Наступала пора, когда буйное цветение природы и её щедрое плодоношение заканчиваются; мир успокаивается, приглушая свои цвета. Это время покоя и тишины. Дни становятся короче, а солнце уже не слепит глаза. Всё способствует раздумьям и прозрениям. Пора эта зовётся осенью, и она необыкновенно хороша во всех своих проявлениях. Даже хмурое небо и дожди не портят её внешности, и её красота, такая разнообразная, даёт обильную пищу для размышлений философам и вдохновение поэтам. Кто может оценить её красоту, тот поистине мудр. Молодое поколение становится в эту пору взрослее готовится к познанию, старшие собираются подводить итоги.
В один из прекрасных дней этой самой поры Николай Аскольдович вышел из дому в приподнятом настроении. Небо сияло тем нежным голубым светом, который случается только в начале сентября, когда лето ещё не в полной мере передало свои права осени, и краски мира ещё не совсем поблекли. Погода была тёплая, и Николаю Аскольдовичу казалось, что весь мир радуется вместе с ним. Всё у него было отлично: он получил новую ответственную должность, которую давно хотел занять. Теперь он шёл на службу в новом качестве, и это было очень приятно. Это назначение не возникло неожиданно для него – он к этому продвигался медленно, но наверняка. Люди отнеслись к этому событию по-разному: кто-то радовался, кто-то был недоволен, подхалимы поздравляли, недоброжелатели разговаривали сквозь зубы, а сам виновник воспринимал происходящее как само собой разумеющееся. Он был человеком целеустремлённым, умел правильно расставлять приоритеты и любил порядок больше всего на свете.
В первый день работы в новой должности он прежде всего вызвал секретаршу Зою Ивановну и объявил ей распорядок, которого теперь следовало придерживаться:
- Вы должны приходить на службу в восемь-тридцать. Не в девять-ноль-ноль, как положено по графику, и не в девять пятнадцать, как вы привыкли. Вы должны проветрить помещение, проверить, чтобы на моём столе в стаканчике было три ручки и три карандаша. Вы должны удостовериться в том, что все ручки пишут и что карандаши очинены. Ручки должны быть с синей пастой. Карандаши должны быть твёрдости 2М – я люблю правку в текст вносить карандашом. В девять-ноль-ночь, когда я вхожу в кабинет, у меня на столе должен стоять поднос с горячим чаем. Поднос должен стоять вот в этом месте – слева от меня, а не справа, как вам было бы удобнее. Не надо делать круглые глаза, душечка, если вы хотите тут работать и дальше. Чай я люблю безо всяких добавок, пожалуйста, никаких чабрецов-бергамотов новомодных мне не заваривайте. И не пакетированный чай, а в чайничке потрудитесь заварить, свежий. Для вас это пока всё, а через пятнадцать минут я хочу видеть у себя всех руководителей отделов.
- Через пятнадцать? Я не успею всех даже обзвонить, - ахнула Зоя Ивановна.
- За пятнадцать минут можно не только всех обзвонить, но и лично все кабинеты обойти, - возразил новый начальник.
Все руководители отделов прибыли через четырнадцать минут.
После совещания, длившегося строго по регламенту один час тридцать минут, начался приём населения.
Первой пришла поздравить новое руководство директор гимназии Ирина Петровна Макарова, принесла скромный презент от попечительского совета, а заодно намекнула о нуждах образования.
Пришёл поздравить Николая Аскольдовича администратор ресторана «У графа», в котором предполагалось отмечать вступление в должность, и предложил согласовать меню. Николай Аскольдович принял поздравление в конверте, а с решением его вопроса направил посетителя в отдел потребительского рынка.
Пришёл начальник дорожного управления с поздравлением и предложением отремонтировать за счёт фирмы разбитый участок дороги от дома, в котором проживал Николай Аскольдович, до здания администрации. Предложение Николаю Аскольдовичу понравилось, но он попросил повременить с этим делом, поскольку планировал в скором будущем въехать в новую квартиру, более соответствующую его новому статусу.
- Тогда и будем определять, где ремонтировать, - резюмировал он.
Пришла заведующая аптечной сетью и принесла в качестве подарки целый пакет медицинских препаратов, которые, как она утверждала, помогут сотрудникам администрации поддерживать рабочее состояние здоровья. Николай Аскольдович заглянул в пакет и оценил старания заведующей: все эти препараты на протяжении многих лет выписывали ему и его ближайшим родственникам.
Потом пришёл пенсионер. Вручил визитку на серенькой бумаге и заговорил непонятно, о чём. Николай Аскольдович, который во всём любил ясность, немедленно перебил его и уточнил:
- Вы из совета ветеранов?
Пенсионер ответил односложно:
- Нет, - и продолжил свою странную речь. Что-то о лесах, деревьях и экологии. Никакой конкретики, какие-то пустые рассуждения о природе и устройстве мира. В конце концов, Николай Аскольдович остановил его и спросил в лоб:
- Позвольте, вы какую организацию представляете? Зелёный патруль?
- Нет, я сам по себе, - объяснил посетитель.
- Тогда я не понимаю, чего вы, любезнейший… - Николай Аскольдович взглянул на визиту, - Михаил Васильевич, хотите. Вы произносите так много слов, а ведь можно просто подать заявление в канцелярию. Там хоть пятьдесят страниц напишите.
- Чего я хочу? – опешил Михаил Васильевич. – Я ж только об этом и говорю! Чтобы листья с газонов не убирали, а оставляли их перегнивать на земле.
Николай Аскольдович стал очень серьёзным и ответил сразу:
- Этого никогда не будет. Листья – это мусор, и никакого гнилья на газонах быть не должно. Порядок должен быть во всём. – Он поднялся с кресла и подошёл к окну. Перед зданием администрации на газон роняли пожелтевшие листья высокие кусты и старая раскидистая яблоня. – Вот! – показал чиновник на дерево. – Сами посмотрите! Тут листья из-под кустов не достать, и даже яблоки на земле валяются. А если дети их будут подбирать да есть прямо с земли? Так быть не должно! Так что листья мы убирали, убираем и убирать будем непременно. А эти кусты надо будет спилить. И яблоню тоже. Слишком много места они занимают. Парковку пора расширить.
- Как можно! – ахнул посетитель. – Этой яблоне уже лет семьдесят, а она до сих пор плодоносит! А в кустах живут соловьи!
- Соловьи нас простят! – отрезал Николай Аскольдович и направился к двери, чтобы указать назойливому пенсионеру на выход.
- Эх, Николай Аскольдович, - покачал головой Михаил Васильевич. – Я жизнь положил на то, чтобы достучаться до вашего брата чиновника. Все как один мне отказывали: и при социализме, и теперь вот… Если бы вы знали, как я на вас уповал.
- На Бога уповайте, - жёстко объявил Николай Аскольдович и распахнул дверь. – Кто там следующий?
- На Бога – это вы правильно заметили, - пробормотал, выходя, старик. А в кабинет вошёл директор строительной компании, которая завершала возведение в районе нового жилого массива. Именно туда должен был вскоре переехать Николай Аскольдович.
Михаилу Васильевичу было уже за восемьдесят. Всю жизнь он занимался любимой ботаникой, а в свободное от работы время обивал пороги министерств, комитетов, и прочих департаментов, чтобы доказать, что упавшие осенью листья надо оставлять на земле. Не одну статью на эту тему он написал и для научных изданий, и для популярных журналов, и даже как-то выступил с экранов телевизоров в ночных новостях. Но все чиновники были безнадежны: они считали листья не естественным удобрением, а мусором, от которого надо немедленно избавляться.
Кто-то соглашался с ним и обещал, что у себя на даче с этого дня перестанет убирать листья, но там, где касалось городского хозяйства, все стояли насмерть. Однажды один большой начальник поддержал его, и было принято какое-то постановление, но почему-то ему не дали ходу, а листья как сгребали с газонов, так и продолжали сгребать. Постоянные неудачи не сломили Михаила Васильевича, и к каждому вновь назначенному чиновнику он шёл на приём, чтобы со всем своим пылом объяснить великий смысл, заложенный природой в опадение листвы с деревьев.
- Осенняя листва – это золото, дарованное людям! – убеждал он. – Природа сама обеспечивает себя питанием на будущее. Сброшенная листва не даст почве промёрзнуть, а за зиму под снегом перегниёт и послужит хорошим удобрением для новой поросли.
Чиновники реагировали на речи Михаила Васильевича по-разному: выслушивали иногда вежливо, иногда раздражённо, но итогом всегда был отказ. Поддерживали энтузиаста-эколога только внучка Маша, преподававшая в гимназии ботанику, да Ольга Ивановна, соседка с первого этажа, разводившая у себя под окном цветы.
Ольга Ивановна ждала Михаила Васильевича на лавочке у подъезда.
- Ну что наше новое начальство? – с надеждой спросила она. – Поддержит вас?
- Да какой там поддержит! – разочарованно ответил Михаил Васильевич и, не желая вдаваться в подробности, открыл дверь.
- Я ж говорила, что ничего у вас не получится, - сказала Ольге Ивановне другая соседка, сидевшая рядом. – У них там разнарядка на листья. Они их продают.
- Листья? - рассмеялась Ольга Ивановна. – Да кому они нужны?
- Откуда я знаю, - пожала плечами соседка. – Теперь все всё продают, и листья ваши продадут. Найдут кому.
- Ну как? .- спросила Маша, помогая дедушке снять пальто.
- Да никак, всё то же самое, - махнул рукой дедушка и, вдев ноги в старые шлёпанцы, прошёл в комнату. – Похоже, я только навредил своим визитом. Новый начальник решил старую яблоню перед администрацией спилить. И все кусты тоже.
- Яблоня-то ему чем помешала? – не поняла Маша.
- Помешала вот… мусору от неё много, и яблоки тоже мусор, - Михаил Васильевич сел на диван и закрыл лицо руками.
- Дедушка, дорогой мой дедушка! – Маша присела рядом с ним и нежно обняла. – Не отчаивайся! К кому ты ещё не обращался? В федеральное собрание мы, кажется, не писали ещё.
Михаил Васильевич удручённо покачал головой и внимательно посмотрел на внучку:
- Нет, Машенька, не будем мы писать в федеральное собрание, бесполезно это.
- А кому тогда? Разве что прези…
Дедушка остановил Машу:
- Машенька, этот новый начальник дал мне один хороший совет. Когда я рассказал ему, как я на него надеялся… он ответил, что уповать надо на Бога.
- Он же просто так сказал, - предположила Маша, – чтобы ты отстал от него.
- Наверное, - согласился Михаил Васильевич. – Только он прав. Уповать надо на Бога. А я всю жизнь прожил без Него. Наверное, напрасно. А теперь даже не знаю, какими словами к Нему обращаться надо.
Он задумался и замолчал.
- Хочешь, в церковь сходим, дедушка? - предложила Маша.
- Нет, в церковь не хочу. Поздно уже, да и не то это как-то, - посетовал Михаил Васильевич. – Пойдём-ка, Машенька, в парк. Если Бог есть, он нас везде услышит.
Парк был недалеко от их дома. Вернее, это когда-то был парк, а теперь он зарос и почти превратился в лес, но сохранил достоинство былой упорядоченности. Лет двести назад старый граф, женившийся на молодой красавице, проезжал по этим местам с женой, и она была поражена красотой здешних видов. Муж, желая порадовать супругу, тут же купил приглянувшийся ей участок и построил на нём сказочный дворец, а вокруг разбил парк и устроил систему прудов. Молодая красавица предпочла жить в столице, а дворец, в котором при жизни графа поддерживался порядок, постепенно пришёл в упадок. Парк зарастал и теперь напоминал лицо старой дамы – когда-то блиставшее красотой и ухоженностью, а теперь покрывшееся сеточкой морщинок, хотя всё ещё красивое и благородное. Стройные ряды вековых стволов здесь перемежались более молодыми деревьями, выросшими в заданном Богом какофоническом порядке, а внизу земля покрылась густым подшёрстком кустарника. Именно в этом и состояла особая притягательность Графского парка: за каждым деревом, казалось, ждала тайна.
Старожилы знали, что в Графском парке есть грибные места, и могли показать ландышевую поляну. Михаил Васильевич ценил парк не только за красоту и возможность отдохнуть душою: в нём насчитывалось, по его оценке, двадцать три вида растений, занесённых в Красную книгу. Он точно знал, где их найти, и регулярно проверял их состояние и размножение. Маша как специалист-ботаник тоже была посвящена в эти тайны.
…дедушка и внучка шли по шершавым дорожкам, наблюдая, как листья красиво планируют и погружаются в жёлто-красное море. Маша подумала, что смотреть на падающие листья можно бесконечно и эта картина никогда не надоест. Она поделилась мыслью с дедушкой:
- Интересно, почему так красиво падение листьев? И дождя? И снега?
- Не знаю, Машуля, - Михаил Васильевич задумался. - Может быть, потому, что это не твоё падение. Наверное, если бы мы были листьями, мы бы иначе наблюдали эту картину.
- А разве мы не такие же листья? – Маша сама удивилась этой мысли. Дедушка и внучка остановились и посмотрели внимательно друг на друга. Потом Михаил Васильевич сделал шаг вперёд и согласился:
- Ты права. Мы такие же листья, и наша осень неизбежна. Моя, во всяком случае, уже пришла.
Маша подумала, что надо бы обнять деда и сказать что-нибудь вроде: «Не говори так! Ты ещё очень много сможешь сделать!», но почему-то не сказала. Они дошли до своей любимой скамейки и сели, прижавшись друг к другу. Долго молчали. Прислушивались к шелесту ветра и шуршанию листвы. Михаил Васильевич похлопал Машу по руке и произнёс, глядя куда-то в пространство:
- Знаешь, у меня какое-то странное чувство. Никогда такого не было, потому что всегда считал себя порядочным человеком. Я ощущаю себя подлецом, который всю жизнь игнорировал близкого родственника, а теперь вынужден обратиться к нему за помощью, - Михаил Васильевич взглянул внучке в глаза, ища поддержки. – Неудобно как-то.
- Это ты про Бога?
Старик кивнул. Ему был нестерпимо стыдно, что он, считавший себя разумным и даже мудрым, забыл о самом простом и естественном, о чём напомнил ему равнодушный чиновник.
- Стыдно, - признался он вслух. И добавил, с трудом выбирая слова, словно вытаскивая их из глубины самого себя:
- Прости меня, Господи.
Он поднял глаза к небесам и замолчал.
- О чём ты попросил? – Маша осторожно нарушила паузу.
- Чтобы этот Николай Аскольдович раскаялся в своих решениях, - произнёс старик. – Чтобы ему стало стыдно так же, как мне теперь.
- А чтобы перестали листья убирать? - удивилась Маша. – И чтобы наказать его?
Михаил Васильевич махнул рукой:
- Не в этом дело, - ответил он. – Что толку решать вопрос приказом свыше, если человек ничего не понял?– Он выразительно поднял брови и добавил уже более бодрым голосом:
- А наказывать – вообще не наша забота –. Пойдём-ка лучше займёмся делом - навестим наших краснокнижников!
Уборщица Зинаида Никифоровна, придя домой, расплакалась.
- Тут когда-то был огромный яблоневый сад, - сказала она внуку Алёше. - Колхоз тут был, большой колхоз. Моя мама этот сад сажала, когда пионеркой была. После войны это как раз было. Где-то у меня даже фотография была, надо поискать. Там она и другие школьники с саженцами своими стоят.
- Из-за чего ты так расстроилась-то? – не понял Алёша.
- Сад-то повырубили, когда строить новый район начали. Оставили перед исполкомом одну яблоню. Ох, яблок в этом году видимо-невидимо было, словно чувствовала она, что в последний раз.
- И что?
- Да срубили сегодня. Парковку будут расширять! – вот что.
Внук не мог осмыслить бабушкиного огорчения, но решил утешить:
- Давай, я у нас во дворе специально для тебя яблоню посажу, хочешь?
Урок ботаники был назначен в Графском парке. Дети поначалу пытались резвиться и бегать, но Мария Семёновна их остановила:
- Вам не случайно так нравится здесь играть. В парке действительно очень хорошо, - пояснила она. – Я предлагаю вам подумать, почему здесь всем людям так приятно бывать, почему спортсмены любят здесь бегать, почему дети здесь с удовольствием играют, почему пенсионерам нравится здесь прогуливаться, а влюблённые здесь назначают свидания…
Кто-то захихикал.
- Я понимаю, что слово «влюблённые» пока вызывает у вас иронию, - улыбнулась Мария Семёновна, - но влюблённые тоже люди, а все люди здесь, в Графском парке, чувствуют себя очень хорошо. Как вы думаете, почему?
- Потому что деревья вырабатывают кислород, а деревьев здесь очень много, - сказал Витя Костиков.
- Значит, здесь хорошо дышится, - поддержал его мысль Саша Петров.
- Правильно, Костиков! Правильно, Петров, - подтвердила Мария Семёновна. – Ещё почему?
- Пахнет приятно, - отметил Рома Кузнецов.
- Потому что зелёный цвет приятен для зрения, - сказала Катя Сергиенко.
- Верно, - согласилась Мария Семёновна. – А теперь, осенью? А зимой, когда вся листва будет сброшена?
- Ёлки всё равно будут зелёными, - заметил Петров.
- Ты прав, - сказала Мария Семёновна. – Так почему в любое время года, даже осенью и зимой, нам нравится гулять в парке?
- Тут всегда красиво, - сказала Вика Покровская. – Даже осенью.
