Максим, он - же Макс, насчёт своего будущего сильно не заморачивался - закончу школу, а по осени в Армию. Отдать Родине положенные два года решил железно. Во - первых, пройти школу жизни, таковой её считают служивые и которая пацана делает настоящим мужчиной. Во - вторых, не стыдно будет перед девчонками - все знают, как те шарахаются от отмазывающихся, словно от прокажённых. Ну и в третьих, ни как не мог определиться со своей будущей профессией - той, чтоб на всю жизнь.
Девушки тоже не было. Нет, конечно ему многие нравились, как и он... Бывало и пострадает в жилетку малость, но опять, чтобы так - раз и навсегда - увы...
... Выпускной прошёл здорово. В это, свою лепту внесла бормотуха выпитая в тени развесистой акации. Затем танцы - манцы... Слезливые и клятвенные обещания в вечной любви, верности и памяти.
Конечно, всё это говорилось искренне и от души. Но, уже завтрашний водоворот грядущего бытия, подхватывал нестойкое и хлипкое жизненное судёнышко и уносил в просторный и такой интересный океан, уже взрослых событий и мечтаний, заставляя напрочь забыть недавнее, детское прошлое.
Макс, не долго думая, несколько месяцев перекантовался на перевалочной базе - грузчиком - о чём нимало не жалел, а наоборот. Молодое, жаждущее нагрузок тело налилось непривычной силой и упругостью. Идя вечерами домой, сильно и весомо ступал ногами, с удовлетворённым чувством человека, сделавшего своё дело честно и добротно. Отменный аппетит, ещё больше усугубил изменения Макса на весах взрослости...
- Э-э-э-э... Да с такими данными, парниша, по тебе, горючими слезами плачет наш доблестный флот!... - весело резюмировал улыбчивый капитан, шутливо постучав по гулкой, широкой груди.
- Во Владивосток полетишь - слышал небось про такой град, напрочь просоленный океанскими ветрами?...
Максим согласно кивнул. Во флот, так во флот... Тем более, в детстве грезил избороздить все лучезарные моря и и океаны. Выходило так, что одна детская мечта реально сбывалась, наполняя юную душу восторгом и уверенностью в завтрашнем дне, а то, что служить придётся поболее, так какая разница - годом больше, годом меньше.
Капитан не обманул и добрая сотня таких - же призывников вольготно расположилась в воздушном лайнере. Честно говоря, Макс поначалу струхнул, как ни как первое воздушное путешествие. Затем, надолго прильнув к иллюминатору, всеми фибрами души впитывал красоты прекрасного мира с высоты, куда выше птичьего полёта.
После короткой посадки и дозаправки в Красноярске, воздушное судно уверенно взяло курс в сторону неизвестного Владика...
Устав от навалившихся событий, впечатлений и переживаний, по - детски посапывая, Максим прикорнул праведным сном. Как вдруг...
Ох, уж это вдруг, почему - то всегда приходит неожиданно и совершенно не вовремя...
Он резко открыл глаза. Самолёт трясло, словно грузовой автомобиль, резво скачущий с кочки на кочку. Сон - как корова языком слизала... В салоне набитом людьми, начиналась паника.
Лайнер, резко клюнув вниз, взвывая всеми двигателями, стремительно ворвался в облака, за которыми простирался безбрежный океан тайги...
Кричали все. Макс изо всех сил вжался в кресло, пытаясь раствориться в нём, ища хлипкое убежище. Затем, поддаваясь общему порыву, дико подвывая, уподобляясь надрывающимуся мотору, что - то кричал, совершенно не заботясь о голосовых связках.
Затем, взглядом споткнулся об худощавого паренька, который зажав нечто в руке, скорей всего крестик, завороженно вперев в Макса округлые глаза, окаменело шептал.
Вновь сроднившись с креслом, Максим загипнотизировано следил за губами соседа. Тот молился...
Последнее, что он помнил - ужасающий рёв двигателей, густо замешенный на крике обезумевших пассажиров, короткий треск, подобный хрусту ломающихся костей и всепоглощающий мрак...
... - Не повезло!... Эх, не повезло тебе, парняга!... Хотя, как сказать?...
Уже добрый час, Евсей пытался вызволить из плена покорёженного кресла молодого человека, буквально свалившегося с неба.
Потроша скудный улов из мордушки, он издали услышал, а затем и увидел, что высоко в небе творится нечто неладное. Истошно воя,
там, на части разваливался пассажирский самолёт. Таких больших, он не видел никогда. Такой беды тоже, хотя на фронте повидал всякого. Обречённо проводив глазами исчезнувший за верхушками елей самолёт, Евсей услышал громкий треск ломающихся ветвей, затем сминая кусты пологого берега, выкатилось нечто непонятное - буквально к ногам. Сжимая ружьишко, он осторожно склонился. В напрочь искорёженном кресле, был человек - вернее его жалкое подобие, более напоминающее кровавое месиво.
