Шла ожесточенная война. Пули раздирали город на части, снаряды разрывали всё живое на своём пути. Взвод под командованием лейтенанта Томаса Хокинса стремительно прорывался вперёд, не щадя ни женщин, ни детей.
Томас Х. был ярым ненавистником всей вьетнамской нации, поэтому его автомат стрелял метко и целенаправленно. Небольшой город был взят быстро надвигающейся со всех сторон армией, и взвод, потерявший в своём составе трёх человек убитыми и двух – ранеными, продолжил уходить вглубь джунглей, где его должно было ждать подкрепление.
Недалеко от города располагалась небольшая деревушка, где, по данным разведки, могли находиться партизаны, так сильно портившие ход сражения. Партизан, вместе с их семьями необходимо было уничтожить, как и, собственно говоря, всех жителей той деревни.
Солдаты были уверены в своём превосходстве в подготовке и вооружении, что, нарвавшись на неожиданные, хорошо замаскированные и жестокие ловушки местных жителей среди незнакомых густых джунглей, оказались дезориентированы и почти полностью истреблены.
Тех, кого не добили «волчьи» ямы, самострелы, гриндилки и прочие жуткие ловушки, добивали вьетнамские партизаны, мистическим образом появляющиеся из земли и снова в ней исчезающие.
Шестерых солдат взяли в плен. В той самой деревушке, которую необходимо было уничтожить, пленных держали в невыносимых условиях, стараясь, в буквальном слове, выбить из них необходимую информацию о стратегии и численности армии на подступах к деревне, не гнушаясь самыми изощрёнными пытками.
Лейтенанту повезло больше. Ему достался «вьетнамский сувенир». Каким-то чудесным образом он смог высвободить ногу из ловушки, но от таких глубоких колотых ран он потерял сознание, что и спасло ему жизнь. Попав в плен в таком состоянии, он уже мог бы называться живым трупом. Сколько прошло времени, не известно. Смеркалось. Сейчас Томас Х. лежал лицом вниз в жиже из собственной крови и грязи, испытывая сильнейшую боль в ноге, едва замечая жгучие укусы кровососущих насекомых, которые ползали по его телу и лицу, пытались влезть в носовые и ушные отверстия, в рот, под одежду…
Собрав остатки сил, тяжело дыша и корчась от боли, Томас с большим трудом перевернулся и попытался оглядеться. Вокруг ни единой живой души, только истерзанные тела солдат своего взвода. Впереди лежало какое-то очень большое бревно. Видимо, находилось оно там очень давно, потому что густо поросло всяческой местной растительностью. В нём Томас увидел спасение и пополз. Несколько метров до бревна дались ему невероятно сложно. И боль от раны… Такой сильной боли Томас не испытывал никогда.
Полулёжа, на мягкой зелёной подстилке у самого бревна, лейтенант думал о трёх вещах: как дожить до завтрашнего утра, где достать спасительный глоток воды, как унять нестерпимую боль в ноге. Всё это казалось невозможным. Томас Х. почувствовал, что вновь начинает терять сознание. Голова кружилась, тошнота подступала к горлу, боль пронизывала всё тело, а глаза сами закрывались под тяжестью век. В последнюю секунду, недалеко от себя, он заметил тёмную фигуру невысокого человека, стоящую неподвижно и, по всей видимости, смотрящую на него. В голове Томаса Х. мгновенно зародились два утверждения: спрятался он хреново, и – вот теперь меня точно убьют. После этого лейтенант отключился.
Любой на его месте, открыв глаза, подумал бы о том, что он попал на тот свет. Но Томас Х., очнувшись, бесчувственно разглядывал бамбуковый потолок какой-то лачуги, и был уверен в том, что он жив, так как, по его представлениям, рай или ад выглядят уж точно не так.
Размышления лейтенанта прервала какая-то пожилая вьетнамская женщина, склонившаяся над ним. Она пыталась немного поднять его голову и напоить из глиняной обшарпанной посудины каким-то снадобьем. Томас Х. не стал сопротивляться, выбор был не велик. Жадно испив горькой воды, Томас Х. начал тяжело дышать, а женщина, аккуратно положив голову мужчины на пальмовые листья, исчезла из поля зрения. Лейтенант чувствовал себя лучше, чем в то время, когда почти умирал среди зелёной поросли у бревна. Боль в ноге оставалась, но больше не приносила таких сильных мучений. Рана была перевязана и обработана смесью целебных трав. Лейтенант это понял, потому что ощущал тугую повязку и стойкий специфический запах горьких растений. Как ни странно, он думал о том, как бы поскорее избавиться от раны и добраться к своим. О том, что это за лачуга, и кто в ней проживает, для лейтенанта не имело значения. Дурман горького питья окутал мозг, и Томас Х. уснул.
За три прошедших дня он почти не просыпался. Несколько раз в день вьетнамская женщина делала ему перевязки, накладывала на раны густую перетёртую смесь пряных трав, и поила горькой целебной настойкой. На четвёртый день лейтенант очнулся. Он чувствовал облегчение, и даже сам смог подняться и сесть.
