Только теперь Ринка решилась оглядеться по сторонам. Она была в самом настоящем озере… с ума сойти, правда в озере! – небольшом, круглом, с непрозрачной зеленоватой водой. Ринка застыла в воде и испуганно уцепилась руками за деревянный мостик, поняв, что ноги не достают до дна. Чуть в стороне от нее были еще две девушки, обе - бледные, большеглазые, длинноволосые.
- Так, теперь ты, - ее бесцеремонно ткнули сзади, она обернулась и увидела совсем рядом молодую женщину.
Бледную, большеглазую, длинноволосую.
- Ну, чего молчишь-то? Фамилия, имя?..
- Рыбакова, - словно очнулась она. – Ирина.
- Тьфу, да твои-то мне зачем? Его давай говори!
- Кого – его? – не поняла она.
- В речку ты из-за кого сиганула? Только вот про «случайно с моста упала» - это не надо, да?
Ринка чуть нахмурилась.
- Я правда случайно…
- Дурочка. Которые случайно – они к нам не попадают. Они сразу уходят, не задерживаясь. Так что говори, красотка, как его зовут-то?
Ей стало страшно. На мгновение она поняла, куда попала, но эта догадка была такой жуткой и нереальной, что девушка сразу же отмела ее в сторону. «Я в больнице, наверное, - убеждала она себя. – Ну мало ли, вдруг успели вытащить, и я сейчас без сознания, и вся эта чушь мне мерещится…»
- Ну что застыла? Скажешь наконец или нет?
- А вам зачем?
- Ну как же зачем, - женщина улыбнулась. Нехорошо улыбнулась. – Ты из-за него, значит, в реку, а ему хоть бы хны? Не пойдет так. Ты только имя скажи – и все будет сделано. И сны кошмарные ему обеспечим, хоть каждую ночь, и в толпе на улице ты ему все будешь казаться. И кого бы он не встретил – все время будет ошибаться, твоим именем называть.
- Нет, вы что, - растерялась Ринка. – Не надо так. Он… он хороший.
- Был бы хороший – тебя б сейчас с баграми подо льдом не искали. Ну, что молчишь-то? Остаешься, или возвращаться будешь?
- Возвращаться? Куда?
- Откуда пришла, - женщина снова нехорошо улыбнулась, огромные глаза на тонком бледном лице блеснули ярко и недобро. – А, ну чего я хочу, ты ж правил наших знать не знаешь.
- Не знаю, - тихо кивнула девушка.
- Три дня у тебя есть, милая. Вот сейчас ты решишь – и с того момента, как ты скажешь «да» или «нет», у тебя ровно три дня и ни секундой больше. Можешь вернуться, снова с ним встретиться… Только, если не получится у тебя ничего за три дня – значит, все, обратно к нам. Насовсем уже.
- Скажите… это что, все правда?..
- Куда уж правдивее. Что, будешь возвращаться?
- Буду.
- Ну смотри…
- Я… Я такая же вернусь? Как есть?..
- Как была, - отрезала женщина. – Тебя больше нет, запомни. Как была, ты уже никогда не будешь. Возвращаются все с потерями. Но некоторые умудряются жить дальше. Их очень мало, их единицы, но они есть.
- Я ничего не понимаю, - Ринка испуганно покачала головой.
- Ты все давно уже поняла. Просто боишься принять это и поверить.
- А этого – кошмарных снов, миражей – и правда желают? Любимым?
- Любимым чего только не желают.
Девушка несколько мгновений молчала, потом медленно, но очень спокойно подняла глаза.
- Расскажите мне, что я потеряю.
- Те, кто возвращается, теряют голос. Мычать еще кое-как сможешь, а говорить – нет. Никогда. Никто не знает, почему так. Ни один фониатр не сможет объяснить, что с тобой случится. А, да, и еще – ходить нормально больше никогда не сможешь. Тоже побочный эффект при возвращении – резкая боль при каждом шаге. Говорят, что со временем можно притерпеться. Я не знаю, не пробовала.
Ринка растерянно молчала.
- Вот что ты потеряешь, - повторила женщина, словно подталкивая ее к выбору. – Собственно, в мировой литературе все давно изложено. Ну, все понятно?
- Да. А сколько… сколько у меня времени, чтобы решить?
- У нас было три минуты на беседу. Мы уложились, - женщина сверкнула огромными глазами. – Теперь у тебя три часа на принятие решения. Если захочешь вернуться – будет три дня на возвращение. А там нужно тебе будет точно и твердо решить, куда ж ты идешь – в мир или к нам. А то на три года зависнешь, неприкаянная. Ступай, тебе покажут, где ты можешь отдохнуть.
