свой маленький жалкий мирок от тех миров, что открываются, стоит только впустить Бога.
Защищаем свободу свою, чтобы творить все, что захотим, - от кого?! От Того, что дал нам ее, и не собирается отнимать! Как глупо, бездарно проживаем жизнь свою, не видя не только того Света, что даёт жизнь настоящую, но и даже не хотим зажечь малую свечку, принести её и поставить в Храме, предстать перед Отцом и сказать:"Вот я, Господи, перед Тобою, направь стопы мои, как угодно Тебе, но не так, как я хочу. Ибо грехами полны все мои помыслы, помышления, слова и дела мои. Я слеп, глух, прокажен, расслаблен и немощен. Восстави душу мою, Господи, и огради её от всякого зла!"
И Господь твой примет тебя, и малую жертву твою, и подаст руку Свою, и поведет за собой. Ведь даже распятому на своём кресте разбойнику, - в последнюю минуту жизни своей покаявшемуся, - рядом с Крестом Господа - дал Спаситель оставление всех его грехов и великое обетование:"Ныне же будешь со Мною в раю!.."
Но несем крест свой, влача его - своё жалкое существование, стремясь облегчить, укоротить это древо, а оно становится только все тяжелее, все неподьемнее. До тех пор, пока станет и вовсе невыносимым груз грехов. И тогда решается участь: Бог забирает обратно дар Свой, - душу живую, -тогда, когда человек или уже готов покаяться и исправить пути свои, или - тогда, когда уже тупик, когда пропасть, безысходность, и дальше будет только все хуже и хуже...
...Вот в вазочке на столе стоят несколько веточек вербы. Еще с весны. Их принесла с речки в Вербное воскресенье моя дочь. Она еще не знала, что пройдет совсем немного времени, и эти веточки станут напоминанием о последней весне ее жизни на земле, - без нее. Эта жизнь закончится в первый день праздника Введения во Храм Пресвятой Богородицы. Моя дочь ушла в мир иной в декабрьскую ночь, когда распускаются вербы. Это чудо видел наш знакомый батюшка – священник, который не побоялся сорокаградусного мороза, пошел вместе с матушкой своей ночью к реке, где спят под сугробами вербы, и они удостоверились собственными глазами в чуде! Которое происходит каждый год, когда мы встречаем праздник этот – чудо во свидетельство обновления жизни.
Вот, - долгожданное, вымоленное у Бога Иоакимом и Анной дитя - Пресвятая Дева Мария - вводится во Храм. Для того, чтобы могло оно произрастать там, в молитве, чистоте и непорочности. И в четырнадцать лет, зачав от Духа, явить в мир Богочеловека. Спасителя всех, Господа нашего Иисуса Христа. Таким же долгожданным и любимым было и дитя мое. Чудо рождения нового человека – что может быть выше, святее этого? Что еще может дать тебе в этой жизни больше счастья, чем чудо стать матерью, началом жизни новой?! Когда возрождается, начиная с нуля, и твоя собственная жизнь, обретая новый смысл! И летаешь, как на крыльях, лелея и оберегая чадо своё от всех бед и напастей; и мечтаешь, что кровь от крови и плоть от плоти твоей так же обретет крылья, - большие, сильные и светлые, чтобы подарить их потом другому человеку - своему продолжению на этой земле, и так - до бесконечности! Но...вползают все же в неплотно прикрытую дверь эти самые напасти, соблазны мира сего, и входят в дом твой, и живут там, как хозяева, и распоряжаются тобой, материализуясь в теле, пользуясь им, как заблагорассудится им, видят твоими глазами, слышат ушами твоими, говорят языком, чувствуют душой твоей, вползая в неё змеей соблазна...
В два года я окрестила дочь. Но… Не ввела ее во Храм по-настоящему. Не сделала его домом ее. Не привела к Отцу. Не научила быть с Ним. Не научила молиться, исповедаться, смиряться, жить праведной жизнью, избавляясь от греховных помыслов, быть настоящей христианкой. Не повела путем спасения, и сама была далека от него. И вот - конец пути нашего, разошедшегося на перепутье. Я, в свое время опомнившись, и нагрешив как следует, пыталась направить стопы свои к свету. Она – не захотев идти рядом – в другую сторону.
