Мы продолжали наш путь вчетвером и, должен признаться, что Руфус как нельзя лучше вписался в нашу компанию. Он беспрестанно всем помогал чем только мог, постоянно находил какое-нибудь дело, а если такового не было, то кролик просто сидел под специально натянутым для него Манумаром тентом и рассказывал что-нибудь интересное из своей богатой биографии.
Норд же после того, как вернулся на «Агидель», не вылезал из запоя: глушил валерьянку стаканами и терзал струны расстроенной напрочь гитары. И это было бы ещё полбеды.
Настоящий караул случался тогда, когда кот начинал петь. Пел он преимущественно классиков жанра, начиная со старинных русских романсов Булахова и заканчивая Городницким или Высоцким. Голос у Норда отсутствовал. Хотя он и очень старался, пение оставляло желать лучшего, зато кошачьего воя и рыданий было много. Всему виной послужило чрезмерное употребление Нордом вышеозначенной настойки.
Вскоре смотреть на художества кота стало невозможно, и я обратился к Руфусу c таким вопросом:
— Ну, и как ты думаешь, долго ещё это будет продолжаться?
— Не знаю, Стас, я и сам не рад, что прихватил тогда эту проклятую настойку.
— Ты не вздыхай, а лучше посоветуй, что делать.
— Есть одно радикальное средство...
— Какое? Говори скорее, сил уже нет терпеть. Сна нет которую ночь!
— Средство, Стас, самое простое— суму заплечную попробовать.
— A ты уверен, что это поможет?
— На все сто процентов!
— A с Нордом точно ничего не случится?
— Разве что, самую малость, зато он быстро придёт в себя.
Выслушав аргументы Руфуса, я махнул рукой:
— Давай попробуем. Мне лично по ночам спать хочется, а не бред пьяный слушать, пусть он вызван даже и валерьянкой.
Короче, мы договорились и разошлись каждый по своим делам. A на следующее утро Норд по очереди подходил ко всем и извинялся:
— Простите меня, ну пожалуйста, я больше валерьянку в рот никогда не возьму.
И ему, конечно, поверили, ибо всё существо кота выражало раскаяние. Жаль, что в ту минуту никто из вас, кто читает эту невероятную одиссею, не видел выражение глаз Норда. Клянусь, дорогие мои читатели, вы многое потеряли.
Итак, наш поход продолжался. Норд после загула вёл себя тише воды, ниже травы и всё время искал себе какое-нибудь дело. Чаше всего он рисовал в блокноте карандашом, а иногда подходил к мольберту и долго и внимательно наблюдал, как я работаю.
— Ну, как сегодня идут дела? — спрашивал он у меня и, получив ответ, что дела сегодня, как и всегда, идут вообще-то неплохо, но могли бы быть ещё лучше, если бы кто-нибудь растёр краски, кот, не теряя времени, принимался за дело.
Так шли дни за днями. Я стал привыкать к некоей размеренности, которая установилась в моей жизни, в этом странном и одновременно таком знакомом мире.
Его мы увидели на третий день издалека. Точнее не его самого, а сначала еле различимую маленькую точку, превратившуюся при ближайшем рассмотрении в деревянную клетку с крепкими железными прутьями и её обитателя. Вот его подробный портрет. Он был маленького роста, примерно метр с половиной, шея почти отсутствовала, и казалось, будто голова торчит прямо из плеч. Его можно было бы назвать Карликом-носом, как героя книги одного известного писателя, которой я зачитывался в своём далёком и счастливом детстве, если бы не одно существенное отличие: этот маленький человек был милым и имел правильные черты лица. Одет он был в чёрный костюм несколько старомодного покроя.
Когда Норд увидел его, то тут же запросился на берег.
— Стас, я должен увидеть его поближе, мяу.
— Я не могу тебе запретить. Но с тобой пойду сам и, пожалуй, Манумар. Может понадобиться его сила.
Норд не заставил себя долго ждать и, что есть мочи, заорал:
— Вставай, Манумар, дело есть!
