Глава 10
Мой дед, бабка Нина и ободранный кот
После вчерашнего, тяжелого для всех дня, ребятня встала поздно, что явно было в радость, как команде, так и пассажирам.
Заботливые родители давно уже получили на камбузе для команды у поварихи тёти Лены и завтрак, и обед.
Этих порций с лихвой хватало их чадам, да и им самим доставалось.
Отъевшись от пуза, мы все собрались на нашем месте, за трубой, на мостике.
Мы обсуждали вчерашние впечатления, внимательно рассматривая все встречные пароходы, и пассажирские, и буксиры, и самоходки.
У каждого парохода был свой гудок и по нему вся команда, еще не видя впереди ничего, определяла, кто встречный. Пароходы равнялись, снижали ход, и команды переговаривались между собой. Особенно, если это был пароход из «соседнего» затона, где осталось много друзей и родственников.
Навстречу нам шёл буксир, старенький, потемневший от времени, но всё еще мощный, сиявший надраенными до блеска металлическими поручнями и трапами. Иногда, редко,
попадались совсем нам незнакомые пароходы. Этот был одним из таких. Мы знали, что вахтенные на мостике непременно обменяются при подходе друг к другу обязательными приветствиями - гудками и через рупор свежими сообщениями.
Это было время дневной вахты капитанов, с двенадцати до двух дня .
И вдруг, стало происходить что-то невероятное, буксир развернулся и стал пришвар-товываться своим бортом к нашему пароходу. Это было очень редкое событие. Пассажиры сбежались на один борт, впрочем, как и свободные от вахты члены команды.
Всем было интересно, что же такое происходит. Событие в размеренном течении дня.
К нам на мостик поднимался капитан буксира, пожилой, статный, со смешными усиками, в сверкающей лычками форме, чем-то неуловимо похожий на свой надраенный буксир.
Из своей багажной кассы бежала наша мамка.
Команда потихонечку подтягивалась к мостику, а пассажиры пытались снизу, с прогулочной палубы заглянуть наверх, особо отчаянные дамочки - пассажирки оккупировали лестницу к капитанскому мостику.
Мы ребятня подтянулись к месту встречи двух капитанов в числе первых.
Мой отец и незнакомый пожилой дядька-капитан пошли на сближение, и тут моя запыхавшаяся мамка, взлетевшая на мостик, закричала:
- Папа!
Так я вновь увидела моего деда, а по – совместительству мамкиного отца и бывшего бабкиного подлого мужа.
Взрослые радостно обнимались и переговаривались, все зрительницы- пассажирки почти рыдали от бесплатного спектакля, команды двух пароходов тут же нашли общих знакомых. Мы с братом придвинулись поближе, ожидая, когда нас заметят, исподтишка разглядывая незнакомого нам деда.
И вот, дед сказал:
-Ну, показывайте! А то, поди, не узнаю. Верку-то видел, когда ей было два года, а Вовку и того меньше.
Отец повернулся и махнул нам рукой. Мы с братом засмущались.
Дед поднял брата на руки, и Вовка смешно дрыгал ногами.
Я ждала своей очереди на знакомство. Но вот Вовка стоит на своих ногах, а дед прижимает меня к себе.
Взрослые снова о чем-то говорят, и тут дед поворачивается ко мне:
- Поедешь со мной?
Вовка заныл:
-И я хочу!
- Ты в следующий раз,- говорит папка.
А мы с мамкой уже летим вниз, в каюту, собираться.
И вот уже пароход с родителями еле виден, я стою с дедом на мостике, и мне стало вдруг грустно.
Дед повел меня в столовую, где почти вся команда ужинала, знакомиться.
На следующий день мы пришли в Томск, и дед повез меня к своей бабке. Они жили с
ней ровно напротив знакомого мне поселка, послужившего мне местом приписки в этот мир. Поселок назывался смешным именем Самуськи. И был один к одному поселком водников с обязательными затоном и караванкой.
Если свою бумажную родину я помню в основном изнутри дома и огорода моей бабушки, то этот я до сих пор помню весь.
Помню расположение улиц, и даже домов дальней родни своей новой бабки.
От пристани мы идем с дедом вдоль широченной, покрытой низенькой травой улицей. Эта улица похожа на мою прародину. Но здесь чувствуется, что это не разморенная солнцем деревня в полуденной дрёме. Здесь много народу, магазинов, столовых, здесь большущий рабочий поселок, хотя дома похожи на деревенские дома моей прародины.
