ВОСПОМИНАНИЯ МИХАИЛА ВЕРБИЦКОГО
Осень 1956
Теперь на занятиях по гистологии, биологии и физиологии, а также на всех лекциях мы сидели с Лидой рядом. Вечерами, после окончания занятий, вместе занимались в музее, анатомичке, на кафедре гистологии, вместе ходили в студенческую столовую, чаще всего в Университетскую. Пока еще мы большей частью занимались на Моховой, лишь на биохимию, да на физкультуру приходилось ездить на площадь Восстания (Садовое кольцо) и на Пироговку (в физкультурный храм).
Вечерами вместе шли в метро на станцию площадь Свердлова (теперь «Театральная»): Лида едет в сторону «Динамо», а я до «Павелецкой». От метро еду на 35 трамвае домой. Иногда делаю пересадку на метро до «Таганской», а оттуда на троллейбусе 27 или автобусе 24 до Остаповского шоссе.
Иногда всей группой ходили в кино. Я говорю группой, имею в виду складывающуюся студенческую компанию: Сережа Дратвин, Юрка Глейзер, Володя Ланщаков, Ленька Гудовский, Коля Чебышев, Люся Сапожкова, Светлана Сальникова, Лида и я. В таком составе мы смотрели в «Метрополе» Диснеевский мультфильм «Белоснежка и семь гномов» и там же смотрели «Разные судьбы» и французский фильм «Фанфан-Тюльпан» с Жераром Филиппом. Этот актер надолго станет символом героя-любовника. С его же участием в Парке Культуры смотрели «Пармскую обитель» - фильм, произведший на меня тогда сильное впечатление.
Возрастной фактор, наверное, играет в восприятии литературных и художетсвенных произведений вообще огромную роль. Спустя годы повторный просмотр этого фильма ( как, впрочем, и многих других) уже не вызвал во мне столько эмоций.
По субботам, вечерами гуляли вместе по скверикам Ленинградского шоссе, около стадиона Юных Пионеров и Фабрики-кухни, иногда вместе ходили в кино. В кинотеатре «Москва» шел фильм «Матадор». Мы сидели с Лидой на балконе и, переживая перипетии борьбы известных тореадоров с быками, быть может, впервые держали друг друга за руки. Посещали кинотеатр «Динамо», располагавшийся под трибуной стадиона «Динамо», или клуб 2-го часового завода. Здания этого давно уже нет, а ведь там мы посмотрели много хороших фильмов, и даже с Андрюшей, то есть, уже в начале 60-х годов, ходили в этот клуб на фильм «Джунгли», который я впервые увидел в 1945 году в «Метрополе».
Во время наших прогулок мы часто останавливались в немноголюдных местах и нежно целовали друг друга. Уже поздно вечером я провожал Лиду домой и возвращался на Остаповское шоссе. Так прошла осень 1956 года. Наша взаимная симпатия и начавшийся студенческий роман не были тайной для нашего окружения, я имею в виде студенческую группу. Но первым, кто сказал мне: «А я знаю, с кем ты обнимаешься!» был Володя Ланщаков. От его внимания не ускользнуло наличие на моем «твидовом» пиджаке маленьких красных пушинок с вязанной пуховой кофточки, которую носила Лида. Но сказано это было не с ехидством, а с очевидной симпатией. К тому времени у нас сложились с ним по-настоящему дружеские отношения.
Осенью 1956 года я впервые побывал у Лиды дома. Она пригласила к себе ребят и девочек из нашей группы. Была примерно та же компания, с которой мы отмечали на даче в Валентиновке первомай. Кроме нас были еще и Лидины подруги Надя и Лариса и Лидина сестра Юля. Мы послушали музыку, немного потанцевали. Родителей Лидиных дома не было. Они отдыхали, совершая круиз вокруг Европы.
Дома были лишь бабушка Анна Иосифовна и дедушка Сергей Григорьевич. Было им в ту пору уже много лет (дедушке 86, а бабушке 76). Но были они еще достаточно бодрыми. Дедушка с совершенно седыми волосами и бородкой был очень симпатичным.
Первая близость
Бывал ли я после этого у Лиды дома, не помню. Вероятно, все же бывал, так как с Варварой Сергеевной, лидиной мамой, был уже хорошо знаком (а быть может это наше знакомство произошло еще в летний период на даче в Валентиновке). Тем не менее, когда Лида пригласила меня встречать Новый год (1957) у себя дома, родители ее не возражали, хотя сами уходили на встречу Нового года в Кремль.
Я приехал на Беговую часам к десяти вечера. Лидины родители заканчивали сборы на кремлевский прием, Юля уходила встречать Новый год к Ларисе Гордон в соседний двор. Мы остались вчетвером: Лидины бабушка и дедушка, Лида и я. Посидели немного вместе за столом, проводили старый год, и бабушка с дедушкой ушли спать.
Мы остались вдвоем. Встретили впервые вместе новый год – год 1957-й. Придвинули стулья и сели рядом смотреть телевизор. Шла новогодняя развлекательная программа. Мы сидели обнявшись, тесно прижавшись друг к другу. Я нежно целовал Лиду в щечку, шейку, губы.. Она отвечала на мои ласки по девичьи очень стыдливо. Ее излишняя скромность и моя нежность все же не мешали разгораться настоящей страсти. Мои ласки становились все настойчивее. Рука моя уже ласкала ее грудь, постепенно опускаясь все ниже. Вот уже я ласкаю ее колени и бедра...
Лида в этот вечер была одета в серую в клетку светлую широкую юбку, белую шелковую блузку. Ни блузка, ни юбка не создавали неудобства для наших ласк. Я впервые в этот вечер гладил ее обнаженные бедра. Рука моя все ближе продвигалась к заветной зоне. Лида пыталась отстранить ее, но следовали поцелуи в щечку, в губы, отвлекавшие ее на время. Потом я притянул ее к себе, мы встали и какое-то время стояли обнявшись, лаская друг друга. Затем я потихоньку стал передвигаться вместе с Лидой в сторону двери, ведущей в кабинет-спальню ее родителей.
Слева в дальнем конце этой комнаты стояла широкая тахта, на которой спали Лидины родители. Именно туда, постоянно целуя, перемещал я Лиду. Вот мы и у заветного ложа. Мне пришлось проявить настойчивость и даже немного применить силу, чтобы уложить Лиду на тахту. Руки мои ласкали ее грудь и внутреннюю поверхность бедер, пробираясь все ближе к самому интимному участку тела.
Вот уже моя рука забралась в ее трусики и я впервые почувствовал под своей ладонью шелковистое оволосение ее лобка. Теперь меня уже невозможно было остановить. Возбуждение мое нарастало. Но неопытность моя сыграла свою роль. И хотя мы и приближались к нашему первому половому акту, были к нему совершенно не подготовлены.
Я сумел все-таки стянуть в буквальном смысле с Лиды трусики. Она осталась лежать на тахте, вероятно, не ожидав такого натиска (или просто боялась отказать мне в моем настойчивом желании). Далее все шло уже как в дурном сне. Я расстегнул ширинку своих брюк и, не сняв брюк, вытащил свой член. Затем лег на Лиду так, что лишь одна моя правая нога оказалась между ее ног. Я попытался найти влагалище, чтобы ввести в него свой пенис. Удалось ли мне это – не знаю. Скорее всего наше первое половое сношение окончилось как петтинг.
Эякуляция произошла очень быстро. Но мы еще какое-то время продолжали лежать, не понимая, что же все таки произошло между нами. Я целовал ее лицо, шею, она отвечала мне нежными поцелуями. Потом мы встали, привели себя в порядок. Поправили постель и вновь перешли в гостиную, сели в кресло, стоявшее у стола справа от двери.
Я взял томик И. Бунина и стал читать вслух стихотворение, написанное писателем в ранний период его творчества. Я уже не помню названия этого стихотворения, но эпиграфом к нему служила строка: «Неверную меняй на рис», а начиналось это стихотворение словами:
«Раз, узнав о моей измене,
мой Али - он был Азис,
Божий праведник в Тюрени,
Променял меня на рис…».
Потом я читал еще какие-то стихи из этого же сборника. Мы сидели вдвоем, прижавшись друг к другу. Очень хотелось спать, но транспорт еще не ходил. Кажется, уже вернулась Юля и легла спать. Наконец пошли трамваи. Мы нежно попрощались. Я боялся, что Лида обиделась на меня, но, к счастью, этого не произошло. И я с чувством гордости (хотя гордиться-то было нечем), что стал, наконец, мужчиной, отправился домой.
На Остаповском шоссе родители отмечали Новый год в компании с Ароном и Фирой Толчинскими, дядей Петей и тетей Ривой. С ними был также, по-моему, дядя Сеня (Шимон), Наточкин папа. Сама же Наточка в это время была на Шпицбергене, где она работала в поселке Пирамида по контракту (Шпицберген - Норвежский остров, где у СССР имелись концессии: там были шахты, где добывали уголь для судов Северного флота).
Толя встречал Новый год в молодежной компании и утром его еще не было.
Когда я садился за стол, то увидел, что брюки мои в районе ширинки белого цвета (а костюм у меня в тот вечер был коричневый). Не знаю обратили ли на это внимание родители и гости. Скорее всего нет, так как никто не посоветовал мне, как в старом анекдоте, «снимать штаны, когда кушаешь мороженое». Я быстро пошел на кухню и под умывальником попытался смыть следы своего «возмужания». Но до конца это сделать не удалось. Я выпил с родителями и гостями немного вина за Новый 1957 год, съел кусочек торта и отправился спать. Завтра предстояло начинать готовиться к первым в моей жизни государственным экзаменам.
От судьбы не укрыться
В эту зимнюю сессию нам предстоит сдать два госэкзамена: по анатомии человека и гистологии. Мы договорились встретиться с Лидой на Моховой и готовиться к экзаменам вместе. Это тоже происходило впервые в нашей жизни.
На следующий день мы встретились с Лидой на Моховой в Институте и начали готовиться к экзаменам по анатомии. Это наш первый госэкзамен. Мы должны повторить весь пройденный за три семестра материал, то есть: кости, соединение костей, мышцы, сосуды, нервы, строение внутренних органов, мозга и органов чувств. Занимаемся и в музеях, и в анатомичке. Времени у нас достаточно, так что должны успеть все основательно повторить.
В музее мы сидим рядом и очень хочется обнять и поцеловать Лиду, но вокруг тоже сидят «зубрилы» и поэтому сделать желаемое действительным не решаюсь. Лишь порой разрешаю себе напомнить о нашей близости взглядом и нежным прикосновением к ее руке. Занимаемся много, в перерыве идем в Университетскую столовую пообедать. После обеда вновь занимаемся, но теперь уже в анатомичке, получив предварительно препараты. Вечером я провожаю Лиду до метро и мы расстаемся, чтобы завтра вновь готовиться вместе к экзамену.
Время летит быстро и вот уже первый госэкзамен. Сдали мы его успешно. Я получил «отлично», Лида «хорошо». После экзамена ходили в кино, вечером гуляли в районе метро «Динамо». Снова объятия, поцелуи.
Следующий госэкзамен – гистология. Мы готовимся в Институте, занимаемся на кафедре, просматривая препараты.
Во время подготовки к этому экзамену между нами произошла из-за какой-то ерунды первая в нашей жизни размолвка. Я уже не помню из-за чего мы повздорили, а я, наверное, забыл, что имею дело с любимой девушкой, а не просто с близким другом. И поэтому, не долго думая, назвал ее дурой, не вкладывая в это слово его истинного смысла. Лида обиделась и мы расстались.
В течение оставшихся дней готовились мы к экзамену порознь, не разговаривали друг с другом. Я очень переживал нашу размолвку. Переживания мои усилились, поскольку я видел, что и Лида очень переживает. Но глупая моя гордость мешала мне первому сделать шаг к примирению. Она же из-за своей девичьей застенчивости тоже боялась объясниться со мной.
Экзамен по гистологии мы сдали хорошо. Я вновь получил «отлично», а с этим и повышенную стипендию.
После экзамена мы так и не подошли друг к другу. Чувство удовлетворения от хорошо сданной сессии перемешивалось во мне с чувством досады и печали из-за нашей размолвки. По пути домой я, кажется, сходил в кино. Что смотрел не помню.
Покидая Институт, мы договорились с Юркой Глейзером, что я ему через пару дней позвоню и мы куда-нибудь сходим. Эти несколько дней я жил как во сне. Отдыхал дома, куда-то ходил, но сделать первым шаг к примирению с Лидой я так и не решился.
Судьба, очевидно, связала меня все-таки с Лидой всерьез и надолго. Иначе как не «рукой судьбы» назвать то, что произошло со мной, я не могу. Чтобы позвонить Юрке Глейзеру, я пошел на Крестьянскую заставу, так как телефон-автомат на Остаповском шоссе не работал. Опустив 15-копеечную монету, я стал набирать номер его телефона. Трубку подняли и мне ответил женский голос. Я попросил позвать к телефону Юру. Меня переспросили-«Юлю?». И тут я узнал голос Лиды. Совершенно случайно (но скорее всего не случайно, теперь-то я точно знаю, что судьба водила моей рукой) я набрал номер телефона Лиды - Д-0-08-16.
Вообще-то тогда я знал всего три телефонных номера: папин рабочий - Ж-2-69-63, Лидин и Юрки Глейзера (сейчас я его уже не помню). Весь наш разговор я уже не могу вспомнить. Но главное, мы договорились встретиться, и я сразу же поехал к ней. Мы встретились и поехали на 20-м троллейбусе в Серебряный Бор.
По-моему, это была моя первая встреча с этим зеленым уголком Москвы. В те годы (а шел уже 1957-й год) в Серебряном Бору сохранились еще остатки подмосковных деревушек - низенькие одноэтажные домики с участками-огородами, было много дач, где отдыхали и жили высокопоставленные чиновники и партийные работники. Зеленый массив на берегу Москвы-реки (даже зимой он был зеленым, так как основу его составляли вековые сосны и молодые зеленые деревца - сосны и ели) понравился мне с первого взгляда.
Честно говоря, я впервые оказался зимой в лесу. День был чудесный. Легкий морозец. Мы бродили с Лидой по заснеженным аллеям и лесным дорогам. Чувство любви и нежности переполняло меня. Мы шли рядом, взявшись за руки. О том, что произошло между нами в Институте, мы даже не вспоминали. Мы обнялись, поцеловались и тепло разлилось по моему телу. Сердце радостно забилось. Печаль ушла. Нам было хорошо.
Мы долго еще гуляли по местам, где прошли Лидины юные годы. Они жили на даче в Серебряном Бору в конце 40-х годов. Пройдут годы и мы много раз будем посещать Серебряный Бор во все времена года. Одно время он станет местом наших воскресных лыжных прогулок. Мы будем приезжать в Серебряный Бор вместе с Борисом Сергеевичем, Варварой Сергеевной и маленьким Андрюшей на ЗИМе. Позднее, когда Борис Сергеевич будет уже на пенсии, будем приезжать всей семьей на троллейбусе.
В те годы, казалось, вся Москва в выходные дни вставала на лыжи. Тысячи москвичей от малышей до стариков катались на лыжах и санях по прекрасным местам Подмосковья. Мы побываем в Серебряном Бору и весной, когда подрастут Галочка и Оксана. Но та моя первая встреча с Серебряным Бором зимой, в конце января 1957 года, осталась в моей памяти на всю жизнь. Не будь ее - не было бы и всех последующих свиданий с Серебряным Бором. Поэтому, можно сказать, что Серебряный Бор определил нашу судьбу и дальнейшую жизнь на долгие годы.
Зимние развлечения
Во время каникул мы как-то выбрались покататься на коньках в Парк культуры. Я заехал за Лидой и мы пошли на остановку автобуса. В то время через Беговую улицу в сторону Белорусского вокзала проходил маршрут автобусов номер 10 и 27, а также троллейбуса 20. Остановка была напртив Лидиного дома. Автобусы, как правило, ходили битком набитые. Но на этой остановке - 2-й Боткинский проезд (или «Ипподром») - всегда выходило много пассажиров, да и садилось тоже немало.
Я как «джентльмен» пропустил вперед других стоявших на остановке людей, в том числе и Лиду. Автобус тронулся, а вскочить на подножку мне не удалось. Пришлось «догонять» Лиду на следующем автобусе. Она же ждала меня на конечной остановке у 2-го часового завода.
Далее мы без приключений добрались на метро до «Парка культуры». У касс катка нас ждали Юра Глейзер, Сережа Дратвин и кто-то еще из Черкизовской компании Юрки. Мы взяли билеты и отправились в раздевалку. После школьных еще посещений катка в ЦПКиО им. Горького, это была моя первая за последние два года «вылазка» на каток. Погода была хорошая, морозная. Народу было много. Мы катались по аллеям Парка и неизменно возвращались на главную ледяную «дорожку» - широкую ледовую полосу, шедшую вдоль набережной Москвы-реки. С Лидой мы не расставались, катаясь, взявшись за руки или под руку. Играла музыка, было весело и радостно. Вечером после катка я проводил Лиду и вернулся домой.
Мы договорились с ней созвониться. На следующий день мы встретились с Лидой у метро «Динамо», погуляли по аллеям Ленинградского шоссе, а потом решили сходить в кино. В тот вечер в кинотеатре «Динамо», расположенном под южной трибуной стадиона, шел фильм «Близнецы». Билеты были лишь на последний сеанс, который начинался в 10 вечера. Тем не менее мы решили этот фильм посмотреть.
Времени до начала сеанса было много и мы гуляли с ней по скверикам Ленинградского шоссе от «Аэропорта» до «Белорусского вокзала» и обратно. Устав, мы присаживались на скамейки, обнимались и целовались, если поблизости не было много народу. Наконец, подошло время, когда зрителей стали впускать в кинотеатр. Было, наверное, уже половина десятого. Мы отправились в буфет, купили бутерброды и мороженое. Немного перекусили.
Фильм оказался не дублированным, шел он с субтитрами. Я уже не помню его содержания. Знаю лишь, что вскоре после начала фильма я заснул. И, как говорила потом Лида, половина зрителей спали, а вокруг нас было много еще и таких, кто не только спал, а храпел. Тем не менее мы досидели до окончания фильма и я проводил Лиду домой. Было уже половина первого ночи.
Я взял (или как тогда говорили «поймал») такси и с «комфортом» добрался к себе домой. В то время поездка на такси была все же «по карману» даже студенту. Один километр пути стоил тогда 2 рубля и от Беговой до Остаповского шоссе можно было доехать за 25-30 рублей. Родители, конечно, не спали, хотя я, уходя, предупреждал: «Если задержусь - не беспокойтесь».
Когда родителей нет дома...
Прошло еще несколько дней, прежде чем нам удалось вновь встретиться с Лидой у нее дома. В субботу вечером ее родители и Юля уехали в «однодневный дом отдыха», кажется, в Морозовку. Дома оставались лишь бабушка и дедушка. Мы посидели вместе на кухне, выпили чая. Потом немного посмотрели телевизор, и старички ушли спать.
Мы остались вдвоем. Сидели рядом, телевизор работал. Я обнимал, целовал Лиду, ласкал ее, забираясь своей рукой сначала в ее расстегнутую кофточку к ее девичьей груди, а потом все ближе к самым интимным местам. Моя рука ласкала ее колени, бедра, а губы искали ее губы. Она пыталась отстранить мою руку, забиравшуюся все ближе к тому месту на внутренней поверхности бедра, за которым расположены покрытые шелковистыми волосами ее губы, а над ними лёгкое возвышение - венерический бугорок.
Но сопротивление ее не было столь сильным, а моя настойчивость в достижении цели нарастала. Правда, один раз, когда моя рука уже приближалась к желанному месту, я услышал шаркающие шаги: очевидно, дедушка отправился в туалет. Через мгновение дверь в комнату отворилась и дед заглянул к нам. Мы сделали вид, что внимательно смотрим телепередачу. Он потихоньку ушел к себе в комнату спать. Вскоре в квартире все стихло.
Мы продолжали еще какое-то время, сидя перед телевизором, ласкать друг друга. Я целовал Лидочку в губы, в щеки, в шею. Мне почему-то хотелось оставить след от своих ласк, и с этой целью я целовал ее нежную тонкую шею «взасос» так, что на месте поцелую оставалось красное пятнышко, которое позже приобретало синеватый цвет и сохранялось несколько дней.
Наконец мои ласки стали столь настойчивыми, а мои руки столь нахальными, что мы, выключив телевизор, перешли с Лидой к ним в «девичью» комнату. Сейчас там спальня, а в те далекие годы Лида и Юля пользовались ей и как спальней и как своим «рабочим кабинетом» В той комнатке стояли две кровати, два письменных стола и платяной шкаф. Лидина кровать стояла справа от двери.
Я сразу же повел ее в этот угол комнаты, уложил на кровать, продолжая все время целовать ее лицо, шею, а рукой ласкать ее грудь и бедра. Наконец мне удалось расстегнуть и снять с нее блузку и я смог теперь целовать ее нежную грудь. Она лежала на кровати не в силах оказывать мне сопротивление. Моя рука пробиралась все выше. Вот я уже достиг места, где расположена резинка ее трусиков, рука ощущает нежный, теплый девичий живот и спускается ниже к волосистой части живота.
Я чувствую как Лида вся напряглась, замерла. Я стаскиваю с нее трусики, прижимая ее всем своим телом к кровати. После этого снимаю с нее юбку, бюстгальтер. Она пытается встать, но я не даю ей подняться с кровати. Срываю с себя брюки. Вытаскиваю из-под Лиды покрывало и вот мы впервые оказываемся вместе в постели. Мы забираемся под одеяло. Я снимаю с себя трусы.
Вот и настал миг нашей первой настоящей интимной близости, теперь уже я вошел в нее. Не знаю, удалось ли мне на сей раз лишить ее девственности, но это уже не был просто «петтинг». Я лежал и целовал ее. Она отвечала мне нежными поцелуями. Правда, наша интимная близость была весьма короткой. Я был крайне возбужден и эякуляция произошла весьма быстро.
Мы еще некоторое время лежали, прижавшись друг к другу. Мне, конечно, не хотелось расставаться с ней, но время было уже позднее, да и опасность, что дед или бабка поднимутся и пойдут проверить, что поделывает их внучка с молодым человеком, не исключалась. Я заставил себя встать, оделся.
