Onion by Caitlin R. Kiernan

Элина Булгакова
"Секреты Монализы"

В семь лет Фрэнк  обнаружил за стеной подвала поля красной травы. Когда его отцу предложили работу на Манхеттене, родители переехали из пригорода Нью Джерси в широкий серый Хадсон, в здание на улице Святого Марка. И конечно, ему велели держаться подальше от подвала, ведь это не место для детских игр, а еще мама сказала, там водятся крысы, от которых можно заразиться столбняком и бешенством. По ее словам, крысы могут быть даже переносчиками чумы, но чернильная тьма у подножья лестницы была слишком большим соблазном для семилетнего мальчика. К квартире вел очень длинный коридор, и иногда в конце этого коридора горела одинокая голая лампочка. Грязное бело-желтое пятно, которое лишь подчеркивало глубину темноты. После школы Фрэнк часами стоял у лестницы и вглядывался в нее.
- А твоя мама знает, что ты тут постоянно околачиваешься? – спрашивал мистер Суини каждый раз, когда заставал мальчишку прячущимся в тени. Фрэнк щурился от света из открытой двери, пожимал плечами или бормотал самый уклончивый ответ, какой мог придумать.
- Спорю, она не знает. Не знает.
- Там правда водятся крысы? – спрашивал Фрэнк, а мистер Суини кивал, указывая пальцем на длинный коридор:
- Уж поверь. Мальчик, под этой свалкой крысы размером с щенка немецкой овчарки. У них горящие огнем глаза и острые как бритва зубы. Они могут прогрызть бетон, вот что это за крысы.
- А почему не заводите кошку? – однажды спросил Фрэнк, а мистер Суини засмеялся старческим хриплым смехом:
- О, мальчик, у нас были кошки. Целая чертова армия кошек, а потом они пропали и от них остались только усы и изглоданные кости.
-  Я в это не верю, - сказал Фрэнк. – Не бывает крыс такого размера. И крысы не едят кошек.
- Тащи свою тощую задницу наверх, а то они и тебя сожрут, - с этими словами мистер Суини снова смеялся и захлопывал дверь, оставляя Френка с гулко бьющимся сердцем одного в темноте. В его голове рождались образы огромных прожорливых крыс, пробирающихся сквозь кирпичную кладку и пожирающих кошек, которым не посчастливилось оказаться у них на пути.
Так все и продолжалось неделя за неделей, месяц за месяцем, и вот в один ослепительный февральский полдень, когда гулять было слишком холодно и мокро, мать Фрэнка не заметила, как он взял фонарик из кухонного ящика и тихонько прокрался вниз.
Мистер Суини был занят лопнувшим радиатором на третьем этаже, и рядом не было никого, кто рассказывал бы страшные байки и прогонял домой, так что Фрэнк прошел мимо двери и дрожа остановился в прохладном липком воздухе коридора. Дрожащий луч фонарика освещал узкие стены, бывшие когда-то то ли голубыми, то ли зелеными, наполовину побитую черно-белую шестиугольную керамическую плитку на полу, которая обнажала гниющие доски под  собой.
По всей длине коридора шли двери, некоторые наглухо заколоченные, а один проем был вообще без двери, так что Фрэнк постарался быстрее пройти мимо него.  «Индиана Джонс бы не испугался» - подумал он, считая шаги и прислушиваясь к завываниям ветра, мчащегося к парку Томпкинс сквер и Ист-Ривер. 20 шагов, 25, 35, и вот  наконец он стоит под свисающей лампочкой. Фрэнк впервые оборачивается, чтобы посмотреть, сколько он прошел. Возможно, он ошибся в подсчетах, потому что клякса дня, сжатая до размера почтовой марки в окне на противоположной стороне коридора была явно дальше, чем в 35 шагах.
До двери подвала еще десять шагов. Тяжелая серая стальная дверь с ржавым засовом и йельским замком открыта, как будто ждала его, или это мистер Суини забыл ее закрыть, когда спускался проверять печку или изолировать трубы. Впоследствии Фрэнк мало что помнил о том, как он переступил порог и вошел в глубокую ночь подвала. Вонь с привкусом пыли и плесени пробиралась сквозь лабиринт прогибающихся полок и деревянных ящиков, гнилые кучи тряпья и газет, мимо древней печки, которая притаилась в углу чугунным осьминогом. Печка светилась злым оранжевым светом, как глаза крыс, которые поедают кошек, а затем Фрэнк услышал сухой шуршащий звук из угла.
Спустя годы, старшие классы, колледж и медленный ад двадцати лет, с этого и начинались все его ночные кошмары - с момента, когда он поднял фонарик увидел широкую зазубренную трещину в стене.  Легкий сквозняк из того угла пах корицей и аммиаком, и он знал, что ему надо развернуться и бежать, потому что боялся он совсем не крыс. Крысы – глупая ложь взрослых, чтобы он оставался в безопасности для своего же блага, и «беги, мальчик», - прошептал мистер Суини у него в голове. «Беги, пока можешь, пока еще не узнал кое о чем».
Но Фрэнк не убежал, и прижав лицо к трещине в стене, увидел поля, протянувшиеся на многие мили, малиновые луга под желто-зеленым небом цвета старого синяка. Белые деревья корчились и шелестели в удушающе-пряном бризе, и далеко-далеко нечто черное медленно шагало по траве на кривых лапках.

*
Френк и Уилла снимают крошечную квартиру на Мот-стрит в Чайнатауне, их лачуга с тараканами находится прямо над аптекой, так что здесь всегда воняет женьшенем, жасмином и выжимками из высушенных морских обитателей. Четыре стены, газовая плита, древний холодильник, который работает, когда ему вздумается. Вдвоем они почти всегда могут платить аренду, но иногда на пару месяцев они просрочивают оплату, и миссис Ву закрывает на это глаза. Он работает в копировальном салоне, а она официантка, и иногда они подумывают о том, чтобы собрать свои незамысловатые пожитки и уехать из города, двинуться в сторону Флориды, где лето круглый год. И не такое липкое и изнуряющее, как в Нью Йорке, а с чистым океанским воздухом, коктейлями с ромом, согретым солнцем песком и убаюкивающим шумом волн по ночам.
Фрэнк еще в постели, когда Уилла выходит из ванны; она обнажена и с нее капает вода после душа, волосы завернуты в некогда белое полотенце. Он перестает смотреть на порванный плакат с изображением картины Поля Сезанна, приколотый чертежными кнопками над телевизором, и начинает глазеть на нее. Уилла высокая и такая бледнокожая, что в первую их встречу Фрэнк решил, что она болеет. Настолько костлявая, что сквозь кожу цвета молока и жемчуга можно разглядеть намек на скелет. Он может проследить сине-зеленую сеть вен и капилляров на ее горле, между маленьких грудей, акварельные мазки вдоль рук. Он более чем уверен, что однажды Уилла осознает, что она достойна большего и съедет, но он не позволял этим мыслям разрушить то, что у них есть.
- Твоя очередь, - говорит Уилла, хотя вода будет нагреваться как минимум пол часа. Садится в кресло у изножья кровати, подается вперед и энергично трет волосы через выцветшее полотенце.
- Мы можем прогулять работу, - с надеждой говорит Фрэнк, смотря на нее и представляя, насколько приятнее будет заниматься сексом, а не терпеть головную боль от гудящего принтера и вечно недовольных клиентов, - возвращайся в постель, и мы проваляемся  весь день. Будем лежать, потеть и смотреть телек.
- Господи, Фрэнк, как я  могу отказаться от такого предложения?
- Хорошо, мы будем трахаться, потеть и смотреть телек.
Она перестает сушить волосы и пристально смотрит на него, мотая головой и хмурясь. Этот взгляд говорит «как бы я этого хотела».
- Новенькая не справляется.
