Путешествие в былое
(деревушка с добрым названием Толстик)
(гостинцы для бабушки Таисии)
Сложилось так, что я каждые пять лет езжу поездом в славный город Киров, на встречу со своими друзьями однокурсниками. Созерцание видов, открывающихся из окна купе, становится для меня в эти двое суток пути сродни возвращению в молодость. Одним из волнительных моментов моего путешествия, всегда бывает проезд мимо одного полустанка, от которого когда то вела дорожка к дорогому мне месту…
В тот последний, предпраздничный день апреля, электричка несла меня, двадцатидвухлетнего паренька, в мою «охотничью вотчину», с которой меня связывала не только страсть к охоте, но и тихая, маленькая деревушка со смешным названием Толстик. В моём рюкзаке, из которого торчал чехол с ружьём, ехали в эту, окружённую сосновыми борами и моховыми болотами Вятскую глубинку, гостинцы для бабушки Таисии – ставшей мне близким человеком, воплотившим в себе верх добродушия, бескорыстия и исчезающей исконно русской отзывчивости, с которой я доселе не сталкивался.
Как- то, зимой, заплутав в окрестных лесах со своим дружком, опоздали мы на электричку и вернулись от полустанка в Толстик, попроситься к кому ни будь на ночлег. Уже тогда в нём оставались всего-то две жилых избёнки. В крайней из них нам отказали. Хозяин, в общем-то, неплохой, как оказалось позже мужичок, сославшись на стеснённость из-за поросят, с которыми он делил кров в лютовавшие в ту пору морозы, повёл нас под холодным звёздным небом в другой край деревни - «к Таисии». Дверь, споро отворила опрятная старушка. Узнав о нашей нужде, строго отчитала нас за легкомысленное шастанье в стужу по лесам, но тут же впустила в натопленную прибранную избу, с беленой печкой, полатями, занавешенными шторками, с застеленным выбитой скатертью столом и такими же занавесочками на окошках, где между двойными рамами, снежком покоилась вата, присыпанная, видимо для Новогоднего настроения, разноцветным конфетти.
С той поры, бабушка Таисия, стала для меня человеком, к которому я, (тогда ещё стесняясь признаться себе), испытывал сыновьи чувства. В Кирове жил её сын, но, как это бывает, не часто навещал её, а она обременённая небольшим, но хлопотным хозяйством – козой и овечками, редко позволяла себе вырваться к нему и внукам. Надеюсь, что мои, ночёвки у неё, были ей не в тягость. Вспоминаю как она, зная, что в зимний сезон я, как правило, приезжал к ней в субботу, после занятий, что бы проверить путик с капканами на куницу, готовила, вкуснейшие шанежки и с умилительной улыбкой на светлом лице наблюдала за мной, как я уплетал их с нескрываемым аппетитом. Как я ей благодарен!
В этот раз я расчитывал заскочить к бабушке Таисии всего лишь на минутку, отдать ей гостинцы: баночку айвового варенья, и пахнущие весенней свежестью огурцы, выращенные моими родителями в теплице, в далёком Кубанском городке и переданные мне с проводницей поезда. А ещё я вёз, давно обещанный отрывной календарь, который до этого непростительно забывал в общаге. Далее я планировал уйти в лес, прослушать подлёт глухарей на ток, дождаться у костра зарю, добыть петуха и вернуться утренней электричкой в Киров. Какие были мои годы – такие были и планы!
Бабушки, дома не оказалось. Она была непоседой и вполне могла выбраться в лес за строчками, или уйти в посёлок за какой-нибудь надобностью. Сени были прикрыты лишь на засов, а на двери висел замок. Мне доверили, в своё время, «тайник», где лежал ключ, но я решил оставить гостинцы перед дверью в чугунке, прикрыв его крышкой. «Увидит календарь - догадается, кто заходил», - улыбаясь, предвкушая и бабушкину радость, заключил я и поспешил через оттаявший луг к опушке стройного соснового леса, в который опускалось вечернее солнце.