Кот знал, что после обеда великана может разбудить только его истошный крик. И результат был виден уже через пять минут:
— Норд, пёсий сын, зачем же так орать? Я чуть не оглох!
— А не заори я, ты бы так и продолжал храпеть и никого бы не услышал, мяу.
— Твоя правда. Так зачем я тебе понадобился? — спросил Манумар уже менее строго.
— Вон видишь, на берегу клетка? Там кто-то сидит, — Норд показал в сторону клетки. — Надо пойти, выпустить пленника и избавиться от клетки на всякий случай, мяу.
— Да так-то оно так, только беды бы не было, — выразил свою обеспокоенность Манумар. Но Норд, как всегда, нашёл способ подзадорить великана:
— В твоих словах я явственно слышу нотки страха. Уж не боишься ли ты, мяу?
— Ты усомнился во мне?!
— Я думал, что ты просто боишься, и ничего больше.
— Да как ты посмел так думать!
Кот молчал, говорить было, вобщем-то, нечего, результат был достигнут. «Агидель» встала на якорь, и мы трое сошли на берег.
— И куда теперь идти, мяу? — сокрушённо вздохнул Норд и с досады всплеснул лапами.
— А вон видишь холм, на нём клетка, а в ней кто-то сидит. Почему-то раньше она хорошо была видна. Наверное, чтобы привлечь внимание, — дал свои разъяснения Манумар.
Однако Норду от этого жить легче не стало.
— А как я туда заберусь?
— На моём плече. Только уговор, держись, как следует, и не хнычь!
— Ладно, — приободрился кот, — это я так, больше для вида.
— А лапы у тебя трясутся тоже для вида или всё-таки от чего-то другого? — продолжал подначивать друга Манумар.
— Мои лапы дрожат от великого страха.
— Люблю честный ответ и откровенный взгляд, — задумчиво и с расстановкой проговорил Манумар.
Тем временем мы уже подошли к подножию холма. Тут Норд проявил такую прыть, которой я от него не ожидал увидеть. Кот, почти играючи, взобрался на холм и мгновение спустя уже махал нам лапой.
— Вот хитрец. А прикидывался, что боится, — проворчал Манумар и последовал за Нордом.
Последним на вершине оказался я. Не скрою, подъём дался мне не так легко, как моим спутникам, но зато я неплохо размялся.
— Ну что, как будем действовать дальше? — спросил я своих друзей.
Манумар молчал, ему нечего было сказать. Зато заговорил кот:
— Мне кажется, что пленник, находящийся в клетке, скорее всего, поэт. Об этом можно судить по роскошным длинным волосам, а такие могут быть только у поэтов. Корме того, — продолжал кот, — я отсюда чувствую его взгляд, полный тоски и горечи, ибо сидящий в клетке жаждет получить свободу.
— Тогда вперёд! Что же мы медлим? — воскликнул я.
Манумар, вдохновлённый речью Норда, ринулся в перёд и в два прыжка оказался у клетки, в которой томился несчастный. Подойдя ближе, я понял, что ошибся насчёт роста пленника. Он был вовсе не маленький, а лишь немногим ниже меня. Волосы, действительно, были длинные, тёмно-каштановые, но без седины и довольно чистые.
— Кто вы, как вас зовут? — тихо, но внятно произнёс пленник.
Я представился и в свою очередь спросил:
— A как зовут Вас и почему Вы сюда попали?
То, что я услышал в следующий момент, признаюсь, несколько выбило меня из колеи, хотя моё смятение и длилось всего лишь одно мгновение.
— Какое из двух моих имён вас интересует? — его голос стал жёстче и глуше одновременно, будто это говорил не человек, а гудел колокол.
За какую-то долю секунды у меня по спине вдруг пробежали мурашки. Справившись с собой, я ответил:
— Меня интересует то имя, которое Вы получили при рождении.
— B таком случае, меня зовут Улоф и я поэт и странник, — его голос немного осёкся, но вскоре вновь окреп. — Вернее, я был им, пока не встретил её.
— Кого? Позвольте у Вас узнать.
— Лору, мою музу, которую я люблю с детства.