Они такие же большие, светлые, окруженные палисадниками с лавочками, и на них также сидят старенькие бабушки.
Я горда, что я взрослая, мне пять лет. И я совсем по-взрослому иду рядом с дедом .
-Егорыч, никак внучка твоя, - уважительно обращаются они к моему деду.
Я смотрю на моего «деда», который моложе меня нынешней лет на пятнадцать, и опять вижу то, что дед пытается скрыть от всех. Но понимаю его только сейчас, глядя на трепет, с которым смотрит на свою внучку, не родную мне, мой муж.
А тогда я вижу, как дед идет прямо и торжественно, и я рада, что дед гордится мной, такой красавицей, в парадном, хоть и вылинявшем на солнце платье. Но ведь это совсем не важно. Важно, что платье на мне – самое парадное. С лентой, выползшей из моих непослушных кос, как дед не пытался освоить это дело, ведь у него были в основном одни сыновья, а его единственную дочь - мою мамку заплетала моя бабушка.
И я иду рядом с ним такая же гордая за него, что у него замечательная внучка. И гордая своей радостью, что я, впервые за свою длинную жизнь, иду в гости к своему родному деду. И я рада, что мой дед наверняка рад моей несказанной красоте, свалившейся на меня в виде моих глаз разного цвета. Ведь мне они нравятся, а значит, и всем тоже.
Да, поселок большой, даже больше ставшего мне родным Затона. Множество перекрестков, значительно больших, чем площади города, где я живу сейчас. Отсутствие всякого транспорта, не отяжеляло тогда никому жизнь. И сейчас, стоя на остановке в стайке школьников, ждущих автобус, чтобы проехать две малюсеньких остановки до школы, я понимаю, как по-иному мы жили тогда.
Хуже или лучше? Ответа не знаю, мы тогда еще не знали, что через несколько десятков лет наступит всеобщая автомобилизация и эта волна докатится и до поселков.
Мы просто шли с дедом, наполненные с ним одинаково до краев радостью нашей встречи и предвкушением будущих радостей, его, моей, его бабушки, в общем, нашей общей радости в доме деда.
Вот и дедов дом, почти в конце этой длинной улицы. Такой же большой и красивый, как все. С таким же палисадником, полным цветов, и лавкой вдоль палисадника, перед калиткой. Меня поразил дедов двор, крытый по периметру крышей на высоких столбах. Такого я не видела ни у кого, хотя домов мы прошли ужас, сколько много. И дедова бабка, яркая, не похожая ни на кого из нас. Черные волосы, черные брови, черные глаза и крашенные губы, с прорисованным сердечком не шли ни в какое сравнение с моими, совсем незавидными перед её красотой, мамкой и бабкой, с их светлыми, пушистыми волосами и прозрачными зелено-голубыми глазами. Волосы этой, второй бабки были сложены какими-то кренделями и блестели, как налакированные. На мой вопрос, почему её волосы лежат так красиво, бабка ответила, что это прическа из парикмахерской.
Теперь, по-прошествии времени, я с грустью думаю о моей первой, «непутёвой» бабке и о моей мамке, путёвой, но вряд ли ходивших тогда в парикмахерскую, просто сделать прическу к приходу мужа. Когда с этим мужем второй бабки жила первая, ей досталось не то время, не те возможности. Ей досталась куча ребятишек, работа до изнеможения и война. Теперь моей непутевой бабке делать прическу было не для кого, а моей мамке некогда и негде. Парикмахерских на пароходах тогда не было, а вьюжными зимами, крутясь между детьми, топкой печи и готовкой обеда ни у кого из женщин нашего небольшого Затона не возникало желание долго ждать редкий автобус на продуваемой ветрами остановке, потом ехать в промерзшем автобусе в город. Искать парикмахерскую, сидеть там в длиннющей очереди, чтобы тебе накрутили волосы на обжигающие бигуди или сожгли их щипцами. Все эти радости уже вполне испытала я, когда мы с одноклассницами, по достижении старших классов, подвергали себя экзекуциям с палением наших волос, ушей и шей. Но что ни сделаешь ради своей несказанной красоты перед танцами в нашем незабвенном клубе. По накалу страстей, мечтаний, надежд, вполне могущему тогда поспорить с современными элитными клубами.
