Журнал 1. Сборник 12. 1. Новые Семейные истории-2

Журнал №1. «Семейные истории Авторов Сайта «Проза.ру» http://www.proza.ru/2019/01/04/292

Сборник № 12.1  «Новые «Семейные истории-2» Авторов Сайта» (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

В Сборнике №12 (http://www.proza.ru/2018/12/27/306) представлено 28 произведений 20 Авторов «Проза.ру». Для одного сборника – это оптимальное число. Дабы не перегружать этот сборник принято решение продолжить формирование «Новых Семейных историй-2» в Сборнике №12.1

В Сборнике №12.1  свои «Семейные истории» смогут представить:

- Авторы, не принимавшие участия в Конкурсе-6;
- Авторы, принимавшие участие в Конкурсе-6, но решившие ознакомить широкую аудиторию с историями, не вошедшими в Сборники №№1-11.

Для рассказов, предлагаемых в этот «Внеконкурсный сборник» нет никаких ограничений (в т.числе, по размеру), кроме соответствия Теме. Также нет ограничений по количеству историй, предлагаемых каждым Автором.   

Истории могут быть рассказаны о любом члене семьи: детях, жене, муже, внуках……

При желании принять участие в Журнале, перешлите ссылку в виде рецензии на этот материал.

Читатель ждёт  ваших историй!!!

СОДЕРЖАНИЕ

1.1 Дария Павлова «Зимний день. Беспросветно» http://www.proza.ru/2016/12/27/1157
1.2 Дария Павлова «Поход с родителями за грибами...» http://www.proza.ru/2016/12/22/1288
2.1 Александр Жгутов «День Победы начинался с рассвета или Как я хотел стать трактористом» http://www.proza.ru/2017/01/07/1344
2.2 Александр Жгутов «Моё хождение в первый класс» http://www.proza.ru/2012/08/29/1109
3. Борис Лембик «Цоб-цобэ» http://www.proza.ru/2014/12/27/1784
4.1 Александр Андриевский  «Говорила Мама...» http://www.proza.ru/2013/01/25/1013
4.2 Александр Андриевский «Песня о любви» http://www.proza.ru/2014/01/08/1359
4.3 Александр Андриевский «Вкусный хлеб»  http://www.proza.ru/2017/12/04/1649
4.4 Александр Андриевский «Роза»  http://www.proza.ru/2017/07/21/1594
5.1 Нина Джос «История старинной брошки»  http://www.proza.ru/2014/04/24/578
5.2 Нина Джос  «Голубое платье» http://www.proza.ru/2015/07/29/491
5.3 Нина Джос  «Про зубы моей бабушки» http://www.proza.ru/2014/05/01/529
5.4 Нина Джос «Анекдоты от моей бабушки» http://www.proza.ru/2014/02/14/725
5.5 Нина Джос  «Старик и куры» http://www.proza.ru/2016/06/11/1125
6. Ник Литвинов «Две Веры» http://www.proza.ru/2015/01/08/190
7.1 Любовь Арестова  «Свекруха» http://www.proza.ru/2018/02/11/698
7.2 Любовь Арестова  «Седьмая рота - жрать охота» http://www.proza.ru/2017/05/09/1201
7.3 Любовь Арестова  «Володька»  http://www.proza.ru/2017/05/13/553
7.4 Любовь Арестова  «Гоша, Гошенька» http://www.proza.ru/2017/06/07/1306
7.5 Любовь Арестова  «Ганя» http://www.proza.ru/2016/09/30/1198
8. Бабушка 2 «Наша родословная» http://proza.ru/2019/01/15/113
9. Иветта Дубович Ветка Кофе  «Еврейский нос» http://www.proza.ru/2017/10/14/997
10.1 Галина Гостева  «Мамина жизнь» http://www.proza.ru/2018/11/24/380
10.2 Галина Гостева  «О матери»  http://proza.ru/2018/11/24/1067
11. Александр Королёв-Иван  «Волки» http://www.proza.ru/2013/12/28/99    


ПРОИЗВЕДЕНИЯ

№/Автор/Название произведения/Ссылка

1.1 Дария Павлова «Зимний день. Беспросветно» http://www.proza.ru/2016/12/27/1157

Зимне-пасмурный день, ветер воет за окном и тоскливо, оттого, наверное, что природа грустит и плачет...
Небо покрыто серо-белыми облаками плотно, плотно, нет ни одного лучика солнца. Беспросветно...
Небо сегодня молчаливо и печально.
Все сильнее ветер надрывно звенит, лопнувшими струнами...
Звенит криками,отзвуками во времени застывшем... Звенит до боли в сердце.
Слезы катятся, катятся по щекам...
Пойдет небольшой дождь со снегом и природа,всхлипывая,через несколько минут разрыдается вместе с метелью.
Теперь вы все там за гранью... там в небесах...
Только свет от окон домов,медленно зажигая свечи памяти о тех,кого больше с нами нет
окрасит  всеобщую картину тоскливо-печального, приближающегося, зимнего вечера в конце декабря.
Свет любви от моего сердца негаснущими свечами полыхнет.
Вечная,светлая память выгравирована.
Небо сегодня покрыто серо-белыми облаками. Беспросветно.

27 декабря 2016 года.

1.2 Дария Павлова «Поход с родителями за грибами...» http://www.proza.ru/2016/12/22/1288

      После ярких вспышек моих детских воспоминаний в сердце моем крутится лента времени и я вижу в калейдоскопе прошлых мгновений часов, как мы всей семьей идем за грибами.
      Камчатская земля, слегка пружинит и подбрасывает на пару секунд раннего времени — золотой и рыже-красноватой улыбки осени.
      Я иду вслед за папой, он внимательно исследует местность, учит меня собирать грибы, дает советы, как правильно найти грибы и где они могут прятаться.
Держа в памяти папины советы, я начинаю искать грибы. Полностью сосредоточиваюсь на своем поиске лесных чудес и с упорством начинаю палочкой шевелить травы и заглядывать под желтые листья.
      Вдруг под тонкими нитями темно-зеленой травы вижу группу ярких сыроежек с красными листьями на их лимонно-оранжевых шляпках, еще пару минут осеннего времени и около корявого пня множество белых груздей радостно приветствуют лес своими словами, словно открывая реснитчатые глаза и вдыхая воздух жизни.
Я полной грудью вдыхаю вместе с грибами особый воздух.
Воздух, пропитанный свежестью и в то же время чуть ноздреватый слегка кусающийся  — грибной воздух.
      Пряно-терпкий запах разлит всюду. Я распрямляюсь и вдыхаю воздух, поднимаю глаза вверх и вижу кроны деревьев уходящие далеко ввысь. Слышу по лесу грибники зовут друг друга и раздается «Ау-Ау» то тут, то там.
Меня тоже окликает мама и я, отрываясь от крон деревьев, быстро собираю несколько грибов и подхожу к ней.
Мама кропотливо набирает жимолость я слежу за ее руками  и ,стараясь далеко не уходить, продолжаю свое знакомство с чудесами леса.
      Садится солнце, окрашивая все стволы деревьев, всех нас, травы и осенние листья своим светом оранжево-золотого тепла.
Скоро нужно собираться домой, солнце словно подсказывает о наступлении вечера и мы, понимая его, собираемся еще несколько раз обозреваем осенний красновато-желтый лес, сохраняя в своих сердцах удивительные моменты в лесу, и вот с гостинцами лесными грибами, да жимолостью мы выходим из леса, мысленно говоря лесу « Спасибо тебе лес за чудеса твои, за мгновения лесных радостей! Пока! До скорой встречи!»
      Лес, словно понимая, каждое слово дарит нам на прощанье янтарную песню заката, раскрашивая наши лица теплым светом, заходящего солнца и словно вторят ему все травы, листья осенние, грибы, деревья шумят вместе с прохладным ветром.
«Пока, пока! До встречи, приезжайте, пока!»
      Пленка памяти прокручена, все фотографии памяти в сердце. Придет время и я снова достану пару снимков и вспомню.
28.07.2016г.

2.1 Александр Жгутов «День Победы начинался с рассвета или Как я хотел стать трактористом» http://www.proza.ru/2017/01/07/1344
   
  Посвящается всем детям  войны и их
 матерям, которые из руин восстанавливали разрушенную войной страну,
согревая наши души теплом своих сердец.

    Во время Великой Отечественной войны, мая мать, как многие молодые девушки, ушла на фронт и служила на военно-санитарной летучке. (ВСЛ-604 в составе 203 Полевого эвакопункта).
ке
     У войны свои счеты с жизнью и смертью, но и любовь на войне никто не отменял. Война обостряет все чувства. Поэтому большинство «детей войны» оказались именно плодом фронтовой любви.  В народе нас называли «безотцовщиной», а за какие-либо наши проделки - «е*етиной».
     Однако, самым обидным из всех прозвищ для меня лично было «трофейный». Воспринимая прозвище жестоким оскорблением,наносимым даже не мне, а моей матери, я, со слезами и матом, яростно бросался на обидчика с кулаками и даже с зубами. Нередко бой с обидчиком старше и сильнее меня заканчивался для него кровавыми соплями. Как говорят: -«В драке важен не размер собаки, а количество злости в ней». 
   Нашим матерям приходилось терпеть народную молву о себе и, до крови закусывая губы, бессонными ночами солить подушку своими слезами.  «На чужой роток не накинешь платок».  А сколько долгих ночей у колыбелей, сколько труда и терпения наши матери отдали каждому из нас?  Они думали о своём дите от его рождения и до своего смертного часа.
 
    Мир не сказка, а борьба добра со злом, зла с добром, а потом... опять борьба за мир, за веру и ещё за что-то не всегда понятное.
    Особенно трудна была материнская доля, воспитывавших своих сыновей без отцов.
Тут много мудрости и ума надо приложить, что бы из сына вырос МУЖЧИНА.
     Я с благодарностью вспоминаю свою мать-участницу Великой Отечественной войны, которая воспитывала меня-«трофейного» одна, без мужа.
    Досталось же ей дитятко "непокорное", как сказал про меня священник при  крещении в Сталинабадской церкви в 1947 году.
   
                ***

       В детстве все краски ярки.  Мне тогда казалось, что Мир живет для меня. Была весна 1949 года. Май. День Победы. Обычный рабочий день. Моя родная деревня Ступново из восьми домов на бугре, окруженная вологодскими лесами.
       Солнечное утро. Я проснулся с самого ранья.
  На майские праздники мать сшила мне рубашку из немецкого парашютного шелка кремового оттенка, с карманом на груди, а на нём красными нитками "мулине" вышила звезду с лучами.
И вот этим ранним утром она подала мне эту рубашку, как военную форму, со словами:
-  На-ко  примирь.
 Здесь и далее я постараюсь сохранить тот простонародный говор в нашей местности, царивший повсеместно в те времена.

    - Ну, Шурка, баскОй ты сЕгодни, первый санапал на всЁй деревне. - С ухмылкой подбодрила меня бабуля и тем самым как бы благословила на сегодняшние "геройские" подвиги.
Она-то знала, что к вечеру я всё равно выкину какой-нибудь фортель.
     Мать перед выходом на "улку" тоже строго наказала:
- Мотри там, в грись не лизь, да не изорви рубаху. Послидний лоскут исшила, нетутко боле. Береги рубашонку.
 И мотри не варзай, а то живо у меня рвань получишь ужо.

    Но эти слова для меня были обычным напутствием, как инструктаж для солдата заступающего в наряд по службе, поэтому особо не напугали. До вечера ещё оставался целый день...  И день не длился, а полетел птицей счастья. Меня выпустили на волю. Для порядка, а больше ради того, чтобы показать всем свою новую рубаху, прошелся вдоль по деревне. Народу в деревне никого. Все при делах. Началась посевная горячая пора.

       Остановился я около конторы колхоза "Пограничник".
  Весь колхоз состоял из трех таких же маленьких деревенек, как и наше Ступново.  С кем граничил колхоз мне было глубоко наплевать. Председатель колхоза Геннадий Бурницов с озабоченным видом сидел на крыльце  и курил самокрутку.
      Увидев меня, заулыбался:
- Ну, чё, "победитель", как дела? Матка с утра ремённую артиллерию не сделала ишо?
 
- Не, дядь Генадий. Ты чё? Ишо у меня вчерашняя рвань болит.

- За чё вчера-то взбучку получил?

- Да на мерине Рустеме  вчерась катался верхом, пал с ево и всю штанину изорвал.
 Бабушка,конешно, было пробовала заступиться за миня, но матка прытко зла была.
     Штаны-то  послидние, а топеря вот, с заплатой. Матке жалко их стало.
 Крепкие, из "чертовой кожи", а погледи-ко,вон как лопнула штанина, вокурат на коленке.
    Вот мама и сказала мине вчерась: - На тибе,Шурка, всё кажыный день рвется. Ты домой вечером прибегаш как из окопа с передовой, весь грязный и изорванный, да ищо в синяках и избитый до крови.

     Я вечёр, уж после рвани, спросил её:
- А чё,  завтрея праздник День Победы? Это когда мы над немцами совсем  победу сделали?  Дак она мине и сказала:- Пока тебя беса не выращу, у меня никаково дня победы не будёт. Я с тобой всё время как на войне.

- Ну, ладно, дядь Генадий, я пожалуй до пруда сбегаю.
- Ну, беги, беги. Там мужики трактор ремонтируют, пособи  им.
- Ладно, погляжу.

       Минута и я у пруда.
На высоком берегу стоял разобранный трактор ХТЗ с железными колесами.
      Трактористы переводили название ХТЗ как «хрен товарищ заведешь».
Утром трактор не завёлся. Поэтому он и стоял на берегу пруда разобранный.
 "Брюхо" трактора-картер лежал на земле, весь в чёрном нигроле.
 Нигрол заманчиво блестел на солнце. Так и тянуло макнуть в него палец.
 Двигатель частично тоже был разбросан  на берегу пруда. Прямо-таки обворожительная красота. Картина нигролом.
    Трактористы грязные с ног до головы:  Вася Черняев-«Серко» и  Емельян Виноградов. Один участник войны, другой «по броне» ковал победу в тылу.
       Глядя на их вид, ласточкой пропорхнула завидная мысль: - "Вот бы и мне трактористом. Замараешься весь и ругать никто не будет."
       Увидели меня трактористы и сразу вопрос: - Ну, "кавалер трех рваней", пошто явился?  Чево вырядился-то как на свадьбу?

- Таак? Значит, рубаху мою новую увидели,- пролетело в моем мозгу, - Хорошо,  добро, ладно.
- Дак, празник сёдня. День Победы над фашискими ерманцами.
- А вы чё, делаёте?
 
 - А то ты не видишь?  Ремонт вот делаем.
  – Вот вить, все в поле  пашут, а у вас дак ремонт.
 - Да ладно ты, Шур, не бригадир ишо упрекат-то нас с Омелей. Если хош так пособи нам. Геннадию скажем, чтобы в  колхоз тибя записал?
- Миня? В колхоз запишут? И муки дадут, и хлиба на трудодни?
   - А ты как думал? В такой рубахе, тебя сразу запишут и выписку на муку Генадий  сёдни  же и выдаст.
   – Да-аа, матка радешенька будет ежели на Троицу мне мучки Генадий выпишет.
 А чево, мужики, делать-то надоть?  ( вот с этого, наверное, момента во мне и стало доминировать стремление быть добытчиком в семье, заработать хотя бы кусок хлеба.)

- Да ты больнё чист. Сначала руки-то хоть замарай.

      С радостью исполнил свою мечту и ткнул пальцем в нигрол… Есть!!!

     Васька на это с ухмылкой пробурчал:
- Это не эдак бы, Шура, надэ, а обе руки, да хоть бы  по локти. На нас-то погледи какие мы с Омелей.   Забыв обо всем, я запихал в нигрол ручонки до локтей.
 А всё же мысль, что рубаху как-то надо бы сохранить чистой, пробуравила мозг, но  тут же и пропала в радостном ожидании записи в колхоз. Но и этот мой вид им видать не очень-то глянулся.
      Емельян с ухмылкой попросил меня ему помочь:
- Знаешь, Шурка, ты вон ту уразину потташшы, вон туды…, к картеру.
Уразина оказалась тяжелой и вся вымазана нигролом. Пока я её подтянул к указанному Емельяном месту, дело было сделано: рубаха оказалась вся измазана нигролом.
     Увидев, что я  наделал с рубашкой, понял, что теперь-то уж точно мне от матери достанется большая нахлобучка и самый огненный, из всех прежних, ремённый салют. Своими грязными ладонями я схватился за  щёки, и прорыдал: - Ну, мужики, топеря матка меня убиёт.
- Да, полнотко ты, отстань. Иди  топерь к Генадию, чичас же на разу он тибя и в колхоз запишет, а ради празника можот и муки выпишет.
  Потом уж ничево не бойся, не будет тибе никакой рвани.  Токо скажи Геннадию Ивановичу, мотри не забуть, шо нам пособлял.

       К конторе я прибежал шустро, но вид у меня  был  уже  совсем не тот, что час назад и далеко не праздничный.
       Геннадий, как сидел на крыльце и дымил самокруткой, так и продолжал сидеть в том же положении.
  Увидев меня в такой заляпанной нигролом рубахе и с измазанным лицом, он засмеялся и начал что-то оживленно обсуждать со счетоводом Иваном.
- Ну, и чево ты там с мужиками поделал? - серьезно, пытаясь подавить в себе душивший его смех, строго спросил Геннадий.
-  Генадий Иванович, миня мужики  попросили пособить, так я и помог им малёхо.
 А ишо, они сказали, шобы ты миня в колхоз записал и муки выписал.
- Ну, ладно, чево с тобой делать, думал, мал ишо, да вижу уж, вроде как и можно, раз роботником стал.
      Деловито встал и буркнул:
- Ну, ты тут поготь, чичас справку тебе  вынесу.

      Через минуту он подал мне, исписанный химическим карандашом, обрывок от какой-то старой ведомости. Что там он написал я не знал, конечно.
       Как я потом  узнал, в бумажке было написано: - " Лиза! Дай ты своему выпоротку рвань хорошую".
       Вскоре это обстоятельство меня побудило выучить азбуку, что я, самолично, без посторонней помощи и сделал. Сначала  разбирал по буквам названия газет и заголовки статей с крупным шрифтом, а потом старательно перерисовывал их  химическим карандашом на полях этих же газет.  Примерно через полгода  уже читал всё и везде. Особенно нравилось громко зачитывать  вывески  в селе: - «Магазин» ( с ударением на втором слоге, так в деревне говорили),  «Чаромское сельпо», «Столовая» и тому подобные названия.
Не любил читать слово «Амбулатория», так как с  ходу прочитать не удавалось, а по слогам толком ещё  не  наловчился.   Вот в результате и получалась: «малубатория», или, вообще, какая-то нецензурщина.

      А пока, я опять обрадел и с запиской в руках побежал скорее обрадовать мать.
    Влетаю домой. А домишко наш-старая банька, в которой русская печка занимала треть комнатушки. Бабушка  сидела на лавке.  Как увидела меня в таком виде так и брякнулась с лавки на пол:
- Лизка, погледико на этого выпоротка-то…

      Мама, как  глянула на меня, так и обмерла. А я, всё ещё возбужденный с улыбкой до ушей, протягиваю ей исписанный Геннадием  Ивановичем листочек, и скороговоркой: - "Ма-маа… миня в колх...
      Но,  встретившись с её взглядом, я уже на  продолжение разговора не рассчитывал, а стремглав метнулся вон из дома, оценив, что рвань меня уже догоняет и состоится раньше, чем наступит вечер этого праздничного дня.
     Всей своей  шкурой я почувствовал неотвратимость жестокого наказания. И что  будет оно сейчас же и всеми подручными средствами.
Я вылетел пулей из избы и бегом к пруду.

     Мать, схватив клюшку, которой полоскала белье в пруду, стремительно бежала за мной, практически дышала мне в спину.
Около пруда она меня настигла и сцапала. Жесткая, натруженная рука участницы войны цепко ухватила меня за рубаху.  Я тщетно пытался выкрутиться.  Шелк рубашки хотя и скользил у неё из рук, но, рывок и я уже барахтался в пруду.
      Первая мысль: - "Вот утону ведь, жаль, не успел плавать научиться…."   И вдруг чувствую,что погружение закончилось. Вроде бы сквозь воду даже  проблеснул солнечный лучик, и я над водой, но нет,  опять  надо мной вода, ещё раз блеснуло солнце и так несколько раз: то солнечный зайчик промелькнёт, то мутная вода над головой. Это так маманя в горячах пыталась отмыть меня и рубаху за один прием.

     А в это время мужики, устроив для себя  развлечение, весело похохатывая курили самосад, и делали вид, что они тут вроде бы  и не при делах.
Но тут, Васька Серко, возьми да и брякни матери: - Лиза, а может ты бы их порознь прополоскала-то, и Шурку, и рубаху?

      Я мгновенно был выброшен на солнечный брег пруда.
Мать, молча подняла на него клюшку, поняв чьего ума  проделки были надо мной.
     Одновременно оба:  и Емельян, и Васька, как немало повидавшие на своем веку, имевшие опыт отступлений в таких ситуациях, поняли намерение мамы.
 Не дожидаясь объявления войны, они, обгоняя друг друга, помчались вокруг пруда.
    Мать, с завидной скоростью догоняла их, и то одного, то другого утюжила клюшкой по их спинам.
Бой продолжался минут десять. Мужики выбились из сил, мать тоже.
     В эти минуты мне было и не обидно, и не больно, только до слез жалко новую рубаху со звездой.
 Мать увидев, что я безутешен, подошла, обняла, поцеловала и сказала:- Горюшко ты моё. Иди, одинь толстовку, больше  сёдни рвани не будет.

    - Мам, дак, Генадий муки нам выписал, я на Троицу хотел тибе и бабушке...

      Заплакала мать.

     Мужики начали повинно успокаивать мать.
 Емельян смущаясь сказал: 
 - Лиза, я Шурке на Троицу дам муки, на пироги вам, как только в МеТе еСе (МТС- машинно-тракторная станция) нам выпишут.

     Снова светило солнце.
  Колхоз пополнился ещё одним  "добровольцем".
   
     Этот памятный для меня день Победы  продолжался...

                ***

       А в это самое время, все колхозники дружно  пахали, сеяли, всеми силами  укрепляли могущество страны Советов, восстанавливая послевоенную мирную жизнь. И им за это, практически, ничего не было.
 За тяжелый трудовой, 10 -11 часовой день, ставили палочку, который назывался трудодень. В конце года за эти самые заработанные трудодни-"галочки" колхознику причиталось примерно по 1-4 копейки на трудодень и плюс к тому, по 300-400 граммов какого-нибудь зерна.

      Об этом памятном событии дня,которое произошло со мной,  жителям  деревень нашего колхоза: - Ступново, Тимшино и Назарово предстояло узнать только вечером.

      Продолжение следует: рассказ "Мой памятный День Победы."
http://www.proza.ru/2017/01/07/1402

2.2 Александр Жгутов «Моё хождение в первый класс» http://www.proza.ru/2012/08/29/1109
 
                Посвящается
Моей первой учительнице Ефремовой Наталье Петровне,
 
«Дети в школу собирайтесь,
Петушок пропел давно.
Попроворней одевайтесь!
Смотрит солнышко в окно…»

 Стихотворение «Приглашение в школу»
Л.Н.Модзалевский (1837 -1896 г.г.)

