В слабоосвещенной комнате виднелись два мужских силуэта, погруженных в мягкие кресла. Их разделял старенький столик на колёсиках, на котором возвышался чайничек в облаке пара в компании двух слегка мутных стаканов и так некстати находившейся здесь свечой. Один силуэт что-то спокойно рассказывал другому, внимательно слушающему и уставившему взгляд слегка блестящих глаз куда-то в пол...
Так можно было бы изобразить на картине мой вчерашний вечер, проведённый в компании с другом давних лет. Но сей рассказ не обо мне, а именно о нём, назовём его для удобства и по его собственной просьбе чужим именем Кайл. И для того же удобства история, поведанная им мне, далее будет передаваться от его лица.
Представьте банальнейший, бедный, прожжённый единственным заводиком городок под колпаком серого неба, обычный и ужасно неприятный. Представили? Тогда вы уже частично знакомы с моей малой родиной. Не стану называть её по некоторым....личным причинам. В этом городке N уныло проходило моё детство, а именно в небольшом тупичке, где был расположен наш с позволения сказать дом. Отец, как и положено многим в этом городишке, спился и отошёл в лучшее (будьте уверены) место настолько рано, что я о нём не знаю ровным счётом ничего. Мать же оказалась крепче отца, ибо придя с "самой худшей женской работы", как она сама выражалась, с промасленными глазами и крепкой алкогольной аурой радиусом два метра она умудрялась как-то поучать меня, сама не всегда понимая за что. Поэтому, проведя первую половину дня сначала в школе, а после в компании таких же детей или в скупой библиотечке с постоянно храпящим надзирателем, на вечер я отправлялся к своему весьма странному знакомому. Вниз по улице находилась бывшая свалка, на территории которой в слегка покосившимся самострое жил местный наркоман, философ и щипач каких поискать. Более-менее устоявшийся народ смотрел на него с таким презрением, что его можно было ощутить кожей, а сброд всякого разлива боялся его, а так как я не по своей воле принадлежал к нему, то дружба с такой знаменитостью была мне очень полезна. Когда я в первый раз пришел к нему в его убежище, то застал его за его обыкновенным занятием. Он сидел на грязном пуфике, и, поджав ноги, говорил в слух то, что видел в своих наркоманских видениях. При моём появлении он резко замолчал на полуслове, крайне медленно повернул щетинистую высохшую физиономию в мою сторону и прямо-таки прощупал меня необычно маленькими, постоянно слезившимися глазёнками. Он заглядывал мне в душу, а я тем временем оценивал его внешне. Древний, но весьма чистый пиджак спокойной соседствовал со свободными шортами оранжевого цвета и грязными домашними тапочками, стоявшими сейчас около пуфика. Эта одежда прикрывала сильно иссохшее, жилистое, нескладное тело. Тем не менее в нём чувствовалась не слабость, а ловкость и лёгкость, особенно они выделялись на кистях рук, широких, с пальцами, похожими на паучьи лапы и заканчивающимися широкими ногтями. В общем, кличка "Щипач" подтверждалась ещё и внешне. Также я совершенно не мог определить его возраст. Пока я подводил сей итог своим наблюдениям, он закончил копаться в моём испуганном сердце, отвёл взгляд на диванную подушку и слегка кивнул лысой головой. Я уселся, он помолчал ещё минутку и вновь начал говорить полушёпотом, порой срываясь чуть ли не на крик. Он говорил, говорил горячо и бесконечно долго, а я просто слушал и почти ничего не понимал. Я был крайне напряжён, буквально не мог двинуться с места, хотя прошёл уже час, но я всё ждал, когда же он хоть как-то проявит внимание к моему присутствию. Тем временем Щипач читал мои мысли, и это было ощутимо. Он видел во мне раскрытую книгу и водил по страницам паучьим пальцам неторопливо и молча. До того момента, пока он вновь резко не замолчал и не спросил меня:"Что тебя волнует?" Простой вопрос вскипятил мне кровь, и я за полчаса выложил перед ним всю свою жизнь, все свои проблемы, всё, что меня и вправду убивало каждый день. Я говорил о своих переживаниях и неудачах не останавливаясь, пока мой взор не пал на покосившуюся столешницу, заполненную использованными шприцами. И тут я просто сбежал.
Но я возвращался каждый день, слушал его бредовые рассказы, в которых проскакивали чистые мысли, и пусть они были крайне редки, как крупицы золота в дрянном песке, я их бережно собирал. Я следил за его... работой, я наблюдал, как он обчищает карманы зевак, но когда Щипач заметил это, он резко предупредил меня, что если я ещё хоть раз буду наблюдать его позорную работу, он больше не впустит меня. Я был поражён, и потому впервые в жизни попросил прощения. До этого я никогда и ни у кого не просил прощения, что бы я не совершал.
Однажды, после особенно сильных побоев от моей горячо любимой мамаши я пришёл домой к Щипачу и начал с ним разговор:
- Ты всегда улыбаешься, а мне зачастую плохо, и улыбка не ползёт по моему лицу. Может, в таком случае мне тоже стоит попробовать дурь?
- Не смей.
- Но почему? Тебе ведь тоже плохо постоянно, но ты выглядишь счастливым, радостным! Значит, всё дело в дури!
- Я выгляжу радостным лишь потому, что мне не о чем больше грустить. Проваливай и больше не приходи, но над этим подумай.
Тогда я подбежал к столешнице, схватил шприц и ... отлетел к двери от мощной пощёчины. Он стоял с перекошенным лицом и сжатыми губами, но я слышал его речь впервые настолько ясно:"Когда ты в первый раз пришёл сюда, я спросил тебя о том, что тебя волнует, и после этого ты сам это понял. А вот решение ты должен сам искать. Я не нашёл, и к тому же с каждым днём отдаляюсь от него. Вали!"
Щипач вытолкал меня. От обиды и некоторого страха я рванул по дороге к своему тупичку, но даже на бегу я слышал сиплый крик, поднявший ворон на старой свалке.
Через два дня Щипач умер. Его нашли в его же домишке на пуфике со скрещенными ногами и стеклянными глазами, упершимися в стену. Тело уложили в деревянный ящик и закопали на кладбище, просто присыпав камнями, чтоб бездомные псы не добрались до трупа. К похоронной процессии, состоявшей из гробовщика да какой-то дворняги, которую Щипач подкармливал объедками, на мгновенье присоединилась непонятная молчаливая дама, которая лишь заглянула в ящик и сбежала с кладбища.
Я же закончил школу и сбежал из города в другой, более крупный, где меня подобрала одна бездетная семья, в чём мне несказанно повезло. Выучился, получил хорошую работу, а однажды, проезжая городок моего детства, я видел кучку камней на кладбище и вспомнил лишь одну фразу покойного:" Самый горький опыт - тоже опыт."
Мой друг закончил рассказ. Будь он описан в каком-то произведении, то безмерно философские личности начали бы искать в нём вторые, третьи и какие-либо ещё смыслы и несомненно увидели бы их. Я же видел только человека с тяжёлой судьбой, сверлившего сейчас глазами чашку с чаем, пытавшегося всё забыть и одновременно с этим не желавшего этого. Он видел в сей боли опыт и не мог просто избавиться от него.