Но это потом. А сейчас я впервые вижу этакую красоту, потрясшую меня до глубины души, на голове яркой тети, которую дед назвал бабушкой Ниной.
Я смотрела на новую бабку во все глаза, чем, наверное, и заслужила её благосклонное ко мне отношение. В мой первый приезд в дом деда меня поразило всё.
Я помню почти до мельчайших подробностей красивую русскую печку, большую, внушительную, где новая бабка варила щи, пекла чудные коврижки и где она мыла нас.
Я помню расположение и убранство большой кухни и огромной залы, где все спали и торжественно обедали супом из собственной курицы и пили чай из самовара, огромного и красивого, для которого в наши приезды мы, детвора, собирали сосновые шишки из соседнего небольшого соснячка.
Дед торжественно засыпает шишки в самоварную трубу и качает воздух сапогом. Самовар начинает гудеть и пыхтеть, у печки колдует бабка Нина. И вот мой любопытный нос чует незнакомый, завораживающий меня дух.
На мое:
- Что это так вкусно пахнет?
Я слышу:
- Коврижка.
Как что-то пропустить! Я верчусь у обоих под ногами.
Наконец дед несёт поспевший самовар в залу, на стол, бабушка вынимает коврижку и ставит её, огромную, пышущую здоровьем, источающую необыкновенный аромат. Ненадолго я даже выбываю из действительности
Так я познакомилась с дедом, бабкой Ниной и коврижкой, оставшийся в моей памяти ароматом дома моего деда.
Мы пили чай с коврижкой, ставшей навсегда эталоном, так и не достигнутым мною. Коврижка стала для меня и моих брата с сестрой в один ряд шедевров, наряду с большими пирогами из рыбы и черёмухи нашей бабушки и мамки, и их шаньгами.
На мою просьбу испечь коврижку, как у бабки Нины, мои знатные кулинарки, мама с бабушкой, находили какие-то отговорки. Став постарше, я отстала с просьбами сама.
Позже, в те редкие дни, когда отец, мать и мы – детвора наезжали ненадолго к деду в гости, мы уже втроем мешались под ногами, снуя от деда с самоваром во дворе, в кухню к бабке Нине и печке. Потом мы все торжественно сидели за большим, праздничным столом, ощущая значимость этой коврижки и самовара.
Дед доставал заветную наливочку и между чайком взрослые чёкались и смаковали её. Но она нам была не интересна.
Мы пили пахнущий соснами чай и ели коврижку, стараясь не уронить ни крошки и, наверное, рассчитывали, глядя на коврижку, сколько кусков нам еще достанется. Просить добавки в гостях мы были не приучены и никогда не нарушали этого правила. О том, что новый кусок, который бабушка клала каждому из нас на блюдце, что этот кусок может оказаться нам лишним, у нас даже мысли не пробегало. Но вот чаепитие заканчивается, и наша святая обязанность помочь взрослым убрать со стола. Потом мы идем на пристань, провожать папку и мамку, а завтра и деда. А мы остаемся с бабкой Ниной до следующего прихода нашего парохода.
Но это потом, а пока я приехала с дедом одна. Брат еще совсем мал, а сестра еще не родилась.
Я познакомилась с красивой бабкой, и пока она, радостная, от встречи с дедом и со мной, накрывает на стол в зале, я кручусь под ногами, разглядывая всё в свои оба разных глаза. Я разглядываю красивый большой стол и красиво изогнутые спинки стульев. Большой фикус в углу и фотографии в красивых рамках на стенах. Фикус у нас дома был, а фотографии лежали в верхнем ящике комода. В простенках между окнами стояли красивые шкафчики со стеклянными дверцами и такие же, как стулья диваны, все деревянные с так же красиво изогнутыми спинками и подлокотниками. Я расспрашиваю новую бабку, что такое парикмахерская и сокрушаюсь, что в нашем Затоне её нет. Наверное, поэтому мои мамка и бабка ходят без красивых причесок, а плетут свои длинные косы. Ведь, если бы была парикмахерская, из их-то волос, сколько таких блескучих бомбышек можно накрутить. Теперь я понимаю, как я своей простодыростью капала моей новой бабке на мозги. А пока я та самая простота, которая …
Я перевозбуждена от всего увиденного. Коврижки съедено столько, что еще не впихнуть ни кусочка, а еще столько осталось. Бабушка Нина подкладывала и подкладывала, пока дед не сказал:
-Не мучь её, еще заболеет. Завтра длинный день, съест.