Ровно 60 лет  назад  было 31 августа 1952 года.
 
Завтра в школу, в первый класс.

 А потом ещё шесть или девять раз, пока ума и терпения хватит, первого сентября… опять в школу.

 Поэтому  сегодня у меня в душе  прорастало какое-то новое, не понятное, волнительное чувство.

Что  это за новая забота такая - учиться обрушится  на мою голову?

 Ъоть какую-то уверенность  мне придавало то, что читать я уже почти умел.

 Сам, по заголовкам газет и  по вывескам: "МАГАЗИН", ЧАРОМСКОЕ РАЙПО", "СТОЛОВАЯ" "АПТЕКА", лет в пять знал уже почти все буквы, как потом оказалось,за исключением букв: Щ, Ь, Ъ, и Ф.

 Мог сосчитать до ста.  В пределах от 10 до 20 умел сложить или вычесть числа.
 
С кем вместе придется учиться в школе?  Это настораживало, но не очень.

Большинство учеников нашей Назаровской начальной школы мне были известны с раннего детства в лицо и по именам.

 Вот и пришло моё время, завтра надо идти в школу.

 Все же ходят и я пойду,но всё равно как-то боязно.
 
 Такие почти не детские мысли ворошили моё сознание.   

 А сегодня был последний денек перед школой.

   С утра шел дождь, а после обеда из-за туч  выглянуло солнышко и сразу пригрело.

  В школу только завтра, а  сейчас делать нечего,а дома не сидится.
 
 Мать и бабушка в поле на колхозной работе.

 Схватил кузовок и бегом в лес.

А до леса всего-то меньше километра.  Пять минут и я уже  на опушке под первыми елочками смотрю.  Вроде ничего нет.

Вдруг вижу масленок, дальше, шляпка от мухомора на земле  валяется.  Нет. Это не грибы.

 Побежал дальше к лесочку, где погуще ельничек  начинается.

Елочки молодые  хороводом расположились.  Наклоняюсь  под одну, под другую, пониже, начинаю руками по мху шарить…  Есть!

Малюсенький рыжичек.  За ним второй,а дальше третий и началась  «грибная  игра».

 Пока один мостик грибной выбрал, вижу под другими елочками тоже  рыжички. Под разным углом света показываются и как бы играют с тобой.

 В охватившем меня азарте про школу и думать забыл.

 Обшарил  весь лесок. Насобирал почти целый небольшой кузовок.
 Вышел из леса огляделся кругом. Никого. Хорошо, добро, ладно.
 
Значит никто меня здесь не видел как я рыжики собирал.

 Может и завтра поутру, раненько, успею на этом же месте ещё хапануть грибочков.

Бабушка с матерью домой вечером с работы уставшие  вернулись, а как увидели мой «улов», сразу повеселели.

 Бабушка начала чистить рыжики и не нахвалится:
-Ой, каких малюсеньких «насбирал», ой, такие они крепконькие.
Наверное, в бутылку их засолю  на зиму, аккурат на Николу и Рождество откроем.

 А между тем, сама вспоминает в каком году  много рыжиков уродилось, как она их собирала и в каких местах. При этом  бабушка, как бы сама себе под нос пробормотала:  - В народе с давних пор есть примета, что много грибов растёт в лесу перед войной и много людей мрёт. 

  Я, такой "важный добытчик», сижу за столом под образами и, пропустив мимо ушей   её слова о приметах, говорю ей:

 - Бабушка, завтра я с самого ранья смотаюсь в лесок и ещё насбираю грибов.

-Куда завтра. Завтра тебе в школу. Забыл ты нешто?

- Нет, не забыл. Я успею. Только разбудите пораньше.

Утром, ни свет, ни заря, сам проснулся.

Хлеба  ржаного кусок отломил от краюхи и вон из дома.

Утро раннее, ещё и не рассвело, а я бегом  к лесу.
 
 От деревни и до леса  молочный туман  по  земле стелется, даже  в пяти шагах тропинки не видать.

Мне бы только до своего места добраться и в тумане не заблудиться, а там - то  уж  я на коленках все вышарю.

 Слава Богу,до меня никого ещё сегодня здесь не было.  А рыжиков наросло за ночь очень много.

 Лесной воздух густо пахнет хвоей и грибным духом, а ещё туманом.

Не заметил как,  уже не вчерашний, маленький кузовок, а  корзинка, значительно побольше кузовка, полным  – полнешенька.

 А грибы  кругом и не кончаются, мостик за мостиком тянется.  Собирать бы, да собирать.
 Но недосуг. В школу надо.

Я бегом домой. Бабушка и мать уже давно по дому  хлопочут. Печку истопили.  Картошки наварили, грибков нажарили. Вкусно домашним теплом пахнет.

 -Садись, кормилец наш, ешь да в школу беги.
 Сегодня первый день твой школьный. Учись хорошо, ума набирайся больше. В жизни наука, ой как пригодится.
 Только не «варзай», не озоруй там.
 Наталью Петровну, «мотри» слушай. –напутствовала меня бабушка пока я с аппетитом завтракал.

- Ты, бабуля давай, кончай тут обряжаться, а  походовее  ступай в лес, пока другие вперед тебя не набежали. Там грибов видимо-невидимо.

Бабушку долго уговаривать не надо. Не успел ещё договорить, а она уже корзину в руки и  за двери. Только её и видели.    

Так настало утро  1-го сентября 1952 года -  день моего первого хождения первый раз в первый класс.

 По этому случаю мне мать сшила суконную сумку- торбу из старого полушалка в крупную клетку.

В неё я загодя  поместил букварь, две тетради; в клеточку и в линейку для 1-го класса.
Простой карандаш мне учительница в школе дала и сама очинила его.

 В сумку мать  положила бутылку- четвертинку козьего молока, заткнутую бумажной пробкой и кусок домашнего ржаного хлеба.

- Ну, в добрый путь. Учись ладом.  Теперь ты десять лет школьником будешь. -  наставляла маманя меня в добрый  путь по жизни и почему-то смахнула украдкой набежавшую слезу.

До школы идти было около километра.

Когда я вышел на улицу, туман уже поднимался вверх и таял прямо на глазах.
 Из туманной дымки над кромкой леса,ещё не тронутого  медной позолотой осени,  выплывало, уже по-осеннему не яркое,  матово- золотистое солнышко. 

День обещал быть  ясным и теплым.

Справа от дороги  желтела стерня выжатого  поля, а на нем высились  скирды пшеничной соломы.
 А слева, на другом поле, до самого дальнего леса,  волнами колыхался ещё не совсем вытеребленный лен.

По небу плыли большие белые облака, а ниже облаков, в южную сторону, с курлыканьем тянулся журавлиный клин.

 Так начиналась  моя школьная пора.

 В школе училось 24 ученика, с первого по четвертый класс.

 И все ученики сидели в одном  большом помещении.

Наталья Петровна, моя первая и самая главная учительница в моей жизни, учила всех  одновременно.
 Одни решали задачи по арифметике.
 Другие отвечали  по географии.
  Третьи, усердно обгрызая концы перьевых ручек и макая перья в чернильницы "непроливашки", со скрипом  писали изложение.

 В свой первый школьный день я писал палочки.
А еще мы, первоклашки, учили стихотворение:
 
«Дети в школу собирайтесь,
Петушок пропел давно.
Попроворней одевайтесь!
Смотрит солнышко в окно

Человек, и зверь, и пташка —
Все берутся за дела;
С ношей тащится букашка,
За медком летит пчела…»

Послесловие:

   5 ноября 1952 года у меня на глазах скоропостижно скончалась бабушка Анна. Это была  моя первая большая утрата любимого человека в моей жизни. Я весь путь до кладбища ехал на дровнях рядом с гробом бабушки. Рыжики, которые мы с ней насобирали, ели с ржаными блинами на Николу и в Рождество и вспоминали бабулю. Она в моей памяти жива всегда

    Сегодня, 29 августа 2012 года, я сердечно
поздравил Наталью Петровну  с  её 93-й  годовщиной со Дня Рождения.

А потом спросил её: - Чем занимаешься, моя дорогая?

-Читаю, Сашенька, читаю, мой родной. Твои рассказы и  районную газету «Звезда».

 Как же давно это было, когда ей было всего 33 года, а словно вчера.
 
Стремительна жизнь наша.

 Любите и радуйтесь.

3. Борис Лембик «Цоб-цобэ» http://www.proza.ru/2014/12/27/1784

Из серии "Погружаясь в прошлое...".

Сентябрьский день перевалил  на вторую половину, и утренняя прохлада давно ушла. Пусть солнце уже не такое как летом, но прогретая земля еще хранит и отдает тепло. В степи стоит запах высохшей, выгоревшей от солнца травы. Ветер колышет белёсый ковыль и разносит по степи звуки: поют птицы, стрекочут кузнечики, где-то свистит суслик. А вот и он сам, резко встав серым столбиком, осматривается по сторонам. В стороне еще один столбик, чуть дальше поднимается третий зверёк. Вдруг один из них резко свистит, и все разом прячутся в норы: что-то их напугало.
А-а! По дороге движется повозка. Медленно шагают быки и плавно катится бричка.
- Цоб-цобэ,-кричит возница, подгоняя животных.

В бричке на постеленной соломе полулежит мужчина, с трудом борясь со сном. Сегодня он возвращается с мельницы, где удачно продал зерно. Всё хорошо, да уж больно медленно идут волы. Конечно, можно было запрячь коней и обернуться быстрее, но на быках больше увезешь. Вот и пришлось ему предыдущую ночь провести в дороге. Да и коням отдохнуть надо дать, накануне целину пахали, а завтра опять в борозду.

- Цоб-цобэ! Мерно вышагивают быки, медленно катится телега. Сон берет своё, и мужик засыпает. Снятся ему те, о ком он много думает и вспоминает: родители. А ещё родная хата на Харьковщине, стоящая в тенистом саду. Ночью слышно, как за окном в палисаднике падают на землю спелые яблоки. Их, нарезав, днем сушат на солнце, на ночь убирают, и яблочный запах стоит в хате. Красота! Эх,этого яблочка бы сейчас! Да где ж его взять, если тут только ветер завывает вокруг хаты. Степь! Но дайте время, и здесь у моего дома будет сад, обязательно будет!

Не слыша голоса, быки останавливаются, возница просыпается.
- А ну, пошли! Цоб-цобэ! Так мы до дому николы нэ дойдэмо! Цоб-цобэ!
А дома, в Звонарях, в саманной белёной хатёнке ждёт его жена Катерина, старшие дочери Елена и Явдоха, четырехлетний сынок Сёмка. Ждут, небось, какие гостинцы привезет папка. Он проверяет узелок, лежащий рядом – вот они, покупки. Малы ещё детки, не помощники пока, но, даст Бог, вырастут.
Цоб-цобэ! Снова покачиваются перед глазами бычьи зады.

Сзади появляется и всё громче становится топот копыт, кто-то догоняет на дрожках.
- Здорово, Митрий!
- Здорово, Степан, - да это ж Приб.
- Тру-у! Стой, давай покурим.
Повозки останавливаются, мужики спрыгивают, разминают затекшие ноги. Из картузА появляется плотно сложенная газета, ногтем мизинца поддевается её краешек и отрывается кусочек бумажки. Бумажка сжимается между пальцами левой руки, образуя желобок, затем правой рукой из  кисета он насыпает табак и отдает попутчику, тот набивает табачок себе в «козью ножку». Языком смачивается краешек газеты, аккуратно сворачивается в трубочку, стараясь не просыпать табак, и несколько раз самокрутка проглаживается пальцами вдоль. Цигарка готова. Из кисета достается кресало: чирк, чирк, чирк. Искра, первый дымок.

Затяжка, другая, задымили.
- Хорош табачок! Свой?
- Свий, прошлогодний. Новый ще на горище сохнэ.
- А доски для чего везешь? – Степан кивает на бричку.
- Пчёл хочу завести, улики за зиму сделаю. А весной куплю пару семей для начала.
- Дело хорошее.
- Хорошее. Дети сладкого просят, да и самим хочется.
Пока курили, успели упряжь проверить.
- Ну что, пора трогать.
- Пойихалы.
- Слушай, Дмитрий, а ты коней подковать сможешь?
- Так приезжай на следующей неделе.
- Договорились.

Цоб-цобэ!
Снова то ли лениво, то ли важно идут быки, ложится дорога под колеса брички. Хорошие мужики Прибы, из немцев. Своим хутором живут, скота много держат, мясом и молоком торгуют. Крепко живут. Ничего, будет и у нас с Катрей не хуже стадо, конюшня, только бы урожай продать выгодно. А руки на месте, всё сделаем.
Цоб-цобэ! Похрустывают камешки под колёсами, поскрипывает телега. Вдалеке на дороге появляется маленькая черная точка, постепенно растет и уже видно, что это скачет верховой. Мужик настораживается и уже подумывает о том, что, может, свернуть с дороги. Мало ли, кто это может быть. Вон на днях сосед Рубан вернулся домой с рубцом от нагайки вдоль спины. Не понравился он проезжему казаку, или дороги тому показалось мало, но маханул со всей дури. Хорошо, по лицу не попал. Встречаются и такие непутевые.
Цобэ, цобэ! Быки поворачивают вправо, освобождая одну колею.

- Здравствуй, Дмитрий!
О, да это знакомый казак Стародымов со Страховского - нормальный мужик.
- Здравствуй, Николай! Куда путь держишь?
- К сватам, на Бурнацкий. А ты откуда?
- На мельницу зерно возил.
- Слушай, Дмитрий, а ты мне сани не сделаешь?
- Сделаю, только если материалом поможешь.
- Помогу.
- Тогда привози поближе к холодам.
Цоб-цобэ! Идут быки неторопливо, так же неторопливо и мысли в голове текут. Хороший конь у Стародыма, когда приедет, надо будет насчет жеребчика на продажу поинтересоваться. Рабочие лошадки есть, а вот жеребец для выездов тоже нужен. Ну а двуколку сам сделаю, дело знакомое.

Цоб-цобэ!
Что ж вы такие ленивые, мы ж до дому так не доедем сегодня, а у нас дел столько!

Мой дед, Дмитрий Афанасьевич Лембик, торопится домой, ему столько нужно успеть! Впрочем, какой он дед? Сейчас он просто молодой мужик, ему лет тридцать, тридцать с небольшим, и почти вся жизнь у него впереди.

Цоб-цобе! Он спешит, он не знает, что у него  многое в этой жизни получится. Не знает, что будет у него с Катериной семеро детей - две дочери и пять сыновей. Что много позже увидят свет его 28 внуков , 34 правнука, и что через век с лишним будут ходить по земле его многочисленные потомки, включая и прапраправнуков. Станет для них малой родиной эта донская степь, раскинувшаяся между Хопром и Медведицей. Но мало кто останется в этих местах, разбросает их жизнь по другим областям и даже странам.

Цоб-цобэ! Он едет и не знает, что успеет построить большой квадратный дом на берегу головатовского пруда и что рядом, как мечтал, посадит большой сад, в котором будут ему помогать подрастающие дети. Будет у него своя пасека, небольшой табун лошадей, коровы, овцы. Будет своя кузница, и пойдут к нему с заказами, как к лучшему кузнецу и плотнику в округе, земляки. Всё это будет. А пока он едет домой.

Цоб-цобэ! Поспешайте! Слегка подпрыгивает на кочках бричка.
И ещё он не знает, что через десять лет поскачут по этой дороге с винтовками за спиной то белые, то красные. И, спасаясь всей семьей, с трехмесячным Алексеем на руках, соберёт он вещи на подводы, и вместе с земляками уйдут они «в бега» в Еланский район соседней Саратовской губернии. Там будут стоять они то табором, то по хатам, хватанув страданий и болезней. А ближе к осени вернутся, чтобы успеть убрать остатки урожая, сохранить полуразграбленное хозяйство.

Цоб-цобэ! Пийшлы, пийшлы!
Не знает он, что через 21 год придет другая беда - коллективизация, и запишут его в кулаки. "Я - кулак? Да я из тех кулаков которые, чтобы в жатву время на дорогу не тратить, у копны ночевали, и этот кулак под голову подкладывали. Вам бы так работать, как я!". Но страшна была тогда советская власть и, спасая семью от высылки, отдаст он ретивым активистам всё нажитое, напишет «покаянную» расписку и вступит в колхоз. Пусть будет это скрепя зубами и с матюками, пусть останутся без хозяйства, имущества, постелей и занавесок, но дома. А дед будет работать в колхозе кузнецом, плотником, работать хорошо, ибо плохо не умеет.

Цоб-цобэ! Поскрипывают колеса.
Неведомо ему, что через 33 года вздрогнет страна от страшной новости о войне. За три месяца окажутся в армии его четыре сына и зять. А сначала просто перестанут приходить письма от внука Афанасия Лымаря, служившего срочную на границе с Польшей. В начале 1942 года придет извещение, что пропал без вести средний сын Николай. Поставит эту бумажку вместе с фотографией сына к иконам Екатерина Павловна и будет долго молиться. А чуть позже Николай напишет им уже из другой части. Весной 1942 года пришлет последнее письмо из Крыма зять Лымарь Филипп.  Долго не будет вестей от старшего сына Семена, побывавшего в плену и спасенного от смерти родными на Украине. Потом будет от него письмо с фронта, а следом в январе 1944 года - похоронка.  Дрогнет что-то в душе у деда, и скажет он в сердцах: « Уж лучше бы кого из молодых убило. СИрот бы не было». И имел он ввиду ещё неженатых Алексея и Николая. Ровно половину из служивших родных уложила в землю та война.

Цоб-цобэ! Хлопает кнут и быки прибавляют хода.
Не знает он, насколько тяжелы, холодны и голодны будут военные годы, и что на его уже немолодые плечи ляжет забота о семьях близких, что через 60 лет после войны его внуки и внучки, хлебнувшие военного детства, станут со слезами на глазах благодарно вспоминать его и бабушку. Будут помнить они всю жизнь, как холодными и голодными вечерами в сенях топали валенки, в дверь входил дед и, со словами: «Мы пойилы и лэглы спать. А я лэжу и думаю: а воны ж там голодни»,-  доставал из-за пазухи котелок. Запомнят они вкус бабушкиных хлеба и супчика, дедушкиных меда и дынек. Будут вспоминать, как вернувшись из семьи старшей дочери скажет: "Телка резать надо. Диты пухнуть началы". Зарежут месячного теленка, раздадут мясо, а ведь так нужно было вырастить его на следующую зиму. 

Цоб-цобэ!
Через 45 лет болезнь свалит его, казалось бы, не знавшего устали, с ног. Не в силах терпеть боль, уйдет он в дальний сарай и не будет подпускать к себе близких, чтобы не видели они его мучений. А в последний день попросит перенести себя в хату, уложить поудобнее и умрет. Но перед этим успеет повиниться перед женой и попрощаться с детьми.

Всё это будет.
Всё это впереди.
А пока он просто едет домой...

Цоб-цобэ!

4.1 Александр Андриевский  «Говорила Мама...» http://www.proza.ru/2013/01/25/1013

История, с которой я хочу познакомить уважаемого читателя, произошла в 1960 году. Психологи утверждают, что основная функция человеческой памяти - забывать информацию. Я человек очень скромный, спорить не буду. Но то, о чём я собираюсь поведать, тем не менее произошло и чтобы не кануло в Лету, я зафиксирую в этой миниатюре.

Предупреждаю, что эта история из разряда тех историй, что люди именуют анекдотами. И я не постеснялся бы назвать её анекдотом, если бы она не произошла у меня на глазах...

Июль был в самом начале. Семья наша из восьми человек  жила в то время в Забайкалье. Когда я начинаю рассказывать о Забайкалье, некоторые мои знакомые как-то снисходительно улыбаются, мол, знаем. Забайкалье - это степи!

И вот тогда улыбаюсь уже я и говорю им: - Я жил  в деревне среди невысоких лесистых гор, рядом с рекой и множеством озёр. Через нашу  деревню проходила Транссибирская  железнодорожная магистраль. Там такие изумительные места, рядом с которыми Швейцария отдыхает. Через наши места проезжал великий русский писатель А.П.Чехов, когда направлялся на Сахалин. И он тоже восхищался красотой здешних мест.

Напомню, было это в начале июля. По Транссибу поезда возили паровозы!
Сейчас необходимо некоторое усилие, чтобы воображение нарисовало его внешний облик. А по тем временам паровоз был явлением привычным - на него в нашей деревне с вилами давно уже не кидались (это просто... шутка).

Возле деревенского магазина собралось много народа, люди ждали прибытия пригородного поезда, который привозил из района хлеб. Люди толпились у водокачки и здания железнодорожной станции, в это время там всегда было людно: кто встречал, а кто, наоборот, провожал или уезжал. Если бы импрессионисты увидели такую картину, то точно, взяв кисти, создали новый шедевр под названием «Се ля ви!» (снова шучу... хотя...).

В те годы перебои были с хлебом, случалось такое, что в одни руки давали по одной булке, поэтому люди часто за хлебом ходили семьями. И всегда в таких случаях занимали очередь за хлебом. Но очень часто эти очереди нарушались, и вот тогда у магазина вспыхивали самодеятельные концерты – начиналась ругань!

Какие подробности личной и интимной жизни сограждан вмиг выливались на всех собравшихся! Современная желтая и иная -серо-буро-малиновая  пресса отдыхает и завидует!
Мне уже шёл пятый годок, а потому я был  почти самостоятельным пацанёнком.
На улице было жарко. Я с матерью стоял на крыльце магазина и смотрел, как  из прицепного вагона пригородного поезда выгружают хлеб на платформу.

- Мама, - дёрнул я маму за руку. - Я  хочу пить! Можно я схожу на водокачку?

- Сходи, сынок, - разрешила она и наказала:- Ты много водички не пей! Из водокачки  паровозы водой заправляют! В водокачке вода всегда ледяная! Не пей много водички, а то горлышко простудишь и заболеешь ангиной!

- Хорошо, мама! - пообещал  я и побежал к водокачке. А вскоре я с раскрытым от удивления ртом стоял возле неё и смотрел, как под струёй ледяной воды  обмывала своего младенца молодая  цыганка, приговаривая:- Миленький ты  мой! Да цыганёночек ты мой! Сейчас помоемся, а потом сядем на поезд  да поедем. Малыш молчал. Иногда кряхтел.

Я восхищался им: "Какой закалённый ребёнок! Вот это да! Я бы так не смог! Мама наказала мне не пить много холодной водички, а то горлышко простудится!"

4.2 Александр Андриевский «Песня о любви» http://www.proza.ru/2014/01/08/1359

Завтра Рождество! Наступивший год начал листать дни и праздники. А ведь совсем недавно мы лихорадочно готовились к приходу Нового года. Впрочем, новогодние праздники ещё не закончились. На компьютерном столике передо мной ноутбук. Я смотрю на монитор. На Шансон TV любимая передача - <<Славянский базар>>. В горле стоит горький ком. Я не удивляюсь этому, потому что слушаю песню о любви, которая мне знакома с детских лет. Приятный голос выводит:

Умоляю, ради Бога, тише

Голуби целуются на крыше…

Вот она, сама любовь ликует –

Голубок с голубкою воркует.