Из рваной раны на лбу, которая жадно вспоров лицо, нервными толчками фонтанировала кровь.
- Значит жив, мил - человек!
На Евсея волной нашла всепоглощающая активность. Так с ним было всегда, особенно в минуты опасности и беды. Все движения становились обдуманно чёткими и уверенными.
Вот и сейчас, не мешкая ни секунды, он споро располосовал свою рубаху и нижнее бельё. Туго перевязал кровоточащие раны. Затем изрядно попыхтев, освободил от ремней и изодранной в клочья, обшивки кресла.
На неподвижно лежащем парне, казалось не было живого места и целой косточки. Спасло раненого то, что случай не позволил ему расстаться с креслом. Затем, вековые лапы ели, подобно ласковым рукам, как могли, постарались самортизировать "небесный подарок". А кустистый склон берега, бережно вынес его к самой воде.
Как не крути, но некие фронтовые навыки в очередной раз сослужили добрую службу. Раны перевязал умеючи, а множественные переломы не были открытыми - повезло, хоть в этом. Ветки и сучья, хоть помогли парню, но тем не менее доставили немало - хлопот, превратив открытые участки кожи в настоящий дуршлаг, но они все, были пустяком по сравнению с раной на лице.
Изрядно повозившись, он наложил довольно качественную шину на левую руку, ну и как горькой насмешкой, был перелом правой ноги - ключица и рёбра были не в счёт.
Сварганив удобную волокушу, он с горем пополам дотащил раненого до своей берлоги - что не говори, возраст был далеко не пионерский. Но в свои семьдесят с приличным гаком, чувствовал себя вполне сносно.
Жил в своей невзрачной, но добротной избушке давно - счёт потерял. А предыстория добровольной ссылки, была проста и словно писана под копирку, ох как многих, попавших под метлу всенародной опалы...
До войны, Евсей, как и все, строил светлое будущее. На фронт попал одним из первых. Воевал честно. Но однажды, шибко раненый, по беспамятству попал в плен. Бежал. Но позорное клеймо накрепко прилипло, поганя всё прошлое. Снова воевал, пытаясь отмыться.
После Победы, власть по новыми силами стала ворошить недалёкое прошлое и шибко не цацкалось - вновь загремел в лагеря, теперь свои, явно с не черноморским климатом. Отсидел от звонка, до звонка. Но в людях и власти вчистую разочаровался и давно созревшее решение уйти от людей - реализовал.
Ушёл далеко. Срубил не мудрёную избу. Промышлял охотой и рыбалкой. Болезни щадили, обходя стороной. Постепенно с одиночеством свыкся и даже не помышлял вернуться в мир. Более того, стал бояться его.
Так прошло без малого сорок лет в относительном душевном равновесии и без особых приключений - хотя бывало всякое, но это другая история.
Единственное, что огорчало Евсея - понимание того, что некому будет его похоронить - по - людски. Видимо не оправдал своего возвышенного имени, что означало "Благочестивый". Но, казалось Бог внял долгим, Евсеевским молитвам, решив помочь столь странным способом...
Всё своё время и умение, Евсей кинул на то, чтобы выпестовать болящего. Чего только он не делал, и какие мази не втирал в израненное тело. Но всё - же, лучшим лекарем оказалась молодость и недюжинное здоровье парня.
Недели через две, бедолага открыл глаза. Голубые, цвета соседнего озера, были ещё мутные.
Непонимающе и долго, осматривал он мрачное жилище и бородатого, до самых глаз, престарелого незнакомца. Вдруг на лицо Максима набежала тень, покрыв слезливой поволокой глаза. Губы мелко и часто задрожали - трагедия страшным катком прокатилась по неокрепшей памяти.
- Где-е-е я?... Что со мной?...
Голос был хриплым и надтреснутым, как из старого граммофона.
Евсей не на шутку перетрухал за парня, быстро подсел ближе, ласково положил ладонь на голову:
- Не переживай милок... Самое худшее позади... А это..., до свадьбы заживёт...
- Так ведь у меня никого нет... - попытался улыбнуться больной.
- А я что говорю... Будут, не переживай... За такого орла, любая пойдёт - подыграл старик.
С этого момента, выздоровление пошло, если не семимильными шагами, то довольно споро.
Как не торопила молодость выздоровление, но почти всю зиму, Максиму пришлось проваляться на жёстком лежаке. На лечение Евсей пустил всё, от трав всегда сушёных в избытке, свежей хвои, живицы, которых было вдоволь.
Познакомившись с пареньком и услышав историю с прерванным полётом, Евсей в тысячный раз воздал хвалу Богу. Столь фантастическое спасение, никак не укладывалось в голове, да и мыслимо - ли произошедшее. На обезображенное лицо парня не обращал, ровно никого внимания, главное жив человек.