- Действительно, всегда, - подтвердила Мария Семёновна. – Сколько поэтов писали прекрасные стихи про природу! Давайте вспомним, что вы учили на уроках литературы.
Урок был необычным. На ботанике вспомнили Пушкина, Тютчева, Есенина, Фета, других поэтов, вдохновенно писавших о родной природе.
- За стихи нам тоже оценки поставите? – в конце уточнил Рома Кузнецов, прочитавший большой фрагмент из «Евгения Онегина».
- За стихи не поставлю, - призналась Мария Семёновна. – Но активность будет учитываться. А оценки я поставлю вам за гербарии, - и она стала объяснять, как сделать гербарий своими руками.
- Я задумала устроить в гимназии экологическую выставку, посвящённую Графскому парку. Вы сделаете гербарии, в которых представите разные деревья, растущие здесь. Нужно будет показать настоящий лист дерева, а ещё зарисовать форму кроны. На выставку я отберу по одной странице из каждого гербария. Мы покажем, какое в нашем парке богатство и разнообразие природы. Листья вы можете собрать уже сейчас, и можете достать свои айфоны и сделать фотографии тех деревьев, которые вы представите в гербарии. Но лучше зарисуйте, если сможете. И – урок закончен, можете поиграть.
Началось всеобщее веселье. Только Рома Кузнецов надулся и сел на скамейке.
- Что с тобой? – спросила Мария Семёновна? – Почему ты не играешь с ребятами?
- Мне не нравится парк, - заявил Рома. – Тут лужи, и под листьями их не видно. Вот когда сделают асфальтовые дорожки, тогда можно будет бегать.
- В парке – асфальтовые дорожки? – удивилась Мария Семёновна.
- Вот вы ни-че-го не знаете, - с вызовом объявил Рома. – Скоро ваш парк благоустроят, и тут будут дорожки, и скамейки нормальные поставят вместо этого старья, и фонари будут, и детские площадки, и фонтан сделают. Всё будет культурно. И листья будут убирать, как положено, и тогда будет видно, где лужа, а где сухо.
- Что ты такое говоришь, Кузнецов? – Мария Семёновна вся вспыхнула. – Откуда ты это взял?
- Я знаю, папа сказал, - пояснил Рома. – Мой папа никогда не врёт, он всегда всё точно знает.
Вечером, разливая чай, Маша сказала дедушке:
- Кажется, в моём классе учится сын этого нашего нового начальника.
Михаил Васильевич поднял глаза от толстого журнала:
- Почему ты так решила?
- Фамилия совпадает, - объяснила Маша. - И поведение.
- Фамилия в данном случае не показательна, - возразил дедушка и, отложив журнал в сторону, положил в чай варенья. – Кузнецовых в России даже больше, чем Ивановых. А вот поведение – это интересно.
- Я посмотрела личное дело, отчество тоже совпадает, - продолжала Маша. – И позиция в отношении листьев.
- Вот как! Вы даже успели обсудить уборку листвы? –Михаил Васильевич перестал размешивать чай и положил ложечку на стол.
- И если он ничего не придумал, то у меня для тебя есть пренеприятное известие, - Маша отставила свою чашку и очень серьёзно посмотрела на дедушку. – Графский парк предполагают благоустраивать.
- Конец парку, - огорчился Михаил Васильевич. – Если только твой ученик ничего не напутал.
Он снова начал помешивать чай и уточнил:
- Ты уверена, что правильно всё поняла?
Маша кивнула головой.
Остаток вечера провели молча.
Николай Аскольдович, придя домой со службы, застал сына за странным занятием. Рома расставил в своей комнате гладильную доску и включил утюг.
- Ты собираешься учиться гладить, сынок? Похвально, что ты хочешь всё освоить сам. Но это не для тебя, для таких дел есть домработница.
- Это нам по ботанике задали, пап. Сейчас буду листья разглаживать, а потом делать гербарий, - с энтузиазмом сообщил сын и извлёк из ранца кучу жёлтых, оранжевых, вишнёвых и розовых листьев. Листья рассыпались по полу, образуя многоцветный узор. В комнате пахн;ло осенью.
- Что ж ты делаешь, сынок? Не надо с улицы приносить всякий мусор, давай к труду Даши всё-таки относиться с уважением. Сейчас выкинем всё это, - и Николай Аскольдович сгрёб с пола листья, ломая их руками.
- Папа! Что ты наделал! – в отчаянии закричал сын. – Мне же двойку поставят за гербарий! А это не просто гербарий, у нас в гимназии будет экологическая выставка про Графский парк!
Папа ссыпал шуршащую листву в корзину для бумаг и понёс в кухню, чтобы опорожнить в специальный мусорный контейнер, где всё содержимое мгновенное измельчалось и прессовалось. Рома бежал за ним и со слезами с голосе упрашивал:
- Папочка, пожалуйста! Это очень важно! Весь класс будет участвовать в выставке, а я не буду, да?
- Сынок, не стоит так переживать из-за ботаники, - улыбнулся Николай Аскольдович, демонстрируя ему пустую корзину. – Всего-то делов! Тебе нужно больше обращать внимание на математику, потому что в будущем тебе предстоит заниматься финансами, а финансы требуют, чтобы их умело подсчитывали. Мы же с тобой уже говорили об этом. – Он взял сына пальцами за подбородок и поднял к себе его опухшее лицо. – Роман! Прекрати истерику! Скачай эти листья из интернета, мы распечатаем, если тебе так это важно.
- Да нельзя из интернета, - сын помотал головой, чтобы высвободить голову. – Там должны быть настоящие листья из настоящего парка, мы их сами собирали на уроке. И ещё фотография дерева, чтобы показать форму кроны. А ещё лучше – нарисовать её. Но это если кто умеет, можно и фотографию.
- Вот и отлично, - согласился Николай Аскольдович. – Если можно фотографию кроны, значит, и фотографию листа можно. И вообще, что за странные задания вам предлагают в гимназии! Я позвоню директору и попрошу, чтобы тебя освободили от подобного.
- Пап, я из-за тебя всё время не как все, - обиделся Рома. – Меня без конца от чего-то освобождают. Надо мной смеяться будут.
- А ты действительно не как все, - подтвердил Николай Аскольдович. – Пора к этому привыкать. Ты – мой сын.
- Но это проект всего класса, - пытался объяснить Рома. – Это касается Графского парка, понимаешь? Это – наше экологическое богатство. И вообще… вдруг я не финансистом, а экологом стану?
- Экология – это прекрасно, - согласился папа. – Только на экологии много не заработаешь. Природа тогда хороша, когда она освоена и благоустроена, когда в неё вложены средства. Вот когда мы реконструируем Графский парк, тогда там будет настоящая красота и настоящая экология, - Николай Аскольдович доверительно обнял сына и прижал его к себе. - Можно будет сфотографировать каждое дерево в отдельности. Специально для твоей учительницы оставим по паре экземпляров каждого вида, чтобы экскурсии можно было проводить. Вот – липа, вот – берёза, вот – дуб. Ходи и изучай природное богатство! Как тебе такой проект?
- Наверное, это неплохо будет, папа! – поддержал сын. – Только как же домашнее задание?
- Сделаешь домашнее задание, не переживай. – Открывай интернет, сейчас накачаем тебе листьев!
У Маши было окно между уроками. Она сидела в учительской и проверяла тесты. Дверь приоткрылась, и робко заглянул Рома Кузнецов.
- Мария Семёновна, можно вас на минуточку? – спросил он.
- Заходи, Кузнецов, - пригласила Маша. – А почему ты не на уроке?
- У нас физкультура, я освобождён, - объяснил мальчик. – Мне нельзя столько бегать. Но я по поводу гербария.
- Слушаю тебя, - Маша внимательно смотрела на ученика. А он опустил голову и засопел, словно собираясь заплакать.
- Мария Семёновна, у меня нет гербария, я просто распечатал из интернета, - сказал он, доставая из портфеля папку. – Только я не виноват. Я ведь и листья собрал, и уже утюг включил… А тут пришёл папа, и ему не понравилось, что я глажу листья. Он сказал, что это мусор и всё выкинул.
- Ты объяснил папе, что это домашнее задание? – уточнила Маша.
- Да, объяснил, но он сказал, что позвонит директору, чтобы вы больше таких заданий не давали, - снова засопел Рома.
Маша покачала головой:
- Вот какая странная ситуация, - рассуждала она вслух. – Двойку я тебе поставить не могу, потому что ты старался, но тебе помешали. И папу твоего вызывать, наверное, бесполезно?
- Он не придёт, - кивнул головой Рома. И добавил с гордостью. – У меня папа знаете кто? К нему все сами на приём ходят.
- Ну что же, - согласилась Маша. – Придётся идти на приём к твоему папе, раз у нас с ним такая конфликтная ситуация получается.
- А двойку не поставите? – с надеждой спросил Рома.
- За что тебе ставить двойку? – удивилась Маша. – Отметка ставится за знания, а как я могу оценить их? Распечатка знаний не гарантирует. Так что у тебя просто не будет оценки. Пока ты не сделаешь гербарий.
- Ага, понятно. – согласился Рома. – А с папой вы точно поговорите?
- Поговорю, я же сказала.
Рома, удовлетворённый, вышел.
Собираясь на встречу с Роминым папой, Маша задумалась. Нужно было найти какую-то точку соприкосновения с бездушным чиновником, какую-то общую платформу, чтобы он смог услышать её.
- Действительно ли он без души? – размышляла она. – Ведь есть же что-то в этом мире, что для него имеет значение, для чего он готов положить жизнь. Только это что-то, наверное, совершенно неважно для неё самой. Так надо ли говорить об этом?
Однако пытаться было необходимо.
Она пришла на приём в конце дня, за полчаса до окончания рабочего времени. Зоя Ивановна сразу объявила, что Николай Аскольдович вряд ли её примет.
- Скажите, что пришла преподаватель биологии, - настаивала Маша. – По поводу Романа.
Зоя Ивановна нехотя подняла трубку:
- Николай Аскольдович, тут вас добивается преподаватель биологии. Говорит, что по поводу Романа.
- Проходите, - указала она на дверь и хихикнула. – Я и забыла, что Роман – это его сын. Подумала, что вы роман какой-нибудь пишете.
Маша набрала в грудь побольше воздуха и вошла.
- Как хорошо, что вы пришли, - Николай Аскольдович всем своим видом выражал радушие. – А я уж через Ирину Петровну хотел с вами связаться, так сказать, повлиять на вас.
При упоминании имени директора Маша напряглась. Но оценила способность чиновника говорить неприятные вещи благожелательным тоном.
- С этим надо держать ухо востро! – сделала она вывод и решила брать инициативу в свои руки.
- Николай Аскольдович, меня зовут Мария Семёновна, я преподаю ботанику в школе, где учится Роман, и я его классный руководитель, - начала она. Николай Аскольдович откинулся в кресле и улыбнулся, давая возможность педагогу высказаться. – Полагаю, что вы, доверяя нам вашего сына, понимаете, что мы несём с вами солидарную ответственность за то, каким человеком он вырастет.
- Разумеется, Мария Семёновна, - согласился чиновник, и уточнил:
- Я рассчитываю, что из вашего класса он выйдет всесторонне образованным человеком.
- Отлично! – продолжила Маша. – Я рада, что нахожу в вашем лице союзника. На моих уроках дети получают не только представление о живой природе и месте человека в ней, но и учатся оберегать и охранять её, заботиться о сохранении всего живого, получают основы экологического воспитания. Таким образом мы готовим ответственных граждан для нашей страны.
- Я с вами солидарен, - кивнул Николай Аскольдович. – Природу надо беречь и охранять, и не только. Надо не жалеть на это дело ни сил, ни средств. Поэтому мы инвестируем в сохранение природы немалые деньги. Думаю, что это тоже важно знать вашим ученикам. Природа без участия человека – ничто, а под влиянием человека она преображается.
- Чтобы преображать природу, надо её знать и понимать очень хорошо, - возразила Маша. - Можно безвозвратно разрушить очень много, если внедряться в неё без разума и любви. Именно поэтому мы учим школьников понимать и чувствовать природу.
- И ваша идея с гербариями была в рамках этой программы? – усмехнулся Николай Аскольдович.
- Именно, - подтвердила Маша. – Не почувствовав дерева на ощупь, не зная запаха осенних листьев, дети не смогут полюбить лес.
- Браво! – чиновник демонстративно зааплодировал. – Мария Семёновна, в каком веке вы живёте? Если бы мы с вами жили лет сто пятьдесят назад, я бы сказал, что вы – гениальный педагог. Но сейчас век интернета, и умение находить информацию гораздо нужнее чувствования природы. Зачем притаскивать сухие листья в дом и гладить их утюгом? Если вы будете объяснять ученикам процессы гниения, вы тоже предложите попробовать этот процесс на домашних продуктах? Давайте лучше ограничимся распечаткой из интернета, это наглядно и красиво.
Маша почувствовала, что закипает и стала говорить чуть медленнее, чтобы её речь казалась спокойной.
- Если бы по программе мне нужно было демонстрировать процесс гниения, я бы показала это наглядно в классе, не напрягая вас дома.
- Я рад, что мы с вами поняли друг друга, - подытожил Николай Аскольдович.
- И тем не менее, - Маша вернулась к прежнему вопросу. - Мне жаль, что работа вашего сына не будет участвовать в общей выставке, посвящённой Графскому парку.
- Это неважно, - ответил Николай Аскольдович. – Всё равно мы начинаем там реконструкцию, так что об экологии вам придётся рассказывать на других примерах.
- Значит, вы подтверждаете, что планируете уничтожить парк? Это же природный памятник, там нельзя проводить никакие работы.
- Можно или нельзя - это, Мария Семёновна, решать будем мы, - возразил чиновник. – И, чтобы положить конец всяким спекуляциям по этому вопросу, скажу, что мы, по сути, восстановим то, что двести лет назад сделал ваш легендарный граф. Дорожки, пруды, фонтаны, лужайки с клумбами и всё такое прочее. И сделаем это на самом современном уровне. Двести лет назад тротуарную плитку не производили, поэтому дорожки были грунтовые. Не было неорганических удобрений, поэтому не убирали с газонов листья. Во всяком случае, старый граф нас бы точно одобрил. К тому же всё это делается для народа, а не для одной графини, поэтому будут и детские площадки, и спортивные, и велодорожки, и летняя концертная эстрада, и кафе… всё, как положено.
Маша была потрясена, у неё не хватало слов, чтобы высказать своё гнев. Перед её глазами уже стояли свежие пеньки в окружении тротуарной плитки. В голове крутилась другая мысль: как дедушка это переживёт?
- Прошу вас иметь это в виду, - продолжал Николай Аскольдович, - чтобы не получилось потом, что ваши ученики включат в свои гербарии растения, которых завтра в парке уже не будет.
- Тогда это будет выставка памяти Графского парка, - ответила Маша и поспешно ушла.
- Странная какая, - пожал плечами Николай Аскольдович и стал собираться домой.
Маша шла по улице очень быстро, стараясь с каждым выдохом выбрасывать наружу своё отчаяние. Ей хотелось что-нибудь разбить, сломать, разрушить до основания. Она шла по улице очень быстро, как никогда не ходила. Ей казалось, что быстрые движения могут сбросить её гнев. В какой-то момент она поняла, что идёт не в сторону дома, а совсем в ином направлении, и остановилась. Подошла к фонарному столбу и со всей силы ударила кулаком по нему. Стало больно, она схватила ушибленную руку другой рукой и почувствовала, что неприятные чувства постепенно отпускают её. Она ещё раз ударила по столбу, но слабее, глубоко вздохнула и повернула в сторону дома.
Что же произошло? Она вошла в конфликт с противником, который оказался сильнее. С детства ей твердили, что сила всегда там, где правда. Но как оказалось, не в этот раз. Этот раунд Маша проиграла. Николай Аскольдович оказался не просто бездушным начальником, а тонким манипулятором, умеющим ловко повернуть разговор в нужную ему сторону.
- Хорошо, что хотя бы смогла достойно ответить в конце, - решила она. – По крайней мере, точку в разговоре поставила я.
Она снова и снова воспроизводила в памяти этот разговор, стараясь вспомнить его слово в слово. Разумеется, ни о каком раскаянии речи быть не могло – Николай Аскольдович был убеждён, что природа – это полигон для деятельности человека. Маше вспомнился Тургеневсий Базаров с его декларацией: «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник».
- Тут уже не работник, а господин, - пришло в голову Маше. – Жестокий господин, который легко может и искалечить, и уничтожить. При этом считает, что всё делает правильно. Переедет человека на бульдозере, и скажет, что получилось очень красиво. Ну и что, что человека уже нет?
В конце концов, ей стало жалко этого Николая Аскольдовича. Человек, абсолютно лишённый способности наслаждаться природой, казался ей очень убогим, несчастным. Не было ему дано испытывать радость от остроты морозного воздуха, от щемящего звука ветра, от шуршания листьев под ногой… Понятно, что раз природа не затрагивает в нём живых струн, то ему ничего не стоит всё это разрушить. Да есть ли в нём эти живые струны?
Испытав жалость к Николаю Аскольдовичу, Маша успокоилась. Вечером она рассказывала Михаилу Васильевичу о событиях прошедшего дня в подробностях и без особых эмоций.
- Я не понял, Маша, - перебил её Михаил Васильевич, – ты так спокойно об этом говоришь, словно тебе всё равно. Они ведь уничтожат парк и глазом не моргнут! А ты про свои педсоветы рассказываешь мне с б;льшим возмущением.