Не смиряясь, не беря своего креста, не видя света, человек теряет свои крылья, данные с рождения, и… уходит. От мира этого – в мир иной…
...Девять дней. Длинная череда бесконечных дней, похожих на ночь. Наполненная отсветами-воспоминаниями, бликами-словами, картинками памяти, написанными песком времени и стертыми чьей-то быстрой рукой с картин жизни: моей и дочери. Все, что произошло за эти три с не большим десятка лет ее дней, наложенных на мои. Половина моей жизни, нераздельная ее часть, ушла. Что осталось? Тишина не мертвая. Покой не покойный. И – икона, свеча, вербочка, крестик, молитва… Все -только прах и томление духа...
...Храм. Фисташкового цвета гробик. Белый платочек, веночек на лбу с молитвой «Живый в помощи Вышняго…», недоумение на бледном личике, и, вместе с тем – тайное, о с о б о е знание, - выражение на лицах всех усопших – о том, чего нам, живым, пока знать не дано. Иконка на груди, в сложенных крестом руках – разрешительная молитва. Легкий туман от кадила, запах ладана, витающий кругом. Тихий голос священника:"Вечная память..." Родственники, собравшиеся, чтобы проводить останки в последний путь. Верующие и не верующие, - но все мы, рано или поздно, приходим в церковь, обращаемся к Богу…
«Братья и сестры (произносит батюшка после отпевания краткую проповедь). Жизнь наша, по словам Писания, есть пар, появляющийся на краткое время и вскоре исчезающий. Человек всходит, как трава, и увядает с такой же скоростью, как цвет травный. Вот - человек отходит ко Господу, и отлетает душа его. И вот смотрим мы, вроде бы, - человек, вот он, все на месте: руки, ноги, голова, тело… Но чувствуем: что-то не то. А что не то? Чего не хватает? А не хватает души. Душа отошла. Она пока еще здесь, рядом, но скоро уйдет совсем. Уйдет в мир иной. Туда, «где несть ни болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная», - как написано на кануннике, где ставим свечки о упокоении. Упокой, Господи, душу новопреставленной рабы Твоей Дарии…»
...На девятый день утром я вошла в комнату дочери. И остановилась: все вроде бы так же. Все на месте. Но нет главного – жизни.
И вдруг: прямо посреди пола вижу клочок волос. Словно вот сейчас, только что она причесалась, намотала на пальчик снятые с расчески волосы, и бросила на пол. Но ведь она, аккуратистка, никогда так не делала! Я схожу с ума?!.
Наверное, волосы упали, когда я выносила подушки. Они, волосы – как напоминание о том, что я ведь так и не причесала свою девочку в последний раз…
Мое последнее «прости»…
...Тишина и покой. И всепрощающий взгляд сверху, и молитва: «Помяни, Господи, от жития сего отшедшия… души усопших раб твоих, родителей моих, и всех сродников по плоти, и прости им вся их согрешения… Упокой, Господи, душу новопреставленной рабы Твоей Дарии, прости ей все ее прегрешения перед Тобой, вольные и невольные, и даруй ей Царствие и причастие вечных Твоих благих и Твоея безконечныя и блаженныя жизни наслаждение…»
Прости меня, Господи! Хотя знаю – нет мне прощения. Не спасла, не сохранила, не уберегла дар Твой: жизнь и душу, дарованную Тобой, через меня воплотившуюся,заплутавшую и загубленную, и безвременно ушедшую, и унесшую с собой на неоперившихся крылышках все те будущие души, что должны были прийти в этот мир, но...так и остались в не-бытии. Но за то время, что осталось, может быть, еще возможно отмолить и ее, и мою, и все не рожденные и загубленные нами души, и бабушкину душу, и – родственников, и всех христиан, умерших без покаяния и исправления путей своих. Путей, ведущих к Отцу Небесному.
...Прошло девять дней, наполненных слезами, молитвами, чтением псалмов по ночам. А вечером девятого дня я пришла в церковь. И только здесь, поставив свечи на канунник, среди других, истекающих воском в песок свечей, припав ко Кресту, к ногам Того, Кто есть начало и конец всему, попросив прощения у Него за все, что сделала я с жизнью своей и ближних своих, и поднявшись с колен, и пройдя через исповедь, начала обретать некое облегчение боли, успокоение души.
Все так же сияют лики святые, и светятся лица молящихся, с детской мольбой и доверчивостью устремленные на Небо, куда, соединенные вместе, улетают их молитвы. О мире всего мира молятся они, обо всех и вся в мире этом и том, о живых и усопших - в надежде воскресения и жизни вечной.