Осоловевшая от всех потрясений, я засыпаю на венском стуле, не в силах слезть с такой красоты и уйти от такой вкусноты. Дед уносит меня на постель. Я сплю, и мне снится, что наша комната в бараке стала большой, как у деда, и вместо одного, хоть и большого, нашего окна стало много окон. У каждого окна стоит венский диван и венский стул. На каждом диване лежит по коврижке, и я радуюсь, что такую вкуснятину от пуза наедятся все, и нашей бабушке оставим. Я вдыхаю запах коврижки и любуюсь красотой венских шедевров.
Утро меня радует солнышком и характерными звуками у печи:
-Вставай, Вера! Я новую коврижку тебе пеку, чтоб хватило.- Это вошла бабушка Нина, услышав, что я завозилась.
Вот оно счастье!
Мои одиночные гостевания или нас троих архаровцев у деда и его гостеприимной бабки Нины в течение последующих лет были всенепременным атрибутом нашей летней жизни.
И вот я снова у них. И снова меня разбудил запах незабвенной коврижки.
Мы завтракаем, и бабушка говорит мне, что я уже совсем своя и не должна стесняться, а есть коврижку, сколько хочу.
Я ем и слушаю разговор деда и бабки. Они решают, в какой магазин им лучше идти. Я начинаю волноваться:
-А я?
- Куда же мы без тебя! Собирайся! Мамка твоя сказала, что ты совсем выросла из пальто, Идем покупать! Подарок тебе к первому классу.
Мы идем по той же главной улице, почти до пристани, но сворачиваем на большую площадь, где много каменных здоровенных домов, аж в два и три этажа. У нас таких нет.
Около одного, самого большого снует много людей.
-Это универмаг,- говорит бабушка.
Я смутно помню это универмаг, но я помню, как я стою перед большим зеркалом, и на меня дед надевает самое красивое пальто, синее, с хлястиком, с красивым воротником.
Они с бабушкой просят продавщицу принести ещё одно, побольше, на вырост, но большего размера нет, а это тика в тику. Бабушка ищет на вешалках другие, но я не хочу снимать с себя это. Дед с бабкой смиряются, и я иду домой с большим пакетом, прижимая его к себе и, сияя от счастья. Это первое своё покупное, а не сшитое бабушкой, и красивое пальто я часто вспоминаю. Мне приятно вновь вспомнить тот восторг. Я носила это пальто много зим, попеременно с тонкими шубками из каких-то зверьков, название которым я забыла. Родители каждый год покупали нам обновы в низовьях Оби в магазинах городков, имеющих дефицитное северное снабжение. Но шубки быстро издирались от катания на горках, и я вновь влазила в добротное пальто от моего деда.
В шестом классе оно больше походило на курточку, из которой торчали мои выросшие руки и ноги. Когда перед седьмым классом мне купили новое пальто на вырост, с большущим воротником, я плакала и просила маму не покупать мне это некрасивое большущее пальто, ведь мне совсем не холодно и еще налазит на меня и даже не рвется это чудное пальтишко - дедов подарок.
А пока мне семь лет, и я скоро пойду в школу. Подарок деда и его бабки лежит на венском стуле. И я любуюсь им, первородно нетронутым будущими снежными баталиями.
Дед уходит по делам, а я вновь и вновь не могу отказать себе в удовольствии и продолжаю рассматривать залу, переходя от дивана к дивану, от фотографии к фотографии. На одной из них была бабушка Нина, молодая и красивая, с выбражулистой прической, в пальто с красивым воротником.
- Бабушка! А из чего это у тебя такой красивый воротник? – Я с покупкой мне пальто чувствую себя знатоком польт.
- Из кота.
-Как?
- Да я решила пальто шить, а воротника не было. Тут я увидела на улице кота с красивой, блестящей шерстью. Я его приманила. Пошла в лес, повесила и ободрала. Воротник получился красивый.
Я обомлела и ничего не могла сказать. Чтобы бабка не заметила этого, я снова убежала в комнату. А потом выскользнула во двор. Я не могла понять, как такая красивая тетя, которая приходится мне бабушкой, могла драть котов?