Певец поёт песню проникновенно, и она тревожит и волнует меня так же, как это было в моём детстве.

Память переносит меня в шестидесятые годы – годы моего золотого детства. Я сижу за кухонным столом. В нашем деревенском доме в этот летний день никого из взрослых нет, только я, моя старшая сестра и две её подружки. Мы все сидим за столом, и я наблюдаю, как девчонки подкрашивают губы, румянят щеки, одним словом: прихорашиваются. Скоро в нашем клубе начнётся фильм. Девчонки собираются на вечерний сеанс. После фильма будут танцы. Ох, уж эти девчонки-воображалы! Они заболтались, заговорились, и совсем забыли о том, что в доме не одни. Хохочут, откровенно беседуя о своих ухажёрах.

- Ой, девоньки, - говорит одна из них. - Я недавно выучила такую песню о любви!

И эта новая песня о любви уже звучит в нашем доме:

Умоляю, ради Бога, тише

Голуби целуются на крыше…

Вот она, сама любовь ликует –
Голубок с голубкою воркует.

  сегодня пред тобою замер,

Пред твоими серыми глазами,

Волосы твои я нежно глажу -

С непокорными никак не слажу.

 Я тебя целую, дорогую,

Я не целовал ещё такую –

Самую любимую на свете…

Голуби, пожалуйста, поверьте!...

 Умоляю, ради Бога, тише!

Голуби целуются на крыше…

Вот она, сама любовь ликует –

Голубок с голубкою воркует.

 Вскоре эту простую песню о любви пели и мы, деревенские мальчишки и девчонки, летними вечерами, когда сидели на берегу реки у костра. В тёмные воды реки смотрелись с чёрного неба смешливые звёзды, перемигиваясь между собой. И в это время на всю деревню, во все лёгкие мы горланили:

Вот она, сама любовь ликует -

Голубок с голубкою воркуют...

 Сколько вод унесла в бесконечность та река за пять десятилетий человеческой моей жизни? Давно стали дедушками да бабушками все, кто в далёкие те годы пел эту песню о любви. А некоторые из них, увы, ушли уже в мир иной. Но по-прежнему молода  задушевная песня о любви! Она волнует, мне грустно, но я смотрю на монитор ноутбука и самозабвенно пою вместе с молодым исполнителем знакомую с детских лет песню:

Умоляю, ради Бога, тише!

Голуби целуются на крыше…

Вот она, сама любовь ликует –

Голубок с голубкою воркует.

4.3 Александр Андриевский «Вкусный хлеб»  http://www.proza.ru/2017/12/04/1649

В шестидесятые прошлого века, мне с двумя младшими братьями, часто приходилось ходить в продуктовые магазины, чтобы купить пять или шесть булок серого хлеба.

Это поручение матери или старших сестёр, мы выполняли с большим удовольствием, потому, что сдачу от покупки брали себе, чтобы вечером сходить в клуб, на сеанс детского кино. В те годы билет  на сеанс детского кино стоил пять копеек.

Хлеб, в наш посёлок привозил из районного города пригородный поезд - паровоз, возивший два пассажирских вагона и два небольших, технических. Технические вагоны принадлежали железнодорожникам. В них, они отправляли в соседний районный город свои инструменты, на ремонт.   
 
Пригородный поезд называли " Учеником" из-за того, что на нём ездили учиться в городские училища и в школы - интернаты, их учащиеся.  Нам приходилось занимать очередь, чтобы после того как он придёт в наш посёлок, и рабочий железнодорожного магазина привезёт хлеб лошадью, в магазин,  купить его.

***

Домой мы возвращались невесёлыми. Причиной нашего плохого настроения была булка хлеба, которую мы съели по дороге  домой. У неё запах был очень вкусным, поэтому решили  попробовать её на вкус. За разговорами о кино, мы не заметили как съели её.
   
- Булку хлеба *охарячили,* умячкали,- беззлобно ругала нас мать, когда мы рассказали ей о том, что решили попробовать хлеб на вкус из-за его запаха. - Эх,- вздыхала она,- вас хоть не посылай в магазин. В следующий раз так не делайте! Хорошо?
 
- Мама, мы больше так делать не будем!- обещали ей, - но не сдерживали обещания: по дороге домой из магазина съедали булку серого или белого хлеба.

* Охарячили, * умячкали : слова диалекты (устаревшие), в значении - съели. Прим. автора.

4.4 Александр Андриевский «Роза»  http://www.proza.ru/2017/07/21/1594

В небольшом сибирском посёлке ***,  наша семья, состоявшая из восьми человек, жила без малого два десятилетия.      

В  него наша семья переехала жить в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году.

Отцу, работавшему в лестранхозе, на заготовке  деловой древесины, дали квартиру в бараке, что находился возле реки Хилок.

В  бараке наша семья прожила шесть лет. Квартира состояла из кухни и комнаты. Большую  часть кухни занимала русская печь.   

Отцу, как бывшему фронтовику, участнику Великой Отечественной войны, вскоре дали квартиру в двухквартирном доме, что находился недалеко от железной дороги и железнодорожного клуба. 

Переехали в этот дом жить мои родители в тысяча девятьсот шестьдесят втором году, во второй половине июля.

По всем параметрам, новое место нашего жительства было лучше прежнего, начиная с того, что в доме этом было две квартиры. В новой квартире было две комнаты: одна была детской, вторая - спальней для взрослых.

Кухня была больше, чем та, что была в прежней квартире. В ней можно было поставить кровать возле окна.

Во дворе дома располагались хозяйственные постройки. За ними находился огород площадью двадцать соток.

Прежде, чем переезжать на новое место жительство, мать решила вывести тараканов; их в  новой квартире было великое множество. В квартире, все комнаты были отделены друг от друга  перегородками из половой доски; даже  потолки в ней были обшиты  половой доской; так что тараканам было много места для житья.
 
Несколько раз мать травила тараканов дустом, затем обваривала все перегородки кипятком, но их количество не уменьшалось. Она приходила проветривать её от отравы и видела как тараканы задорно шевелят усиками, сидя на потолке и на перегородках.

Кто-то из знакомых посоветовал ей жечь в русской печи резину, старую обувь; после этого закрывать её задвижку, чтобы угарным газом уничтожить тараканов. Но увы! Тараканы благополучно пережили все напасти и продолжали жить в ней; ничто их не взяло: матушка природа позаботилась о них; снабдила их всем необходимым для жизни на планете Земля и для выживания в неблагоприятных условиях.

***

Шестидесятые годы прошлого века стали незабываемыми. В октябре тысяча  девятьсот шестьдесят четвёртого года сняли со всех постов и должностей Хрущёва. При Брежневе сразу же исчезли очереди за хлебом, в продуктовых магазинах страны.

Хрущёв, в годы своего нахождения во власти, не разрешал проводить Парады Победы 9-ого Мая. Но несмотря на это, День Победы Советский Народ всегда отмечал. В этот день фронтовиков чествовали не только на митингах, но и на собраниях: в трудовых коллективах и в Домах Культуры.

В нашем посёлке, в День Победы, жители ходили к обелиску, возле которого проходил митинг, а вечером, в железнодорожном клубе, перед ними выступали приезжие артисты. После их концерта или перед ним, участников Великой Отечественной войны всегда награждали ценными подарками и деньгами.
   
В первой половине шестидесятых уехали на учёбу в профтехучилища две старшие сестры и старший брат Владимир.
 
Время шло незаметно. Скоро отец пошёл на пенсию. После ухода на пенсию он стал болеть. Первые года он держался, даже ходил работать на колхозную пилораму, на которой работал один из его друзей.

***

В один из летних дней я пришёл домой с рыбалки. Великим было моё удивление, когда в комнате родителей увидел небольшую кадочку, стоящую на табуретке. В ней красовалась роза. 

- Мама, кто тебе дал розу?- спросил я сразу же у матери.

- Розу отцу дал кто-то из его друзей,- ответила она.- Он принёс её и говорит мне: - Такие  розы растут в Болгарии. Он же освобождал Болгарию. Теперь он её поливает. Мне говорит:- Буду её поливать.

Что-то очень дорогое напоминала роза отцу, потому что он заботился о ней всегда; он не только поливал её, но каждый год менял землю в кадке; роза, в знак своей благодарности часто цвела. Когда она цвела, он подходил к ней, прикасался к ней руками и вдыхал  аромат её цветов; лицо его становилось грустным; в это время он, похоже, в воображении был где-то далеко, в своём прошлом.   
 
Однажды мать сказала ему: - Надо розу убрать из комнаты. Она же ночью кислород  съедает. У меня из-за этого, наверно, голова болит?

Никуда не убирай её!- ответил отец. - Форточки в комнате для чего? Открывай их чаще! Вот и не будет роза тебе мешать, и голова у тебя болеть не будет. Пусть стоит она стоит месте. Роза ведь живая. Когда я прихожу с работы домой и захожу в комнату, то она радуется мне: я сразу же слышу её запах. А ты как думала? Я стою возле неё и на душе моей становится хорошо!

***   

В год Тридцатилетия Победы Советского Народа в Великой Отечественной войне, в апреле, к родителям зашла соседка, живущая в доме напротив.- К нам, сейчас, зашёл фотограф со службы  быта. Он фотографирует желающих заказать портреты. Нынче год юбилейный. Может быть его отправить к вам? - сказала она матери.

- Отправляй,- согласилась мать. Она знала о том, что дни жизни нашего отца сочтены. Время доказало правильность её поступка. Отец наш таял на глазах от смертельной болезни; в начале июня он ушёл из жизни.

Перед его уходом из жизни, роза, отцвела. Неожиданно, для всех она зацвела, вопреки всем законам природы.  Мать подходила к ней со слезами на глазах и долго смотрела на неё.

В один из первых дней июня, она была в огороде, когда я открыл калитку огорода и вошёл в него. Она полола грядку лука от сорняков.

Увидев меня, уголком носового платка коснулась глаз. - Сынок,- она печально посмотрела на меня.- Отец скоро уйдёт из жизни.

- Мама,- я был удивлён её словами. - Почему ты так говоришь?

- Роза снова зацвела. Вот почему. Она же совсем недавно цвела и снова зацвела. Не зря роза цветёт. Отец её принёс от друзей. Он всегда говорил мне, что даже растения живые. Так вот: роза прощается с ним; хочешь верь, хочешь, - не верь!

***

Всё произошло так как сказала мать о том, что вскоре произойдёт. Отец и в самом деле скоро ушёл из жизни.

После незабываемого разговора с ней, я зашёл в комнату и подошёл к кадке, в которой росла роза: её листья и крупные красные цветы были влажными. Быть может, в этот момент она так говорила людям о том, что человеческая душа не знает смерти? Об этом можно только догадываться.

Вскоре я уехал из деревни в Иркутск, а мать переехала жить в районный город. В этом городе жил её родной брат, который помог ей купить дом и устроил на работу в  ДОСААФ уборщицей.

Через пять лет она пошла на пенсию, но продолжала работать ещё пятнадцать лет.
Я часто приезжал к ней в гости. В комнате, возле круглого стола, в кадке стояла роза. Увидев, что стою возле неё, она однажды сказала мне: - Розу я забрала с собой из деревни. Её отец любил. Он правду говорил, что она живая. Подойду к ней, посмотрю на неё и на душе легко становится; вспомню отца, будто бы вижу его и говорю с ним.   
 
5.1 Нина Джос «История старинной брошки»  http://www.proza.ru/2014/04/24/578
   
Уже много лет, бережно храню в шкатулке старинную бабушкину брошку. Ценности особой она не представляет - бриллианты в ней поддельные, а металл потемнел от времени. Её подарила бабушке подруга, в благодарность за спасение жизни во время Отечественной войны. Историю эту бабушка и мама рассказывали мне много раз.
 
    До войны, семья наша жила на Западной Украине, в городе Коломыя. Была у них там прекрасная квартира, о которой потом жалели всю жизнь. В 1941-м их город бомбили в первые же дни войны. Немецкая авиабомба пробила крышу и потолок их дома, с шипением крутилась по полу, но так и не взорвалась. Онемев от ужаса, смотрели они на бомбу и не могли пошевелиться - ноги стали будто из ваты. Впоследствии, молились за того человека, который сделал бракованную бомбу и за своё чудесное спасение.
 
    Дед отправил семью в эвакуацию на восток страны, а сам  получил задание эвакуировать городской банк. Спешно погрузили в фургон  мешки с деньгами, дали ему шофера и отправили в Киев. Немцы уже прорвались вперед и ехали они по оккупированной территории ночами, а днём прятались с машиной в лесу. Однажды нарвались на отдыхавших в лесу немцев, но вовремя среагировали и успели оторваться от погони. Деньги довезли до Киева и сдали в банк. Пересчитывать, даже мешки, никто не стал. После дед говорил, что запросто мог закапать в лесу один мешок и запомнить место, но он был честным человеком.
 
    Бабушка с мамой, которой было восемь лет, попали на Урал в город Реж, где и провели всю войну. Дед, будучи моряком, воевал на корабле в блокадном Ленинграде.
 
    В Реже бабушка устроилась в столовую военного завода, где работало пять тысяч человек и прошла там путь от помощника повара до заведующей столовой. Была она женщина яркая, красивая и умная от природы. Крепко держала она в своих руках жизни тех, кого любила. Спасла от голода брата с семьёй, устроив его жену на работу в столовую. Мужу  послала  двенадцать посылок, когда появилась возможность передать их в блокадный город. Принимали на почте только по две посылки с человека. Бабушка, продав всё что могла, купила продукты и организовав соседей и знакомых, отправила целых двенадцать посылок, что помогло деду выжить в блокадном городе. Дед всю жизнь благодарил её за это и любил  до самопожертвования.

    В Реже жила в то время группа эстонцев, высланных на Урал в начале сороковых годов в результате сталинских репрессий в Прибалтике.  Эстонцы работали на военном заводе, жили в бараках и держались особняком от местного населения. Мама моя, будучи ребенком, хорошо запомнила их. Это были дружные и культурные мужчины. Возле бараков они организовали спортплощадку, где по утрам делали зарядку и играли в волейбол.  Был у них свой духовой оркестр, свой любительский театр. По вечерам, после работы, собирались они в городском клубе и устраивали вечеринки с танцами. Дети бегали в клуб посмотреть концерты, послушать музыку. Отличались эстонцы своей высокой культурой, водку не пили и с местными мужиками не знались.
 
    У бабушки в столовой работала кассиршей Ирэна,  жившая до войны в Таллине. Происходила она из русских дворян, осевших в Эстонии после революции. В Таллине у них был большой старинный дом с садом, огороженным высоким забором. В юности Ирэна любила, раздевшись догола и распустив длинные косы, бегать по саду и петь песни, воображая себя то Евой, то русалкой, то дриадой. 

    Была она хорошо образована и имела красивый голос. Когда Эстонию присоединили к Советскому Союзу, семья Ирэны была репрессирована. Отобрали дом с садом и все деньги, а маму  выслали в Казахстан, где заставили пасти лошадей. В знак протеста, мать Ирэны вывела табун лошадей в степь, да и отпустила  со словами: 
 
    - Живите хотя бы вы, кони, на свободе!
 
    Её арестовали и после долгих мучений расстреляли, как врага народа. Ирэна спаслась тем, что вышла замуж за советского офицера, подполковника, сменив фамилию и спрятавшись за спину мужа-коммуниста, который ее страстно любил.  Как жена офицера она и попала в эвакуацию в Реж.
 
    Ирэна быстро подружилась с эстонцами, ходила к ним в клуб на танцы, играла и пела в спектаклях любительского театра, организованного эстонцами, завела среди них себе любовника. Ирэна имела очень красивую, стройную фигуру и даже по примеру Исидоры Дункан танцевала перед мужчинами голая на столе.
 
    - Мама учила меня, что все мужчины должны быть у моих ног, - сказала она как-то в компании женщин.
 
    - Или между них, - насмешливо заметила одна из подруг.
 
    Эстонцы готовили диверсию - хотели взорвать военный завод. Они ненавидели советскую власть и были на стороне врагов. Кто-то их выдал и все эстонцы были арестованы НКВД и исчезли навсегда.  Ирэну тоже арестовали за связь с врагами.
 
    Бабушку вызвали на допрос, чтобы она подтвердила, что Ирэна водилась с врагами. Бабушка смело заявила, что Ирэна - жена  коммуниста, в клуб ходила музыку послушать - и все! Уверенно отстояла она подругу, убедив в  ее невинности и непричастности к диверсии.

    - Да как вы могли такое подумать! Я знаю Ирэну - она жена советского офицера. Муж ее сражается на фронте с немцами, кровь проливает за Родину, а она  его верно ждет! - и бабушка поручилась за подругу, рискуя собой.

    - Почему вы помогали врагам? - ругала она Ирэну, вернувшись с допроса , - нищая, голодная страна ведет страшную войну с фашистами, люди гибнут, а вы, Ирочка, вели подрывную деятельность, как не стыдно?
 
    - Я никогда им не прощу, что замучили мою маму! - ответила подруга.

    После войны они встретились в Таллине, куда перевели служить моего деда. Муж Ирэны вернулся с фронта и они дружили семьями. Однажды Ирэна, со слезами, поблагодарила бабушку, что та спасла ей жизнь и подарила красивую старинную брошку из того немногого, что осталось у нее от прежней, богатой жизни. 
 
    После войны у Ирэны врачи обнаружили тяжелую форму туберкулеза. Муж страстно любил жену - аристократку, прощал ей все грехи и измены. Ирэна презрительно называла мужа "плебей".

    Через год наша семья уехала из Таллина навсегда. После недолгой переписки связь с Ирэной прервалась. Бабушка подозревала, что она умерла от туберкулеза.
 
    С детства помню как бабушка дорожила этой брошкой, своим единственным украшением и одевала ее только в самых торжественных случаях, всегда вспоминая Ирэну, свою подругу тех страшных военных лет.

5.2 Нина Джос  «Голубое платье» http://www.proza.ru/2015/07/29/491
      
Я отчетливо помню себя в четыре года.   В этом возрасте у человека особенно яркое восприятие жизни. Реальность переплетается со сказками и вокруг полно чудес.  В мою память врезался один забавный эпизод из раннего детства.

      Жили мы тогда в большом бабушкином доме в деревне.  Родители до моего рождения работали в Польше, откуда привезли много великолепных, по тем временам, вещей.

      У моей мамы было замечательно-красивое платье из тафты ярко голубого цвета, с коротким рукавом и пышной присборенной юбкой ниже колен. Плотная ткань шуршала и переливалась разными оттенками на складках.  Платье было привезено из далекой Польши. Оно казалось мне королевским!  Я восхищалась этим платьем и воображала, что когда вырасту, буду его надевать на праздники. В своих мечтах видела себя принцессой на балу, самой красивой в мамином платье. Как Золушка из сказки, которую я видела в черно-белом телевизоре! 

      Взрослые жили своей жизнью и мало интересовались мечтами ребенка. Однажды, из их разговоров я узнала, что мама решила продать "мое" платье, поскольку слегка располнела и оно стало ей тесным в талии. Для меня это стало настоящим ударом!   А как же я? Что я одену на бал, когда вырасту большой? Второго такого платья уже не будет.

       Через пару дней, в дом пришла почтальонка Нюра, одинокая некрасивая женщина, чтобы посмотреть платье. Она, мол, идет на свадьбу сестры и нужно быть нарядной. Во время примерки я закатила страшную истерику:
 
     - Не продавайте платье! Оно мое! Я его буду надевать когда вырасту! - кричала я сквозь слезы. Взрослые посмотрели на мою реакцию и закатились смехом. 
 
     - Так оно на тебя огромное! - удивленно сказала бабушка.
 
     - Я обязательно вырасту!!!  Оставьте платье мне! Я пойду в нем на бал и встречу принца! - пыталась донести до взрослых свою детскую мечту.
 
     - К тому времени мода поменяется, - строго ответила мама, - помолчи и не мешай взрослым!
 
     Нюра крутилась в моем платье возле зеркала, поглаживая себя по бедрам, а я мысленно умоляла её отказаться от покупки. Наконец женщина сказала:
 
     - Через неделю получу зарплату и приду за платьем. Отложите его для меня.
 
     Я затаила надежду - а вдруг она передумает и любимое платье останется мне?  И в таком случае, я все таки буду принцессой на балу!

     Но через неделю пришла Нюра с деньгами, а я закатила новую истерику:
 
     - Мама, бабушка, оставьте это платье мне! Ну что вам стоит? Я буду послушной девочкой! Ну пожалуйста!!!
 
     И снова взрослые хохотали надо мной и никто не понимал моего горя.
 
     - Не обращайте на неё внимания, - сказала бабушка, заворачивая заветное платье в газету, - она ещё маленькая и дурная.

     Отдав деньги, покупательница поспешно ушла, унося под мышкой свёрток с моей детской мечтой навсегда. Забившись в уголок детской кроватки, я горько плакала.  Плакала от обиды на взрослых, оказавшихся такими чёрствыми и злыми. От осознания, что уже никогда не буду принцессой на балу и не встречу настоящего принца. У меня отняли заветную мечту!
 
     Через много лет, я напомнила маме эту старую историю. Судьба моя складывалась трудно. В то время я ходила на психологические тренинги и разбиралась со своими детскими комплексами.
 
     - Ну и глупая я была! - ответила мама, - надо было оставить тебе это платье. Ведь и деньги у меня тогда были. Я и не думала, что для тебя это так важно.
 
    Вот и вся история. Как важны, порой, для женщины  красивые вещи!  И не важно сколько ей лет - девяносто или только четыре.  Ведь Золушку из замарашки сделало принцессой именно красивое платье!

5.3 Нина Джос  «Про зубы моей бабушки» http://www.proza.ru/2014/05/01/529
   
Вчера два часа провела в кресле стоматолога. Молоденькая женщина-врач старательно колдовала над моим зубом - надела на рот резиновую маску, грела лампами, сверлила и прочее. А я вспомнила такую историю:
 
    В 1923 году у моей бабушки случился кариес. Было ей шестнадцать лет. Отец отвел её к знакомому врачу-еврею, который практиковал еще при царе-батюшке. Ну какое в те годы было оборудование у стоматолога?
 
    Пожилой доктор поставил бабушке две серебряные пломбы на передние зубы. Позднее она много раз лечила другие зубы, но эти пломбы держались всю жизнь! Уже в глубокой старости зубы расшатались и выпали один за другим. На потемневших от старости зубах блестели серебряные пломбы, которые продержались более шестидесяти лет!
 
    Бабушка часто рассказывала мне о качестве товаров, бывших до революции. Вспоминала флакончик любимых духов. Вещи пахли этими духами даже после трех стирок! А еще было у бабушки мыло, пахнувшее фиалками. Руки, после этого мыла долго источали запах фиалок.
 
    Сейчас становится все больше одноразовых вещей. Одноразовая посуда, одноразовые полотенца. Быстро выходят из строя бытовые приборы. Дружба и любовь тоже приобретают одноразовый характер.

    У наших предков все было качественным и основательным. Мы бесконечно работаем, чтобы приобрести недолговечные вещи. В Кишиневе есть здание цирка - огромное и красивое. Это был один из самых больших и современных цирков в Советском Союзе и построен он в 1980 году. Здание закрыто и разрушается. Его собираются снести. Прослужило до закрытия менее тридцати лет! Грустно как-то.

