Вместе, они дотащили раненого графа до пещер. Несли Жоффруа и Реми, а Иви зажимала рукой рану в плече, стараясь двигаться так, чтобы не слишком им мешать. Когда де Ге, все еще остававшегося без памяти, положили на соломенное ложе в пещере, н-Ано, оттеснив прочих, занялась его ранами, привычно призвав себе в помощницы Иви с Флор.
Самым тяжелым было снять кольчугу. Ради этого пришлось потревожить раны и кровь полилась с новой силой. Ран оказалось довольно много, но большая их часть, как поняла Иви со слов н-Ано, были не глубоки и не опасны в перевязанном состоянии. Саму Иви пугала кровопотеря, а еще от долгого напряжения, бессонницы и усталости у нее дрожали пальцы. Едва кормилица закончила перевязывать Раймона, Иви поспешила опустить глиняную миску с водой на пол, освободив уставшие, липкие от крови руки. В свете факелов кровь казалась бурой, почти черной. Сил, чтобы наклониться еще раз и попытаться смыть ее, у Иви уже не осталось, хотя миска стояла совсем близко, у ног.
Один из оруженосцев подошел к н-Ано и, тронув ее за руку сказал:
— Клод… ему нужен консоламентум*.
Клод, один из раненных оруженосцев, лежал у противоположной стены. Н-Ано подошла к нему и опустившись рядом на колени, погладила юношу по волосам. То, что жить ему оставалось совсем недолго, Иви поняла, едва приблизившись: дыхание было поверхностным, лицо изменилось до неузнаваемости.
— Мне страшно, — прошептал он.
— Не бойся, — ответила н-Ано. — Твое испытание окончено, и душа скоро будет свободна.
— Вы побудете со мной?
— Да. Я передам твоей матери, что ты сожалел о расставании с ней.
— Откуда вы знаете, что я хотел сказать? — подросток почти улыбнулся.
— Знаю, — улыбнулась, прикоснувшись к его щеке н-Ано. Она нараспев принялась читать по-провансальски что-то, что показалось Иви похожим на молитву:
— Святый Отче, справедливый Бог Добра,
Ты, который никогда не ошибается,
не лжет и не сомневается,
и не боится смерти в мире бога чужого,
дай нам познать то, что Ты знаешь,
и полюбить то, что Ты любишь,
ибо мы — не от мира сего, и мир сей — не наш…
Несмотря на страшную усталость, Иви не смогла отойти, лечь отдохнуть или поспать. Тихие, незнакомые звуки еретического обряда, совершаемого н-Ано, таинство смерти заворожили ее, заставив опуститься на пол пещеры чуть поодаль. Словно в тумане, Иви слушала и смотрела, чувствуя, как ужас бессилия мурашками поднимается по телу, поражаясь выдержке кастелянши, после Клода так же спокойно проводившей в последний путь еще одного раненого.
Потом наступила тишина. Кто-то спал, кто-то бодрствовал, но пещера затихла. И неожиданное затишье напугало Иви. Ей вдруг представилось, что за это время Раймон умер, в одиночестве, не получив ни католического, ни еретического утешения. Иви с трудом поднялась на ноги, подошла к нему и, убедившись, что де Ге дышит, хоть и не пришел в себя, устроилась на земле рядом, опершись спиной о стену. Глаза она закрыла, но произошедшее не отпускало. Ей не под силу было не вспоминать, сколько мертвых, крови и жестокости она увидела за последние пару суток.
— Почему Бог допускает это? — бессильной жалобой сорвалось с губ, когда кормилица графа подошла проведать Раймона.
— В этом мире Бога нет. Се царство сатаны, — с мрачной убежденностью ответила н-Ано.
Раймон очнулся, чувствуя ноющую боль во всем теле и теплую тяжесть на бедре. Тяжестью оказалась голова Иви. Молодая женщина спала сидя, прислонившись к деревянному подобию ложа, на котором он лежал.
Де Ге не сразу понял, где он и как тут оказался. Последнее, что ему помнилось — бой в донжоне, то, как он пропустил удар сзади и, еще не обернувшись, понял — Робер, с которым они сражались спина к спине, пал. Дальше была темнота, и в этой темноте он предпочел бы и остаться, но кто-то распорядился иначе.
Лицо кормилицы, когда она склонилась над Раймоном, сообщило ему то, что он страшился знать — Гельон в руках франков. Темнота пещер, в которые они с Реми лазили играть в детстве, теперь стала убежищем тех, кто выжил. Раймону не хотелось быть среди них, быть одним из выживших. Он предпочел бы, чтобы все закончилось тогда, ударом из-за спины. Это избавило бы от необходимости смотреть в глаза людям, которых он обязан был защитить, но не защитил. Должен был удержать замок, но не удержал. Кто он теперь? Без Гельона, без чести, кто?
