Исторический надрез
Часть I.
" Не подвигом
единым
Живы дураки!..."
(Циолковский)
Среди полей лысеющих ГадЫжских, где река ПонтИха (маленкий приток ПонтА) порогом Громовым на ширь всю перекрыта, точкою на карте Селезнёвских областей стояла старая деревня
ТОпкина-ХадЫж-ЗабАева.
Название тогда дано ей было, когда во времена монголо-ханского неуспокоя, местные братки КафгАня, ФУфел и СтолОбый (что кузнец), по-царски широко отметив с мужиковской дурью праздник "Отбуя;н", в колодце утопили местного мздоимца, ставленника Хана, АдыбЕз ЗабАева, с его охранным войском двадцати пяти голов, вооружённых полно. Тому причина, говорят, была: уж больно задирался Адыбез!
С охмелья следующим утром добрые братки уразумели, кое дело сотворили, медовухой наполнясь... Кафгане стало страшно. Фуфел покраснел, мечтая сразу за грибами по Сибири лет двенадцать походить. Столобый, в оборот, со смеху с печки увалился: барин был когда-то над Столобым… Ох, красивый, белочубый, лет с рожденья тридцати восьми, зато балбес. Лишь злой был безобразно, да кончания не знал всех видов наказания своих. И кузнец с похмелья как-то в гневе, от обиды, завязал узлом подковки на красивых барина руках, да цепкой крупной сбил их, дабы тот махаться хворостиною не смог*. После, в отпущения грехов, забросил на церковный крест его, где барин вымерз и отдал позиции жильца земного.
Когда ж Столобый понял, что кончину барину создал, медленно приставился к столбу и начал хохотать. В острогах наказанных отсидел он девять лет и возвратился в деревушку, в те времена названием ПотОцкая. Тогда ж с Кафганей и знаком он стал.
Кафганя же, спокойный деревенский мужичок, от деревенского главы был грамотой отмечен: талант имел – красиво засолить бочок-другой зелёных огурцов.
А Фуфел в прошлом был грибник, да как-то в день святого праздника попутал образцы, да несъедобными грибками потчевал священника БаслА и сам отведал. Басёл живой остался, только пронесло, а Фуфел растерял смекалку разом, да разрешенье во церкву ходить лишился до своей кончины...
Теперь братки и заседали, как кузнец Столобый приутих; не смехом же по всей отчизне разгонять монгол! Тем паче, что с утерей Адыбеза злые станут все они...
В минуту горестных мечтаний в дом вошёл ГрекАшка Ржавый до Столобого, помочь себе с колодца вытянуть ведро. Водицы думал он набрать, да где-то там за что-то зацепилось. Грекашка и не знал, что там враги! А после слов Кафгани в думу впал минут на двадцать; как монгол с отчизны разогнать, тем паче, озвереют не на шутку... как сию проблему порешить? А с той деревни был в столице только Ржавый раз, за чем и был зачислен в уровень культурных. И теперь братки о помощи его просили: разобрать случайно получившийся конфуз.
Грекашка думал долго.
Чуть боле трёх часов спокойно отсидели все, но Фуфела от страха затошнило. И тут Грекашка тихо прошептал, что де: "Пока мздаимца не пришли искать от хана страшные послы, его доставить надо раньше, да сдать с повинною кого-то, как убийцу. Под шумок тогда и Хану выдастся по морде дать, да загубить! Но коль получится, а Иначе пропасть придётся всем!"
Идею ту обдумав, Фуфел и Кафганя согласились. Кузнец же торопливо думал до утра, посля чего помочь Грекашке согласился тоже.
Таким же способом с ведром подняли Адыбеза, да на задний двор снесли, а чтоб собаки на еду не растащили, смазали мздаимца сургучом. Меж тем, обратно войско закидав, Кафганя принялся отвар
готовить, чтоб Адыбеза сохранить красивым, да по-полудню следущего дня в бочонок засолил
мздаимца.
Отмыв сургуч, он лил рассолом славным, лишь сетовав, что полная луна сейчас, и Адыбез получится без хрусту слишком мягкий. Лавровыми листами бочку закидал, поверх петрушки веточек двенадцать, да по рецепту перца с чесночком.
Когда рассольный аромат по огородам разбежался, всем сказал Кафганя, что для дороги он готов; в сохранности доставить Адыбеза. Столобому же роль досталась сдать себя убийцей Хану, а с ним коленопреклонённо Фуфел и придёт, как истинный поклонник хановских реформ (на деле ж для успешного через Сибирь отбега он служил). На том и порешили.
Ржавый кузнецу подмог подковки на руках связать, да узелки послабже сделали – для виду больше – да слегка цепочкою подбили их. Хотя и бутафория одна, а выглядит серьёзно. Тот час, для храбрости приняв по пару кружек медовухи, двинулись братки в дорогу от деревни на кривой Грекашкиной кобыле БЫлке. В сторону востока потащились в ханские харомы; с Адыбезом свежесоленным Кафганя на телеге, да Столобый, связанный с подковками надетыми лежал, как пойманный беглец. Фуфел бережно лицо своё "влюблённое до Хана" силился везти. Грекашка погонял кривую Былку.
Так уехали братки судьбу свою решить и русскую...