- Эта толстуха из Казахстана? – спрашивает Фрэнк и переворачивается на спину – не видя голую Уиллу, проще попрощаться с фантазиями о совместном приятном дне.
- ****ый Казахстан. О чем Тед с Даниелем вообще думали? Ее английского не хватает даже на то, чтобы объяснить, где туалет, не то что принять заказ.
- Может, им ее жалко, - беспомощно отзывается Фрэнк, уставившись на свою любимую трещину в потолке. Она напоминает ему орбитальную фотографию долины Маринер в его старом учебнике астрономии, - я слышал, иногда людям жаль других людей.
- Они потеряют меньше денег, если отправят эту суку учиться в колледж. Она бесит всех клиентов.
- Предложи им это сегодня.
Спустя секунду влажное полотенце бьет его по лицу, махровая ткань с запахом черной краски для волос и дешевым детским шампунем. Полотенце закрывает глаза, прячет марсианские рифтовые долины, но Фрэнк остается лежать и вдыхает запах.
- Сегодня дождь обещали? – спрашивает Уилла. Он бормочет сквозь мокрое полотенце, что не знает. – Говорят, что будет дождь, а его все нет.
Фрэнк садится, полотенце соскальзывает с его лица, падает на колени, влага начинает впитываться в боксеры.
- Я не знаю, - повторяет он; Уилла молча поворачивается к нему спиной и никак не показывает, что услышала его. Натягивает ярко-желтую футболку – рождественский подарок Любопытного Джорджи, надевает желтые трусики.
- Прости, - говорит она. – Это все жара. Она сводит меня с ума.
Фрэнк бросает взгляд в сторону окна, дешевые занавески безвольно висят в неподвижном июльском воздухе; ему бы встать, пройти через комнату, перегнуться через подоконник и посмотреть, есть ли тучи, но вместо этого он говорит «может, дождь и пойдет».
- Я быстрее умру, чем дождусь дождя, - говорит Уилла и влезает в джинсы. – Мы сломали эту чертову планету, и дождя уже никогда нигде не будет.
Фрэнк запускает пальцы в грязные жесткие волосы и снова смотрит на натюрморт Сезанна над телевизором – стол, бутылка абсента, графин воды, пустой бокал, похожие на персики фрукты.
- Пойдешь вечером на собрание? – спрашивает он, не сводя глаз с плаката, потому что ему не нравится то угрюмое скрытное выражение, которое Уилла принимает всякий раз, когда речь заходит о собраниях.
- Да, - вздыхает она. Раздается механический звук застегиваемой молнии. – Конечно, пойду, где мне, блин, еще быть?
Затем она идет в спальню и закрывает за собой дверь, оставляя Фрэнка наедине с Сезанном, экзотической аптечной вонью, долинами Маринер и ярким светом дня, непрошено льющимся в окно над улицей Мотт.

В половина третьего дня Фрэнк сидит в подсобке «Готэм Квик Копи» на пластиковом ящике из-под молока и думает, съесть ли сэндвич с арахисовой пастой и медом, который он взял на обед. Кондиционер опять барахлит, и, вероятно, в магазине еще жарче, чем на улице. В подсобке чуть прохладнее, это убежище, заставленное высокими картонными коробками с бумагой дюжины оттенков белого и всех цветов радуги. Он берет верхушку сэндвича, хлеб Милбрук, который любит Уилла, и хмурится, увидев начинку. От жары арахисовая паста растаяла, маслянистая субстанция протекла сквозь восковую бумагу и коричневую упаковку. Он пытается вспомнить, может ли испортиться арахисовая паста и мед. Двойные двери в подсобку открываются, Фрэнк поднимает взгляд, моргает и щурится на залитый солнечным светом силуэт, Джо впустил тепло и «эй, не делай этого!», - кричит Фрэнк когда Джо включат свет. Флуоресцентное  жужжание и мигающее мерцание прогоняют  тени и заливают склад мягким безразличным свечением.
- Чувак, ты чего тут сидишь в темноте?
Фрэнк готов бросить в Джо сэндвич.
- А ты чего не чинишь Мак? – тут же огрызается Фрэнк.
- Он уже починен, работает как новенький, -Джо и ухмыляется большой тупой ухмылкой, садится на коробку бумаги для принтера возле двери.
- Эта срань никогда не станет как новая.
- Хотя бы перестала  издавать тот звук. Для меня этого достаточно. – Джо вытаскивает пачку Кэмела и предлагает Фрэнку. Фрэнк отрицательно мотает головой. Последнюю сигарету он выкурил месяц назад. Бросил из-за мачехи Уиллы, которая умерла от рака легких. Бросил, потому что сигареты стоят дохрена. Вот почему он сказал «нет, спасибо».
- Как хочешь, - бормочет Джо Манске через фильтр Кэмела, большим пальцем щелкая колесиком серебряной зажигалки. Воздух тут же наполняется едким запахом горящего табака. Фрэнк решат не рисковать сомнительным сэндвичем, кидает его в коричневый бумажный пакет и сминает в жирный мяч.
- Как же я, ****ь, ненавижу эту ****скую работу, - с отвращением говорит Джо. Дымовое облако слов висит над его головой, он тычет сигаретой в дверь подсобки, - Ты сейчас такое пропустил.
- Да? – Фрэнк бросает мяч из сэндвича в сторону большой пластиковой урны в нескольких шагах от него и промахивается. Мяч закатывается за цветной принтер Canon 2400, стоящий на том же самом месте, что и год назад, когда Фрэнк устроился сюда работать.
- Да. Я пытался закончить заказ из зоомагазина, и тут заходит этот чувак. Маленький сисястый мужичок, выглядит так, будто только сошел с корабля из Польши или Армении.
- Моя бабушка была полячкой, - говорит Фрэнк, Джо громко нетерпеливо вздыхает, затем стряхивает пепел на цементный пол. – Ты понял, о чем я.
- И чего он хотел? – спрашивает Фрэнк не ради интереса, а потому что самый быстрый способ завершить диалог с Джо Манске – помалкивать, слушать, потому что рано или поздно он закончит рассказ и заткнется.
- У него была с собой старая книга. Эта штука старше него самого и вся разваливалась. Страницы крошились при одном взгляде на них. Он их стянул шнурком и все спрашивал меня о всяком техническом дерьме.
- Да? Это о каком?
- Чел, я не знаю. Я и половины не помню, техническое дерьмо, как будто я Мистер Волшебник или еще что. Я сказал, что мы не несем ответственность за сохранность книги во время ксерокопирования, а он все спрашивал и спрашивал. К счастью для меня, одна из машин самообслуживания зажевала бумагу, и я пошел ее чинить. Когда вернулся, он уже ушел.
- Ты живешь, чтобы угождать, - говорит Фрэнк, гадая, узнает ли Уилла, если он выкурит одну сигарету. – Клиент всегда прав.
- Нахуй это дерьмо, - говорит Джо Манске. – не так много я получаю, чтобы весь день слушать трескотню старого пердуна.
- Сэр, помощник – твое второе имя.
- Пошел ты.
Фрэнк смеется и встает, пинает молочный ящик носком ботинка, чтобы об него никто не навернулся, не сломал шею и не обвинил во всем его.
- Я пошел.
- Иди, - ворчит Джо и дымит Кэмелом.
Он выходит в шумный удушающий беспорядок магазина. Здесь жарче градусов на десять. У стойки регистрации скопилась очередь, телефон разрывается, в зале только Мегги, которая посылает ему полный негодования взгляд. «Я вернулся» - говорит Фрэнк. Она с сомнением мотает головой и возвращается консультировать женщину в темно-фиолетовом платье и берете в тон. Фрэнк перегибается через прилавок, чтобы поднять трубку, и замечает визитку рядом с образцом бумаги ‘Liquid Paper’. Черная печать на дорогом белом картоне, в левом нижнем углу – знак бесконечности. НАЙДЕНЫ : ПОТЕРЯННЫЕ МИРЫ – наверху в центре, TERRAE NOVUM ET TERRA INDETERMINATA –  маленькими буквами строчкой ниже .  Затем имя и адрес, но ни телефона, ни электронной почты. Фрэнк берет визитку, чтобы показать Мегги.