— И она отвечает Вам взаимностью?
— Нет, она отвергла мои стихи вместе со мной. И ещё она сказала, что скорее полюбит шута и бродягу, чем меня и мои стихи.
— И что сделали Вы?
— Зачеркнул своё прошлое, отрёкся от всего, пристал к бродячему шапито... И поэт Улоф стал клоуном Этьеном, — закончил фразу пленник, шумно и горько вздохнув.
— Вам, наверное, очень тяжко об этом вспоминать, но что же было дальше?
Этьен с минуту помолчал:
— Я доскажу, пожалуй, вам свою историю, если вы отомкнёте замок этой клетки. Ключ у меня на шее, сейчас я его сниму и подам Вам, Стас. По Вашим глазам я вижу, что Вы человек, и Вам я могу доверять.
— Конечно, конечно, — сказал я и поспешил исполнить просьбу Этьена.
Когда незадачливый клоун оказался на земле, я подозвал Манумара и зашептал ему на ухо:
— Скинь клетку под обрыв и зашвырни ключ подальше в кусты, чтобы не нашли.
Манумар молча кивнул головой. Через мгновение округу потряс страшный грохот, после чего он широко размахнулся и выбросил ключ.
— Стас, всё сделано, — прогудел великан.
— Твоя сила себя оправдала — сказал я с одобрением.
— Всегда рад помочь, — добродушно прогудел Манумар и отошёл в сторону, как было условлено.
— Благодарю Вас за обретённую свободу — сказал мне Этьен и поклонился в пояс.
— Ну, а теперь я жду продолжения Вашей истории, Этьен.
— Вы тоже хотите узнать, что было дальше? — обратился Этьен к коту.
— По правде говоря, я только об этом и мечтаю, ибо очень люблю занимательные истории, мяу.
Этьен продолжил свой рассказ:
— Итак, как я уже говорил, я стал клоуном и принял имя Этьена, окунулся в новую для себя жизнь. Вы можете спросить: получилось ли это у меня? Отвечу: получилось и довольно легко. Почему так произошло? Видимо, это случилось потому, что я хотел поскорее забыть свою прошлую жизнь и всё, что в ней было. Пока я осваивал ремесло клоуна, прошло полгода или больше. Пускать фонтанчики фальшивых слёз или жонглировать на манеже картонными кольцами ничуть не зазорнее, чем писать, пусть красивые, но в чём-то фальшивые стихи и сопровождать это страданиями по фальшивой любви.
Этьен на мгновение замолчал, чтобы перевести дух. Кот не замедлил задать уточняющий вопрос:
— A как же Лора, неужели Вы так и забыли её, мяу?
— Запомните, Норд, первая любовь не забывается почти никогда. Если же такое происходит — значит чувство, которое вы принимали за любовь, любовью не является и подлежит забвению.
До Норда дошло, что он сказал что-то не то.
— Пожалуйста, продолжайте, история Ваша весьма занимательна и интересна, — попросил он!
— Я приступаю к самой драматической части своего повествования, ведь именно из-за Лоры я и оказался в клетке, из которой вы, мои друзья, так кстати меня освободили. Что послужило причиной этого, станет известно из дальнейшего моего рассказа. Итак, я стал работать клоуном, да не простым, а ковёрным. Вы вправе спросить меня, в чём отличие простого клоуна-статиста от ковёрного? Ответ прост: клоуна-статиста не замечают, на ковёрного же ходит публика. Ковёрный — это фигура. Ему доверяют заполнять паузы между номерами в представлении.
В один прекрасный день ко мне в маленький закуток, где я готовился к выступлению, заглянул сам хозяин нашего шапито. Я весь покрылся холодным потом, едва увидев его толстую фигуру. Появление хозяина в жилом секторе не предвещало для артистов ничего хорошего. Это был глупый, слабый и весьма жестокий человек не только по отношению к людям, но и к животным. Животных герр Фриск покупал зачастую за бесценок, а требовал от зверушек чуть ли не вдвое больше, чем от людей. Стоит прибавить к этому и отвратительную кормёжку, которую Фриск распорядился давать им. От этого они быстро умирали. Все артисты нашего шапито, включая меня, боялись Иохима Фриска: он был непредсказуем в своём поведении. Поэтому, когда толстяк Фриск заглянул в мой закуток, я стал белее белил, которые накладывал перед представлением.