Он отказался есть и, после коротких расспросов кормилицы, попытался перевернуться на бок, чтобы не видеть ни ее, ни Иви. Боль и ругань сквозь зубы, вот и весь результат. Не в силах выносить позор своего положения, Раймон попытался встать. В конце концов, несмотря на женский ужас и уговоры, опираясь на Жоффруа, он доковылял до другой, малой пещеры, и рухнул там, грубо отослав всех прочь.
Пробуждение графа де Ге вместо желаемого облегчения принесло Иви новую тревогу. Он не желал видеть ни ее, ни кормилицу, ни даже Реми. Лишь Жоффруа, и то потому, что тот беспрекословно подчинялся приказам господина, не пытаясь увещевать, в отличие от остальных. Оруженосец соорудил ему постель там, где граф пожелал, в подобии уединения одного из ответвлений основной пещеры. Соваться туда лишний раз никто не решался.
В темноте пещерных сводов время терялось, переставало быть чем-то незыблемым. День сейчас или ночь и сколько времени прошло с тех пор, как они покинули замок по потайному ходу, Иви не знала. Иногда ей казалось, что вечность, иногда — что лишь краткие мгновенья сна, полного кошмаров.
Он снова прорывался к надвратной башне. Рубил с плеча, продавливал, спешил. Но время словно замедлилось, а сам он утратил способность воплощать свою силу в движение. Каждый шаг давался огромным усилием, с каждым шагом приходилось переступать через все большее количество трупов. На лестнице ему пришлось разгребать их руками, чтобы освободить себе проход, но и этого оказалось недостаточно. В какой-то момент он почувствовал, что тонет в этом море мертвых, что оно накрывает его с головой.
Задыхаясь, мокрый от пота, Раймон проснулся и долго смотрел в темноту. Когда темнота снова завладела его разумом, он обнаружил себя рубящим цепь, опускающую ворота. Наносящим удары изо всех сил с абсолютной бесполезностью — цепь даже не колебалась. На сей раз время сжималось, учащая и без того быстрое биение сердца ужасом осознания — с каждым мгновением промедления франков в Гельоне все больше. Раймон продолжал яростно наносить удары по проклятой цепи, не столько, чтобы успеть — понимая, что уже не успеет — сколько потому, что не знал, что еще делать перед лицом бесславной и бессмысленной смерти.
Он слышал, как кто-то звал его, кричал на разные голоса о том, что он сорвал повязки. Потом множество рук потянулось и стало мешать ему наносить удары. Внезапно, башня начала рушиться и снова наступила темнота.
Удар пришелся по скуле, и теперь щека хоть и не припухла, но побаливала. Иви не винила Раймона — он ведь махал руками в беспамятстве, да и Гастон, бывало, бил ее куда сильнее, места только выбирал такие, чтоб не видно. Ну да если и будет синяк, тут, в пещерах, некому разглядывать. Не об этом ныло сердце, не от этого было тревожно на душе.
У него начался жар, вот, что худо. Де Ге бредил и в беспамятстве все сражался за свой замок, повторяя, что скорее умрет, чем покинет его. Из-под наложенных взамен сорванных графом в бреду повязок в нескольких местах кровило. Удержать его от того, чтобы не сорвать их вновь, не всегда хватало усилий Жоффруа и Реми вместе взятых. В конце концов уставший, разраженный Реми предложил попросту связать Раймона. Иви возразила, что это может помешать заживлению ран, на что трубадур съязвил:
— А то, как он размахивает руками и рвет повязки, помогает?
Иви не нашлась, что возразить, не стала возражать и н-Ано, так что предложение Реми привели в исполнение. И все равно жалостливая Иви старалась приглядеть, чтобы веревки не жали, чтобы Раймон мог сменить позу, чтобы в бреду ему не казалось, что его душат. В промежутках между заботами по хозяйству, которые распределяла всем н-Ано, Иви постоянно умудрялась найти пару мгновений, чтобы посидеть около графа. Она понимала, что кастелянша загружала всех не только потому, что работы при таком скоплении людей что в замке, что в пещерах было много, но и потому что их нужно было отвлечь от тяжелых мыслей, от уныния. Но все же сама Иви предпочла бы находится все время у постели де Ге, чем тревожиться и оглядываться постоянно: как он там?
Жар ни к чему хорошему не приводит, понимала Иви. Когда человек долго лежит в жару, силы его иссякают, а тело начинает гноиться. Она боялась этого, очень боялась. Так умерла ее матушка, и под конец к ложу невозможно было подойти, не зажимая нос. Иви в ту пору была еще подростком, но помнила кончину матушки слишком хорошо, раз за разом пытаясь спрятать эти воспоминания и сопровождавшее их ощущение бессилия в самых глухих уголках памяти.