- Откуда это? – спрашивает он, но она лишь раздраженно вздрагивает, все еще натянуто улыбаясь женщине в фиолетовом берете.
- Без понятия. Спроси Джо, если он когда-нибудь вернется. А сейчас, пожалуйста, ответь на звонок.
Он извиняется, берет трубку и опускает визитку в задний карман.
- Готэм Квик Копи, Фрэнк, чем я могу вам помочь?
*
Группа встречается в подвале синагоги на Элдридж стрит раз в месяц, в восемь часов. Собрание продолжается до тех пор, пока не выскажется каждый желающий. Кофе и черствые пончики до начала встречи и после ее завершения. Складные металлические стулья, кафедра, микрофон и трещащая акустическая система, совершенно лишняя в маленькой комнате. Максимум 14 или 15 человек, обычно шесть-семь. Фрэнк с Уиллой всегда садятся в самом конце, у двери. Иногда Уилла не досиживает до конца выступлений и говорит, что ненавидит то, как все смотрят, когда она уходит раньше времени, как будто она сделала что-то не так, словно она во всем виновата. Так что они сидят у двери, Фрэнк и рад – никто не пялится в затылок.
Он потягивает горький черный кофе из пластикового стаканчика. Три ложки сахара, а он все еще горчит, и смотрит на остальных, на все их знакомые причуды и подозрительные взгляды, и тут заходит Уилла. Сначала слышен звук ее неуклюжих мотоботов по бетонному полу, затем она останавливается в дверях с таким видом, словно впервые здесь оказалась.
- Привет, - тихо говорит Фрэнк.
- Я все-таки пришла, - отвечает она и садится рядом. На ее футболке, подаренной Любопытным Джорджем, пятно шоколадного соуса. 
- Как твой день? – спрашивает он, пытаясь ее разговорить, пока она не ушла в себя еще до начала встречи.
- Как обычно. Отстой. Они не уволили мисс Казахстан.
- Это хорошо, дорогая. Хочешь мартини? – Фрэнк тычет большим пальцем в сторону стола с бесплатным кофе и пончиками.
- Воздержусь, - без тени улыбки Уилла трет ладони друг о друга и смотрит в пол между ног. – Мой желудок и так испорчен.
- Может, лучше домой? Можем и пропустить один вечер. Думаю, никто…
- Нет, - говорит она слишком быстро, слишком решительно, и он знает, что это значит «да». – Это тупо. Когда начнется, я буду в порядке.
Затем встает мистер Зароба, коренастый мужчина с кожей цвета муслина в пятнах чая. У него черно-серые волосы, борода и кустистые серые брови, добрые голубые глаза дедушки. Вот он поднимает руку, привлекая всеобщее внимание, как будто на него и без этого не смотрели, как будто они не ждали, когда он откроет рот и не нарушит напряженную неопределенную тишину.
- Всем добрый вечер.
 Уилла чуть выпрямляется на стуле, спина выгибается в выжидающую дугу, словно она готовится убежать.
- Прежде чем мы начнем, - продолжает мистер Зароба, - я хотел бы кое-чем поделиться. Увидел это на прошлой неделе.
 Он вытаскивает из кармана рубашки кусочек бумаги, разворачивает его и начинает читать. Это заметка из Нью Йорк Трибьюн от 17 февраля 1901 года. Сообщение от индейского племени в Аляске о городе в небе. Докладчик называет некоего Уиллобая, который утверждает, что видел город своими глазами в 1897 году. Он так же утверждает, что пытался несколько раз его сфотографировать, пока, наконец, ему это не удалось.
- А теперь это, - говорит Зароба и вытаскивает из кармана рубашки второй сложенный листок. Да этот карман сплошной мешок сюрпризов. Теперь он читает страницу 107 из книги «Аляска», автор Брюс Майнер. Мистер К.В.Торнтон из Сиэттла также видел парящий город в арктическом небе.
- «Даже не надо использовать фантазию, чтобы увидеть, что это действительно город», - читает мистер Зароба, - «но очевидно, что город этот не настоящий».
Люди нервно заерзали на стульях, задергали ногами, а кто-то начал громко перешептываться.
- Есть фото докладчика, - говорит Зароба, - Конечно, это просто ксерокопия из книги. Она не очень четкая, но, думаю, некоторым из вас будет интересно.
Он передает один из листов сидящему рядом.
- Черт, мне нужна сигарета, - шепчет Уилла и Фрэнк отвечает, что она нужна им обоим. Почти пять минут листок передавали из рук в руки по комнате, а Зароба безмолвно стоял перед собравшимися, торжественно склонив голову как в молитве. Некоторые держали лист так долго насколько хватало смелости, другие же не особо хотели прикасаться к нему. Мужчина, сидящий на три ряда впереди них, встает и передает листок Уилле.
- Я вижу только облака,  - говорит он разочарованно.
Фрэнк тоже ничего не видит. Размытая фотография миража, обманчивый солнечный свет в столкновении тепла и морозного воздуха высоко над ледником, но Уилла видит куда больше. Она крепко держит бумагу и жует нижнюю губу, проводя указательным пальцем по искаженным вершинам и кучевым облакам.
- Господи, - шепчет она.
Тут же в проходе появляется Зароба и забирает фотографию, оставляя Уиллу смотреть на пустые руки. Глаза у нее влажные, будто вот-вот заплачет. Фрэнк кладет руку на ее костлявые плечи, но она тут же высвобождается и отодвигает свой стул на несколько сантиметров.
- Кто сегодня хочет начать? – спрашивает Зароба, вернувшись к кафедре. Поначалу никто не двигается, не говорит и не поднимает рук. Все смотрят друг на друга или стараются вообще никуда не смотреть. Затем молодая женщина – моложе Уиллы, встает, ее одежда грязная, под глазами круги, а волосы, кажется, не мыли и не причесывали годами. Ее зовут Дженис, и Фрэнк считает, что она наркоманка. Возможно, героинщица - одежда у нее всегда с длинными рукавами.
- Дженис? Очень хорошо. – Зароба возвращается к своему месту в первом ряду. Все или смотрят, как Дженис медленно идет в центр комнаты, или притворяются, что не смотрят на нее. Через маленькую дырочку на изношенных джинсах Фрэнк видит, что на ней нет белья. Она встает за кафедру, кашляет несколько раз, убирает с лица косматую челку. Встревоженно смотрит на Заробу.
- Все в порядке, Дженис, Говори, сколько потребуется. Никто тебя не прервет, - говорит он.
- Бред собачий, - бубнит Уилла довольно громко. Мужичина, сидящий на три ряда впереди, оборачивается и хмурится.
- Чего вылупился? – рычит она и мужчина отворачивается к кафедре.
- Малыш, все в порядке, - Фрэнк  берет ее за руку и сжимает достаточно сильно, чтобы в этот раз она не отмахнулась от него. – Можем уйти, когда захочешь.
Дженис снова кашляет с еле уловимым намеком на скулеж. Она вытирает нос тыльной стороной руки и начинает:
- Мне было всего четырнадцать. Я еще жила с приемными родителями в Трентоне и там было это старое кладбище рядом с нашим домом, Ривервью. Мы с сестрой, приемной сестрой, ходили туда курнуть и поболтать, знаете, чтобы убраться из дома.
Во время своей речи Дженис смотрит на потолок или на кафедру, но никогда на собравшихся. Она замолкает и снова вытирает нос.
- Мы постоянно туда ходили. Там нам нечего было бояться, не то что дома. Просто мертвецы, и мы с Надин их не боялись. Мертвые никому не причиняют зла, так ведь? Летом мы сидели под деревьями, и все как будто было нормально. Надин была на год меня старше.