Ей хотелось разреветься – навзрыд, в голос, пока он еще есть. Вернуться, но без голоса… Ринка мотнула головой, словно пытаясь разогнать сон, но нет, нет, ни озеро, ни бледные большеглазые девушки никуда не делись.
Зачем ей вообще возвращаться?
- Не хочу, - она покачала головой. – Не хочу возвращаться. Я не затем…
- Тихо, тихо, - перебила ее женщина. – У тебя есть три часа. И когда они пройдут, - тогда ты и скажешь, что решила.
Он устал, как собака. Правильнее всего, конечно, было бы заночевать в мотеле прямо в аэропорту, и доехать до места уже завтра поутру, по светлой дороге, а не тащиться больше сотни километров измотанному и по ночной трассе. Но хотелось наконец оказаться дома – и это пересилило. Лучше потерпеть сейчас, собраться с силами и доехать. А завтра с утра – завтра же выходной – он двинет в гости к сестре Светке, купит племяшке билеты на какой-нибудь детский спектакль и двинет в гости, да.
Андрей разгреб машину от снега – за неделю его старенькая «Шкода» превратилась почти в сугроб. Написал sms сестре – мол, все в порядке, долетел, завтра ждите в гости. Устроился за рулем. В теплом салоне, после полусуток в самолете, его сразу потянуло в сон. Мотнув головой, Андрей вытащил из сумки старую кассету и вставил ее в магнитолу. Старая запись чуть-чуть шелестела. Надо бы оцифровать наконец, пока кассета совсем не развалилась.
Дешевая гитара, дешевые струны, простенький перебор. Сильный, неожиданно глубокий, заливистый девичий голос. Простые дворовые песенки – про любовь, про смерть, про неистовые страсти.
Почему он не догадался тогда хотя бы спросить, как ее зовут?
В тот день он забирал Светку из похода. Поначалу мама вроде отпустила ее в поход с ночевкой – Светка очень хотела, там сразу несколько школ играли в «Зарницу», было весело, и она хотела остаться. Но ближе к ночи мама занервничала, мол, мало ли что, знаю я эти походы, - и упросила Андрея съездить за сестренкой. Дорогу он знал – в «Зарницу» всегда играли на одной и той же поляне, еще когда он и сам учился в школе. Он приехал поздно, многие ребята уже улеглись, но некоторые отряды постарше еще жгли костры. Светка нашлась не сразу - то ли у третьего, то ли у четвертого костра. При его появлении кто-то быстро спрятал пластиковую бутылку, Андрей сделал вид, что не замечает. Да ничего такого, все как обычно, - дешевое вино, пока вожатые якобы не видят, костер, гитара по кругу.
Гитара была у парня из Светкиного класса – он как раз что-то допел и передал инструмент дальше, худенькой черноволосой девочке. Из какого-то другого класса – Светкиных одноклассниц Андрей знал. Девочка приняла гитару, чуть покачала головой, чуть тронула два колка – струны зазвучали совсем иначе, четко и послушно. Запела одну из тех дурацких песенок, что поют во всех школьных дворах, - он ее любил, она его любила, все умерли. Да там и петь было нечего – простецкая мелодия из трех аккордов, никаких изысков, - но отчего-то эту девочку хотелось слушать и слушать. Он быстро сбегал к машине, схватил валявшийся на сиденье кассетный магнитофон – родительский подарок на окончание школы. Что там за кассета вставлена? А, плевать…
Он успел записать всего несколько песен – потом Светка капризно потянула его домой, и он, растерявшись отчего-то, не спросил даже имени девочки с гитарой. Попытался потом спросить у Светки – но девочка была из другой школы, Светка ее совсем не знала, и из какой именно та школы – тоже не помнила.
Девочка забылась, старая кассета осталась – он всегда таскал ее с собой.
«Шкода», качнувшись, выбралась из сугроба. Черт с ней, с усталостью и с ночной дорогой.
Ничто и никогда не случится с ним, пока он слышит этот голос.
Бездомная собака ощерилась на нее, потом заскулила и испуганно бросилась в сторону, поджав хвост. Ринка впервые подумала - хорошо, что Шайтана давно уже нет. Никто ее не испугается, когда она войдет в свою квартиру.
Трамвай подошел почти сразу, хотя было очень поздно, - обычно ночью они ходят редко. И она совсем не замерзла, дожидаясь.
Что ей теперь двадцатиградусный мороз, теперь она никогда не замерзнет.