Я не возненавидела её, я почувствовала впервые, что не все тети и дяди похожи на моих маму и папу. Она была иная, я чувствовала это всеми фибрами своей души. Я смотрела на неё, как сейчас бы сказали, как на инопланетянку. Я уж и не помню, как получилось, что с годами, с каждым приездом в этот гостеприимный дом я все чаще звала её Нина Иосифовна. Мне казалось, что бабушек таких не бывает. Я по-прежнему обожала коврижку, но не могла есть в том доме ничего мясного. Мне казалось, что мясо в супе непременно начнет мяукать.
В этот вечер я впервые не донимала деда с бабкой расспросами. Я рано легла спать. Во сне мне снилось, что бабка Нина хохочет надо мной, и её ярко-красная помада растекается с её губ и вот-вот капнет на меня.
На мое счастье дед утром сказал, что буксир готов к новому рейсу и мы уезжаем.
Не знаю, почувствовала ли перемены во мне моя новая бабка - кошкодралка.
Еще несколько лет мы приезжали к деду и его бабке в гости. Но я никогда больше не приезжала одна. Мы приезжали шумной толпой всей нашей семьей. Радушная Нина Иосифовна привечала ласково всех нас. Со мной, как со старшей, уже в наши последние приезды она делилась своими заботами. Но для меня она так и осталась человеком из другого, непонятного мне мира. Даже болезни у неё были странные, необычные. И я этому не удивлялась, ведь по другому у неё и быть не могло. Рассказчица бабка Нина была знатная. Вечером, после ужина, мы, ребятня, с мамой сидели вокруг стола и раскрыв рот слушали, что и где у неё болит. Особенно меня поразил рассказ о том, что у нее опустились почки и еле на чем-то висят. Она во всех подробностях живописала нам, как ходила к знахарю и как тот поднимал ей их и прицеплял к нужному месту с помощью каких-то зерен. У нас от этого триллера только что слюна не текла, с таким усердием мы слушали. Вскоре дед вышел на пенсию, они продали дом и уехали к сыну Нины Иосифовны далеко от нас на Урал. Сын оказался непутевый, промотал все их добро. Наш дед умер. Бабка Нина осталась одна, без деда, сын уехал еще дальше, и Бабка Нина по старости уже не смогла за ним гоняться. Её хоронила моя мамка со своим братом.
Когда дед написал нам, что продает дом и уезжает, мама ездила к нему и просила не уезжать. Ведь его все знали и уважали, а там, в большом городе он всем чужой и незнакомый.
Но дед был заколдован бабкой, её яркой красной помадой.
Мама несколько раз ездила к ним в гости на их новое жительство, но мы уже их больше не видели.
Денег на поездку для всех у нас не было.
Несколько лет назад в результате одной из новомодных диет, я резко похудела и почувствовала себя плохо, на обследовании выяснилось, что из-за резкого сброса веса одна почка здорово опустилась, что и причиняет мне боль.
Это известие меня даже несколько обрадовало, оно неким образом реабилитировало бабку Нину, рассказчицу, а … может, и котов никто не драл?
Коврижку и вечера у деда мы иногда вспоминаем с сестрой. Наши попытки испечь такую же не привели к успеху. Я не смогла полюбить бабку Нину.
Дед был у нас в гостях незадолго до его выхода на пенсию. В его распоряжении до отъезда буксира было всего два часа. Наше общее чаепитие с ним было грустным, похожим на прощание. Больше мы его не видели.
Зря дед уехал от нас далеко, мы поумнели, но разбогатеть так и не смогли, чтобы приехать и согреть его с его второй бабкой своим теплом.
Читала давно одну детскую книжку про Овидия, про его последние годы жизни в ссылке на окраине римской империи, то бишь на границе со Скифией, где автор приводил его письмо к родным:
«- Странные люди эти скифы, при расставании плачут, а потом писем друг другу не пишут».
Меня очень поразила эта фраза своей щемящей искренностью. Ведь это истинная правда про всех нас. Столько сотен лет прошло, две тысячи лет. А ничего не изменилось в нас.
Как часто многие из нас выходят в голую степь свого сознания, чтобы всмотреться в дальний костер, где сидят чужие нам люди. Нам к ним незачем, а свои далеко, хоть частенько и рядом. И ни один костер больше не соберет вокруг себя когда-то родных и близких. Только поминальный, а жаль.