Уилла пытается освободить руку, впивается ногтями  в ладонь Фрэнка, но он не отпускает.
Они оба знают, что будет дальше, оба слышали историю Дженис так много раз, что могут пересказать ее задом наперед, все та же старая страшилка. Он говорит «все в порядке» то ли Уилле, то ли самому себе.
- В основном, это были обычные надгробья, но было еще несколько больших склепов рядом с водой. Мне не нравилось находиться рядом с ними. Я говорила ей об этом раз за разом, но Надин отвечала, что они похожи на маленькие замки из сказок. Как-то раз один из склепов оказался открыт, может, кто-то залез внутрь, и Надин захотелось проверить, есть ли там кости. Я умоляла ее не ходить, говорила, что кто бы ни взломал склеп, он все еще может быть рядом и нам лучше пойти домой и вернуться позже. Но она меня не слушала. Я не хотела заглядывать внутрь, клянусь богом, не хотела.
- Лгунья, - шепчет Уилла тихо. Так, что мужчине в трех рядах от них этого не слышно, но Фрэнку все слышно. Ее ногти впиваются глубже в ладонь, и глаза Фрэнка увлажняются от боли.
- Ты хотела увидеть, - говорит она, - Как и все мы, ты хотела.
- Я сказала «А вдруг там внутри все еще кто-то есть?», но она не слушала. Она никогда ничего не боялась. Она даже на рельсы ложилась, только чтобы вывести меня из себя.
- Дженис, что вы увидели в склепе, когда заглянули туда с Надин? – спрашивает Зароба, и в его голосе нет ни нетерпения, ни спешки, лишь желание помочь ей найти дорогу сквозь слова, словно они – скользкие камни в холодном потоке. – Можешь рассказать нам?
Дженис очень глубоко вздыхает, сглатывает и говорит:
- Лестница. Лестница под землю. Там, внизу, был свет, голубой свет, как от полицейской мигалки. Только этот свет не мигал. Мы слышали, как там что-то движется, и еще был звук, словно собака задыхается. Я пыталась увести Надин домой, но она не пошла. Она сказала: «Эти ступени могут вести куда угодно, Джен. Разве ты не хочешь посмотреть? Не хочешь узнать?
Снова пауза, а затем:
- Я не смогла ее остановить, - говорит Дженис.
Уилла бормочет что-то неразборчивое, затем что-то злобное, и Фрэнк отпускает ее руку, потирает четыре вмятины в форме полумесяцев, оставшиеся от ногтей. Эти кроваво-малиновые рисунки-татуировки – отпечаток дикой непоправимой боли в ее душе. Он прижимает ладонь к черным рабочим брюкам. Плевать, если останутся следы – все равно никто не заметит.
- Я ждала наверху до самой темноты, - говорит Дженис, - и продолжала ее звать. Звала до боли в горле. С заходом солнца голубой свет становился все ярче и ярче, и пару раз, кажется, я видела кого-то внизу, кто-то стоял между мной и светом. Наконец я крикнула, что позвоню в полицию, если она не вернется.
Дженис замолкает, обнимает себя, словно замерзла, и смотрит перед собой, но Фрэнк знает, что она не видит никого из сидящих в зале и смотрящих на нее, ждущих продолжения, ждущих своей очереди выйти к кафедре.
- Сегодня ты можешь больше ничего не рассказывать, - говорит Зароба. – Мы все поймем.
- Нет, - говорит Дженис, - Я могу, мне нужно, - она крепко зажмуривается. Мистер Зароба встает, делает один обнадеживающий шаг в сторону кафедры.
- Мы все здесь, - говорит он. «Мы слушаем» - насмешливо бормочет Уилла.
- Мы слушаем, - добавляет Зароба секунду спустя.
- Я не пошла в полицию. Я никому ничего не сказала до следующего дня. Приемные родители решили, что она снова сбежала. Мне никто не поверил, когда я рассказала про склеп. Наконец они заставили меня показать им это место, и я отвела копов на Ривервью.
- Почему, блять, она всегда первая? – шепчет Уилла. – Не могу припомнить ни одного собрания, когда она не была бы первой.
Кто-то чихает.
- Склеп снова был закрыт, -  тонкий хрупкий голос Дженис звучит громко и надтреснуто через динамики. - Но они его вскрыли. Сотрудники кладбища были против, но они все равно вскрыли. Клянусь, я бы убила себя, если бы они этого не сделали и не вытащили Надин.
- Ты помнишь хоть раз, чтобы она не выходила первой? – спрашивает Уилла, Фрэнк смотрит на нее, но не отвечает.
- Внутри стоял гроб. Копы даже приподняли его с мраморного пола, но под ним была только грязь.
Еще несколько минут, несколько деталей, и Дженис замолкает. Зароба обнимает ее, и она возвращается на свое место.
- Кто следующий? – спрашивает Зароба. Вызывается мужчина, который представляется Чарли Джонсоном, хотя все знают, что это не его настоящее имя. Каждый месяц он извиняется за то, что не может назвать реальное имя, боится, что об этом узнают на работе, а затем рассказывает о том случае, когда он открыл дверь спальни в своем доме в Хэтфорде, а там не было ничего, кроме звезд. Когда он заканчивает, Зароба пожимает ему руку, похлопывает по спине, и вот наступает черед женщины, которая однажды потерялась в метро и два часа мчалась в пустом вагоне сквозь тьму, полную детского плача. Затем робкая женщина из Колумбии по имени Хуанита Лазарте как-то над Пикскиллом она наблюдала две Луны, а наутро солнце взошло на юге.
Все остальные выступают по очереди, большие настенные часы за кафедрой тикают, ночь тяжелеет от абсурдности историй, мелькает несуществующими географическими названиями, и целые миры прячутся на видном месте, если ты достаточно невезуч, чтобы увидеть их.
- Если ты проклят, - однажды сказала Хуанита Лазарте и тут же прикусила язык. Мистер Зароба когда-то изучал атмосферу и был военным летчиком. Конечно, и он тоже что-то видел летом 1969, пролетая в Геркулесе с-130 из Крайстчерч, Новая Зеландия, в антарктическую станцию Мак-Мердо. Неожиданный шторм, но никаких технических неполадок. Когда они наконец обнаружили поломку где-то в облаках над Трансантарктическими Горами, вся команда увидела руины огромного города, сверкающие обсидиановые башни, разрушенные кристаллические шпили и крошащиеся стены, высеченные из гор. По крайней мере, Зароба так рассказывает. Еще он говорит, что остальных участников экспедиции заставили подписать бумаги о неразглашении, а когда он отказался, военный психиатр признал его нездоровым и его отправили в отставку.
Когда приходит очередь Уиллы, она безмолвно смотрит на Фрэнка, но в ее глазах он видит невысказанное смущение и все те ужасные вещи, которые с ней произошли. Затем она идет по проходу и встает за кафедру.

Фрэнк просыпается от звуков дождя и грома, Уилла сидит по-турецки в изножье кровати. На ней только пижамные штаны, она смотрит телевизор без звука и курит.
- Где ты, блин, это взяла? – он сонно моргает и указывает на сигарету.
- Купила пачку во время перерыва, - Уилла, не отрываясь от экрана, глубоко затягивается. Дым медленно вытекает из ее ноздрей.
- Я думал, мы договорились.
- Прости, -  в ее голосе совсем нет жалости. Фрэнк садится и моргает в экран, протирает глаза и видит, что это Джеймс Стюарт и Кетрин Хепберн в фильме «Филадельфийская история».
- Включи звук, если хочешь, - говорит он, - мне не мешает.
- Нет, все нормально. Я и так знаю фильм наизусть.
Оба замолкают на несколько минут, смотря телевизор, потом Уилла докуривает сигарету до фильтра и втыкает бычок в соусницу.