- Да я уж навозмущалась по дороге. А потом поняла, что дело не только в парке и не только в уборке листвы, Дело в человеке. Этот начальник – человек конченый, чего о нём говорить? Меня гораздо больше беспокоит его сын, который не понимает пока, что творит папаша. И на это молодое поколения я хоть как-то могу влиять. И буду.
- Насчёт нового поколения ты права, - ответил Михаил Васильевич. – А что касается парка - похоже, ты сдалась. Надо бить тревогу, поднять общественность, журналистов, писать в прокуратуру. Там же никакого благоустройства проводить нельзя, парк признан природным памятником, а это – как охранная грамота.
- Не сдалась я. Будем бить тревогу, - поддержала дедушку Маша. – Завтра же напишем всем общественникам. И журналистам напишем. У меня есть знакомые блоггеры, которых эта тема очень интересует. За парк будем бороться.
С раннего утра, как только Маша ушла на работу, Михаил Васильевич сел рассылать письма. В «Зелёный патруль», в «Экоправду», в «Зелёный щит». Знакомым и незнакомым журналистам. В министерство природопользования. В соответствующие департаменты. Руководству политических партий и общественных организаций, всегда готовых скрестить шпаги с местной администрацией. Депутатам местного самоуправления.
Он всем писал о вопиющем преступлении против экологии, которое готовит новая администрация под видом благоустройства – об уничтожении Графского парка.
Разумеется, он позвонил и Ольге Ивановне с первого этажа, чтобы она сообщила об этом всем пенсионерам района.
- Вот оно что! – ахнула Ольга Ивановна. – А я вчера шла мимо парка, а там бульдозеры нагнали, ещё какие-то машины, грузовики стоят. И рабочих полно. Я думаю: что такое? А это вон оно что, оказывается.
- Уже начинают?!! – Михаил Васильевич от неожиданности схватился за сердце. – Ольга Ивановна, организуйте ваших пенсионерок, пожалуйста, завтра пойдём на демонстрацию протеста.
- Позвоню, скажу всем, - пообещала Ольга Ивановна.
Михаил Васильевич достал с антресоли рулон чертёжной бумаги, разложил его на обеденном столе и стал жирным фломастером выводить слова лозунга: «Нет уничтожению Графского парка – природного памятника». Слово «Нет» было самым большим, оно располагалось посередине строки и по высоте занимало почти треть листа. Буквы вышли не очень ровными, зато крупными и яркими. Если приедет телевидение – слова будут читаться издалека.
Он закончил писать, поставил лист вертикально у стены и отошёл на другой конец комнаты, чтобы оценить работу. Получилось не то, чтобы красиво, зато было очевидно, что не в типографии печаталось, а было написано руками самих протестующих, значит – по велению сердца.
Разослав все письма и закончив работу над плакатом, он решил сходить в парк и лично выяснить, что там происходит. Бульдозеры были нехорошим признаком: по-видимому, планировалось какие-то участки парка сносить полностью, выдирая деревья с корнем.
- Зверство какое! – подумал он. – Впрочем, звери-то к природе относятся гораздо человечнее.
Он надел куртку, сунул беретку в карман и зашагал к парку. Выйдя из подъезда, он подумал, что надо было принять таблетку от сердца или по крайней мере взять с собой, но возвращаться не стал.
- Обойдётся, - понадеялся он.
Как всякий советский человек, Михаил Васильевич вырос в ощущении неотвратимости борьбы. Всегда находился кто-то или что-то, с кем приходилось воевать: с классовым врагом, с фашизмом, с мещанством, с пошлостью в искусстве, с бюрократией… И он боролся: сажая деревья, собирая металлолом, давая отпор бездельникам и плагиаторам в Учёном совете, собирателям сплетен среди соседей. Потом настал в жизни момент, когда ему всё это стало смешно, показалось, что борьба не нужна, а достаточно просто добросовестно делать своё дело и показывать собственной жизнью добрый пример другим. И тут же вылезли на поверхность клеветники, недоброжелатели, алчные и корыстные лжецы, и всё началось с начала. Тогда Михаил Васильевич сделал вывод, что всё-таки борьба с классовым врагом в его жизни была главной. Именно они – бюрократы, воры всех калибров, казнокрады, новые хозяева жизни и просто равнодушные люди – в своём глубинном, исконном, всегда служили корысти, а потому были классовым врагом. Теперь, направляясь к Графскому парку, он намеревался защищать его именно от классового врага и чуждых народу элементов, для которых освоить финансирование было важнее, чем сохранить прекрасный парк посреди холодного и алчного города.
Парк оказался полон народу. Это были не гуляющие граждане, а рабочие, одетые в яркие форменные жилеты с блестящими полосами. Вооружённые бензопилами, они уже работали, взрывая плоть деревьев автоматными очередями. Михаил Васильевич понял, что нельзя дожидаться завтрашнего дня, когда в поддержку ему придут журналисты и пенсионеры. Он бросился к одному из рабочих и выхватил у него из рук работающую бензопилу. Инструмент оказался слишком тяжёлым для него и упал на землю.
- Дедушка, отойди, не видишь – я работаю, - вежливо сказал рабочий восточной национальности и наклонился, что поднять пилу.
- Нельзя, нельзя, - повторил несколько раз Михаил Васильевич, препятствуя рабочему взять в руки инструмент. – Нельзя деревья пилить, этот парк охраняется государством.
- Дедушка, я работаю, почему нельзя? – в недоумении сказал рабочий.
- Нельзя, дорогой, это охраняемая территория, природный памятник, - объяснил Михаил Васильевич, - Надо остановить работы.
– Тут начальник есть, скажи ему, если нельзя, - ответил рабочий и начал озираться в поисках бригадира.
Подошёл бригадир, рассерженный остановкой работы:
- В чём дело, Мурад? Что тут происходит?
- Дедушка говорит, нельзя пилить, - ответил Мурад.
- Да гони его в шею, - махнул рукой бригадир.
- Старый человек, нельзя в шею, - возразил Мурад. – Говори с ним.
- Дед, ты что людям работать мешаешь? – повернулся бригадир к Михаилу Васильевичу.
- Послушайте, - обратился к нему Михаил Васильевич, - тут наверняка ошибка, этот парк – охраняемая законом территория, тут нельзя пилить деревья. Это преступление.
- Это ты не по адресу, дед, иди в администрацию района, там доказывай, что можно, а что нельзя. У нас наряд на выполнение работ, - и бригадир повернулся к рабочему:
- Бери пилу, давай работай, нечего простаивать.
Мурад с оглядкой на Михаила Васильевича поднял бензопилу и поднёс её к дереву:
- Дедушка, прошу, уйди, не мешай.
Михаил Васильевич снова бросился в бой, выхватил бензопилу у рабочего и с силой бросил на землю. С пилы соскочила цепь. Прораб покачал головой, достал мобильный и стал вызывать охранников:
- Ребята, тут небольшая проблемка. Тут это... защитник природы один пришёл… ломает оборудование…
Он повернулся к рабочему:
- Погоди, сейчас ребята придут, разберутся.
Михаил Васильевич наклонился, взял в руки бензопилу и объявил:
- Всё равно не позволю губить деревья.
Бригадир кивнул головой и закурил:
- Сейчас разберёмся, не волнуйся.
- Да вы послушайте меня, - Михаил Васильевич обратился к бригадиру, - я вам объясню, вы поймёте. Здесь запрещено уничтожать деревья…
- Слушай, дед, - оборвал его бригадир, - ты, может быть, сто раз прав. Но это вопрос не ко мне. Я человек маленький, мне дали объем работы – я её выполняю. А отвечать, если что, буду не я, так что шёл бы ты, в милицию написал заявление, что ли, или ещё куда.
Пришли два дюжих парня в дутых куртках с надписью «Служба безопасности». Один кивнул в сторону Михаила Васильевича и спросил:
- Этот, что ли?
Бригадир подтвердил:
- Этот.
- Порча оборудования? – уточнил охранник.
- Дед, отдашь пилу так, или будем вызывать наряд? – спросил бригадир.
Михаил Васильевич поколебался пару мгновений и, поёжившись плечами, произнёс хрипло:
- Вызывайте.
- Глупый ты, дед, - сказал бригадир и, бросив бычок на землю, пошёл прочь.
Мурад подошёл к Михаилу Васильевичу и предложил:
- Дедушка, иди домой, тебя семья ждёт. Давай бензопила, иди с миром. Я починю.
Михаил Васильевич покачал головой:
- Пусть забирают. Я сам на них напишу заявление.
- Зачем, дедушка? Полиция – злые люди.
Михаил Васильевич удивлённо посмотрел на иностранного рабочего:
- Вы же понимаете, пока я здесь, вы не будете пилить это дерево.
Мурад почесал в затылке и присел рядом на корточки. Михаил Васильевич оглянулся: другие рабочие тоже перестали пилить деревья и выжидающе смотрели на них. Он осознавал, что, как только полиция увезёт его, уничтожение деревьев возобновится. Он всё время спрашивал себя, не стоит ли послушать совета маленького восточного человека и уйти домой, чтобы завтра прийти вместе с журналистами и протестующими пенсионерами? И каждый раз отвечал себе на этот вопрос: нет, не стоит. Ведь если бы он увидел, что на улице обижают ребёнка или женщину, он бы не стал ждать приезда полиции, а вступился бы не раздумывая, даже при неравном раскладе сил. А деревья – они же беззащитнее детей: они не могут даже кричать.
- Я всё делаю правильно, - сказал Михаил Васильевич то ли Мураду, то ли самому себе.
Скоро приехала полиция на иномарке с мигалкой. Подошли к охране, потом к бригадиру. О чём они говорили, не было слышно. Полицейские подошли, двое, один постарше, другой помоложе. Молодой небрежно коснулся козырька, назвал свою фамилию, попросил паспорт у Михаила Васильевича. Пока они изучали паспорт, Михаил Васильевич первым перешёл в наступление, указывая на бригадира:
- Эта организация нарушает закон о защите особо охраняемой территории этого парка. Здесь нельзя спиливать деревья.
- Вот и хорошо, поедем сейчас в отделение, и вы напишите заявление.
- Напишу, - согласился Михаил Васильевич.
- Ну, пошли, Михаил Васильевич, - и полицейский кивнул головой в сторону машины с мигалкой.
В отделении оба полицейских посадили задержанного в коридорчике за стол и ушли куда-то. Их не было долго, и Михаил Васильевич стал думать о том, что Маша будет беспокоиться, когда придёт домой и обнаружит, что его нет. Он пожалел, что не предупредил хотя бы Ольгу Ивановну о том, что идёт в парк. Но – не предупредил, значит, не предупредил. Будь, что будет. Наконец, пришёл лейтенант и сел рядом с Михаилом Васильевичам.
- На вас жалуются, что вы испортили оборудование, Михаил Васильевич, - сообщил он. - Стыдно, человек солидного возраста, а вот – жалоба на вас.
- У меня не было выхода, - вздохнул Михаил Васильевич. – Нарушен закон об охране природы. Графский парк – это особо охраняемая территория, почти заповедник. Я готов написать заявление об этом.
- Написать можно, бумагу я вам сейчас принесу. Только… На кого вы писать будете? – уточнил полицейский. - Вы знаете, кто нарушает закон?
- Я напишу, а ваше дело разбираться, - ответил Михаил Васильевич. – Я же не следователь, я не знаю, кто там приказ отдавал. Хотя подозреваю, что администрация в этом замешана.
- Ну напишете вы это заявление… Так на следующий день будет постановление об отмене режима охраны парка, Причём задним числом. И будете вы в дураках. Как вам такая перспектива? – спросил полицейский.
- Это незаконно. Они не имеют права просто так отменить решение, которое не они принимали, - возразил Михаил Васильевич.
- Законно – незаконно, но сейчас именно так всё и делается. Это нынешняя реальность. Система такая, - объяснил полицейский и поднялся с места. – Ладно, бланк для заявления нести?
- Разумеется! – воскликнул Михаил Васильевич. – Давно жду! Я и в прокуратуру напишу, если что, имейте в виду. Это я к тому, чтобы вы не надеялись отписаться.
- Не я буду ответ писать, так что можете не предупреждать. А вообще–то, если честно, я с вами солидарен. Но против системы вы ничего не сделаете. И не таких обламывали, так что я вам очень сочувствую. И главное - пока ваши заявления гуляют по инстанциям, парк уже вырубят и будет поздно. А бумагу я вам сейчас принесу, - полицейский повернулся, чтобы принести бланк.
- Заодно мне водички принесите, пожалуйста, - попросил Михаил Васильевич. – Таблетку принять надо.
Полицейский ушёл. Михаил Васильевич подумал, что действительно придётся много заниматься написанием заявлений, писем, жалоб, с непредсказуемым результатом. И парк всё равно изуродуют, это делается быстро, ломать – не строить. Чтобы вырастить дерево, нужны годы, а такие, какие в Графском парке, - больше ста лет. А спилить дерево можно за три минуты. Михаил Васильевич представил себе на месте парка поле с торчащими пеньками, и ему стало нехорошо. В груди резко возникла сильная боль, разрывающая тело надвое. Он подумал, что хорошо бы скорее принесли воду, чтобы запить таблетку. Сунул руку в правый карман куртки, но лекарства там не было. Подумал, что таблетки, должно быть, в левом кармане… левая рука не хотела слушаться.
Впервые он пожалел, что отказался осваивать мобильный телефон.
- Сейчас придёт офицер, я попрошу его достать лекарство, - подумал Михаил Васильевич и с ужасом вспомнил, что не взял таблеток с собой. – Надо бы вызвать скорую, только сначала надо написать заявление.
Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
Когда пришёл полицейский с бланком заявления и стаканом воды, Михаил Васильевич был уже далеко.
Маша тревожилась С утра она не могла избавиться от этого странного чувства, хотя не видела серьёзных поводов для него. Только вечером, когда вернулась с работы, поняла, что тревога была обоснованная.
Дедушки не было дома. На обеденном столе Маша лежал разложенный плакат, и краска просохла. Значит, Михаил Васильевич закончил работу над ним давно. Как правило, уходя, он оставлял на столе записку, где его можно найти. Но никакой записки не было.
Маша открыла компьютер и проверила почту. Были ответы на письма Михаила Васильевича, которые он рассылал утром, но нигде не было ни намёка на возможную встречу.
Маша спустилась на первый этаж к Ольге Ивановне.
- Заходил с утра, - подтвердила соседка. – Велел пенсионеров организовать завтра на митинг. Человек пятнадцать обещались. А что случилось? Дома нет? Может, в Графский парк пошёл?
- Действительно, как это я не додумалась сама! Конечно, же в парк! Куда ещё он мог отправиться!
Маша побежала в парк. У них с дедушкой были любимые дорожки, по которым они гуляли, так что найти его в парке не составило бы труда. Парк был полон техники, рабочие вовсю спиливали вековые деревья. Ну конечно же, дедушка подошёл к рабочим, попытался остановить этот процесс! Маша бросилась туда.
- Не было ли здесь пожилого мужчины? – спросила она одного их них.
- Один дедушка был, - кивнул пожилой рабочий. – Мешал работать.
- Да, да, это наверняка он! – обрадовалась Маша.
- Ему говорят: иди домой, - продолжал рабочий. – Мурад с ним говорил. Эй, Мурад! – крикнул он кому-то и заговорил не по-русски.
Подошёл Мурад:
- Твой папа, да?
- Дедушка, - уточнила Маша.
- Говорит: нельзя пилить, - рассказал Мурад. - Я ему говорю: иди домой, тебя семья ждёт. Он не хочет– Полиция вызывал.
- Как полиция?! – ахнула Маша.
- Начальник сказал: вызывай полиция. А дедушка говорит: давай. И пошёл с ними.
- Плохо дедушку смотришь, - осуждающе покачал головой пожилой рабочий.
- Где ваш начальник? – спросила Маша.
- Вот там, - указал рукой Мурад.
Маша побежала в указанном направлении. Возле бытовки на колёсах стояли два охранника и мужчина в спецовке.
- Где ваш начальник? – спросила Маша.
- Начальник чего? – уточнил один из охранников.
- Ещё одна активистка, - сплюнул на землю другой.
- Ну, я бригадир, если вам это подходит, - сказал человек в спецовке. – Чего надо?
- Сегодня здесь был пожилой человек. Мне сказали, что его увезла полиция.
- Было дело, - кивнул бригадир. – Отец твой, что ли?
- Дедушка, - уточнила Маша. – Куда его увезли? В какое отделение?
- На ***скую, это в двух кварталах отсюда.
- Спасибо, - Маша на ходу поправила растрепавшиеся волосы под беретку, побежала в сторону ***ской улицы.
- За дедом лучше смотри, - крикнул ей вслед бригадир, - уж больно он у тебя инициативный…
Маша влетела в отделение полиции и с порога крикнула:
- Где мой дедушка?
- Спокойно, спокойно, девушка, - остановил её дежурный офицер. – Сядьте вот на стул, водички попейте. А потом расскажете, кто ваш дедушка и почему вы решили, что он у нас.
- Его сегодня в Графском парке арестовали, - объявила Маша. – Мне там так сказали.
- Прямо так и сказали, что арестовали? – уточнил дежурный.
Маша кивнула.
- Допустим, не арестовали, а задержали, это две большие разницы, - пояснил полицейский. – Его на скорой увезли. Уже часа три как.
У Маши подкосились ноги, она опустилась на стул. Стянула с головы беретку и начала мять её руками.