Приметив на гривке поодаль от токовища выворотень, я обустроил возле него бивак: собрал валежник на костёр, нарезал пахучего пихтового лапника, приладил рогульку под котелок, в который набил чистого засахарённого снега с нутра оседающего сугроба. Спустя четверть часа, притаившись на краю болота, поеживаясь от холода, я слушал лес: шумели, квохча и перелетая с места на место, капалухи, отовсюду слышались шорохи, писки. Сонная птичья перекличка утихала в фиолетовых сумерках. Рядом зашеркотел прихваченный вечерним морозцем беломошник. Это, не замечая меня, спешила по своим делам куница, в поблекшем и вытертом за зиму по дуплам мехе.
«Где же петухи, неужели не запоют?», - с тревогой переживал я за успех своей охотничьей вылазки. Погода предвещала быть сказочной: полный штиль, на небе не единого облачка…
И вот, только замерцали далёкие звёзды, в утонувшем в морозной дымке болоте, щёлкнуло раз, другой, третий и уже с нарастающей уверенностью и отточенной с древности ритмикой, посыпалась, зашкрегетала и вновь защёлкала волшебными кастаньетами царь-птица глухарь, знаменуя своей причудливой песней новую весну, творя таинственную ворожбу на продолжение жизни! Я ликовал, словно уже держал его в руках, не смея усомниться в том, что удача улыбнётся мне на заре.
Расположившись на лапнике, щурясь от удовольствия, я похлёбывал чай и дымил сигареткой, глядя в истоме, как языки костра поглощают валежник. Казалось, они тоже с усталостью делали нехитрую работу, обволакивая меня своим убаюкивающим теплом. Мысли, то с ленцой пробегали по делам общажным, то тешили тщеславием: «не каждый сможет вот так в одиночку коротать ночь у костра в глухом лесу», то с заботливым любопытством заглядывали в светящееся окошко избы бабушки Таисии, (как она там, вернулась ли, увидела ли мои гостинцы?), то щемящей тоской улетали за тысячи верст к родному дому к маме и сестрёнке и снова, вздрогнув от неожиданно стрельнувшего уголька или шороха в черной глубине леса, возвращали меня из забытья к реальности. Взглянув на циферблат часов, я с огорчением отметил, что не прошло и часа, и вспомнил свою бабушку, всегда сетующую на то как быстро «бежит» время…
Потянуло холодом. Дрова прогорели, угли переливались в подступившей темноте причудливыми сполохами. Лапа пихты, брошенная в потухающий костёр, зашипела разогретыми эфирными маслами и, затрещав, вспыхнула, словно щепотка пороха, откинув тьму. До рассвета оставалось ещё много времени, но не было сил ждать этот урочный час. Заставил себя согреть и попить чай, (больше для того, что бы убить время), закидал кострище остатками сугроба и оправился на ток: «Посижу там, а то вдруг просплю!», - оправдывал я своё решение.
Граница болота угадывалась по разреженному лесу и запаху сфагнума. Прислонившись к сосне, я поднял воротник бушлата – от промозглости, а может и от волнения стало знобить. Где-то на пределе слуха булькатели тетерева. «Неужели светает? Пора бы и моему глухарю запеть…». И тут меня словно кипятком ошпарило, - «а вдруг его ночью спугнули: лось там, или тот же филин?!». Но этой ужасной мысли не суждено было измотать мою психику - глухарь запел, вначале так же осторожно, как и вечером, будто подбирая ноты, настраивая свои инструменты, затем всё увереннее и вскоре околдовывающие звуки неудержимо заполнили весь окружающий мир, властно овладев моим рассудком, пробудив древний инстинкт, толкнувший меня на выверенный пращурами танец - подскок к этой сторожкой птице сурового леса.