Чтобы не думать и не вспоминать, Иви пыталась молиться. К сожалению, латынь, на которой священник читал редкие праздничные службы в Вуазене, Иви запомнилась плохо, она коверкала и перевирала слова, и в страхе Божьего гнева за свое невежество, начинала молить уже на франском, тихо, бестолково и бессвязно, стесняясь, словно вышла говорить перед целым замком. Потом ей как-то пришла мысль, что за Раймона, наверное, надо молиться по-еретически, и поскольку эта молитва ей запомнилась хорошо, Иви шепотом ее повторила. А потом в ужасе просила у Господа прощения за еретические помыслы. Окончательно запутавшись в дебрях религии, вытирая испарину с горячего лба Раймона, она прошептала, обращаясь напрямую к человеку:
— В моем чреве твое дитя. Живи.
Иви не была уверена, что граф ее услышал, но собраться с силами и повторить все слова заново смелости у нее не хватило. Она лишь тихонько, наклонившись к самому лицу Раймона, повторила:
— Живи.
Уже к вечеру жар резко спал, а на смену ему пришла слабость. Обрадованная н-Ано велела развязать раненого, приготовить мясо и свежий бульон, но Раймон есть не стал. При повторной попытке его накормить, граф де Ге собрался с силами и запустил глиняной миской в стену.
— Кретин, — выругался Реми. — Хочется сдохнуть от голода в пещере? Или еще полежать связанным?
В ответ Раймон зарычал и потребовал, чтобы все убрались прочь. Так и поступили, решив не раздражать его еще больше.
Он хотел сдохнуть, но все еще жил. Нестерпимый стыд жег Раймона, снова и снова возвращая к пониманию — он проиграл, отдал свой дом врагу, не смог защитить своих подданных. Раз за разом он мысленно воспроизводил штурм, допуская бесконечные «если» и чувствуя безмерную, отчаянную злость. Если бы он велел замуровать колодец во дворе… Если бы выставил возле него хотя бы пару часовых… Если бы прорвался в надвратную башню быстрее… Или, быть может, правильнее было послать прорываться в башню Робера, а самому руководить сражающимися у колодца? Тогда бы что-то изменилось? Ответов не было. Лишь горечь поражения и бессмысленных сожалений.
Но постепенно из-под этой горечи все отчетливее стало проступать другое чувство — осознание, что раз он жив, его обязательства сюзерена в отношении своих подданных, его обязанности как представителя рода де Ге остаются в силе, и пренебрегая ими он лишь усугубляет сложившееся положение вещей. Не прошлое нынче должно быть его заботой.
Раймон ожидал, что Реми опять будет приставать к нему, но трубадур оставил его в покое, так что де Ге в конце концов даже поинтересовался у Жоффруа, куда тот подевался. Оруженосец ненадолго исчез сам, а вернувшись сообщил, что Реми уже несколько дней как не видели в пещерах.
— Мог пойти узнавать, как снаружи, — предположил Жоффруа.
Подозревая, что такая догадка более чем справедлива, Раймон ощутил раздражение. Это он должен был отправить кого-то разузнать новости. Это ему следовало сначала задать вопросы, и лишь потом отсылать всех прочь. Но и Реми хорош — уйти, никого не предупредив, по нынешним временам было опасной глупостью.
В отсутствие Реми вопросы пришлось задавать Жоффруа. Раймон хотел знать, что произошло, когда он потерял сознание, как он оказался в пещерах. Сведения, которые мог предоставить Жоффруа, выглядели довольно скудно. Со слов оруженосца, Реми появился как раз, когда упал Робер. На нем были франкские доспехи, поэтому франк, ударивший Раймона, второй раз замахиваться не стал. Реми предложил франку, чтобы он стащил графа де Ге вниз, пока другие не увидели, иначе возможный выкуп придется делить больше, чем на двоих. Жоффруа последовал за ними и уже перед самым потайным ходом сразил незадачливого охотника за выкупом.
Рассказанная история еще больше разозлила Раймона. Реми в очередной раз нарушил его приказ позаботиться об Иви. К тому же весь этот обман и убийство исподтишка противоречило понятиям о рыцарской чести и рыцарском поединке. Франк твой противник или сарацин, сражаться надлежало достойно и честно, лицом к лицу. Поэтому, когда трубадур, наконец, объявился, Раймон испытал удовлетворение от мысли, что сейчас выскажет все, что накипело.
— Ну, и где тебя носило? — увидев Реми в балахоне явно с чужого плеча, де Ге сразу же перешел в нападение.
— В замке.
— И? — услышав ответ, Раймон попытался приподняться с постели.
— Лучше наедине.
Морщинка меж бровей Реми не сулила хороших вестей. Де Ге знаком выдворил Жоффруа с Иви прочь.
— Они сожгли семерых наших раненных во дворе, — сообщил трубадур.
Раймон стиснул зубы.
— Сожгли бы и больше, если бы нашли.
— Кто? — спросил Раймон. Он должен был это знать. Потому что тот, кто осмелился назвать себя новым графом де Ге, умрет от его рук, едва эти руки снова обретут силу, достаточную, чтобы держать меч.