- Что вы с ним сделали? – тихо спросила она.
- Ничего мы с ним не сделали, - ответил дежурный нарочито спокойно. – Мы с ним просто поговорили. Вежливо. Старший лейтенант Калинов говорил. – Он снял трубку телефона и позвал:
- Калинов! Выйди на пост, тут внучка пришла.
Через минуту из кабинета вышел Калинов.
- Девушка, мы с вашим дедушкой очень вежливо говорили, честное слово, - произнёс он извиняющимся голосом. - Я его уговаривал не писать никаких заявлений, а поехать спокойно домой. Он сам настаивал. А потом ему плохо стало, он ещё водички попросил таблетку запить. Я пошёл за стаканом, прихожу – а он уж без сознания. Я, правда, ничего ему такого не делал. И не говорил. Я ему даже сочувствие выразил, - Полицейский приложил руку к сердцу, желая показать, насколько сильно он сочувствовал.
- Да, да, я понимаю, - согласилась Маша. - Старый человек, сердце больное…Можете узнать, куда его скорая отвезла? Пожалуйста.
Дежурный стал звонить куда-то. Калинов заботливо протянул Маше стакан:
- Успокойтесь, девушка, попейте водички. Сейчас узнаем, в какую больницу вашего дедушку скорая определила. Только, пожалуйста, не надо писать заявления, мы действительно с вашим дедушкой очень уважительно общались.
- В девятую больницу, в реанимацию, - сообщил дежурный и положил трубку.
- Спасибо, - сказала Маша и встала, собираясь уходить. На пороге обернулась и спросила:
- А адрес можете назвать? Я не знаю, где девятая больница.
- Улица ***ова, дом шестнадцать, - ответил Калинов. – Девушка, а вы правда не напишете жалобу?
- Нет, у меня нет к вам никаких претензий, - сказала Маша и вышла.
- Девушка, девушка, головной убор забыли, - бросился за ней Калинов. Маша обернулась, взяла у него беретку. Полицейский виновато улыбался.
Справочная в фойе больницы была уже закрыта, Маша бросилась в приёмное отделение.
- К вам сегодня привезли моего дедушку, я хочу узнать о его состоянии, - сказала она дежурному врачу.
- Откуда вы знаете, что именно к нам? – уточнил врач.
- В полиции сказали. Ему там стало плохо.
- Аааа… понял. Жалко, жалко, но вы опоздали, девушка, - сказал врач. – Поздно привезли его.
Маша прислонилась к стене, закрыла глаза.
Врач встал, пододвинул к ней стул, усадил её и заботливо пощупал пульс.
- Девушка, вас как зовут?
- Маша.
Врач сел рядом, взял Машу за руку.
- Машенька, ваш дедушка был очень старенький, и вы наверняка знали все его диагнозы.
Маша кивнула. Говорить она уже не могла – словно кто-то сжал ей горло рукой.
- В реанимации попытались помочь, но уже было поздно, продолжал врач.- Давайте-ка я вам дам таблеточку.
- Маша покачала головой и с трудом сглотнула, чтобы освободить горло от невидимой руки.
- Спасибо, - произнесла она тихо. – Не надо таблетки. Просто это всё так… неожиданно. Я сейчас приду в себя.
- Попейте водички, - предложил врач. Маша взяла стакан, сделала несколько больших глотков, с усилием проталкивая воду в горло. Становилось свободнее, она почувствовала, что дышать стало легче. Она повернулась к врачу:
- Я могу поговорить с реаниматорами?
- Сейчас попробуем организовать, - сказал врач и вышел куда-то. Вернулся он в сопровождении печальной женщины в белом халате, накинутом на плечи.
- Хорошо, что вы успели. Я уже собиралась домой, - произнесла она усталым голосом. – Что вы хотели узнать?
- Хочу узнать, как он умер, Был ли он в сознании? Говорил ли что-нибудь?
- Привезли без сознания. Но сердце ещё работало. А потом он сказал два слова, но как будто автоматически сказал, не приходя в себя. А потом сердце остановилось – и всё, мы уже ничего не могли сделать.
- Что он сказал? – взволнованно спросила Маша.
- «Господи, помилуй», - ответила врач. – Наверное, очень верующий человек был… Ну, Царствие Небесное…Я что-нибудь ещё могу сделать для вас?
Маша покачала головой. Ей пришло в голову, что именно это обращение к неизвестному ей Богу было самым естественным и самым желанным для неё. Любые другие слова, которые назвала бы врач, показались бы ей странными. Может быть, они с дедушкой на самом деле верили в Бога, только не подозревали об этом? И что есть Бог, и что такое вера? Маша никогда об этом не задумывалась, но теперь, когда она узнала, что Михаил Васильевич обратился к Нему перед тем, как умереть, ей стало легче.
- Вот справка о смерти, - сказала врач и достала из кармана заполненный бланк. – Вам вот тут надо расписаться, а завтра с ней идите в ЗАГС, пол;чите свидетельство, и там вам скажут, куда и что. В морг сейчас хотите пройти?
Маша не хотела идти в морг. Смотреть на холодное тело, в котором когда-то жил любимый и живой дедушка, ей было невыносимо.
Маша взяла справку и пошла домой.
Ей никогда не приходилось сталкиваться со смертью там близко. Когда её мама и папа погибли в горах, ей было пять лет, и она плохо помнила это. Похорон не было, потому что они остались погребёнными под лавиной. Теперь же Маша испытывала странное состояние изолированности от всего мира. Она смотрела на людей, на проезжающие мимо машины, на дома и деревья, словно сквозь толстое стекло: вроде бы она всё видит, и её видно оттуда, но связи между ней и внешним миром практически не было. Там была своя жизнь, а тут – ни чувств, ни звуков, ни запахов, ни осязания… Кто-то в толпе задел Машу плечом, а она даже не заметила этого. Мимо прошли подростки, громко разговаривая, толкая друг друга и размахивая руками, а Маша даже не поморщилась.
У подъезда она прошла мимо пенсионерок на скамеечке, автоматически поздоровалась, но не слышала их ответа. Ольга Ивановна схватила её за руку и потянула к себе – только тогда она очнулась и высунулась из своей капсулы.
- Добрый вечер, Ольга Ивановна, - повторила она.
- Добрый, добрый, - кивнула головой соседка. – Да что с тобою, Маша? Ты Михаила Васильевича-то нашла?
- Нашла, - спокойно сказала Маша. – Он умер.
Ольга Ивановна и другие соседки ахнули, закрыли лицо руками.
- Когда хоронить-то? – спросила Зинаида Никифоровна из соседнего подъезда.
- Хоронить? – удивилась Маша. – Не знаю… - только теперь она догадалась, что организация похорон – её обязанность, и как это делать, она не знала. – А как это всё подготовить, вы не знаете?
- Ничего не надо готовить, - подсказала Ольга Ивановна. – Тебе позвонят из похоронного бюро, ты только на телефоне будь. Всё организуют в лучшем виде без тебя, только деньги плати.
- А сколько это стоит? – спросила Маша. Соседки переглянулись.
- Я в последний раз хоронила лет пятнадцать назад, - вспомнила Зинаида Никифоровна. – Не помню уже.
Придя домой, Маша подсчитала свою наличность и поняла, что, скорее всего, денег на похороны не хватит. Потом сообразила, что надо договориться на работе, что её не будет несколько дней. Она сняла трубку и набрала номер директора гимназии:
- Ирина Петровна, это Мария Семёновна. У меня несчастье, мой дедушка умер. Я бы хотела отпроситься на несколько дней. Можно в счёт отпуска?
- За свой счёт четыре дня дам, - отозвалась Ирина Петровна. - Придёте, напишите заявление задним числом. Только помните, что вы затеяли экологическую выставку, и никто, кроме вас, этим заниматься не будет.
- Да, я помню, спасибо, - сказала Маша. - И ещё: я прошу вас выдать мне аванс уже сейчас, не дожидаясь двадцатого числа. У меня совсем нет денег.
- Это очень сложно, - ответила директор. - Выкрутитесь как-нибудь. Единственное, что могу предложить – напиш;те заявление на материальную помощь. Только не рассчитывайте, что получите быстро. Скорее всего, месяца через три-четыре: у нас очередь.
Маша положила трубку, и телефон тут же зазвонил. Она решила, что это Ирина Петровна передумала по поводу денег и бросилась к трубке. Звонил агент из похоронного бюро с предложением своих услуг.
Маша внимательно выслушала его, пытаясь суммировать называемые цифры, но арифметические действия у неё сейчас плохо получались. В конце концов она спросила:
- Вы мне сразу скажите, сколько нужно денег, чтобы организовать похороны, ну… не самые бедные, чтобы скромно, но достойно.
Агент назвал сумму.
- Знаете, у меня сейчас нет таких денег, - сказала Маша. – Я подумаю, как их можно раздобыть, и перезвоню вам. Оставьте ваш телефон, - и она записала номер в блокнот.
Маша не знала, где взять денег. Близких друзей, которые могли бы ссудить ей нужную сумму, у неё не было, а у неблизких просить было неловко.
- Господи, где же взять денег? - воскликнула она. Сразу пришла мысль:
- Не заложить ли мамины украшения?
Маша достала из серванта маленькую коробочку. В коробочке были колечко, серёжки и подвеска из золота с крупными александритами. Маме подарила их на свадьбу бабушка, но она их никогда не носила. Маша полюбовалась украшениями, потом закрыла коробочку и положила в сумку.
- С утра отнесу в ломбард, - решила она, - Потом в ЗАГС, а потом позвоню агенту.
Позвонила Ольга Ивановна. Сказала, что если Маше не по себе, то может прийти к ней переночевать. Маша отказалась.
- А что с митингом-то? – уточнила Ольга Ивановна. – А то мои пенсионерки звонят, я не знаю, что и говорить.
- Не знаю, Ольга Ивановна, - ответила Маша. – Правда, не знаю, я про митинг и забыла. Наверное, пока не будем.
- Ну, ладно, - согласилась Ольга Ивановна. – А то как же без Михаила Васильевича? И ещё вот что скажу тебе: ты зеркала в доме завесь чем-нибудь.
- Зачем? – не поняла Маша.
- Ну как же… в доме покойника надо зеркала завешивать – и так сорок дней, - объяснила Ольга Ивановна.
- Хорошо, - равнодушно отозвалась Маша. – Спокойной ночи.
Она легла в постель не раздеваясь и сразу уснула.
Она проснулась, когда было уже совсем светло. Посмотрела на часы. Была половина девятого. Маша сообразила, что не надо идти на работу. Потом вспомнила, что дедушки нет и уже не будет. Это было странно. Зашла в его комнату, расправила покрывало на тахте, погладила рукой подушку и пошла умываться. Посмотрела на себя в зеркало и осталась недовольна тем, как она выглядит. Зачем завешивать зеркала, она так и не поняла, поэтому, в сомнении, покрутила полотенце в руках, повесила обратно на крючок и пошла на кухню варить кофе.
Есть не хотелось. Кофе казался безвкусным. Маша заставила себя сделать несколько глотков и вышла из дому. Она решила пойти через парк. Ей нужно было непременно пообщаться с деревьями, которые так яростно и так беспомощно защищал Михаил Васильевич. Рабочие успели спилить большой участок парка, и теперь распиливали стволы. Смотреть на это было неприятно и больно. Маша обошла стороной этот участок и пошла по любимой дедушкиной аллее. Деревья за ночь сбросили почти всю листву, и она покрыла дорожку густым шуршащим слоем.
- Вы тоже горюете? – прошептала Маша, обращаясь к деревьям. – Спасибо вам, мои хорошие. Теперь мы с вами осиротели… - Она наклонилась и подобрала несколько красивых листьев разных цветов. – Я буду приходить к вам, непременно буду. И учеников своих буду приводить к вам. Будем с вами вспоминать Михаила Васильевича.
Деревья в ответ шумели, теряя последние листья, и Маша слышала в этом шуме понимание и сочувствие. От этого становилось легче. Жаль только, что дедушка не знает, как парк печалится по нему.
- А может быть, и знает, - вдруг пронеслось в голове, и Маша удивилась этой мысли.
Она пришла в ломбард к самому открытию, ювелир только открывал дверь.
- Что у вас? – спросил он, указывая Маше на стул. Маша села, отложила в сторону букет осенних листьев и достала из сумочки украшения. Ювелир внимательно разглядел их, потом включил настольную лампу, чтобы оценить их на свету.
- Хорошие вещицы, возьму. Но много не дам, - и назвал сумму. Сумма была ничтожной, её явно не хватало на похороны.
- Честно говоря, я рассчитывала на значительно б;льшие деньги, - сказала Маша. – У меня дома всегда говорили, что это очень ценный гарнитур.
- Может, он имел для ваших родственников какое-то эмоциональное значение, - предположил ювелир. – И потом, здесь не магазин, а ломбард. Да, эти изделия в магазине будут стоит значительно больше. Идите в комиссионку – там могут дать хорошую цену. Но сколько вы будете этих денег ждать - непредсказуемо. Мы же даём деньги сразу. Решите свои проблемы – выкупите свой гарнитур и несите в комиссионку.
- Я не собиралась выкупать, если честно, - призналась Маша.
- Тем более. Значит, потом мне придётся ждать, пока найдётся покупатель.
Маша молчала. Из глаза вытекли первые слезинки. Почему-то вчера не было ни одной, а сегодня неудача в ломбарде заставила её заплакать.
- Ну-ну, не надо плакать, девушка, - равнодушно сказал ювелир. – Я тут каждый день по нескольку концертов наблюдаю, и меня этим не разжалобить.
- Извините, - сказала Маша, собирая украшения обратно в коробочку, - я не нарочно. У меня умер дедушка, и хоронить, правда, не на что. Теперь только чудо поможет, наверное.
- А что – разве у нас социальные органы не дают пособия?
- Я ещё не ходила туда, - сказала Маша, - Но они дают сколько-то очень мало. Наверное, столько же, сколько вы предложили. – Она встала и взяла в руки свой осенний букет. Попав под яркий свет настольной лампы, листья заиграли новыми неожиданными красками.
- А это что у вас? – поднял брови ювелир.
- Просто листья. Это то золото, которое вы не оцените, - ответила Маша.
- Нет, постойте-ка. Можно посмотреть? – остановил её ювелир и достал из ящика стола сильное увеличительное стекло.
- Что такого вы там увидели? – удивилась Маша.
- Да это ж золото! – ювелир тоже был удивлён.
- Где золото?
- Да листья ваши из золота! – продолжил удивляться ювелир. – Вы позволите хотя бы один, я сейчас… - он очень осторожно взял кленовый лист, слегка скрученный, и вышел с ним в соседнее помещение.
Маша пожала плечами и снова села. Посмотрела с интересом на свой букет, он был ярче обычного, хотя ничего особенного она не замечала. Она покрутила его и так, и этак, поднесла к лицу и вдохнула чуть прелый запах, такой родной… Снова появился ювелир, возбуждённый и восторженный:
- Можно, я посмотрю остальные?
- Смотрите, - протянула ему Маша весь букет. – Только я не понимаю вашего интереса.
Ювелир снова вышел, и на этот раз его не было гораздо дольше. Когда он вернулся, он держал в руках толстый бумажник.
- Барышня, я не спрашиваю, откуда у вас эти шедевры, - произнёс он. – Уровень Фаберже, не иначе! Я готов вам дать деньги… вот вся наличка, что у меня есть, - он вывалил на стол кучу купюр. – Конечно, они стоят значительно, значительно больше, но на похороны вам точно хватит, и ещё останется.
Маша в недоумении хлопала глазами. Потом, словно опасаясь, что она может проснуться и чудо исчезнет, схватила деньги, быстро запихнула их в сумочку и убежала, не оглядываясь.
Только в парке она остановилась, села на скамейку, оглянулась и, убедившись, что никого рядом нет, открыла сумку и пересчитала деньги. Денег действительно было более, чем достаточно, ювелир не обманул.
- Чудо, настоящее чудо! – подумала Маша, складывая купюры ровной стопкой. – Кому-нибудь рассказать – не поверят.
Она немножко успокоилась и пошла в ЗАГС получать свидетельство о смерти.
Николай Аскольдович пришёл домой в хорошем настроении, рассчитывая поужинать в кругу семьи и посмотреть с сыном телевизор. Когда он вышел из лифта на своём этаже, он столкнулся с Ромой, который, на ходу застёгивая куртку, пробормотал: «Привет, пап!» и влетел в лифт с такой скоростью, будто за ним кто-то гнался. Николай Аскольдович обернулся и спросил:
- Ты куда это?
Но ответа ему не было суждено услышать – створки лифта уже закрылись, и кабина заскользила вниз. Дверь квартиры была приоткрыта, в прихожей жена Лариса торопливо застёгивала сапоги.
- Куда это вы все так спешите? – удивился Николай Аскольдович.
- В парк! – сообщила Лариса. – Ты что – новости не смотрел? - Она посмотрела на себя в зеркало, оценила, что губы накрашены кривовато, но решила не тратить времени на исправление, задёрнула молнию на куртки и выбежала из квартиры.
- Что за новости-то? – крикнул ей вслед Николай Аскольдович, но дверь уже захлопнулась. Он пожал плечами, повесил пальто в шкаф и прошёл в квартиру.
- Добрый вечер, - встретила его домработница Даша. – Ужин подавать сейчас, или будете ждать всю семью?
- Даша, ты мне можешь объяснить, что происходит? – поинтересовался Николай Аскольдович. – Все куда-то несутся, Лариса говорит про какие-то новости. Что за новости-то?