Лидочка продолжала лежать в постели. Я встал перед ней на колени, обнял ее через одеяло и стал нежно целовать ее. Она отвечала мне также нежными поцелуями. Мы попрощались и я отправился домой счастливым от нашей с ней близости.
Пройдут еще несколько дней наших студенческих каникул и мне впервые представится возможность пригласить Лидочку к себе домой.
Вообще-то я стеснялся нашего убого жилища. Особенно убогость его проявлялась при сравнении с квартирой Лидиных родителей. Ведь у них была шикарная по тем временам 4-х комнатная квартира на Беговой улице в шестиэтажном кирпичном доме. Мы же жили в бревенчатом двухэтажном доме, в коммуналке, в двух маленьких комнатках, общая площадь которых не достигала и 18 квадратных метров. Еще никто из моих знакомых по Институту не был у меня дома. Как-то Лида воспримет наш «быт», не изменится ли после такого контраста с их жильем ее отношение ко мне?
В этот день папа и Толя как обычно работали, а вот мама куда-то уезжала. Дома оставалась из соседей только тетя Рива. Я встретил Лиду у трамвайной остановки и мы пришли к нам домой. Я предложил ей чай, мы послушали немного имевшиеся у нас пленки («на костях» или «ребрах»), которые проигрывал на самодельном проигрывателе. Потом мы сидели на тахте, обнявшись, и целовали друг друга. Никто нам не мешал.
Спустя короткое время я раздел ее и мы забрались в кровать. Здесь я уже чувствовал себя «настоящим мужчиной». Не знаю как ей, мне было хорошо и ласки наши стали более продолжительными. Теперь уже я поверил, что та наша первая близость в новогоднюю ночь не была случайной. Мы любили друг друга, пройдя уже и через первую глупую ссору. Наше чувство окрепло, а с ним и моя ответственность за наши отношения.
Еврейская свадьба
Каникулы заканчивались и вскоре вновь начнутся студенческие учебные будни. 8 февраля 1957 года начался наш 4-й семестр учебы в 1-ом Московском медицинском мединституте.
Хотя ни я, ни тем более Лида (я так думаю) не афишировали наши отношения, для нашей группы, да, наверное, и для всего нашего потока, наша близость уже не была ни для кого секретом. И хотя нас еще не называли Лида и Миша Вербицкие, воспринимали нас уже как единое целое и говорили, например, "а пойдут ли куда-нибудь Лида и Миша...".
Мы же никогда от группы не отделялись и все наши совместные студенческие мероприятия, как правило, посещали. Походы в кино, музей, в гости к кому-нибудь - мы с Лидой всегда были вместе.
В феврале 1957 года произошло еще одно событие, повлиявшее на дальнейший ход истории нашей семьи. Где-то в конце февраля, если мне не изменяет память, Толин друг Ефим Шлаин вступил, как говорят, в законный брак с давней своей подружкой Симой, не раз бывавшей у нас дома на Остаповском и на даче в Загорянке. Свадьба состоялась в зале Фабрики-кухни завода «Динамо», вблизи от метро «Автозаводская» (тогда «ЗИЛ»).
Наши родители, Толя и я, естественно, были приглашены на эту свадьбу. Родители, правда, идти отказались, а мы с Толей отправились в субботний вечер гулять на свадьбу. Для меня это была первая свадьба, на которой мне довелось присутствовать. Я не считаю те семейные, домашние торжества по случаю замужества Любы Хромченко и женитьбы Фимки. Любину свадьбу справляли, кажется, в Баковке и нас, детей (Толю и меня), туда не брали. Фима же вообще расписался с Лилей, когда дядя Петя сидел в тюрьме, и свадьбу они не устраивали.
Так вот, помимо того, что это была первая свадьба в моей жизни, была она еще и еврейской свадьбой. И хотя ничего особенно еврейского на ней не было, я впервые увидел как танцуют «фрейлехс» (или, как его еще называют, «семь-сорок»).
На свадьбу был приглашен молодежный самодеятельный оркестрик из 4-5 музыкантов (были в нем аккордеон, саксофон, ударник и что-то еще). Ребята играли популярные в те годы музыкальные произведения (танцевальная музыка, включая танго, фокстрот, вальс, входивший в моду рок-н-ролл), популярные песни, свадебные марши и, конечно же, еврейский свадебный хоровой «фрейлехс».
И молодые, и гости уже достаточно выпили и закусили, когда оркестр (или, как говорил один из музыкантов, джаз аида Леонида) заиграл «фрейлехс» (Если быть более точным, этот парень говорил: «Играет джаз аида Леонида и с ним а моизер Басалаев»).
Именно в вихре этого «хоровода» я и увидел впервые будущую Толину тещу – Серафиму Петровну. Она была либо дальней родственницей Ефима Шлаина или очень близкой знакомой их семьи. Яркая, крашеная рыжеволосая, пышнотелая (особенно это касается бюста) дама отплясывала посреди большого зала, заводя своим азартом присутствующую публику и ту часть гостей, которые участвовали в пляске. Мужа ее Александра Викторовича Лангмана я тогда даже не заметил. Хотя внешне это был довольно представительный, высокий мужчина, но держался он скромно и незаметно.
Дочь их Рая характером пошла в маму. Это была яркая пышнотелая девушка с большим орлиным носом, явно не в моем вкусе. Но, помню, она привлекла внимание Толи. Он почти весь вечер, пока не отключился, танцевал с Раей. Пара эта была, пожалуй, даже больше в центре внимания гостей, чем молодожены. Толя много пил, и в конце концов стало ему «плохо».
Было это уже за полночь. Он сходил в туалет где-то на втором или на третьем этаже, проблевался, но окончательно в себя так и не пришел. Я поставил ему на лестничной площадке стул и он просидел на нем остаток свадебного гуляния. Надо отдать должное Рае. Она почти не отходила от него весь остаток свадьбы, вплоть до утра, когда началось движение городского транспорта и мы разъехались по домам.
Можно сказать я присутствовал при возникновении новой семьи. Да, это была любовь с первого взгляда. С тех пор Толя резко изменился. Он оставил всех своих бывших девушек ( а было их у него тогда достаточно много – был он до сих пор любвеобильным ) и продолжал встречаться теперь лишь с Раей.
Честно говоря, мне Рая никогда не нравилась. Наши вкусы и взгляды на жизнь (проявилось это уже позднее) оказались настолько разными, а, быть может, почти противоположными. То, что нравилось Толе, к чему он стремился и какими путями добивался, для меня было неинтересно, не представляло (не имело) значения и было неприемлемо по своей сути. Но я могу только порадоваться, что Толя нашел в тот свадебный день свое счастье. Они прожили с Раей долгие годы, и дай Бог им еще многих лет счастливой жизни.
Первая измена
Жизнь шла свои чередом: учеба, свидания с Лидой. Наступила весна 1957 года. В апреле Лидины родители справляли Серебряную свадьбу. В тот субботний вечер у них дома собралось много гостей. Я думал, что и Лида должна будет весь «свадебный» вечер провести дома, но она ускользнула из дома, и мы с ней весь вечер были вместе.
Погода стояла теплая, мы бродили по близлежащим улицам и скверам. Шли обнявшись мимо фабрики-кухни, что напротив Стадиона «Юных пионеров», направляясь на Ленинградский проспект. Деревья и кустарники еще были голыми, но грязи уже не было. Это было 16 апреля. Потом в течение многих лет мы неизменно будем приходить в этот день к Варваре Сергеевне и Борису Сергеевичу и поздравлять их с днем свадьбы. Четверть века спустя мы уже большой семьей будем отмечать их «Золотую свадьбу». Произойдет это в уже далеком сейчас 1982-м году. Но тогда, в 1957 году до него нужно было еще прожить целых 25 лет.
А через неделю мы собрались студенческой компанией у Юрки Глейзера, чтобы отметить его день рождения. Юра родился 17 апреля, но отмечали мы это событие в ближайшую к этой дате субботу (23 апреля).
Суббота у нас, как обычно, был учебный день. После окончания занятий мы с Володей Ланщаковым и Сашей Левиным поехали сначала ко мне домой, на Остаповское шоссе. Занятия у нас закончились часа в 3, а к Юрке мы должны были приехать часам к 7 вечера. Так что времени у нас было еще много, а Володя и Саша жили в Подмосковье: в Баковке и Подольске. Поэтому я и пригласил их к себе, чтобы они не слонялись одни по Москве.
Мама встретила нас радушно, хотя я не мог ее предупредить о нашем внезапном визите. Покормила нас, расспрашивала о наших успехах. Мама очень понравилась ребятам, особенно Володе Ланщакову. Он всегда с очень теплым чувством вспоминал мою маму и неизменно передавал ее приветы.
Так уж распорядилась жизнь: на склоне лет мама, практически всю жизнь не болевшая, с приступом холецистита попала по скорой помощи в 7-ю Городскую больницу. В то время родители уже жили на Якорной улице в Коломенском. Володя же (Владимир Петрович Ланщаков) работал в 7-ой больнице в хирургическом отделении у профессора Лурье (занимались они в основном гепатологией - заболеваниями печени). Это отделение было базой кафедры хирургии, которую в те годы возглавлял ректор 1-го МОЛМИ им. Сеченова Владимир Иванович Петров. Было это, вероятно, уже в конце 80-х годов: Володя был уже доцентом кафедры.
Когда мне сообщили, что мама попала в больницу, я сразу же поехал туда. Был это субботний день, но Володя дежурил по отделению. Уже в приемном покое он навестил маму и осмотрел ее. Боль локализовалась у мамы в левом подреберье. Дело в том, что мама принадлежала по своим анатомическим особенностям к редкой категории людей: у нее был «Situs inversus» - то есть зеркальное расположение всех внутренних органов. Сердце располагалось в правой половине грудной клетки, печень в левом подреберье брюшной полости, слепая кишка с червеобразным отростком также была слева в подвздошной области живота, а сигмовидная кишка, естественно, справа.
Эту особенность расположения внутренних органов у мамы обнаружили совершенно случайно в середине 50-х годов при рентгенологическом обследовании в районной поликлинике. В тот период мама была практически здорова, ни на что не жаловалась. Но ей для чего-то нужна была медицинская справка. Быть может, для оформления договора страхования жизни. И вот с тех пор мы, конечно, знали особенности маминого организма и знали ее «уникальность». Когда Володя осматривал маму, он, не зная этих особенностей расположения ее внутренних органов, был в недоумении. Симптоматика и локализация болей не совпадали с характерными для приступа холецистита болями в правом подреберье.
Когда я рассказал Володе о маминых особенностях, он был искренне удивлен. Приступ удалось уже купировать - маме сделали уколы спазмалитиков (Но-Шпа) и Володя решил «посмеяться» над своими коллегами-хирургами. Он попросил их осмотреть пациентку (маму) и помочь ему в установлении диагноза. Врачи внимательно обследовали маму, пальпировали ее живот, но они были в недоумении. Когда же Володя рассказал им в чем тут дело, они сначала даже не поверили - ведь это был в их врачебной практике первый такой пациент с зеркальным расположением всех внутренних органов. Слава Богу, этот приступ холецистита оказался связанным с погрешностями в питании: накануне мама поела жареную жирную пищу. Вскоре, буквально через день, маму выписали домой.
С момента приезда ребят на Остаповское шоссе в апреле 1957 года до момента, когда мама попала в 7-ую больницу, прошло больше 30 лет. Но вот мы вновь на 30 лет моложе: идет весна 1957 года, и мы направляемся в Черкизово к Юрке Глейзеру.
Когда мы приехали в Черкизово, у Юры уже было полно гостей. В те годы Черкизово было окраиной Москвы. Это был район, как теперь говорят, компактного проживания московских евреев. Район был застроен, в основном, одно-двухэтажными домиками и больше напоминал Подмосковье, чем Москву. По сравнению с ним Остаповское шоссе было более городской улицей.
Юркина семья - отец Яков, мать Ольга Викторовна и младшая сестра Светка - жили в одноэтажном домике с небольшим двориком. Комнаты были небольшие, обстановка их ничем особенно не отличалась и я ее просто не запомнил. Среди гостей были Лида с Юлей, Люська Сапожкова, Светка Сальникова, Сережка Дратвин, Ленька Гудовский, Юркины Черкизовские друзья и мы: Володя Ланщаков, Сашка Левин и я.
Приехали мы в точно назначенное время, но остальные гости пришли раньше и уже с нетерпением ждали начала застолья. В те давние студенческие годы я водку вообще не пил и ребята, зная об этом, покупали всегда помимо прочей выпивки бутылку армянского коньяка три звездочки. Обычно эту бутылку мы с Люсей Сапожковой выпивали потихоньку в течение вечера, и на сей раз этой «традиции» было суждено продолжиться.
Хотя вина и водки не было столь много, но от сознания своей «взрослости» - все же студенческая молодежная компания, гуляющая без взрослых (родители Юры куда-то ушли), многие ребята старались показать, что они уже «навеселе», а пьяному, как говорится, море по колено. Веселились, шумели, танцевали. Кто-то в танце, кажется это был Сережа Дратвин, оторвал Юле рукав платья.
Время бежало быстро. Нужно было разъезжаться по домам. Мы (Люся Сапожкова, Светка Сальникова, Володя Ланщаков и я) стали «ловить» такси, а остальные поехали на трамвае до метро. Поймать такси нам удалось не сразу. Таксисты даже с зеленым огоньком проезжали мимо «подвыпившей» молодежи. Один бравый таксист все же согласился посадить в машину 4-х человек, но заявил, что довезет нас лишь до центра. Мы согласились и отправились в путешествие по ночной Москве. Мы доехали до Манежа, расплатились с таксистом и отправились провожать девочек, живших в районе Арбата.
Шли мы через двор нашего Института. Володя со Светкой, за которой он в то время ухаживал, ушел вперед. Мы с Люсей задержались немного. Когда мы прошли уже почти весь двор и подходили к арке, соединявшей двор Института с улицей Герцена, я обнял Люсю и стал ее целовать. Хотя она и говорила: «А как же Лида?», она отвечала мне тем же. Я узнал, что нравлюсь ей. Но дальше поцелуев мы естественно не позволили себе пойти. Вскоре мы вышли на улицу Герцена и догнали Светку с Володей. Проводив девушек, мы добрались до метро «Арбатская», доехали до центра - «Площадь революции», перешли на станцию «Площадь Свердлова» (теперь «Театральная») и поехали: Володя до «Белорусской», а я до «Павелецкой».
От метро «Павелецкая» на 35-м трамвае я добрался домой. Было уже далеко за полночь. От того вечера у меня остался на память сиреневый нейлоновый шарф Люси Сапожковой. Так первая попытка «изменить» Лиде окончилась дружеским поцелуем (все измены еще впереди). С Люсей мы сохранили дружеские отношения на долгие годы, хотя у нас и были длительные периоды относительного «охлаждения».
Весна 1957
В эту весну в Москве гастролировал Одесский театр «Оперетты» и мы с Лидой посмотрели их спектакль «Белая акация». Выступали они тогда в помещении театра Ермоловой, расположенного в начале улицы Горького (теперь Тверская). Спектакль был веселый, жизнерадостный. Музыку написал Исаак Дунаевский, в роли комического героя выступил хороший актер Михаил Водяной. Он играл роль Яшки Буксира. Героями же оперетты были отважные молодые советские китобои. Хорошая музыка, веселые куплеты, дуэты и арии - в общем, спектакль шел на одном дыхании.
Водяной, ведущий солист комического плана Одесского театра оперетты, позднее снялся в популярном музыкальном фильме «Свадьба в Малиновке», где он блестяще исполнил роль Папандопуло. Мне довелось видеть в этой роли раньше великолепного Григория Ярона, но Михаил Водяной был хорош!
В те годы, к сожалению, московская «Оперетта» переживала кризис - шла смена поколений. Ушли ведущие солисты, а достойной смены им еще не нашлось. Но пройдут годы, и вновь заблестит на сцене прекрасный ансамбль московского театра «Оперетты». Это совпадет с появлением на сцене талантливых артистов, таких как Татьяна Шмыга, Геральд Васильев, Шишкин, Ткаченко и многих других.
Я с детства любил оперетту и эту любовь пронес через всю жизнь. Лиде тоже нравилась оперетта и мы в течение нашей совместной жизни на протяжении почти 40 лет были частыми зрителями этого музыкального театра. Но «Белая акация» - это первая оперетта, которую мы посмотрели вместе.
Весна 1957 года запомнилась и еще одним эпизодом. В конце мая, во время зачетной сессии, мы сдавали зачет по политэкономии (был тогда у нас такой предмет - политическая экономия социализма). В основе его лежали «основополагающие» труды Карла Маркса и «бредовые идеи» наших партийных руководителей.
Группу у нас вела уже пожилая, доброжелательная Хава Ароновна. Не знаю точно, но почему-то мне кажется, что мы сдавали зачет в воскресенье. Дело в том, что пока мы готовились к сдаче зачета, ребята нашей группы - Ленька Гудовский, Сашка Левин, кто-то еще сбегали в Александровский сад, расположенный вдоль Кремлевской стены, между ней и Манежной площадью, нарвали там охапку сирени и притащили огромный букет Хаве Ароновне. Она была крайне удивлена, шокирована и одновременно обрадована этим безрассудным поступком своих студентов.
Зачет мы получили все, но не будь тогда этого букета я, наверное, не сохранил бы в своей памяти этот день нашей студенческой жизни.
Первомай 1957 года
Второй раз мы отмечали студенческой компанией первомай на даче у Лиды. Правда, на сей раз компания наша значительно изменилась. Из той, прошлогодней компании остались лишь Лида, Юрка Глейзер, Саша Левин да я. К нам присоединились Люся Сапожкова, Светка Сальникова (Гольдберг), Володя Ланщаков, Ленька Гудовский и Лидина сестра Юля.
Мы, конечно же, за прошедший год повзрослели и уже сложились пары, в которых отношения были от самы интимных до лишь состояния обоюдной симпатии. Впервые с нами была пассия Саши Левина Галя. Он познакомился с ней недавно, но это может служить примером «любви с первого взгляда». Хотя поженятся они лишь через пару лет, свою любовь и взаимную привязанность и верность пронесут они через всю свою жизнь, в которой будут и радости и огорчения и трагедия (их сын будет убит в Подольске уже будучи врачом и отцом - но это все еще далеко за горизонтом).
Мы молоды, полны надежд, нежности к своим подругам и страсти. Нам уже по 18-20 лет (большинству 19). Один год в этом возрасте многое меняет в нас. Если в прошлом году на первомай на всю нашу компанию хватило одной бутылки вина, то теперь мы запаслись значительно большим количеством водки, коньяка, вина.
Я захватил с собой пленку (на ребрах) с песнями из репертуара Петра Лещенко и Александра Вертинского и джазовой музыкой 40-х-50-х годов и самодельный проигрыватель, приобретенный несколько лет назад Толей. Именно этот проигрыватель и эти «пленки» познакомили меня с творчеством этих замечательных артистов и классикой американского джаза. В те дальние 50-е годы все это было под официальным запретом и доставали «пленки» «из-под полы», а слушать их можно было только в домашней обстановке или очень тесной компании.
Закуски тоже было достаточно. Девочки сделали салат, отварили картошки, нарезали селедку, ветчину, колбасу, сыр. Открыли консервы. Приехали мы на дачу электричкой и всю этй снедь и «выпивку» притащили «на себе».
Был чудный весенний день. Прежде чем сесть за стол мы поиграли за воротами дачи на полянке в волейбол, погоняли в футбол. А к вечеру погода подпортилась, на даче стало прохладно. И чтобы согреться, пришлось воспользоваться принесенной «выпивкой». В разгар «застолья» и танцев в поселке вырубили свет. Мы еще не успели хорошо выпить и потанцевать.
Свет, правда, на какое-то время вновь включили. Но напряжение электрического тока было низким и проигрыватель «отказался» воспроизводить музыку. Пришлось довольствоваться одним «застольем». А уже за полночь мы разбрелись по постелям. Саша с Галей разместились в комнате Лидиных бабушки и дедушки, Ленька Гудовский с Юлей в Юлиной комнате, мы с Лидой - в Лидиной, Володька Ланщаков и Юрка Глейзер с Люсей Сапожковой и Светой Сальниковой - на втором этаже на широкой тахте Лидиных родителей (Варвара Сергеевна с Борисом Сергеевичем на сей раз отмечали первомай у соседей по даче Уразовых).
Они зашли к нам вечером, посмотрели - компания вроде бы приличная - и спокойно ушли в свою компанию.
Парочкам было, наверное, чем заняться в постели, а вот четверка - Володя, Юра, Света и Люся начали «бузить». Мы с Лидой еще не успели заняться любовью, как раздался крик: «Мы хотим водки!!!». Дело в том, что часть выпивки мы приберегли на завтрашний день, поставив сумки с бутылками в Лидину комнату. Пришлось мне вскакивать с постели и удовлетворять «потребности трудящихся» в самом необходимом. Один раз мне даже пришлось вскочить с постели голым, чтобы передать им очередную бутылку водки.
Наконец, на какое-то время все угомонились и мы с Лидой смогли заняться любовью. Наша близость уже не была ни для кого из компании большим секретом. И все же Лида очень стеснялась. Но, несмотря на свою врожденную застенчивость, отказать мне она не могла и отдавалась мне, стыдясь. Я целовал ее страстно и нежно, она отвечала мне нежными поцелуями. Обнявшись, крепко прижавшись друг к другу, мы забылись на какое-то время крепким сном. И вновь нас поднял крик: «Мы хотим водки!!!»
Начало светать, и мы все поднялись и вновь уселись за стол. Погода испортилась, похолодало, моросил дождь, но в комнате, где стоял стол, было тепло. Веселье продолжалось. Напряжение в сети нормализовалось, и зазвучали песни Петра Лещенко, Вертинского, танцевальная музыка, среди которой была и знаменитая «Чаттануга-Чуча» в исполнении оркестра Глена Миллера.
Днем дождь прекратился и мы всей компанией отправились в Загорянку. Там на нашей даче гуляла Толина компания. На сей раз это была чисто еврейская компания: Толя с Раей, Ефим Шлаин с Симой, его сестра Ада с каким-то парнем, Раина (или Ефимина) двоюродная сестра с мужем. Мы выпили с ними «за дружбу» и вернулись в Валентиновку. Убрав за собой на даче, мы отправились в Москву.