Реми помедлил с ответом, но потом все же нехотя назвал имя:
— Аликс.
— Не может быть, — не поверил Раймон.
— Может, — кивнул Реми. — Амори провел над ней обряд очищения и именем Папы и короля Филиппа утвердил хозяйкой Гельона, несмотря на притязания других, включая де Вуазена.
Это было слишком невероятно и в то же время слишком похоже на правду. Слишком похоже на Аликс.
— Думаю, она прибыла с крестоносцами, — со все той же хмурой морщинкой меж бровей высказал догадку Реми.
— Но Амори просил ее выдать перед штурмом…
— Видимо, он не знал, что она прячется где-то среди войска. Как я понял, Амори считает, что Аликс провела все это время в заточении в донжоне, отказываясь уступить твоим требованиям и перейти в ересь.
Хитрая, подлая сука. Адски терпеливая, алчная, подлая сука.
— С кем?
Имя, еще одно имя, оно было нужно Раймону как воздух. Призрак, за которым он гонялся по турнирам больше года, наконец, должен был обрести плоть и кровь. Реми понял, о ком он.
— Не знаю. В замке Аликс сейчас осталась с де Вуазеном и Амори. Людей для защиты Гельона, похоже, выделил папский легат.
— Тем лучше, — кровожадно усмехнулся Раймон. Это имя он услышит вместе с ее последним выдохом, за мгновение до того, как сломает длинную белую шею.
— Ты показывал ей потайные ходы?
Де Ге зарычал, только сейчас сопоставив очевидное. Влюбленный дурак, веривший, что брачные узы способны объединить двоих в единое целое… Не оставивший от нее секретов, ни в своем сердце, ни в своем доме. Он сам погубил себя и всех тех, кого пробравшиеся через колодец крестоносцы застали врасплох той ночью в Гельоне.
— Сколько франков в замке? — глухо, сквозь зубы спросил Раймон.
— Более чем достаточно. Чтобы удержать. И даже достаточно, чтобы напасть на пещеры при случае. Отсюда надо уходить.
— Куда? — горькой усмешкой вырвалось у де Ге.
— В Конфлан, — ответил Реми. — Большая часть крестоносцев уже ушла на Каркассон, значит, Конфлан пока в безопасности.
Раймон кивнул. Он тоже пришел к такому выводу, но позволил ярости заслонить мысли о том, как защитить своих подданных.
— Она тебя видела?
Реми отрицательно качнул головой.
— А ты ее?
— Да.
«Как она выглядит? Насколько изменилась?» — вертелись в голове вопросы, но де Ге счел слабостью их задать. Это было смертельно глупо, но даже сейчас в глубине души он не мог смириться с тем, что Аликс оказалась не той, кем притворялась все время их брака. Целый год он жил с оболочкой, под которой не было ничего, кроме гнили и копошившегося клубка ядовитых змей. Она не умрет просто так, не показав ему своего истинного лица. Глаза в глаза. Только тогда все закончится правильно, только это его удовлетворит.
— Она рассказала им об одном потайном ходе. — Задумчивый голос Реми оторвал Раймона от планов мести. — Знает о втором, но пока не использует.
— И что?
— Скорее всего, там уже расставлена ловушка.
Чертов Реми! Разгадал план еще до того, как он успел сложиться в голове. Так ведь и Аликс могла… От бессильной злости заныла рана в груди.
— Уйди, — сказал Раймон, и Реми не заставил просить дважды.
О чем говорили Реми и Раймон, Иви не знала. Но в то же время она чувствовала, что это было что-то очень важное, что-то, изменившее поведение графа в совершенно противоположную сторону. Он оставался все так же хмур и молчалив, но теперь ел за двоих и прилагал все усилия к тому, чтобы заживить раны поскорее, без возражений выполнял указания н-Ано и пил лечебное питье.
Раймон принял решение и стало легче. С ним так всегда было. Он проникнет в Гельон, найдет Аликс, вытрясет из нее ее паршивую душонку и растопчет ногами так же, как она растоптала его любовь и доверие, даже если это будет стоить ему жизни.
Род де Ге не прервется со смертью Раймона. У Пейрана есть сын, и, быть может, Иви родит наследника, в котором Раймону отказала Аликс. Это даже хорошо, что их брак с Аликс остался бездетным — родись в нем ребенок, Раймон обречен был бы до конца дней сомневаться в своем отцовстве.
Но перед тем, как уйти, он позаботится о тех, кто ему служит. Отправит, наконец, в путь, Реми с Иви, а для пущей надежности еще и с Жоффруа. Отправит большую часть тех, кто ютится сейчас в пещерах, в Конфлан, небольшими группами, чтоб не бросались в глаза. Хотя… столько людей и груза не спрятать, уж лучше пусть едут вместе. Плохо то, что выставить такому обозу охрану людей не хватит — слишком многие полегли в Гельоне.
