Мы стояли с тобой на одной из тех уцелевших, уютных одноэтажных улочек Кишинева, где, кажется, жизнь остановилась. Двадцать лет назад я, смешная, с двумя косичками, с плюшевой куклой под мышкой, гуляла здесь со своей бабушкой. Каждую субботу она покупала мне овсяные печенья и водила меня на детский спектакль в театр имени Чехова. Тогда цвела вот эта абрикоса, которая сейчас стоит под макушкой снега рядом с нами. Точно-точно!
Бабушка спит на Дойне. Кукла давно порвалась, девочка выросла.
Ты сказал мне : "Давай расстанемся". Вот в этом самом месте, месте моего детства. И я не стала тебе возражать и спрашивать: "Почему?" А какая разница почему? Твоя фраза, сказанная в ту секунду начала строить невидимую кирпичную стену между нами, и теперь куда бы мы не пошли вместе, она будет идти рядом -прочная молдавская стена.
Я остановилась. Сердце перестало биться в моей груди. Я увидела его под ногами, живое с артериями и клапанами, даже моя тахикардия осталась с ним. Я смотрела, как снежинки падали на него и таяли, а оно все стучало, мой Perpetuum mobile, хотя, что может быть в нашей жизни perpetuum и constans? Пока один прохожий случайно не наступил на него. Он сделал это без умысла, спешил с сумками на автовокзал и просто не увидел его, даже не почувствовал. Сердце стало плоским, похожем на поверхность луны с ее кратерами, и перестало биться. Теперь на нем четко обрисовался след итальянского зимнего ботинка: рубчики, полосочки, кружочки.
А в груди моей зияла черная дыра, почти космическая. Ты протянул мне платок - слезы беззвучно текли по моим щекам.
Я сложила его вчетверо и засунула в грудь. Он растворился в этой пустоте. Даже если бы все составы ржд с рельсами, шпалами, переездами можно было бы туда засунуть, эта дыра бы все сожрала и была бы пустой.
Ты сказал мне : "Прошу, не пиши стихи обо мне, ты всегда их пишешь, когда с кем-то расстаешься". Я спросила: "А прозу?" и улыбнулась, ну так коряво, страшно, как улыбается театральная маска, оскалом луны, лицо которой я тебе показывала, а ты его никогда не видел. В полнолуние на луне появляется лицо плачущей женщины, и никто, кроме меня, его не видит, иногда она улыбается трагической гримасой, такой же, как у меня сейчас.
Мы шли вместе: ты, я стена, которую уже занесло снегом, шли рядом дома, абрикоса, сугробы, сосульки на крышах, медленно, грустно - прощальная траурная процессия, а мое сердце осталось там на Армянской. Я уже не видела его, не оборачивалась, но знала, что оно лежит, плоское, мертвое, холодное, что я оставила его в уголке своего детства осознанно, чтобы никогда не было так больно так, как сейчас.