Вертинский
Весна 1957 года памятна для меня еще одним событием - встречей с живой легендой великим Александром Вертинским. Года за четыре до этого я впервые услышал это имя, а песни и романсы в исполнении Александра Вертинского, записанные на рентгеновские пленки, позволили мне, 14-летнему мальчику, как теперь говорят, «тинэйджеру», прикоснуться к творчеству знаменитого автора и исполнителя - кумира российских салонов в дореволюционное время.
После революции А.Вертинский эмигрировал, провел многие годы в Китае, затем во Франции. В период своей французской эммиграции он женился, и у него родились две дочери. После войны А.Вертинский вернулся на Родину, но творчество его долгие годы находилось под негласным запретом. Он получил возможность выступать на периферийной эстраде, но в столице концертов А.Вертинского до 1957 года не было.
Я впервые увидел А.Вертинского в фильме «Анна на шее», где он сыграл, на мой взгляд, блестяще роль графа или князя. В его исполнении мы увидели действительно утонченного аристократа, но песен своих он в фильме, конечно, не исполнял.
На пленках же у нас была собрана довольно приличная коллекция песен Александра Вертинского. На долгие годы многие из них стали любимыми мной, и в минуты радости и печали, когда я оставался один, я напевал песни великого певца. Я пронес их практически через всю мою жизнь: «Танго Магнолия», «Желтый ангел», «Чужие города», «В степи молдованской», «Сероглазый король», «Прощальный ужин», «Лиловый негр», позднее «Доченьки», «Женуленька-жена», «В приморском ресторане» и многие другие.
Уже в 80-е годы нам удалось приобрести пару пластинок с песнями и романсами в исполнении А.Вертинского, и песни эти часто звучали у нас дома, когда к нам приходили друзья или когда мы оставались вдвоем с Лидой, или когда я бывал дома один и писал очередную научную статью или книгу. Но все же тот концерт в зале «Театра-студии киноактера» на улице Воровского (сейчас это, кажется, вновь Поварская улица) вблизи площади Восстания (Новинский бульвар Садового кольца) остался незабываемым.
Мы попали на этот концерт, приобретя билеты на последний ряд партера. Мы - это Лида, Юрка Глейзер и я. Зал был набит битком. Когда на ярко освещенную сцену вышел великий артист в черном фраке, белоснежной манишке, с огромным золотым перстнем, сверкавшим темно-зеленым изумрудом, то чувствовалось, что все мы, присутствующие в зале, прикоснулись к истории, к легенде.
Зрители встретили певца бурными аплодисментами. Он пел свои песни в течение почти двух часов. Уже далеко не молодой человек, прекрасно державшийся, прямой, утонченный, с аристократическими манерами. Аккомпонирорвал ему на рояле Брохес. Он же наклонялся за записками зрителей и передавал их певцу.
К сожалению, это был фактически прощальный концерт Александра Вертинского. Летом он поехал на гастроли в Ленинград, где и скончался скоропостижно от сердечного приступа (говорят, правда, что певец покончил с собой), а было ему в ту пору что-то около 67 лет.
Дочери Вертинского также пошли по артистической линии, но успехов, как я думаю, добилась лишь одна из них, а именно, Анастасия, сыгравшая много ролей в театре и кино. В 90-е годы она сделала цикл телепрограмм, посвященных творчеству своего отца, исполняла песни из его репертуара.
Еще один спектакль, посвященный творчеству великого артиста, был поставлен на сцене филиала театра им. Моссовета, что на Фрунзенской набережной. Режиссером и исполнителем главной роли в спектакле «Желтый ангел» был артист театра Моссовета Адоскин. Мы с Лидой побывали на этом спектакле, наверное, в году 1997, и мне лично спектакль понравился: я с удовольствием слушал музыку и песни Вертинского.
Первое путешествие из Москвы в Ленинград
Четвертую нашу экзаменационную секцию мы сдали успешно. Помимо зачетной сессии, продолжавшейся почти весь май, мы должны были сдать два государственных экзамена (по биохимии и по нормальной физиологии человека) и, кроме того, политэкономию и английский язык. Я получил по всем четырем предметам «отлично» и вновь заработал право на повышенную стипендию. Лида также прошла экзаменационные барьеры без потерь и тем самым не только вернула себе право на получение стипендии, но и была «премирована» родителями поездкой в Ленинград.
Она пригласила нас с Юркой Глейзером составить ей компанию в этой поездке. Мы с удовольствием согласились. В те годы поехать в Ленинград, особенно студентам, было не так-то просто, если не было где остановиться. Лидин отец пообещал ей, что для нас он попросит журналистов из корпункта газеты «Труд» (главным редакоторм которой в те годы был Борис Сергеевич Бурков) забронировать номер в гостинице, а Лида будет жить на квартире одной его знакомой журналистки. Естественно это решало дело и мы с нетерпением ждали дня нашего отъезда в Ленинград.
Поезд в Ленинград отправлялся с Ленинградского вокзала поздно вечером. Ехать нам предстояло часов десять. Билеты у нас были в плацкартном вагоне. Мы разместились втроем в одном отсеке. У нас было две верхние полки и одна нижняя. Проводник принес нам чай. Мы выпили чай с лежавшими на столике печеньем и вафлями, разобрали постели, немного потрепались и улеглись спать.
Рано утром поезд прибывал в Ленинград. Доехали мы без приключений. Лично я спал крепко и никаких остановок поезда, в том числе и в Бологом, не помню. На Московском вокзале в Ленинграде нас встретили заведующий корпунктом «Труда» (фамилия его, к сожалению, в моей памяти не сохранилась) и журналист «Труда» Добровицкий.
Зав. корпунктом оказался простым и с чувством юмора мужчиной средних лет. Он шутил, рассказывал какие-то байки про ленинградцев и приезжих. Добровицкий же был, наоборот, мрачноват. Его я видел в Валентиновке, где на дачах «Труда» они (Добровицкие) летом отдыхали. А с его дочерью Таней мы встречались еще год назад, когда большой компанией ходили на танцы на островок пруда в Загорянке. Лида знала ее уже несколько лет. Таня дружила со Славой, став впоследствии его женой. Но брак их оказался недолговечным.
Добровицкие жили одно время на Беговой и были соседями по подъезду Юли. Ни Добровицкого, ни его жены уже давно нет в живых, с Таней и Славой мы тоже не встречались после их развода.
С Московского вокзала мы на машине корпункта «Труда» поехали сначала на улицу Желябова, где в квартире знакомого Бориса Сергеевича должна была остановиться Лида. Дом, где жила Лидина хозяйка, располагался на левой стороне улицы Желябова (если идти от Невского проспекта) за зданием «ДЛТ» – большого Ленинградского универмага.
Нас уже ждали. Хозяйка, женщина лет 45, встретила нас приветливо. Квартира была большая, комнаты с высокими потолками, широкие большие окна. Обстановка в квартире была хоть и не богатой, но с тяжелой старой мебелью. Но больше всего меня поразил «котище» - дикий, полосатой окраски, огромный камышовый кот. Таких огромных котов я еще никогда не выдел и даже не представлял, что они существуют. Размером он был, наверное, с небольшую рысь, только не было у него на ушах «кисточек», характерных для рыси, да хвост у него был длинный, настоящий кошачий, а полосы его шерстяного покрова были широкими, темными.
Лидочка осталась размещаться в квартире, а мы, записав телефон, отправились в гостиницу. Наша гостиница «Ленинградская» располагалась в самом центре города на площади рядом с Исаакиевским собором. Это была старая, еще дореволюционных лет гостиница, носившая ранее название «Астория». Нас разместили в двухместном номере на 2-м этаже. Номер просторный, светлый с простой незамысловатой современной обстановкой: две кровати, стол и шкаф. На прикроватных тумбочках стояли маленькие репродукторы (радио) и был телефонный аппарат. Был ли в номере туалет и душ, или они располагались на этаже, я не запомнил. В то время для меня это не имело большого значения. Этот мой первый гостиничный номер показался мне просто роскошным.
Мы умылись, переоделись, позвонили Лиде и отправились к ней пешком. Эта первая прогулка по Ленинграду произвела на меня огромное впечатление. Миновав площадь и выйдя на Невский проспект, мы обратили внимание на сохранившиеся на стенах домов со времен войны надписи: «Эта сторона улицы опасна при артобстреле».
Невский проспект. Сколько раз я слышал о нем, читал. Видел в кино. И вот я шагаю по проспекту, по которому когда-то ходили А.С.Пушкин, В.Белинский, Н.В.Гоголь, И.Репин, П.И.Чайковский, М.И.Глинка, Л.Толстой, великие ученые, архитекторы, члены царской семьи, видные революционеры и, конечно же, «великий» Ленин. Я ощущал себя человеком, прикоснувшимся к истории. Великолепны здания Невского проспекта! В Москве тогда такой красивой улицы не было.
На домах - мемориальные доски (В этом доме с… по… жил…). Нам еще предстоит более тесное знакомство с Невским проспектом, да и с Ленинградом вообще. Сейчас же мы торопимся на встречу с Лидой, чтобы уже втроем продолжить знакомство с городом. На квартире, где остановилась Лида, нас ждал встречавший нас на вокзале зав. корпунктом «Труда». Он предложил нам посетить Исаакиевский собор и, конечно, мы сразу же согласились.
Пешком отправились мы от улицы Желябова к Исаакию. Мы проделали в обратном направлении тот путь, который мы прошли недавно с Юркой Глейзером. Вновь вступили мы на знаменитый Невский проспект. Но теперь наша «экскурсия» шла уже с коментариями ленинградца, и мы узнали много интересного: побывали на Аничковом мосту со знаменитыми конными скульптурами Клодта, подходили к памятнику Елизаветы, останавливались у дома, в котором жил Белинский, зашли на Сенатскую площадь к Зимнему дворцу – Эрмитажу, подошли совсем близко к Александринскому столпу - колонне, воспетой Пушкиным - и через Арку генерального штаба (которую я знал по фильму "Ленин в Октябре", где она отображена в кадрах штурма Зимнего Дворца) вновь вернулись на Невский проспект, прошли мимо Адмиралтейства с его «Иглой» и по набережной вышли к Памятнику Петра I.
Великий Фальконе изобразил Петра на вздыбленном коне. Знаменитый «Медный всадник» произвел на меня неизгладимое впечатление. Вновь звучали во мне великие строфы из прекрасной поэмы А.С.Пушкина. Я снова почувствовал себя прикоснувшимся к великой истории России и к мировой культуре.
За памятником Петру I возвышался великолепный храм- Исаакиевский Собор, бывший когда-то кафедральным собором Санкт-Петербурга. После войны он был закрыт и долгие годы находился на реставрации. Как раз в этот год Собор готовили открыть для посетителей, но не как действующий провославный храм, а как музей.
Нам здорово повезло: сопровождавший нас журналист сумел договориться с администрацией Собора, и нас пустили внутрь великолепного сооружения, равного которому мне еще не приходилось видеть. Более того, нас сопровождала молодая женщина–экскурсовод, рассказавшая нам об архитекторе Монферране, по проекту которого был сооружен Исаакиевский собор, об истории строительства, назвала грандиозные параметры (габариты) храма, показала сохранившееся богатое внутреннее его убранство.
Впервые я увидел и маятник Фуко. Мы поднимались на верхние галлереи Исаакия, откуда открывался великолепный вид на улицы и площади Ленинграда. Таким образом нам удалось побывать в знаменитом Соборе еще до его официального открытия.
Впечатлений было столько, что даже одного этого дня хватило бы, чтобы на всю жизнь сохранилось в памяти чувство прикосновения к прекрасному. А ведь это было лишь начало. Нам еще предстоит многое увидеть, узнать и пережить много событий. Так бывает, что порой за пару дней переживаешь целую эпоху, и узнаешь столько нового, сколько не узнал за всю предыдущую жизнь.
После посещения Исаакиевского собора, наш «гид», журналист «Труда», посоветовал нам самостоятельно побродить по Ленинграду, посетить «Эрмитаж», Казанский Собор, Петропавловскую крепость, Александро-Невскую Лавру, Русский музей и другие памятные места и достопримечательности города, а на завтра он запланировал поездку в Петергоф.
Конечно, выполнить всю эту программу можно лишь при наличии достаточно большого числа дней. В нашем распоряжении была целая неделя. Это и много и очень мало. Мы решили после Исаакия посетить Казанский Собор, где в то время размещался Музей истории религии и атеизма, и была экспозиция, посвященная инквизиции. Мы отправились вновь на Невский проспект, где располагался Казанский Собор. Красивое здание Собора, возведенного в честь победы России над Наполеоном в Отечественной войне 1812 года. Слева и справа по углам фасада Собора стоят фигуры полководцев-победителей - М.Кутузова и Барклая-де-Толли.
В музее мы с интересом и, я бы сказал, с нескрываемым ужасом осмотрели орудия пыток времен инквизиции. Мы даже не подозревали тогда, что по чудовищности пыток можно превзойти инквизицию. Лишь позднее я прочитал и увидел, что по жестокости и изощренности фашисты (гестапо) и ЧК-НКВД-МГБ-КГ (в общем, «гебисты») превзошли машины пыток времен инквизиции. Так к светлым, радостным впечатлениям от встречи с Ленинградом присоединились мрачные видения прошлого. Но этот контраст лишь усилил радость от общения с прекрасным.
После посещения этого мрачного музея мы с чувством облегчения окунулись в людской поток живых ленинградских улиц и особенно Невского проспекта. Хотя на улицах было довольно много пешеходов, но все же не столь многолюдно, как в центре Москвы, да ленинградцы были более степенны, не торопились так, как москвичи, были более вежливы.
Побродив по центру Ленинграда, мы отправились обедать в ресторан нашей гостиницы. В те годы даже на наши скудные студенческие «доходы» днем можно было в ресторане сытно и вкусно пообедать. Мы заказали салат «оливье», бульон с пирожками и жаренного поросенка с гречневой кашей. Именно в ресторане гостиницы «Ленинградская» в июне 1957 года мне впервые довелось отведать жаренного «молочного» поросенка. Блюдо это понравилось и Лиде, и Юрке, и мне, и мы потом еще раза два заказывали его, когда обедали в этом ресторане.
Пройдут годы, прежде чем мне доведется вновь полакомиться жареным «молочным» поросенком. В 1970 году, будучи в «генетической» экспедиции в Нижней Сванетии, мне доведется на «банкетах», устраиваемых в честь участников этой экспедиции в Цибельде, Сакене, Сухуми, неоднократно поглощать лакомые куски жареного, с хрустящей корочкой, поросенка. Но тот, первый в моей жизни жареный поросенок с гречневой кашей запомнился особенно. Ведь мы тогда впервые с Лидой и Юркой Глейзером обедали в настоящем ресторане. Да еще и в Ленинграде.
После вкусного обеда мы поднялись к нам в гостиничный номер, чтобы немного отдохнуть и затем уже вечером продолжить знакомство с Ленинградом.
Мы попали в Ленинград в период, когда знаменитые «белые ночи» уже заканчивались. И, быть может, Пушкинские строки «…одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса…», характеризующие период «белых ночей», не полностью почувствовали в тот год. Но все же могу сказать, что в полночь еще можно было на улице не под фонарем читать газету.
Легкие сумерки, наступавшие после захода солнца, вскоре сменялись новой зарей, и ночи как таковой, к которой мы привыкли в Москве, в это время года в Ленинграде просто не бывает. Мы не могли в тот наш первый вечер бродить по ночному Ленинграду по двум причинам. Во-первых, Лида не могла возвращаться слишком поздно в дом, где она остановилась, чтобы не причинять неудобства своей хозяйке, а, во-вторых, назавтра, на утро у нас уже была запланирована поездка в Петергоф.
Проводив Лиду, мы с Юркой все же немного погуляли по ночному Ленинграду и к полуночи вернулись в гостиницу. Первая ночь в гостиничном номере прошла спокойно.
От Петергофа до "Авроры"
В 7 часов утра мы встали, умылись, побрились и отправились на ул. Желябова, к Лиде, где была намечена встреча с нашим «гидом». Погода стояла великолепная, с утра светило солнце, было тепло - настоящее летнее утро и никакого намека на ленинградские дожди.
По дороге мы забежали в кафе на Невском проспекте, съели по сосиске, выпили чай. Мы подошли к Лидиному дому почти одновременно с нашим «гидом». Я еще раз хочу подчеркнуть, что это был очень симпатичный, общительный и, как мне показалось, остроумный и веселый человек. Все вместе, то есть вчетвером, мы отправились пешком на набережную Невы.
Невский проспект и Нева были прекрасны и ранним утром. Если мне не изменяет память, то мы сели на теплоход –«речной трамвай» у Петропавловской крепости и отплыли в Петергоф. По пути вновь вспоминались строки из Пушкина: «…в гранит оделася Нева, мосты повисли над водами, темно-зелеными садами ее покрылись берега…», а также Райкинская миниатюра о лекторе, читавшем по пути следования речного трамвая пассажирам лекции: туда «О дружбе», обратно «О любви».
Примерно через час мы были в Петергофе. Посещение этого шедевра архитектуры и садово-паркового искусства произвело на нас просто грандиозное впечатление. Хотя реставрационные работы еще не были полностью завершены, великолепие дворцов Петергофа, его фонтанов и павильонов было столь ярко и прекрасно, что не боюсь сказать, что такой красоты мне еще не приходилось видеть. И знаменитый «большой каскад», и золотой «Самсон» и другие шедевры Петергофа я сохранил навсегда в своей памяти.
Помимо чувства прикосновения к прекрасному, от посещения Петергофа сохранилось в моей памяти и чувство юмора. В Петергофе много фонтанов-«шутих». Мы, конечно, об этом не знали, как не знали, наверное, и многие посетители. А гид наш, конечно, хорошо это знал: он ведь коренной ленинградец.
Так вот, вы осторожно ступаете на булыжники и пытаетесь пройти, чтобы на вас не полился поток воды. Вам объясняют, что только наступив нечаянно на какой-то определенный камень, вы вызовете фонтан к действию и на вас прольется струя или целый поток воды. Смельчаки пытаются проделать этот путь, осторожно ступая на камни. Внезапно их окатывает струей воды. Мы стоим и смотрим. Поток воды низвергается внезапно, независимо от того на какой камень наступают наивные «искатели приключений». Конечно, оказаться окаченным водой в теплый летний день не так уж и страшно, зато смех стоящей рядом толпы заразителен. И все новые и новые «смельчаки» выходят мокрые из-под «фонтана-шутихи. А все очень просто: один из служителей парка незаметно нажимает на кнопку и пускает поток воды на незадачливого посетителя.
Многие туристы с интересом слушают рассказы экскурсоводов и порой обращаются с наивными вопросами по поводу услышанного или увиденного. Наш гид подшутил над такими «пытливыми» экскурсантами. У одного из павильонов стояла какая-то палка. Какой-то «пытливый» мужичок обратился к девушке-экскурсоводу с вопросом кому принадлежал этот «экспонат». Девушка сделала вид, что не расслышала вопроса и продолжала свой рассказ. Наш же «гид» на полном серьезе стал рассказывать, что эта дубовая дубина принадлежала лично Петру I, он пользовался ее, когда ходил на прогулку по окрестностям Дворца и бил ей своих нерадивых слуг и даже приближенных. Рассказывал он так убежденно и красочно, что уже большая часть группы слушала его «байки», забыв о девушке-экскурсоводе, пересказывали услышанное не успевшим вовремя к «рассказу» туристам. Мы же отошли в сторону и от души смеялись над незадачливыми туристами и отдавали должное находчивости и остроумию нашего гида.
Уставшие, но довольные, переполненные впечатлениями, покидали мы Петергоф, еще не зная доведется ли нам когда-нибудь вновь побывать в Ленинграде, посетить этот прекрасный Дворец и любоваться его великолепием. Мы возвращались в Ленинград все еще находясь под впечатлением увиденного.
Вечером, отдохнув немного, мы пошли бродить по Ленинграду. Побывали у Ростральных колонн на стрелке Васильевского острова, дошли до Петропавловской крепости, а от нее к месту постоянной стоянки легендарного крейсера «Аврора».
Тогда для нас «Аврора» была символом начала Новой Истории Человечества. Ведь выстрел «Авроры» по Зимнему Дворцу послужил сигналом к началу восстания и штурму Зимнего, т.е. к началу Великой Октябрьской социалистической революции (или, как теперь ее называют, контрреволюционному перевороту). Но чтобы изменилось у нас, да и у многих граждан как России, так и других стран мира представление об этом событии, пройдет почти целая жизнь. Во всяком случае почти 40 лет. Тогда же мы с замиранием сердца взирали на легендарный корабль.
Посещение крейсера в то время для простых людей было еще невозможно. Впервые мы побываем на «Авроре» с Лидой в 1975 году, когда мы отдыхали на Финском заливе, на Карельском перешейке, в Зелиногорске, бывшем финском поселке Куокала. Потом мы вновь вступили на борт «Авроры» уже в начале 90-х годов, когда после возвращения из Финляндии мы проведем пару дней в Ленинграде, побываем в Павловске, посетим Эрмитаж и Русский музей.
Сейчас же июньским вечером 1957 года мы, 19-летние, восторженные бродили по местам «революционной славы». От «Авроры» пешком мы возвращаемся к «Эрмитажу» на Сенатскую площадь. Уже часов 10 вечера, площадь почти безлюдна. Лишь небольшие группки туристов. Мы вновь любуемся прекрасным зданием «Эрмитажа», посещение которого у нас еще впереди.
Через Марсово поле, старинными маленькими улицами, выходим на набережную Мойки. Проходим мимо дома, где умирал А.С.Пушкин. Любуемся храмом «Спаса на крови». Мне он напоминает Собор Василия Блаженного (Покровский Собор) на Красной площади. Далее наш путь лежит через Невский проспект на ул. Желябова. Мы провожаем Лиду и возвращаемся в гостиницу.
Немного политики в белые ночи
Близится полночь. Мы ложимся спать и еще не знаем о новой расстановке политический сил в верхушке КПСС и Правительства страны.
Именно в эти дни в Москве проходил Пленум ЦК КПСС, завершивший процесс борьбы за власть в партии и государстве. В то время Н.С.Хрущев был уже 1-м секретарем ЦК КПСС, а Предсовмина был маршал Н.А.Булганин. Ближайшие «соратники» И.В.Сталина - Г.М.маленков, В.М.Молотов, Л.М.Каганович - были оттеснены на вторые роли, хотя и оставались Членами Президиума ЦК КПСС и занимали высокие посты в Правительстве (превые зам.Предсовмина).