От скамейки до трамвая нужно было сделать пару шагов, и еще пару – чтобы подняться в вагон. Итого четыре. Она уже знала, как больно это будет, - в конце концов, от реки до остановки она дошла сама. Ринка, наверное, даже позволила бы себе застонать или вскрикнуть, - все равно на улице никого. Но стонать и кричать было нечем.
А вот это правильно, грамотно, - когда больно, а кричать все равно не можешь. Может, и оборалась бы, да – нечем.
Трамвай был почти пуст. Ринка упала на заднее сиденье, прислонилась щекой к заиндевевшему окну. Сколько от остановки до ее дома? Метров пятьдесят, наверное. Или даже больше. Она никогда не задумывалась, сколько шагов делает каждый день. Господи, хоть бы только работал лифт…
Ринка нашарила в сумочке зеркальце, раскрыла, осторожно посмотрела на свое отражение. Совсем не изменилась. Почти. Ну, может быть, чуть больше стали глаза, чуть тоньше и бледнее лицо, но она и так всегда была худенькой и бледной. И волосы у нее и так всегда были длинными. Если вдруг она среди ночи наткнется на кого-то из знакомых - никто ничего и не заметит.
Лишь бы не встретиться с собачниками.
И лишь бы лифт работал.
- Трамвай до торгового центра, дальше в парк, - буркнул в микрофон водитель.
Или как его там, вагоновожатый?
От торгового центра до дома ей не дойти. И будут ли этой ночью еще трамваи – неизвестно.
Ринка выпрямилась на сиденье, подняла голову, отстраняясь от стекла. Иней на том месте, где была ее щека, даже не подтаял.
А зачем ей домой?
В сквере возле центра есть скамейки, от трамвайной остановки там всего несколько шагов, их она пройдет. Она не замерзнет ночью на лавке. Ей не нужен сон, не нужны ни горячий ужин, ни чашка кофе, ни душ.
Она сумела выбраться из трамвая и дойти до лавки, почти не покачнувшись. Разве что губы искусала в кровь… а впрочем, крови у нее теперь тоже не было.
Трамвайные рельсы, остановка, несколько лавок, заснеженные кусты жимолости повсюду. Ничего, нормально.
Та женщина в озере вчера говорила, что у кого-то получается притерпеться к этой боли. Нет, невозможно. Не может такого быть. Скорее бы закончились эти три дня.
И зачем она вообще решила вернуться? Снова быть с ним? Ну что за глупость – ведь все было решено, еще когда она поднималась на мост через реку.
На лавке дремал кот, Ринка опустилась рядом и увидела, как у кота на загривке шерсть встает дыбом. Она осторожно протянула к зверю руку – кот, попятившись, спрыгнул с лавки и юркнул в кусты.
И даже если на нее сейчас набросятся бомжи или хулиганы – они ей не страшны.
Нельзя напугать того, кого все равно уже нет.
Продавщица у лотка с билетами была очень славной и явно знала толк в своем товаре. Андрей сто лет никуда не выбирался, и поэтому несколько растерянно смотрел на все это великолепие: театры, цирк, мюзиклы, концерты, представления на льду, в воздухе и еще черт знает где. Рядом, на этом же лотке, ворохом лежали яркие журналы – и местные, и зачем-то московские. «Афиша», «Театрал» и еще что-то похожее – он не стал рассматривать все названия, не за тем пришел.
- Детское? – переспросила продавщица. – На «Три мушкетера» в наш ТЮЗ сходите, отличный спектакль!
- Угу, сходим, - кивнул Андрей. – Обязательно. Лет через несколько. А пока… «Кошкин дом» - хороший, не знаете?
- Хороший, сходите.
Он купил билеты на «Кошкин дом» и собирался уже уйти, но продавщица, убирая деньги, отодвинула стопку журналов, и Андрей увидел внизу другую обложку.
Черно-белый снимок - явно сцена из какого-то спектакля. Две молодых женщины в костюмах, похожих, наверное, на древнеегипетские. У одной их них – необыкновенно прямая спина, чуть вздернутый подбородок…
- Что с вами? – удивилась продавщица, потом перехватила его взгляд. – Ой, как-то я его совсем зарыла, - она вытащила из-под стопки журнал с этой фотографией и положила его повиднее. – Это в нашем оперном «Аида», совсем новая постановка, не хотите сходить? – заговорила она, видя, что он не сводит глаз с обложки. – Я сама не была, но все очень хвалят, состав отличный: Аида – Луценко, Амнерис – Рыбакова, Радамес…
Он наконец посмотрел на продавщицу.