"Миром Господу помолимся!- взывает с амвона священнослужитель - О свышнем мире и спасении душ наших Господу помолимся... О мире всего мира...соединении всех...о святом Храме сем, и с верою, благоговением и страхом Божьим входящих вонь...о всем причте и людех всех...о богохранимой стране нашей, властех и воинстве ея...о граде сем, всяком граде, стране, и верою живущих в них Господу помолимся. О благорастворении воздухов, о изобилии плодов земных, и временех мирных...о плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных и о спасении их Господу помолимся. О избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды... Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию. Пресвятую, Пречистую, Преблагословеную, Преславную Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию, со всеми святыми помянувше, сами себе и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим!" - призывает диакон, и хор, и все люди отвечают:"Тебе, Господи"
Я подошла на исповедь. К тому самому батюшке, что отпевал мою дочь. "Грешна я: словом, делом, помышлением, и всеми моими чувствами... Отец Владимир, я чувствую себя виноватой в смерти дочери" Опытный духовник понял меня с полуслова:"А чувства наши, матушка, - от лукавого. Вот вы переживаете, мучаете себя, а он радуется:"какая прелесть!", в прелесть бесовскую, в отчаяние нас вводя. Дочь ваша на Небесах. Она живая. Живее даже, чем мы с вами. Ей хорошо. Поминайте её почаще, в утреннем и вечернем правиле, и, как вспомнили, так поминайте, кушать сели - Отче наш читайте, и поминайте, и молитесь о ней, о спасении души её. И она радуется там о вас. Ей ведь там лучше, чем нам. Мы в грешном теле ещё своём, заботимся о тленных вещах. А она - свободна уже в мире, наилучшем из миров" "Но ведь я мать, я должна была привести её к Богу, и не смогла" "Вы же пытались воцерковлять её. Господь забрал, видимо, потому, чтобы уберечь душу её от погибели полной, непоправимой. А так и у вас есть ещё время молиться о спасении, о упокоении. Не мучьте себя и её, ведь сейчас до сорокового дня предстоит ей пройти мытарства, перед тем, как определится дальнейший путь души её. Примите все, как есть, и отпустите. А Господь все управит так, как надо..."
И вот ложится на голову тяжёлое крыло епитрахили, слышится разрешительная молитва. И отходишь от аналоя с облегченной душой, и смотришь на все другими глазами, и слышишь голоса мирян, собравшихся для совместной молитвы:"Воскресение Христово видевшие, поклонимся Святому Господу Иисусу, единому безгрешному, Кресту Твоему поклоняемся, Христе, святое воскресение Твоё поем и славим, Ты бо еси Бог наш, разве Тебе иного Бога не знаем...распятие бо претерпев, смертию смерть разруши..."
Господи, от смерти духовной и тли спаси нас, и сохрани!
...На кладбище, в просторной оградке, где приготовлено местечко и для моего бренного тела, теперь пока две могилки: бабушка и внучка, спят рядышком. Что снится им, в каких мирах обитают теперь души их? Мои родные. Такие близкие. Такие далекие…
Царствие Небесное вам, и всем упокоившимся от трудов земных, праведных и не праведных. Царствие Небесное, которое «внутрь нас есмь…» Вечная память.
**********
...Идёт время. День один. Девять дней. Сорок... Год. "Многие лета!" - поют кому-то, справляя именины. "Вечная память" - поют на похоронах, при отпевании останков. Много самых разных голосов: песнопений, смеха, рыданий, ругани, слов любви, слов ненависти... и слов молитвы от церквей, стоящих то тут, то там, и множество других звуков слышится Ангелам и Самому Богу на Небесах. Все слышит и видит Он. И управляет мирами, Им созданными. Его Любовью. И с любовью, попечением отцовским и сокрушением о грехах человеческих взирает на нас Господь. Все так же молятся люди в тишине над землёй. Летит земля - странница в мироздании, в великой тишине и безмолвии его. Пустынной кажется поверхность её. Только то тут, то там вспыхивают искорки света на голубой поверхности планеты, в перистом сиянии крыл - искорки жизни... И слышится там, в святых Божьих церквях, Слово Его, рождающего жизнь.
И слова псалмов слышим мы, читаемые в начале великой вечерни, слова ветхозаветных пророков, возвещавщих пришествие в мир Мессии: "Благослови, душе моя, Господа. Господи Боже мой, возвеличился еси зело, во исповедание и в велелепоту облеклся еси. Одеяйся светом, яко ризою, простираяй небо, яко кожу. Покрываяй водами превыспренняя Своя, полагаяяй облаки на восхождение Свое, ходяй на крилу ветреню. Творяй ангелы своя духи...
