Первый снег бесшумно и незаметно укрыл город, заискрился мириадами льдистых огней и застыл сахарной каёмкой на краю моего бокала - моего хрупкого убежища.
Вокруг наступила жутковатая и таинственная в своей неестественности тишина, когда гонимая едва заметным ветром кружевная позёмка покрыла, словно саваном, мою боль. И метель похоронила под собою все обиды, все страхи, всё отчаяние, оставив меня наедине со своими мыслями. Они бестолково бились о стекло бокала рубиновыми каплями, бесконечно стекая обратно, в маслянисто-багряный омут бессмысленной философии. А я всё так же молча продолжало непрерывно колебаться, потревоженное ветром неотступно приближающейся зимы.
Мой бокал, мой единственный дом, стоял забытый, лишь ненароком укутанный снегом, на неубранном столике под ветвями кряжистого дуба, чьи чёрные голые ветви задумчиво склонялись надо мной, отражаясь в зеркально-алой глади.
А я всё трепетало, стремясь покинуть свое прибежище, опрокинуть, разбить его, вырваться наружу, согреть пьянящими кроваво-красными каплями весь этот снег, отдать всё себя!
Но эфемерная свобода отдалялась от меня с каждой новой снежинкой. Ведь среди этого страстного танца зимней стихии никому и не было дела до того, чтобы хоть раз взглянуть, как, прежде безрассудное и дерзкое, хранящее тепло летнего солнца, вино замерзало, покрываясь льдом и оставаясь покинутым. Вечно одиноким, вечно холодным.