В партийной верхушке шла борьба за власть. «Старая гвардия» не могла простить Н.С.Хрущеву критику в адрес «Великого Вождя Всех народов» И.Сталина, которая, естественно, задевала и каждого из них непосредственно. У самого Н.Хрущева, как говорится, «рыльце тоже было в пуху», то есть и он был причастен ко всем тем событиям и репрессиям, происходившим в период правления Сталина.
Но сейчас речь шла о Власти в Партии и Государстве. «Старики» выступили с критикой в адрес многих начинаний Н.Хрущева. Как показала история, во многом они оказались правы. Экстенсивное развитие сельского хозяйства – «знаменитая целинная эпопея» («освоение целинных земель»), вместо укрепления уже традиционно существующих сельскохозяйственных районов центра России и нечерноземья, преимущественное развитие тяжелой промышленности, в ущерб развитию легкой промышленности (которая могла бы позволить хоть как-то улучшить обеспечение населения неоюходимыми в быту товарами) и многие другие «реформы» Н.Хрущева оказалась экономически неоправданными и стратегически ошибочными.
Но Н.Хрущев сумел так подготовить и обработать послушный ему ЦК КПСС, что «партийная интрига» о так называемой «Антипартийной группе» прошла «на Ура!». На Пленуме ЦК КПСС было принято решение об исключении членов «Антипартийной группы» Г.М.Маленкова, В.М.Молотова, Л.М.Кагановича и и «примкнувшего к ним» Д.Т.Шепилова, бывшего в ту пору членом (или кандидатом в члены) Президиума ЦК КПСС секретарем ЦК КПСС и Министром иностранных дел СССР, из членов КПСС и, естественно, вывода из состава Президиума ЦК КПСС, членов ЦК КПСС и смещения со всех правительственных и государственных постов.
Н.С.Хрущев победил. На Пленуме был избран новый состав Президиума ЦК КПСС. В состав его были введены 1-й секретарь Ленинградской Парторганизации Ф.Р.Козлов (вскоре он стал 2-м секретарем ЦК КПСС), Е.М.Фурцева, Кириченко (1-й секретарь ЦК КПСС Украины), по-моему, еще Нежметдинов из Узбекистана и др.
Центральные газеты «Правда», «Известия», «Труд», «Комсомольская правда» вышли в этот день с опозданием. Сообщение о Пленуме ЦК КПСС, переданное по радио утром, а затем и опубликованные в газетах материалы Пленума вызвали среди жителей Ленинграда неоднозначную реакцию. Многие пожилые люди были недовольны «расправой» с соратниками Сталина, молодежь же видела в этом признак грядущих перемен и отнеслась к сообщению положительно.
В эти дни должны были пройти торжества, посвященные юбилею основания Санкт-Петербурга. Но торжества были отложены. И вот поступило сообщение, что на торжества в Ленинград прибывают руководители Партии и Правительства. За день до их приезда в город была «согнана» московская милиция (возможно, местной руководство страны не очень доверяло), это мы видели воочию. Город был наводнен и КГБ-истами.
Всюду разговоры крутились вокруг последних политических событий. Закрыты были многие центральные музеи, театры. Это все. конечно, изменило и наши планы Утром следующего дня Невский проспект был запружен народом. «Представителей трудящихся» с заводов, фабрик, институтов «согнали» встречать руководство страны. Все улицы по пути следования кортежа автомобилей были забиты народом, «радостно приветствующим руководителей Партии и Правительства».
Мы также оказались в толпе встречающих на Невском проспекте. День был солнечный, теплый. Ждали мы недолго. И вот мимо нас в черных лимузинах с открытым верхом (ЗИС-110) проехали Н.С Хрущев с Ф.Р.Козловым, следом за ними К.Е.Ворошилов, Е.Фурцева, Н.А.Булганин и другие. Толпа «радостно» приветствовала новое руководство страны. Мы впервые видели этих деятелей КПСС и Правительства СССР столь близко –буквально с расстояния 5-10 метров.
Ленинград музейный, Ленинград театральный...
Наконец, «торжественная встреча» завершилась, народ, правда, еще долго заполнял Невский проспект, словно во время праздничных демонстрация на Красной площади в Москве. Мы же покинули центр Ленинграда и пошли в сторону Смольного, а оттуда в Александро-Невскую лавру. Там мы посетили два Некрополя. Слева похоронены выдающиеся военные и политические деятели России, ученые, в частности М.В.Ломоносов. Справа же похоронены видные художники, писатели, поэты, композиторы, скульпторы и артисты. Мы побывали на могилах М.Глинки, П.И.Чайковского, Римского-Корсакова, Ф.Достоевского, И.Репина, Кюхельбера, Дельвига, И.Пущина, артистов Щепкина, Комиссаржевской и многих других.
Усталые, возвратились в гостиницу, пообедали в ресторане и поднялись к нам в номер. Юрка сказал, что он пойдет в кино и вечером отправиться смотреть как разводят мосты. Мы же с Лидой впервые за эти дни остались в номере одни. Я обнял Лидочку, стал ее целовать, ласкать, она отвечала мне нежными поцелуями. Несмотря на нашу близость, продолжающуюся уже почти полгода, она все еще стеснялась меня. Ласки мои становились все настойчивее. Наконец, я расстегнул ее кофточку и стал ласкать ее грудь. Она немного сопротивлялась, но я все же раздел ее и мы занялись любовью, уже не боясь, что кто-то может нам помешать. Не знаю как ей, но мне было с ней очень хорошо. Мы провели в кровати пару часов.
Отдохнув, мы отправились бродить по вечернему Ленинграду. На улицах было еще многолюдно, на зданиях висели красные флаги. Поздно вечером, часов в 11, проводив Лиду «домой» на улицу Желябова, я вернулся в гостиницу и лег спать.
Юрка вернулся уже под утро. Он действительно ходил смотреть как разводят мосты для пропуска больших пароходов на Неве. Но часов в 8 утра я поднял его. Ведь сегодня у нас был намечен поход в Эрмитаж.
Мы договорились с Лидой встретиться у входа в Эрмитаж. Я думал, что нам придется пару часов простоять в очереди, чтобы попасть в знаменитый музей. Да, так нас информировали и в Москве и сами ленинградцы. Но то ли нам просто повезло, то ли это было связано с недавними политическими событиями и вчерашним приездом Руководства страны в Ленинград: мы купили билеты в кассе и прошли в Эрмитаж буквально за считанные минуты.
Мы провели в Эрмитаже почти весь день. Но и этого времени едва хватило, чтобы, как говорится, бегом проскочить открытые экспозиции. Великолепие Зимнего дворца, его залов, лестниц, убранство императорских покоев, тронных залов и залов, где проводились «ассамблеи» просто потрясло нас, а знакомство, даже беглое, с картинами и скульптурами великих мастеров и очаровывало меня, и даже подавляло.
Увидеть сразу столько знаменитых работ, с которыми был знаком до этого только по репродукциям, мне еще не приходилось. Коллекция Эрмитажа превосходила, по-моему, виденные мною ранее собрания знаменитой Дрезденской картинной Галереи (с экспозицией которой я познакомился летом 1955 года в Москве), коллекцию Музея изобразительных искусств им. Пушкина и Государственной Третьяковской Галереи. Большего, к сожалению, к тому времени мне видеть не довелось.
Пройдут годы и мы с Лидой побываем во многих странах мира и познакомимся с собранием знаменитых музеев: нам доведется побывать и в Музее Ватикана со знаменитой Сикстинской Капеллой Микеланджело, и в Академии художеств в Венеции с великолепным собранием картин Тициана и многих других великих художников, и в Галереи Уфици во Флоренции, и в Палацио Питти со знаменитой картиной Ботичелли «Рождение Афродиты», и в Лувре в Париже, где мы познакомимся впервые с «Джокондой» Леонардо да Винчи, и в музее Прадо в Мадриде, где собраны картины великих испанцев, и в Барселоне мы познакомимся с «розовым периодом» Пикассо, интересны собрания музеев Будапешта и Вены, Национального музея Лондона. Мы сможем увидеть великие творения Эль-Греко в Толедо, Леонардо да Винчи и Рафаэля в Милане и Риме. Но все это еще в отдаленном будущем.
Сегодня же мы знакомимся с работами Великого Леонардо да Винчи, представленными в Эрмитаже. Честно говоря, два небольших портрета «Мадонна Литта» и «Мадонна Констабелле» на меня не произвели большого впечатления. Зато залы, где представлены работы импрессионистов, я проходил, затаив дыхание. Пожалуй, собрание картин импрессионистов в Эрмитаже побогаче, чем в музее изобразительных искусств в Москве.
Мы познакомились также со многими интересными и великолепными работами старых мастеров-ювелиров, мастеров художественного литья, стеклодувов, увидели потрясающие сервизы из фарфора, серебра и золота.
Мне еще не раз доведется любоваться собранием Эрмитажа и каждый раз я не переставал восхищаться работами великих мастеров. Но это первое посещение Эрмитажа я запомнил на всю жизнь. И Лида и Юра были не менее меня потрясены увиденным. Если бы мы за время нашей экскурсии в Ленинград побывали бы только в Эрмитаже, то и этого было бы достаточно, чтобы память об этом сохранилась на всю жизнь. Мы же увидели столько, что я даже в прекрасном сне не мог себе такого представить. А нам еще предстоит побывать и в Русском музее, и в Петропавловской крепости, погулять в знаменитом Летнем саду, любоваться дворцами и архитектурными ансамблями Ленинграда.
После посещения Эрмитажа мы решили дать себе немного отдохнуть от потока впечатлений, нахлынувших на нас за эти дни. Нужно дать улечься и закрепиться в памяти образам великих творений. Поэтому назавтра мы наметили посещение Петропавловской крепости, с которой связана история города и России. В Петропавловской крепости захоронены члены царской семьи - династии Романовых (там же 2 года назад, в июле 1998 года, захоронены останки последнего Российского императора Николая II и членов его семьи, зверски расстрелянных в 1918 году большевиками в Екатеринбурге, а совсем недавно Николай II решением синода Российской Православной церкви приобщен к лику святых), а через казематы «Петропавловки» прошли многие революционно настроенные деятели России. После «Петропавловки» мы наметили себе просто погулять по городу, побывать в Летнем саду, полюбоваться местами, воспетыми Пушкиным.
В тот наш первый приезд в Ленинград нам не довелось побывать в театрах и кинотеатрах города. С некоторыми коллективами ленинградских театров впоследствии мы сможем познакомиться в Москве во время их гастролей. Мы побываем на спектаклях БТД, руководимого Г.Товстоноговым, познакомимся с творческим почерком театра, где главным режиссером был А.Акимов, побываем на балетных и оперных спектаклях Мариинки (в то время театра оперы и балета им. С.М.Кирова).
Мне же удастся в последующие приезды в Ленинград побывать всего лишь в трех театрах. Первое мое знакомство с театральным Ленинградом произойдет лишь в конце 60-х годов, когда я буду в командировке в Институте Акушерства и гинекологии АМН СССР. Тогда я посещу театр им. Комиссаржевской, побываю на спектакле Ленинградского ТЮЗа «Сирано де Бержерак» Ростана, а также в Драматическом театре им. А.С.Пушкина на спектакле «перед заходом солнца» по пьесе Гауптмана.
Я уже видел этот спектакль в Москве, но здесь, в Ленинграде, главную роль исполнял знаменитый драматический актер Н.Симонов. В его исполнении тайный советник Клаузевиц выглядел более убедительно, чем те, что мне приходилось видеть в Москве. Н. Симонова я знал по фильмам «Петр I», «Живой труп». Это был великолепный актер с прекрасными внешними данными. В молодости он, вероятно, был просто красавец-мужчина. В 1962 году в нашу первую поездку в Сочи мы снова сможем любоваться его игрой в фильме «Человек-амфибия», где он исполнил роль доктора Сальватора.
Я забежал уже далеко вперед, но воспоминания о Ленинграде связаны не только с историческими памятниками и музеями, но и с известными деятелями литературы и искусства. Пройдут годы и мы с Лидой навестим Н.Симонова, но теперь уже в некрополе Александро-Невской Лавры, где найдет он свой последний приют.
Там же мы поклонимся и Н.Черкасову - известному популярному киноактеру - исполнителю ролей царевича Алексея в кинофильме «Петр I», роли кинорежисера в фильме Гр. Александрова «Весна» (где играло целое соцветие актеров советского кино: Любовь Орлова, Ростислав Плятт, Фаина Раневская и др.). Последняя роль Черкасова - физик-атомщик в фильме «Все остается людям».
Я же познакомился с Н.Черкасовым еще в раннем детстве: ведь именно он исполнял роль Паганеля в кинофильме «Дети капитана Гранта» и песни в исполнении Н.Черкасова-Паганеля сопровождали меня на протяжении всей моей жизни. Эти песенки я напевал себе в детстве и юности, затем своим детям: Андрюшеньке и Галочке, а впоследствии и внукам. С «Катенякой» (так мы называли Катю) мы исполняли дуэтом песенки «Капитан» на свадьбе Андрея. Позднее я напевал эту песенку и Даше, и Паше, и Даньке.
После этого «лирического отступления» я хочу вернуться в 1957-й год. Наши последние дни в Ленинграде. Мы много гуляем по набережным Ленинградских рек и речушек: Невы, Невки, Мойки. Интересно, что мы ступаем по тем улицам и проспектам, по которым когда-то бродили Пушкин и Гоголь, Белинский и Глинка, Крамской и Репин, Менделеев и Ломоносов, Шаляпин и Анна Павлова, и многие, многие другие ученые, художники, музыканты, писатели и артисты.
Наш последний день в этом сказочном Городе - посещение Русского музея. Мы, конечно, знакомы уже со многими работами великих русских художников, представленных в «Третьяковке» в Москве, но работы, представленные в Русском музее, значительно расширили наши знания о творчестве И.Репина, Крамского, Сурикова, Иванова, Брюлова, Кипринского, Федотова, Серова, верещагина, Васнецова. Здесь же я впервые познакомился и со скульптурными работами Антакольского и Шадра. Коллекция Русского музея великолепна. Еще дважды в моей жизни мне доведется побывать в этом храме русского искусства. Причем между этими посещениями лягут десятилетия.
Вот и подошло к концу наше пребывание в Ленинграде. Мы прощаемся с прекрасным городом, благодарим наших гостеприимных «хозяев» и отправляемся на Московский вокзал. И вот уже наш поезд отходит от ленинградского перрона и мы возвращаемся в Москву.
Первый театральный сезон
Нам остается еще дней 10 до поездки на целину. Конец июня 1957 года мы с Лидой провели, посещая Московский театр оперетты. В те годы он ставил свои спектакли в «Зеркальном театре» сада «Эрмитаж».
Вряд ли этот сезон станет вехой в истории этого театра. Смена поколений еще не закончилась, и актерский состав был далек от того блестящего ансамбля, с которым мне довелось познакомиться в первые послевоенные годы. Тогда там блистало целое созвездие великолепных солистов: Михаил Качалов, Лебедева, Гедройц, Татьяна Бох, Савицкая и, конечно же, бесподобный Григорий Ярон. Из того состава уже никто не играл...
Но оперетта, наверное, один из самых моих любимых жанров театрального искусства. В тот год в репертуаре театра были и классические оперетты Кальмана и Легара, и опереттки советских композиторов.
Мы с Лидой побывали за оставшуюся нам до поездки на целину неделю на двух спектаклях.
Наш первый спектакль – какая-то оперетка, название которой у меня даже не сохранилось. Сюжет ее, очень примитивный, посвящен был «революционной борьбе» моряков-рыбаков какой-то южно-американской маленькой страны. Дураки полицейские пытаются «поймать» молодого рыбака-героя, борца за свободу своего народа и справедливость. В портовых ресторанчиках ловят агенты тайной полиции «революционеров». Веселая музыка с латино-американскими ритмами, и единственное, что запомнилось - это фраза, произносимая главой «тайной полиции» (его играл Алчевский) на протяжении всего спектакля, когда он обращался к своим «придуркам-агентам»: «Кролики, занимайте столики». Но даже такая примитивная оперетка создавала и поддерживала в нас хорошее настроение. Но скорее не могла испортить нам с Лидой радость от общения друг с другом.
В антрактах публика выходила в сад, где в «буфетах» (палатках) можно было купить бутерброды, пирожные, воду. Но даже в толпе зрителей, заполнявших в перерыве аллеи сада «Эрмитаж», мы оставались с ней как бы наедине. Теплый летний вечер, зелень знаменитого московского сада, близость любимой девушки - все это создавало удивительно легкую и приятную атмосферу. Мы бродили по аллеям старинного сада, подходили к открытой эстраде, где в другие дни играл, наверное, духовой оркестр и в довоенные и первые послевоенные годы танцевало поколение наших родителей.
А вечером после спектакля мы поехали на дачу. У Лиды на даче в Валентиновке жили в то время только дедушка с бабушкой. У меня же в Загорянке – тетя Рива с Фимой и Славкой. Проводив Лиду до дачи, мы решили, что, в столь поздний час (а было уже за полночь) мне не стоит идти в Загорянку и я могу остаться ночевать у них: ведь Юлина кровать свободна.
Тогда у них на даче в Валентиновке Лида и Юля занимали на первом этаже две маленькие смежные комнатки. В дальней стояла Лидина кроватка, а в проходной - Юлина. Мне постелили на Юлиной кровати. Дедушка с бабушкой легли спать, а мы разместились по «своим» кроваткам. Но, проявив бдительность, дед все же один раз заглянул в «мою» комнату. Убедившись, что я на своем месте, он спокойно прошаркал в свою комнату, где они спали с бабушкой. Полежав еще немного с открытыми глазами и прислушиваясь к шорохам в доме, я, убедившись, что дед с бабушкой уснули, перебрался к Лиде.
Нам не было с ней тесно на той маленькой (в смысле узенькой) кровати. Мы ласкали друг друга, целовались и «еще кое-чем занимались», как пелось в одной студенческой песенке. Это была одна из самых счастливых ночей в моей юности.
Утром после этой чудной ночи я отправился в Загорянку. Побыв немного на даче, я вернулся в Валентиновку, и мы с Лидой отправились на прогулку в лес. Нам было хорошо вдвоем. Мы шли с ней, обнявшись, целовали друг друга. Все-таки юность - прекрасное время, особенно когда рядом с тобой любимая.
Через пару дней мы вновь были в «Эрмитаже». На сей раз смотрели «Марицу». Замечательные мелодии Кальмана, прекрасная игра молодых солистов и запомнившийся на всю жизнь выступавший в роли комического персонажа Каламана Зупана легкий прыгучий Шишкин, который буквально летал по сцене, красивые венгерские танцы в исполнении кардебалета - все это и есть настоящая классическая оперетта.
Пройдут годы, сменятся поколения актеров, в саду «Эрмитаж» появятся новые театры: театр Ю. Левитина, «Сфера», «Новая Опера». В последние годы нашей московской жизни «Сфера» станет одним из любимых наших театров и практически на всех спектаклях этого театра мы побываем. Особенно запомнились мне «Лолита» и «Камера Обскура» по В.Набокову, «Доктор Живаго» Б. Пастернака, «Гондла» Н. Гумилева, «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери, а также наделавший в свое время много шума «Остров Крым» Василия Аксенова. Хороши были постановки и у Ю.Левитина.
В разные годы нашей жизни мы еще не раз побываем в саду «Эрмитаж» на спектаклях и концертах, но память тех первых совместных выходов в театр сохранилась на всю мою жизнь.
Перед целиной
Время неминуемо приближало нас к еще одной «исторической странице» нашей юности - поездке на целину. Наш студенческий отряд 1-го МОЛМИ им. Сеченова отправлялся в северный Казахстан, в Кустанайскую область, и в оставшиеся дни нам следовало собраться в дорогу.
В институте нам выдали черные рабочие комбинезоны, очки-консервы, что-то еще из одежды, кажется телогрейки. Остальное следовало добыть самим. Нужно было найти (если их не было) сапоги, лучше всего солдатские кирзовые, взять темные рубашки, свитера, заготовить кое-что из провизии. На это ушло пару дней.
В один из свободных от сборов дней мы с Колей Чебышевым договорились пойти вместе постричься покороче. Был жаркий летний день. Встретились мы на Старом Арбате, зашли в парикмахерскую, попросили нас постричь «ежиком». У Кольки прическа получилась даже очень приличной, у меня же волосы торчали во все стороны, как иглы у ежа (а может, скорее, как у ощетинившегося дикобраза) в момент опасности.
Такие «прически» следовало, естественно, «обмыть». Мы отправились в одну «Столовую-кафе» на Арбате. Это была столовая самообслуживания. Мы взяли у кассы подносы и набрали себе закуски, а выпивка стояла тоже на тех же полках прилавка, что и закуска. Мы взяли по стакану коньяка. Сели за столик. Но выпить почти горячий коньяк до конца мы так и не смогли. Наверное, более чем по полстакана коньяка остались стоять на столике в этой «Столовой» на Арбате. Об этом эпизоде мы неоднократно вспоминали с Колькой на протяжении нашей долгой дружбы. Наши дружеские отношения сохранились и до сих пор.
Еще один день в начале июля 1957 года мы провели в Москве втроем: Лида, Коля Чебышев и я. Встретились в Институте на Пироговке и отправились в Лужники. Когда мы шли уже по территории Центрального стадиона в Лужниках в сторону Главной спортивной арены по центральной аллее, произошла встреча с одним уникальным человеком. Нам навстречу шел (а точнее передвигался на полусогнутых ногах, опершись руками о плечи двух здоровых, сопровождавших его парней) самый высокий спортсмен СССР - баскетболист из Казахстана Ахтаев. Рост его, если мне не изменяет память, был 2 м 31 см (а может даже 2,41). Это был, конечно, не очень здоровый человек с признаками акромегалии. Но он был своеобразной сенсацией в отечественном баскетболе.
В прошлом, 1956 году, на Спартакиаде СССР, к изумлению знатоков баскетбола, сборная Казахстана, в составе которой выступали Ахтаев и разыгрывающий Арменак Алачачан (репатриированный из Египта армянин), обыграв многих грандов баскетбола, заняла почетное шестое место. Вскоре, правда, баскетбольная карьера Ахтаева закончилась. Арменак же Алачачан стал впоследствии одним из сильнейших баскетболистов страны, да, наверное, и Европы – капитаном сборной команды СССР. Его я неоднократно видел на баскетбольных турнирах и международных встречах.