- В Графском парке какой-то клад нашли, - ответила Даша. – И теперь все рванули туда искать золото.
- Дааа… надо было, наверное, до начала реконструкции археологов туда отправить, - произнёс Николай Аскольдович. – Может быть, ещё не поздно. Подавай ужин, Даша.
Он вымыл руки, снял галстук и прошёл в свою комнату, где повесил его в шкаф. Снял пиджак, но резко обернулся, бросил его на спинку стула и быстрым шагом вернулся в гостиную. Включил телевизор и одновременно набрал телефон своего помощника.
- Слушай, я ещё не понял, что там в Графском парке происходит, но надо срочно вызвать туда охрану и никого не пускать… Как-как… очень просто – не пускать. Я поужинаю, приеду и разберусь… Что значит «поздно»? – он перешёл на повышенный тон. - Я сказал: «Никого не пускать!». Изволь обеспечить!
- Даша! – обернулся он к двери, садясь за стол. – Где ты там? Неси ужин, я тороплюсь.
Вошла Даша с подносом. Пока она накрывала стол, Николай Аскольдович щёлкал пультом в поисках новостей. Наконец, он нашёл программу, в которой прозвучали слова «Графский парк». Он отложил пульт и стал внимательно слушать.
Корреспондентка брала интервью у какого-то ювелира. Тот рассказывал, что в ломбард пришла девушка с букетом осенних листьев.
- Она хотела их оценить? – уточняла корреспондентка?
- Нет, она хотела оценить украшения. А букет просто принесла с собой. Я сначала даже не понял, что это такое, думал: листья как листья. Обычные листья – такие многие из Графского парка приносят. А потом я присмотрелся и понял, что они ненастоящие! Это было золото! И такая тонкая работа, совершенно натурально выглядят! И золото со всевозможными примесями, которые меняют оттенок. Один цвет перетекает в другой, я такого никогда не видел. И каждая жилочка на листе проработана. И форма такая изящная – каждый лист как живой и прямо трепещет!
- Скажите, в какую сумму вы оцениваете этот ювелирный букет? – глаза корреспондентки засверкали.
- Не могу сказать, но цифра явно астрономическая. Будем выставлять на аукцион.
Камера отъехала от ювелира и показала корреспондентку крупным планом на фоне букета из осенних листьев.
- К находке, принесённой из Графского парка, уже сейчас проявили интерес многие ювелирные дома. Пока никому неизвестно, когда и где будет продан этот шедевр. Следите за нашими новостями.
- Все за листьями побежали, что ли? – спросил Николай Аскольдович у домработницы. Дарья подтвердила.
- А ты-то что?
- Я ничего. Я на работе, - объяснила Даша. - Вы мне достаточно платите, чтобы я ещё бегала клады искать.
- Даша, ты, наверное, плохо понимаешь, сколько стоит такой букет, - с презрением в голосе объявил Николай Аскольдович. - Ты за всю жизнь столько не заработаешь.
- Ну и не надо, - пожала плечами Даша. - Всех денег не заработаешь, а мне хватает - так что и дёргаться нечего.
Николай Аскольдович подумал, что Даша очень глупа, но не стал обижать её: всё-таки работу свою она знала, вела себя корректно, и менять домработницу он не собирался. Он съел свой ужин, но от традиционного вечернего бокала вина отказался. Позвонил шофёру, но тот, был недоступен: по-видимому, уже поставил машину в гараж и уехал домой. Николай Аскольдович надел спортивную куртку и туфли для загородных прогулок и отправился в парк пешком.
В парке народу было больше, чем обычно приходит по воскресеньям или праздникам. Полиция и вневедомственная охрана безуспешно пытались выгнать людей из парка, но они вырывались, убегали вглубь, прятались за деревьями. Счастливчики, проникшие в парк, пробирались к выходу с пакетами, наполненными опавшими листьями, а полиция старалась отбирать их.
Николай Аскольдович подошёл ближе. На него никто не обращал внимания – все были увлечены происходящим в парке. Наконец, начальник районного отделения полиции узнал его и подошёл, отдавая честь:
- Николай Аскольдович, и вы тут? – и, сняв фуражку, вытер носовым платком лысину. – Ох, и жарко сегодня. Все с ума сошли с этими листьями.
- Откуда листья? – недоумевал Николай Аскольдович. – Был же приказ все листья собрать и вывезти на сжигание!
- Это не ко мне, это к хозяйственникам, - сказал начальник полиции и потихоньку ретировался, уступая место подошедшим заместителям Николая Аскольдовича.
- Приказ был выполнен, но листья-то продолжают падать, Николай Аскольдович, - оправдывался заместитель. – Их и собирают.
- Где? Где? Где? Куда листья вывезли? – занервничал Николай Аскольдович. – И что тут мой сын делает? – он увидел Рому, выходящего из парка с пакетом листьев.
- Пап, теперь я точно сделаю гербарий по все правилам! – объявил довольный Рома. – Николай Аскольдович сына не услышал.
- Листья вывезли и сожгли за городом ещё вчера, - сообщил заместитель Николаю Акольдовичу. – В парке осталось только то, что позже нападало.
- Что?!! Всё сожгли?!! – срочно вызывайте машину и поехали туда, где сжигали!! – закричал Николай Аскольдович и сам удивился громкости своего голоса. – И пакеты у всех отбирать! Всё, до одного листа должно быть собрано и складировано. – И вызовите мне этого ювелира!
- Пап, пап! Ты что?!! – Рома дёргал Николая Аскольдовича на рукав. – Ты что так кричишь? Всё в порядке, пап!
- Отстань! – папа оттолкнул сына и резкими шагами двинулся в парк, выхватывая у выбегающих людей их пакеты с листьями.
- Срочно вызовите машину! Сейчас же едем на полигон! Туда, где листья должны были сжечь!
- Николай Аскольдович, куда ж вы, темнеет уже, – заместитель по хозяйственной части не был готов ехать за город на ночь глядя.
- Едем! – оборвал его начальник. – Возможно, ещё не всё сожгли. Все замы, со мной!
Заместитель отошёл в сторону и стал вызывать всех сотрудников.
Позвонило городское начальство, проинформированное о событиях в Графском парке. Николай Аскольдович взял трубку: говорил Большой чин:
- Мне сообщили, что у вас там беспорядки из-за листвы. Что вы намерены делать?
- Трудно сказать, - уклончиво ответил Николай Аскольдович. – Надо бы проверить всё, что сожгли. Металл не горит. Должны найти какие-то следы, если золото там действительно было.
- Вы думаете, действительно было? – усомнился Большой чин.
- Конечно, надо бы проверить сообщение этого ювелира, - согласился Николай Аскольдович. – Но пока мы проверяем, можно и опоздать. Новости везде смотрят. На полигоне тоже новости смотрят.
- Только лишнего шуму не наделайте, - посоветовал Большой чин.
На полигоне мужики в грязных спецовках при свете прожекторов и включённых фар прочёсывали граблями площадку для сжигания мусора. Когда начальство из города прибыло туда, никто ничего не нашёл.
- Ещё раз всё перелопатить! – потребовал Николай Аскольдович. – Я должен убедиться сам. Дайте и мне грабли!
Он выхватил инструмент у стоявшего рядом рабочего и стал с силой прочёсывать пепел.
- Испачкаетесь, Николай Аскольдович, давайте я, - уговаривал его бригадир, протягивая руку к граблям.
- Я сам! – вскрикнул Николай Аскольдович. – Руки уберите!
Заместители помялись и тоже взялись за грабли.
- Может быть, там действительно есть золото? – подумал помощник, внимательно вглядываясь в чёрную поверхность. Сажа покрыла ботинки, верхнюю часть брюк, потом стала подниматься и проявилась на руках и даже на лицах – время от времени всем приходилось касаться руками лица. Когда солнце появилось из-за горизонта, Николай Аскольдович со своими помощниками и заместителями посмотрели друг на друга и дружно расхохотались.
Николай Аскольдович первым бросил на землю грабли и, садясь в машину, скомандовал:
- Всё, баста! Поехали по домам мыться. К обеду всем быть на работе! – повернувшись к своему помощнику, приказал:
- Эту девицу, которая приходила с листьями, найдите и привезите ко мне. Что про неё известно?
- У неё кто-то недавно умер, насколько я понял, - ответил помощник.
- Вот и выясните, кто в районе недавно умер и оставил безутешную молодую родственницу с мешком золота.
За гробом шли два человека: Маша и Ольга Ивановна. Бывшие коллеги Михаила Васильевича, ещё не оставившие наш мир, расстраивались, узнав о его смерти, и отказывались приходить на похороны. Его бывшая начальница расплакалась по телефону и произнесла сквозь всхлипывания:
- Ну вот, зачем вы мне сообщили? Теперь моя очередь, буду ждать…
Маша извинилась и отложила дедушкину записную книжку.
Прощались на кладбище на холодном ветру. В гробу лежал не Михаил Васильевич, а чужая, холодная, бесчувственная кукла. Маша подошла к гробу, взглянула на тело и поняла, что это не тот человек, с которым надо попрощаться. Она посмотрела в серое небо и прошептала:
- Дедушка, не знаю, слышишь ты меня или нет, но знай, что я тебя очень люблю.
Ольга Ивановна тронула Машу за рукав:
- Поцелуй его в лоб.
Маша с удивлением посмотрела на соседку и отошла от гроба.
Ольга Ивановна, знавшая православные традиции, подошла, прочитала молитву, перекрестилась и кивнула могильщикам. В гроб упали осенние листья, невесть откуда принесённые ветром. Ольга Ивановна хотела убрать их, но Маша остановила её:
- Пусть. Они тоже прощаются.
Дома оставалась Зинаида Никифоровна, она взялась приготовить кутью и нажарить блинов. Поставили четыре прибора, четыре рюмки. У четвёртой тарелки – фотография Михаила Васильевича. Сели за стол, налили водки. Маша никогда не пила водки и только пригубила.
- Выпила бы, Машуля, легче станет, - посоветовала Зинаида Никифоровна. Маша покачала головой.
- Надо было-таки отпеть, - задумалась Ольга Ивановна. – Он в церковь-то ходил?
Маша опять покачала головой.
- Но жил-то всё одно по заповедям, - заметила Зинаида Никифоровна. – Зла никому не делал.
– Зла не делал, - подтвердила Маша. – А вот дело своей жизни не смог довести до конца.
- Это ты про листья? – уточнила Ольга Ивановна.
Маша кивнула.
- И с Графским парком такая беда, - продолжила она. - Просто не знаю, что теперь делать.
- Да, там бульдозеры пригнали, и деревья прямо с корнем, прямо с корнем… - сообщила возмущённо Ольга Ивановна.
- Всё, всё уничтожают, - согласилась Зинаида Никифоровна. – Сначала яблоневый сад, теперь вот парк.
- Ну да жить-то надо, - рассудила, помолчав, Ольга Ивановна. Она ещё раз взяла рюмку и произнесла:
- Царствие тебе небесное, Михаил Васильевич, славный ты был человек, спасибо тебе.
Когда соседки ушли, Маша ещё посидела за столом, поковыряла вилкой недоеденный блин, потом поднялась и стала убирать посуду в мойку. Ей было удивительно, насколько пуста может быть голова. На душе было тяжело, но мыслей не было вовсе. Она не вспоминала дедушку, не размышляла о том, как будет жить дальше… ни одной даже самой крохотной мысли не было. Было только удивление, как это возможно. Из этого состояния Машу вывел неожиданный звонок в дверь.
- Кто бы это мог быть? – это была её первая мысль с того момента, как она вернулась с кладбища.
- Мария Семёновна, это мы, - ответил детский голос.
Маша открыла. За дверью стояла группа её учеников, человек десять-двенадцать. Все молчали, не зная, что говорить.
- Здравствуйте, ребята, - вывела их из ступора Маша. Все стали по очереди говорить «здравствуйте». Потом вперёд вышел Рома Кузнецов:
- Мария Семёновна, мы знаем, что у вас большое горе. Мы вам… как это называется… соболезнуем.
- Спасибо вам, ребята, - ответила Маша и, словно спохватившись, пригласила:
- Что вы стоите на площадке? Проходите, пожалуйста, - и отступила вглубь квартиры, предлагая ученикам войти. Ребята переглянулись и замешкались. Первым вошёл Рома, за ним остальные. Маша не знала, о чём говорить, а мальчики и девочки смущённо переглядывались, догадываясь, что любой разговор может оказаться неуместен. Прошли в комнату, стали тесной группой у двери и снова замолчали.
- Мария Семёновна, наверное, мы напрасно вас побеспокоили сегодня, - нарушила молчание Катя Сергиенко. – Вам ведь надо побыть одной, да?
- Мы пойдём, наверное? – спросила Вика Покровская.
- Нет, нет, не уходите, - попросила Мария Семёновна. – Быть одной мне как раз противопоказано, так что очень хорошо, что вы пришли. Сейчас будем пить чай. Девочки, помогите мне в кухне, пожалуйста. А мальчики пока стол разложат.
Все оживились. Рома с Алёшей Пиленко бросились раздвигать обеденный стол. Девочки побежали ставить чайник, все оказались при деле.
- Если бы вы знали, ребята, как я рада вам, - объявила Мария Семёновна, когда все расселись за столом. Она впервые за несколько дней улыбнулась.
- Мария Семёновна, а когда вы на работу выйдете? – поинтересовался Рома.
- Уже завтра, - сообщила Мария Семёновна. – Ирина Петровна мня на четыре дня отпустила, сегодня как раз четвёртый. А вы уже соскучились по ботанике?
Ребята переглянулись.
- Я ведь всё-таки сделал гербарий, - сообщил Рома. – Поэтому очень жду, когда его можно будет сдать. Знаете, когда все бросились искать золотые листья, я тоже собрал, только я не клад искал, а собирал для гербария. Поэтому я завтра сдам свою работу.
- Ты молодец, Рома, Сделал несмотря ни на что! Знаешь, за твоё упорство я готова особую оценку тебе поставить.
- А выставка будет? – спросил Алёша Пиленко?
- Выставка будет непременно, - кивнула Мария Семёновна.
- Но ведь парка-то уже почти нет, - осторожно сказала Вика.
- Как это нет? – возмутился Рома. – Есть и будет, просто он будет не такой, как был.
- Верно, - согласилась Мария Семёновна. – Но был лесопарк, природная охраняемая зона, которую по закону нельзя было трогать. Это такой островок живой природы в нашем городе, лёгкие нашего района, он обеспечивал нас кислородом. Вы должны понять главное, - объяснила она. – Лесопарк и парк – это очень разные вещи. Лесопарк – это место, где хозяйничает природа, а человек только пользуется тем, что она даёт: свежим воздухом, красотой…
- Грибами и цветами, - подсказал Витя Костиков. – Мы там грибы находили.
- Верно, - улыбнулась Мария Семёновна.
- Ещё там живут белки и ёжики, я сам видел, - обрадовался Саша Петров.
- Видите, сколько хорошего даёт лесопарк, - подытожила Мария Семёновна. – А парк? – спросил Рома.
- А парк, ребята, создаётся людьми искусственно, - продолжила Мария Семёновна. – Парк можно посадить, а можно вырубить часть деревьев в лесу. И то, и другое называется парком. И ещё: парк создаётся именно для развлечения. Там устраивают игровые площадки, фонтаны, открывают кафе и танцевальные веранды. В общем, это не столько для того, чтобы людям хорошо дышалось, сколько для увеселения. И польза весьма сомнительная.
- Разве хорошее настроение – не польза? – спросил Алёша.
- Хорошее настроение – это польза, - согласилась Мария Семёновна. – Но разве для хорошего настроения надо обязательно вырубать деревья? Посадите новые – и через десять лет у вас будет прекрасный парк.
- Десять лет – долго, - подсчитал Рома. – Если вырубить – то парк будет уже сейчас, а не через десять лет.
- Так можно всё вырубить, - возмутилась Катя. – Лучше сажать. Пусть будет через десять лет.
- Проблема в том, что люди, которые принимают решение вырубать или не вырубать, никогда не сажали деревьев, - задумалась Мария Семёновна. – Вырастить дерево – это труд. Труд и время. И все десять лет, пока оно растёт, вы ухаживаете за ним, заботитесь о нём и стараетесь, чтобы ваши труды не пропали.
Дети примолкли. Потом заговорил Алёша:
- Бабушка рассказывала, что тут ещё был огромный яблоневый сад, они его сажали, после войны. Моя прабабушка тогда в школе училась. Я фотографию видел. А потом сад вырубили.
- Я бы хотела посадить сад, - задумчиво промолвила Вика.
- Знаете, что? – оживилась Мария Семёновна. – У меня есть немного денег. Я готова потратить их на саженцы. Каждый из вас посадит дерево возле своего дома. Это будет наш с вами общий сад. Мы будем следить за деревьями, будет ухаживать все годы, пока вы учитесь. К концу школы деревья разовьются и окрепнут.
- Давайте! – обрадовался Алёша. – Я как раз обещал бабушке, что посажу под её окном яблоню. Взамен той, что недавно спилили.
- И таблички сделаем, - придумал Саша. – Напишем: посадил ученик такой-то школы в таком-то году. И фамилию и имя.
- Мне нужно два дерева, - заявил Рома. – Мы ведь скоро переедем в новый дом. Я хочу посадить и там, где я сейчас живу, и там, где буду жить.
- Договорились, - объявила Мария Семёновна. – А теперь, ребята, по домам! Мне нужно тоже к завтрашним урокам подготовиться.