5.4  Нина Джос «Анекдоты от моей бабушки» http://www.proza.ru/2014/02/14/725
      
Светлой памяти моей бабушки Репаловской Нины Михайловны

    Судьба послала мне лучшую в мире бабушку! Родилась она в 1907 году и хорошо помнила, какой была жизнь до революции. Бабушка была общепризнанной красавицей к тому-же имела прекрасный голос - лирическое сопрано и смолоду недолго пела в украинской опере. Происходила она, по отцу, из обедневших польских дворян, а бабушка её, моя прапрабабка, была грузинка из Пятигорска и прожила аж сто шесть лет.

   В детстве я проводила с бабушкой больше времени, чем с мамой, которая большую часть времени работала. Бабушка же учила меня домашнему хозяйству, народным русским и украинским песням, которых я знаю множество, рассказывала всякие интересные  истории из своей жизни, старинные притчи и анекдоты с бородой. Некоторые из её историй мне особенно запомнились.

              Про утку с яблоками

    Однажды, один Князь подслушал разговор лакея и дворника:

    - Я не понимаю нашего барина, - говорил лакей, - у него жена такая красавица, моложе его на двадцать лет, умница, поёт, играет на арфе, из благородной семьи, а он ей изменяет с женщинами, которые намного хуже жены, во всех отношениях.
 
    - Федька! А ну-ка поди сюда! - позвал его Князь.

    - Слушаю-с, барин, - с поклоном ответил Федька.
 
    - Какое у тебя самое любимое блюдо?

    - Утка с яблоками! - мечтательно улыбнувшись ответил слуга.

   Князь отвел его на кухню и приказал повару, отныне каждый день кормить Федьку только уткой с яблоками, не давая больше ничего, как бы тот не просил. В первый день Федька наслаждался любимым блюдом, на второй слегка пресытился, на третий ел без аппетита, а через неделю его уже тошнило от одного вида, некогда любимого блюда.

    Пришел он к барину и бросился в ноги, с просьбой отменить приказ.
 
    - Ну теперь-то ты понимаешь, почему я изменяю любимой жене? - смеясь спросил хозяин.

    - Понимаю, барин! Каюсь! - ответил слуга.
 
 
              Про старую деву и девичью честь

    Умерла старая дева. Была она в пожилом возрасте и очень гордилась своей непорочностью. Явилась она в рай, а ворота там заперты изнутри на замок. Долго стучала баба, пока наконец явился Святой Петр.

   - Кто такая  будешь? - грозно спросил Святой.

   - Я старая дева, всю жизнь жила праведно, мужиков поганых не знала, честь свою сберегла! - с гордостью ответила она.

   - Пошла вон! - грозно крикнул Святой Петр, - ты никого не любила, ласки да заботы не давала, детей не родила: тебе не место в раю, - святой захлопнул ворота перед её носом и пошел прочь, позвякивая тяжелыми ключами.
 
    Села баба под воротами и горько заплакала. А в те годы шла первая мировая война. Вскоре к воротам рая, с песнями под гармошку, подъехала тачанка с солдатами, убитыми на войне.

   - Эй, баба, ты чего тут ревешь? - крикнул один их них.
 
   - Я старая дева, всю жизнь жила праведно, ни одному мужику не дала, а Святой Петр в рай не пускает, - запричитала баба.

   - Полезай к нам в тачанку, что-нибудь придумаем! - баба залезла и спряталась среди солдат.

   - Эй, Святой Петр! Открывай, пополнение прибыло! - кричали солдаты, - святой отворил ворота рая.
 
   - Кто таков будешь? - Спросил Петр первого солдата.
 
   - Рядовой Иванов, пал смертью храбрых!

   - Проходи. Следующий!
 
   - Рядовой Петров, пал в сражении!

   - Проходи. Следующий!

   - Рядовой Волков, убит в бою!
 
   - Проходи! А это что за баба? - спросил Святой Петр про старую деву.

   - А это наша полковая шлюха!
 
   - Проходи! - скомандовал бабе райский привратник. 

 
    Такие вот старинные анекдоты я запомнила со слов бабушки и решила рассказать читателям.

5.5 Нина Джос  «Старик и куры» http://www.proza.ru/2016/06/11/1125
   
Из воспоминаний детства прочно засела в память одна история.  Мне тогда было лет пять-шесть.
 
    Росла я в селе Кременки на берегу Волги у дедушки с бабушкой в большом деревянном доме, окруженная  заботой и любовью.  Мир казался мне волшебно прекрасным. Но тут случилось довольно неприятное и даже мистическое событие, навсегда поменявшее мою радужную картину мира.
 
    У бабушки был двор в котором жили куры.  Утром бабушка выходила покормить их и приносила в фартуке несколько крупных белых яиц.  Так как я не посещала садик и очень скучала, то наблюдать за курами стало для меня развлечением. Я заметила, что у каждой курицы свой характер и повадки. Есть среди них свои лидеры и отверженные, умные и глупые.
 
    Вырастить цыплят в деревне процесс долгий и трудоемкий.  Сперва ждали когда курица заквохчет - ее сажали на яйца и ждали двадцать один день пока вылупятся цыплята.  Наседку с потомством брали в избу.  Малых цыплят держали в коробке и кормили пшеном и измельченными вареными яйцами.  Потом, когда цыплята окрепли, их выпускали во двор.  Надо было следить, чтобы выводок не съели кошки.  Городские жители и не представляют сколько нужно труда, чтобы вырастить курицу!

    Улицы в русской деревне широкие, машины проезжают редко.  Утром кур выпускали гулять на улицу. Они выходили через специальный лаз в воротах, который на ночь закрывали доской.  Возле каждого двора в деревне, днем гуляла стайка домашних птиц. 
 
    И вот пошел слух по селу, что то у одних, то у других  людей кто-то потравил кур сильнодействующим ядом, который подсыпали под ворота вместе с зерном.  Злоумышленника поймать не смогли, но подозрение падало на одинокого злобного старика деда Сережу, изба которого стояла на краю села.  Жил он  много лет один, несмотря на то, что после войны осталось много вдов и просто одиноких женщин, готовых пойти за любого мужика, хоть чем-то полезного в хозяйстве.
 
    Яблоневый сад, недавно посаженный моими родными еще не вырос и урожай его был скудным.  Приняли решение купить на зиму сто килограмм яблок зимних сортов, которые предложил описанный ранее дед Сережа, имевший большой сад.  Яблоки он предложил по двадцать копеек за килограмм, при условии что сами соберем их с деревьев.   
 
    Дед взял ящики, ручную тележку и мы все вместе отправились за яблоками.  В тех краях были великолепные сады с редкими, дореволюционными сортами яблок, которые я более никогда в жизни не встречала и подозреваю что они просто были утрачены. Целый день мы собирали яблоки, взвешивали и ссыпали в ящики, а когда пришло время рассчитываться, то дед Сережа вдруг заявил, что не отдаст такие хорошие яблоки по двадцать копеек и теперь они стоят уже тридцать копеек!

    Дедушка с бабушкой были очень возмущены! Дед напоминал о договоре и что они сами собрали урожай, но хозяин сада уперся и требовал взять по новой цене.  В результате произошла ссора и мой дед высыпал злополучные яблоки  на землю и забрав пустые ящики и тележку, вместе с нами вернулся домой. Я запомнила злобную усмешку на небритом, сморщенном лице вредного старика.
 
    Наутро как обычно, бабушка выпустила кур на улицу. Она занялась приготовлением обеда и вдруг увидела через окно кухни, как во дворе упала одна курица и задергалась с предсмертных конвульсиях.  Схватившись за сердце, бабушка кинулась во двор и увидела страшную картину:  любовно выращенные курицы-молодки одна за другой падали на землю и бились в судорогах, а после замирали навеки.  В течение часа умерли все пятнадцать куриц во главе с петухом. 
 
    Бабушка позвала ветеринара, который сказал, что куры отравлены очень токсичным ядом и мясо использовать в пищу нельзя так-же как и перо для подушек. Он посоветовал зарыть дохлых кур в глубокой яме. Бабушка плакала и пила сердечные капли, дед громко ругался, а я тосковала, что лишилась своих пернатых "подружек".

    Весть об очередном отравлении кур быстро пронеслась по селу.  Наутро другого дня, мы с бабушкой пошли в сельпо - маленький деревенский магазин, где в те годы продавались сахар, хлеб и крупы, да разные необходимые в хозяйстве мелочи.  В магазине была очередь, в рядах которой стоял и дед Сережа. Женщины стали расспрашивать бабушку о постигшей  ее беде и выражать сочувствие.  Я стояла рядом, держась за руку бабушки и наблюдала.  Вдруг бабушка подняла голову вверх и широко перекрестившись громко произнесла:

    - Господи!  Покарай человека, сотворившего такое зло!  Воздай ему за смерть этих невинных птиц!
 
    Старик при этих словах отшатнулся и воскликнул:
 
    - Пошто ты так, Михална?

    - Бог все видит! - сказала бабушка и взяв сумку с продуктами и меня за руку, вышла из магазина. 

    Прошел примерно год и по селу поползли слухи о том, что дед Сережа болен раком желудка. Хочу заметить, что онкология в шестидесятые годы прошлого века была весьма редким явлением.  Умирал старик долго и мучительно в полном одиночестве. Никто не хотел за ним ухаживать, поскольку многим в селе он причинил зло.  После его смерти дом старика долго стоял заколоченным, а замечательные яблоки, созрев по осени, осыпались на землю и гнили под опавшей листвой.
 
    После смерти человека остается память о нем. Добрая или худая.  Кто какую заслужил при жизни.

6. Ник Литвинов «Две Веры» http://www.proza.ru/2015/01/08/190
    
Вся наша жизнь – это цепь переживаемых событий: и пустяковых, и значительных  и очень важных, после которых все идет по-другому, т.е. начинается  новый жизненный этап.  Не всегда мы осознаем важность переживаемого момента и лишь, по прошествии времени, понимаем, что то или иное событие стало поворотным в нашей жизни. Некоторые люди интуитивно чувствуют  это,  и,  с особым вниманием,  относятся к выбору дальнейшего пути. Таких называют счастливчиками.  У них, как правило, в жизни все складывается хорошо: правильно выбирают кем быть, с кем дружить, кого сторониться, на ком жениться, а чего избегать. 
 
Вот и для меня в 1972 году наступило время принятия решения, от которого зависела вся моя дальнейшая жизнь. Интуитивно, приближение этого момента я чувствовал уже давно. Каким-то внутренним зрением я ощущал перед собой что-то похожее на контуры двух или трех дорог, и мне предстояло решить – по какой из них идти дальше, но страх перед возможной ошибкой не позволял сделать решительный шаг, а посоветоваться было не с кем.
 
 Тогда я служил в Москве, в Центральном водноспортивном клубе ВМФ, расположенным на берегу Химкинского водохранилища, напротив Водного стадиона «Динамо». Матросы срочной службы жили на дебаркадере, переоборудованном в плавказарму. На нем, кроме спальных помещений,  располагались на первом этаже камбуз и столовая для личного состава, а на втором, несколько кабинетов и неплохая библиотека, которой заведовала Вера Васильевна Карпова, женщина преклонного возраста, как две капли воды, похожая на Рину Зеленую в фильме «Шерлок Холмс и Доктор Ватсон», только немного моложе. И еще: от Рины Зеленой ее отличал холерический темперамент, не дававший покоя ни ей самой, ни окружающим. Почти всех матросов она любила материнской любовью, жалела и баловала. Каждому она давала уменьшительно-ласковое имечко. Даже степенные мичмана, в возрасте, не избежали этого: главный боцман Демиденко Борис Алексеевич, почти лысый, живой, как ртуть, стал “Пушистиком”, а начальник гаража, Егоров Иван Дмитриевич – “Егорушкин”. Меня она величала “Колюнчик”, что меня вполне устраивало. Единственное, что мне в ней не нравилось – она курила.

     Домой, после окончания рабочего дня, можно было возвращаться или на троллейбусе, до станции метро «Войковская», или же пешком, через лесопарк, по тихим уютным дорожкам, к той же станции метро. Однажды, июльским душным вечером, наши дороги, моя и Веры Васильевны, пересеклись на проходной. Она шла тяжело, с трудом передвигая ноги. В руках у нее был пакет с книгами.  Наша встреча ее обрадовала, и она тотчас нашла мне занятие: 

- Колюнчик, как хорошо, что я Вас встретила. Я плохо себя чувствую. Мне тяжело нести эти чертовы книги. Вы, как джентльмен, донесёте их мне до дома. Я, так и быть, напою Вас чаем. И не смейте возражать! А книги я несу для своих соседок, они читать любят.

   Все это она, не смотря на плохое самочувствие, выпалила на одном дыхании, не повышая, но и не понижая голоса. Я подчинился и взял пакет. Вера Васильевна жила неподалеку, на Ленинградском шоссе. Через каких-то 20 минут мы стояли перед ее домом. Это был деревянный барак, каких, сразу после окончания войны, было построено множество.  Дом утопал в зарослях сирени, а перед входом была вкопана самодельная лавочка, на которой сидели две женщины, видимо, соседки, ровесницы Веры Васильевны. Поздоровались, и мы, провожаемые пристальными взглядами соседок, прошли в дом. На входе, в нос ударил особый запах, присущий коммунальному жилью: здесь и кислый запах старых, заношенных вещей, и запах подгоревшей пищи. Одним словом – запах бедного жилья.  Длинный коридор был слабо освещен единственной лампочкой, без плафона, висевшей под самым потолком. Вера Васильевна открыла ближайшую справа дверь и мы вошли в ее комнату.

- Сразу хочу Вас предупредить, чтобы Вы мне не сочувствовали. Нас скоро должны снести, и все мы получим новое жилье в новых домах.  А Вы что себе подумали?!    И не возражайте! Лучше садитесь вот в это кресло и ждите.  Я пошла готовить чай.  Вы с каким вареньем любите? У меня есть клубничное. А, Вы - молодой, и Вам все равно, какое, лишь бы было варенье.Выдав эту тираду, Вера Васильевна ушла готовить чай.

 Я огляделся. Комната была небольшой, с единственным окном, выходившим, слава Богу, не на Ленинградское шоссе, шум от которого был хорошо слышен, даже через закрытое окно. Из мебели была деревянная кровать, застеленная стареньким покрывалом и две большие подушки. Кроме кресла, в котором сидел я, был еще продавленный, потертый диван, круглый стол, накрытый клеенкой, и книжный шкаф, вплоть до самого верха,  забитый книгами. Справа, у окна, на табуретке стоял старенький телевизор КВН с малюсеньким экраном и линзой, наполненной водой, которая немного увеличивала экран. 

 Вера Васильевна принесла эмалированный чайник, испускавший струйку горячего пара, поставила на стол два стакана в темных, ажурного плетения  подстаканниках, сахарницу и плошку с вареньем. В заварном чайнике томился индийский чай, который она засыпала из только что открытой пачки “со слоном”. Не успела Вера Васильевна разлить чай по стаканам, как дверь, без стука, открылась и вошла пожилая женщина, по возрасту, такая же, как и Вера Васильевна, но чисто одетая, аккуратно причесанная, уверенная в себе и, чувствуется, привыкшая распоряжаться.

- Я тебе что говорила,… - с порога начала она, и осеклась, увидев меня.  Моя Вера Васильевна восприняла появление соседки, как должное, и представила меня:
- Это наш Николай Антонович, очень хороший человек, он мне книги помог донести, а это – Вера Васильевна, моя соседка. Живет в комнате, напротив.  Мы с ней дружим. Вот только она меня часто ругает из-за Олега. Говорит, что я его избаловала.

   Все это произносится скороговоркой, и у меня не остается времени уточнить: за что ее ругает соседка, кто такой Олег и почему он заслуживает порицания? Вот так я оказался в обществе двух Вер, да еще с одинаковым отчеством. Дальше, чтобы как-то отличать одну от другой, я буду нашу Веру-библиотекаршу величать Верой Васильевной, а другую, Верушей. 
 
Веруша неодобрительно оглядела наш стол, и, безапелляционно, заявила, что тааак чай не пьют, и что нам следует через пять минут прибыть к ней на правильное чаепитие. Мне показалось, что моя Вера Васильевна с удовольствием подчинилась распоряжению соседки. 

    Веруша, занимала такую же комнату, как и у ее приятельницы, только через коридор, напротив. В ее комнате не ощущался запах коммунального жилья. В глаза сразу же бросалась величественная кровать со спинками из толстых никелированных труб, с массивным же матрацем на пружинах и горой подушек разного размера. Кровать была накрыта светлым покрывалом, а низ кровати закрыт самодельной шторой с вышивкой и кружевами. На полу, перед кроватью, лежал самодельный половик, сшитый из разноцветных кусков ткани. Большой круглый стол был накрыт белоснежной скатертью, а в Красном углу, правее окна, размещалась божница с иконами и перед ними висела лампада. В другом углу, на подставке, стоял привычный телевизор КВН с линзой, заполненной водой. Во всем чувствовалась хозяйственность и непреклонность хозяйки комнаты, но не ощущалось никакого мужского присутствия.  Дав мне проникнуться всем этим великолепием, Веруша царственным жестом откинула полог, закрывавший “дорожный просвет” кровати и небрежно спросила:
-  Ну, с чем будем пить чай?

Все пространство под кроватью было заставлено банками с вареньем. Здесь были и большие 3-х литровые, и литровые, и пол-литровые, и какие-то маленькие, как из-под майонеза, банки и еще что-то. Глаза разбегались. Такое чудо я видел впервые в жизни.
- Мне все равно, а люблю я малиновое или из крыжовника.
- Какого года? Есть этого, есть прошлогоднее. Все это с нашей дачи.

    Веруша была довольна произведенным впечатлением. Мне возраст варенья был безразличен, и мы остановились на прошлогоднем варенье из малины и крыжовника.  Вскоре, на столе шумел электрический самовар, на большом блюде лежали подрумянен ные пирожки с творогом и вареньем, а большой заварной чайник накрыла собой приличных размеров дама – самодельная кукла, не дававшая чайнику остыть раньше времени. В открытое окно проникали запахи каких-то цветов из палисадника, и даже запах выхлопных газов автомашин, проезжающих поблизости, не мог перебить их аромат.  Было уютно, и вся обстановка чаепития напомнила мне почему-то картину из далекого, полузабытого детства.

Не успели мы разлить чай по стаканам, раздались шаги в коридоре, послышались мужские голоса и стукнула дверь комнаты Веры Васильевны.
- Ой, это Олег пришел!  Надо идти кормить его. – Вера Васильевна торопливо отставила свой стакан и поспешила в свою комнату.
- Наверное, Олег с кем-то из своих дружков заявился, - неодобрительно заметила моя собеседница. Мужику почти сорок лет, а она с ним, как с ребенком, носится.
- Вижу, Вы не одобряете его, а в чем, собственно, дело?, - поинтересовался я.

   Веруша помолчала немного, видимо, решая: нужно-ли со мной говорить на эту тему, но все же рассказала, что Олег, сын Веры Васильевны, убежденный тунеядец и картежник, нигде не работает, и, фактически, сидит на шее у своей матери, а она вынуждена содержать этого великовозрастного лоботряса. И так всю жизнь.  А он презирает ее за то, что они живут в бедности, хотя сам палец о палец не ударил, чтобы изменить что-то в своей жизни.

- А что же его отец?, - спросил я.
- Он ушел из семьи вскоре после рождения сына, а вот что за причина – не знаю и знать не хочу. Вера говорила, что Иосиф хороший был человек, но что-то не сложилось у них. Сколько помню, она все время живет с Олегом в этом бараке.

- А сколько лет твоей маме? – спросила Веруша, непроизвольно, перейдя на «ты».
- Тридцать пять, - машинально ответил я.
- Каак?,- удивилась она.
- Мама умерла в тридцать пять, - поправился я.
- А братья и сестры, кроме тебя, еще есть?
- Нас осталось шестеро, пять братьев и сестра.
- А сколько тебе было лет, когда умерла мама? – Голос у Веруши дрогнул.
- Восемь лет, - неохотно ответил я. Продолжать обсуждение моей биографии совсем не хотелось.
Веруша пристально посмотрела на меня и покачала головой. Мы сидели молча, не желая нарушить нечаянную душевную нить, связавшую нас в этот момент.
- Антоныч, достань, пожалуйста, из-под кровати бутыль, там, слева, у стены, - попросила она.

    Пришлось снова откинуть полог кровати и достать приличных размеров бутыль, в которой оказалась домашняя вишневая наливка, хранившаяся для торжественных случаев. Веруша достала из шкафчика граненые, небольшие стаканчики из зеленоватого стекла и сама наполнила их наливкой. Она сидела напротив меня, положив натруженные руки на колени, в позе уставшего человека, присевшего отдохнуть. Куда-то исчезли властность и решительность, присущие ей. Теперь это была просто пожилая женщина, много повидавшая на своем веку.
- Давай, Антоныч, выпьем за твою и мою маму, царство им небесное, за их нелегкую долю, - негромко сказала она.
Она пригубила вино и отставила стакан. Было тихо. Отчетливо тикали ходики на стене.

- Нас тоже было шесть человек детей, шесть сестер, - заговорила Веруша, и я понял, что она рассказывает о своей семье. Отец погиб на войне, и нас воспитывала мама. Жили мы тогда в селе Камынине, это недалеко от Плавска. Оно было большое, дворов на двести. Украшением села была церковь с колокольней, построенная еще на деньги князя Гагарина.  Ее в тридцатом году закрыли. Иконы и утварь куда-то увезли, крест, на куполе, сломали, и устроили в церкви склад. Жили бедно, несмотря на то, что село было ярмарочным. И вот что интересно, только наш дом был «под железом», хотя мама одна поднимала шестерых девок; землю тогда давали только на мужиков, а женщинам земля не полагалась.

- А как же так получилось, что из всего села только ваш дом был покрыт железом? не понял я.
- Я же сказала, что село было ярмарочным, - продолжила Веруша, - и вот в дни ярмарок, мы с мамой пекли пироги и продавали их приезжим. Это целая история...              По три бочки теста заквашивали. Потом тесто надо было вымесить, раскатать на большом столе, приготовить начинку: картошку, капусту, ягоды, яблоки, грибы и понаделать всяких пирожков и пирогов. А потом всю эту продукцию испечь в русской печи. Уставали - с ног валились. Но это еще не все: в дни ярмарки вся семья занималась продажей своей продукции. Все мы ходили с корзинками по торговым рядам и торговали пирожками. Всякое случалось, но Бог миловал.  На вырученные деньги мы и жили, и даже крышу железом перекрыли. В обычные дни, по вечерам, прежде чем отпустить нас на посиделки к подружкам, мама заставляла всех связать при лучине по шерстяному носку. Но, мы могли и без лучины, вслепую, вязать. Так и жили, пока не началась коллективизация.