Ахтаева мне тоже довелось пару раз увидеть в «деле». Он медленно передвигался от щита к щиту. А в это время мяч, как правило, держал обладавший прекрасным дриблингом А.Алачачан. Заняв позицию у кольца соперника, Ахтаев получал передачу от Алачачана и, не отрывая ног от площадки, закидывал его в кольцо. Вот такие встречи тоже сохраняются в памяти на всю жизнь.
Отправляясь в Лужники, мы намеревались сходить в кино, в кинотеатр «Олимп», расположенный под трибуной главной спортивной арены. Но в тот день подходящего сеанса не было, и мы решили сходить в ресторан, находящийся рядом с кинотеатром, там же на Главной Спортивной арене Лужников. Наших студенческих денег на шикарные обеды в ресторанах Москвы нам, конечно же, не хватило бы. Но днем съесть в ресторане салат «оливье» и ромштекс или бифштекс с гарниром и выпить бутылку сухого вина мы в те годы могли.
И вот мы втроем сидим в ресторане Лужников и ждем, когда нас обслужат. Столик наш расположен у окна, и через окно я могу наблюдать за жизнью стадиона. Видна не только центральная аллея, по которой мы недавно шли и где произошла наша встреча с Ахтаевым. Видно футбольное поле и беговые дорожки малой спортивной арены. На этом стадионе мы занимались физкультурой. Сейчас там тренируются молодые спортсмены. Рядом с этой ареной располагались в то время баскетбольная и волейбольная площадки и теннисные корты. На всех спортивных площадках шла своя жизнь. Кто-то гонял мяч на баскетбольной площадке, а какая-то пара в белых костюмах (шортах и майках-теннисках и белых кедах) играла в теннис. Было интересно наблюдать за ними с высоты (ведь ресторан располагался почти под самой крышей трибуны стадиона).
Наконец-то нам принесли наш заказ: салат «Столичный» и бутылку вина. Салат этот состоял из отварной мелко нарезанной картошки, варенного яйца, зеленого горошка, мелко нарезанных кусочков отварного мяса, соленого огурца, зеленого лука и майонеза. Мы разложили его по тарелкам и разлили вино по бокалам, подняли тост за дружбу и за удачную поездку на целину. Потом нам принесли по горячему сочному куску «натурального бифштекса» со «сложным гарниром» - жареной картошкой, зеленым горошком и кусочком соленого огурца. Было очень вкусно.
Отобедав, довольные и сытые, мы отправились побродить по территории стадиона. Прошли к малой спортивной арене, спустились к набережной Москвы-реки, полюбовались панорамой Ленинских (Воробьевых) гор на противоположном берегу Москвы-реки, затем вдоль набережной дошли до метромоста и станции метро «Ленинские горы». На метро мы доехали до центра - станции, которая еще носила имя Кагановича (это станция «Охотный ряд», которую на моем веку трижды переименовывали: сначала в станцию им. Кагановича, затем в «Проспект Маркса» и потом вновь в «Охотный ряд»).
Года до 1955 весь метрополитен в Москве носил имя Л.М.Кагановича. Потом ему было присвоено имя В.И.Лениа, а учитывая заслуги Кагановича в строительстве метрополитена, станция «Охотный ряд была переименована в станцию им. Кагановича. Несколько недель назад Л.М.Каганович, первый заместитель Председателя Совета Министров СССР и член Президиума ЦК КПСС, как член антипартийной группировки Г.М.Маленкова, Л.М.Кагановича, В.М.Молотова и "примкнувшего к ним Д.Т.Шипилова", был исключен из членов КПСС, смещен со всех постов в партии и правительстве и, естественно, все названные его именем предприятия и объекты, станции метро в том числе, были переименованы. Пока же название станции метро еще сохранилось, но уже осенью, когда мы вернемся с целины, она вновь станет «Охотный ряд».
Мы распрощались с Колей, он делал пересадку на станцию «Площадь революции», чтобы ехать домой на «Смоленскую», а мы с Лидой перешли на станцию «Площадь Свердлова», чтобы ехать до метро «Динамо». Я провожал Лиду домой. Через пару дней нам предстояло собраться на станции «Николаевка» Рижской железной дороги (недалеко от Рижского вокзала) и отправиться убирать урожай на целину. Начиналась наша «целинная эпопея».
Даешь целину!!!?
Прежде чем рассказать о нашей «целинной эпопее», хочу напомнить, что «освоение целины», начатое несколько лет назад, стало «делом всего Комсомола». А в 1956 году на уборку урожая на целинных землях Алтая отправился Первый Сводный студенческий отряд. В состав этого отряда входили студенты разных Университетов и Институтов со всей страны. Участвовали в этом и студенты нашего 1-го МОЛМИ. Так что 1957-й год стал вторым годом студенческого целинного отряда. Мы не были «первопроходцами» в этом «комсомольском порыве». Но нам впервые предстояло участвовать в уборке урожая на целинных землях Северного Казахстана - в Кустанайской области.
Весной а нашем потоке прошло комсомольское собрание, на котором нам сообщили, что из студентов 2-го курса именно нам выпала «высокая честь» представлять во Всесоюзном студенческом отряде наш прославленный Институт, да и вообще студентов-медиков.
Вообще-то участие в студенческом отряде, отправляющемся на целину, формально считалось делом добровольным. Но для отказа от участия в нем должны были быть веские причины (например, смерть или тяжелое заболевание близких, наличие каких-либо хронических заболеваний, повлекших за собой нарушения состояния здоровья, тяжелые травмы и т.п.). Тем не менее на комсомольском собрании выступали активисты-комсомольцы, говорившие об энтузиазме всей нашей молодежи, откликнувшейся на призыв партии (КПСС) и о тех первопроходцах-целинниках, которые в тяжелых бытовых условиях, проявив мужество и героизм, начали освоение «целины» и собрали уже в прошлом году невиданные, рекордные урожаи. А по прогнозам специалистов нынешний урожай обещает быть еще более высоким и наш долг помочь собрать его «своевременно и без потерь».
Наряду с «общими фразами», которые можно было прочесть в газетах или услышать по радио и телевидению, звучали и «конкретные призывы». Так перед нами выступали участники прошлогоднего студенческого отряда нашего Института, убиравшие урожай на целинных землях: Виктор Фролов, студент-отличник, член комитета ВЛКСМ Института, года на два старше нас (я имею в виду, учившийся курса на два впереди нас) и Витя Каркушкин, староста «сангига» нашего курса.
Виктор Каркушкин был старше нас. Он окончил уже военное училище, имел офицерское звание. Впоследствии он тоже станет членом Комитета комсомола Института. Еще до окончания Института его портрет будет висеть на доске почета лучших людей района (передовиков производства и учебы). Витя Каркушкин был, по-моему, нормальным, хорошим парнем, простым в обращении, без выпендрежа. К сожалению, судьба его закончилась трагически. Уже будучи аспирантом кафедры кожных болезней у него начались какие-то неприятности на работе, а быть может, и в семье. Развилась депрессия и, к несчастью, с ним рядом не оказалось человека, который мог бы его поддержать в эти трудные минуты. В конце концов, он покончил с собой.
А в тот далекий май 1957 года это был молодой, пышущий здоровьем, высокий, симпатичный парень. Он просто рассказал о своем опыте участника студенческого отряда, убиравшего урожай на Целине в прошлом году, о быте студентов-целинников, их работе, свободном времени, комсомольской дружбе.
Затем с пафосом, присущим всегда его выступлениям, заговорил Виктор Фролов. Это было выступление «комсомольца-карьериста», выдержанное по форме, пылкое, но, на мой взгляд, не искреннее.
Наконец, слово взял Мотя Левинтон, наш сокурсник, студент нашего потока "Б" лечебного факультета. Он спустился вниз в центр аудитории, поднял кверху руку, сжатую в кулак, и сказал: «Помните, в Гражданскую войну был призыв «А ты записался в Красную Армию?». А наш призыв: «А ты записался на Целину?». Так вот, я записался на Целину!» ( и призываю всех Вас последовать моему примеру). Этих слов Мотя Левинтон не произнес, но смысл его выступления был именно в этом. И мы все последовали его примеру и дружно подняли руки в знак того, что мы в дружном порыве, сочтя за честь, все едем на Целину. На этой высокой ноте и закончилось наше комсомольское собрание.
Следует сказать, что 1957 год был годом проведения в Москве (и впервые в СССР) Всемирного Фестиваля молодежи и студентов и до «целинного призыва» мы мечтали принять участие в этом интереснейшем молодежном мероприятии. Но интересы страны были превыше многих интересов, и Фестиваль молодежи пройдет в Москве без нашего участия. Правда, некоторым студентам, в том числе и из нашей группы, удастся на Целину не поехать, среди них: Люся Сапожкова, Светка Сальникова, Сережка Дратвин, Володя Ланщяков (их я уже упоминал, рассказывая о наших студенческих компаниях), Сашка Кардонский, Альберт Кадыков и другие. Не поехал на Целину и главный «зазывала» - Мотя Левинтон («А ты записался?»).
Но все это уже позади, а сегодня 7 июля 1957 года, участники студенческого целинного отряда, в том числе и ребята нашей группы Лида Буркова, Юрка Глейзер, Ленька Гудовский, Сашка Левин, Виктор Китаев и я, а также студенты 15 группы Коля Чебышев, Генка Гольдин, Володя Леви, Алик Фризин, Алла Коклен, Дима Белокриницкий, Оля Степух, а из других групп Гена Цодиков, Иван Багмет и другие собрались на станции «Николаевка» Рижской железной дороги (неподалеку от Рижского вокзала).
Было теплое, солнечной утро московского лета. Мы прибыли кто с рюкзаками, кто с чемоданами на место сбора. Эшелон, состоящий из товарных вагонов, украшенных веселыми плакатами, вроде «Даешь целину!», уже стоял у перрона. Меня никто не провожал, как впрочем никто не провожал и большинство наших ребят. Помню лишь, что Лидин отец, Борис Сергеевич Бурков, в то время главный редактор газеты «Труд», приехал вместе с фотокорреспондентом «Труда» и благодаря этому у нас до сих пор хранятся фотодокументы того памятного дня. Часть из них и сейчас с нами в нашем семейном альбоме. Но большая часть их, наверное, осталась в Москве. Долгие годы они хранились у нас в квартире на антресолях, в старом портфеле.
Были среди отъезжавших студентов и старшекурсники Витька Фролов, Фаина Годес, Федька Брагин. Начальником отряда был Вадим Меньшиков, секретарь Комитета ВЛКСМ Института, аспирант кафедры госпитальной терапии, был также аспирант кафедры гистологии Юлий Иванович Афанасьев - наш преподаватель (он вел в нашей группе гистологию), а врачами отряда были Вадим Семенович Смоленский, аспирант кафедры терапии и еще один врач-хирург по фамилии Ролик. Он оказался хорошим «сачком» и в памяти моей осталось лишь то. что он был здоровым, высоким мужиком.
Нам было весело. Все были возбуждены. Мы «забросили» свои вещи в вагоны, заняв места на нарах (причем нары были голыми). Поэтому плакат на одном из вагонов «Ни пуха, ни пера!» был не пожеланием успехов, а своеобразной подготовкой к «удобствам» транспорта, поданного нам, «героям-целинникам».
Мы едем, едем, едем…
До отправления нашего «целинного товарного состава» мы веселились на «голом» перроне станции Николаевка, пели песни, вспоминали смешные истории, происходившие с нами в той нашей доцелинной жизни. Именно здесь, на перроне, я впервые услышал песню на мотив «Прощание славянки» (что этот мотив так называется я узнаю значительно позже, когда эта музыка прозвучит в фильмах «Оптимистическая трагедия» и «Летят журавли»), которая станет нашим «целинным гимном»:
«Нет, не зря изучали мы тактику,
и, быть может, в суровом бою
вспомним нашу целинную практику
и целинную группу свою!
Прощай, любимый край,
труба зовет в поход,
смотри, не забывай
наш боевой целинный взвод…».
Этот гимн мы часто вспоминали и напевали в наших студенческих компаниях и спустя много лет после окончания Института, а во время дороги на целину и в течение почти 3-х месячной «целинной эпопеи» мы напевали его почти каждый день, собираясь в степи у «комсомольского костра», а также во время всех «сабантуев» на нашем «полевом стане».
Спустя каких-то 3-4 часа наш состав все-таки отправится в путь. Прозвучала команда: «По вагонам!». Мы запрыгнули в свой вагон. Поначалу девочки ехали в отдельных вагонах. Но уже в пути некоторые девчата, в том числе и Лида, перешли в наш вагон. Я ехал на нарах на второй полке, с потолка свисали огромные гвозди: нужно было быть очень осторожным, не забывать об этом, чтобы, приподнимаясь после сна или отдыха не удариться головой или какой-либо другой частью тела об эти рахметовские наоборот гвозди.
Спали мы, подстелив на доски нар телогрейки. Сначала Лида проводила со мной на этих нарах часть дневного пути, а на ночь возвращалась в свой вагон. Но уже, наверное, со второго дня нашего медленного продвижения на юго-восток она перебралась окончательно в наш вагон и оставалась в нем в течение всей нашей поездки. Мы лежали с ней рядом. Она возле стенки. затем я, рядом Коля Чебышев, а далее Юрка Кролевец и его сестра Ирина. Она была еще школьницей. Спала она крепко. И вот однажды, перевесившись через край нар во сне свалилась на пол. Слава Богу, окончилось это падение благополучно.
Во время следования поезд делал остановки на станциях, где нас кормили в столовых. Давали нам горячие щи или кашу с мясом «по-солдатски». Еда была хоть и не очень вкусная, но сытная. Во время этих стоянок, если позволяла обстановка (наличие пустыря), мы играли «в кружок» в волейбол, но чаще «гоняли» в футбол. Особой «страстью» и азартом отличался Эдик Бендиков, студент нашего курса, но с потока «В». Был он щуплый, белокурый мальчик, футбол он, видимо, любил самозабвенно, хотя не отличался большим умением и выносливостью.
Мы проехали уже европейскую часть нашего пути, пересекли Волгу и приближались к Южному Уралу. Стояла жаркая погода. Ребята затеяли карточные игры. Внизу на нарах одна компания, в которой был Гена Цодиков (впоследствии он женился на Люсе Сапожковой и стал одним из наших самых близких друзей на долгие годы), играла в «Кинга»». Игра шла не на деньги (которых у нас не было), а на сухари. Причем сухари должен был съесть проигравший: сколько очков проиграешь – столько сухарей должен съесть. Генка проиграл более 40 очков.
Настал «час платежа». Время было послеобеденное: жара, духота... Он начал есть сухари, а «победители» считали: «Раз, два, три. Четыре… двенадцать… Сухаре на четырнадцатом (а Гена был крепким малым) он попросил пить. Ему дали котелок с водой. Пил он жадно, но это его, наверное, и сгубило. Съеденные сухари в желудке разбухли: его стало пучить, а поезд все ползет и не делает остановок уже несколько часов.
Сначала «победители» требовали, чтобы Гена доел все «проигранные» сухари. Он попытался съесть еще пару сухарей, но больше уже съесть не мог. Видя его состояние, «победители» смилостивились над ним, и все стали с нетерпением ждать, когда же остановиться поезд. Как только поезд остановился на каком-то полустанке, Гена стремглав кинулся к кустам. Что уж он там сделал не знаю, но вернулся он «с облегчением». А до этого этот крепкий парень имел «бледный вид» в прямом и переносном смысле слова. Ему было по-настоящему плохо. Вот до чего могут довести человека бездумные «пари» и «карточные проигрыши».
Вот мы и в Азии. Лишь во время эвакуации в 1941 году мне, маленькому 4-х летнему мальчику, довелось пересекать Урал, когда мы направлялись в Омск, а в конце ноября-начале декабря 1943 года мы с мамой и Толей проделали обратный путь в Москву, возвращаясь из эвакуации. Так что сейчас я во второй раз в моей жизни пересекаю границу Европы и Азии.
Наш поезд идет по южно-уральским степям. Мы, кажется, пересекали реку Урал (бывший Яик). Здесь когда-то жили яицкие казаки и в этой реке, по одной из версий, утонул легендарный комдив, герой гражданской войны Василий Иванович Чапаев. Для нас, поколения войны и первых послевоенных лет, Чапаев бы одним из любимых героев. В детстве мы, наверное, все играли в чапаевцев. Чапаев в исполнении актера Бабочкина воплощал в себе самые яркие черты «народного героя». Он был очень популярен среди детей и молодежи, а вместе с ним стали популярными и его «однокашники» - ординарец Петька и Анка-пулеметчица. Позднее, уже в 80-е годы, их «популярность» еще более возрастет, когда они станут «героями» целого цикла анекдотов о Василии Ивановиче. Анекдоты эти были от самых безобидных, «детских», до остро-политических и «похабных».
Например: «Школьники идут в Исторический музей (или музей Революции - такой тоже был долгие годы на ул. Горького). У главного входа, у лестницы, стоит скелет человека. «Это кто?», - спрашивает ученик 4-го класса своего учителя. «Это скелет героя Гражданской войны Василия Ивановича Чапаева», - отвечает учительница. Ребята поднимаются по лестнице на два пролета и видят маленький скелет. «А кто это?», - вновь спрашивает самый «любознательный» мальчик. «А это скелет Василия Ивановича в детстве», - отвечает учительница».
«Отряд (дивизия) Чапаева подошел к реке. На противоположном берегу реки враги-«белые». Чапаев говорит своему ординарцу; «Петька, посмотри в бинокль, чего там «белые» делают?». Петька долго смотрит и. наконец,, обращаясь к Чапаеву, говорит: «Белые пиво с раками пьют!». «Ну-ка, дай-ка бинокль», - говорит Чапаев, смотрит в бинокль и заключает: «Да нет, Петька. Это у них рожи такие!».
«Петька с Василием Ивановичем Чапаевым на привале моют в реке ноги. «Василий Иванович, - обращается к комдиву Петька ,- а почему у Вас ноги погрязнее моих будут?». «Так ведь я же постарше тебя, Петька», - отвечает Чапаев.
«Вице-президент США Ричард Никсон во время своей первой поездки в СССР услышал много анекдотов о Чапаеве. «Кто такой Чапаев?», - спрашивает Никсон у своих советников. «Это герой Гражданской войны», - объясняют ему. «Пошлите ему, пожалуйста, от меня в подарок бутылку виски и банку красной икры!». Чапаев, получив подарок и распив с Петькой и Анкой виски, спрашивает у своего ординарца: «Ну, чего теперь-то я должен сделать?». «Надо поблагодарить вице-президента США за подарок», - говорит Петька. «А? Ну-ну…! Тогда пиши. Господин вице-президент, благодарю Вас за подарок. Самогонку, которую Вы мне прислали, мы с Петькой и Анкой выпили, а вот клюкву, что пропахла рыбой (имел в виду красную икру, о которой в то время народ уже просто «забыл») мы выкинули».
Миновав южно-уральские степи, в районе г. Кургана наш поезд пересекает российско-казахстанскую границу. Правда, в то время никакой границы, естественно, не было. Мы жили в «едином, могучем Советском Союзе», в семье братских народов, где «старшим братом» был русский народ, а остальные «народы», в том числе и казахи были «равными среди равных», но все же «младшими братьями» (хорошо хоть, «не братьями нашими меньшими», то есть зверьми).
Сделали остановку в Акмолинске. Я знал тогда три города на «А» в Казахстане: Алма-Ата, Актюбинск и Акмолинск, нужны они были для детской игры «в города». Теперь же Акмола - столица суверенного государства Казахстан. Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев перенес туда свою столицу, оставив старую столицу Алма-Аты. Тогда же Акмолинск был маленьким провинциальным городком, с таким же маленьким невзрачным вокзалом. Запомнил я этот вокзал лишь по большому элеватору. Быть может такой элеватор я увидел впервые в жизни.
После Акмолинска наш путь лежал в Кустанай - это конечная точка нашего железнодорожного пути. Дальше уже нет железных дорог и нам придется добираться до Узункольского района в совхоз им. Кирова на грузовиках.
В Кустанае нас покормили в привокзальной столовой, подали грузовики. Мы побросали в кузов свои вещи, сами разместились на полу кузова на своих вещах, прижавшись друг к другу. Колонна автомашин, набитых битком студентами, распевающими песни, отправилась по степным дорогам в путь.
Здравствуй, целина
Часа через 3-4 езды по «улучшенным» грунтовым дорогам, засыпанным прошлогодним зерном, мы прибыли на Центральную усадьбу совхоза им. Кирова Узункольского района Казахстанской области. Только потом мы осознали каковы были потери зерна только при транспортировке от места сбора до элеватора в Кустанае. Все дороги были усыпаны сплошным слоем пшеницы, сохранившейся даже после зимы и до середины лета.
Машины, на которых перевозили зерно, не были приспособлены для этого, и через щели в кузове и между бортами зерно сыпалось при перевозке, а расстояние от токов до элеватора порой насчитывало 150-200 километров. О потерях зерна уже собранного в прошлом году немного позже.
Сейчас же нас больше волновали условия нашего размещения и дальнейшая «борьба за урожай». Центральная усадьба совхоза представляла собой небольшой поселок из однотипных стандартных одноэтажных домиков на одну-две семьи и нескольких многоквартирных двухэтажных домов. Было еще здание клуба, столовая и административный корпус, в котором размещалась дирекция совхоза.
Директор совхоза - высокий, худощавый мужчина. Директорствовал он всего пару лет, когда создали совхоз. До этого он был секретарем райкома одного из сельских районов Кустанайской области. На митинге, состоявшемся на Центральной усадьбе, он выступил перед нашим студенческим целинным отрядом с приветственной речью. Обращаясь к нам, он неизменно называл нас студентами Московского медицинского института им. Сечёнова (он говорил Сечёнова, с ударением на ё). Он обещал нам за наш ударный труд «хорошие бытовые условия» и «от пуза» свежего коровьего молока. Он говорил также о замечательном, героическом труде молодежи - комсомольцев-целинников, осваивающих по призыву партии (КПСС) целинные земли.
На митинге выступали также руководитель нашего отряда Вадим Меньшиков, «целинники» со стажем Виктор Карпушкин и Виктор Фролов.
Потом нас повели в столовую. Я уже не помню, чем нас накормили, но почему-то всех нас «пучило», раздувало животы. И это сказалось во время нашей «ночевки» в клубе. Спали мы на полу клуба, стулья и скамейки были из него заранее вынесены. Девочек разместили на сцене, за занавесом. Так вот ночью, хотя мы и спали «как убитые», уставшие после долгой дороги, раздавались то тут, то там «пулеметные очереди». Это облегчали напряжение в своих животах студенты Института им. «Сечёнова».