- Когда это идет?
- Сейчас, сейчас скажу, - она порылась в билетах, - на эту пятницу уже нет билетов, на субботу-воскресенье нет… Вот, на двадцать восьмое, через две недели, есть хорошие места.
- А раньше? – выдохнул он.
- На раньше все продано.
- А что-нибудь другое? – он осторожно коснулся рукой обложки, указывая на фотографию. – Где она еще?..
- Рыбакова? Есть «Борис Годунов» на двадцать второе.
- Тоже долго.
- Ой, есть же на «Кармен», на завтра! Два места, я совсем забыла. Но места не очень, третий ярус и задние ряды.
- Плевать, давайте. Мне один билет нужен.
- Кому ж я второй продам? – обиделась продавщица.
- А, давайте оба.
Он сунул билеты в карман, вместе с «Кошкиным домом». Еще раз глянул на фотографию в журнале. Ну что за глупость, он же запросто мог ошибиться, он видел ее единственный раз, пятнадцать лет назад, в темном лесу при неясном свете костра.
Но отчего-то он знал, что не ошибается. Нет ведь ничего странного в том, что девочка с красивым голосом стала петь в театре.
Жаль, что он с детства ненавидит оперу.
Поиск выдал ему целый ворох ссылок. Отрывки из спектаклей, какие-то концертные записи, рецензии, международные конкурсы.
Идиот.
Все то время, что он грустил и бестолково слушал свою единственную старую кассету, она пела совсем рядом – старый театр оперы и балета, гордость их города, был всего в получасе пешком от его дома.
Ну да, он терпеть не может оперу… но были же – теперь он это видел в афише – вечера старинной музыки или романсов. Андрей даже скачал несколько записей, но почему-то не спешил их слушать. Ему было страшно. Ему было страшно, что голос окажется другим.
Или, наоборот, – тем же самым.
Мужчину в синей куртке она заметила уже давно. Она все так же сидела на скамейке – он стоял у входа в торговый центр и смотрел на нее. Потом перебрался на другую сторону площади, к автобусным и трамвайным остановкам, - но все равно так же ее разглядывал.
Вообще-то хорошая штука – большой город. Можно почти сутки просидеть на лавке в самом центре – и никто не заметит, что ты тут торчишь.
Но заметили таки.
Ринка не привыкла к тому, что ее кто-то узнает, - это случалось редко. Капюшона у нее не было, и она накинула на голову шарф, завернувшись в него поглубже, словно бы от холода.
Не надо было возвращаться. Дурацкая затея.
Ей ведь так и объясняла та женщина – удавшихся возвращений почти не бывает. Все уже перечеркнуто. Почти все пробуют вернуться, и почти все снова приходят к мосту через реку – уже насовсем, окончательно. И никто не знает, что же на самом деле случилось с теми, кто попробовал вернуться к живым и через три дня не пришел к реке. «Река не отдает просто так то, что попало ей в лапы. Может поменять, но даром не отдаст», - поется в единственной песне оттуда, которую она успела выучить. У них красивые песни. И там она могла петь. А здесь – даже мычать, и то не может.
- Простите… - он все-таки подошел, хотя Ринка видела, что решался он очень долго, - простите, если я вам помешаю, но…
Она быстро покачала головой, прерывая его. Протянула руку, отломила тонкую ветку жимолости, легко наклонилась и написала на снегу, очень четко и бесповоротно: «Оставьте меня, пожалуйста».
Он замолчал, отступил было, но не ушел, - снова обернулся к ней и пару секунд смотрел на нее спокойно, почти в упор. Потом сказал:
- У вас снег на лице не тает.
Последний раз ее носили на руках, кажется, на выпускном. Она почти забыла, как это весело. Точнее, как тогда было весело. Потому что сейчас – все равно.
Он осторожно опустил ее в кресло. Размотал шарф, снял с ее шеи, кинул на вешалку в коридоре. Кивнул, указывая взглядом на застежку куртки:
- Помочь?
Ринка покачала головой. С курткой, да и с шарфом, она могла справиться и сама – руки-то у нее не болели. Она могла бы остаться и в куртке, ей не было жарко, ей было все равно, но сидеть в зимней куртке в квартире было как-то странно.
Он принес ей тетрадку – чистую, неначатую тетрадку в клеточку – и удобную ручку, тонкую, темно-синюю, как раз такие она всегда любила. Она начала рассказывать, быстро, четко – у нее всегда был очень легкий почерк. Он спрашивал, она отвечала – жестами или фразами в тетрадке.