- Мне больше не хочется ходить на собрания, - говорит она, - мне от этого становится только хуже.
Фрэнк отвечает не сразу, ожидая продолжения, а затем говорит:
- Это твое решение, Уилла. Если правда этого хочешь.
- Конечно, это мое решение.
- Ты поняла, о чем я.
- Я не могу пересказывать это снова и снова, как вы все. Никакого, блять, смысла. Я могу начать говорить об этом сейчас и продолжать до самого судного дня, и ничего не изменится, мне по-прежнему будет страшно. И ничто из того, что говорит Зароба и кучка фриков, этого не изменит, Фрэнк.
Уилла берет с кровати пачку Кэмел, зажигает сигарету одноразовой зажигалкой, которая выглядит розовой в зернистом мерцании телевизора.
- Извини, - говорит Фрэнк.
- А тебе это помогает? – спрашивает она, и теперь в ее голосе слышится нотка агрессии. Настроение Уиллы меняется от угрюмости до раздражения как по щелчку пальца. – Хоть когда-нибудь тебе это помогало?
Фрэнк не хочет ругаться, он хочет закрыть глаза и снова провалиться в дождливые сновидения. Слишком жарко для споров, он говорит «я не знаю», и это почти правда.
- Да пофиг, - бормочет Уилла и снова затягивается.
- Давай поговорим об этом утром, если хочешь, - говорит Фрэнк и снова ложится, поворачиваясь лицом к открытому окну и шумной Мот Стрит, к мигающей оранжевой неоновой вывеске лапшичной через дорогу.
- Я не передумаю, если ты об этом, - говорит Уилла.
- Ты можешь включить звук, - повторяет Фрэнк и концентрируется на успокаивающем мигающем ритме вывески, она мигает как свет от костра, и это намного, намного лучше, чем считать воображаемых овец. Через мгновение он почти заснул.
- Ты когда-нибудь смотрел «Возвращение в стану Оз»? – спрашивает Уилла
- Что?
- «Возвращение в страну Оз», с Файрузай Балк в роли Дороти и Пайпер Лори в роли Тетушки Эм.
- Нет, - отвечает Фрэнк. – Ни разу не видел, - он переворачивается на спину и смотрит в потолок. В темноте и сером свете телевизора его любимая трещина еще больше напоминает долины Маринер.
- Он совсем не похож на «Волшебника страны Оз». Я была маленькая, но хорошо помню. Фильм меня жуть как напугал.
- Твоя мама разрешала тебе смотреть ужастики в детстве?
Уилла игнорирует вопрос, ее взгляд все еще сфокусирован на Филадельфийской истории. Она выдыхает облачко дыма, которое завитками парит над кроватью.
- В начале фильма Тетушка Эм и дядя Генри думают, что Дороти больна, - говорит она. – Они считают ее сумасшедшей из-за постоянных разговоров о Стране Оз, и не верят, что это был ночной кошмар. И вот, наконец, они посылают ее в лечебницу на электрошоковую терапию.
- Боже, - говорит Фрэнк, не до конца уверенный в том, что Уилла все это не придумала. – Ужасно.
- Да, но все так и есть, правда? Именно так все и происходит с девочками, которые видят места, которых не существует. Люди не шибко радуются, что ты выжил в смерче, ведь теперь им приходится слушать безумное дерьмо о говорящих чучелах и изумрудных городах.
Фрэнк не отвечает, потому что знает – от него этого и не ожидают, так что он потеет и смотрит на свой суррогатный Марс в штукатурке, на пляшущие от телевизора тени. Уилла молчит, и вскоре он засыпает.

Во сне все еще гремит гром, но дождя нет. Треск и грохот настолько громкие, что небо мерцает и готово расколоться, как лед. Высокая красная трава мягко колосится на ветру и достает ему почти до груди, и Фрэнку не нравится, что Уилла так близко подходит к мясистым белым деревьям. Ей хочется фруктов, персиков, она никогда раньше их не ела. В небе снова громыхает, и Уилла подбирает фрукты с каменистой почвы под деревьями. Фрэнк оглядывается через плечо и смотрит на борозду в стене подвала, откуда они пришли, но она исчезла.
«Мне должно быть страшно» - думает он.
И вот Уилла идет к нему через малиновые волны с собранными в юбке фруктами. Она улыбается, и он пытается вспомнить, когда в последний раз видел ее настоящую улыбку, а не насмешку или ухмылку. Она улыбается и идет в шуршащей траве, которая расступается перед ней, ее голые руки и ноги не касаются этих острых, как бритва, растущих лезвий.
- Это персики, - сияет она.
Но у этих фруктов цвет школьного мела. Кожица гладкая и скользкая, она сверкает от крошечных капель нектара, просачивающихся через мельчайшие поры.
- Попробуй, - предлагает Уилла, но его желудок съеживается и подступает к горлу, Фрэнк отказывается даже прикоснуться к ним. Она вздыхает и кидает их  в траву у его ног.
- Я слышала историю о персиках, японская, кажется, или китайская.
- Я уверен, что это не персики, - Фрэнк делает шаг назад, подальше от груды сочащихся фруктов-альбиносов.
- Говорят, их косточки ядовиты. Там то ли мышьяк, то ли цианид.
Блестящая вспышка молнии цвета шартреза – и вот небо начинает шипеть, а в воздухе пахнет обугленным мясом. Уилла наклоняется и берет кусочек фрукта, откусывает. Фрэнк не успевает ее остановить; этот звук, когда ее зубы прокусывают кожицу и пробираются через бесцветную мякоть, звучит громче грома; молочный сок стекает по ее подбородку и пачкает футболку, подаренную Любопытным Джорджем. Что-то извивается между ее губами и падает в траву, а когда Уилла открывает рот, чтобы откусить еще, Фрэнк видит, что ее рот полон чего-то копошащегося.
- Смотри язык не проглоти, - бормочет она над персиком, - если проглотишь, задохнешься.
Фрэнк вырывает у нее фрукт, пока она не съела еще больше. Уилла хмурится и вытирает сок с ладоней о футболку. Наполовину съеденное нечто на ощупь теплое, и от отшвыривает его.
- Господи, это ****ь как тупо, Фрэнк. Все плохое уже случилось, и ты это знаешь. Все случилось  в тот день, когда ты посмотрел в ту дыру в стене.
И тут небо обрушивает свою симфонию гангрены и заражения крови, молнии бьют электрическими когтями. Все может быть иначе, если он притворится, что Уилла ошибается, если сделает вид, что ему снова семь и в этот раз он не стащит с кухни фонарик. В этот раз он послушается маму и не станет сбегать, как только она отвернется.
Фрэнк стоит один под беспокойными деревьями, его больная голова переполнена воспоминаниями о прошлом, которое он не может изменить ни сейчас, ни потом. Он смотрит, как Уилла идет одна по красному полю к бесконечной пустыне металлолома и костей, к раздутому красно-фиолетовому солнцу. Черные создания заметили ее и теперь бесследно крадутся следом на своих черных лапках богомола. На этот раз он проснулся до того, как они ее поймали.

Длинный уикэнд, а затем погода стала еще суше и жарче. Синее небо превратилось в  белое, а воздух на Мотт стрит и везде, куда бы не пришлось пойти Фрэнку - спелый и благоухающий. Иногда он натягивает воротник футболки на лицо, дыша через хлопок как хирург или бандит с Дикого Запада, но запах все равно просачивается. По новостям передают, что люди умирают от сердечного приступа и обезвоживания. Умирают на улицах и в отделениях скорой, но румяный метеоролог обещает, что очень скоро пойдет дождь. Фрэнк уже перестал им верить и, возможно, Уилла права, дождь больше никогда не пойдет.