Утром, умывшись и позавтракав в столовой, мы собрались возле здания дирекции совхоза и нам объявили, что отряд наш разбивается на бригады по числу полевых бригад совхоза и плюс еще из наиболее «крепких» парней создается строительная бригада, которой поручается прокладывание электрической линии от электромагистрали к совхозу. Из наших ребят в строительную бригаду попали Саша Левин, Ленька Гудовский, Сашка Воробьев, Гена Цодиков, а из других потоков Ворошилов, Краснопевцев, Виллен Кесарев. Юрка Глейзер пошел в бригаду с ребятами, с которыми он подружился, оставив нас.
Мы же –Лида, Коля Чебышев, Витя Китаев, Володя Леви и другие ребята нашей 16-й и соседней 17 группы, в том числе и я составили одну из бригад, кажется третью, которой предстояло убирать урожай на полях в 3-ей бригаде совхоза. В бригаду попали и студенты-старшекурсники: Фаина Годес, Галя Шувалова, Тоня, позже к нам присоединяться еще Инна Гольдовская и ее подружка-сокурсница (все они перешли уже на 6-й курс), которые в эти дни путешествовали по Дальнему Востоку (на Сахалине и Камчатке). К нашей бригаде был приписан и начальник отряда Вадим Меньшиков.
Бригадиром нашей бригады назначили («выбрали») Фаину Годес. Фаина была самой старшей из нас не только по возрасту, но и по поведению. Это была спокойная, мало разговорчивая, уравновешенная, невзрачная девушка. Она, правда, интересы членов бригады, как оказалось позднее, не могла отстаивать. Но, в целом, в период «бригадирства» Фаины, никаких эксцессов у нас в бригаде не происходило.
Сначала нас на грузовиках перебросили в деревню Ксеньевку, расположенную в 5-7 километрах от Центральной усадьбы. Это главная деревня 3-ьей бригады. Когда-то эту деревню основали переселенцы с Украины, вероятно в период сталинской реформы начала века. Во время войны, в 1941 году, в Казахстан по приказу Сталина были выселены немцы из Поволжья. В деревне этой, как и в других маленьких деревушках в 1957 году сохранились поселения оставшихся в живых немцев-переселенцев и их потомство, родившееся и выросшее уже в Казахстане.
Одну-две ночи мы ночевали в школьном здании деревни Ксеньевка, пока нам оборудовали на полевом стане бригады «жилище». Эти дни мы отдыхали, знакомились с «достопримечательностями» деревни. Дома в ней были построены из самана. Саман - это «кирпич», изготовленный из измельченного камыша, соломы и коровьего навоза. Готовят его по «особой технологии». Сначала смешивают навоз с измельченной соломой, поливая водой, потом из этой массы нарезают «кирпичи», высушивают их на воздухе, а затем без всякого «обжига» складывают из них стены дома. Крыша дома покрывается соломой.
Некоторые дома «богатых» жителей были обмазаны глиной и даже побелены. Этим они напоминали украинские «мазанки», которые мне довелось увидеть впервые в прошлом году, когда мы с Толей ехали на Кавказ. Поезд наш шел по Украине и «мазанок» этих мы насмотрелись. Произвели они на меня приятное впечатление своей белизной, плодовыми деревьями перед хатой и плетеными из веток заборами (плетнями), палисадниками с мальвами перед домом. Так вот, Ксеньевка очень напоминала те украинские деревушки, правда, белых «мазанок» было «раз-два и обчелся». В основном, дома были серые, низкие.
Зато за деревней, расположенной прямо в степи, где и деревьев-то почти не было, располагалось множество небольших озер. Край этот - Узункольский, если мне не изменяет память, - с казахского и переводится как «озерный». Между озерами встречались даже перелески- небольшие островки деревьев, в основном березок.
Полевой стан
Наконец, жилье для нас на полевом стане подготовлено и мы перебираемся к месту своего будущего «героического труда». Полевой стан находился километрах в трех-пяти от деревни Ксеньевка. Представлял он собой следующее: один бревенчатый маленький домик с одним маленьким окошком, один фанерный вагончик и сбитый из досок домик - кухня-столовая. Все это располагалось компактно прямо в степи. Для «нужды» были вырыты метрах в 20-30 от жилья «отхожие ровики», закрытые с трех сторон плетнем.
Поначалу, когда мы только прибыли на полевой стан нашей бригады, вагончик стоял перпендикулярно бревенчатому домику. Чуть позже его поставили рядом – в одну линию. Если выйти из дверей вагончика или домика, то слева располагалась кухня, где хозяйничала повариха бригады Лизка, разбитная блондинка лет 30-35, ей помогала плотненькая, сбитая, небольшого роста темноволосая посудомойка Надя. Кухня-столовая расположена была своим большим диаметром перпендикулярно нашему жилью, метрах в 10-12 от него. В столовой стояли столы и скамейки. Еду готовили, конечно, незамысловатую. На завтрак кашу да чай. В обед - щи или борщ да кашу с тушенкой. На ужин - макароны, тоже с тушенкой. Бывала и картошка - обратно же, с тушенкой, и иногда котлеты.
Тарелки (миски), ложки, вилки в столовой были, а вот стаканов или там чашек не было совсем. Чай пили мы из поллитровых банок. Когда нам первый раз дали так много чая, то мы все думали, что никогда не сможем столько сразу выпить. Но прошло несколько дней и мы выпивали зараз не только по одной, но и по 2-3 банки чая. Особенно хотелось пить в жару после довольно интенсивной физической работы.
Бригадиром совхозной бригады был Титов (имени и отчества его я уже не помню). Это был коренастый, мрачноватый, крепкого телосложения мужик лет 40. Может, он и был когда-то хорошим трактористом, но вот бригадиром он был плохим. Главная беда его - это водка. Пил он по-черному, на стане появлялся практически всегда выпившим. Бывало, что и одну фразу произнести ему было трудно.
Помню, как-то появился он уже часов в 10, а работы еще не были распределены. Так вот, приехав на лошади, он пытался слезть с телеги, упал на землю. Полежав немного, пытался подняться, но не смог. Местные работники, которые тоже не прочь были выпить, кое- как поставили его на ноги. Он сделал пару шагов в сторону домика, где жили наши девочки и невнятно произнес: «Девки, на волокушу!». Раздался дружный смех, поскольку девочки уже на эту тяжелую работу в это время не ходили согласно достигнутой договоренности с ним же.
Были в бригаде и более трезвые молодые ребята, а также приехавшие на заработки с Украины или Ставрополья комбайнеры и трактористы. Лучшим из них в работе оказался комбайнер Николай Цоколенко с помощником Петром. Цоколенко - мужик лет 40-45, сухощавый, серьезный, в основном не пьющий. Работу свою и машины - комбайн с копнителем - знал хорошо. Работал спокойно. Петро- молодой парень, лет около 30, небольшого роста, ладно скроенный, улыбчивый. Мне довелось работать с ними и на сеноуборочной и на уборке урожая пшеницы. Работали мы много, дружно, никаких споров или разногласий в работе не возникало.
Позже появился в бригаде комбайнер из Южного Казахстана, работавший на комбайне РС-8 с двойным подборщиком, тянул этот комбайн мощный трактор «Сталинец». Обычные же комбайны тянули трактора «ХТЗ» или «ДТ-34».
Среди трактористов был один симпатичный парнишка Энгельс Ченгильбаев. Ему еще не было 18 лет. Он мечтал окончить школу и поехать учиться в Москву. С ним мы подолгу беседовали о Москве. Он говорил нам, что еще ни разу не видел паровоза, парохода. Самолеты он видел лишь в небе. Железная дорога от деревни, где он родился и вырос, находилась километрах в 200-300, а побывать в городе ему еще не доводилось.
Были в бригаде и другие ребята-механизаторы и мужики, занимавшиеся разными работами. Один из них - Штанько, лет 45. Это был высокий мужик с сединой, усатый. Я вспомнил его в связи с одним курьезным случаем, о котором расскажу чуть позже.
Жилье наше: вагончик и маленький бревенчатый домик были оборудованы «спальными матами». У нас в вагончике стояли кровати «солдатские» - металлические с сеткой, на которую клали матрац. В этом вагончике размещались ребята. Было нас в бригаде человек 10: Дима Белокриницкий, Генка Гольдин, Арик Фризин, Коля Чебышев, Володя Леви - все это ребята из 15-й группы, Виктор Китаев и я - представители мужской части нашей 16-й группы. Восьмым был Вадим Меньшиков, но он был с нами редко (лишь во время своих эпизодических наездов в бригаду). Одна- две кровати пустовали. Их использовали те, кто приезжал в бригаду и, задержавшись допоздна, оставался на ночевку.
У девочек в домике были настелены деревянные нары по обе стороны от двери и окна. Девочек было чуть больше - человек, наверное, 14: Лида Буркова, Оля Степук, Инна Новикова, Зина Зелиновская - это все наши студентки из 15 и 16-й групп. Я уже говорил, что с нами в бригаде были и старшекурсницы: Фаина Годес, Инна Гольдовская, Галя Шувалова, Ада Старостина, Тоня Новикова и еще одна девица, приехавшая вместе с Инной Гольдовской. Я хорошо помню ее – небольшого роста, пухленькую, круглолицую, улыбчивую. Помню ее лицо, глаза, нос, а вот как звали ее, а тем более фамилию ее запамятовал.
Помню как все мы смеялись, когда Инна Гольдовская с этой самой девицей (назовем ее Ритой) приехали в «бригаду» после своего «турпохода» по Камчатке и Сахалину голодные. Как они вылизывали банки из-под сгущенного молока («сгущенки», как мы его называли). Через отверстие даже не до конца открытой консервной жестяной банки они умудрялись вылизать все стенки и даже дно банки. Такого мы еще никогда не видели. Это был просто аттракцион. Все мы хохотали от души, а девочек этих так и прозвали «туристками». Быть может поэтому имени одной из них я и не запомнил, поскольку в жизни своей ее больше не встречал.
С Инной же Гольдовской - рыжеволосой, некрасивой, с не очень складной фигурой, еврейской девушкой жизнь нас сводила несколько раз, а между этими случайными встречами прошли годы. Инна была умная, острая на язычок, веселая, что делало ее приятной в компании. И если она была далеко не красавица, то, по крайней мере, симпатяга.
Вот в такой компании начался наш трудовой целинный путь.
Трудовые будни
Вспоминаю свой первый трудовой день. Утром после завтрака нас разделили на группы по 5-7 человек и направили на работы. Нашей группе (а в нее вошли Коля Чебышев, Володя Леви, Арик Фризин, Виктор Китаев и я) предстояло собирать сено в поле и грузить его на "волокушу". Работу эту всем нам предстояло освоить. Никто из нас, честно говоря, сельскими работами до сих пор не занимался.
Поле располагалось недалеко от полевого стана нашей бригады, так что на свое первое «рабочее место» добрались пешком. Сено уже было скошено и трактор, тащивший за собой «валки», похожие на круглые большие грабли из толстых металлических прутьев, собирал скошенное сено в своеобразные цилиндрические кучи и стаскивал их к краю поля. Наша работа заключалась в погрузке собранного таким образом сена на волокушу.
Волокуша представляла собой нечто похожее на большие сани на полозьях из бревен с бревенчатым же корпусом. На такие большие сани следовало нагрузить и утрамбовать ногами сено. Эта волокуша была пуста, мы забрасывали, наколов на вилы сено прямо в «кузов» волокуши. Когда же сено поднялось уже выше человеческого роста, один из нас забрался на этот стог сена на волокуше, а другие подавали ему вилами пуки сена. Находившийся на копне сена распределял его равномерно по всей поверхности, утрамбовывал его. Медленно, но верно копна сена на волокуше нарастала.
Мы уже здорово устали от непривычно тяжелой работы и жары, а конца нашей работы не было видно. Подошло время обеда. Мы старались изо всех сил поскорее нагрузить волокушу. Но она была, как бездонная бочка. Следует сказать, что эта первая в моей жизни волокуша по размерам своим была небольшой. Величина ее была сравнима по площади с кузовом грузового 3-4-х тонного автомобиля. В дальнейшем нам придется нагружать и втрое большую волокушу.
Видя, что мы уже порядком устали, нам стали помогать тракторист и подъехавший на лошади наш бригадир Титов.
Ну вот, наконец, и закончился первый рабочий день. Когда мы вернулись пешком же на полевой стан, все уже пообедали и ждали нас. Мы умылись, надели чистые рубашки и пошли в столовую. Поев щей и каши, мы с удовольствием выпили по банке чая.
Вечерней работы в этот день не было. Мы отдыхали и «готовились» к первому вечернему костру, расспрашивая друг друга о тех работах, которые пришлось нашим студентам выполнять в первый рабочий день. Кто грузил песок в карьерах на машину, кто очищал от прошлогоднего зерна ток. Ток –это временное хранилище зерна, свозимого с полей. Каркас его собран из бревен, толщиной 12-15 см, крыша покрыта соломой, а стены оплетены прутьями. Нам еще предстоит ремонтировать ток и перекрывать его крышу. А пока девочки вычищали земляной пол тока от остатков прошлогоднего зерна, выметали его. Пожалуй самыми тяжелыми видами работ первого дня оказались погрузка песка и нагрузка волокуши сеном. Потихоньку мы привыкнем к новым для нас физическим нагрузкам, научимся обращаться с элементарным инвентарем - вилами, лопатами, граблями, метлами.
Не за огонь люблю костер...
Отдохнув, мы с ребятами взяли топор и отправились в близлежащие перелески нарубить сухих сучьев и хвороста для костра. Много «горючего материала» для костра нам набрать не удалось. Но, походив по полевому стану и прилежащим к нему территориям, мы собрали кое-как старые бревна, нарубили из них куски подходящих для костра поленьев. Потом перетащили с территории тока старой соломы и валявшихся там прутьев. Наш первый «комсомольский целинный костер» мы сложили невдалеке от нашего жилья.
Первые ночи на полевом стане спали мы не очень хорошо. Виной тому были тучи комаров, проникавших через все щели в наше жилище и досаждавших нам на протяжении всей ночи. Даже крепкий сон молодых, здоровых ребят они превращали в постоянную борьбу. Жужжащий над ухом комар весьма надоедлив. Убив его, Вы получаете через несколько минут нового. Доставали они нас, если мы даже укрывались простыней с головой. Поэтому утром мы все просыпались покусанными.
Я недаром от костра перешел к комарам. О том, как проводили мы время у костра, я еще расскажу. А сейчас о том, как после завершения «костра» мы собрали тлеющие еще угли в два ведра. Одно отнесли в домик к девочкам, а другое в свой вагончик. Дым от тлеющих еще углей и головешек заполнил наши «спальные места». Мы думали таким образом избавиться от комаров. И действительно многие из них собирались на стеклах и рамах окна, где мы их, наверное, сотнями давили руками. Казалось бы, мы их победили, но успех наш был лишь временным. Правда, засыпали мы уже без назойливого «гудения» над ухом. Но через некоторое время комары вновь, мобилизовав новые полчища, набрасывались на нас. Борьба с ними продолжалась практически в течение всего времени нашего пребывания на целине.
Вечерние костры наши стали традиционными. Уже на первом костре мы делились своими впечатлениями о начале «трудового семестра», рассказывали анекдоты о студенческой жизни, пели «комсомольские песни», песни нашего института и ставшую нашим целинным гимном песню на мотив «Прощание славянки»
Сидеть у костра было приятно, тепло. Ведь климат в Казахстане резко континентальный. Днем жара за 30°С, а вечером, и особенно к ночи, резко холодало. И мы вечерами вынуждены были надевать свитера или телогрейки.
У Генки Гольдина была губная гармошка. И вот под аккомпонимент губной гармошки на наших первых кострах и звучали задорные комсомольские и полублатные песенки. К последним относилась эта
«Я помню тот Ванинский порт
и вид теплохода угрюмый,
как шли мы толпою на борт
в холодные, мрачные трюмы.
Будь проклята, ты Колыма (мы пели "целина"),
что названа чудом планеты.
Сойдешь поневоле с ума,
отсюда возврата уж нету»,
или эта
«Я живу близ охотского моря,
где кончается Дальний Восток.
Я живу без нужды и без горя,
строя новый в стране городок»,
а также
«Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела
и в парке тихо музыка играла,
а было мне тогда еще совсем немного лет,
но дел уже наделал я немало».
Пели «Мурку», «С оборванцем подрался матрос», «Гоп со скрипом» и другие полублатные, которые кто-нибудь вспоминал.
Пели, конечно, песни времен войны: «Темная ночь», «Землянка», «Шаланды полные кефали», «Раскинулось море широко», «Я по свету немало хаживал» и другие.
Вспоминали и песни времен гражданской войны:
«Дан приказ ему на Запад, Ей в другую сторону,
уходили комсомольцы на гражданскую войну.
Уходили, расставались, покидая тихий край,.
Ты мне что-нибудь, родная, на прощанье пожелай»...
Спустя некоторое время в бригаде появилась гитара, и Генка Гольдин научился играть на ней, так что стал аккомпанировать нашему пению.
Позже костер мы стали раскладывать не на полевом стане, а прямо в степи, недалеко от одного из небольших озер.
Сидеть все время у костра и петь песни, конечно, было бы утомительно. Поэтому м с Лидой уходили погулять в степь. Если ночи были лунные и звездные, то мы легко находили обратную дорогу к костру. Особенно далеко от костра мы не отходили и ориентировались в светлые ночи больше не по звездам, а по протоптанным в степи дорожкам. Но поскольку нам хотелось побыть наедине, то мы стали с каждым разом отходить от костра все дальше и дальше.
И вот, однажды в темную ночь мы отошли от костра, наверное, достаточно далеко. Мы шли, обнавшись, останавливались, целовались и продолжали наш путь. Нам было хорошо и мы забыли про то, что нужно было запомнить хотя бы направление, в котором нам надлежало возвращаться к костру. Мы оказались в степи и никаких тропинок обнаружить не могли.
Ночь была темная. Мы, конечно, испугались, хотя и не показывали вида, чтобы не напугать друг друга. Сделаем несколько десятков шагов в одну сторону, остановимся и потом идем примерно столько же и в другую сторону. Так мы блуждали по степи, как слепые котята. Ни следов дороги, ни голосов людей, ни света от костра. Степь была немного холмистая и мы, наверное, оказались в какой-то низине. Но, сделав несколько шагов вперед мы вдруг увидели отблеск костра. Видно мы поднялись чуть кверху. Оказалось, что и отошли мы от костра не так уж и далеко. Мы нацеловались и радостные направились к костру. Урок этот я запомнил и уже в следующие наши ночные прогулки без определения ориентиров мы никуда не уходили.
Копнильщики
После первых двух дней работы на волокуше, нас с Колей Чебышевым направили работать «копнильщиками». Цоколенко с Петром убирали на комбайне овес. Это была сеноуборочная. Намолот зерна не был главной задачей. Основная цель - запасти на зиму сено, корм скоту. Комбайн прицеплялся к трактору. Колосья овса скашивали особым приспособлением, составной частью комбайна, зерно обмолачивалось и ссыпалось в бункер, а стебли овса поступали по специальному транспортеру в прицепленный к комбайну копнитель.
Задача «копнильщиков», стоявших с вилами на бортике копнителя, - разровнять поступающее в копнитель сено, утрамбовать его и заполненный доверху копнитель опорожнить нажатием на педали, желательно в определенном месте поля, так, чтобы образовался своеобразный ряд копен.
Поле было, конечно, неровное, с ухабами и копнильщики бились боками и животами о металлический корпус копнителя. От гребня тазовой кости вплоть до паха нижняя часть живота и верхняя передняя и боковая поверхности бедер представляли собой огромный синяк. Нам-то это было не страшно, но когда копнильщиками стали работать девочки, в том числе и Лида, то такие удары по их животу, конечно, были нежелательны. И мы, как будущие врачи, поставили перед руководством бригады вопрос о нецелесообразности направления девочек на такие вредные работы. Но это было позже.
Сейчас же мы приступили к нашей первой «профессиональной» работе. Естественно, не все сразу у нас получалось. Не было еще сноровки, выносливости. Порой сено засыпало «копнильщика» залезающего в копнитель, чтобы разровнять и утрамбовать сено. Сено и измельченные стебли, а также пыль лезли во все дыры и щели – нос, уши, рот, под комбинезон. Лишь глаза мы защищали специальными очками–консервами, похожими на те, что носят сварщики или одевают сейчас аквалангисты.
Особенно тяжело приходилось в жаркую сухую погоду. А именно такая погода установилась в середине июля и держалась почти две недели, пока мы работали копнильщиками. В один из самых жарких дней, когда мы уже не могли выдерживать жару, мы с Колькой сговорились, что работать будем по одному. Круг работает на копнителе один, а другой в это время бежит к озеру, благо поле, где мы убирали овес, располагалось недалеко от небольшого озера. Там мы купались, а затем прямо в мокром комбинезоне бежали к приближающемуся комбайну, впрыгивали на ходу на ступеньки копнителя и занимали свой «боевой пост». В это время другой «копнильщик» спрыгивал с копнителя на землю и бежал к озеру.
Так мы проработали весь самый жаркий день. Такая работа «по одному» или со сменщиком, а не вдвоем сразу, стала возможной благодаря тому, что мы уже вполне освоились с этой в общем-то несложной, хотя и не легкой работой. Более того, работая на сеноуборочной, наш «коллектив» (Цоколенко, Петро, Коля Чебышев и я) установил «первые» рекорды «уборочной компании». Мы выполнили в один из дней две с половиной нормы. О нашем ударном труде даже появилась заметка в районной газете.
Мы работали с утра, часов с восьми, до наступления сумерек. Обед нам привозили прямо в поле. Возвращались мы уже поздним вечером. Однажды машина за нами не приехала и, прождав ее часа полтора, мы поехали на полевой стан на тракторе. Ехали, наверное, больше часа. Мы с трактористом разместились в кабине, а Петро с Цоколенко ехали на подножках. Трактор шел по степи, не выбирая дороги. Трясло нас нещадно.
Приехали мы на полевой стан усталые и голодные. Умывшись и переодевшись, мы с особым удовольствием поели и выпили чая. Усталость ушла, и мы присоединились к ребятам, распевавшим у костра задорные песни.