Отвращу же Тебе лице, возмятутся; отымеши дух их, и исчезнут, и в персть свою возвратятся…"
И проповедь: «От колыбели и до могилы все мы стремимся, спешим куда-то; различные блага, представляемые нами, все дальше и дальше куда-то манят нас; мы гоняемся за ними, достигаем их, но вскоре они перестают удовлетворять нас. Новые блага встают перед нами, новые желания влекут нас в погоню за ними.
И оять разо-чаро-вание, и опять поиски нового, большого блага!
Сколько скорбей, сколько мучений придется испытать в этих поисках, за этими постоянно возникающими благами!
Чем больше живет человек, тем все больше и больше хочется ему. Пока смерть не скажет ему: «Все, довольно! Твое странствование окончено, ты пришел домой».
И счастлив, блажен человек, если во все продолжение земного пути, в непрерывных поисках блага он постоянно имел ввиду одну цель – достижение Небесного отечества; если никакие прелести на земном пути не отклоняли его от этой цели; если он не забыл, что он – только странник, и не вздумал свой земной постоялый дом считать местом постоянной своей жизни! Такой человек найдет в Небесном отечестве покой после всех трудов земного странствования, там обрящет он то благо, к которому так настойчиво стремилось его сердце на земном его пути.
Но что будет с тем странником, который забыл о своем отечестве, так привязался к своему постоялому земному дому, что всю жизнь посвятил только устройству этого дома? Позовет его смерть в Небесное отечество… Но не туда он стремился, не туда лежал его земной путь и нет ему здесь места!.. путь его был направлен в другое отечество: широкая и торная дорога его жизни приводит его, по слову Господа, в «погибель» (Мф.7613).
Итак, видите теперь, братие и сестры, что в земном странствовании мы можем избрать две дороги: одна приведет в отечество Небесное, другая – в пагубу. Какую же изберем мы? Я не сомневаюсь, что каждый без колебания предпочел бы первую дорогу.
Но отчего же в действительности столь немногие избирают этот путь жизни, а большинство идет другой дорогой? Оттого, что первый путь узок и тернист, а второй – широк и гладок. Малодушные, которых устрашают и самые незначительные опасности, по малодушию своему и идут по широкой и торной дороге, которая приводит их в пагубу.
Не так поступали чествуемые нами праведники, не так поступают и ныне люди мужественные и святые, которыми, к сожалению, так скудно наше время. Помня, что они – только странники и пришельцы на земле, что как бы ни был тернист и тяжел путь земной жизни, он все-таки – путь временный, и в конце концов приведет в Небесное отечество, эти святые мужи неуклонно стремятся к единой цели, не привязываясь к земным вещам, не взирая ни на какие опасности, ни на какие беды, встречающиеся им на пути.
Избирая этот путь, неуклонно стремясь к Небесному отечеству, эти святые мужи следуют в этом случае и за природным стремлением своей души.
Душа наша, от Бога исшедшая, только в Боге видит свое благо, к Нему всецело стремится. Если только мы не отяготим свою душу земными привязанностями, не погрузим ее всецело в тину житейских забот, мы ясно будем слышать тихий голос души нашей, воздыхающей о Небесном отечестве.
Что, в самом деле, означает та неудовлетворенность, то искание чего-то лучшего, которые испытываем мы, даже тогда, когда жизнь наша складывается хорошо и счастливо? Что же иное, как не то, что исполнением временных земных желаний безсмертная природа нашей души не удовлетворяется: она чувствует себя странницей на сей земле, ищущей Отечества Небесного! О, как жаль, что мы намеренно заглушаем в себе этот голос безсмертной души нашей!
Итак, братие и сестры, постоянное памятование, что мы – странники и пришельцы на земле, приводит в Небесное отечество, дает благие плоды» (Из журнала «Руководство для сельских пастырей», 1988, декабрь).
...Послеши Духа Твоего, и созиждутся, и обновиши лице земли. Буди слава Господня во веки, возвеселится Господь о делех Своих. Призираяй на землю, и творяй ю трястися, прикасаяйся горам, и дымятся. Воспою Господеви в животе моём, пою Богу моему, дондеже есмь. Да усладится Ему беседа моя; аз же возвеселюся о Господе. Да исчезнут грешницы от земли, и беззаконницы, якоже не быти им. Благослови, душе моя, Господа..." (Пс.103).
Мир вам, души живые в том и этом мире, ибо все равны и живы пред Господом. Во веки веков. Аминь.
(Продолжение следует)