«Как живёшь, Этьен?» — приветствовал он меня глухим басом.
«Спасибо, вроде ничего» — так же глухо, но с небольшим надрывом, ответил я.
«Я к тебе вот по какому поводу. Сегодня вместо клоуна Лютика работаешь ты. Это большая честь для тебя, так что готовься. Считай это повышением».
Сказав всё это, хозяин удалился, а я остался наедине со своими мыслями.
«Что же случилось с Лютиком? — размышлял я, — он мне нравился: маленький, живой, правда, с большой головой, но что ж поделаешь. Чтобы быть смешным, нужно иметь недостатки. Лютик был именно таким. Что же с ним сталось?»
Моим размышлениям был положен конец, так как раздался удар деревянной колотушкой в железный гонг, что означало первый звонок к началу представления. Делать было нечего, надо было идти. Тогда я ещё не знал, что это представление станет для меня последним. Выходя из своего маленького закутка на манеж, в углу я заметил довольно вместительный мешок, который шевелился.
«Нет, этого не может быть. Мне показалось!» — убедил я себя и бегом направился на арену.
Всё шло своим чередом. Публика то смеялась, то удивлялась, то аплодировала. Но я этого не замечал, меня преследовала одна мысль:
«Скорее бы кончилось представление».
Я не показывал вида, что мне страшно ни себе самому, ни публике. Представление уже подходило к концу, оставался финальный номер воздушных гимнастов. Чтобы они как следует подготовились, я вышел на арену с последней репризой. Зрители хорошо приняли меня. Я отработал номер до конца, но не сразу ушёл с арены, а долго стоял и наслаждался шквалом аплодисментов. Наконец, овации стихли, и в наступившей разом тишине, кто-то крикнул:
«Улоф! Я поняла, что очень сильно люблю тебя!»
Это был — я бы, наверное, узнал его из десятков и сотен тысяч голосов — голос Лоры. Да, я не видел её в толпе зрителей, но голос я узнал сразу и безошибочно. Почти мгновенно всё прошлое воскресло в моей памяти, и прежняя любовь с новой силой разгорелась во мне.
«Улоф, это, в самом деле, ты?! Я всё ещё очень сильно люблю тебя!» — звучало в моих ушах.
И вот представление подошло к концу. Кое-как разгримировавшись, я выскочил на улицу и сразу же увидел Лору. Её взгляд не мог обмануть, в нём было слишком много чувства, которое называется любовью. Мы снова были вместе после стольких лет разлуки, всё остальное в тот момент было не важно. Мы оба потеряли голову от неожиданной встречи друг с другом и никак не могли расстаться. Но если бы мы знали тогда, чем это всё закончится, мы ни секунды не колеблясь, убежали бы прочь, куда глаза глядят. Но в тот момент, словно какой-то рок преследовал нас, и мы не хотели замечать ничего на свете. Зато всё замечал, ничего не пропуская, хозяин шапито Иохим Фриск.
Вскоре на нас напали головорезы из какой-то банды. Такие шайки, составленные из разнообразного сброда, во множестве шатались по окрестным лесам и дорогам. Ших, главарь одной из них, являлся закадычным приятелем нашего хозяина. Мы решили спрятаться в лесу: бежать куда-либо было бессмысленно. А на следующее утро нас схватили, но ни один волос не упал ни с моей головы, ни с головы Лоры.
«Наше дело — поймать, доставить и получить вознаграждение, а калечить этих несчастных и глупых влюблённых — нам ни к чему. Хотя руки им для порядка всё же свяжите, но не слишком сильно», — распорядился атаман шайки Ших.
Нам накрепко связали руки, посадили в повозку и повезли в цирк, откуда мы так неудачно бежали вчера и где были счастливы столь короткое время. B тот миг для меня перестало существовать всё, кроме Лоры.