Прибыл гонец от Пейрана. «Отходите к Конфлану. Распылять силы нет смысла», — говорилось в коротком послании. Краткость слов брата Раймона не удивила — в унизительном утешении он не нуждался, упрекать же его Пейран не видел пользы.
Иви почувствовала себя плохо с самого утра, а после завтрака, сходив в отхожее место, поняла, что пришли крови. Она знала наперед, что так будет. Боялась, старалась не думать, не надеяться и все же… Ведь знала — не будет у нее дитя ни от мужа, ни от графа де Ге. Таких как она называют пустоцветом.
Никому ничего не сказав, Иви выбралась из прокопченного мрака в пещеру поодаль, куда проникал через трещину солнечный свет, и там, усевшись на камень и сжавшись в комочек, выплакала свою боль. Выплакала, по обыкновению, тихо, беззвучно, молчаливыми слезами утишая острый, режущий ком в горле и тянущую пустоту своего бесплодного чрева.
Возможно, такова цена за то, что Раймон остался в живых. Возможно, поэтому Господь избавил от Иви Гастона. Возможно, права н-Ано, и нечего делать невинной младенческой душе в этом царстве сатаны. В любом случае, таков ее удел, и не реветь, а смириться остается. А то — ишь — понадеялась она тут.
Иви ладонями протерла почти успевшие высохнуть щеки и опухшие глаза. Пора идти, повязки графа сами себя не постирают. Да и хватились ее уже, поди.
Первая группа укрывшихся в пещерах отбыла в Конфлан, за ней вторая. Раймону пришлось долго и безрезультатно уговаривать кормилицу уехать с ними. Ано слишком хорошо его знала, чтобы не почуять неладное.
— Я уеду в том же обозе, в котором поедешь ты, — заявила кормилица. — Как соберешься — предупреди. И не отсылай девочку. Куда ей теперь без тебя?
Последние слова Раймон не совсем понял, хотя и догадался, что речь об Иви. Об Иви, которая, как он вдруг осознал, последние дни словно пряталась и избегала оставаться с ним рядом.
Он нашел ее взглядом в углу большой пещеры, который просматривался с его ложа. Первое время, сменив повязки на ранах, Иви оставалась с ним, сидела на самодельной приступке из камня, покрытого конской попоной, терпеливо и молча следя, чтобы он не повредил их, так же терпеливо кормила его, морщинкой сожаления меж темных бровей провожая испорченную им еду и расколоченную посуду. Раймон сам прогнал ее и Жоффруа. Точнее, прогонял много раз, но в конце концов добился своего — Иви теперь после перевязки сразу уходила.
И сейчас, глядя на нее, что-то тихо обсуждающую с Флор, наклонив голову, Раймон вдруг вспомнил, как поймал Иви сбегающей по лестнице донжона накануне штурма. Искренность поступков, продиктованных порывами сердца, и то, как она потом смущалась, словно сделала что-то стыдное, умиляли его, рождая в душе теплоту благодарности за эту живительную после лживости Аликс искренность, вызывая желание притянуть к себе, объять собой, словно коконом, защитить от тех, кто приучил ее испуганно втягивать голову в плечи.
От разглядывания Иви его оторвал Реми, закрывший собой проход в соседнюю пещеру. Трубадур, однако, успел поймать, куда направлен взгляд Раймона, и хотя ничего не сказал, Раймону почудилась какая-то внутренняя довольная ухмылка в его взгляде.
— Я тогда велел тебе увести ее, а не ввязываться в битву, — проворчал де Ге, припомнив, за что собирался отчитать Реми в прошлый раз.
— Видишь ли, она разбила мне нос, дала по бубенчикам коленом и собиралась спасать тебя сама, — без тени раскаяния или смущения сообщил трубадур. — Так что, я бы посоветовал тебе, в следующий раз, принимая решение о ее судьбе, учитывать и ее мнение.
— Нашелся тут советчик, — смутившись, буркнул Раймон. То, что кормилица и Реми, оба вдруг начали давать ему советы, как поступить с Иви, раздражало и злило, поднимая в глубине души смутное ощущение вины и неловкости за то, что сам он многого не доглядел.
Трубадур пожал плечами и, пройдя поглубже в пещеру Раймона, уселся прямо на пол, привалившись к стене. Лютни при нем не было, и пения Раймон не слышал ни разу в пещерах — франки были слишком близко, чтобы подавать им столь явный сигнал о своем местонахождении.
Наступившая вблизи тишина дала де Ге возможность услышать звуки в других пещерах. Монотонный стук ступы в чьих-то руках, позвякивание, голоса. Раймон прислушался, пытаясь понять — каково общее настроение, звучащее в этих голосах, но единственное, что уловил — обыденность. Точно такие же звуки раздавались в замке в любой обычный день, а тут разве что, пещерное эхо делало их более гулкими.