Плеская соль рассола драгоценного, то в лужу, в грязь, иль по песку под солнцем жарким медленно тащились сорок восемь дней герои наши на восток (придумал кто-то же такую длинную страну – Россию!) пока не впёрлись ночью в свет монгольского костра, где грелись на посту от Хана узкоочие бойцы. Здесь, до реки СкупЕйки вёрсты три осталось и село УдлУпино по правой стороне верстах в пяти...
На этом месте и сдались врагам Кафганя, Фуфел и Столобый, да Грекашка Ржавый вместе к ним. Сдалась и Былка.
Скрутив обоз и всех связав с кобылой вместе, монголы двинулись в пределы хановских земель, скорее дотащить с рассолом Адыбеза.
Таким вот образом прошло ещё шестнадцать долгих дней, хотя на лошади езды бы было сорок три часа; но повязали ей копыта, и пришлось тащить (настырный маленький народ и жёлтый).
В столице хановской орды КазАн-ЦенгЕ, едва на место встав, забрали, злые, Фуфела. И с места опостойного, тот час же дикие монголы к Хану увели его на страшный суд... Моментом тем Столобый делал вид, что спит, Грекашка нервно ногти грыз, Кафганя ж молча иногда потягивал рассол, черпнув его калошей старой, а Былка думала, откуда бы достать овса...
В молчании таком прошёл не час, не три, а целых шесть, когда же Фуфела, отбитого везде, куда рука монголов дотянулась, в телегу бросить принесли, кузнец издал-таки довольно грозный звук. Зачем, никто теперь не помнит, однако, с криком: "ЙошектЭм уйсАн унсА!" – монголы озверевшие, в мгновенье ока узкого, до Хана затащили всех: и бочку, и телегу, и старую кривую Былку. По ходу так же всем намяв бока и откусив у Адыбеза восемь пальцев, телеге поломали колесо (как страшен ВЕСЬ монгол, не знал до этих дней ни наш герой, ни старая Грекашкина кобыла).
В потемье ханского шатра царило страхом всё и кучками отрубленных голов. Братки немного приуныли. Лишь раздосаданный кузнец, едва увидев жёлтый профиль Ханского лица, по русской дури начал хохотать, чем Фуфела сначало ввёл в непонимание, потом в глубокий страх! Великий Хан же стал глубОко оскорблён!
Он тут же вытянул сикир-башка и с криком "КойзегЕр!" задумал страстно кинуться в атаку – порезать русских на куски... Но тут "схватило" кузнеца и понесло!...
Он вырвал руки из подков, да с лёту скинул бочку с Адыбезом на монгол. Рассол разлился, выпал Адыбез в листах лавровых, голый, с чесноком и запахом приятно-ароматным от петрушки.
"Под водочку соление такое хорошо пошло бы..." – сетовал Кафганя, мастер по хрустящим огурцам.
Столобый же в секунду перебил монгол, да от расходу силы всей, с плеча по левой стороне заехал Хану в харю!...
Кто-то знал, что люди мнутся, да чтоб так, похоже, не имел возможности представить даже Бог Отец! С того удара и скончался Хан, по кузнецОвской прихоти оставив сиротою монголят и несколько монголок…
Секундой в миг Столобый Фуфела схватил, да с ним Грекашку Ржавого, кобылу и сикир-башка, да пуще молнии из ханского шатра убёг. За ним Кафганя, опечаленный испорченным рассолом.
Сорвав с себя всю дурь, Кафганя, Фуфел и Столобый ринулись в глубокий тыл, срезая штук по двадцать пять голов монгольских жёлтых; таким вот образом кузнец дорогу расчищал. А Фуфел вёл степями в сторону тайги по запаху далёких грибниковых деревень – в Сибирь, где можно спрятаться на долгих лет двенадцать.
Кафганя ж просто сожалел потерянный рассол.
Грекашка же стегал кобылку по бокам, закрыв отход своей телегой старой: хотя без колеса, но с пожелтевшим прошлогодним сеном.
Так уходили до Сибири мужики недели две. Потом, среди тайги дремучей, растворились...
Монголы ж, Хана утеряв, немного растерялись и в то же время биты стали в пух-и-прах Великим Войском Русским. За чем бежали далеко и навсегда, оставив в памяти о русичах необъяснимый дикий ужас!
Часть II.
"Безумству храбрых
возлагаем мы
венки!"
(Ги Де Мо По Сан)
Кузнец Столобый где-то снова диким барином избит однажды был, за что в деревне Шпац кузнец отсеял барину шестнадцать синяков, четыре зуба и несчётное количество седеющих волос. За дело это и сидел в острогах долгих лет шестнадцать, когда по осени на пятый день от сентября скончался по болезни.
Грекашка Ржавый спился весь вконец с неверия людского в тот рассказ, когда они намяли Хана и сбежали до тайги... В тоске зелёной тухлым самогоном отравился.
А Фуфел по грибным местам Сибири как-то далеко зашёл, да съеден был медведем невзначай.
Один Кафганя лишь в почёте долго жил. Засаливать рассолом научился он грибы; те грибы, которые по тропам тёмным как-то вместе собирали все – простые русские братки: Кафганя, Фуфел и Столобый, да Грекашка вместе к ним...
Но до деревни так они и не вернулись...
*– прообраз наручников. Отсюда пошло изречение: «подковы на счастье» (народная издёвка).
cyclofillydea 2003