Спустя время, я уже стоял под сосной, на вершине которой, захлёбываясь в любовном экстазе, выводил свою песню глухарь, и даже начал различать на фоне светлеющего неба его картинный силуэт, но медлил с выстрелом. Меня, с трудами добравшегося до вожделенной цели, казалось, вкрадчиво уговаривал кто-то: «Не стреляй! Зачем он тебе? Ты уже не раз добывал глухарей. Ты и этого победил. Разве тебе не достаточно всего, что было?». Я, стряхнув с себя минутное наваждение, (по правде сказать, испугавшись того, что чуть не поддался превратным уговорам), – нажал на спусковой крючок. Не знаю, что больше меня ошеломило в этот миг: то ли грохот выстрела, словно гром литавр, ворвавшийся в стройную симфонию и покатившийся эхом по залу - болоту неся скорбную весть о гибели одного из его старожилов, то ли вид мошника, обрушившегося вниз как дар свыше моим мечтам.
На песчаной гриве я присел «на дорожку» прощаясь с лесом до осени, и глянув на часы, чуть не бегом поспешил на полустанок.
Когда я вышел к опушке, было совсем светло. На лугу, травы, придавленные стаявшими снегами, серебрились изморозью, в любовных утехах кружились чибисы, токовал бекас. Над трубой избы бабушки Таисии поднимался дымок, подкрашенный розовым первыми солнечными лучами. Мне стало хорошо и невероятно легко на душе. Остатки тревожных мыслей растаяли, я был очарован весной, поглощен приятными переживаниями охоты, и предвкушением скорой встречи с друзьями.
Перейдя луг, я оглянулся. Солнце поднималось над лесом. Возле своей избы стояла бабушка Таисия, в вязанном из белого козьего пуха платке и смотрела в мою сторону. Узнала она меня издали или нет? Я был в растерянности: завернуть к ней хоть на минутку - значит опоздать на электричку; пройти мимо, (даже страшно подумать), - значит обидеть. Вдруг я увидел, что она машет мне рукой, и кажется, улыбается своей тёплой улыбкой. Я тут же побежал к ней, подпрыгивая от счастья как дитя, завидевшее после долгой разлуки дорогого ему человека…
С тех пор, подъезжая к памятному мне километру железнодорожного, (так и хочется сказать жизненного) пути, чтобы ни кто не заметил моей взволнованности, я выхожу в тамбур, и смотрю на проплывающие за окном сосновые леса, вспоминаю былое. Каждый раз замечая, что всё труднее узнаю промелькнувший полустанок, от которого ведёт тропинка к тому месту, где я был когда то счастлив - к деревушке с добрым названием Толстик.
P.S.
Я не раз пытался отыскать, через интернет, хоть какую ни будь информацию о Толстике, но находил только скупые строчки на официальном сайте муниципального образования, извещающем о том, что в 2008 году деревня полностью сгорела. На спутниковых снимках, с трудом угадываются останки изб, а вокруг вырубки и торфяные карьеры. Совсем недавно я узнал, что в Толстике жили две Таисии. Об одной из них, Таисии Слободиной (Пономарёвой), рассказала Нина Минина-Россинская - супруга её внука:
«Каждый день вспоминаю разные истории, связанные с Таей. Одна из первых историй о том, как она в страшенный мороз в свои 83 года пошла навещать меня в роддом, когда я родила Риту. Фамилию она мою не знала, но поставила всех на уши, что "Найдите Нину - жену моего внука Саши, она дочку родила, я передачу ей принесла!" Ладно, что имя у меня довольно-таки редкое, так что нашли быстро: "Чья эта такая властная и крепкая бабушка?" - "Кажись, моя...") Она была очень рада появлению нашей Риты. Рита прабабушку Таю всегда побаивалась, а в Церкви на отпевании плакала сильнее всех...»
Хочется верить, что и моя бабушка Таисия в бодром настроении духа закончила своё долгоденствие, и окруженная заботой близких, предстала перед Богом. Царствие им всем небесное! Вечная им память!
Опубликован в "Российской охотничьей газете"N12 2019