    Однажды поздно вечером, это было в конце октября, дай Бог памяти, тридцатого  года, к нам постучалась наша соседка тетя Полина Евстигнеева. Сейчас уже не помню, как она выглядела, да дело не в этом.  Она была из образованной семьи, кажется, из-под Тамбова. Наверное, была неважной хозяйкой, потому, что мама часто учила ее, что и как делать, жалела ее, привечала троих соседкиных ребятишек -  мальчишек пяти, семи и десяти лет. Муж Полины был местным активистом, все бегал на собрания актива, и наша мама не одобряла этого, считала, что лучше бы он хозяйством занимался. Соседка была не в себе и, в слезах, рассказала:
- Принято решение – завтра утром, придут вас раскулачивать, - это ей Архип Кирюхин шепнул - председатель комитета местной бедноты.               
- Пусть она берет детей в охапку и едет куда глаза глядят, в противном случае, утром посадят ее вместе с детьми на телегу и отправят на Соловки, куда ссылали всех раскулаченных мироедов, - так велел передать ей Архип.

    Мама побледнела, без сил опустилась на лавку у стены, закрыв глаза и прижав  к груди руки, и долго сидела молча. Из глаз текли слезы. Наконец, мама очнулась, вытерла слезы и сказала:
- Все, дети, собираемся, и не плакать! 
Мы боялись задавать вопросы, и, молча, стали готовиться к отъезду. Этой же ночью сосед на своей лошади отвез нашу семью на ближайшую железнодорожную станцию. Так для нас началась новая жизнь.   

   Из книг и учебников по истории я знал о том, что в тридцатые годы в стране была проведена принудительная коллективизация на селе, что были допущены «перегибы», конец которым положила статья И.В.Сталина «Головокружение от успехов». Все это воспринималось абстрактно, не доходя до глубины сознания. И вот передо мной сидела женщина, прошедшая через жернова этой самой коллективизации. Не верить ей, оснований не было.

- А что было дальше?, - спросил я.
- Мы приехали в село Протасово на Орловщине, где жили дальние родственники нашего покойного отца. Мама купила и обустроила чей-то пустовавший дом, и семья стала жить в нем. В этом селе уже был создан колхоз, и мы, как все, работали, где придется и куда пошлют.   Дети подрастали. Старшие сестры вышли замуж и начали жить в новых семьях. От тяжелой физической работы у мамы часто болели руки и спина.
- Неужели и тебе выпадет такая же доля? – как-то с грустью сказала она, глядя на меня.

   Мне это запомнилось, и, однажды, я с подружкой Галей, племянницей председателя  колхоза, решили уехать из села на заработки в город. Но для этого нужен был паспорт, а его в колхозе получить было невозможно, это было запрещено. Был только один путь для получения паспорта – ехать работать на шахту. Нам оформили нужные справки и мы поехали под Ростов, туда, где добывали уголь. Поставили нас, молоденьких девчонок, на откатку вагонеток с углем из забоев. Там я научилась управляться с лошадью. Была единственной женщиной в бригаде. И чего только не услышишь от мужиков во время перекуров! Выматывались до крайности, а уйти, уволиться с шахты было невозможно. Это дело подсудное. И мы с Галей не выдержали. Сбежали через  пол-года с шахты и вернулись в свое село. Председатель сказал, что нас будут искать, т.к. наши документы остались в отделе кадров на шахте. Помочь нам он может только тем, что пошлет нас на лесозаготовки. Ему пришла разнарядка из центра. Так мы попали из огня да в полымя.

   Пришлось ехать на лесозаготовки. Была зима. Стояли сильные морозы. Жили мы, заготовители, в деревне Томашино, на Вологодчине, по разнарядке, в домах местных жителей, и нас каждый день возили за десять километров на грузовиках к месту работы.  Приставили нас, молодых девчонок, обрубать сучья на поваленных деревьях. Вот так, в снегу, целый день надо было махать топором. Руки к концу дня отваливались.  Еле до постели добирались. А на другой день все повторялось сначала. На нас распространялась льгота на получение паспорта, и я его получила. Все, не хочу больше старое вспоминать, боюсь, сердце не выдержит.

   Она сидела, откинувшись на спинку стула, и отрешенно глядя мимо меня на фотографии в рамке, за моей спиной. На одной из них был запечатлен бравый военный в командирской гимнастерке, с капитанскими звездочками на погонах.
- А это кто, Ваш муж?, - спросил я.
- Да, он. Алексей. Уже десять лет прошло после его смерти. Военные раны дали о себе знать.

Вернулась Вера Васильевна
- Олег с Андреем приходили. Поели и куда-то поехали. Смотрю на Андрея и удивляюсь: вместе с Олегом учились в школе и были отличниками. Андрей авиационный институт закончил и теперь работает в конструкторском бюро у Миля, а мой оболтус так и не взялся за ум. А что их теперь связывает, не знаю.
 
    Чаепитие заканчивалось и нужно было прощаться. Я не удержался и спросил у Веруши, как сложилась ее жизнь дальше.
- Ничего особенного: закончила техникум. Работала начальником хозяйственного отдела на ткацкой фабрике. Вышла замуж за военного. Война. После войны где-только не служили. В конце концов оказались в Москве. Жили в этом бараке. Дети, сын и дочь, обзавелись своими семьями. Внуки уже выросли. А что живет одна – так не хочет никого стеснять, тем более, что скоро могут этот барак снести и, возможно, удастся получить жилье в новом доме, и это будет ее помощь детям при обмене на другую квартиру большей площади, если надумают съезжаться.
Меня заверили, что я – желанный гость, и мне будут рады в любое время.

    Всю дорогу до дома я обдумывал рассказ Веруши о ее жизни и об испытаниях, выпавших на долю ее матери. Перед моими глазами проходила полная лишений жизнь незаурядной женщины: голод, разруха, коллективизация и шесть девчонок на руках, которых нужно было во что бы то ни стало спасти, поставить на ноги. Какая другая женщина способна на такое?! И ведь всех подняла… Правда, какой ценой…. И вдруг до меня дошло, какими мелкими на этом фоне выглядят мои собственные проблемы. Самое главное – я несу ответственность только за себя одного, и, в случае неудачи, никто, кроме меня, не пострадает. Как же я не мог раньше до этого  додуматься?! Тяжелый камень свалился с моей души. Пришло понимание, что и в какой последовательности нужно делать в сложившейся ситуации. Такое нужное, чреватое тяжелыми для меня последствиями, решение было принято.

   Прошло три года. Я в отпуске, и снова в Москве. Первым делом поехал в ЦВСК ВМФ навестить старых друзей. Новостей много: кто-то продвинулся по службе, кто-то ушел на пенсию, Вера Васильевна больше не работает библиотекарем - уволилась.                Ее барак попал под снос и она с сыном получила теперь двухкомнатную  квартиру  в новом доме. Кроме того, она, оказывается, неизлечимо больна и больше не выходит из дома.

   Узнать новый адрес нашей старой библиотекарши труда не составило, и я уже через пол-часа подходил к нужному мне дому. По дороге купил бутылку хорошего вина, конфеты и цветы. Вера Васильевна была очень рада, и хочется верить, что мне удалось внушить ей, что мой визит – не прощание, а обычное посещение приболевшего человека, тем более, что мы не виделись целых три года.

    Выглядела она очень плохо: бледная, с трудом передвигалась по квартире, шея, не смотря на жаркую погоду, была замотана махровым полотенцем, скрывавшим большого размера опухоль. Вера Васильевна накрыла стол, посетовала, что такой редкий гость сыт и ей не удастся накормить его обедом, и мы ограничились,как в прежние времена, чаем. Заново выслушал рассказ о событиях, случившихся после моего отъезда,в том числе о том, что Веруша переехала в однокомнатную квартиру в новом доме, и теперь живет недалеко от метро «Войковская».

- Вы ее обязательно навестите, не поленитесь. Ей сейчас так одиноко одной,       - попросила она. Конечно, я обещал, и предложил еще раз выпить за здоровье хозяйки дома. Вера Васильевна пригубила вино и отставила стакан в сторону.
- Спасибо, тебе, Коля, за то, что навестил меня. Я благодарна тебе за все.   Конечно, я понимаю, что дни мои сочтены, да я и не против. Хотелось бы еще немного пожить, но только не так, как теперь, а, хотя бы, так, как мы жили тогда, в бараке, когда были моложе.  А, ведь, хорошо тогда жили!

    Она впервые назвала меня по имени и на «ты». Значит, Вера Васильевна  прощалась со мной.  Разубеждать Веру Васильевну в том, что дни ее сочтены, было бы откровенным враньем, в которое поверить было невозможно, и мы, молча, допили вино. Для приличия, я посидел еще немного, рассказал о своих планах на отпуск, и стал прощаться. Уже в прихожей, пристально посмотрев мне в глаза, она сказала:
-  А знаешь, что самое страшное? Олег сказал мне: « Когда же ты сдохнешь!»
Вера Васильевна сказала все это ровно, без всяких эмоций, как что-то давно пережитое.

    Новый дом Веруши я нашел быстро: и вот уже открылась дверь и старая моя приятельница с искренней радостью обняла меня. Она почти не изменилась: все та же уверенность в движениях, такая же прямая походка, а вот седины в волосах стало больше.
- Все разговоры потом, а я пошла накрывать на стол,- и Веруша  устремилась на кухню.
 
   Пока хозяйка накрывала на стол, я осмотрел новую квартиру: удобная, достаточно                просторная кухня с новой мебелью, довольно большая гостиная с окнами, выходящими на знакомый мне лесопарк, и, главное, тишина, никакого шума от проезжающих машин. Обстановка все та же, как и на старом месте: та же кровать с горой подушек, тот же круглый стол и телевизор КВН, та же божница и лампада. Ради интереса заглянул под кровать – ничего не изменилось: опять полный комплект всяких банок с вареньем Поймал себя на мысли, что мне нравится постоянство окружения Веруши. Среди всего этого как-то забывается московская суета и необходимость куда-то спешить и решать неотложные вопросы. И все-таки кое-что новое появилось в ее квартире – это репродукция с картины Левитана «Вечерний звон».

   Опять был чай и вишневая наливка. Веруша подробно рассказала все свои новости. Не пожалела эпитетов в адрес Олега, когда речь зашла о ситуации с Верой Васильев ной.
- Ей уже недолго осталось мучиться. Лучше бы ей в старом бараке умирать – все же среди людей. Ее там жалели, да и я в трудную минуту рядом была бы. А теперь что? Это хорошо, что я ее навещаю, а если со мной случись что-нибудь? Что тогда? Меня хоть дети и внуки навещают, а она одна-одинешенька… Это при живом-то, родном сыне!

    Мы помолчали, каждый по-своему обдумывая сказанное, и, вдруг, Веруша попросила:
- Расскажи о своей маме. Как получилось, что она умерла такой молодой.
Я, не вдаваясь в подробности, рассказал о нашей семье, о том, что мама была отмечена талантом художника, выручавшим семью в трудную минуту, что время тогда было такое, что нужно было выживать и поднимать детей, ни на что другое сил просто не оставалось.
- А звали ее как?
- Евдокия. Евдокия Ильинична.

    Веруша удовлетворенно кивнула, достала с божницы тетрадку, и записала имя нашей мамы.
 – А зачем Вам это?, -спросил я.
- Я же в церковь хожу. Теперь в поминальные записки буду рядом с именем моей мамы и твою записывать. Может они Там познакомятся. Им будет о чем поговорить.

Подошло время расставаться. Веруша обняла меня и сунула в руки какой-то сверток.
- Что это? Я не возьму..
- Бери, бери. Это гостинец. В дороге пригодится.
В метро я заглянул в сверток. Там были пирожки с малиновым вареньем.

   Вот краткий рассказ о жизни двух женщин, живших в одно и тоже время, но выпали им разные судьбы. А что такое судьба? Неизбежность? Предопределенность? Или что-то еще? Скорее всего – это предопределенность с неким коридором возможного развития событий. Тогда возникает закономерный вопрос о ширине этого коридора, о том, в какой степени мы способны влиять на свою судьбу?

    Мы легко соглашаемся с утверждением, что «Человек – сам кузнец своего счастья», но вот точка зрения академика Бехтеревой Натальи Петровны – руководителя Института мозга человека: «Как ни обидно, но нередко кажется, что в том, что касается личной жизни, мы полностью свободны лишь в мелочах. Кстати, что-то похожее сказала мне Ванга, когда я приезжала к ней в Болгарию».               

7.1 Любовь Арестова  «Свекруха» http://www.proza.ru/2018/02/11/698

Едва достигнув совершеннолетия, я выскочила замуж. Выскочила - самое точное определение поступка, неожиданного для окружающих и для меня самой тоже. Но что сделано, то сделано. Начиналась новая жизнь, совершенно мне незнакомая, она предусматривала в числе прочего знакомство с родителями моего юного супруга, который был растерян не меньше меня. Мы оба выпали из гнезда, еще не научившись летать как следует. 

Однажды утром, когда моя тетушка Аня кормила меня завтраком, как обычно, подкладывая вкусненькое и уговаривая скушать, к нам зашла соседская бабушка. Понаблюдав за процедурой кормления, она печально так промолвила:
- Баловница ты, девка, обиды не ведала, вот погоди, свекруха тебе кровь-то попортит.
- Да ладно вам пугать девочку,  - осадила соседку моя тетушка Аня.

Действительно, с обидами я тогда еще не была знакома, наша необычная семья состояла из бабули и трех ее дочерей, мамой моей и брата Женьки была младшая сестра Евгения, а я была любимицей старшей сестры Анны.
Мужчин не было, всех сестер обделила война. Жили все дружно и дети получали любовь и заботу в полной, а иногда излишней мере.
Как самую младшую, меня баловали особенно. Не знавала я обид, права была старушка. Но вот слово "свекруха" резануло, показалось таким недоброжелательным, злым и колючим. Свекруха - звучало угрожающе, врезалось в память и не отпускало до самой встречи, словно обещание каких-то неизвестных еще мне неприятностей.

Свекруха оказалась симпатичной, высокой, фигуристой женщиной, она сказала мне: "Проходи, дочушка" - и улыбнулась. Ничего страшного, она хлопотала, угощая нас, потом повела во двор, показала свой небольшой огородик с ровными высокими грядками, на которых уже зеленели разные всходы, и похвалилась справным поросенком, который радостно захрюкал, увидев хозяйку.
- Борька, Борька, покормлю сейчас, ты у меня хороший, умница ты, - ласково сказала она поросенку и мне как-то стало приятно, словно это меня она похвалила.
Этот огород, поросенок Борька - все было мне понятно, знакомо по детству, внушало доверие, у нас поросят тоже всегда почему-то звали Борьками и говорили с ними ласково, короче, все меня успокаивало и даже начинало нравиться.

Утром мужчины наши уходили на работу, на какую-то стройку, а мы оставались на хозяйстве. Но вот то злое слово "свекруха" мешало мне как-то называть ее, а это становилось все необходимее и однажды, когда она похвалила мое имя, я стала рассказывать ей про Таис Афинскую и она, посмеиваясь, сказала: "А ты вот так и зови меня, донюшка, я Таисия, она Таис, здорово получается. Тебе это имя нравится?"
Так решила свекруха трудную для меня проблему и я стала называть ее Таисия, добавляя, конечно, отчество - Егоровна. Жизнь налаживалась. Какая она была улыбчивая, быстрая, как умела незаметно выполнять всю домашнюю работу, когда я просыпалась, завтрак ждал меня на столе, точно как дома, полы протерты до блеска, а огород прополот и Борька накормлен.
Мы садились на крылечко разговаривать и она, все посмеиваясь, рассказывала, как досталось ей в войну горького до слез с тремя пацанами, как работала она на лесозаготовках по воинской повинности, а ребятишки потеряли карточки на хлеб, а начальник вызвал ее с заготовок, поставил уборщицей в магазин и велел отдавать ей хлебные крошки с лотков, на которых привозили хлеб, добрый был мужик, царство ему небесное, чуточку, а поддержал мальцов, особенно малого, муженька твоего, он слабенький был.
Мое живое воображение рисовало все эти картины яркими красками и мир расширялся, наполнялся новыми ощущениями и понятиями. Все было хорошо и спокойно до случая.

Однажды утром свекровь разбудила меня и сказала:
- Дочушка, тут бабы за ягодами наладились, я хочу с ними сбегать в тайгу, может, и наберу ягодок вам. А ты сможешь Борьку накормить? Я там ему все в ведерке приготовила. Как?
- Ну конечно, что за вопрос, накормлю Борьку без проблем, даже не волнуйтесь,  - ответила я и осталась дома одна.

Очень скоро Борька напомнил о себе пронзительным визгом, я взяла ведерко с его завтраком и направилась к поросячьему жилищу. Этот уже приличного размера свинтус помещался в небольшой стаечке возле огорода и мне нужно было, открыв дверцу внутрь, войти туда и опрокинуть ведерко в Борькино корытце. Проще простого - так думалось мне. И напрасно.
Едва я только приоткрыла дверь, как Борька с невероятной силой распахнул ее настежь, выбил из моих рук ведро и ринулся вон из стайки прямиком на огород, на высоконькие красивые грядки. Дух свободы вскружил поросячью голову и Борька с огромной скоростью стал носиться по грядочкам, сминая нежную зелень, он катался и перекатывался с боку на бок, хрюкал и взвизгивал от счастья, а я, остолбенев, стояла и в ужасе не знала, что мне делать. Но ведь что-то нужно было предпринимать, чтобы остановить это варварское уничтожение старательного труда моей свекрови и я уже начинала понимать, что такое простить невозможно, рухнули мои надежды на доброе знакомство и вот теперь пришло время, когда свекруха испортит мне кровь, причем, вполне заслуженно.

"Нужно загнать Борьку в стайку во что бы то ни стало!" - с этой мыслью я кинулась к поросенку прямо на старательно политые утром заботливой хозяйкой грядки. Наши скорости были вполне сопоставимы, несколько раз я даже догоняла Борьку, хватала за жирное грязное тельце, но он быстро понял мое намерение и расставаться со свободой не желал, легко выскальзывал и удирал. Я поняла, что тактику нужно менять, загнать его не получится, надо попробовать заманить.
Побежала в дом, набрала хлеба и стала осуществлять задуманное. Оставшийся по своей воле голодным Борька подходил, брал кусок хлеба прямо из моих рук. Медленно, но мы подвигались к стайке, однако когда она оказалась совсем близко, Борька повернул назад и стал безобразничать с новой силой. Боже, что от вытворял, призвав, видно, всю свиную фантазию! А я так и следовала за ним, захлебываясь слезами от горя и бессилия. Огород пропал, Борька без преувеличения вел себя по-свински и ухитрился сшибить даже крохотный парничок, где стройными рядками стояли до его вмешательства крепенькие подросточки-томатики. Увы-увы!
Но вот эта свинья Борька замедлил скорость, сел на свои уже вполне приличные окорока и, работая передними, поехал, хрюкая от удовольствия и сравнивая грядки окончательно. Наверное, от полного отчаяния я вспомнила вдруг, как мы ласкали своих домашних мирных питомцев.
Борька уже не считал меня за достойного противника и легко подпустил к себе. Легким толчком я повалила поросенка на бок и стала чесать ему брюхо. От удовольствия Борька закрыл глаза длинными белыми ресницами с комочками грязи и удовлетворенно захрюкал.

Не знаю, как долго продолжалось это почесывание, я меняла усталые руки и потеряла счет времени, я хотела только одного - чтобы он не двигался, чесала и чесала противное пузо и не могла даже плюнуть на него, у меня пересохло горло от жажды, а солнце тоже не хотело меня пожалеть и припекало все сильнее. Это было печальное зрелище - счастливый поросенок и совершенно несчастная девчонка, оба грязные, среди разрушенных грядок и без надежды на скорое изменение ситуации.

Но вот стукнула калитка и к экзотической парочке бросилась Таис-Таисия.
- Ах ты паразит, девчонку замучил! - закричала она, схватила Борьку за заднюю ногу, потащила прямо поперек грядок, забросила в стайку и захлопнула дверь.
Я попыталась встать с земли, но по ногам бежали мурашки и она помогла подняться и сойти наконец с того, что осталось от грядок.
- Стой, дочушка моя бедная, сейчас водички тебе полью, - она метнулась в дом, вынесла большое ведро воды, которую сама же рано утром на коромысле принесла от неблизкой колонки, и стала отмывать меня, поливая на грязные от черной земли ноги, руки, лицо.
Стекала с меня черная вода вперемешку со слезами и вместе с нею, мне кажется, уже окончательно и на всю жизнь утекало, исчезало это страшное колючее слово СВЕКРУХА, пропадало навсегда.
От переполнявшего меня чувства радостного освобождения непроизвольно вырвалось у меня: "Ой, мамочка моя!". Она засмеялась, обняла меня и повела в дом кормить таежной ягодой.
Об испорченном огороде разговор был совсем короткий, она махнула рукой:
 - Да какие там грядки, баловство одно, поправим и будет расти зеленушка, много ли нам надо. А помидорчики все отрастут, вот увидишь. Ну, что с поросенка взять, побегал и ладно. А ты отдохни, пока мужиков наших нет, я обед сейчас быстренько сварганю.

И откуда столько терпения было у женщины с такой трудной судьбой и жизнью, откуда столько доброты и мудрости? Не знаю, кто так щедро одарил ее искусством сопереживания, но зато я знаю, как и почему вырастают сильные, добрые, глубоко порядочные и любящие сыны, которых щедро раздают чужим девчонкам матери, несправедливо называемые иногда колючим словом - "свекруха".

7.2 Любовь Арестова  «Седьмая рота - жрать охота» http://www.proza.ru/2017/05/09/1201

Война. Поле сражения воинов, голод и тяготы тыла и место страдания детей. 
Закончатся битвы, закроются раны, стихнет плач матерей и вдов, но детские страдания нескончаемы, они длятся и длятся бесконечно, становятся привычными и обязательными для искалеченных физически  и морально маленьких страдальцев, даже не осознающих, что быть так не должно никогда.
«Седьмая рота – жрать охота» это не воинское подразделение, это ватага бездомных мальчишек, которым война предоставила полную волю, лишив отчего дома и родительской заботы.
В тупичке возле станции в нашем железнодорожном поселке стояла развалюха одноногого старика деда Васи. Домишко был ветхий с уже вросшими в землю оконцами, но гостеприимный и добрый, ставший пристанищем для сирот, собиравшихся в нем целыми стайками.

Пацаны ездили по поездам, приворовывали, пели жалостные песни, собирая куски и подачки. «Я не убитый и не раненый, а покалеченный войной» - это была их песня и судьба.
С добычей приходили к деду Васе, отлеживались, отдыхали летом, отогревались зимой и опять пускались жить и зарабатывать себе пропитание.

Состав квартирантов деда Васи не был постоянным. Железнодорожная станция была узловая, для заправки останавливалось множество поездов, привозивших и увозивших дедовых постояльцев в самые разные края безразличной к их бедам Родины.
Сами они дали название своему беспризорному братству и все вокруг так их и звали, не считая это сколько-нибудь оскорбительным.

Поселку беспризорники не мешали. Напротив, весной помогали копать огороды, осенью появлялись в укрупненном составе копать картошку.
Сказывалось, видимо, влияние деда Васи, который и сам не был пьяницей или бездельником и частенько ковылял по дворам, помогая бабам справляться с работой, требующей мужских рук.
В поселке полно было одинокого бабья, повыбивала война мужиков, а железнодорожники – машинисты, кочегары работали по полной, не отвлекались.