По весне, неуклюже ковыляя, Макс стал выползать из затхлой сторожки. Жадно трепеща ноздрями, с упоением впитывал неведомые запахи просыпающегося леса. Дышал до головокружения. Чувствовал - вместе с природой просыпается и его полинявшее здоровье.
Теперь Макс, старался обслужить себя сам, да и по мере возможности, помогал старику. Как - то изнывая от жажды, он добрёл до бочки с питьевой водой и совсем было зачерпнул, но неожиданно вздрогнул - из неё, на него смотрел заросший человек с чудовищным шрамом на лице.
Безобразный шрам родившись в волосах, часто петляя там, резко выныривал взлохматив высокий, некогда красивый лоб. Грубо разорвав красивую дугу брови, так же нежалеючи резанул по веку, обрамлённому длинными, пушистыми ресницами - зажив которое, слегка вывернулось и недоуменным, но неприятным треугольником, взлетело к верху. Пощадив глаз, шрам истово прошёлся по щеке, оставляя широкий, фиолетовый след, по ходу располосовав крыло носа и верхнюю губу, полностью повторяя историю с веком, только в более значительных масштабах. Оскалив передние зубы, ненасытный шрам навсегда оставил, словно насмехаясь, адскую ухмылку.
Макс провёл рукой лицу - тот дико передразнил. Чтобы не упасть, Максим изо всех сил, до хруста пальцев, вцепился в края бочки. Его пронзила страшная догадка, что этот кривляющиеся уродец, ни кто - то иной, а он...
- Отец!... - Максим захлёбываясь сковавшими горло и грудь - рыданиями, громадным усилием выдавил из себя, - Отец, как мне теперь таким жить?!... Ка-а-ак?!... Ведь... А ты, ещё о невестах сказываешь!... Э-э-эх!...
Хоть и готовил дед себя к такому разговору, но произошло это, как всегда неожиданно. Чертыхаясь, он долго хлопал себя по коленям, не ведая с чего начать. Затем с трудом усадил рыдающего во весь голос парня, порывисто гладя его по голове, плечам и спине...
- Ишь, нашёл из - за чего горевать!... Главное, сынок жив! Из какой ведь передряги, живым выкарабкался - уму непостижимо! Видно у Бога на тебя свои планы, как кстати и у меня...
Евсей внимательно посмотрел на Макса и заговорил чуток тише и проникновенней:
- А с красоты, милок, воды не пить - особливо с мужской. Ведь нам - мужикам, она, как мёртвому припарка. Мой старшина, на фронте, говаривал: - Она красота - то, по фиг. Нужно чуточку, ну самую малость, быть краше обезьяны и довольно... А шрамы? Так они, нашего брата только украшают!
Здесь Евсей позволил себе слегка хохотнуть.
- А насчёт девиц, не переживай... Любят ведь не за красоту, а душу. Коль и отвернётся некая - радуйся, что Бог миловал... Ну а если полюбит душе желанная отрада - держи и храни её, пуще ока. Всё образуется - помяни моё слово...
... Медленно, словно заледенелое озеро, оттаивал Максим. Зато былая силушка возвращалась с избытком. Она, как - будто чудным образом уходила из Евсея, находя новое пристанище. Старик, явно что - то чувствуя, торопливо избавлялся от ненужной теперь обузы.
- Знаешь Максимушка, если что, то похоронишь меня, во-о-он на том пригорке, что на берегу - под старой елью. Шибко местечко мне любо. Я - по молодости, отсель смотрел на мир - особливо по вечерам. Чуден и силён он в своей красоте! Только нужно уметь рассмотреть её... А чтобы увидеть, надобно иногда в верх, на небо смотреть, да и Бога поминать почаще... Конечно не понимаешь этого пока, в силу молодости... Хотя, то что свалилось на тебя, хватит на добрый десяток...
- Нет - нет, касатик, не перебивай меня - ведаю что говорю...
Старик жестом пресёк попытки Макса вступить в спор.
- Так вот... В сарайчике - дальнем углу, найдёшь домовину... Пошто так удивлённо смотришь?... Ну гроб, по нынешнему - рядом крест. Давно я их сварганил, пока в силе был.
Евсей тихо вздохнул.
- Да не переживай сильно, до лета протянем, как нибудь... Я потом объясню, как кротчайшим путём выйти к людям. Но и этот путь не близкий, так что, набирайся сил.
Старик пытливо всмотрелся в парня, словно оценивая парня, нет не новые испытания, а нечто другое.
- Да, сынок... Я ведь попервости и неуёмному любопытству, облазил эти места, ну и надыбал немного золотишка - возьмёшь с собой. Может пустишь в доброе дело - тебе решать...
Максим взгляда не отвёл...
- Хорошо отец, сделаю как скажешь...