В середине третьего урока Марию Семёновну вызвали к директору. Она в недоумении пожала плечами, дала ученикам задание и пошла выяснять причину, по которой пришлось прервать урок.
- Я не знаю, что там у вас случилось, - сообщила ей Ирина Петровна. – Я сама ошарашена, но вас срочно вызывают в администрацию. Машину прислали! – добавила она полушёпотом.
- Не понимаю, в чём дело, - удивилась Мария Семёновна. – У меня ещё двадцать минут до конца урока, и потом ещё три класса подряд.
- Я найду, кем вас заменить, - успокоила директор. – Поезжайте.
Мария Семёновна пожала плечами и вышла.
Маша не понимала, зачем её сорвали с занятий, почему нельзя было подождать до конца дня. Тем более, что в администрации был неприёмный день, - значит, было что-то очень важное. Она сначала перебирала в голове возможные причины, а потом перестала гадать и просто смотрела в окно. Ехали мимо Графского парка – вдоль деревьев устанавливали кованую ограду, а внутри парка рабочие безжалостно срезали подлесок. Маша отвернулась, чтобы не заплакать. Ей показалось, что парк уже не просил пощады, а смиренно положил голову на плаху и только безмолвно просил, чтобы его не забыли.
- Не забудем, - прошептала Маша.
В администрации секретарша Зоя Ивановна предложила Маше подождать в приёмной: Николай Аскольдович куда-то срочно уехал и велел никуда её не отпускать, пока он не вернётся. Она села в неудобное кожаное кресло и отвернулась к окну. Серые тучи за стеклом сгущались и надвигались угрожающе, словно хотели раздвинуть рамы и ворваться внутрь. Маше стало не по себе, она съёжилась. Мгла набегала и уходила вверх и мимо, но снова и снова пугающе приближалась…
Дверь со стуком распахнулась, и ворвался Николай Аскольдович. Он с порога крикнул:
- Она здесь?
Маша даже вздрогнула.
Николай Аскольдович увидел её и слегка успокоился.
- Здравствуйте вам, - произнёс он и с сарказмом поклонился, снимая пальто.
- И вам здравствуйте, - ответила Маша. – Вы меня сорвали с занятий. Между прочим, сейчас у меня должен быть урок в классе вашего сына, и я не знаю, что они там сейчас делают.
- Ничего, в школе за ними присмотрят, - пообещал Николай Аскольдович и открыл дверь своего кабинета. – Прошу вас, Мария Семёновна, проходите.
Что-то очень недоброе было и в голосе, и в позе начальника, но отступать было некуда, и Маша вошла.
- Ну-с, расскажите мне, Мария Семёновна, про ваши золотоносные деревья, - объявил Николай Аскольдович тему разговора.
- Я вас не понимаю, Николай Аскольдович, - спокойно ответила Маша. – И не понимаю вашего странного тона. Что я сделала не так?
- Не понимаете? – Николай Аскольдович развёл руками. – Она не понимает! Не понимает! Весь район уже третий день стоит на ушах, а она – святая простота! – не понимает.
- Да, не понимаю, - повторила Маша. – В последние дни я занималась похоронами, моего дедушки, Михаила Васильевича, поэтому плохо представляю себе, что происходило вне этого.
- Подумайте только, не представляет! – Николай Аскольдович наклонился к ней угрожающе близко. – А про свой золотой букет тоже ничего не знаете?
- Какой золотой букет? – недоумевала Маша.
- Золотой букет, который вы заложили в ломбард?
Маша успокоилась, поняв претензии Николая Аскольдовича.
- Ах , буке-е-ет… - протянула она.
- Да, букет, - кивнул Николай Аскольдович. – Вспомнили?
- Да, я была в ломбарде. Да, мне дали денег в обмен на букет осенних листьев. А причём тут золото?
- Не прикидывайтесь дурочкой, - жёстко отрезал Николай Аскольдович. – Букет был из чистого золота.
Маша рассмеялась:
- Вы что – поверили, что букет был из чистого золота, как сказал ювелир?
- Я его видел! – объявил Николай Аскольдович. – Я только что оттуда.
- Откуда?
- Из аукционного дома, который выставит его на продажу. Это настоящий шедевр! Стоит сумасшедших денег – вы таких денег просто не видели никогда!
Маша была удивлена. Конечно, деньги в обмен на осенние листья были для неё неожиданностью, но она не раздумывала об этом, просто взяла эти деньги и ушла.
- Вы странные вещи рассказываете, Николай Аскольдович. Я полагала, что ювелир просто пожалел меня и помог. А то, что объявил листья чистым золотом – просто шутка такая, чтобы это не выглядело неуместной щедростью.
- Сколько он вам дал? – спросил Николай Аскольдович.
- Вопрос не очень корректный, - задумалась Маша, – но я вам скажу, - это две моих месячных зарплаты.
- Это смешно! Значит, он и вас обманул. – Николай Аскольдович с разочарованным видом опустился на стул рядом с Машей.
- Послушайте! – обратилась к нему Маша. – Вы что – как Буратино, верите в поле чудес? В дерево, на котором растут золотые листья? Я ожидала, что вы умнее.
- Я их видел! – Николай Аскольдович схватился за голову. – Я понимаю, что прошёл мимо чего-то очень ценного, вернее, что-то очень ценное проплыло мимо меня, - он повернулся к Маше. – А вы, деточка, продешевили и сами не понимаете этого!
- Ничего я не продешевила, - ответила Маша. – Он мне предложил денег, и я согласилась. Мне этого было достаточно на похороны. И ещё осталось. Мы с моими учениками решили, что мы купим на эти деньги саженцы и посадим им по всему району.
- Вы ненормальная, - сделал вывод Николай Аскольдович. – Вы вообще понимаете, что такое деньги? Вам их дают, вам, а вы – деревья сажать! Кому от этого будет хорошо?
- Всем от этого будет хорошо, - уверенно ответила Маша, - даже если никто этого не заметит. Хоть чуть-чуть, но будет лучше, чем было.
- При вашей зарплате вы могли бы найти лучшее применение этим средствам.
- Самое лучшее применение любым средствам – это поделиться ими со своими ближними, - возразила Маша. – Вы что, никогда не испытывали радости от того, что делаете кому-то подарок?
Николай Аскольдович не ответил на её вопрос. Он делал подарки жене и сыну, иногда знакомым и родственникам, когда бывал официальный повод, но это были подарки по обязанности, и он действительно не испытывал никакой радости от этого.
- Всё равно, вам-то что от этого «чуть-чуть»? Не понимаю, не понимаю… - Николай Аскольдович заходил по кабинету. - Я уже несколько дней как больной. И весь район рвётся в парк в поисках золотых листьев. И никакого результата!
- Не весь район, - возразила Маша. – Например, Рома Кузнецов воспользовался этим ажиотажем и собрал листья для гербария. Я ему пятёрку поставила.
- Ромка? – упоминание о сыне заставило Николая Аскольдовича остановиться. Он внимательно посмотрел на Машу. – Послушайте. Перестаньте делать из моего сына ботаника! Он учится в вашем классе не для того, чтобы…
- Это моя обязанность, - прервала его Маша. – Я за это получаю зарплату. И позвольте мне вернуться к моим урокам, - она резко поднялась со стула и вышла, не закрывая за собой двери. В приёмной она повернулась к Зое Ивановне:
- Надеюсь, шофёр на месте, чтобы вернуть меня в школу?
Зоя Ивановна растерянно кивнула и взглянула в сторону кабинета, но Николая Аскольдовича не было видно с её места. Однако тон посетительницы не допускал возражений, и она согласно ответила:
- Сейчас позвоню, чтобы подъехал.
Дверь кабинета оставалась открытой, и спустя полчаса Зоя Ивановна осторожно заглянула. Николай Аскольдович сидел за своим столом, обхватив голову руками.
- Что-нибудь нужно? – осторожно спросила Зоя Ивановна. – Может быть, вам плохо?
Николай Аскольдович поднял голову и непонимающе посмотрел на секретаршу. Потом медленно произнёс:
- Да, мне плохо…
- Я врача вызову, - заботливо отозвалась Зоя Ивановна.
- Какого врача? Вы что? – Николай Аскольдович словно проснулся. – Зачем врача? Всё в порядке, - он встал, схватил с вешалки пальто и быстрыми шагами вышел из кабинета. Зоя Ивановна побежала за ним:
- Машина! Машина-то уехала с Марией Семёновной!
- Плевать, - бросил напоследок Николай Аскольдович, выходя жёсткими шагами из приёмной.
Его обнаружили в Графском парке к вечеру. Он полулежал на земле - рядом со скамейкой – подняться и хотя бы сесть мешала не отступавшая ни на миг давящая боль в груди. Когда приехала скорая, он был в полном сознании, но говорить было трудно – язык плохо ворочался. Его узнали по паспорту и удостоверению, находившимся во внутреннем кармане пиджака, сообщили в администрацию и направили в клинику, соответствующую его статусу.
Срочно вызвали профессора, у которого в этот день был выходной, устроили консилиум, определили обширный инфаркт и положили в реанимацию. Было много суеты, и хотя все старались говорить тихо, общее беспокойство передавалось Николаю Аскольдовичу. Он лежал, закрыв глаза. Свет его раздражал, даже неяркий, и время от времени он погружался в дремоту. Болела грудь, болела шея, тошнота подкатывала к горлу, дышать было трудно, каждое движение вызывало мгновенный острый отзвук в груди, и от этих ощущений хотелось спрятаться в сон. Каждый раз, когда он возвращался к действительности, первым, что он чувствовал, была боль, и чем дольше было бодрствование, тем боль сильнее.
Вошёл врач, присел на стул рядом и тихо произнёс:
- Пришла ваша жена. Настаивает на свидании с вами. Вообще-то вам нужен покой, в реанимацию мы обычно не пускаем. Но для вашей жены мы можем сделать исключение. Если вы сами желаете её видеть.
Николай Аскольдович не понимал, хочет ли он видеть Ларису. Он тихо ответил:
- Да.
Вошла жена. У двери врач остановил её и предупредил:
- Прошу вас, не больше пяти минут. И не говорите ничего, что может побеспокоить.
- Да-да, конечно, - кивнула Лариса, прошла в палату и села на стул рядом с мужем. – Ну ты и заставил нас поволноваться! – обратилась она к Николаю Аскольдовичу. – Зоя Ивановна мне звонит, я ей звоню, ты к телефону не подходишь… Кстати, где твой телефон? Мне сказали, что при тебе его не было.
Врач подошёл к Ларисе , тронул её за плечо и шепнул:
- Пожалуйста, ничего тревожащего.
- Конечно, конечно, я же понимаю, - откликнулась Лариса.
Николай Аскольдович не открывал глаз – ему казалось, что если он откроет их, то боль усилится. Он понимал, что Лариса рядом, он слышал все её слова, но они были ему безразличны, и сама она была в этот момент ему безразлична.
- Ты хоть скажи, как ты себя чувствуешь? – Лариса недоумевала, почему муж никак не реагирует на её речь. Она ждала, что сейчас он обрадуется, бросится ей на шею - а он безучастно лежал и не подавал признаков жизни.
- Плохо, - еле слышно произнёс Николай Аскольдович.
- Послушайте! – повернулась Лариса к врачу. – Ему же плохо! Сделайте что-нибудь, ну укол там какой-нибудь…
- Мы уже сделали всё, что необходимо, - отозвался врач. – Теперь нужен только покой.
Лариса посидела ещё пару минут, погладила мужа по руке:
- Ну ладно, я пойду, - и поцеловала его в губы. Он не ответил на поцелуй, и это Ларисе очень не понравилось.
- Дорогой, чтобы через три недели ты был на ногах! – шуточным тоном объявила она. – Помни, что у нас путёвки в Куршавель! – и ушла.
В коридоре врач остановил её:
- Хочу вас предупредить, что через три недели ваш муж не поедет в Куршавель. Ему нужен покой.
- Вот пусть и отдыхает в Куршавеле, - ответила Лариса. – Там прекрасные условия.
- Вы меня не поняли, - продолжил врач. – Это инфаркт, это очень серьёзно, более серьёзно, чем вы можете предположить.
- Что - и отдохнуть нельзя будет поехать?
- С этим диагнозом не всех довозят до больницы, - объяснил врач. - Вашему мужу повезло: он жив, и мы делаем всё возможное, чтобы его поставить на ноги.
- Ещё бы! Вы за это получаете зарплату, - прокомментировала Лариса. Врач внимательно посмотрел на неё:
- Похоже, мы с вами на разных языках разговариваем. До свидания.
В полудрёме Николай Аскольдович вспоминал, как метался по парку в поисках золота дерева, с которого листья ещё не опали. Ему казалось, что если золотоносное дерево существует, то его найти будет легко: оно не должно облетать. Но на всех деревьях листья были настоящие, природные, без намёка на благородный металл, а на земле их почти не было: во исполнение приказа вся опавшая листва была тщательно собрана и вывезена на сжигание. С тем, что осталось или упало с веток позже, - справились местные жители в поисках сокровищ. Земля печально чернела между стволов и безнадежно остывала. Он помнил, как ему внезапно стало плохо, он стал задыхаться, закружилась голова, он покачнулся и схватился за ствол ближайшего дерева. Постоял так немного. Ему показалось, что приступ прошёл. Он положил руку на грудь и пошёл так к ближайшей скамейке. Почти дошёл, но внезапная боль прорезала всё его тело – показалась ему невыносимой - и он остановился, чтобы очень осторожно сесть. Снова покачнулся и упал мимо сиденья. Потом долго лежал, не в силах пошевелиться, и смотрел на чёрную голую землю. От земли тянуло стужей, и от её вида уже становилось холодно. От этого воспоминания ему опять стало зябко, но сделать усилие, чтобы поправить одеяло и укрыться получше, не было возможности. Он снова выпал в забытье.
Очнувшись, он вспомнил, что приходила Лариса, позвал сестру. Собственный голос показался таким чужим и незнакомым, что стало не по себе.
- Где жена? – спросил он молоденькую сестричку в розовом халатике.
- Ушла уже, - ответила та. – Врач пустил её к вам только на пять минут, вам нужен покой, - и сестра погладила его по волосам.
Николай Аскольдович закрыл глаза.
- Ещё приходил ваш сын, но его не пустили. Пока не пустили.
- Да, - только и смог ответить больной в знак согласия.
Сколько времени лежал в реанимации, он не знал. Ему было это неинтересно. День, вечер, ночь, утро – всё смешалось в бесконечный клубок сна и полудрёмы. Иногда приходила Лариса, рассказывала новости: куда ходила, что купила, напоминала, что у них оплачены путёвки, сетовала на то, что врачи не отпускают его за границу.
- Ну, это мы ещё посмотрим, - резюмировала она. – За границей такая медицина – не чета нашей! Там бы тебя на ноги за три дня поставили!
Николай Аскольдович не спорил с женой, но в Куршавель ехать у него желания не было. Всякие желания исчезли вовсе. Тем более он не вспоминал про службу. Единственная мысль не оставляла его ни на мгновение: будет ли конец этому тягостному состоянию? Он стал понимать тех людей, кто желает смерти. Оказалось, её можно желать.
Постепенно, день за ночью и ночь за днём, тягостное состояние и боль отступали, хотя и медленно. Когда он смог садиться на постели самостоятельно, его перевезли из реанимации в палату. Палата была небольшая, он был в ней один. Кроме его кровати, там стоял диванчик для посетителей, а на стене висел телевизор, отключённый от антенны – врач не рекомендовал его смотреть.
- И что ты тут будешь делать? – удивилась Лариса, придя в палату.
- Мам, - дёрнул её за рукав Рома, которого впервые пустили в больницу, - тут лечиться надо, а не кино смотреть.
- Можно подумать, он тут с утра до вечера лечится.
- Пока не хочется никакого кино, - согласился Николай Аскольдович. – Сплю в основном.
- Значит, в Куршавель всё-таки не поедешь? – уточнила жена.
- Да какой Куршавель, я по палате-то еле передвигаюсь, - заметил муж.
- Мам, я тоже не поеду, - объявил Рома. – Пока папа в больнице, буду к нему каждый день приходить.
- Как это ты не поедешь? Не выдумывай, - рассердилась Лариса. – Путёвки такие дорогие, деньги нам никто не вернёт. Допустим, папину я переоформлю на подругу, а третью куда? И как ты будешь тут один?
- Он не один, он с Дашей, - поддержал сына Николай Аскольдович. – Бери с собой ещё одну подругу.
- Другая подруга деньги не вернёт, - заметила Лариса, - не тот уровень.
- Неважно, сделай ей подарок, - посоветовал муж.
- Странно от тебя такие вещи слышать, - удивилась Лариса. – Кто бы мне такие подарки делал!
Николай Аскольдович промолчал. Ему не хотелось спорить с женой, напоминая о стоимости подарков, которые он преподносил ей. Она никогда его не понимала, но он этого и не искал. Лариса была красивая женщина, с которой не стыдно появиться в обществе, умела подать себя, хотя часто говорила глупости. Впрочем, от красивой женщины никто и не ждал умных речей. Она была вроде дорогого украшения для мужчины. Но теперь это украшение начинало раздражать Николая Аскольдовича, как раздражает драгоценное кольцо на пораненной и опухшей руке.