Жители отвечали ребятам сочувствием, постоянно делились кто чем мог, не голодала «Седьмая рота – жрать охота». Нет, не голодала, вопреки своему прозвищу, но была ему верна.
Были у этого беспризорного братства свои законы взаимопомощи. Они не давали друг друга в обиду и жили дружно, все в абсолютно твердой уверенности, что родители или, по крайней мере, кто-то один из них, живы, ищут и найдут их.
Наверное, еще и поэтому все знали дедов адрес – Майский тупик, дом 3  и непременно возвращались сюда после странствий, хотя бы на час, пока заправлялся паровоз состава, в котором они путешествовали.

На соседней от Майского тупика улице стояла школа № 7, где директорствовала мама, да и наш дом почти соседствовал с дедовым, так что вся жизнь «Седьмой роты» невольно протекала на наших глазах.   
Мама постоянно и безуспешно пыталась то устроить ребят в детский дом, находившийся в городе в километрах пяти от поселка, то вовлечь ребят в процесс обучения хотя бы в пределах начальных классов.
Но детдом отвергался категорически, с обучением все соглашались, но соглашение не выполняли.
Уезжали одни, приезжали другие – много война породила сирот.
Мама носила им  учебники и  книжки,  и дед Вася, выполнявший роль завуча, клялся, что все учатся и читают.  Но поди проверь этих маленьких муравьев, постоянно снующих в поисках своей доли.

Сам дед Вася и его постояльцы участвовали и в жизни поселка.
Когда нашу школу-десятилетку закрыли под японский госпиталь и обнесли забором, самыми смелыми посетителями раненых японцев была именно «Седьмая рота – жрать охота».
Забор у школы был скоро продырявлен и ребятишки, а потом и взрослые ходили глянуть на диковинных японцев.
Любопытство вскоре сменяла жалость и раненым через дыры в заборе передавали еду – овощи с огорода, яйца и хлеб, разные домашние постряпушки.

«Седьмая рота» не страдала скромностью или боязнью. Когда раненых выводили во двор на прогулку, пацаны всей оравой с гиканьем брали препятствие.
Ребята тащили раненым свой провиант и получали взамен забавные газетные чудеса – фонарики, птиц, самолетики и кораблики.  Нарушителей быстро прогоняла охрана, но это было уже потом, после интересных свиданий.

А начальная школа № 7 – длинный одноэтажный барак, только с большими окнами,  вообще был как бы подшефным у «Седьмой роты».
Дед Вася постоянно чинил то рамы, то двери, то парты и присматривал за школьной лошадкой, старым добрым существом по кличке Монгол. Присадистый, невысоконький мохноногий Монгол обеспечивал само существование школы, возил воду, дрова для печного отопления, продукты для питания детей, которое в начальных классах было обязательным и бесплатным.
Принаряженный Монгол возил в дровнях школьников на праздники в город, а в случае необходимости – в больницу детей и в роддом  учительниц, которым выпадала такая удача.
И весь коллектив школы при участии вездесущей «Седьмой роты» заготавливал для Монгола сено на всю зиму.
Никаких конюхов или рабочих школе не полагалось и вообще Монгол существовал как привидение – вроде он есть, а вроде и нету. «Седьмая рота» во главе с дедом Васей приняли Монгола в свое братство и трогательно о нем заботились, устроив навес во дворе. А когда однажды плохо стреноженный старый Монгол нечаянно забрел в степь далеко от поселка, ребята по всем воинским правилам организовали поиски, нашли и торжественно вернули беглеца на место.

К нам домой ребята забегали часто, но всегда вели себя прилично и скромно.  Бабуля чинила им одежонку, в основном, уменьшая взрослые размеры или просто распарывала и перешивала швы, сделанные неумелой детской рукой.
Ну и подкармливала, чем было. Я видела, как однажды бабуля горько плакала и обнимала прибежавшего со мной пацана, который услышав, что она хочет отдать нашему Казбеку вчерашний суп, закричал: «Не надо собаке, давайте я съем!»
Нет, он не был голодным этот мальчик, просто бабулин суп был для него символом дома, уюта, исключал его хоть ненадолго из бездомности и сиротства.

Мои посещения дедовой халупы, мягко говоря, не приветствовались домашними, но разве можно было удержаться и не слушать рассказы и песни маленьких бродяг.
Какие это были песни! Кто сочинял их, кто научил их исполнять? Никогда и нигде я не слышала их, все они были о людских бедах и страданиях, о разных трагических,  а иногда и счастливых случаях.  Вот, к примеру, пели о возвращении отца в дом, из которого ушла от детей и раненого мужа их мать:

«Здравствуй, папа, иль это не папа,
Ноги целы и руки целы,
А на левой груди расположен
Орден красного знамя блестит.

Это я, мои милые детки,
Что же мама не вышла встречать?
Папа, мама нам стала чужая
Так не будем о ней вспоминать…»

Ребята пели так жалостливо и выразительно, я потихоньку вытирала слезинки, представляя себе все это в ярких картинках.
Помню песню «Девочка-крошка малютка безногая», «Все васильки, васильки, сколько их выросло в поле» и другие такие же.
Все песни были на один мотив, но исполнение компенсировало недостатки. Вот под эти песни в вагонах и раскрывали жалостливые тетки свои кошелки, наделяя пацанов своим «богачеством».

Среди коловорота дедовых квартирантов все же один был постоянный.  Непререкаемый авторитет для ребят, главный помощник деда Васи, по существу, ответственный за благополучное существование братства под названием «Седьмая рота – жрать охота».
Звали его Володька. 

Продолжение в "Володька", "Гоша, Гошенька".   
   
7.3 Любовь Арестова  «Володька»  http://www.proza.ru/2017/05/13/553
Продолжение. Начало в "Седьмая рота - жрать охота" (сборник "Седьмая рота"). 

Рано взрослели дети военного времени. Страшно видеть стариковскую мудрость в детских глазах, но что поделать, когда хватили они горького до слез, эти дети-старики, повидали столько, что не положено и взрослому.

Володька был из таких. Высоконький и худющий, всегда опрятный, с темно-русой гривой волос.
Правая щека Володьки тронута множеством мелких розовых шрамчиков, может, это они мешали ему улыбаться, но особую серьезность его лицу придавали необыкновенные глаза. Большие, серые, как сталь, и как сталь же твердые, проницательные не по-детски.
Казалось, что Володька видит тебя насквозь и все про тебя знает. Слишком суровым был Володькин взгляд, с каким-то особым знанием, недоступным нам.
Правая рука парнишки поднималась лишь от кисти до локтя и, как правило, он держал ее в кармане штанов, а все умело делал левой рукой, только низко склонял голову, гладко зачесывая правой к затылку шевелюру. 

Многие беспризорники - постояльцы одноногого инвалида деда Васи от пережитых стрессов были истеричными, крикливыми, а Володька, напротив, никогда не повышал голоса, но и одного взгляда его стальных глаз было достаточно, чтобы ему безоговорочно подчинялись.   
Непререкаемым авторитетом был Володька в своей беспризорной команде.

У нас Володька был частым гостем. Дважды в неделю приходил вечером с литровым бидончиком и тетушка Нина наливала ему парного молока, так было заведено.
А когда включали сепаратор, это было пару раз в месяц, бабуля наливала обрат - обезжиренное молоко уже в наш большой бидон и отправляла нас за Володькой, который приходил и забирал обрат. Ребята, да и мы тоже варили на обрате кашу, потому что молоко уходило на сливки, а сливки уходили на налог за корову.

Володьке нравилось бывать у нас, он всегда предлагал бабуле свою помощь по хозяйству, но бабуля отмахивалась: "Ой, паренек-от, хватит с тебя забот, посиди". Она так звала его - "паренек-от", не знаю, почему. Так же она называла моего братишку Женьку, когда приласкивала.

Володька никогда не рассказывал нам свою историю, мы знали только, что он не трогался с места от деда Василия, потому что они вместе разыскивают Володькиного отца.
Парень не знал, где воевал отец, что с ним стало, помнил только место призыва. Пришла уже пара писем на дедов адрес - "Сведений нет".
Но нет сведений это ведь еще не значит, что сгинул человек, может, жив и надежда оставалась.
Володька ждал.

Несмотря на просьбы и даже требования Володька отказывался от школы, тогда мама с подругой, тоже учительницей, взялись обучать его на дому.
Обучение шло туго, хотя Володька бегло читал, любил книги и часто брал их у нас, обязательно обертывая обложку старой газетой.
Думаю сейчас, что Володькины учительницы шли во многом против правил, потому что парень получил в конце концов свидетельство об окончании начальной школы № 7, где мама была директором.
Это был первый Володькин настоящий документ. Больше ничего не было.

Володькина история открылась неожиданно и странно.
Была уже поздняя осень, примораживало, по утрам наши огороды были седыми от изморози и трава на улице пожухла, прижавшись к земле. Зима была совсем близко, считай, за дверями.
Вот в такую пору Володька однажды буквально приволок к нам зареванного замухрышку лет 8-9, не больше.
Голова мальчугана была бороздами и дорожками острижена ножницами, прямо на голое тело одета подпоясанная женская кофта и сверху еще грязный пиджак. Брюк не было и в помине, а босые ноги хлюпали в мужских здоровенных ботинках.
Бабуля всплеснула руками:
- Что за диво ты привел, Владимир?
- Анна Павловна, - Володька так называл бабулю, - привели вот этого ребята с вокзала. Смотреть на него страшно, он же весь обовшивел. Не справился я, помогите. Подстриг его кое-как, а одежду всю сжечь надо, там гниды сплошь, вши. А на голове какие-то  коросты сплошняком. Пацаны привели его и разбежались, деда Васи дома нет. Я одной рукой не могу с ним сладить. Помогайте обиходить паршивца.

"Паршивец" стоял смирно, только шмыгал носом и с интересом озирался.
Бабуля, конечно, понимала, что Володька немного хитрит. Просто он знал, что у нас в русской печке всегда стоит большой чугун с горячей водой.
В поселке была лишь одна баня для железнодорожников и поэтому мылись все по домам, кто как сумеет. Баня была как праздник, не часто.
У деда такой роскоши, как горячая вода для мытья, не было, а замарашка нуждался не просто в мытье, а в дезинфекции.

Бабуля подбросила в печку дров, туда же полетела вся амуниция гостя. На плиту поставили еще пару кастрюль с водой.
Отмывали мальчишку долго и тщательно, бабуля терла его вехоткой, а Володька держал, хотя парень и не думал сопротивляться.
Потом бабуля смазала маслом бурую коросту, сплошь покрывавшую голову, принесла братову одежонку и поставила перед пареньком тарелку супа, огурчики и хлеб.

Тогда мы еще и не думали, что судьба крепко-накрепко связала наши жизни.

Пока парень уплетал еду за обе щеки, бабуля приобняла Володьку, придвинула к печке.
- Видишь, Владимир, вода горячая осталась. Давай, я тебе тоже голову вымою. Ты все равно мокрый весь, заплескали тебя. Давно, поди, горячей водички не видела голова, давай, давай, рубашечку сними, я тебе голову-то вымою, а ты потом сам сполоснешься до пояса.
Володька принялся смущенно отказываться, но нашей бабуле сопротивляться бесполезно, она сделает так, как сказала и согласие было получено.
- Хорошо, но только голову, - сказал Володька и застегнул ворот совершенно мокрой рубахи.

Ах, как сноровисто и щедро намыливала бабуля Володькину шевелюру черным хозяйственным мылом, взмыливала пену, терла и скоблила голову притихшего Володьки и приговаривала ласково, словно маленькому:
- А мы вот так, а мы вот как здорово, вот чистый мальчик будет, а то как ты намоешься, одной-то ручкой, вот как мы славно.
Потом она смыла пену, поливая водой из чугунка, серая пена оседала в тазу, а новый ковшик горячей воды добавлял и добавлял ее в тазик, разгоняя по краям.
И совсем не случайно выплеснулась вода на спину Володьки, окончательно замочив рубашку.
- Давай теперь сам, - построжала бабуля, - помойся до пояса, а я только спину тебе потру. Давай, хватит капризы мне разводить.
И строгий Володька послушно стянул с себя рубашку.

Тут и открылась Володькина тайна. Не было правового плеча у мальчишки, только вмятина, покрытая рубцами, едва затянутыми нежно-розовой кожей, и прямо от ключицы начиналась рука, которая уже истончалась и чахла. 
- И кто ж тебя так, паренек-от, - всхлипнула бабуля и прижала к губам полотенце.
Впервые парень послушно ответил:
- Эвакуировали нас, а поезд попал под бомбежку. Маму сразу убило и сестренка у нее на руках была, маленькая совсем, грудная. Ее тоже. А мне лицо побило и плечо начинило осколками. Там и сейчас железо осталось, не все вытащили. Оно само выходит иногда, вот тогда больно и кровь, а сейчас ничего, затянулось. Да не волнуйтесь вы, Анна Павловна, мне и не больно совсем.

Бабуля взяла из Володькиных рук мочалку, осторожно прошлась по его ребристой спине, вымыла руки и грудь, облила мальчишку теплой водой, даже не глядя, что вода щедро проливалась на пол, протекая сквозь половицы в подполье.
Вместо грубого полотенца на плечи мальчишки набросила мягкую простынку. Порозовевший Володька был усажен за стол, а его мокрые брюки повисли над печкой просушиваться.

Быстро темнело. По очереди возвращались с работы мама с сестрами и бабуля, успев уже прибрать кухню, накрывала на стол так, словно был какой-то праздник.
Никто из нас этому не удивлялся, ведь у нас были гости - два мальчика, чистые и довольные, только что обласканные добрыми бабулиными  ручками.
За столом у нас не говорили по очереди, а сразу высказывались все, кто хотел, и получалось шумно и весело.
Перекрывая наш шум, залаял на улице Казбек. Это приковылял дед Вася, разыскивая Володьку. Угостили ужином и деда.
Проводили ребят, подыскав им подходящее из гардероба моего брата Женьки, который постоянно пополнялся любящей единственного мужичка семьей и так же постоянно исчезал, потому что другим было нужнее. Мама говорила Женьке: "Ну весь в отца, тот последнюю рубашку мог отдать".
Мама всю жизнь не верила, что отец погиб на войне, такие красавцы и весельчаки погибать не должны.
А Женька не любил наряжаться и, как все поселковые пацаны, еще и в Горном институте ходил в сатиновой телогрейке. "Таскал телогрейку" - так у нас говорили.

Володькино ранение, которое он тщательно скрывал, тайной не осталось. Мама отвела его к чудо-доктору Лязеру, из эвакуированных евреев, который после войны  так и остался в поселке и был мастер на все руки. Попасть на прием к доктору Лязеру считалось уже гарантией выздоровления.
Осмотрев Володьку, Лязер сказал, что нет смысла резать парнишку и извлекать оставшиеся в теле осколки, они периодически могут выходить сами, вот тогда ему будет нужна помощь и он готов ее предоставить.

Володька стеснялся такого внимания, но после той помывки еще больше сблизился с бабулей, они часто и подолгу беседовали о чем-то у нас на кухне и первые бабулины блины обязательно доставались Володьке, который тоже все пытался порадовать бабулю.
Миска нашего сторожевого пса Казбека постоянно подвергалась нападению со стороны другой живности и опрокидывалась, на что бабуля не раз сетовала.
И вот однажды Володька принес большую немецкую каску, попавшую неизвестно с какой войны. Каска была черная и тяжелая, украшенная какими-то длинными шипами, как рогами. Счастливый Володька объяснил нам, что эти шипы вонзятся в землю и такая миска не опрокинется, отличная будет кормушка для Казбека.
- Ты где взял это чудо? - спросила бабуля.
- Это трофей, Анна Павловна, - гордо ответил Володька.

Ну, про трофеи мы знали. Дожившие до Победы солдаты привозили трофеи, это было. Наш сосед Матюнин привез яркий зонтик от солнца и мы завистливо наблюдали, как его старшая дочка умудрялась весной одной рукой копать огород, держа в другой этот зонтик.
А отец моей подружки привез ей шляпку-таблетку с вуалью и теперь во всех школьных сценических постановках она играла роли красавиц и знатных дам. А как же иначе? Так что Володькин трофей в виде старой немецкой каски никого не удивил и действительно стал удобной кормушкой для Казбека.

Ах, как медленно текло тогда время! Как долго мы ждали Новый Год и елку, как мучительно было ожидание писем для Володьки, а их все не было. И непонятно куда они все подевались, долгожданные сведения о живом Володькином отце.
Во всем было виновато это медленно текущее время. И все же оно шло.   

Бабуля сумела убедить Володьку, что негоже человеку жить без документов и когда отец найдется, то будет только рад, что Володька носит фамилию деда Васи, потому что так проще выправить документы усыновленному беспризорнику, которому надо определяться с жизнью, получить специальность. Ведь есть свидетельство за четыре класса школы № 7, теперь прямая дорога в училище, там Володьку с руками оторвут, такого умного.
Умела волшебница-бабуля убеждать своего юного друга.
Так и случилось, хоть и пришлось маме побегать со всеми бумагами, но ничего, молодая была, авторитетная (все-таки директор школы), справилась.

Но судьбу свою Володька определил сам, никому не доверил. И что выбрал, знаете? А педучилище он выбрал, вот что. Или сказалось все-таки влияние школы № 7 со всеми ее заморочками, или опыт проживания в братстве беспризорников "Седьмая рота - жрать охота" сподвиг, но решил Володька стать учителем.
Бабуле сказал, что это из-за раненной руки, а она только улыбнулась:
- Ты, паренек-от, везде пригодишься.

Продолжение в "Гоша, Гошенька" (сборник "Седьмая рота").

7.4 Любовь Арестова  «Гоша, Гошенька» http://www.proza.ru/2017/06/07/1306
Продолжение. Начало в "Седьмая рота - жрать охота", "Володька".

Помывка маленького "паршивца" Гошки,  приведенного к нам Володькой, имела далеко идущие последствия.

Было раннее утро, начало долгожданного воскресного отдыха. Но тетушка Нина уже подоила корову, а бабуля готовилась процедить молоко через тщательно хранимую белую марлечку.
Стук в дверь был резким и настойчивым. На вопрос бабули - кто там, детский голосок ответил:
- Это я, Гошка, откройте, Анн-Пална.
Бабуля распахнула дверь и прямо под руку ей поднырнул наш вчерашний знакомец, которого бабуля тщательно отмывала.
- Гоша, - всплеснула руками бабуля, - как ты прошел-то, ведь Казбек в ограде спущен?
- Да он не злой у вас. А я собак совсем не боюсь.
- Ну проходи, храбрец. Молока хочешь?
- И хлебца, - Гошка потупил свои черные быстрые глазки.

Мы окончательно проснулись. Из своего отгороженного фанерой закутка вышел брат Женька и захохотал:
- Чудо-юдо, рыба-кит за столом у нас сидит.
Да, вид у Гоши был живописный. Губы обметала простуда, на голове выстриженные Володькой прогалины отсвечивали бурым от коросты, которую бабуля вчера смазала маслом. Кое-где оставленные полосками черные волосики торчали пучками, отчего голова мальчишки напоминала кактус, живший на окне в начальной школе № 7.
Бабуля цыкнула на внука,  а Гоша нисколько не смутился, с интересом наблюдая за бабулей, готовящей ему завтрак.

Женька вернулся в свой закуток, но не удержался:
- Как тебя Володька отпустил в такую рань?
- Да все спят еще, а я проснулся, мне ведь вчера Анн-Пална сказала зайти, коросту лечить. Так, Анн-Пална?
- Так, так, Гоша, - подтвердила бабуля и поставила перед ним творожок, молоко и ломоть хлебца.
Дискуссия закончилась и бабуля стояла, сложив руки под фартуком, смотрела на усердно жующего Гошу и качала головой.

Уже поднялась и мама, села за стол, подперев ладонью щеку, молча смотрела на мальчугана.
Вчера было не до расспросов и мы только знали от Володьки, что пацаны привели Гошу к деду Васе с вокзала. Кто он, откуда, какие беды забросили его, совсем еще ребенка, на далекую Сибирскую станцию, уже готовящуюся встретить лютые морозы? Как поступить с ним? Как удержать, победить уже привычный дух бродяжничества, где пристроить, чем помочь?
Он был слишком мал для вольницы "Седьмой роты", там ребята постарше и дед  Вася тоже не наставник ребенку, нет, не наставник.
Эти мысли тенью мелькали  на мамином лице и бабуля тоже молчала, пригорюнившись.

Еще не закончилось застолье, как приветственно залаял Казбек и в дом ворвался Володька.
- Вот ты где, паршивец, - сердито сказал он, но бабуля вступилась:
- Да ладно, Владимир, все равно ему голову надо лечить, я сама ему говорила.
- Да я уж на вокзал сносился, искал его. Думал, он в бега ударился.
- Я что, дурак? - вмешался сам Гоша. - Я куда в такой одеже побегу? Кто мне чего подаст, когда я такой чистый? Мою-то одежу пожгли.
Тут засмеялись все и обстановка разрядилась.
Бабуля усадила пацанчика на табуретку у печки и принялась орудовать над его коростой мелким гребешком. Гоша морщился, но терпел.

Мама затеяла с Володькой разговор о Гоше и он рассказал, что удалось ему узнать от самого мальчика.
Фамилия у Гоши была Иванов. Ехали с матерью куда-то к тетке и в поезде мать заболела, их сняли с поезда, где, не знает,  мать увезли в больницу и он тоже там жил, но недолго. Потом познакомился с ребятами и стал с ними путешествовать. Где были - не знает, сколько времени прошло не помнит. Зимой отправились туда, где тепло, летом были везде. На нашей станции он пошел на базарчик, а ребята уехали. Тогда его и привели к деду Васе совсем другие пацаны. Вот и все, что он знал о себе.

- Хоть фамилию помнит, но фамилий таких множество, - задумчиво сказала мама, - как быть-то, Владимир?
Володька пожал плечами:
- Сам не знаю, Евгения Федоровна. Боюсь, сбежит с ребятами, сгинет, зима на носу, он маленький совсем. Сколько лет - тоже не знает. Говорит, семь уже было.

Бабуля закончила сцарапывать Гошину коросту и снова смазала его головенку маслом, клочки волосков пригладились. Мальчишка стал вполне приличным, если бы не постоянно шмыгающий нос и распухшие губы.

Заворчал за своей фанерной перегородкой Женька:
- Что вы разгалделись ни свет, ни заря. Дайте поспать людям один раз в неделю, завтра опять в школу.
- Ладно тебе, спи, - шикнула на него бабуля, но Володька строго сказал:
- Пошли домой, дед Вася беспокоится и уже пора Монгола кормить. Ты же любишь лошадок, Гоша? Монгол голодный, а ты уже натрескался. Спасибо хоть сказал?
- Спасибо, Анн-Пална, вкусно как у вас. Я завтра опять приду, - и на Володькину усмешку обиженно добавил:
- Коросту будем лечить с Анн-Палной, она сказала.
Бабуля опять подтвердила:
- Сказала, сказала. Ты приходи, когда Женька в школу упорет.
Мама придержала Володьку у двери:
- Ты последи за ним, ладно? Сегодня выходной, а завтра будем решать, что делать. Не упусти его, пропадет мальчик, много ли ему надо...
- Обязательно, - заверил маму Володька вполголоса и помог Гоше застегнуть бывшую Женькину телогрейку.
- Стойте, я Казбека привяжу, - забеспокоилась бабуля, но Гоша покровительственно заявил:
- Я подержу его, Анн-Пална, пока Володя пройдет, он добрый...
- Я добрый или Казбек? - засмеялся Володька и ребята ушли.
Мы с мамой улеглись досыпать, а бабуля осталась на кухне.