— Мне кажется, стоит пойти на переговоры, — нарушил эту обманчивую обыденность Реми, и Раймон приподнялся от неожиданности. Не столько из-за внезапности прозвучавших слов, сколько из-за их смысла.
— Но ты же сам говорил, что там наверняка западня.
— Говорил, — согласился Реми. — Сегодня ночью я прошел по потайному ходу до донжона. И даже прогулялся по замку. Засады не было. К тому же, Вуазен и Амори покинули Гельон этим утром. Мне кажется, это означает, что с тобой хотят поговорить.
— С чего бы вдруг? — скривился Раймон.
— Возможно, Аликс хочет знать точно, жив ты или мертв.
— Ха… или точно овдоветь, чтобы снова выйти замуж, — зло сверкнул глазами Раймон. — А для этого хорошо бы предъявить тело.
— Так ты не пойдешь? — уточнил Реми.
— Пойду, — буркнул Раймон. — Еще как пойду.
— Я с тобой.
— Еще чего…
— Если это все же западня, я…
— Не смеши меня. Если это ловушка, мы всего лишь оба сдохнем.
— Сдохнем, так сдохнем, — легкомысленно усмехнулся трубадур.
— Говорить со своей женой я пойду один. А ты останешься тут за главного.
Судя по тому, как посмотрел на него Реми, каждый из них остался при своем мнении. Убеждать и спорить Раймон не стал, про себя твердо решив, что Реми пойти с собой не позволит.
Странно, но после этого разговора Раймона отпустило, чувство горечи ушло. Да, он проиграл, да, лишился Гельона, земель, чести. А совсем скоро, к тому же лишится жены и жизни. Но именно предстоящие две потери добавляли ему оптимизма. Аликс умрет от его руки — наконец-то. Выполненный долг и смерть в бою избавят от позора. Тратить оставшееся время на страданья и нытье — полнейшая глупость, тем более, когда рядом до сих пор есть Иви.
Он объявил всем о том, что отправится в Гельон, и предупредил: до того как они доберутся до Конфлана, подчиняться все должны Реми как ему самому. Сам Раймон, кстати, обещал присоединиться к ним в Конфлане. «Если выживет» — недосказанным повисло в воздухе. Оспаривать его решение, впрочем, никто не решился, даже кормилица. На лицах большинства тех, кто еще оставался в пещерах, он прочел облегчение от того, что теперь прояснилось, что им делать.
Повязки сегодня с Раймона сняла кормилица. Иви лишь молча помогала Ано, держа миску с водой и подавая той необходимое. Накладывать новую повязку не было необходимости — раны закрылись и подживали вполне хорошо. Раймон приказал Жоффруа помочь ему одеться впервые за время, что прошло после битвы. От кольчуги пока пришлось отказаться, а в остальном Раймон был уверен, что уже достаточно окреп для осуществления своей мести.
Хотелось на воздух, на свет. Душная темнота пещер надоела ему смертельно. Поэтому де Ге взял Иви за руку и, бросив короткое «идем», потянул за собой. Она пошла, последовала за ним молча, не поднимая головы. Они шли долго, карабкались вверх, в пещеры повыше, пока, наконец, не поднялись достаточно высоко, в пещеру, одной стеной которой служил вид на Пиренеи.
Высота, ветер, солнечный свет. После перерыва они ошеломили, заставив на мгновенье зажмуриться и глубоко вздохнуть. Тут же Раймон почувствовал, как Иви осторожно вытянула из его руки свою. Этот робкий, детский жест и то, как она потом отвела руку назад, словно боялась, что он снова ее схватит, вызвали в Раймоне все ту же щемящую потребность защитить, обнять. Он смотрел на Иви, прячущую глаза, опустившую взгляд вниз. В пальцах зудело от желания поднять ее подбородок, заставить взглянуть на него. Но вместо этого Раймон остался стоять в ожидании. Ему хотелось, чтобы она посмотрела на него сама, было интересно, что она станет делать без указаний и принуждения.
И она посмотрела. Подняла, наконец, на него глаза, синие, красивые, взволнованные. Раймон давно не видел ее так близко в дневном свете. По правде сказать, вообще редко видел днем, все больше вечером и по ночам. А днем она, оказывается, другая. Более нежная и в то же время решительная. Но смотрит все равно со страхом. Только в этот раз так, словно боится не его, а за него.
— Ты вернулась. — «Дважды» подумалось, но вслух Раймон добавил вопрос: — Почему?
Она опустила глаза. Он уже готов был услышать ответ от нее такой, с привычно опущенными глазами и закушенной губой, но Иви подняла голову, отвечая:
— Испугалась.
Трусов он всегда презирал, только Иви сейчас не получалось и не хотелось презирать. У забитых, страшащихся всего по жизни людей, очень сильный страх становится храбростью. Наверное, он мог бы понять это раньше, но понял именно сейчас. Храбрость рождается из «нечего терять» или из страха потерять слишком много.