Он тоже раздражал Ларису. Она привыкла к тому, что муж живёт своей жизнью и регулярно пополняет её банковскую карту. Ничего иного от него не требовалось. Теперь же на больничной кровати лежат совершенно чужой человек, наполненный не понятным для неё страданием, и явно чего-то от неё ждал. Она не понимала, чего он хочет от неё, а он ей не объяснял. От этого его ожидания ей становилось неловко, словно она пришла в класс с невыученным уроком и учительница смотрит на неё укоризненно, хотя и не выговаривает ей. Хотелось просто исчезнуть, испариться, чтобы не было необходимости оправдываться и врать.
Роме было жаль папу. Он никогда не видел своего родителя в таком беспомощном состоянии – Николай Аскольдович всегда излучал уверенность и твёрдость. В любой ситуации он знал, что делать, и жёстко настаивал на том, что его план должен быть реализован. Это и мучило Рому – он был лишён возможности даже высказать свои мысли и желания. Теперь, когда папа тяжело болен, сын почувствовал себя сильным - ведь он мог поддержать его, и эта поддержка была нужна как лекарство, как дополнительный источник энергии, способной поддержать обесточенное страдающее тело.
Договорились, что Лариса отправится в Куршавель с подругами, даже если они не смогут оплатить путёвки. В некотором отношении такая перспектива её вполне устраивала. Рома должен был остаться дома на попечении домработницы. Мальчика радовали предстоящие десять дней самостоятельной жизни – уж Даша-то не станет учить его, как жить. И вообще он знал, что с Дашей договориться проще, чем с родителями.
Сначала Роман помечтал о том, что играть на компьютере можно будет не два часа в день, как ограничил его глава семьи, а целый вечер. Потом он сообразил, что есть множество других, до сих пор недоступных, занятий, например, кружок по биологии, атлетическая секция, а главное – можно было гулять с одноклассниками и даже зайти домой к Саше Петрову, чего делать было строго запрещено. И посещать папу в больнице нужно будет каждый день.
Рома чувствовал, что папа изменился. Он не мог пока определить, как именно, но подозревал, что теперь с ним можно будет о некоторых вещах поговорить более откровенно. Это его радовало. Поэтому и мама, и сын вышли из больницы с ощущением хороших перспектив.
На следующий день в палату вошла Зоя Ивановна с букетом цветов и большим пакетом, пахнущим домашней выпечкой.
- Это вам от администрации, - пояснила она, помещая букет в стеклянную вазу. – А пирожков я вам сама напекла. Я не знаю, с чем вы любите, поэтому тут разные: с мясом – кругленькие, с капустой – треугольные, а вот эти, продолговатые, - с яблоками. Покушайте, у меня хорошие пирожки.
Николай Аскольдович впервые в больнице попробовал улыбнуться:
- Спасибо, Зоя Ивановна. Я не знал, что вы такая кулинарка.
- А ещё вот ваш мобильный, - секретарша положила на тумбочку сотовый телефон Николая Аскольдовича. – Его какой-то человек нашёл в парке, вычислил вас по списку номеров и принёс к нам.
- Удивительно, - восхитился Николай Аскольдович. – Я ведь с ним уже было попрощался. Телефон недешёвый… А глядите-ка – принесли! – Он улыбнулся.
Зоя Ивановна рассказала все новости. Пока начальник болеет, на его место назначен временно исполняющим обязанности его заместитель.
- Уж извините, Николай Аскольдович, он ваш кабинет занял – ведь у ваших замов-то отдельных кабинетов нет.
- Ничего, это правильно, - согласился Николай Аскольдович, - ему же приём вести, совещания, заседания… Справляется?
- Пока справляется, - подтвердила Зоя Ивановна. – Но говорят, что вас могут снять с должности по состоянию здоровья. Начальство, по слухам, вызывало врачей и интересовалось, как скоро вы сможете приступить.
- Зоя Ивановна, - прервал её Николай Аскольдович, - если бы вы знали, насколько мне это всё сейчас неинтересно. Мне так было плохо, что и рассказать невозможно. Сейчас только-только начинаю себя чувствовать человеком. Пусть будет как будет.
Зоя Ивановна вздохнула: только-только привыкла к новому начальнику, - и вот опять руководство меняется. Впрочем, она хорошо знала свою работу и понимала, что приживётся к любому, самому капризному чиновнику.
Николай Аскольдович стал спать меньше. Боль отступила, её место заняло некоторое неудобство от использования собственного тела, которое неясным образом изменилось. Он пристраивался к нему, как привыкают к новой обуви, поначалу незнакомой и тесной, а потом всё более и более своей. Главное, что ему самому не нравилось в его нынешнем положении – это отсутствие желаний. Ему не хотелось смотреть телевизор, его не интересовали новости, ему даже было безразлично, с кем Лариса поедет кататься на лыжах. Всё потеряло смысл. Он просто лежал и наблюдал, как идёт жизнь. Эта жизнь была внешней по отношению к нему, а он чувствовал себя запаянным в невидимую капсулу, из которой вёл свои наблюдения. Иногда ему казалось, что другие его не видят, потому что видимыми были только участники этой внешней жизни, а он пребывал вне её.
Единственным, с кем он общался на равных, была берёза за окном. Ему больше ничего не было видно – только эта берёза да несколько резвых синиц, которые время от времени садились на её ветки. Эту берёзу можно было наблюдать вечно, и каждый день она была другая, новая, словно у неё менялось настроение, и она не стеснялась это показать. Когда он попал в палату, на ветках было ещё довольно жёлтых листьев. Листья нервно трепетали на ветру, когда увидели нового постояльца в больнице, и его присутствие взволновало их. Выглядело это именно так. На следующий день он впервые заметил птиц. Они перелетали с ветки на ветку, пытаясь устроиться понадёжнее, хотя при сильном ветре все ветки раскачивались одинаково сильно. Одна из синиц присела на подоконник с внешней стороны стены и постучала в стекло.
- И тебе привет, - мысленно обратился к ней Николай Аскольдович. Однако птичка не усидела там: подоконник был с наклоном, и уцепиться было не за что.
Он замечал, что листьев становится меньше: они обрывались у него на глазах один за другим, долго кружились перед оконным стеклом. Николай Аскольдович стал присматриваться и удивился тому, что листья были вовсе не жёлтыми, а коричневыми. По крайней мере, он подумал, что если бы был живописцем и задумал изобразить вид из окна палаты - точно выбрал для них один из оттенков коричневого.
Потом пошёл первый снег – даже не снег, а какая-то смесь дождя и мокрых хлопьев. Берёза приняла эту погоду смиренно: она еле заметно шевелилась, и ветки чуть дрожали, когда крупные дождинки задевали их опущенные концы.
- Мёрзнешь, милая? – подумал Николай Аскольдович. И тут же сам удивился не столько своему внутреннему диалогу с деревом, сколько тому, что назвал берёзу этим словом. На следующий день берёза заплакала: с тоненьких кончиков ветвей стекали крупные капли. Он посочувствовал ей и пожалел, что не может подойти и обнять её, прижаться к шершавому белому стволу с чернеющими морщинами. Потом с огорчением подумал, что какой-нибудь начальник может со спокойным сердцем приказать срубить её, и тогда пациентам его палаты не с кем будет разговаривать.
После обеда пришёл Рома и радостно сообщил, что вместе с одноклассниками сажал деревья возле дома. Посадил берёзку, а потом поехал в новый район, куда они должны были вскоре переехать, и посадил в центре двора маленькую ёлочку.
- Представляешь, папа, - восторженно рассказывал он, - её же будет видно из любого конца. Ёлки растут очень быстро, поэтому это будет там самое высокое дерево. Очень красиво, правда? – он достал айфон и показал папе снимок, на котором выкапывал яму, а рядом стоял другой мальчик и держал маленькую ёлочку, которая была чуть меньше его самого.
- Это я, а это Саша Петров, - пояснил Рома. – Знаешь, он очень хороший и очень любит физику. Он мне тако-о-о-ое рассказывал! Как вселенная возникла и всё такое. Я, правда, не всё запомнил, но очень интересно!
- Это ваша учительница ботаники придумала деревья сажать? – спросил Николай Аскольдович.
- Ну да, - смущённо подтвердил Рома. – Ты не будешь сердиться, что я там с лопатой?
- Не буду, - покачал головой Николай Аскольдович. – Я рад, что ты посадил ёлку. Одно из наших окон как раз будет во двор, и мы сможем её видеть.
- Точно! – обрадовался Рома. – Я как раз рассчитывал, чтоб её видеть. Классно, да?
Николай Аскольдович подумал, что это действительно будет классно.
- Передавай привет Марии Семёновне, - попросил он сына. И потом вспомнил, что получилось некрасиво: учительнице привет передал, а про жену не вспомнил. Тут же исправился:
- Мама, кстати, звонила из своего Куршавеля?
- Да, позвонила, сказала, что устроилась, всё хорошо. А потом сказала, что ей некогда, целует, любит и всё такое.
Николай Аскольдович отметил для себя, что Ромкины деревья ему интереснее, чем поездка жены. Это ощущение было неожиданным, но приятным. Он никогда не общался с сыном вот так – выслушивая его рассказ о том, что интересно и важно для самого Ромки. Он всегда говорил о том, чего ждёт от сына и что ему д;лжно делать, чтобы получить родительские похвалу и поощрение. Конечно, сейчас он ослаб и был не в состоянии поучать и требовать послушания, но это и не было нужно. Сын стал взрослеть, у него появились свои интересы, и возникла нужда говорить о своём насущном.
- Может быть, эта нужда была у Ромки и раньше, да я не замечал? – пришло в голову Николаю Аскольдовичу.
- Сынок, тебе нравится ботаника? – поинтересовался он. Рома смущённо кивнул и опустил голову.
- Да, - произнёс он тихо. – Очень интересно.
- Это замечательно, - кивнул Николай Аскольдович. – Я рад.
- Правда, папа? – обрадовался Рома. – Я думал, ты будешь недоволен.
- Нет, не буду, - покачал головой Николай Аскольдович. – Рассказывай.
- Знаешь, о чём я мечтаю? – продолжил сын. – Я хочу на даче построить оранжерею. Я разведу зимний сад, а вы с мамой будете там зимой сидеть и отдыхать. Цветы бы зимой распускались, представляешь?!! Мама просыпается – а ты ей – раз! – вот тебе роза, дорогая жена.
- Хорошая мечта, - кивнул Николай Аскольдович. – Давай сделаем. Весной и начнём.
- Обещаешь, папа?
- Обещаю.
Это «обещаю» прибавило сил Николаю Аскольдовичу. В созерцательном течении его жизни возник некий план, который предстояло осуществить. Сил думать об этом деле пока не было, и он решил, что если дело нужное и правильное, то силы и средства для его осуществления непременно появятся, даже если он не будет прилагать к этому никаких усилий.
Рома некоторое время молчал, и Николаю Аскольдовичу стало очевидно, что сын хочет ещё о чём-то поговорить. Поэтому он сам нарушил паузу:
- Слушаю тебя, сынок.
- Пап… я тут поговорил с врачом…
- Ты? – удивился Николай Аскольдович. – С врачом?
- Ну да, - подтвердил Рома. – А что, разве нельзя? Я видел: все родственники тут разговаривают с врачом, даже в очереди ждут. Я тоже решил. Мама-то уехала…
- И что тебе сказал врач?
- Что тебе пока на работу нельзя, - сообщил сын. – Тебе ещё нужна реабилитация. И лучше всего в санаторий… я забыл, как это называется… в общем, где сердце лечат.
- Кардиологический, - подсказал Николай Аскольдович.
- Ага, кардиологический, - кивнул Рома. - И я подумал: а тебя с работы не выгонят из-за того, что ты так долго болеешь?
- Не знаю, сынок, - Николай Аскольдович задумался. – Если честно, у меня пока и мыслей про работу не было. Наверное, ещё рано. Но ты не переживай, пожалуйста. Если и выгонят – мы с тобой что-нибудь придумаем. Без работы точно не останемся.
- Будем вместе сажать сады, - предложил сын.
- Будем, - согласился Николай Аскольдович. И сам удивился тому, как легко он согласился с этим предложением. Потом, поразмыслив, решил, что будет ещё более удивительно, если так оно и повернётся.
Рома был счастлив. Папа впервые говорил о них «мы с тобой», и это было признаком того, что жизнь меняется к лучшему. К нему пришла мысль, которой он сначала испугался. Возможно, и неплохо, что папа так серьёзно заболел. Потому что в результате этой болезни он изменился.
- Разве болезнь может принести пользу? – возражал он сам себе. И тут же ответ возникал сам собой, словно кто-то невидимый стоял за спиной и подсказывал:
- Может. Именно так люди и меняются.
Рома решил, что папе он не будет говорить об этих мыслях, но надо было непременно с кем-то их обсудить. Он выбрал для этого Марию Семёновну.
Николай Аскольдович почувствовал себя лучше, и врачи позволили ему вставать и даже рекомендовали прогуливаться по больничному коридору. Первым делом он подошёл к окну, чтобы поближе познакомиться с берёзой. Она была покрыта первым пушистым снегом, и только отдельные замешкавшие листочки свисали одинокими штрихами. Берёза, словно желая приветствовать своего друга, покачала кончиками веток, и снег посыпался хлопьями вниз. На берёзе сидели синички. Одна из них, перелетая с места на место, неизменно выбирала самую слабую веточку и раскачивалась на ней. Потом перелетала на другую, которая тоже раскачивалась. Николай Аскольдович подумал, что синичка никак не может найти твёрдую опору, но потом понял, что ей просто нравится качаться.
- Прямо как дети! – тихо сказал он. И решил, что это совсем не плохо.
В дверь постучали.
Посетитель был самый неожиданный – Мария Семёновна. Николай Аскольдович застыл в недоумении и ничего не говорил.
- Здравствуйте, Николай Аскольдович, - после некоторой паузы произнесла посетительница. – Рома рассказал мне, что вы в больнице. Я пришла, потому что чувствую себя … причастной к вашему заболеванию, - она помолчала и потом добавила. – В некотором смысле.
Поскольку Николай Аскольдович молчал, она снова заговорила:
- Ведь вы сюда попали после разговора со мной. Если честно, я не знаю, могла ли я каким-то образом спровоцировать… но всё равно приношу вам свои извинения, если я что-то такое сказала… отчего вы…
- Нет, Мария Семёновна, нет! – воскликнул Николай Аскольдович и подошёл к ней. – Я очень рад, что вы пришли. Спасибо.
Маша выдохнула.
- Хорошо, - сказала она. – Очень хорошо, - повторила она, продолжая стоять у двери. – Николай Аскольдович, можно мне присесть?
- Конечно, садитесь, - он указал ей на диванчик.
Маша села и поправила на плече наброшенный белый халат.
- Хочу вам сказать, что у вас очень хороший сын, - начала она. - Ему очень нравится мой предмет, и я вас прошу, чтобы вы не сильно препятствовали ему. Кто знает…
- Мария Семёновна, - перебил её Николай Аскольдович, - я понял, что ему очень нравится возиться с растениями. Я не буду возражать. Мы с ним уже договорились, что будем сажать сады. Или парки.
Изумление Маши было написано у неё на лице.
- Именно! – продолжал Николай Аскольдович. – Сегодня мы обсуждали, чем мы будем заниматься, если меня снимут с должности, и Роман предложил сажать сады. Я согласился. И ещё вот что. Уж если кто перед кем должен извиняться, так это я. Потому что я точно причастен к смерти Михаила Васильевича. Мне очень жаль, правда. Простите меня, Мария Семёновна, - Николай Аскольдович приложил руку к груди и почувствовал, как остро отозвалось раненое сердце. Он сел на кровать.
Маша вытерла пальцем слезу и посмотрела вверх, моргая, чтобы удержать в глазах остальные.
- Да, - тихо сказала она. – Я прощаю вас. К тому же вы сделали для дедушки очень важную вещь. Вы ему напомнили про Бога.
- Я? – удивился Николай Аскольдович.
- Конечно, вы это произнесли между делом, - продолжила Маша. – Но кто знает, может, это было чрезвычайно важно. Если поразмыслить, то всё происходит так, как должно быть. Вы так не думаете?
- Может быть, - согласился Николай Аскольдович. – Мне тоже это приходило в голову..
- А это золото… эти листья… мне иногда кажется, что это было что-то вроде… чуда, - она пожала плечами. – Случается же иногда такое!
Николай Аскольдович кивнул.
Они простились почти тепло, хотя было заметно, что Маша еле сдерживает слёзы. Зато сам Николай Аскольдович испытывал заметное облегчение. Прошлое закрывало дела, подводило итоги, словно подготавливая его к чему-то новому
Прилетела Лариса, весьма удовлетворённая поездкой. Выяснив, что мужу положен санаторий, она тут же предложила отправить его в Германию или Израиль. Николай Аскольдович отказался, объявил, что хочет на дачу.
- Ты с ума сошёл! Что там делать, на этой даче? Там нет квалифицированных врачей, тебе же на осмотр каждую неделю! – возмущалась Лариса.
Но главное - она планировала провести Новый год в Праге. Праздник неминуемо приближался, хотя Николай Аскольдович совершенно забыл о нём. Перспектива пить шампанское на даче в кругу семьи Ларису мало устраивала. Узнав об этом, муж отпустил её в очередной тур с подругами. Роман настоял на том, что останется с папой.
К вечеру позвонил Большой чин, поинтересовался самочувствием.
- Хочу предупредить, - сообщил он. – Нам придётся тебя снять с должности. По состоянию здоровья. Нервничать тебе нельзя, а без нервов в нашей работе никак. Думаю, ты понимаешь…
Николай Аскольдович понимал. К тому же он ещё не чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы даже думать о службе.