Всю неделю, но уже не так рано, Гоша приходил к нам. Бабуля совсем залечила рыжую коросту на его голове и простуду на губах прижигала разогретым на плите мякишем черного хлеба.
Совсем наладился парнишка и мы так привыкли к нему, что приходя из школы, Женька спрашивал: "А Гоша где?"
Но пора было определять его судьбу, хотя он прижился уже у деда Васи, а Володька пестовал его, словно брата.
Хороший оказался мальчишка. Ласковый, привязчивый и послушный, о нем и заботиться было приятно, я даже перестала жалеть свои почти новые сандалии, в которых теперь шлепал Гоша. Другой обуви у нас для него не нашлось, это потом мама принесла откуда-то совсем хорошие ботинки.

Мама подала  в милицию заявление о розыске родных Гоши, навела справки в детдоме, где ей обещали место именно здесь, чтобы не отправлять мальчика в другой город.
Но почему-то все откладывалось и откладывалось Гошино устройство, никому не хотелось расставания, словно этот шустрый мальчик с быстрыми черными глазками всегда жил здесь, с нами, бесстрашно играл с Казбеком, никому не позволявшим такого вольного с собой обращения, пил молоко на кухне, искренне хвалил бабулину стряпню и всегда всем был доволен.
Володька скучал без него, уводил от нас и воспитывал сам, а дед Вася с улыбкой усаживал мальчугана на ребристую спину старого Монгола и восторг мальчишки неизбежно вызывал всеобщие улыбки.

Все было славно, но болела мамина учительская душа. Начальная школа № 7 работала, дети учились, а Гоша просто блаженствовал, гуляя от деда Васи к нам и обратно.
Мама выяснила, что Гоша никогда не учился в школе, буквы и счет знает кое-как.
Дальше так продолжаться не могло.
Наконец, состоялся серьезный разговор мамы с Володькой. Выслушав веские доводы, Володька согласился с ними, но совсем по взрослому сказал:
- Учиться ему надо, это точно, но давайте оставим его у нас. Зачем детдом? Там чужие ему люди. Вот уже второй месяц идет, как его нашли, ведь все в порядке, на человека парень стал похож. Опять же, может, отыщутся родные, а адрес в милиции дедов дали. Вот я же жду и нормально. Давайте в вашу школу его отдадим. Он шустрый, понятливый. Я ему помогу. Давайте, Евгения Федоровна, я просто прошу за него, - и, помолчав, добавил: - и за себя. Вроде как семья у нас с дедом Васей образовалась. Ребят все меньше, растут и устраиваются, разбегаются. А этот прижился, мы привыкли к нему, а он к нам. Да вы мне верите?
- Верю, Владимир, конечно, верю. Давай попробуем. Но надо документы какие-то оформлять, - облегченно выдохнула мама, - ладно, съезжу в районо, посоветуюсь, как быть. А тебе неделю даю, готовь его к школе. Убеди, что это надо. Да не пугай. Он должен обрадоваться школе, а не испугаться. Понял?
- Конечно, понял, - и в голосе сурового Володьки тоже зазвучала настоящая радость.

Участь Гоши решалась неплохо. За экипировку мальчика к школе взялась тетушка Нина, она работала в промартели "Парижская коммуна", по поселковому - "Париж". Только так и называли эту артель, где была парикмахерская и пошивочная мастерская.
В "Париже" взялись безо всяких проволочек сшить парнишке школьную форму. Швеями работали женщины детные, знающие цену сочувствия.

А вскоре случилось несчастье, которое тоже повлияло на Гошину судьбу.
Морозы наведывались к нам все чаще, день совсем сжался, стал таким коротким, что я едва успевала почистить закопченные вчера стекла керосиновых ламп, как приходила пора снова зажигать эти лампы.
Женька еще не пришел из школы, а в доме уже было по вечернему сумрачно. Бабуля готовилась затопить печку.
Вдруг громко хлопнула дверь, в дом ворвался раздетый, в одной рубашке, Володька и упал, обнимая бабулины колени - молча, непонятно и страшно.
Бабуля присела на табуретку, стала поднимать Володькину голову, спрашивая растерянно, совсем незнакомым голосом:
- Что, что, Володя, что, что, что? - повторяла она, словно забыв другие слова.

Тряслась, содрогалась худая Володькина спина, и вылетали из горла ни на что не похожие пугающие звуки.
Я поняла, что Володька плачет. Плакал мужчина. Я раньше не слышала такого, не было мужчин в нашем доме и Володька принес первое знание - так плачут мужчины. Хрипло, бессвязно, содрогаясь от горестных судорог, забыв про себя и про весь мир.
Это горе пришло. Настоящее.

Бабуля вдруг резко ухватила Володькину шевелюру, подняла его голову, фартуком стала вытирать его лицо и повторяла только одно слово:
- Что? Что? Что?
Поднялась Володькина рука, разжался кулак и бабуля взяла четвертушку бумаги, вгляделась, без очков прочла стандартный текст и выдохнула:
 - Смертью храбрых...
Все стало понятно. Эти слова хорошо знали и страшились их в каждой, в том числе и в нашей семье.
Погиб, пал смертью храбрых Володькин отец. Ждал парнишка письмо, а пришла ненавистная похоронка, все же нашедшая адресата.

Обрела дар речи бабуля, прижала к себе голову Володьки, стала гладить его шевелюру, склонилась к уху и что-то нашептывала потихоньку, говорила и говорила, приколдовывала, как мне показалось.
Знаком показала мне на вешалку, где висела большая пуховая шаль, я подала ей, она укрыла шалью Володькину вздрагивающую спину и все продолжала шептать.
Время остановилось для нас.

Когда радостно взлаял в ограде Казбек, стало ясно, что пришел из школы Женька, ласкает Казбека и скоро войдет в дом.
Володька - вот он, мужчина, поднялся, вытер лицо поданным бабулей полотенцем и направился к выходу.
- Стой, Владимир, куда ты, подожди, оденься! - закричала бабуля.
Володька замедлил шаг, но потом с силой толкнул дверь и вышел.
Мы услышали голос Женьки, стукнула калитка и вошедший братишка спросил:
- Что это с ним?   Помчался, как дурной. Раздетый в такой холодище.
Вот только теперь заплакала бабуля:
- Похоронку он получил. Дождался Володька, нашел своего отца. Да будет ли страданиям конец? Война закончилась, а горе - нет, все давит, гнетет, даже детей не жалея.
Женька рванул было к двери, но бабуля остановила:
- Дай ему горе свое пережить. Он из дома убежал, чтобы никто из ребят слез не видел. Не мешай, не трогай его, чужое горе уважать надо.
Женька послушался, не побежал за другом.

Вечером в нашем доме был большой Совет и даже с нашим участием.
Бабуля высказалась первой:
- Вот что, девочки, - она называла девочками трех взрослых дочерей, - вот что. Гоша у него сейчас главный спаситель. Отвлечет пацанчик от тяготы. Вы о нем уже точно решили, что он остается?
- Мы-то решили, районо еще не определилось, - ответила мама, - да наплевать, будем пока без документов учить, с Володькой ведь так же было, а потом узаконим все, не впервой. Иначе что делать? По поездам разгонять?
- Значит, на том и порешим, - удовлетворенно подвела итог бабуля, а сестры еще долго обсуждали свалившиеся проблемы.
Зимой Володьке исполнится пятнадцать, пора думать об училище, но там берут с семилеткой, а у него справка за четыре класса.
- Евгения? - строго спросила старшая сестра Анна, и мама послушно ответила:
- Добьюсь, вот увидите. Война же ему помешала, пойдут навстречу, никуда не денутся. 
(Надо сказать, что так и вышло. Володьку приняли в педучилище, которое он успешно закончил). 
- А мне что делать? - подал голос братишка.
- Ты только жалеть его не смей, - крикнула из кухни бабуля, - он жалости не выносит.
- А зачем к тебе прибежал?  - не отставал упрямый внук.
- Значит, заслужила, часть горя его приняла. Он свои слезы горючие мне выплакал, - обиделась бабуля.
- Да ладно, - отмахнулся Женька, - я знаю.
Обсуждали, решали, жалели, горевали, придумывали четыре одинокие, той же самой войной обделенные женщины, безропотно и добровольно принимая на себя чужие беды.

На следующий день к нам не пришли ни Гоша, ни Володька.
Бабуля прислушивалась, не завизжит ли радостно Казбек, увидев храбрых своих друзей.
Нет, молчал Казбек и в доме было грустно и тягостно, словно Володькино несчастье еще не ушло от нас.
Бабуля чистила картошку и тоненькие очистки спиралькой сбегали в ведро. Большая кастрюля наполнялась и наполнялась белыми крупными картофелинами, пока бабуля не отбросила ножик.
- Да что там у них, Господи, твоя воля? - всплеснула она руками.
Быстро оделась, набрала в сумку молока, овощей и ушла, категорически отказавшись взять меня с собой. И только вечером ответила дочерям на вопрос о Володьке: "Молчит, лежит лицом к стене и молчит. Гоша возле него вьется. Время ему нужно".

И потянулось это несчастное время. Неделе никак не было конца.
Приударяли морозы, без обычных друзей было скучно, за молоком оба раза приходил с бидончиком Гоша, долго сидел возле Казбека, ласкал и гладил нашего строгого сторожа, что-то шептал ему и смеялся только, вытирая собачьи слюни со своего совершенно чистого, без болячек личика.
Даже быстрые черные глазенки мальчика как-то утратили веселость.
Один раз бабуля спросила его о Володьке и Гоша по взрослому махнул рукой:
- Все лежит и лежит, главное, жрать не хочет.
Потом хитренько глянул и добавил:
- Вот молочко пьет, спасибо, Анн-Пална.

Между тем тетушка Нина принесла Гошин, малость на вырост сшитый костюмчик - брючки и курточку, две рубашечки из синего сатина и мама, забрав эту красоту, пошла в дом деда Васи.
Ее не было очень долго. Уже совсем спустилась ночь и бабуля прикрутила фитиль лампы, экономя керосин.
Мама явилась не очень чтобы веселая, но рассказала, что Володька помогал Гоше примерить обновку и обещал сам привести парнишку в первый класс уже в понедельник.
Мы обрадовались сообщению, стали ждать понедельника и, когда он пришел, до самого вечера изнывали от неизвестности.
Бабуля сердито молчала, гремела посудой, даже Женька примолк.
 
Когда совсем стемнело, пришла мама. Вся семья собралась за столом вокруг керосиновой семилинейной лампы, которая не только освещала наш дом, но и собирала всех в один дружный круг, где велись разговоры на самые разные темы, обсуждались события и возникала атмосфера доверия, сплоченности и взаимопомощи.
Мама рассказала, что Володька привел в школу одетого в костюм из "Парижа" Гошу, которого усадили за первую парту и любопытный  парнишка с честью выдержал все четыре урока, не шалил и не сбежал. Да и как мог он сбежать, если на подоконнике в коридоре до конца занятий просидел строгий Володька.

Жизнь входила в свою колею. Гоша прижился в школе. Володька снова стал навещать нас, но о похоронке разговоров не вели никогда  - ни мы, ни Володька.
Только однажды, когда мама что-то сказала о том, что Володька смирился с гибелью отца, вдруг вспыхнул Женька:
- Смирился, как же! Это я поработал. Когда он лежал почти неделю, я зашел и отругал его.
Бабуля возмутилась:
- Как это отругал? Тебе же запретили говорить об этом.
- А вот так и отругал. Сказал, ты погляди на меня, мы такую же бумагу получили, а ждем отца. В той мясорубке всякое бывало. Может, однофамилец. Ты год рождения отца помнишь? Нет? Чего тогда паникуешь? Любая ошибка могла выйти, а ты? Знаешь, если ждать, то это помогает тому, кого ждешь. Много людей ждали и не напрасно. Вот так все ему и высказал.
Бабуля погладила Женьку по голове:
- Ой, паренек-от, да ты у нас самый мудрый. Я хотела так его утешить, да побоялась. И что, он теперь ждет?
- Я жду и он тоже, - ответил Женька.
Они, эти мальчишки, ждали отцов всю свою жизнь.
Не дождались.

Вскоре новое событие заставило всех взволноваться.
Мама только пришла с работы, как прибежал запыхавшийся Володька.
- Евгения Федоровна, я с вокзала. Там на доске розыска новое объявление повесили, похоже, Гошку ищут, - выпалил он.
- Гошку? Ищут? Кто? Давай рассказывай связно, Владимир, - попросила мама.
Володька уже отдышался и пояснил:
- Вы же знаете, я хожу на вокзал к милицейской дежурке, читаю все объявления о розыске. Для себя, для ребят тоже, вдруг кого из наших разыскивают. Гляжу - новая такая листовочка - разыскивается Георгий Иванцов и фото мальчика. Маленький, правда, но все равно что-то общее с Гошкой есть - кругломордый, как наш. Я к дежурному зашел узнать подробнее, он говорит, зови взрослых. Пойдемте, Евгения Федоровна, вам не откажут.
- Постой, но там же Иванцов, а Гоша Иванов, - засомневалась мама, уже одеваясь.
- Э-э-э, Иванцов-Иванов, ошибиться легко. Мог Гошка напутать, могли и в милиции.

Мама с Володькой убежали, а мы остались ждать. Это противное занятие чаще всего случалось у нас зимой, когда морозы не давали выбежать налегке за новостями и событиями.
Легок на помине, прибежал Гоша с вопросом: "Володька у вас?", получил от бабули ватрушку.
Замечательные ватрушки пекла бабуля из черной ржаной муки, а в серединке - румяный творожок, словно солнышко.
Мальчишка уплетал вкуснятину, а мы смотрели на него, не решаясь приступить к расспросам.
Наконец, не выдержала бабуля:
- Гоша, как фамилия твоя?
- Иванов, Анн-Пална.
- Точно?
- Точно, точно. Иванов.
- А маму ты помнишь? Как зовут ее? Расскажи все по порядку.
- Так я говорил уже, Анн-Пална, дайте хоть доем.
Гоша был не из робких, ватрушкой не поступился и рассказ начал, лишь вытерев крошки творога с подбородка.
Собственно, ничего нового он не поведал. Маму помнил хорошо. Зовут ее Зоя. Дом у них был большой и жило в нем много народу.
Видно было, что Гошу больше, чем рассказ интересовали ватрушки и бабуля придвинула ближе к нему накрытое полотенчиком блюдо. Допрос Гоши на этом закончился.

Мама с Володькой явились оживленные, опять приступили было к Гоше с вопросами, но скоро отстали, не добившись толку.
На Володькин вопрос о фамилии Гоша равнодушно ответил:
- Может, Иванцов, не помню.
Но ведь разыскивала Гошу Зоя Ивановна Иванцова и Зоей называл мать парнишка. Это вселяло надежду.

Долго сочиняли телеграмму, мама дала Володьке деньги и утром он поехал в город, где отправил наше послание по указанному Зоей Иванцовой адресу.
Опять мы ждали. Но на этот раз неоднозначные чувства владели нами и Володькой тоже. Мы были рады, что, возможно, нашлась Гошина мама, но совсем не хотели с ним расставаться, если вдруг она вздумает его увезти.
Мы привязались к мальчишке, полюбили его, заботились о нем и вдруг его заберут. Да и с Володькой  просто неизвестно что станет без Гоши.
Даже дед Вася приходил к нам и спрашивал, нельзя ли и мать Гошину пристроить в поселке, она ведь не от хорошей жизни ехала с мальчиком к какой-то тетке.
Бабуля успокаивала деда, обещая разобраться, как лучше будет ребенку.

Очень долгим было это тревожное ожидание. Нам казалось, что время не движется.
Между тем, зима собиралась уходить, днем с крыши свешивались сосульки и роняли еще редкие капли на землю, а солнце, выглянув, пригревало так, что вызывало невольную улыбку.
Бабуля по детски радовалась этому и приговаривала: "Ну вот, еще денек прибавился на воробьиный скок".

И вот после такого приветливого дня мы  с соседскими ребятишками сидели на лавочке возле дома. Если мы замолкали, вся округа затаивалась, укутываясь в тишину. И вдруг эту благословенную тишину разорвал вопль.
Кричала женщина. Отчаянно, но непонятно, с болью, но не так, как получившая похоронку соседка.
Крик повторился, мы разобрали слова  "Гошенька-а, Гошенька-а" и сыпанули к дому деда Васи.

В ограде заходилась криком женщина, стоя на коленях и обнимая Гошу, который сморщился весь, готовясь заплакать.
Опирался  на косяк двери растерянный дед Вася и не мог спуститься с крыльца на одной ноге, без костыля и протеза.
Володьки не было поблизости, а мы смотрели на все это, не зная, что делают в таких случаях.
И навсегда врезалась в детскую память картинка встречи матери с найденным, наконец, сыном.
Потом прибежал Володька, поднял женщину с колен, увел в дом ее и Гошу, цыкнул на нас и мы разбежались.

Бабуля ждала меня на крыльце и только спросила:"Ну?" Мой рассказ произвел впечатление, бабуля перекрестилась и сказала: "Слава Богу!"

А дальше уже все завертелось интересно и быстро.
В следующий выходной мы ждали гостей и готовили праздничный обед. Гости явились в полном составе и словно страшную сказку мы слушали историю странствий.
Все было как у тысяч страдальцев. Эвакуация, скитания по чужим углам, возвращение в освобожденное село к дому, от которого осталась лишь труба, опять чужие углы.
Решение ехать к тетке на Дальний Восток представлялось единственно правильным. И они поехали - без денег, вещей и продуктов, надеясь лишь на милость людскую. На полпути свалило Зою крупозное воспаление легких, а когда очнулась от беспамятства в чужом городе, сына не было и рассказали люди, что уехал он с ватагой беспризорников неизвестно куда.
Жалеючи, Зою оставили в больнице, она работала и жила там же, в закутке с ведрами и тряпками, ходила на вокзал, часами ждала, расспрашивала, надеялась, что вспомнит мальчик, вернется.   
Заявления носила в милицию, просила искать, да много их было, таких потеряшек, сотни и тысячи, попробуй, найди малыша, который и фамилию свою перепутал.
Ну разве не чудо, что попал розыскной листок на нашу станцию и жил здесь Володька, который все ждал и искал тех, кому нужен был хоть один из его беспризорной команды с таким необычным названием - "Седьмая рота - жрать охота".
Искал и нашел.

Рассказывая и плача, Зоя все трогала рукой сына, будто он мог опять исчезнуть и повторяла: "Гошенька, Гошенька, Гошенька". 
Вот так - "Гошенька" мы его не называли и Гоша сидел довольный, значительный, словно герой.
Да, слишком он был мал, чтобы оценить значимость происшедших событий, прошлое и настоящее он принимал как должное, как мудрый старик, хотя было ему полных-то восемь лет.

Зоя с радостью осталась в нашем поселке, вычистила до блеска "хоромы" деда Васи и утлые оконца украсила шторками, сшитыми из красивой бабулиной юбки, которую та достала из своего сундука.
Материи на шторки не было и бабуля отдала свою тщательно хранимую цветастую юбку. "Все равно не ношу, - сказала, - что зря-то ей лежать".   

Потом Зою устроили в парикмахерскую "Парижа" уборщицей, но она оказалась сметливой, как и наши поселковые женщины, которым нужно было кормить ребятишек.
Присмотревшись, Зоя научилась стрижке, скоро стала стричь поселковых пацанов и все были ею довольны.

Когда решался вопрос о Зоином проживании, Володька раздраженно  тряхнул своим здоровым левым плечом, но мысль о возможном отъезде Гоши была невыносимой, он поддержал деда Васю, а потом и сам привязался к Зое, да и она его пестовала, как сына. 
И потекла рядом с нами обычная многотрудная и всякая разная, но милосердная жизнь.

Когда я много лет спустя приехала в командировку в городок своего детства, Володька в числе первых прибежал ко мне в гостиницу. Такой же худющий и высоконький, и так же причесывался правой рукой, низко склонив голову.
Только пепельно-русая его грива стала совсем пепельной. А глаза так и остались стальными и грустными.
Володька доложил мне все поселковые новости - плохие и хорошие. Как похоронил деда Васю, а потом и Зою, которую догнали все-таки последствия военных тягот, а про Гошу с гордостью сообщил, что парень уже армию отслужил и заканчивает институт.
- А ты говорил - "паршивец", - съязвила я и мы расхохотались, вспомнив первое явление Гоши народу.

7.5 Любовь Арестова  «Ганя» http://www.proza.ru/2016/09/30/1198

Гавриил, а по-домашнему Ганя,  был маминым братом и жил вместе с нами. Видел я его нечасто, он работал кондитером в ресторане, уходил рано и приходил поздно. Изо всех,  тогда еще очень малых сил,  я старался дождаться его прихода. Удавалось не всегда, но зато  когда удавалось – счастью не было предела. Ганя – большой, красивый, улыбающийся,   выхватывал меня из постели, подбрасывал и кружил, смеялся и бодал меня, щекоча русым кудрявым чубчиком.

Но главное – исходил от Гани аромат необыкновенно вкусный, сладкий и таинственный, совсем непохожий на все знакомые запахи.
Только Ганя приносил в наш дом на Лысой Горе эти запахи каких-то далеких стран, волшебных странствий, неизведанных чудес.

Потрепав меня, Ганя доставал какую-нибудь  вкуснятину – булочку или коржик или даже пирожное. Ганя был для меня счастьем. Я любил даже Ганину подушку, потому что она сохраняла его чудесный непередаваемый аромат. Да еще, если я просыпал его возвращение, утром бросался к Ганиной подушке и обязательно находил под нею Ганин вкусный подарок.

В первые же дни войны Ганя наш  ушел  на фронт.  Его провожали все мы – мама и старшие мои братья Кеша и Петя. Ганя был бледный, к неистребимому запаху ванили и сладости прибавился противный запах кожаных ремней и кобуры на поясе Гани.  Я почувствовал этот новый запах, когда Ганя поднял меня на руки, крепко прижал к себе и прошептал на ухо: «Помни меня, Колька, родной, помни».

Новый Ганин запах мне не понравился, а значение слов осмыслить по малолетству я не мог. Не знал еще,  что такое война и память.

Узнал скоро. Проводили отца и трех его братьев, стали ждать редких фронтовых треугольничков.  От Гани вестей не было. Шел уже, наверное, третий год войны. Точно я этого и не помню. Жили тяжко. Трех пацанов кормить надо было матери, одевать, учить и как-то еще и воспитывать.

Эта весна была особенно жестокой. За зиму съели припасы, маминой рабочей карточки явно не хватало. А тут еще маму отправили на лесозаготовки, была такая повинность в войну. Остались мы, трое пацанов на попечении старенькой бабушки. Отправила она старшего брата Иннокентия с талонами за хлебом. И случилась беда. То ли потерял Кеша талоны, то ли украли их. Он-то,  плача, говорил, что напали на него старшие ребята и отняли талоны.