— Зачем нужно идти в замок? — раздался тихий, неуверенный в своем праве на вопрос голос Иви.
— Это мой долг. Его нужно исполнить.
Она ничего не ответила, видимо, понимая, что ему неприятны будут и не нужны ее уговоры.
Он расстегнул бляшку плаща и кинул его на землю. Они раздевали друг друга не слишком поспешно и не слишком медленно, с горько-сладким осознанием того, что, быть может, и вполне вероятно, это, действительно, в последний раз. Расшнуровав завязку платья, он спустил его с плеча Иви и, наклонившись, поцеловал обнажившийся островок кожи. Его большая ладонь легла на казавшуюся хрупкой рядом с ней шею, кончики пальцев погрузились в волосы Иви. Не отрывая рук от завязки мужской рубахи, она чуть повернула голову, щекой погладив его ладонь и губами легким поцелуем коснувшись основания большого пальца.
Развязав ворот рубахи, Иви осторожно расстегнула пояс. Осторожно-нежными, обнимающими жестами, памятуя о ранениях и стараясь не потревожить их, она сняла с него рубаху. Он застыл, не шевелясь, глазами следя за ее движениями, склоненной головой, полуобнаженными сползшим платьем плечами и грудью. Жар этого взгляда отзывался пульсацией крови внутри нее.
Все так же, не поднимая головы, она занялась завязкой его штанов. Почему-то она была больше чем уверена, что в эту минуту он улыбается. Сейчас их движения и поступки казались Иви очень естественными, правильными, словно они были давно женатой супружеской парой.
Она, наконец, подняла голову. Он поймал ее движение губами, безошибочно нашедшими ее губы. Она приоткрыла рот, отвечая, и обняла его за талию. Иви неожиданно поняла, что в любви не важны неопытность или неумение, значение имеет лишь желание, потребность доставить удовольствие любимому человеку. Пальцами и ладонями она гладила его спину, оторвавшись от его губ, целовала основание шеи, ключицы, чувствовала, как мужские пальцы требовательно тянут вниз платье.
На мгновение, он отстранил ее руки от себя, чтобы дать соскользнуть рукавам, и платье овалом складок ткани легло вокруг ее ног. Иви переступила через него, шагнув к Раймону. Его большие руки повернули ее и принялись распутывать закрученную на затылке косу. Получалось не очень ловко, иногда он больно тянул Иви за волосы, но она лишь улыбалась в ответ, помогая ему своими привычными пальцами.
Черные распущенные пряди, наконец, рассыпались по спине и плечам. Он зарылся в них лицом, прикасаясь губами и вдыхая запах. Пальцы, нежно перебирая, сдвинули тяжелую пушистую массу на грудь Иви, и, наклонившись, он проложил губами дорожку поцелуев вдоль каждого позвонка на ее шее. На последнем, самом выпуклом, губы замерли, и кожи Иви коснулся влажный горячий кончик языка, заставив ее вздрогнуть. В следующее мгновение она почувствовала, как его зубы слегка прикусили кожу над ключицей, там, где основание шеи переходит в плечо. Дрожь наслаждения волной прокатилась по ее телу. Господи, почему с ним это всегда так сладко?
Иви застыла, закрыв глаза и откинув назад голову, позволяя мурашкам наслаждения гулять по своей коже, пока его губы, зубы, язык ласкали ее шею и плечо. Потом, повернувшись одним гибким движением, она обхватила ладонями его голову. Пальчиками Иви нежно провела по щекам со слегка пробившейся за день щетиной и поцеловала уголок рта, скрадывая горечь, затаившуюся там. Мелкими и частыми, как взволнованное дыхание поцелуями Иви расцеловала его рот, впервые позволяя себе то, чего давно хотелось душе и телу.
Де Ге потянул ее вниз, на их расстеленный на земле плащ.
— Ты сверху? — спросил он, и Иви согласно кивнула, вспомнив о его ранах и их первом разе.
Без всякого стеснения она уселась на его бедра, чуть выше, чем требовалось для соития. Сегодня ей хотелось отдать ему не только свое тело, но и ласку, и, видимо, Раймон это понял, расслабленно раскинувшись на их импровизированной постели. Иви склонилась над ним, окутав черной нежной завесой волос. Эта завеса сделала ее бесшабашно смелой, окончательно вытеснив из сознания весь остальной мир. Она целовала каждую черточку его лица, приникала то долгими и глубокими, то короткими и игривыми поцелуями к его губам, шепча в промежутках все те бессвязные фразы, что рвались из сердца:
— Люблю тебя… так люблю… нельзя… но уже поздно… люблю… Тебе хорошо, милый?.. Правда, хорошо?.. Я хочу, чтоб хорошо… только не очень умею…
Она нашла бьющуюся на шее жилку и наслаждалась этим биением под своими губами, как несомненным, бесспорнейшим доказательством жизни, покрыла поцелуями волевой подбородок, поцеловала туда, где никто не целует, где подбородок переходит в шею, и услышала долгий прерывистый вздох наслаждения, эхом удовольствия отозвавшийся в ней самой.