...Удивительные люди были в прошлом - сказал - сделал. То - же было и с дедом Евсеем - летом его не стало. Сделал Макс всё, о чём просил старый. Малость всплакнул у последнего пристанища Евсея. Ещё раз взглянул на красоты жемчужного озера. Надёжно закрыл и подпёр дверь гостеприимного пристанища. Напоследок долго сидел на охапистом чурбаке - когда ещё он, Макс, будет здесь, да и будет - ли?...
Евсеевский гак, обернулся доброй сотней к двумстам обещанным километров - видимо таков был гак старика.
Дальнейшая тягомотина с возвращением понятна всем, кто сталкивался с нашей бюрократической машиной. Но и она, хоть и ужасно медленно, но провернулась и Максим вновь на перроне своего городишки. Ему сопутствовала союзница ночь - Макс никак не хотел встретить знакомых, даже случайных.
Но быть узнанным ему не грозило. Выщербленное шрамами лицо, короткая бородёнка, пытавшаяся скрыть увечье, и лёгкая хромота, делали его совершенно неузнаваемым.
Вот и последний, такой милый душе переулок, знакомый до последнего камушка - ямки, залит серебром урезанной краюхи луны.
Но почему, доселе стремительные ноги, вдруг стали, до предательской дрожи, слабыми и ватными? Почему так учащённо, загнанной птахой в клетке - забилось сердце? Почему гложевшее ожидание, цепкой хваткой, резко суша, сдавило податливое горло, а глаза наоборот, застило горячим туманом?...
На кухне, жёлтым пятном горел свет.
- Мама наверно не спит и чай не ведает обо мне? Хотя почему?... Наверняка справлялись в военкомате...
Стараясь не шуметь, легкой тенью, Макс скользнул возле Рекса, не забыв взлохматить собаке загривок. Умная овчарка ответила лаской, как - будто и не было длительной разлуки.
Мама сидела за столом, слегка притушив свет. Перед ней лежала толстенная книга. Изредка, она неспешно крестилась.
У Макса спёрло дыхание, да так, что безудержные слёзы, не ведая преград обильно мочили усы и бороду - только его мама могла так читать - ненароком поводя локоном волос по подбородку и губам - наискось...
Выждав, когда первая волна нежности отхлынет, Максим кончиками пальцев, совсем легонько, как ангелочек топает по душе босиком - постучал.
Мама напряжённо замерла. Медленно, словно боясь передумать, отложила книгу. Затем, в один миг распрямившись стальной пружиной, повернулась к тёмному окну. Всё её существо, каждая клеточка, натянутая, как струна - зазвенела, чувствуя, что её родная кровиночка - вернулась! Вернулась, после того, когда закрытый гроб опустили в сырую землю. Нет, не поверила она в гибель разъединого сыночки - ни кому. Ни словам больших начальников, ни бумагам, с красивыми, гербовыми печатями. Не верила даже тогда, когда комья земли, гулко застучали по крышке последнего, деревянного пристанища.. Не верила! С кем угодно, но только не с её...
Вихрем влетевший сын, крепко, и как никогда до этого - нежно, обнял тонкое тельце, скованное нежданным, и таким упоительным ликованием и счастья - маму. Они вновь, как много лет назад, слились в одно, единое целое... Ни сын, и тем более мама, не замечали ни уродливых шрамов, ни скоротечного времени, которое гулко отсчитывали их сердца...
На третий день, Максим пошёл на кладбище - один... На его могиле сиротливо стоял деревянный памятник с красной звездой. На месте таблички, белой, свежей раной, крича молчаливой болью, зияло неокрашенное пятно. И снова, как тогда, в самолёте, завороженно видел Макс не неокрашенное, рваное пятно, наскоро сработанного памятника, а нервно шепчущие молитвы, губы паренька. И неважно, кто лежит под ещё не просевшей землёй, может и тот, юный сосед, имя которого, он никогда не узнает - не важно!... Важно то, что он, Макс, с этого дня будет жить на всю катушку, за себя и не вернувшихся с вечного полёта ребят. Жить, не щадя себя, не теряя ни одной секунды божественного дара - жизни. Жизни, цену которой уже хорошо знал и которая, на диво так хрупка и скоротечна.
... На Евсеевское золото, Максим построил мемориал в честь погибшим ребятам. Остальные деньги отдал церкви, которая находилась в завершающей стадии строительства. На вопросы "Кто является спонсором?"... Максим отвечал односложно: "Благочестивый, православный раб Божий - Евсей"... Да и не сказывал старик своей родословной - "Евсей" и не более того...
Себе он не взял ни копейки. Дарованная Богом жизнь, с избытком перетягивала всё золото мира. Это он помнил, ценил и чтил, считая должником перед не дожившими сполна жизнь - парнями. Которые так и остались, навечно молодыми...