Как бедна казалась эта лачуга. Даже дверей не было. По всей видимости, люди, проживающие здесь, добывали себе пропитание тяжёлым трудом. Лейтенанта это ничуть не заботило. Его пустой взгляд вдруг остановился на маленьком вьетнамском лице. Недалеко, у самого входа, сидел маленький мальчик лет семи, осматривавший его с неким недоверием своими черными глазами. Тишину нарушила хозяйка лачуги, та самая пожилая вьетнамка. Она быстро вошла, держа в руках сосуд и миску с рисом, и что-то сказала мальчику по-вьетнамски. Нехотя, но он встал и вышел. Женщина поставила перед военным еду на пол и, стараясь не поднимать на него глаза, вышла следом за сыном.
Крестьянский убогий дом располагался прямо среди заливного поля. Казалось, будто дом плавает в воде, а не стоит на земле, хоть лодку подгоняй прямо под дверь. Мальчик стоял по колено в воде и пытался помочь матери возделывать рисовое поле.
- Мама, - выпрямившись, спросил мальчик у матери, увидев её, - почему мы кормим этого дядю? Он и его солдаты убивают наших жителей.
- Он не просто солдат, - негромко, боязливо ответила пожилая женина, застыв у края поля, - он имеет должность выше, чем просто рядовой. Мы должны его выходить, дать кров, накормить. Потом я попрошу его, чтобы он помог освободить твоего отца из плена.
- Ты думаешь, он поможет? – воодушевился сын.
- Если мы с добром, то и он нам добром ответит, - сказала мать. И на мгновение задумалась. Вздрогнув, она сняла сланцы и, погрузивши свои грязные ноги в воду, принялась за обработку своего поля.
Мальчик вновь нагнулся и продолжил то, что делал, теперь уже вместе с матерью.
Томас Х. поморщился, убедившись в том, что его обедом станет всего-навсего рис и вода.
В течение нескольких дней хозяйка лачуги кормила военного, обрабатывала его рану, поила целительной горечью, и всегда старалась не смотреть ему в глаза, дабы не разозлить. Сын не боялся разглядывать опасного гостя, за что мать его тихонько ругала и задвигала залатанную нечистую тряпку, служившую подобием шторы, чтобы оградить покой лейтенанта от любопытных взглядов мальчика.
Томас Х. чувствовал себя крайне неуютно в этой грязи и в таких неудобствах. Скудная еда быстро приелась, а два вьетнамских лица, которые он видел каждый день, вызывали отвращение. Рана понемногу начала заживать, боли утихли, что позволило лейтенанту вставать и подходить к дверному проёму, пусть и заметно прихрамывая. Дальше он выйти не мог. Кругом располагались заливные поля, глубокая грязь, вечная сырость. Томас Х. только и мечтал о том, чтобы армия как можно быстрее настигла эти места. Хотелось вернуться в строй и продолжить войну с ненавистной для него нацией.
Лейтенант шёл на поправку очень быстро. Через два дня он начал явно раздражаться от всего, что его окружает. Вьетнамка боялась его, но продолжала ухаживать за ним, робко, стараясь как можно реже показываться ему на глаза и нарушать его покой, так как в её кроткой душе теплилась огромная надежда спасти своего мужа из плена противника. Этот военный был для неё единственной верой в будущее её семьи.
Ночью пожилая женщина не могла уснуть. Обнимая своего спящего сына, она думала о муже, о страхе перед военным, о последствиях своей просьбы. И, всё же, собравшись с духом, она решила попросить лейтенанта о помощи после завтрака.
Утром, после того, как военный безразлично дожевал изрядно надоевший рис, женщина осмелилась подойти и заговорить. Заикаясь, опасаясь своих слов, она всё же говорила. Она просила спасти мужа. На вьетнамском…
- Я ни черта не понимаю твоих мяуканий! – как ошпаренный от подобной близости вскрикнул Томас Х., бросив миску из рук в сторону вьетнамки.
Женщина вскрикнула и от страха опрокинулась на пол. На её крик через дверной проём с улицы вбежал сын. Он был очень напуган, кинулся к матери и крепко обнял её, с ужасом глядя в сторону военного. Вдруг вдали послышались выстрелы, грохот, крики. Армия противника наступала. Лица вьетнамской семьи исказил ещё больший ужас.
Сознание Томаса Х. пронзили мысли о спасении, о войне, о бойне.
Вот они, пришли, наконец-то, за ним.
Сорвавшись с места, забыв о не зажившей ране, Томас Х. выбежал из лачуги, впервые за девять дней. Он бежал босиком по воде рисового поля, вминая каждый рисовый росток, на который наступал, в размягчённую землю. Задыхаясь, падая в грязь, и вновь поднимаясь, он бежал в том направлении, где был виден дым от пожаров, где слышны были выстрелы и грохот от разрывающихся бомб.
Армия рядом. Она нашла своего лейтенанта, вновь дала ему оружие и гранаты, хорошее обмундирование и цель – истребить ненавистных вьетнамцев. Томас Х. никогда не вспоминал те два вьетнамских лица, которые поглотила война, вместе с той лачугой, рисовым полем и единственной, так и не понятой просьбой.