Что бы там ни произошло, но остались мы без талонов, без хлеба и помощи.  Мамин начальник, завмаг, узнав о несчастье, вызвал мать с лесозаготовок, поставил в магазин уборщицей и велел отдавать ей все хлебные крошки с лотков, на которых привозили хлеб. Это все, чем мог он помочь, добрый человек. «Не ставлю тебя продавцом, Таисия, - сказал он строго.  - Как бы не попутал бес при голодных-то детях. Нельзя, сама понимаешь. Да выживут пацаны твои. Лето скоро, не боись.»

Вечером мать приносила хлебные крошки – скудный добавок к нашему овощному рациону. Бабушка варила щи из лебеды и ранних грибов, черемшу мы искали в лесу, ходили на поля за прошлогодней замерзшей картошкой. Вот так и выживали.

Заканчивалась весна и солнце стало нас радовать. И вот однажды в такой солнечный день сижу я один на лавочке возле дома. Взрослых никого в этот час не было. Смотрю, бежит к нашему дому по косогорчику незнакомый военный. Бежит, улыбается, выкрикивает что-то.
Что за офицер – не знаю. А он подбежал, схватил меня на руки,крепко прижал к себе, зашептал на ухо: «Колька, Колюня, Коленька!» Пахнуло на меня чем-то знакомым, далеким и приятным и я вспомнил – Ганя! Вспомнил эти руки, этот шепот и запах -  ванили, сладости и волшебной, нездешней таинственной жизни. Ганя!

Помню, я почему-то заплакал. Мы пошли с Ганей в дом. Он открыл банку консервов и отрезал мне от хлебного кирпича здоровенный ломоть. Счастье!  Вот это было мое детское настоящее счастье и я помню его всю жизнь.

Ганя не дождался маму и братья не успели его застать. Только я сумел повидаться с Ганей. Он оставил нам целое богатство – консервы, хлеб и даже сахар. Разгружая рюкзачок, достал завернутое в бумагу и сплющенное в лепешку пирожное. Подавая мне невероятное лакомство, извинился: «Ну прости, Коля, помял. На работу забежал, девчата тебе послали. Знаю, ты любишь.»
Люблю ли я? Ганя, я любил даже хлебные крошки с лотков.
Я проводил Ганю до конца улицы, дальше он не позволил, но я все равно долго еще незаметно шел за ним следом.

Осенью на Ганю нам пришла похоронка.      

8. Бабушка 2 «Наша родословная» http://proza.ru/2019/01/15/113

История нашей семьи это история многих казачьих семей живших за тысячи километров друг от друга и оказавшихся вместе в Нарымской ссылке в тридцатые годы. Мой отец Лагунов Александр Александрович родился в Забайкалье на руднике Кадая в 1919 году. Его отец Лагунов Александр Ильич был сельским старостой и погиб в 1919 году от рук семёновцев. А дед был хорошо знаком со ссыльными в тюрьме Кадаи, в том числе с Чернышевским. Он строил тюремную церковь и много общался с заключёнными.Пока метрические книги жителей Кадаи мы найти не смогли и можем только предполагать, что боярский сын Фёдор Лагунов, живший в Нерчинске в 1719 году, а также казаки Иван и Григорей Лагуновы, жившие в Нерчинске в 1700 году, могут быть нашими далёкими предками. Метрики нашей бабушки Козьминой Анны Петровны, родившейся в Кадае в 1893 году, также не найдены.Но род Козьминых тоже казачий и в летописях Нерчинска в 1700 году числятся казаки Наум, Спиридон, Ларион и Семён Козьмины.
После гибели мужа мою бабушку укрыл в своём доме вместе с детьми казак Филиппов Андрей Калистратович . В его доме родился мой отец после смерти деда. У Андрея после смерти его жены было несколько маленьких детей. Две семьи стали растить детей вместе. Новая семья была после объединения двух хозяйств стала зажиточной. У Андрея и Анны родилось ещё четверо мальчишек. И тут началась коллективизация. Началось массовое раскулачивание казаков и просто зажиточных семей. Сначала выслали Андрея и Анну и всех детей Андрея. Детей Александра Ильича Лагунова оставили с родственниками. Но затем поступил приказ выслать всех оставленных кулацких детей. Председатель сельсовета, партизанивший в Гражданскую вместе с их отцом, успел выслать детей дав, им сутки на сборы и справку о том что они вычищены из села по первой категории. Он сообщил место, куда выслана мать. Дети избежали детского дома для детей врагов народа, где была ужасающая смертность. Они добрались до Новосибирска и оттуда младшие отправились пешком к маме за 400 километров в ссылку, а старший поехал в Томск искать работу.
Андрея по дороге от семьи отделили и судьба его осталась неизвестной до сих пор. Анна одна поднимала детей. Он тяжёлой работы и голода погибли все дети Андрея и младшие сыновья. Уцелели только Василий и Александр и Ольга. Старший сын Пётр попал под новую волну репрессий и исчез на долгие годы. Он нашёлся в 1953 году на Колыме.
В годы войны мой отец из-за открытой формы туберкулёза на фронт не попал. Работать на военном заводе у него сил не хватило и его отправили в колхоз. Здесь он работал кузнецом, хотя ходить не мог и на работу его на саночках возили двое подростков. Они же были его подручными. Поправившись, отец стал бригадиром тракторной бригады, в которой работали только девушки и дети. Восемь колёсных тракторов спасали несколько карликовых колхозов, из которых почти все мужчины ушли на фронт.
В это время судьба свела отца с моей матерью, также сосланной в Нарым со своей семьёй. Казак Афанасий Двойнос переселился из села Атюша Черниговской области в конце 19 века на Алтай. Сюда же переселилась семья Зинченко Любови Савельевны. Они стали моими дедом и бабушкой. А в 1931 году их раскулачили и с восьмью маленькими детьми сослали в Нарым. В 1944 году родился мой старший брат.
Родословную семьи Зинченко нам пока проследить не удалось, поскольку место рождения Любови Савельевны Зинченко, моей бабушки пока неизвестно. А вот историю семьи Двойнос частично удалось проследить до 1700 года. Отец Афанасия Климентий Иванович Двойнос родился примерно в 1861 году в большой казачьей семье. Но вот его метрики не сохранились, а Иванов родных и двоюродных братьев, было четверо. И кто из них отец Климентия можно только гадать. Зато родословную его жены казачки Агрипины Писаренко удалось проследить по метрикам до 1700 года.
Не менее интересна и родословная моего мужа. Его дед был сослан при царе в Красноярский край. Где-то по ту сторону Урала осталась его семья с пятью детьми. В Сибири он завёл новую семью. Женя Плишкина из коренного населения родила Алексея Георгиевича Плишкина. Он был призван в армию задолго до войны. Успел повоевать на озере Хасан. Потом была Финская, где Алексей был санинструктором. В 1941 году 7 ноября он встречал в Москве. Но не на параде, а в лыжном батальоне, сформированном из сибиряков имевших боевой опыт. Он был пулемётчиком и его первый бой был на Калининском фронте. А затем он был в лётном училище. Но за избиение интенданта, скупавшего у подвыпивших курсантов ордена, попал в штрафбат. После штрафбата летал бортстрелком на ИЛ2 и дошел до Будапешта. Их много раз сбивали. Он трижды попадал в плен. Но каждый раз уходил через линию фронта к своим. После контузии закончил войну пехотинцем. Вернувшись домой в Иланск Алексей женился на сосланной из Латвии школьной учительнице Нелли Томберг. Её матерью была Ольга Усклинз.В этой семье родился мой муж Плишкин Георгий Алексеевич.Он больше известен как поэт Георгий Томберг.
Вот так в одной семье соединились потомки малороссийских казаков, забайкальских казаков, коренной сибирячки и прибалтийцев, владельцев мызы. И во всех казачьих родах наших предков встречаются дворяне, получившие это звание за военную службу.

9. Иветта Дубович Ветка Кофе  «Еврейский нос» http://www.proza.ru/2017/10/14/997
   
Когда я родилась, мамина подруга , Линка Кринштейн,
еврейка по национальности ,
сказала маме :"Это не твой
ребёнок, это НАШ ребёнок ,
у неё будет крупный нос!"

   Да , такое не забудешь!

   Надо сказать , нос'ы у всего
семейства нашего были "картошечкой" , а у мамы вообще
"пуговкой". А у отца нос
соответствовал мужскому лицу ,
крупный он или некрупный , маме
было не понять.

   Тогда чьи гены во мне будут
проявляться ,если права Линка?

   Время пошло. До моего шестого класса оно шло тихо.

   И вдруг я...выросла!

   Никто бы не заметил ,
всем было некогда!

   Отец работал , приходил
с работы , читал.У нас было море подписных изданий. Книги
были его страстью.

   Мама , педагог, вся была
поглощена школой ,уроками ,
учениками ; нерадивых посещала
на дому .
   Ещё она занималась младшим
братишкой , тот пошёл в первый
класс.

   У нас были разные смены ,
и я была самостоятельной , без
хлопот.

   Именно с шестого моего класса мы стали жить в городе ,
юном городе нефтяников.

   Преподаватель физкультуры
углядел , что у меня  сильная
толчковая нога ,и записал во
все секции.Возможно , поэтому
я резко выросла ,за каких - то
два месяца!

   Обнаружилось это внезапно.

   Ноябрь. Мела метель . Надо
было переходить на зимнюю
одежду.

   Мама достаёт пальто ,купленное в августе ," на
вырост". И я предстаю во всей
красе : пальто  к'оротко ,
рукава - по локоть!

   Мама , не веря ,вчитывается
в этикетку ,только что срезанную...Как кадры немого
кино!

   Видимо ,именно тогда мама
разглядела меня. Я,синяя от
худобы ,да ещё и вытянулась!
Нос , видимо ,тоже. Но я об этом не знала...

   Конечно , мама пальто
поменяла , жизнь потекла своим
чередом.Участившийся пристальный мамин взгляд я
воспринимала как взгляд
учительницы...

   А однажды , зайдя в дом ,
услышала обрывок разговора :
"...да, отличница , да, слушается , растёт , но у неё
такой огромный нос!"

   (К нам, в гости ,приехали
родственники. Они сидели на
диване , мама рассказывала ,как
мы живём.)

   Как тут не догадаться , что
это про меня !

   Ладно , один раз.

   Ну, ладно ещё...

   Но как - то так получилось ,
в нашем доме , маминым голосом
стало  часто звучать имя Линки
Кринштейн! История моего рождения всплывала и обрастала
подробностями.И хотя у меня не было привычки вертеться у зеркала, теперь уж я находила
время , чтобы рассматривать
свой профиль.

   Мой нос был только моим ,
ещё и горбинка появилась!

   Мамины рассказы так угнетали, что я стала плакать ,
в подушку. По существу , ученица шестого класса - ещё
ребёнок. ( Мне жаль ту девочку ,которой была я.Но ничего не
поделаешь , не изменить того,
что написано на роду. Видимо ,
так приобретался опыт выживания
от отчаяния.)

   О, как изобретателен человек!

   Когда мы в классе собирались
в кружочек , поговорить о том ,
о сём , я умудрялась вертеть
головой так , чтобы лицо моё всегда было анфас! К каждому!
Цирк!

   И уж тем более , если подходил тот , кто мне нравился,независимо,мальчик ,
девочка или преподаватель, я
старательно прятала профиль.

   Только Эльверке, моей подруге, которая была как
сестренка ( наши соседи в селе,
соседями оказались и в городе),
только ей я доверила свою боль.

   Она махнула рукой:" Ты просто дави на кончик носа,
чтоб остановить рост.На уроках
удобно.Я делаю вот так,"-  и
показала, приподнимая нос кверху.

   "А тебе зачем?" - спросила я.

   "А вдруг , как у папы ,
будет загибаться!"

   Мудрая Эльверочка, оказывается,спокойно вмешивалась в область генетики
таким простым способом!

   У дяди Абдуллы ,её отца,действительно, носик
"опадал", и это было неплохо,
но не мне судить!

   И началась моя практика!На
всех устных уроках я выполняла
наставления подруги.

   Но,помогало ли? Только
подушка знала, сколько слёз
ещё вылилось на неё...

   Жизнь берёт своё! "Пришла
пора,она влюбилась!"

   Да, я влюбилась!И вся Вселенная распахнула передо мной свои сказочные владения;звёзды сверкали так,
что я забыла про всё на свете!

   ( В детстве очень любила
сказку " Крошечка - Хаврошечка". "Спи , глазок, спи, другой " - а про третий - то
она забыла! И мачехина дочь
все-все узнала!..На этом месте
сердце моё всегда обрывалось!..
Вот так же я забыла про свой
нос!)
   Но однажды... мой Любимый,
глядя на меня,вдруг сказал:
"Какой у тебя нос!"

   У меня похолодела спина.
Стало страшно, заморочало.

   Когда Он говорил про голос,
про ноги - ну,наверное,это всем
говорят, можно поверить,ведь
любовь.
   А тут про нос! Запрещенный
приём, да? Но Он не знал!

   Я подумала :" Ну,всё! Конец
нашим встречам, нашей любви..."

   И такая нашла на меня тоска...

   Но Любимый, взяв меня за
подбородок, поднял мою голову и
развернул в профиль...

   "Какой у тебя нос!" - повторил Он - и Его глаза
плавились от нежности!

   И хотя это было не по
правилам...я поверила!

   Дома,потрясенная таким неожиданным поворотом Судьбы ,
я всматривалась в зеркало, в себя.

   И , впервые за много лет , не видела ужасов.

   Наоборот, нос,как будто
смущаясь, что он такой красивый,смягчал до тихой
мелодии линию профиля.А я
удивлялась:"Это мой нос?!
Такой изящный, с горбинкой - и
он мой?!"

   Неуправляемые, неисчезаемые
улыбки бессонницы - и счастья
вообще - слетались на подушку
по ночам!

   А днём, теперь, я везде
выставляла свой нос!Сокровище
моё!

   И иногда, вспоминая Линку
Кринштейн,которую ни разу в
жизни не видела, шептала: "Линка! Он любит мой нос!Мой
такой прекрасный еврейский нос!"

   P.S. Когда я узнала про
геноцид народов, в частности, и
евреев,сила сострадания, жалости и обожания их увеличилась! Я чувствовала себя
избранницей этого народа, я
чувствовала, что это мои корни.

   P.P.S. Когда старший сын
учился ( и хорошо учился!)
в ВУЗе ,преподаватель, еврей
по национальности, выбрал из
всей аудитории именно его.
Он сказал, что у моего сына
настоящие еврейские уши ,
аккуратные и красивые!

   Дух захватывает, но это так!

10.1 Галина Гостева  «Мамина жизнь» http://www.proza.ru/2018/11/24/380
 
     Мало в жизни твоей было праздников,
     След глубокий от будней в душе.
     Золотятся головушки правнуков,
     Свои семьи у внуков уже.

     Жизнь твоя, что покос летний дО ночи,
     Вся в заботах, делах  -  не до грез.
     Колыбельных пропЕто сколь полночью,
     Да еще больше прОлито слез.
      
     Осень ранняя. Изморозь белая
     Изменила волос твоих цвет,
     Но, по-прежнему, чтоб ты не делала,
     Излучаешь улыбкою свет.

     Мама! Милая, добрая, нежная.
     Дом наполнен, как прежде, детьми.
     И пусть старость – зима многоснежная,
     Не пугает тебя. Рядом мы.

10.2  Галина Гостева  «О матери»  http://proza.ru/2018/11/24/1067

            С годами мы становимся мудрей.
            И сущность жизни глубже постигая,
            Все чаще вспоминаем матерей…
            Встречи с ними все отодвигая.

            Нам целовать бы руки матерей!
            На них мозоли, вздувшиеся вены…
            На свете не бывает рук щедрей,
            Добрее маминых обыкновенных.

            Как и Земля, всего одна лишь мать.
            Всего одна, как Солнце над садами.
            Но почему-то это понимать
            Мы начинаем только лишь с годами.

11. Александр Королёв-Иван  «Волки» http://www.proza.ru/2013/12/28/99
   
После расстрела зятя,выбиравшегося из окружения и выданного в своём селе предателями,вся семья была обречена.Старуха ночью одела троих детишек,надела спрятанный и чудом сохраненный тулуп и вышла с ребятнёй на замерзшую речку.Избу никто не охранял,так как вокруг лежали поля,засыпанные снегом и стоял мороз.
   Лес,стоящий почти за километр,также был занесён снегом и фашисты боялись его более всего,думая,что такой же страх он внушает всем.Старуха не испугалась.Если по речке добраться до леса,а потом пройти лесом два километра по знакомой ей лесной дороге,то можно придти к лесной деревне,где можно было переждать какое-то время.,,Бог милостив.,,-думала она.
   Шёл первый год войны.Село,где жила старуха,находилось между двумя стратегическими дорогами,которые вели на Москву.Через село проходил большак,связующий эти две дороги и по которому день и ночь,туда и обратно двигалась военная техника,солдаты.Казалось,что пропорционально немцам,в лесах появились волки,которые по ночам жутко выли.Но старуха, больше чем волков,боялась немцев;боялась не за себя,а за ребятишек.Самой маленькой было 6 лет,среднему 9 лет и самому старшему 12 лет.
   Она посадила укутанную во всякое тряпьё девочку в санки и повела всех по замёрзшему льду к лесу.Как они добрались до деревеньки она рассказывать не любила,но говорила-Бог помог и волки им не повстречались.,,Просто поседела совсем.,,Она открыла старую холодную избёнку,натопила печь.Сходила к соседке,своей давней подруге и попросила картошки,чтобы накормить детишек.Так прожили несколько дней замирая от страха.Волки также не давали покоя.Бродили по ночам стаей;переловили всех собак,забирались в омшаники и резали овец,страшно грызлись и выли.
  Канонада войны была слышна с трёх сторон,но однажды ночью она была особенно сильной.На утро в деревеньке появились немцы.Их было много.Они набились в каждый дом,жгли костры во дворах-стояли страшные морозы.Обуты и одеты немцы были кто во что горазд и отбирали у жителей последнюю теплую одежду.Пропал и старухин тулуп,она не успела его спрятать и ходила в старой стёганке перевязанная несколькими платками.Ребятишки лежали на печке и со страхом смотрели на лежащих и снующих туда-сюда солдат.
  На столе лежал кусочек шоколада,завёрнутый в фольгу.Его не доел офицер,который вышел на улицу.Старший мальчишка зачарованно смотрел на блестящую красивую обертку- ничего такого он ни разу не видел за всю свою жизнь.А жизни его было 12 лет.Как зачарованный он слез с печи,схватил лежащий на столе шоколад и засунул его в рот.В это время в избу вошёл офицер и всё увидел.Не говоря ни слова он схватил мальчишку за шиворот,вытащил на крыльцо и босого без одежды толкнул в сугроб.Мальчишка хотел вскочить на ноги,но офицер вытащил пистолет и выстрелил у того над головой.Он испуганно затих и вжался в сугроб.Старуха валялась в ногах у офицера и выла,прося отпустить ребенка.
  -,,Пан!Пан!Ради Бога не убивай его!Он ведь ещё маленький!Он не вор!Он сладенького захотел!"Она хватала его за сапоги и пыталась их поцеловать.
  Офицер минут через 10 ,,отошёл,, или ему надоело или замёрз;ничего не говоря засунул пистолет в кобуру и ушёл в дом.Старуха подхватила замёрзшего мальчишку и затолкала его на печку.Долго оттирала его руки ,коленки,беззвучно плача и иногда в сердцах давая ему подзатыльник.Он потом стал заикаться.
  К вечеру канонада раздалась совсем близко.Снаряды разрывались в лесу и где-то у большака.Немцы стали поспешно выбегать на улицу.Они шли понурясь,то и дело стуча сапогами и оттирая уши.Мороз крепчал,было около 30 градусов.Некоторые ослабевшие солдаты падали и уже не вставали.Их никто не подбирал,а идти нужно было лесом около трёх километров,чтобы выбраться на большак.
  Старуха стояла на коленях возле угла с образами и молилась.Она что-то беззвучно шептала и отрешённо смотрела на горящую лампаду.Офицер вошёл в дом в старухином тулупе,посмотрел на стоящую на коленях старуху,потом внимательно посмотрел на тусклые лики русских святых и внятно произнёс,обращаясь как-бы ко всем:
 -"Капут.Аллес капут".Потрогал кобуру пистолета и вышел.
  Канонада гремела несколько дней,потом стала удаляться к Западу.Прошло ещё 3 или 4 дня.Морозы не стихали.Ночи стояли безветренные с трескучими вздохами леса и колючим блеском мигающих ярких звёзд.Волки в деревне по ночам больше почему-то не появлялись,наверное ушли,решили жители.Женщины собрались в одной избе и решали,что делать дальше.Картошки в обрез,что удалось спрятать,одежды никакой,хлеба нет.Нужно кому-то идти в село,дать знать властям,что помирают с голоду-немцы забрали всё.
  Вызвалась идти старуха.Да и какая она старуха!Ей годов чуть за 50,просто такая жизнь  наморщинила да сгорбатила её.Замуж вышла рано,муж помер в гражданскую войну от ран,на руках четверо.Выходила троих.Но это была сильная русская женщина,которых у нас на Руси немало.
  Она укуталась потеплее платками,надела на старые валенки самодельные лыжи и после обеденного времени пошла через лес в село.Пройдя около километра по лесной дороге,она вдруг увидела сидящих и стоящих возле деревьев людей.Испуганно остановилась,но потом догадалась,что это замёрзшие немецкие солдаты,у которых не было сил идти.Некоторые стояли прижавшись к деревьям обхватив их руками,как бы прося пощады.Пощады не было.Люди могли бы пощадить,особенно русский человек,но природа была безжалостна...
  Старуха перекрестилась и пошла дальше.Впереди уже просматривалось поле,но оставался ещё негустой перелесок.И вдруг она увидела,что на дорогу вышел волк и сел.Старуха тоже остановилась и стала смотреть по сторонам ,нет ещё ли где волков.Сзади сидели ещё несколько.Сердце старухи обмерло;она не знала что делать.
 -"Вот и смерть моя!"-подумала она.Но потом вдруг решительно пошла на переднего волка и закричала:
 -"Чу!Злыдень!Чу!"-и погрозила волку палкой.
  Волк сошёл с дороги,перебежал перелесок и сел опять .Старуха медленно приближалась к волку и слезящимися глазами,не мигая, посмотрела ему в глаза.Волк тоже смотрел на старуху,затем отвернул голову в сторону,зевнул ,ещё мгновенье посидел не двигаясь.Потом сошёл с дороги и затрусил в лес.Остальные тоже побежали за ним.
  Можно по всякому судить о поведении волков или людей.Но самое главное-поклонитесь бесстрашию и самоотверженности старой женщины,которая нашла в себе силы побороть и тех и других(в образе волков).
 Это была моя бабушка Анна Степановна.Светлая ей память!

 
От Жюри конкурса,
Говсиевич Е.Р.
09.01.2019 г.

СБОРНИК №12 http://www.proza.ru/2018/12/27/306
СБОРНИК №12.2 http://www.proza.ru/2019/01/26/2272

Фото из интернета