Он не показывает ей белую карточку ПОТЕРЯННЫЕ МИРЫ, прячет визитку в кошельке и вытаскивает только когда остается один, чтобы никто не задавал дурацких вопросов. Он перечитывает ее снова и снова, каждая строчка отпечаталась в памяти. В понедельник утром он чуть было не звонит Заробе, чтобы рассказать обо всем. В те полчаса, когда Уилла уже ушла в кафе, а ему, чтобы не опоздать, нужно торопиться на работу в копировальный салон, он держит в руках телефон и смотрит на лежащую перед ним на столе визитку доктора Соломона Монализы.
Биение сердца, монотонный гудок и звуки уличного движения, остро-пряный рыбный запах аптеки, просачивающийся сквозь половые доски и крупные капли пота, стекающие по лбу и щиплющие левый глаз. Когда он заканчивает тереть глаз, звонок Заробе больше не кажется хорошей идеей, и Фрэнк убирает белую визитку в бумажник, кладет ее между водительскими правами и просроченной карточкой метро с загнутыми краями.
Вместо этого он звонит на работу, просит к телефону Мегги, и она ни на секунду не верит, что он болен.
- Клянусь, блять, я даже с толчка не могу встать, чтобы позвонить. Я звоню тебе из головы, - слабая попытка звучать убедительно, ведь они оба знают, что это все ложь.
- И мы говорим… - начинает он, но Мегги его обрывает.
- Хватит, Фрэнк. Я тебе предупреждаю, если ты хочешь и дальше здесь работать, завтра утром будь добр притащить свою ленивую задницу.
- Хорошо, - говорит Фрэнк, - я тебя услышал, - и первый кладет трубку.
Затем Фрэнк смотрит в открытое окно на солнце, увещевающее как глас божий, и почти пять минут вспоминает, где найти следующий телефонный номер, по которому ему нужно позвонить.

Сидни МакЭвой перестал посещать встречи в синагоге на Элдридж стрит почти год назад, незадолго до прихода Фрэнка. Маленький горбоносый мужчина с нервными глазами хорька сразу напомнил Фрэнку Дастина Хоффмана в фильме «Мотылек». Фрэнк заметил, что между Сидни и мистером Заробой какое-то напряжение – они не встречались взглядами и Сидни никогда не выходил к кафедре, всегда сидел тихий и задумчивый, пожевывал стержень дешевой незажженной трубки. Однажды они поругались после одного из собраний. В тот же вечер, когда Зароба сказал Дженис держаться подальше от кладбища в Трентоне  и больше никогда не пытаться найти лестницу и голубой свет. Мужчины быстро и зло перешептывались, Зароба время от времени поднимал взгляд и улыбался глуповато-смущенной извиняющейся улыбкой. Все делали вид, что не видят и не слышат этого, переговаривались между собой, занятые черствыми пончиками и крошечными пакетиками сухих сливок, а потом Сидни ушел и больше никогда не возвращался.
Фрэнк был готов забыть о нем, он почти и забыл, но однажды ночью они с Уиллой возвращались домой из бара, где иногда выпивали, когда могли себе позволить потратиться на выпивку. Дешевая водка или еще более дешевое пиво, несколько часов, потраченных на попытку чувствовать себя как все, так, как они представляли себе других нормальных людей. Они врезались в Сидни в нескольких кварталах от своего дома. На нем был жалкого вида зеленый дождевик, хотя дождя не было, он жевал одну из своих трубок и нес большой ящик, обернутый бумагой для мяса, туго завязанный и обмотанный бечевкой.
- Вот дерьмо, - прошептала Уилла. - Притворись, что ты его не заметил.
Но Сидни уже узнал их и неуклюже поспешил спрятать за спиной свою ношу.
- Я знаю вас, - заявил он громко, с подозрением и ноткой обвинения в дрожащем голосе. – Вы оба с Заробой, да? Вы все еще ходите на собрания.
Последнее слово он произнес с насмешкой и ткнул коротким грязным пальцем Фрэнку в грудь.
- Это вообще не твое чертово дело, - прорычала Уилла и Фрэнк быстро встал между ними, она что-то бормотала и сыпала проклятиями за его спиной, а Сидни смотрел на Фрэнка маленькими темными глазами. Целая жизнь, полная горестей и недоверия отражалась в этих глазах, глазах, которые видели или слишком много, или слишком мало.
 - Как дела, мистер МакЭвой? - напряженно спросил Фрэнк, стараясь звучать дружелюбно, и выдал болезненное подобие улыбки. Сидни хрюкнул и чуть не выронил аккуратно запакованный ящик.
- Если тебе не плевать на девчонку, держи ее подальше от Заробы, - сказал он сквозь зажатую между желтых зубов трубку. – Если вам на себя не плевать, перестаньте рассказывать ему свои истории. В дорожном атласе и то можно найти больше полезных ответов, чем в этой старой фальшивке.
- Почему ты так говоришь? Из-за чего вы поругались? – спросил Фрэнк, но Сидни уже убегал с Канал Стрит, крепко прижимая к груди белый ящик. Не оборачиваясь, он добежал до угла и пропал из виду.
- ****ый псих, - пробормотала Уилла, - как можно быть настолько ебнутым?
- Думаю, чем меньше мы знаем, тем лучше, - сказал Фрэнк и обнял Уиллу за тонкую талию. Прижав ее к себе, он постарался не думать о том, что было в коробке, но думать о чем-то другом не мог.
Спустя две недели, в мрачный снежный день накануне Дня Благодарения, Фрэнк нашел в справочнике номер Сидни и позвонил ему.

Он проводит мокрой расчёской по волосам, отряхивает футболку и носками, выходит в испепеляющий день; через Колумбус парк к станции Канал Стрит, на линии М едет до Гранд Стрит, на линии В – до самой станции под Музеем естественной истории. Грохот сквозь пористую землю, запахи дизеля, пыли, тьмы и гаража запеленали его в сталь и мигающий флуоресцентный свет. Есть время передумать, - нежеланная роскошь сомнений! - и когда поезд доезжает до музея, он почти решил вернуться в центр. Почти, потому что визитка доктора Соломона Монализы в бумажнике заставляла его двигаться вперед, выйти из метро и подняться к дверям музея. Платить десять долларов за вход для него слишком дорого, но Сидни никогда не согласится встретиться где-то снаружи. Он слишком параноидален для прогулки в Центральном парке или  тихой кабинки в гастрономе, кофейне и где бы то ни было еще.
- Люди всегда подслушивают, - говорит он всякий раз, когда Фрэнк предлагает что-то другое или спрашивает, почему они не могут встречаться в местах с бесплатным входом. – Никогда не знаешь, что они могут услышать.
Иногда они встречаются на длинной мраморной скамейке напротив апатозавров, или в глубокой иссиня-черной мрачности Рыбного зала, или на сиденьях под планетарным небом созвездий – в местах, которые выбирает Сидни в конкретный день под настроение или свои каббалистические фантазии – если между ними есть разница. Сегодня Фрэнк нашел его в зале корсиканских млекопитающих. Маленький помятый мужчина в изношенном твидовом пиджаке и красных теннисных туфлях стоит один перед диорамой индийского леопарда и напряженно вглядывается в поддельные джунгли и чучела кошек. Фрэнк стоит у него за спиной пару минут, ожидая, что он его заметит. Когда Сидни начинает говорить, он обращается к отражению Фрэнка.
- Я очень занят сегодня, - говорит он бесцеремонно и нетерпеливо. – Надеюсь, это ненадолго.
- Нет, это ненадолго, обещаю.
 Но Сидни с сомнением хмурится, показывая свое недоверие. Он вздыхает и вновь смотрит на чучела леопардов, на деревья из папье-маше и восковые листья, на нарисованное стадо павлинов, навечно висящих под навесом с нарисованным лесом. Снимок из жизни другого мира - стены тускло освещенного холла покрыты десятками таких сцен.
- Ты хочешь узнать о Монализе, - говорит Сидни, - Вот зачем ты пришел, думаешь, я смогу рассказать, кто это.
