Я помню, как начал с ней этот нелепый роман. Знакомы до него мы были лет пятнадцать. Но, кроме бесцельного флирта, трёпа, ничего не происходило. Страшненькая она была. Худенькая, немного сутулившаяся, с узкими бедрами, с вытянутым вперед узким лицом. Добавляло непривлекательности обилие веснушек на лице и шее и очень язвительный характер. Обо всем и всех она имела свое, весьма критическое, мнение и не стеснялась выговаривать его вслух. Она любила эпатировать людей своими замечаниями в лицо, что тоже отталкивало от нее молодых людей и меня в том числе. Иногда я срывался и соревновался с ней в язвительности, иногда жалел её за неприглядность и угощал при встрече мороженым. Впрочем, не только жалость пробуждалась во мне к ней, а ещё какое-то, приятное мне самому, уважение, потому как жили в ней и светлые пятна. Одним из них была её любовь к отцу, известному руководителю, состоявшемуся в своем деле человеку, которого она боготворила. Другие мужчины в её душе не выдерживали с ним конкуренции. Замечательно в ней было еще то, что она всегда хорошо одевалась. Не броско, но всегда стильно, что помогало ей скрывать природные недостатки внешности. И она рисовала акварелью... Я не специалист в рисовании, но на взгляд обыкновенного человека, её рисунки были прекрасны. И мир, который она создавала там этими детскими красками по белому был удивительно цветным и красивым. В творчестве она была романтична, сентиментальна и чиста. В её акварелях летали ажурные бабочки, росли чудные растения и цветы, люди были красивы с благородными добрыми ликами, звери не агрессивны, а милы. В самом начале наших личных отношений она, по моей просьбе, играючи нарисовала цветными карандашами из её стильной сумочки несколько потрясающих набросков в мой блокнот. Сблизились мы с ней неожиданно для меня самого, после выезда весёлой туристической тусовки на солнечный, в красивых хвойных деревцах и цветах, остров, где возле большого костра читались стихи, пелись песни, и звездой события был её отец, вместе с молодой женой приехавший недавно из Швейцарии для встречи с любимой дочерью и старыми друзьями из туристического сообщества нашего города. Отделившись от толпы почитателей, внимавших более талантливому и успешному коллеге, с одним оригиналом я создал свой микрокружок из двоих бездельников. Полулежа на траве, мы с ним не спеша вели свои беседы, потом пели песни и читали стихи. Неожиданно к нам из кустов, скрывающих реку, со стороны берега, в плавках, мокрый вышел её начальственный родитель.
— Кто так чудесно поет?!
— Да я, немного занимаемся... Примерно такой разговор произошел у меня с ним. Я просто растерялся и не был готов к диалогу. Почувствовав мою растерянность, её отец сказал нам что-то дежурное, пристойное и отправился снова в круг своих друзей. У меня был тогда период застоя. Я почти не пел. Не писал новых песен. Был разочарован в своих способностях и в возможностях их реализации для людей. Как человек, внутренне упрямый, из чувства досады к себе и всему человечеству, я просто переключился на зарабатывание денег, причем в общении с людьми всегда представлялся гораздо более алчным, прагматичным, чем был на самом деле. Ей я тоже предстал в таком, придуманным мной облике. Я, видел, что она слышала наши песни на берегу. Потом был волейбол в круг, в котором мне было легко переигрывать других. И это был мой маленький и единственный успех в этом обществе. Несколько фраз, которыми мы обменялись в обратной поездке в город, были, не как обычно, обменом колкостями, а хорошим приветствием приятных друзей противоположного пола. Через пару дней мы встретились на квартире одного из наших городских журналистов, там уже, случайно или нет, нас посадили рядом, и мы с ней о чем-то болтали. В присутствии отца она была приятно возбуждена, не сыпала обычными приколами, и вот там я впервые почувствовал её неудовлетворенную женскую энергию. Или мне показалось, что почувствовал... Еще у меня возникла мысль зайти к ним в гости и наедине пообщаться с её отцом. Вдруг мне захотелось услышать его мнение, совет, который, как мне думалось, поможет мне в организации своего дела... Ведомый таким прозаическим желанием, я начал с ней болтать уже целенаправленно. Нехорошо изображать увлеченность, которой нет. Не задумываясь, я это сделал. Но, неожиданно для себя, увлекся общением. И — мы обменялись домашними телефонами. И я её пригласил в кинотеатр. И действие заспешило... Несколько прогулок по вечерним улочкам с первыми обнимашками, когда руками мужчина пробует выяснить, насколько далеко может пойти с ним в отношениях девушка; поход на зарубежную версию Евгения Онегина