«Что будет c ней, — думал я, — когда Фриск её увидит. Увидит её тоненькую и гибкую фигурку, черные, как смоль, волосы и большие серые глаза...»
Я совсем забыл вам сказать, друзья мои, что моя возлюбленная была цыганка. Конечно, Лора была не такой эффектной, как, например, Эсмеральда из знаменитого романа Гюго, но определённая доля того, что испокон веку человек называет красотой, в ней была. Лора была для меня идеалом женской красоты.
Вы спросите, что же было потом? A вот что. Сначала к Фриску привели Лору, а вслед за ней грубо втолкнули и меня. Хозяин, как обычно, сидел в старом плетёном кресле, ноги его были укрыты мягким пледом. Ничего не выражающие холодные и пустые глаза были устремлены куда-то в даль.
«Ничего не бойся, — шепнул я Лоре. — Может быть, всё ещё обойдётся».
Но у меня самого такой надежды не было. Как только нас привели, хозяин сразу обернулся и расплылся в довольной улыбке:
«А, вот и ты, Этьен, да не один, а со своей спутницей! Как Вас зовут, милая барышня?»
Лора назвала себя. B её голосе не было слышно страха, он звучал уверенно и твёрдо, что не могло не вызвать уважения даже такого человека, как Фриск.
«Девушка! Мне нравится твоя смелость. Пожалуй, я отпущу тебя, но про него, — Фриск указал на меня, — тебе придётся забыть! — он почему-то погрозил Лоре пальцем, — Эй, — крикнул он, — кто-нибудь! Развяжите ей руки и отпустите».
На зов Фриска тут же прибежал Ших и выполнил его требование. Оказавшись свободной от пут, моя любимая не спешила уходить. Фриск же подобного поворота, похоже, вовсе не ожидал:
«Что же ты не уходишь, деточка?»
«Я люблю этого человека и буду с ним всегда и везде, где бы он ни находился!»
«Вот как? А тебе известно, что именно из-за неразделённой любви Этьен пристал к моему цирку и сам для себя избрал жребий клоуна?»
«Да!»
«В таком случае, почему же ты, девчонка, не оценила поэта, а спустя два года появилась здесь, чтобы увести клоуна по имени Этьен? — хозяин помолчал, как будто что-то вспоминая, а затем продолжил: — Позволь же узнать, что заставило тебя вернуться к былой любви?»
Лора молчала. По её глазам я видел, что она в некоторой растерянности. Лора не знала, что ей сказать, пока, наконец, внезапная догадка не озарила её взгляд:
«Послушайте, — начала она, глядя Фриску прямо в глаза, — а вы сами любили когда-нибудь?»
«Да, это иногда случалось со мной в прежние времена».
«Тогда вы легко поймёте меня, потому что когда в твою честь каждый день слагаются стихи, равные по слогу сонетам Шекспира, рано или поздно это может надоесть любой девушке, в том числе и такой, как я».
«Впервые слышу подобное признание», — хмыкнул Фриск.
A Лора меж тем продолжала, глядя в мои глаза:
«Мне не стало хватать нормального человеческого общения, я устала от высокопарности. Превращение в идеальный образ заслонило собой живую женщину».
«Это я уже слышал! — вскипел Фриск — Что произошло дальше?!»
«В один из вечеров, когда мы остались одни, я сказала Улофу о том, что мне надоели его стихи, а для того, чтобы я вернулась к нему, он должен стать клоуном».
Выслушав это, Фриск закурил сигарету, выпустил в потолок кольцо ароматного дыма и принялся рассуждать:
«И что же прикажете мне с вами делать?»
«Возьмите меня в свою труппу вместе с Улофом. Я могу вам пригодиться».
«Очень интересное предложение. B каком качестве, позвольте вас спросить?» — уточнил хозяин.
Лора молчала.
«Ну вот, видите, Вы молчите, а посему, милая девушка, можете быть свободны. Передайте привет Вашим родителям».