Иви спустилась ниже, осыпая поцелуями твердые плиты мышц на груди и осторожно огибая края заживающих ран. Вспомнив, что он творил с ее грудью, она нашла сосок и поцеловала, повторяя его движения. Де Ге, вздрогнув, изумленно втянул воздух в себя, а испуганная Иви замерла.
— Не нужно было этого делать? Тебе больно?
Раймон, приподнявшись на локтях, смотрел на нее, не зная, чего больше в том клубке эмоций, что он сейчас чувствует: возбуждения, удовольствия, подспудной печали от сознания того, что это ее смущенное лицо, с залитыми краской щеками будет с ним отныне и навсегда, до самого последнего мгновения, когда глаза закроются, и образ отпечатается на внутренней стороне век, счастья, которое вопреки всему поднималось в нем приливной морской волной, или желания запечатлеть эту секунду в мозгу как можно полнее, чтобы она длилась и длилась, и он мог бесконечно созерцать это прекрасное тело, красивую полную грудь, синие влажно-вопросительные глаза, яркий румянец и полночные волны волос.
— Так делают только блудницы? — покраснев еще сильнее, тихо предположила Иви, озадаченная его пристальным взглядом и молчанием.
Этого Раймон уже не выдержал. Со стоном он откинулся назад, и Иви почувствовала, как его тело под ней содрогается от смеха.
— Дурочка, — прошептал он, любовно притянув ее голову к своей груди.
Ему хватило нескольких мгновений, чтобы, отсмеявшись, снова с острой, пронзительной силой хотеть ее. Пальцы провели линию вдоль позвоночника, скользнули по ложбинке меж двух спелых половинок вниз, к гостеприимно приоткрывшейся влажной теплоте. Ощутив, как входят в нее его пальцы, Иви издала глубокий гортанный звук, низкий и призывный, последние вибрации которого утонули в поцелуе. Он не хотел причинять ей боли, поэтому лишь убедившись, что она готова его принять, помог Иви переместиться ниже и опустится на него.
Его руки стали надежной опорой, поддерживающей Иви в ее движении — она поднималась и опускалась, опираясь на их соединенные ладони и переплетенные пальцы. Они смотрели друг другу в глаза, и в ее взгляде не было больше стыдливого смущения, а в его — всегдашней добродушной насмешки. Они были сообщниками, соучастниками древнейшей тайны мира, не имеющей ни названия, ни разгадки и не нуждающейся в словах, единым целым, преодолевшим на мгновения телесную разъединенность.
После Раймон усадил Иви к себе на колени, и оба надолго затихли. Иви прижалась виском к его ключице, чувствуя, как истекает их время, борясь с подкатившей тоской неумолимо приближающегося расставания.
— Я буду плакать потом, когда ты уйдешь, — прошептала она, безуспешно пытаясь сдержать слезы.
Он ничего не ответил, лишь кошачьей лаской потерся подбородком о волосы Иви. Прозрачная капля скатилась с ее щеки, на долю мгновения повисла в воздухе и потекла по мужской груди, огибая темные волоски. Раймон приподнял лицо Иви и, вглядевшись в темно-синие от слез озера глаз, тихо сказал:
— Господи, женщина, как ты прекрасна, когда плачешь.
Иви благодарно улыбнулась ему сквозь слезы.
— И вся моя жизнь в тебе, когда ты так улыбаешься…
Улыбка Иви тихо погасла.
— Я солгала о ребенке в моем чреве. Бог не дал мне способности продолжить род, — призналась Иви на одном дыхании.
— В тебе слишком много нежности и любви, чтобы это было правдой, — просто и уверенно ответил он, и слезы закапали из глаз Иви часто-часто, наперегонки сбегая по щекам. — Если Бог кому чего и не дал, так это твоему мужу способности доставить удовольствие женщине, — добавил Раймон уже совсем другим, насмешливым тоном.
— Не говори так, — отчаянно, словно он сказал что-то кощунственное, замотала головой Иви.
— Но это правда. Судя по тому, какой ты попала в мои руки, он понимает в любви меньше, чем я в землепашестве, — рассмеялся в ответ де Ге.
— Не говори так, накликаешь беду, — суеверно повторила Иви, пальчиками закрывая ему рот.
Однако Раймон твердо решил, что слез, сожалений и страхов довольно.
— Хорошо, не буду говорить. Я покажу, — пообещал он, уворачиваясь от пальцев Иви для того, чтобы проложить дорожку поцелуев на ее шее.
* Консоламентум (утешение) - обряд, проводимый альбигойскими еретиками над умирающим (или просто просветленным) человеком. Обычно проводился кем-то из совершенных, но, если никого из совершенных рядом не было, эту функцию мог взять на себя один из верующих.