с бурными спорами о Лив Тейлор; мое восхищение ею как актрисой в этой роли и вообще красивой девушкой, и яростная, несправедливая критика со стороны моей визави к актерам и всему фильму. В тот тёплый вечер постепенно спор исчерпал себя. Мы остались каждый в своем мнении. Но темы сменились на более дружелюбные и спокойные. Тогда я снова ощутил в ней неудовлетворенную женскую ауру, а в себе —горячий толчок к ней... Плавно, шутками и намёками наш разговор перешел на интимную сферу, и когда мы шли по центральному мосту нашего города, до меня вдруг дошло, что с ней можно... Я, двигаясь с ней под руку, мягко, но прямо спросил об этом. И она сказала, что это уже моя забота сделать все, как надо. Примерно через неделю мы встретились у меня в квартире. Ничего не произошло, кроме пылких, откровенно интимных объятий и ласк топлесс. Прижимая её голую грудь к своей, купаясь в её чистом и сексуальном запахе, я, на самом деле, загорелся. Она отдалась мне молчаливо и обреченно. Я почувствовал эту обреченность и не стал её трогать. Мы созванивались еще неделю, потом договорились о встрече на остановке, чтобы сходить в кафе... И я перепутал время на час позже. Было морозно. И она, с трудом найдя уличный телефон-автомат, позвонила мне после получасового ожидания на холоде. Я был сам шокирован своей невнимательностью и её плачущим и возмущенным голосом в трубке. Крикнул ей, чтобы зашла в ближайший магазин погреться и побежал навстречу... Сознавшись честно, что перепутал, долго успокаивал и выслушивал её горькие слова. Потом согрел её горячим ужином в кафе. Затем мы пошли к ней, и мне захотелось сделать это с ней в её квартире, где не было тогда никого... А она, оберегая эту закрытую для людей творческую ойкумену, тянула меня оттуда ко мне, в мою квартиру. Мы вначале мягко спорили, я хотел остаться ночевать у нее, мне просто не хотелось топать по морозу, а она звала меня ко мне... Поняв, что она не уступит, уступил я. И вот мы в моём доме, без одежды... Но у нас так ничего толком и не получилось, слишком миниатюрная оказалось она. Мне и хотелось её и было жалко — противостояние этих двух начал лишало меня мужской силы. А еще нахлынула смута в душе, какие-то мутные разговоры после неудачи... Запомнилось её покрасневшее лицо, когда она, схватив простынь, скрывая ей свою наготу, побежала в ванную. Я угостил её чем-то сладким, мы пили чай, она хотела остаться со мной на ночь. Но во мне поднялась волна негодования за то, что она не согласилась оставить меня ночевать в своей квартире, и я сказал ей: «Нам пора одеваться». Это обидело её. Не слушая её возмущений, оделся сам, ей пришлось сделать то же самое. Проводив её до двери, обняв, долго не отпускал, пока она не успокоилась. Мы не должны были встречаться ещё раз. Я не любил её и поэтому был неправ. Она сердцем тянулась ко мне, пыталась найти во мне чувства к ней, а я, кроме обыкновенного мужского влечения, мужской нежности и самодовольства, ничего не мог ей дать. Однако, мы ещё встретились. Там же. И что я не смог сделать ранее, смог через пару дней. Когда все происходило, запомнилось, что она прислушивается к своим ощущениям, пытается понять, что я чувствую, она бережно обнимала меня в этот раз, прижимала к себе. После, одеваясь, она спросила, глядя мне в глаза: «Это что, любовь?!» И я потерялся... Уже и не помню, что со стыдом мямлил в ответ. Что-то про влюбленность и то, что жизнь сложнее, чем мы себе её вообразили... Вся наша близость длилось недолго, потому что не было основы. Не было любви, которая тогда просто не успела прийти к нам. Наверное, и она, всю жизнь любившая отца, доверявшая ему во всем и нашедшая во мне его суррогат, так и не научилась отличать, где мужская любовь у мужчины, а где пылает увлечение и желание. Мне даже в голову не приходит искать оправдания себе. Я вынес из всего этого стойкое убеждение в том, что я могу быть мерзавцем. Не столько в том, что хотел её и был с ней, а в том, что все это было при моем равнодушии к ней, как девушке с живой впечатлительной душой художника, искавшей любви со мной. А ещё мне было неуютно, тесно в тени её отца, которая всегда присутствовала в нашем с ней общении и которая стала постепенно раздражать меня. Все чаще я стал бороться с этой привязанностью в ней к её отцу, стал критиковать его, чаще несправедливо. Этого она уже стерпеть не смогла. И после нескольких близких тайных встреч наедине мы расстались. К лучшему! Встречаясь иногда на улицах столицы, простив друг другу то, что знаем только мы,— даже улыбаться стали в лицо. И, к счастью для меня, всё-таки есть мужчина, которого она любит, с кем счастлива. И это не я.