Лора встала и уже собиралась выйти, но вдруг выпрямившись и тряхнув роскошными чёрными, как вороново крыло, волосами, она подошла к Фриску сзади и тихо, но достаточно твёрдо, сказала:
«Во-первых, я сирота и сама прибилась к табору, чтобы не умереть с гoлодy, во-вторых, одна я никуда не пойду, только вместе с Улофом!» — Лора показала на меня глазами, и я понял, что она не шутит.
Это ли стало последней каплей в терпении Фриска или же что-то ещё, но только от прежней учтивости хозяина не осталось и следа.
«Эй, Ших, Кат, сюда!»
На зов его тут же примчались двое головорезов:
«Что тебе нужно?» — басом проревели оба.
«Уберите эту девчонку, а этого отведите на холм и посадили в клетку, — он бросил на меня свирепый взгляд, как будто хотел убить. Пусть подумает о своём положении и о том, как нарушать данное мне обещание! — и после небольшой паузы добавил: — Клетку вымойте. Мне он будет нужен живым, когда вернёмся сюда через две недели».
«Будет выполнено, хозяин. А как же быть с вознаграждением?»
«По два дуката каждому после исполнения работы».
Ших и его подручный с довольным видом подошли к Лоре и хотели вытолкать её за дверь, но она сказала:
«Не надо боли, я уйду сама».
Дальше и рассказывать нечего, потому что ночь, проведённая в клетке на этом холме, не вызывает у меня приятных воспоминаний. К моей истории могу добавить одно. Когда разбойники привели меня на холм и втолкнули в эту клетку, перед тем, как закрыть замок, Ших повесил мне на шею ключ и хрипло сказал:
«Что ни говори, а это твой шанс, парень!»
Второй вслед за ним добавил:
«Каждому своё! Парень, не держи на нас зла!»
Сделав это, они ушли, а я остался один со своими мыслями. Клоун замолчал. Его история была закончена.
— И это всё, мяу? — спросил Улофа Норд, несколько разочарованный тем, что история так быстро кончилась.
— K сожалению, да, мой друг. Мне почти нечего добавить к сказанному, кроме того, что сегодня утром пришли вы и освободили меня.
Он опять замолчал, глядя куда-то вдаль. Как ни странно, мне на миг показалось, что этот человек вовсе не рад своему теперешнему положению, это было видно по его глазам.
— Вам не нужна свобода? — спросил Норд.
— Сами подумайте, дорогой мой кот, что такое свобода без любви и нужна ли она, такая свобода?
Улоф опять замолк, а Норд задал следующий вопрос:
— И что же Вы теперь намерены делать, мяу?
— Наверное, пойду по свету и, может быть, в один прекрасный день найду мою Лору.
— Браво! Вот теперь я вижу, что Вы — настоящий поэт, мяу!
— Я больше не стану тем, кем был, пока не найду Лору, и, может быть, она вернёт мне меня самого.
Клоун повернулся, чтобы уйти, но в последнюю минуту я окликнул его:
—Кем вы всё же себя считаете, клоуном или поэтом?
Улоф остановился, посмотрел на меня отрешённым взглядом и в свою очередь спросил:
— A кем Вы сами меня теперь считаете?
— Вы поэт, который решил найти себя и стать философом.
— Я тоже так считаю. Ещё раз спасибо вам, друзья мои, за всё. Ну, мне пора, время никого и никогда не ждёт, а идёт вперед, и чтобы его догнать, надо знать, чего ты хочешь.
Сказав это, Улоф ушёл, не оглядываясь. Я молчал, и мои спутники тоже. Наконец, кот, чтобы как-то разрядить тягостную атмосферу, спросил:
— Ну, и как ты думаешь, Стас, он найдёт её?
— Не знаю. Вообще, мне трудно поверить, что всё, что он рассказывал, произошло именно с ним.
— Почему, — возразил мне, молчавший до сих пор, Манумар. — Когда тебя зовёт свобода, надо следовать её зову.
— A где, по-твоему, живёт любовь? — спросил Манумара Норд.
— Справа от свободы, — невозмутимо ответил великан.
На это Норду нечето было возразить, и мы в полном молчании вернулись на «Агидель».