- Вот и лечись пока, - продолжил начальник. – И не переживай, мы тебя без дела не оставим. Мы же не бросаем своих, - он натужно засмеялся. - Так-то вот.
- Хорошо, благодарю, - сдержанно отреагировал Николай Аскольдович.
- Если что – звони, - бросил на прощание Большой чин.
У Николая Аскольдовича не было никакого желания думать о будущем. Его мысли не шли дальше поездки на дачу. Более всего ему хотелось, чтобы его оставили наедине с его мыслями и чувствами, в которых он пока не мог до конца разобраться.
Из больницы Лариса решила сразу отвезти его на дачу, как он и просил. Ехать в санаторий не хотелось. Больничная обстановка с бесконечные процедурами и, главное, постоянное обсуждение пациентами своих болезней утомили его, хотелось домашней обстановки. Выйдя из дверей клиники, он оглянулся и увидел свою берёзу. Она там была одна такая. Николай Аскольдович подошёл к ней, погладил рукой шершавый ствол и тихо сказал:
- Спасибо тебе.
- Что это ты - с деревьями теперь разговариваешь? – спросила Лариса и убрала с переднего сиденья сумочку из крокодиловой кожи.
Николай Аскольдович подумал, что эта берёза была больше месяца его самой лучшей собеседницей, но жене ничего не сказал.
На дачу приехали под вечер, когда уже стемнело. Николай Аскольдович, несмотря на холод, решил погулять по своему участку. Ходить было больно. Удивительно, что боль теперь сосредоточилась не в груди, а в ногах. Он попробовал сойти с дорожки, выложенной тротуарной плиткой, и пройтись по земле. Земля, покрытая слоем упавших листьев, припорошенных снежком, приятно пружинила под ногами. Николаю Аскольдовичу это понравилось, он долго переступал с ноги на ногу и с удовольствием прислушивался к своим ощущениям.
Пришёл Сева, работник из местных, следивший за участком, извинялся за то, что не успел убрать листья:
- Не предупредили меня, что сегодня прибудете, завтра с утра пораньше уберу непременно.
- Не надо убирать листья, пусть будут, - ответил Николай Аскольдович. И подумал, что хорошо бы убрать плитку и сделать грунтовые дорожки.
Он прошёлся вокруг дома, пока Лариса разбирала сумки. Хотелось дышать полной грудью, но пока было страшновато. Он вошёл в беседку, смахнул листья со скамейки и присел. Было тихо. Где-то у соседей залаяла собака, и в другом конце посёлка ей ответила другая. Потом опять всё стихло. Николай Аскольдович подумал, что вот так сидеть и слушать тишину можно вечно. Он сидел, пока не стало совсем холодно, потом поднялся, поводил ногой по сухой листве, послушал её шелест, вздохнул и пошёл к дому.
На крыльце он обернулся и осторожно, прислушиваясь к своему телу, исполнил своё давнее желание: вдохнуть побольше воздуху и потянуться, раскидав руки в стороны.
Получилось.
Почувствовал, что всё хорошо.
После этого он вошёл в дом.
Лариса уехала в Прагу ещё до европейского рождества - очень хотела попасть на распродажи. Чмокнула мужа в щёчку, потрепала сына по голове и укатила в аэропорт. У Ромы начались каникулы, и он отправился к папе на дачу. С ним поехала и домработница Даша – обеспечивать семейный быт и уют.
Накануне Нового года Николай Аскольдович сказал Даше, что она может уехать домой на праздник, но та отказалась наотрез:
- Как же я вас оставлю? Кто вам подаст-уберёт? Кто стол вам накроет? Два мужчины: один не очень здоровый, другой не очень взрослый…нет, не уеду я. Единственное, о чём попрошу, - позвольте моему мужу прийти, он со мной в кухне посидит, вам не будет мешать.
- Вот и собирается компания на Новый год! – обрадовался Николай Аскольдович. - Даша, непременно пусть ваш муж приезжает! Посидим все вместе за столом, как нормальные люди.
Он был готов упрашивать Дашу, но она легко согласилась. Спросила, что приготовить на ужин.
- Не придумывайте ничего сложного, пожалуйста, - попросил Николай Аскольдович. – Тем более, что у меня сейчас диета, мне ничего такого нельзя. Сделайте винегретик, холодец, пирог – помню, вы с капустой пекли, мне очень понравился. А Роману сладкое что-нибудь, он любит.
Новый год удался. Даша накрыла в гостиной, украсила с Ромой ёлку. Приехал Саша, Дашин муж, привёз гитару.
- Раз праздник, то должна быть музыка, - объявил он.
Сели в гостиной. Поговорили о том о сём. Потом Саша спросил, какие песни предпочитает Николай Аскольдович. Выяснилось, что он знает почти все песни на свете. Спели вместе «В лесу родилась ёлочка», потом старые песни, которые были известным всем, потом Даша спела две украинские песни – оказалось, у неё чудесный голос. Неожиданно для всех Ромка попросил спеть песню из репертуара Юрия Антонова, популярного лет тридцать назад.
К двенадцати Даша позвала к столу. Включили телевизор, послушали президента, открыли шампанское. Николай Аскольдович пригубил бокал, а Ромке сделал пару глотков и поморщился.
- Кисло! – оценил он, зажмурившись.
Пирог был великолепен. Николай Аскольдович радовался всему: вкусной еде, простоте общения, негромкому звучанию гитары, тихому падению снега за окном. Всё было хорошо, всё грело душу, и почему он раньше не замечал ничего из этого?
После ужина вышли во двор.
Погода была самая новогодняя: снежок падал крупными хлопьями и ложился пышным слоем по земле, всё украшая белым покрывалом. Стало светло и почему-то очень тихо. Потом где-то раздался хлопок, и в небо взлетела ракета, рассыпался звёздами фейерверк. В дальнем конце посёлка дружно закричали: «Ура-а-а-а!»
Рома и Саша стали кидать друг в друга снежками. Николай Аскольдович радовался, наблюдая за ними, но сам он поостерёгся слишком живой игры и вышел за калитку. За ним вышла Даша. Они переглянулись и улыбнулись друг другу.
- С Новым годом, Дашенька! – поздравил Николай Аскольдович.
- С новым счастьем!- ответила Даша.
Они пошли прогуляться по посёлку. Снегопад прекратился, и небо искрилось далёкими звёздами. Николай Аскольдович остановился, поднял глаза и понял, что небо дышит. Оно было живое.
- Иначе и быть не может, – пришло в голову Николаю Аскольдовичу.
Он перевёл взгляд на улицу и подумал, с что Ромкину идею с садом можно осуществить на даче: посадить прямо на улице возле забора кусты сирени. И отчего люди так любят глухие заборы, когда кусты и деревья гораздо лучше? Он поделился своей мыслью с Дашей.
- Точно! – поддержала Даша. – Можно и снаружи, и со стороны двора. Я вообще бы сделала не глухой забор, а сетку, да пустила бы по ней виноград.
- Тоже хорошая мысль, - согласился Николай Аскольдович. – Много чего придётся поменять.
Они немного прошлись по улице, оставляя следы на мягком снежном ковре. Помолчали. Потом Даша спохватилась:
- Наверное, вам надо Ларисе Сергеевне позвонить, поздравить её. У вас мобильник с собой?
Мобильник был дома. Даша рассмеялась, покачала головой:
- Не похоже на вас!
- Сам себе удивляюсь, - пожал плечами Николай Аскольдович. Они повернули к дому.
Во дворе Рома и Саша скатывали снежные шары для снежной крепости. Оба – в снегу, раскрасневшиеся и весёлые.
Николай Аскольдович прошёл в дома, взял мобильник и стал набирать телефон Ларисы. Номер был недоступен.
- Удивительно, она не в сети, - пожаловался Николай Аскольдович, когда Даша вошла в дом – принесла Ромкины варежки положить на батарею.
- Возможно, сеть перегружена, ведь все сейчас звонят друг другу, - предположила Даша.
Николай Аскольдович ещё пару раз набрал номер жены, потом написал ей поздравительное сообщение. Потом захотел снять во дворе видео с Ромкой, воздвигающим снежную крепость, чтобы Лариса порадовалась за них. Но вовремя остановился. Решил, что вряд ли жене понравится, что они встречают Новый год в обществе домработницы и её мужа. В этот момент распахнулась дверь, и в прихожую ворвался разрумянившийся Рома, весь в снегу.
- Пап! Сними видео, как мы крепость лепим! – крикнул он с порога. – Для мамы!
- Ты уверен, что мама порадуется? – спросил Николай Аскольдович. – Лично я бы не хотел её огорчать.
- Это ж веселее, чем всю ночь пить пиво в баре, - решил сын. – Может быть, ей понравится, и она на следующий Новый год поедет на дачу с нами?
Сняли ролик, отправили Ларисе. Крепость получилась что надо – за снежной стеной можно было спрятаться, правда, согнувшись. Зато за башенкой можно было встать во весь рост и кидать снежки оттуда. Потом все попозировали с новым сооружением и отправились домой пить чай с тортом.
Утром, проснувшись, Рома сообщил, что такого весёлого Нового года у него не было никогда.
- Мне тоже понравилось, - согласился Николай Аскольдович.
Время остановилось. Он не считал дней, не смотрел на календарь и на часы. Когда нужно на приём к врачу, напоминала Даша. Но однажды он сам почувствовал, что и тело, и душа хотят деятельности. Значит, пришла пора договариваться насчёт работы. Врачи подтвердили, что Николай Аскольдович может трудиться.
За его состоянием здоровья пристально следил не только он сам, но и начальство. Не успел он доехать от поликлиники до дому, как ему позвонили и пригласили к Большому чину на беседу.
Николай Аскольдович понимал, что будут предлагать новую должность, и это его беспокоило. Раньше он с радостью ухватился бы за любое дело, поскольку умел работать, чувствовал, в каком направлении действовать, и всегда получал поддержку начальства. Теперь что-то переменилось, и не хотелось соглашаться со всем, что предлагают.
- Старым становлюсь, - подумал про себя Николай Аскольдович, - разборчивым. – Потом решил, что так и надо жить. Жаль, что раньше жил иначе. Он отправился на встречу, понимая, что не на всякую должность согласится.
- Если что – сошлюсь на нездоровье, - решил он.
Однако руководство уже всё продумало.
- Нервничать тебе не рекомендуется, поэтому мы тебе подобрали службу поспокойнее. У нас тут новый микрорайон выделили в отдельную административную единицу, пойдёшь руководить? Населения там пока мало, претензий, соответственно, ещё не наработали. Пока окрепнешь – район и прирастёт. Там пока пустыри в основном, но перспектива есть, - начальник развернул на столе карту. - Конечно, возможности пока не те… но тебе ведь сейчас не о возможностях думать надо, а о здоровье. К тому же ты с этими листьями такого шуму наделал… не ожидали, если честно.
Николай Аскольдович не стал отвечать на последнюю реплику.
- Генплан уже есть? – он наклонился к карте.
- Пока нет. Застроен сейчас один микрорайон, другие только в проекте. А вот здесь, - начальник обвёл участок карты пальцем, - проблемная зона. Несколько гектаров в частной собственности. Дед упёртый, сидит на этой земле и не пускает застройщиков. Говорит, пока я жив, земля сельхозназначения, и менять не позволю. Держит двух коров и пасёт их на своих гектарах Впрочем, дед уже в возрасте, будем договариваться с наследниками… Такой вот район, в общем и целом. Поработаем?
Николай Аскольдович кивнул.
- Тогда подбирай себе команду, а приказ мы уже подготовили.
Вечером позвонила Зоя Ивановна:
- Николай Аскольдович, говорят, вас назначают на ***ский район. Правда? Возьмите меня к себе, а то сил нет.
- А что не так, Зоя Ивановна? – удивился Николай Аскольдович.
- Да меня постепенно задвигают, - Зоя Ивановна чуть не плакала. – Ваш зам взял себе ещё одну секретаршу кофе подавать, Жиленко из канцелярии – помните? Длинноногая такая, всегда в коротких юбках ходила. Не помните? Ну да ладно… В общем, оклад ей сделали, как мне. А она только кофе ему носит да в пасьянсы играет. А работу мне сразу увеличили, потому что всю её канцелярию мне приходится делать. А мне скоро на пенсию, я так что приходится молчать. Возьмите к себе, я ж ваш человек! Честное слово, не подведу.
- Вот и команда уже начала собираться, - подумал Николай Аскольдович и достал блокнот, чтобы записать возможных кандидатов.
Список получался небольшой, но все люди были надёжные. Во всяком случае, он так считал. В конце он записал фамилию учительницы своего сына. Подумал и поставил большой знак вопроса. Потом зачеркнул его и взял в руки мобильник. Потом снова отложил и поставил рядом с её фамилией три вопросительных знака.
Встал, походил по кабинету и решил, что к Марии Семёновне надо съездить лично.
Он приехал к концу пятого урока. Звонка ещё не было, в школе было тихо. По коридору шла директор Ирина Петровна. Увидев Николая Аскольдовича, она бросилась к нему и пригласила к свой кабинет:
- Угощу вас чаем, побеседуем.
Николай Аскольдович отказался:
- Я тут по очень личному вопросу. Хочу поговорить с классным руководителем моего сына. Про его учёбу и другие дела.
Ирина Петровна взялась проводить его до кабинета биологии. В школьном фойе по стенам были развешаны под стеклом листы гербария и висел большой плакат, нарисованный школьниками: «Графский парк – природный памятник нашего района». Николай Аскольдович покраснел.
- Вот работа Ромы, - показала Ирина Петровна. – Он у нас молодец. А на втором этаже фотовыставка «Превратим наш район в цветущий сал». Это Мария Семёновна придумала, чтобы каждый посадил дерево возле своего дома. Представляете, саженцы закупила на свои деньги!
- Надеюсь, вы ей компенсировали? – поинтересовался Николай Аскольдович.
- Мы были бы рады, - замешкалась Ирина Петровна. – Но вы-то теперь не работаете с нами, у кого ж финансирование просить?
И поспешила в свой кабинет, вспомнив про дела.
Прозвонил звонок, дети выбежали из классов. Одним из первых выскочил Рома и удивился, увидев папу.
- Классно, что ты здесь, пап! – обрадовался сын. -Ты за мной или к Марии Семёновне?
- И за тобой, и к Марии Семёновне. У меня для тебя хорошая новость, - сообщил Николай Аскольдович. – Похоже, мы с тобой будем парк сажать. Подожди меня, мне с Марией Семёновной поговорить надо.
В дверях появился Мария Семёновна с книгами в руках. Увидев Николая Аскольдовича, она остановилась и вернулась в класс.
- Если вы ко мне, то нам лучше поговорить тут, - сказала она. – Вы по поводу Ромы?
- Я по поводу вас, Мария Семёновна, - уточнил Николай Аскольдович, закрывая за собой дверь. Он оглядел класс и спросил:
- А где сидит Рома?
- Вот здесь, на первой парте. Он очень старается.
- Сюда и сяду. – Николай Аскольдович пододвинул стул и занял место своего сына.
Мария Семёновна села за свой стол напротив.
– Видите ли, я получил новое назначение в ***ский район, - начал Николай Аскольдович.
- Поздравляю вас, - эти слова прозвучали довольно сухо.
- Я хотел бы вас видеть руководителем отдела природопользования, Мария Семёновна, - Маша удивлённо распахнула глаза. Николай Аскольдович продолжил:
- Оклад там хороший, квартиру со временем выбьем… и вообще – кому, как не вам? Вы же биолог, эколог и вообще вы это дело очень любите.
Маша молчала.
- Вы столько сил тратите на защиту и охрану природы, я же вижу, - Николай Аскольдович подбирал новые аргументы, - там это можно делать в разы эффективнее. Там большая территория, и, если честно, я бы хотел там заложить парк. Вам это должно быть интересно. Везде стройка, стройка, а я буду добиваться финансирования парка.
Маша подошла к окну. Она размышляла. Николай Аскольдович тоже остановил свою речь, чувствуя, что дальнейшие слова будут лишними.
- Николай Аскольдович, - произнесла она размеренно, и на этот раз её голос стал очень нежным. – Это, должно быть, очень хорошее предложение. Но я хочу защищать и сохранять природу там, где я умею это делать. То есть в школе. Кажется, у меня неплохо получается. Буду сеять разумное, доброе, вечное, учить детей любить природу. Ведь все наши действия будут бесполезны, если им, - она кивнула головой на дверь, за которой шумела перемена, – это будет не нужно. Я буду счастлива, если вы действительно заложите парк в новом районе. Я даже готова поучаствовать и привести своих ребят в помощь. Им понравилось сажать деревья. Если у меня будет возможность помочь, я с радостью… И знаете… у меня есть люди, которых я могла бы рекомендовать вам… - она взяла в руки мобильник… можно, я пришлю вам контакты? Если вы заинтересованы…
Она что-то говорила ещё долго… Николай Аскольдович поймал себя на том, что уже не вслушивается в слова, но ему просто приятно слышать голос Марии Семёновны. Он сидел за первой партой и улыбался. Он чувствовал себя школьником, пришедшим на свой первый урок. В первом классе он так же сидел за первой партой, а его учительница что-то рассказывала. Он не очень слушал её, потому что ему просто нравилось сидеть в этом классе, держа руки сложенными на парте, смотреть на умную молодую женщину, которая должна научить его чему-то очень хорошему. Впереди была новая жизнь, и он знал, что она непременно будет прекрасной.