- Да, - Фрэнк лезет в карман за бумажником. – Он пришел ко мне на работу и оставил это, - он вытаскивает визитку и Сидни оборачивается только затем, чтобы быстро взять ее.
- Ты с ним разговаривал?
- Нет, я обедал в подсобке. Даже не видел его.
Сидни смотрит на визитку, внимательно перечитывает ее три-четыре раза, передает обратно Фрэнку и возвращается к осмотру леопардов.
- Почему ты не показал это Заробе? – в вопросе Сидни слышится насмешка, но Фрэнк все равно отвечает, не обращая внимания на колкости.
- Потому что я не думаю, что он мне что-то скажет. Ты же знаешь, его больше интересуют загадки, чем поиск ответов, - Фрэнк замолкает, и Сидни тоже молчит. Они оба наблюдают за большими кошками – стеклянные глаза, застывшие когти, напряженные мускулы –словно леопарды могут внезапно спрыгнуть на них, а вся их неподвижность – продуманная хитрость для туристов и детей; возможно, мертвые леопарды помнят встревоженные и острожные лица мужчин, которые видели вещи, которые никогда не должны были увидеть.
- Он знает, что правда целиком его поглотит, - говорит Сидни. Леопарды остаются на своих местах. - Он и сам знает, что он трус.
- Так кто этот Монализа?
- Часть того, что правда проглотила и срыгнула, - Сидни горько усмехается и вытаскивает из кармана пиджака одну из своих трубок. – Он навигатор, пилот, картограф…
Фрэнк замечает чучело павлина, зажатое между заостренных бархатных лап леопарда и не может вспомнить, было ли так секунду назад.
-  Он рисует карты, - говорит Сидни. – Вносит в каталоги двери, окна и кульверты.
- Брехня, - Фрэнк понижает голос, чтобы пожилая женщина, рассматривающая огромную панду, его не услышала. – Хочешь сказать, он находит новые места?
- Он не в своем уме, Фрэнк. - Сидни поднимает левую руку и плотно прижимает ладонь к стеклу, словно проверяет невидимый барьер, измеряет его целостность.  – У него есть ответы, и у них есть цена. Стать должником Монализы – все равно что попасть в Ад.
- Дело не во мне. Дело в Уилле. Думаю, она на грани.
- Мы уже все давно на грани, Фрэнк.
- Боюсь, она может сделать что-нибудь с собой.
Сидни поворачивается спиной к леопардам, вытаскивает трубку изо рта и пристально смотрит на Фрэнка. В его глазах больше нет злобы и горечи, и он говорит:
- Он может спасти ее от смерти, но ты не захочешь видеть ее такой, какой она станет. Если она вообще вернется. Нет, Фрэнк. Держитесь оба подальше от Монализы. Ищите свои собственные ответы. Ты же не считаешь, что нашел эту визитку случайно? Это даже не его настоящий адрес.
- Она больше не может спать, - говорит Фрэнк, но Сидни не слушает, он смотрит через плечо на индийский тропический лес, на раскаленный дневной свет, иллюзорные расстояния и говорит:
- Мне пора идти. Сегодня я очень занят.
- Блять, я думаю, она умирает, - говорит Фрэнк, когда Сидни поправляет галстук и возвращает трубку в карман; пожилая женщина смотрит на них через панду в неправдоподобных бамбуковых зарослях и хмурится.
- Сегодня я очень занят, Фрэнк. Позвони на следующей неделе. Думаю, смогу встретиться с тобой в музее Гуггенхайм.
Он быстро уходит в сторону ротонды Рузвельта, проходит мимо сибирского тигра и суматранского носорога, оставляя Фрэнка наедине с недовольной женщиной. Когда Сидни исчезает в тени маленького стада индийских слонов, Фрэнк поворачивается к леопардам и смазанному отпечатку руки Сидни на стекле.

Много часов спустя, после заката впустую потраченного дня, ночь кажется еще жарче, чем палящий полдень. Фрэнку снится, что трещина в стене подвала на улице Святого Марка слишком узкая, чтобы в нее протиснуться. Может, ему это все-таки удалось. Он слышит тихий страдающий звук где-то рядом с собой, звук боли или потери. Фрэнк оборачивается посмотреть, но видит только мандариновое свечение вывески лапшичной за окном квартиры. Он несколько раз моргает, но этот упрямый мир не уходит, не рассыпается на случайные осколки калейдоскопа, чтобы стать совершенно другим местом. Он садится, знакомое разочарование наполняет его, и тут он понимает, что Уиллы нет в постели. На простынях остались слабые очертания ее тела. В анной горит свет, дверь приоткрыта, так что, возможно, она просто встала пописать.
- Ты там в порядке? – спрашивает он, но ответа нет. Слышно мягкое кап кап кап из кухонного крана, тиканье заводного будильника на столе со стороны Уиллы, уличный шум, но ему никто не отвечает.
- Ты упала? – кричит он, - Утонула?
Все еще нет ответа, но его чувства оживились, стали более восприимчивыми, а звук стал таким высоким, что он его скорее чувствует, чем слышит, и теперь он замечает запах в квартире. «Иди спать», -  думает он, но ноги уже свесились с кровати, ступни уже на пыльном полу. «Когда ты снова проснешься, все будет хорошо».
Дрожь просачивается под кожу, нежно покалывает волосы на руках и затылке, все штифты в зубах начинают сочувственно ныть. Со своего места Фрэнк видит лишь часть ванной комнаты, узкий кусок линолеума, часть фарфорового туалетного бачка, покрытую ржавчиной полиуретановую складку душевой занавески. Ему кажется, воздух начал мерцать, он замечает едва заметное искривление света из приоткрытой двери, но, возможно, это лишь воображение. Фрэнк делает маленький шаг в сторону изножья кровати и видит Уиллу: она стоит голая перед крошечным зеркалом над раковиной. Острые ключицы и бедра, анорексичная выпуклость грудной клетки. Резкий искривленный свет делает все детали ее болезненной худобы еще более очевидными.
- Эй. Все в порядке? Тебе нехорошо?
Она медленно поворачивает голову, чтобы посмотреть на него, или же лишь смотрит в его сторону, потому что в ее взгляде нет узнавания. Широкие немигающие глаза, взгляд слепой женщины.
- Ты слышишь меня, Уилла? – спрашивает он, и она медленно отворачивается к зеркалу. Она неслышно бормочет изогнутыми губами.
Дрожь бесконечно нарастает, берет на пол октавы выше, теплая влажная струя бежит по губам Фрэнка, и он понимает, что у него пошла носом кровь.
Стена ванной комнаты, душ, низкий потолок – все рябит и тает, и внезапно раздается отрывистый хлопок лампочки над раковиной. После мгновения абсолютной темноты, абсолютной пустоты, откуда-то очень далеко появляется тусклый желто-зеленый свет, мерцающий свет инопланетного солнца, светящего через воду инопланетного моря. Неясные полупрозрачные формы мечутся и вспыхивают в этих глубинах, их тела еще более иллюзорные, чем медузы, более извилистые, чем угри; Уилла встречает их, вытянув руки, волосы кружатся вокруг лица как ореол из морских водорослей. В этом световом фильтре цвета океана бледная кожа Уиллы выглядит гладкой и скользкой, как у дельфина. Воздух вырывается из ее губ и ноздрей, поспешно устремляется ввысь стеклянным вихрем пузырьков.
Дрожь полностью заполняет голову Фрэнка, его пульсирующий болью мозг, и тут же раздается спасительный взрыв - хрупкий как яичная скорлупа череп трещит  от ужасного  звука и вся тяжесть воды обрушивается на него. В шоке он делает шаг назад. Уилла повернута навстречу солнцу, и в это мгновение она красивее всех и всего, что он когда-либо видел или о чем мечтал.