В разгар уборочной мне довелось поработать и копнильщиком на комбайне РС-8. Это был новый комбайн, вдвое больше чем тот, на котором мы работали на сеноуборочной с Цоколенко. Комбайнером был приехавший из Южного Казахстана Ченгильбаев. Этот комбайн таскал уже не маленький трактор ХТЗ, а огромный «Сталинец». Комбайн часто ломался и порой мы по полдня валялись в тени копнителя на земле, а затем работали, пока не станет совсем темно.
Кроме работы на копнителе мне пришлось потрудиться и на «сортировке» зерна на току, и на погрузке зерна, и на его разгрузке на элеваторе.
Любовь целинная
Эти дни мы с Лидой виделись лишь короткие мгновения: утром перед работой, да поздно вечером перед сном. Мы, конечно, очень скучали друг без друга.
В эту ночь мы ушли с ней от костра и направились в ночную степь. Ночь была звездная, хотя луны не было. По дороге мы дошли до нашего стана, затем свернули в сторону тока. Как-то днем я присмотрел невдалеке от тока стог сена. Именно туда я и повел Лиду. Была на удивление теплая ночь, мы даже не надевали телогрейки. Мы остались в своих комбинезонах, в которых работали днем. Вокруг не было ни души. Тишина и покой. Мы стали целовать друг друга. Ласки наши распалили нас. Мы подошли к стогу сена, и я стал раздевать Лиду, продолжая ласкать ее. Затем разделся сам. Скинул с себя комбинезон, бросил его на стог сена. На него я уложил Лиду и мы занимались с ней любовью впервые в стоге сена. Мне это напомнило сцену из фильма Фанфан-Тюльпан с незабываемым Жераром Филиппом в главной роли.
Хотя ложе наше было мягким, Лида спустя годы призналась, что сено кололо ее обнаженное тело и таким образом не было лучшим местом для занятий любовью. И все-таки и эта наша первая близость на целине была для меня восхитительной и незабываемой.
Мы возвращались счастливые на полевой стан. Костер уже погас, все готовились ко сну. Потом мы еще не раз будем приходить ночами к этому благословенному стогу. Мы любили друг друга и были счастливы.
Экономическое отступление
Несколько слов об оплате нашего труда и расходах на питание. Разные работы оценивались по-разному, и нормы, которые следовало выполнить за «трудовой день», тоже были различными.
Мы на копнителе получали за перевыполнение нормы рублей по 30-49. На других работах были более низкие расценки: расчистке тока, ремонте его и покрытии тока соломой.
Погрузка сена на волокушу оценивалась крайне низко (всего рублей по шесть в день), несмотря на то, что труд на ее загрузку затрачивался немалый. Можно было вкалывать целый день и не выполнить положенной нормы. Если мне не изменяет память, с нас за 1 день на еду снимали рублей 8-10. В таком случае каждый из участников погрузки не зарабатывал даже на оплату дневной совхозной еды.
Начался ропот среди нашей студенческой бригады.
Тогда на комсомольском собрании мы решили, что деньги, заработанные на разных работах, пойдут в «общий котел». Из этой суммы вычитаются деньги на еду всех членов бригады, а оставшиеся делятся поровну между членами нашей студенческой бригады. Такое решение сразу же «оздоровило» обстановку. Больше не было претензий со стороны ребят и девочек , на какую работу в тот или иной день выходить.
18 марта 2001 года, пасмурный, дождливый день - день Парижской Коммуны. Почти 3 месяца я не брался за перо, чтобы записать свои воспоминания о целине. Но сегодня решил продолжить свое повествование. Быть может, когда-нибудь, кому-нибудь оно покажется интересным.
На току
Как-то раз я решил уступить свое место «копнильщика» и отправился расчищать ток. На огромной площадке перед строением тока - большим «сараем», крытым соломой, с прошлого года осталось рассыпанное толстым слоем зерно, которое не успели «просеять» и убрать под крышу тока. Видимо, начались дожди, а непросушенное зерно нельзя было убрать. Так оно и погибло, пролежав зиму под снегом, а летом начало прорастать и образовался слой дерна толщиной, наверное, сантиметров 7-10. Его нужно было счистить и подготовить площадку перед током для приема зерна нового урожая. Кто-то уже пытался расчищать ток, но сделано было очень мало, быть может 20-30 квадратных метров.
В моем распоряжении были «штыковая» и «совковая» лопаты, а также деревянные лопаты. Я уже точно не помню, какова была дневная норма расчистки тока, но сделал я за один рабочий день не то 13, не то 14 норм, установив своеобразный «мировой» рекорд. Ни до меня, ни после никто даже не смог приблизиться к такому результату.
Мне, наверное, пригодился опыт расчистки дорожек на даче в Загорянке. Я даже находил радость, когда срезал «саперной» лопатой траву на дорожках, ведущих от калитки к даче, вокруг клумбы и далее к летней кухне и колодцу. Потом я убирал счищенную (срезанную с землей) траву, отвозил ее на тачке к туалету, а затем посыпал дорожки песком, и территория двора нашей дачи приобретала вид парка культуры.
Так вот, приобретенная на дорожках дачи сноровка, и позволила мне справиться с задачей расчистки тока. День был жаркий, но азарт, охвативший меня и, наверное, желание показать другим как можно работать, гнали меня. Я, конечно, устал, пот градом катился по лицу и спине, но я почти не отдыхал и продолжал счищать слой проросшего зерна, а за мной уже тянулась широкая полоса расчищенного тока.
Я закончил расчистку уже вечером, когда за мной пришли ребята и сказали, чтобы я прекращал работу и шел бы ужинать. Я сначала даже не почувствовал, что «перетрудился». Лишь на следующий день, когда нас послали «на глину» (нужно было нагружать телеги, запряженные волами, глиной из карьера). У меня появились сильные боли в мышцах спины. Я, вероятно, просто «потянул» их, расчищая ток. Но, не взирая на боль, я еще продолжал грузить глину. А работа эта оказалась очень тяжелой и, в конце концов, я уже не мог поднять лопату с глиной - так разболелась спина.
Ребята, видя это, сказали, чтобы я отдыхал, а завтра вообще не выходил на работу. Но мне не хотелось одному оставаться на полевом стане, и поэтому я на следующий день вышел вновь «на глину», но грузить ее я уже не мог, и меня отправили в деревню купить на всех молока и хлеба.
Немецкая деревня
Поход в деревню за молоком оставил в памяти моей «незабываемые» впечатления. Во-первых, я познакомился с бытом проживавших в этой деревне немцев, выселенных при Сталине в 1941 году из Поволжья. Много позже я узнаю историю и трагедию немцев Поволжья, часть из которых волею судьбы оказалась в Казахстане. Первая же моя встреча с ними оказалась, на мой взгляд, забавной.
Какая-то сгорбленная, плохо одетая, неопрятная старуха кричала на всю деревню: «Энночка-****ь, чтоб ты сдох, иди домой!». Крик этот, как оказалось, предназначался дочери старухи, девушке лет 15, игравшей на поляне с подружкой. Девочку эту звали Эрна. Но бабка не выговаривала «р» и вообще по-русски говорила плохо, поэтому фраза ее звучала слитно, и я сначала даже не уловил ее смысла, поскольку лиц мужского пола на поляне не было. И только потом местные жители объяснили мне, что так она обращается к своей дочери. Эта фраза - «Энночка-*****, чтоб ты сдох» - надолго станет «крылатой» в наших студенческих обращениях друг к другу.
Силос
После нескольких дней труда на глиноработах нас «перебросили» на новый фронт работ. Настало время закладывать силос - «свежий» корм скоту на зиму. Комбайном скашивали поле с несозревшей еще кукурузой, подсолнечником и всю эту измельченную зеленую массу с полей на грузовиках перевозили и выгружали в специально вырытые глубокие траншеи. Когда траншея была полностью заполнена зеленой массой, ее заваливали сверху землей. В таком виде эта зеленая масса должна была сохраниться до зимы. Зимой траншею вскрывали и корм (по идее, «зеленый») перевозили на скотный двор и давали скоту.
Как я потом понял, закладка зеленой массы на силос должна производиться быстро, чтобы в «силосной башне» (если таковая имеется) или в траншее не начался бы процессе гниения. Мы же закладывали в траншею «зеленую массу», наверное, в течение 3-х дней. Работе мешал дождь. На третий день, когда мы завершали процесс заполнения траншеи и утрамбовывали в ней вновь привезенную скошенную и измельченную кукурузу и подсолнухи, то изнутри от заложенной ранее массы шел настоящий «жар». Это свидетельствовало о начавшемся уже процессе гниения «силоса».
На «силосе» мы познакомились с одним колоритным дедом. Он говорил «прокуренным» басом. Сам он считал, что таким его голос стал после многомесячного лежания в снегах и болотах под Ленинградом во время Великой Отечественной войны.
Дед очень интересовался политикой и постоянно расспрашивал нас о международной обстановке: «Как там дела в мире, что нового замышляют против нас «Эйзенхуеры и Аденуеры?», - спрашивал неизменно дед, как только нас привозили к траншее. Так он произносил фамилии бывших в ту пору руководителей США и ФРГ - президента США Дуайта Эйзенхауэра и канцлера Германии Конрада Аденауэра. Прошло уже 44 года, а я до сих пор храню в своей памяти облик этого деда, небритого, не очень опрятного, но с чувством юмора.
Да еще один эпизод тех дней сохранился в моей памяти. Как-то мы пошли в деревню за молоком и хлебом. Хозяйки, у которой мы уже однажды покупали молоко и домашней выпечки хлеб, не оказалось дома. Мы зашли в соседний дом. Хозяйка на нашу просьбу продать молока и хлеба полезла под кровать и вытащила оттуда «ночной горшок», полный молока. С посудой, видимо, в деревне было «напряженно» и вместо кастрюль использовали приобретенные ночные горшки. Молоко хозяйка при нас перелила в трехлитровую стеклянную бутыль, отрезала нам полкаравая серого ароматного хлеба.
Мы расплатились, поблагодарили хозяйку и отправились «поить молоком» своих ребят, работавших на силосе. Когда все выпила молока и поели вкусного хлеба, мы рассказали им в какой посуде хранилось выпитое ими молоко. Конечно, этот ночной горшок не использовался по своему прямому назначению, а служил лишь емкостью для хранения парного молока, но у очень брезгливых ребят рассказ наш вызвал чувство тошноты.
Мы пили молоко, не подвергая его термической обработке, и все сошло у нас, как говорится, с рук, а вот один из наших студентов, попив такого парного молока заболел бруцеллезом и был отправлен домой.
Дежурные
На протяжении всего нашего пребывания на целине в нашей бригаде 1-2 раза в неделю выделялись из числа студентов «дежурные», задачей которых было съездить на Центральную усадьбу и привезти на всю бригаду хлеб и какие-нибудь консервы, крупу, макароны. Обычно дежурные отправлялись на Центральную усадьбу совхоза в сопровождении местных членов бригады.
Путь туда был не близким, километров 7-10. Ездили туда либо на машине (естественно, грузовой) либо на лошади. И вот выпал день нашего с Лидой дежурства. Нам запрягли лошадь - старого мерина. Никто из местных членов бригады не смог поехать с нами. Мы же с лошадьми до сих пор ни разу дела не имели. Я имею в виду, что ни Лида, ни я никогда еще в жизни не управляли самостоятельно запряженной в телегу лошадью.
Местные ребята сказали нам, что управлять лошадью очень просто. Потянешь вожжи вправо - лошадь пойдет направо, потянешь налево - лошадь повернет налево, натянешь сразу обе вожжи - лошадь остановится. Если же вожжи держать свободно, лошадь сама будет двигаться вперед. Выслушав этот совет, мы отправились в путь - на Центральную усадьбу совхоза .
Ехали мы долго, так как лошадь шла шагом и как мы не старались погонять ее, бежать она не хотела. Все же до Центральной усадьбы мы кое-как добрались. Получили на бригаду хлеб и еще какие-то продукты, погрузили все на телегу и довольные отправились в обратный путь.
День был чудесный, светило солнце, дул легкий ветерок. Такая погода - редкость в Северном Казахстане. Там то жара, а то дожди и холодно. Мы едем с Лидой и радуемся жизни. Мы вдвоем, нам хорошо.
Но счастье никогда не бывает безоблачным. Километра за два от нашей бригады лошадь наша стала распрягаться. Сначала упала одна оглобля, потом другая. Как перепрягать лошадь мы, конечно, не знали. Кое-как подвязали оглобли вожжами. Я взял лошадь за уздечку и тащил ее оставшийся путь до нашего полевого стана. Этот «славный мерин» понуро следовал за мной, таща за собой телегу с хлебом и сидящую на телеге Лиду. Вот так мы и добрались до нашей бригады.
Было уже, наверное, часов 5 вечера, то есть мы потратили на всю поездку около 6 часов. На полевом стане нас уже ждали местные ребята и мужики. Увидев приближение нашей троицы: я, мерин и Лида на телеге, они начали хохотать. Оказывается ребята попросту решили подшутить над нами и специально плохо запрягли лошадь. Они, правда, думали, что она распряжется значительно раньше, и мы вообще не доедем обратно до бригады. Но, увидев, что мы использовали вожжи для закрепления оглоблей, они стали хохотать еще громче. Вот так мы приобрели с Лидой опыт обращения с гужевым транспортом.
Еще несколько целинных эпизодов...
В памяти сохранились многие моменты нашей целинной эпопеи. Но вряд ли то, что представляется интересным мне, вызовет интерес еще у кого-нибудь. Хочу лишь привести несколько эпизодов, без которых пребывание наше на целине будет недостаточно проиллюстрировано.
Еще раз о комарах. Их полчища преследовали нас на протяжении всего срока нашего пребывания на целине. Но для меня лично одна ночь, где-то в середине августа, оказалась чуть ли не роковой. Мы с вечере, как обычно, затащили в наш вагончик ведро с тлеющими углями, чтобы выгнать комаров. Они скопились сотнями на стекле окошка. Мы били и давили их. Казалось, мы избавились от этих кровососов и можно спокойно ложиться спать. Действительно, уснули мы спокойно и не было этого постоянного мерзкого жужжания над ухом.
Но утром, когда мы проснулись, то все ребята расчесывали свои покусанные руки и ноги. Я же вообще не встал с кровати, так как не мог открыть глаза. Все лицо мое отекло, губы были раздуты, веки опухли, нос раздулся. Когда я увидел себя через щелочки глаз в зеркале, мне стало страшно. Это был настоящий «отек Квинке». Я снова лег в кровать и, укрывшись с головой простыней, повернулся лицом к стене. Завтракать я, конечно, не пошел.
Лида забеспокоилась и зашла проведать меня. Она ласково обратилась ко мне, но я не повернулся к ней, так как не мог показаться ей в таком виде. Она все же настояла, чтобы я открыл и показал ей свое лицо. В конце концов я так и сделал. Думаю, что она, увидев мое лицо, просто испугалась.
Я пролежал в кровати, наверное, полдня. Отек постепенно спал, я смог уже открывать глаза и шевелить губами. Лишь к вечеру лицо мое приняло почти нормальный вид и я смог выйти «на люди». К счастью, так меня комары в моей жизни больше не кусали.
Перед началом главной уборочной кампании сняли, наконец, нашего пьяницу-бригадира Титова, и вместо него бригадиром назначили Голикова Леонида Ильича. До этого он возглавлял ремонтные мастерские совхоза. Это был лет 32-35 симпатичный мужчина. Он был распределен на работу в совхоз им. Кирова после окончания техникума. Жил он на Центральной усадьбе совхоза в многоквартирном доме с женой и дочерью лет 8-9.
А перед этим произошла смена бригадира и в нашей студенческой бригаде. Вместо уехавшего в связи с болезнью матери в Москву Фаины Годес, нашим бригадиром был назначен Коля Чебышев.
Уже через пару дней после назначения новый бригадир Голиков попросил Кольку Чебышева и меня вечером после работы помочь ему привезти сена к нему домой. После окончания работы и ужина мы отправились с ним а поле, где стояли скирды с сеном, и стали нагружать сено на волокушу. Это была «малая» волокуша, размером с кузов «трехтонки». Нам четверым - Голикову, Коле, трактористу и мне - пришлось «вкалывать» часа три-четыре.
Когда мы загрузили волокушу, было уже, наверное, часов 10 вечера, стемнело и лишь свет луны освещал наше «рабочее место». На самом деле мы просто воровали для бригадира совхозное сено. Но так делали все, как объяснил нам Голиков. Наконец, мы сами залезли на нагруженную сеном волокушу и трактор отправился к дому бригадира.
Ехали мы, наверное, больше часа. И вот мы у цели. Волокушу отцепили, а нас всех хозяйка дома - жена бригадира - позвала в их квартиру. Мы умылись и сели за стол. Хозяйка нажарила яичницу со шкварками и жареной картошкой и выставила на стол трехлитровую бутыль с брагой. После однообразной пищи на полевом стане эта яичница показалась особенно вкусной.
Да что яичница! Я впервые в жизни отведал браги. Этот напиток довольно хмельной, хотя пьется как квас. Мы выпили, вероятно, довольно здорово и уже часа в два ночи нас с Колькой отвезли на тракторе на полевой стан. Мы завалились спать когда уже начало светать. На следующий день мы, по распоряжению бригадира, отдыхали.
Когда мы проснулись, все наши ребята и девчата давно уже уехали на работу, на полевом стане никого не было. С Лидой мы встретились лишь вечером и я рассказал ей о вчерашней «ночной» работе.
Как-то раз я сопровождал Лиду в Знаменку - станцию, где имелась почта и можно было позвонить в Москву. Знаменка находилась километрах в 50 от нашего полевого стана. Мы договорились с бригадиром, что будем сопровождать машину с зерном (в Знаменке находился элеватор, куда свозили зерно из ближайших к нему совхозов).
Мы выехали в пятницу после обеда. Добрались до Знаменки уже к вечеру. Разгрузив зерно на элеваторе, мы с шофером отправились в «Дом колхозника» - там можно было переночевать. Это был дом приезжих - что-то на подобии общежития, где останавливались на ночь задержавшиеся в станице шофера, работники совхозов. Там было две комнаты, в которых в ряд стояли койки. Мы сняли с Лидой койки. Рядом спали еще несколько мужиков.
Утром после ночевки, прошедшей довольно спокойно, мы отправились на почту. К сожалению, дозвониться домой Лиде не удалось. Дома никто к телефону не подходил. Вероятно, родители Лидины уехали на дачу в Валентиновку.
Машина, на которой мы приехали в Знаменку, уже уехала и нам пришлось обратно добираться на попутных. Мы шли по дороге и, остановив какую-нибудь грузовую машину, говорили шоферу куда путь держим. Если ему было с нами по пути, то мы залезали в кузов и тряслись в нем на «улучшенных» грунтовых дорогах. Так, сменив несколько машин, мы почти добрались до нашего совхоза.
Последняя остановка перед Центральной усадьбой совхоза. Мы вылезли около небольшого лесочка. День был солнечный, теплый. Кода ушла наша машина, мы отправились в лес и там на мягкой сочной травке любили друг друга. Для меня это были самые счастливые часы, проведенные на целине. Но нам нужно было возвращаться в бригаду.
Выйдя из леса, мы пошли вдоль дороги. Не сразу удалось нам «поймать» попутную машину. Но вот мы все-таки добрались до Центральной усадьбы совхоза. В правлении совхоза мы узнали, когда пойдет машина в нашу бригаду. Подождав ее пару часов, мы залезаем в кузов и с ветерком проделываем последние километры нашего путешествия. Мы снова на полевом стане среди своих...
Дни рождения
Дни нашей целинной эпопеи летели быстро. Один вид работ сменялся другим. Наступил период уборки урожая пшеницы. Это был уже почти конец августа.
В начале сентября, чтобы хоть как-то разнообразить свою жизнь на полевом стане, мы решили отпраздновать дни рождения наших студентов, родившихся в авгесте-сентябре. Среди «новорожденных» были Лида (ее день рождения 2 сентября), Витя Китаев и кто-то еще.
К этому дню мы готовились загодя. Съездили в Звериноголовск («Зверинку» – как мы называли эту станицу), находящийся уже в России, на юге Курганской области. Ребята закупили там ящик водки, вина, консервов "Бычки в томатном соусе" и кильку пряного посола. И вот, в один из дней, свободных от полевых работ, мы закатили пир на всю нашу студенческую бригаду.
Погода стояла великолепная. Был теплый вечер. Стол мы накрыли в домике у девочек. Пить большинство из нас по-настоящему не умели. И поэтому даже от небольшого количества выпитого спиртноно многие ребята быстро опьянели.
Особенно мне запомнился в этот вечер Витя Китаев. Это был интеллигентный парень, тихий, спокойный. Он хорошо знал звездное небо. Названия и форму многих созвездий я впервые узнал от него. Так вот в тот вечер ( а сумерки в Казахстане наступали быстро, а вслед за ними сразу же приходила ночь) небо было особенно красивым и звездным. Мы с Лидой вышли во «двор», чтобы побыть вдвоем. Почти сразу же к нам подошел подвыпивший Китаев и стал показывать нам наиболее яркие созвездия. Мы внимательно слушали, но все же нам хотелось остаться с Лидой наедине. Я говорю Виктору, чтобы он немного погулял. Он соглашается, делает круг вокруг домика и опять оказывается рядом с нами. Вновь мы выслушиваем его рассказ о звездах. Потом он вновь делает круг и снова мы выслушиваем тот же рассказ. Я впервые увидел его выпившим. Ни до этого дня. Ни после подвыпившего Китаева мне больше видеть не приходилось.
После окончания Института и аспирантуры на кафедре рентгенологии, Виктор Китае работал в отделении рентгенологии Центральной Клинической больницы в Кунцево - «Кремлевке». Мы с ним встречались на наших «юбилейных» вечерах по случаю 5-10-15-20-25 лет окончания Института. Последний телефонный разговор с ним был, к сожалению, связан с событием для нас драматическим. Варвара Сергеевна лежала в хирургическом отделении ЦКБ с переломом шейки бедра. Состояние ее становилось угрожающим. Мы обратились к Виктору с просьбой узнать, что можно сделать для нее еще в такой ситуации. Он обещал поговорить с зав. хирургическим отделением. Но, к сожалению, известие, полученное от него, было самым неутешительным.