«Не верите?» - написала Ринка в конце.
- Где уж тут не верить, - он криво усмехнулся в ответ. Она вспомнила, кажется, как его зовут. Андрей. Да, вроде так. Он говорил, но ей было все равно, и она тут же забыла.
- И что дальше? – спросил он.
Ринка потянулась к ручке. «Мои три дня закончатся этой ночью. Наконец-то».
- Вы… Вы так и не встретились с ним? Ну, с тем…
Она поняла, отрицательно покачала головой – нет. Андрей поднялся, потянулся за своей курткой – она остановила его рукой и быстро написала в тетрадке – «не вздумайте!»
- Угу, понятно, - он снова сел рядом с ее креслом, прямо на пол. – Бережете, значит.
«Хватит!» - написала она.
- Простите.
«Отвезите меня домой, пожалуйста».
- Куда?
Ринка написала адрес. Хотя ей сейчас и не надо было домой – осталось совсем чуть-чуть, ей нужен был мост через реку, ее дом теперь там. Но и оставаться здесь было невозможно. А уж от дома до реки она как-нибудь доберется. Можно же заказать такси по интернету, без звонка, и заранее предупредить, что пассажир – немой? Наверное, можно.
В машине Андрей, не говоря ни слова, включил магнитолу, - и Ринка растерянно услышала свой голос. И те простенькие дворовые песенки, которые она до сих пор так любила.
Она вопросительно взглянула на Андрея.
- Не помните, конечно, - сказал он. – Это давно, лет пятнадцать назад. Я случайно записал. Вы вместе с моей сестрой были в походе, со школьными турклубами. Глупо, конечно, но эти ваши песни теперь всегда со мной. Спасибо вам.
В квартиру она поднималась сама, отказавшись от помощи. Лифт работал, а пару шагов по площадке она могла потерпеть. С трудом, но могла.
Черт, что за дурацкий звук у нее стоит на sms, надо наконец поменять! Ринка вскочила, потянулась за телефоном – и замерла, поняв, что не чувствует никакой боли. Осторожно сделала еще шаг – нет, все было в порядке. Она подбежала к зеркалу, несмело взглянула на себя – немного заспанное лицо, легкий румянец, на щеке – след от подушки.
- Ой ты степь широ-о-окая, - несмело начала она. Много лет ее обычной распевкой были народные песни, хотя да, ее, конечно, учили, что это неправильно.
Голос звучал легко и свободно.
На экране телефона мигало новое сообщение.
«Риш, прости, я дурак».
Она снова увидела себя в зеркале – обнаженную, с мобильным телефоном в руке, со спутанными нечесаными волосами, живую – и засмеялась.
«Угу. Мне приснилось, что я в реку с моста бросилась. Из-за тебя, дурака».
«Ты что, не смей».
Ринка потянулась – от души, с удовольствием. Ей вдруг захотелось надеть неприлично короткую юбку и неприлично высокие каблуки. Да, надо было одеваться.
Куртка висела на вешалке у двери, рядом – уже несколько лет – висел без дела поводок Шайтана. Надо наконец или выкинуть, или…
«Давай собаку заведем?» - написала вдруг она.
«Лучше кота».
«Ну давай кота».
Времени у нее было полно, Ринка решила идти до театра пешком. Пешком, полчаса по городу, вдоль набережной, в красивых сапожках на каблуке, с легким и свежим ветром в лицо…
У реки скопился небольшой затор из машин, где-то возле моста мерцал синий маячок то ли скорой, то ли милиции.
- Случилось что-то? – вскользь спросила она у одного из водителей, лавируя среди застрявших машин.
- Да говорят, парень в реку бросился, - отозвался шофер, и вдруг, приоткрыв пошире окно, добавил, - Ой, а вы – Ирина Рыбакова, да? А мы с женой вечером на «Кармен» идем!
- Да? Ну приходите, - она улыбнулась в ответ и, чуть ускорив шаг, пошла вперед, пробираясь между машин.
Бывают страшные сны и странные совпадения, и ничего больше.
На площади перед театром, у ларьков с цветами, стояла хроменькая немая побирушка – Ринка и раньше ее часто здесь видела, но теперь вдруг словно зацепилась за нее взглядом.
Нищая подняла голову.
Тонкое бескровное лицо, длинные и отчего-то влажные волосы, огромные темные глаза.
Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом нищая испуганно отшатнулась, замычав, а Ринка поспешила дальше, к театру.
Ей казалось, что у нее мороз идет по коже.
Или она просто надела слишком легкую куртку.