На Мот стрит – визг шин, злой вой кота, кто-то начинает громко кричать на китайском.
Уилла лежит безвольной задыхающейся кучей на полу, ее мокрые волосы и кожа сверкают в свете лампочки над раковиной. Вода стекает по ее спине, бедрам, растекается по полу в широкую лужу, и Фрэнк понимает, что дрожь наконец прекратилась, о ней напоминают только звон в левом ухе и кровоточащий нос. Когда головокружение проходит, он подходит к ней, садится на мокрый пол и держит; она кашляет и сплевывает сгустки соленой воды и сопливые нити чего-то зеленого. Ее кожа такая холодная, что больно дотронуться, холод исходит от нее, как в лихорадке, что-то маленькое и хитиновое соскальзывает с ее волос и бежит за туалет на длинных сочлененных ножках.
- Ты видел? – спрашивает она в отчаянье, слезящиеся слова выплескиваются наружу вместе с проглоченной водой. – Видел, Фрэнк, ты видел?
- Да, -говорит он немного погодя, - Да, детка. Я все видел.
Уилла улыбается, закрывает глаза и засыпает. Он берет ее, мокрую, мокрую, несет в их кровать. Держит ее до восхода солнца, пока она снова не становится теплой.

На следующий день они оба остаются дома, и какая-то мелочная часть Фрэнка начинает беспокоиться о том, что с ними будет, если он потеряет свою дерьмовую работу, если Уиллу уволят из кафе; какая-то упрямая его часть все еще беспокоится о таких вещах, как аренда и питание, обо всем том, что принималось как должное. Проведенная половина утра в постели – и вот опять кровотечение из носа. Рулон туалетной бумаги и одно из полотенец окрасилось всеми оттенками запекшейся крови. Несмотря на жару, Уилла надевает зимнее пальто. Она пытается уговорить его пойти к доктору, но он отказывается. Возникнут вопросы, и вообще, рано или поздно кровотечение остановится. Раньше же останавливалось.
К полудню Уилла сменяет пальто на розовый кардиган и чувствует себя достаточно хорошо, чтобы сделать сэндвичи с арахисовым маслом и виноградным джемом, заварить черный кофе и достать засохшие картофельные чипсы; после еды Фрэнку тоже становится лучше. Пойти в парк – идея Уиллы, потому что квартира все еще слабо пахнет илом и мертвой рыбой. Грязный запах отлива, которому нужно больше времени, чтобы выветриться. Фрэнк знает, что она нервничает из-за запаха, поэтому соглашается, хотя предпочел бы проспать весь день. Может, холодный душ и еще одна чашка черного кофе помогут ему дремать несколько часов без сновидений.
На метро они доезжают до пятой авеню, по восточной стороне идут к северу парка, проходят зоопарк. Довольно прохладно, так что на пруду всего несколько моделей игрушечных лодок.
Фрэнк и Уилла садятся в тени статуи Алисы в Стране Чудес (любимое место Уиллы во всем парке). Скалистая площадка около чайной вечеринки, гранитных ржавых листьев, откуда доносится чистый смех детей, забирающихся на огромный бронзовый гриб. Маленькая девочка с вьющимися черными волосами и красно-белыми колготками в полоску гладит котенка на колене Алисы, ласкает металлический мех и громко мяукает.
- Я не помню ее имя, - говорит Уилла.
- Что? Чье имя? – спрашивает Фрэнк,  не уверенный в том, имеет ли она в виду имя девочки, котенка, или еще кого.
- Котенка Алисы. Помню, у него было имя, но я никак не могу его вспомнить.
Фрэнк мгновение смотрит на девочку и говорит: «Дайна».
- О, точно. Дайна, - он знает, что она просто думает вслух, говорит все подряд, чтобы не упоминать о прошлой ночи, чтобы разговор случайно не вернулся к воспоминаниям о рыбах, плывущих в зеленом свете. Они настолько хорошо притворялись, что он почти передумал показывать ей визитку доктора Соломона Монализы.
- Хорошее имя для кошки. Если у нас будет котенок, назовем его Дайна.
- Миссис Ву не любит кошек.
- Ну мы же не проведем всю жизнь на этой свалке. В следующий раз снимем квартиру, где можно держать кошек.
Фрэнк вытаскивает визитку и кладет бумажник на траву, но Уилла даже не замечает этого, она слишком занята наблюдением за детьми, лазающими по Алисе, слишком занята мыслями о котятах. Карточка масляная и грязная, ее края начали обтираться. Фрэнк протягивает ей визитку без всяких объяснений.
- Что это?
Он просит ее прочесть, и она читает. Читает два или три раза, потом возвращает визитку и продолжает смотреть на детей. Но выражение ее лица поменялось, натянутая улыбка ушла, и она снова стала похожа на себя, на старую добрую Уиллу с отчужденностью во взгляде, острыми заломами в уголках губ, которые даже не назовешь ухмылкой.
- Сидни говорит, он настоящий, - это лишь половина правды, и Фрэнк бросает взгляд на карточку, перечитывает ее в сотый или двухсотый раз.
- Сидни ****ый лунатик.
- Он говорит, у этого парня есть карты.
- Господи, Фрэнк, ты что имеешь в виду? Хочешь, чтобы я разрешила тебе пойти поговорить с каким-то психом? Тебе и спрашивать не нужно.
- Я надеялся, ты пойдешь со мной, - мягко говорит он почти шепотом и убирает визитку в кошелек, где ее никто не сможет увидеть. Засовывает бумажник обратно в карман джинсов.
- Ну, я точно не пойду. Я и так хожу на твои чертовы собрания. Слушаю этого дебила Заробу. С меня хватит, спасибо большое.
Девочка гладит лапки Дайны, теряет равновесие и чуть не падает со скульптуры, но мать ловит ее и аккуратно ставит на землю.
- Я вижу, что с тобой происходит, - говорит Фрэнк, - мне приходится смотреть. Сколько ты еще так протянешь?
Она не отвечает, открывает сумочку и достает пачку сигарет. Там всего одна сигарета, она сминает пустую упаковку и бросает ее через плечо в кусты.
- А вдруг этот парень может тебе помочь? Если он все прекратит?
Уилла шумно роется в сумочке, пытается найти зажигалку или спички, поворачивается и смотрит на Фрэнка, незажженная сигарета свисает между губами. Ее яркие как драгоценные камни глаза горят злобой и обидой. Он знает, что она ненавидит его, она оставит его здесь и даже не обернется. Уилла достает сигарету изо рта, облизывает верхнюю губу, бесконечно долго прикусывает кончик языка.
- Ты с чего вообще взял, что я хочу все прекратить?
После этих слов просачивается тишина, и он осознает, что никогда не понимал ее до конца.
- Тебя это убивает, - выдавливает Фрэнк. Глаза Уиллы вспыхивают еще ярче, еще с большим надломом, она готова убить его взглядом прямо на месте. 
- Нет, Фрэнк, это единственное, что делает меня живой. Знать, что там есть что-то и что я снова это увижу. Может, однажды я сюда наконец-то больше не вернусь.
Она резко встает и торопливо идет в сторону пруда, делает решительные шаги, чтобы увеличить расстояние между ними. Ненадолго останавливается, чтобы прикурить у стоящего негра с таксой, затем заходит за угол лодочного домика и скрывается из виду. Фрэнк не идет за ней. Он сидит и смотрит, как крошечные лодки скользят по илистой поверхности воды, наблюдает за их беззвучной хореографией.
Возможно, сейчас лучше не беспокоиться о Уилле, на это будет еще достаточно времени. Лучше подумать о том, что сказать Монализе, когда он найдет его.

Мы должны меньше доверять тому, что этот мир зовет великим, и должны благородно презирать все мелочи общности, в которые человек заключил свои привязанности. Мы знаем, что существует множество населенных Земель, таких же прекрасных, как и наша.
Христиан Гюйгенс (1960)