Между двумя этими событиями –целиной и ЦКБ, лежал промежуток в 38 лет. С тех пор прошло еще 6 лет... В этом (2001) году будет 44 года нашей «целине», а вечер сентября 1957 года - вечер 20-летия Лиды я помню, как будто это было вчера.
Каждому по заслугам...
Время бежало быстро. Уже завершена уборочная кампания. В этом году впервые на всех полях Северного Казахстана уборка была произведена так называемым раздельным способом. Работая копнильщиком, я смог от начала до конца проследить весь процесс уборки пшеницы. Пшеницу сначала скашивали комбайном, пока она еще не полностью созрела и зерна не осыпались с колосьев. Она лежала по нескольку дней в валках, которые затем специальным подборщиком собирали, обмолачивали. Зерна сыпались в бункер комбайна, а солома в копнитель. Зерно затем из бункера ссыпалось в кузов автомашин и перевозилось на ток. Там ее подсушивали, сортировали на сортировке, то есть отделяли зерна от плевел, и перетаскивали под крышу тока. С токов зерно вновь грузили на автомашины. Мы это делали вручную, совковыми лопатами, и отвозили на элеватор.
В тот, 1957-й, год - второй год сбора урожая на целине - был собран рекордный урожай пшеницы - по 22 центнера с гектара. Ни до этого, ни после больше таких урожаев пшеницы на целине не собирали. Дело в том, что вспашку земли на целинных землях проводили глубоким способом, как и на землях центрального черноземья. При такой глубокой вспашке весь тонкий плодородный слой уходил вглубь и корни злаков, в том числе и пшеницы его не доставали. Растения произрастали на бедной органикой почве. Более того, при такой обработке земли плодородный слой быстро истощался и выветривался.
Уже через 5-7 лет урожаи пшеницы на целине резко упали и порой удавалось собрать лишь по 7-8 центнеров зерна с гектара. Были загублены, наверное, сотни тысяч гектаров ценных пастбищ, а поля целинные превратились почти что в пустыни. Вложенные в эту затею материальные и людские ресурсы страны ушли, честно говоря, в песок.
Идея освоения целинных земель связывалась с именем Н.С.Хрущева - в те годы 1-го секретаря ЦК КПСС. После же того, как Никита Сергеевич был в 1964 году смещен со всех своих постов в партии и государстве, целину стали ассоциировать с именем Л.И.Брежнева - Генсека ЦК КПСС. В годы освоения целины он был первым секретарем ЦК КПСС в Казахстане.
После первых лет шумихи «целину» стали постепенно забывать, и лишь в конце 70-х – начале 80-х годов, к 25-летию целины, о ней вновь вспомнили в связи с выходом в свет «великого труда» Л.И.Брежнева - книги «Целина». Но это, видимо, была последняя пропагандистская шумиха. Вскоре после смерти Л.И.Брежнева о целине и вовсе забыли. Теперь же, в связи с распадом СССР, Казахстан и вовсе стал суверенным государством и Казахстанская «целина» теперь - «ближнее зарубежье».
Для нас же в тот далекий 1957 год «целинная эпопея» была комсомольским трудовым порывом. Мы гордились своим участием в уборке урожая на целине. За наши «трудовые подвиги» страна отплатила нам грамотами, значками и медалями. Я получил 2-ю по значению награду - значок ЦК ВЛКСМ «Участнику уборки урожая на целине», а Лида - грамоту ЦК ВЛКСМ.
Помимо этого морального поощрения мы еще и немного заработали У нас в бригаде в среднем на одного студента после вычета всех затрат на наше питание пришлось по 1.700 рублей. С учетом размера нашей стипендии - 230 рублей - эта сумма казалась нам просто огромной.
Прощальный банкет
Завершилось наше пребывание на целине «банкетом» на нашем полевом стане. Опять мы накрыли столы в домике у девочек. Опять была водка, вино и брага, картошка, бычки и килька. Килька, правда, оказалась бомбажной, то есть банки с этими консервами вздулись и есть такие консервы опасно. Но мы решили рискнуть и подали кильку на стол, уговорившись самим ее не есть. Но после изрядной выпивки сидевший рядом со мной Володя Леви, каждый раз выпивая водки или браги, говорил: «Мишк, кушай кильку!». Эта фраза на долгие годы вошла в наш лексикон. И когда мы собирались в студенческой компании, то неизменно, если даже на столе не было кильки, говорили кому-нибудь: «Мишк, кушай кильку!» Это означало, что после выпитой рюмки водки, коньяка, вина нужно чем-то закусить.
Володя Леви, кстати, после окончания Института и аспирантуры на кафедре психиатрии стал впоследствии известным психотерапевтом и популярным «писателем». Он написал много книг, посвященных проблеме аутотренинга.
Целина стала своеобразным трамплином для многих наших студентов. Коля Чебышев и Виктор Карпушкин именно после «целины» были введены в состав Комитета комсомола Института, что сделало возможным их дальнейший рост - аспирантура, партбюро, партком. Правда, жизнь Виктора Карпушкина завершилась трагически, я уже об этом упоминал раньше.
Коля же Чебышев прошел путь комсомольского и партийного работника в Институте от члена, а затем и секретаря Комитета комсомола до зам. Декана младших курсов лечебного факультета 1-го МОЛМИ, а позднее он стал зав. кафедрой биологии и проректором по учебной работе Института. На этих постах он проработал, наверное, больше 10 лет. Все эти годы нас связывала «нерушимая дружба». Мы часто встречались семьями и обязательно, хоть раз в год собирались нашей студенческой группой. Я помогал ему в работе над докторской диссертацией, а он оказал действенную помощь при поступлении в Мединститут нашим с Лидой детям - Андрею и Гале. Более того, «помогал» им и при сдаче экзаменов на «сложных» кафедрах.
В пору учебы наших ребят, да и при поступлении в ВУЗ действовали уже совершенно другие «правила», нежели в дни нашей студенческой жизни. Без «звонка» или весомой взятки ни поступить в Вуз, ни нормально сдавать экзаменационные сессии было очень трудно и проблематично.
Мы помогали друг другу решать встававшие перед нами «задачи». Для успешной защиты диссертации Коле нужен был «новый» выигрышный материал. Мы сделали с ним несколько интересных экспериментов по очистке антигенов из полостной жидкости аскарид. Получили авторское свидетельство на «способ очистки антигенов ПЖ аскарид» и показали протективное действие этого антигена в процессе миграции личинок аскарид. Материал этих исследований лег в основу нескольких научных статей, опубликованных в центральных журналах СССР и за рубежом. Все это значительно «украсило» его докторскую диссертацию, соответствующие отделы которой были написаны мной. Я помогал ему также отредактировать и другие разделы рукописи его докторской диссертации.
Теплые отношения мы сохранили и после нашего отъезда в Германию. В декабре 1998 года мне пришлось прибегнуть к помощи Коли Чебышева (Николая Васильевича) - проректора 1-й Московской Медицинской Академии (так называется теперь наш 1-й МОЛМИ им. Сеченова) при получении справок о прослушанных часах по отдельным предметам за все шесть лет обучения в Институте и об оценках за сданные экзамены. Справки из архива я получил не только для себя и Лиды, но и для Гали, Андрея и Саши. Без этих справок нельзя было подтвердить наши врачебные дипломы в Германии. Эти справки подписаны проректором Медакадемии профессором Н.В.Чебышевым.
Последний раз, уже в январе 2000 года мне пришлось обратиться к Коле за помощью при получении из «архива» Института «аттестата зрелости об окончании средней школы», который понадобился Гале. Это была наша последняя встреча. В октябре 2000 года в наш последний визит в Москву я поздравил Колю с 65-летием. Встретиться с ним нам в тот раз не довелось. Он ушел (или его «ушли») с поста проректора института и он остался зав. кафедрой биологии.
Вадим Меньшиков – «член» нашей студенческой целинной бригады, начальник нашего целинного отряда - после окончания аспирантуры на кафедре госпитальной терапии у академика АМН СССР А.Л.Мясникова прошел путь «через» секретаря Парткома института до проректора Института по научной работе, председателя Ученого Совета 1-го МОЛМИ. Затем он был Ректором Института физкультуры, заместителем Председателя Моссовета.
Уже в послеперестроечный период он пытался «избраться» в Ректоры Медицинской Академии (бывшего 1-го МОЛМИ), но «не прошел». В последние годы он возглавлял «Российский (бывший Советский) фонд милосердия и здоровья». Этот фонд был создан еще в последние годы существования СССР и возглавлял его сначала академик Святослав Федоров, директор Центра микрохирургии глаза. Не знаю, существует ли еще этот фонд в настоящее время и чем занимается В.В.Меньшиков.
Ю.И.Афанасьев («поносник») дослужился до зав. кафедрой гистологии 1-го МОЛМИ. Он умер уже (наверное, лет пять назад).
Виктор Фролов заведовал в последние годы кафедрой патофизиологии медицинского факультета Университета дружбы народов (УДН) им. Патриса Лумумбы.
Дима Белокриницкий и его супруга Ольга Степук работали на кафедре терапии санитарно-гигиенического факультета (бывшая Тареевская клиника). С ними нам тоже довелось неоднократно встречаться, причем при обстоятельствах весьма не радостных. В эту клинику пришлось госпитализировать папу, когда у него резко обострилось заболевание его суставов. Было это где-то в конце 70-х – начале 80-х годов. Уже позднее Дима и Ольга помогли с диагностикой и лечением пиелонефрита у Лиды.
Гена Цодиков, ставший впоследствии супругом Люси Сапожковой, долгие годы проработал на кафедре пропедевтики (пропедевтической терапии) 1-го МОЛМИ. Там он защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Работал он под руководством своей тещи, Ксении Ивановны Широковой. Однако после ее смерти его существование на кафедре стало очень трудным. Он подвергался, как сейчас говорят, «моббингу». В конце концов ему пришлось с кафедры уйти и он занял место руководителя отделением в МОНИКИ. К сожалению, после нашего отъезда связи с ним прервались. Вот так сложилась судьба некоторых наших «целинников».
Возвращение домой
Ну, а теперь - заключительный «целинный» аккорд - дорога домой.
Возвращались мы в Москву довольные и счастливые. Ехали уже не в товарных, а в нормальных пассажирских вагонах. Правда, матрацев нам не полагалось, и мы размещались на «голых» деревянных полках, причем мне довелось проделать обратный путь на «третьей полке» - под самым потолком. Там обычно размещают багаж. Но что это значило для парня 20 лет?
Мы ехали, пели песни, пили вино. 4 октября наш поезд утром прибыл в Свердловск. В этот день мне исполнилось 20 лет. Лида подарила мне двухтомник Федора Панфилова «Бруски». Прочитать эту книгу мне так и не довелось. Она хранилась в нашей библиотеке до конца нашего проживания на Беговой улице, дом 2.
В этот же день я получил и еще один «подарок». Именно 4 октября 1957 года был запущен первый в мире советский искусственный спутник Земли. Его позывные - «пип-пип-пип» - мы слушали с восторгом и гордостью за нашу Великую Родину.
Наконец, мы уже в Европе, не за горами и столица.
Москва
Завершена наша целинная эпопея. Мы дома. Нам дали неделю отдыха. Все наши сокурсники уже больше месяца учатся. Чтобы догнать их, нам придется заниматься по «особой» программе в специально созданных «целинных» группах. А пока мы отдыхаем.
Москва за наше почти 3-х месячное отсутствие резко изменилась, похорошела. Ведь летом в Москве впервые в СССР проходил Всемирный фестиваль молодежи. Наверное, впервые за послевоенные годы, пусть ненадолго, но рухнул (хотя бы в Москве) «железный занавес», и молодежь получила возможность пообщаться со своими сверстниками из многих стран мира. Конечно, это общение проходило под неусыпным глазом КГБ и его «стукачей», но «глоток свежего воздуха» наша молодежь все же схватила.
Да и Москва по этому случаю преобразилась. На улицах и площадях появились цветы, автомобили были перекрашены, и теперь на улицах Москвы кроме обычных зеленых и серых грузовиков можно было встретить синие, желтые и красноватые автомашины. Новую окраску получили и легковые автомобили: «Победы», «Москвичи». Среди них появились также кроме привычных серых и светло-бежевых автомобили более ярких окрасок. Жители Москвы стали лучше одеваться, и даже лица их как-то просветлели.
Такой обновленной встретила Москва «героев целины».
Дома все как будто осталось по-старому. Все, слава Богу, были здоровы.
На привезенные заработанные на целине деньги было решено «приодеться». В обувном магазине, кажется где-то на Солянке, я купил черные чехословацкие кожаные полуботинки. В ателье недалеко от метро «Автозаводская» (тогда эта станция метро, да и весь район носил еще имя ЗИС - Завод имени Сталина) мы с мамой заказали Толе и мне костюмы из черного «адмиральского» сукна.
Таких «богатых» костюмов у меня до сих пор еще не было. Ткань действительно была очень хорошая: тонкая, не мнущаяся, матовая, без всякого блеска. Этот костюм станет моим свадебным нарядом, хотя в тот момент я, конечно, о свадьбе еще и не помышлял. Пара примерок - и, примерно через месяц, костюм был готов. Точно такой же сшили и Толе. И для него костюм этот также станет «свадебным».
Лида тоже получила от родителей «добро» на пошив нарядного платья. Мы с ней поехали на улицу Герцена и она заказала себе в «Ателье-Люкс» платье из черной тафты. В этом платье она сфотографирована с Андрюшенькой в октябре 1958 года. Это были первые фото Андрюши. Фотографировал его и нас дома на Беговой улице в квартире Лидиных родителей, где и мы в то время жили, Самарий Гурарий. В те годы он работал фотокорреспондентом в газете «Труд», главным редактором которой был Борис Сергеевич.
Первое знакомство с медициной
Дни краткого отдыха пролетели быстро. И в середине октября мы приступили к занятиям в институте. В нашей «целинной» группе помимо нас с Лидой были Юрка Глейзер, Ленька Гудовский, Сашка Левин, Коля Чебышев, Витя Китаев, Оля Мишина, Гена Цодиков, Юра Аваш и еще несколько студентов из других групп нашего потока.
В этом семестре помимо общетеоретических медицинских дисциплин, таких как микробиология, патофизиология, патологическая анатомия, на третьем курсе у нас впервые начались и клинические предметы. Занятия по общей хирургии проходили на кафедре Общей хирургии лечебного факультета, базировавшейся в клинической городской больнице им. Медсантруда (более известной как Яузская больница). Она располагается недалеко от высотного здания на Котельнической набережной.
Заведовал кафедрой в то время профессор Виктор Иванович Стручков. В те годы он, один из немногих, выполнял успешно сложные операции на легких. Нам довелось присутствовать на его операциях. Он действительно довольно четко осуществлял пульмонэктомии у больных, страдавших раком легких. Позднее на кафедре факультетской терапии на Б. Пироговке (Большая Пироговская) у генерала Н.Н.Еланского мы также присутствовали при сходных операциях, проводимых Н.Н.Еланским (зав. Кафедрой) и доцентом М.И.Кузиным. Так вот сравнение в технике операций, проводимых ими и В.И.Стручковым, было, бесспорно, в пользу последнего.
Нашу целинную группу на кафедре общей хирургии вел доцент Муравьев. От него мы получили первые сведения по десмургии (основным правилам перевязок), анестезиологии (способах обезболивания) и наркозе, асептике и антисептике. Он же познакомил нас с основными хирургическими инструментами, хирургическим швом и шовным материалом (шелком и кетгутом).
Занятия по терапии проходили на кафедре пропедевтики (пропедевтической терапии). Возглавлял ее в то время академик АМН СССР профессор Владимир Харитонович Василенко. Он считался тогда одним из лучших диагностов и был консультантом в Кремлевской больнице. Группу нашу вела доцент Ксения Ивановна Широкова - мать Люси Сапожковой. Когда мы поступали в Институт, Ксения Ивановна была секретарем Парткома Института. Это была высокообразованная, интеллигентная женщина, владевшая несколькими иностранными языками, интересовавшаяся литературой, музыкой, архитектурой, живописью. Она была знакома со многими деятелями искусства и литературы. Поэтому на занятиях, проходивших на клинической базе кафедры, в больнице на Красной Пресне, мы услышали от нее не только сведения по терапии, в которой она была высококлассным специалистом, но и получили массу информации, расширившей наш «культурный кругозор».
Ксения Ивановна обладала педагогическим даром и оказалась в ряду немногих настоящих педагогов, оставивших след в нашей жизни, образовании. На занятиях, проходивших у постели больного, Ксения Ивановна поучала нас основным в то время (дошедших до нас из прошлого) методам обследования пациента: перкуссии, пальпации и аускультации. Интересно вспомнить, что метод перкуссии (простукивания) пришел в медицину из виноделия. Ввел его французский врач Амбруаз Парэ. Он наблюдал, как виноделы простукивают бочки с вином и таким образом определяют уровень заполнения сосуда жидкостью. Там, где в бочке находится вино, звук получается глухой, а где жидкость отсутствует, звук звонкий (тимпанический). Перкутируя больного, можно определить воздушна ли ткань легких или в альвеолах скапливается жидкость. Это один из методов диагностики пневмонии (воспаления легких), плеврита, а также заболеваний сердца, органов брюшной полости.
Ксения Ивановна научила нас пользоваться стетоскопом и фонендоскопом, определять пульс и давление крови, слушать и дифференцировать тоны и шумы сердца, пальпировать печень и живот. Занятия проходили живо и интересно. С Ксенией Ивановной связывали нас очень теплые и тесные отношения на протяжении долгих лет, вплоть до ее кончины. Мы дружили с ее дочерью Люсей и часто бывали у них дома, как на старой квартире на Арбате, так и на квартире на ул. Веснина (теперь это снова Денежный переулок), а также встречались и на даче у Гены Цодикова (ее зятя) в Заветах Ильича в 70-е годы.
Ксения Ивановна помогала нам неоднократно. Она дважды лечила Лиду. Первый раз, когда в 1976 году у Лиды обнаружили язвенную болезнь 12-ти перстной кишки. Лида лежала у ее в отделении уже в новом здании кафедры на Погодинке. Тогда на кафедре применяли лечение язвы желудка и 12-перстной кишки «трихополом». Лечение прошло успешно и язва «закрылась».
Спустя несколько лет Лида вновь обратилась к Ксении Ивановне, когда она уже на протяжении двух лет себя плохо чувствовала. У нее была тахикардия, слабость, она очень быстро утомлялась, а в районной поликлинике ей ставили диагноз: вегетодистония. И лишь в клинике Ксения Ивановна догадалась послать ее на исследование щитовидной железы. У Лиды был гипертиреоз. Правильный диагноз - правильное лечение, и состояние Лиды сразу же улучшилось. Лежала она в клинике в отделении Ксении Ивановны в отдельной палате, можно сказать для «VIP» пациентов. Я приезжал к ней каждый день. Мы гуляли, уезжали домой, но даже такая благоприятная обстановка Лиде была невмоготу. Она с трудом выдержала весь необходимый срок пребывания в клинике.
Прошли годы, но светлая память о Ксении Ивановне Широковой, ставшей профессором кафедры без защиты докторской диссертации, как о настоящем враче и человеке с большой буквы хранится в сердце моем. Жаль только, что таких людей на моем жизненном пути встретилось не так уж много.
И еще один эпизод нашей встречи с Ксенией Ивановной вспоминаю часто. Дело было уже весной-летом 1958 года. Мы сдавали экзамен по терапии (плюс рентгенология). Моим экзаменатором был доцент кафедры Карапетян. С ним вместе сидела и Ксения Ивановна. Сначала мы «сдавали» рентгенологию. Я все ответил экзаменатору, полностью и в деталях разобрав рентгеновский снимок («рентгенограмму»). Затем я отвечал на вопросы билета по терапии. На все вопросы ответил четко. Выслушав мои ответы, Карапетян спрашивает у рентгенолога: «Ну, как он у Вас?». «Хорошо», - отвечает доцент кафедры рентгенологии. Он не имел в виду оценку, а лишь произведенное на него впечатление.
Карапетян берет мою зачетку и пишет в графу "профессор" вместо фамилии зав. кафедрой В.Х.Василенко - Вербицкий, а оценку ставит «хорошо». Мне было и смешно и обидно. Я был уверен, что ответил на «отлично». Но обстановку разрядила Ксения Ивановна: «Ну что ж, Миша, быть тебе профессором!». Она оказалась провидцем и дожила до того времени, когда ее предвидение свершилось.
И в связи с этим случаем вспоминается и еще один эпизод, связанный с будущим зятем Ксении Ивановны Геной Цодиковым. На одном из занятий по рентгенологии, проходивших в клинике - горбольнице 24 на Петровке, преподаватель нашей «целинной» группы, поставив на экран рентгеновский снимок органов грудной клетки, спрашивает у Гены: «Молодой человек, что перед Вами?». На этот вопрос следовало дать описание состояния органов дыхания и сердца. Гена же невозмутимо отвечает: «Рентгенограмма!». Преподаватель смотрит на него в недоумении, а вся группа лежит, схватившись от хохота за живот.
И снова банкет...
В конце октября, когда у нас уже шли занятия в институте, в честь «целинников» был устроен банкет в ресторане, находившемся под трибуной Центрального стадиона им. Ленина в Лужниках. Назывался этот ресторан, кажется, «Олимп». В огромном зале собралось, наверное, человек четыреста-пятьсот. Были практически все участники сбора урожая на целине, руководство Института, руководители парторганизации, Комитета комсомола и Парткома Института. Выступавшие на банкете представители дирекции и общественных организаций в один голос говорили, что они гордятся студентами-целинниками, с честью выполнившими свой комсомольский долг.
Здесь же на банкете было объявлено, что особо отличившиеся комсомольцы за свой ударный труд на целине решением ЦК ВЛКСМ награждаются медалями «За освоение целинных земель». Медали получили руководители нашего целинного отряда Вадим Меньшиков, Виктор Фролов, студенты, участвовавшие в сборе урожая два года подряд, в их числе Витя Карпушкин, а также наш бригадир Коля Чебышев. Я получил вторую по значению награду - знак ЦК ВЛКСМ Участнику уборки урожая на целине «За освоение целины», а Лида была в числе награжденных Грамотой ЦК ВЛКСМ - это была третья по значению награда. Другие участники нашего целинного отряда получили грамоты Горкома и Райкома комсомола.
После окончания официальной части начался банкет. Многие ребята, добравшись до спиртного и не научившись еще как следует пить, «набрались» до чертиков. Банкет был заключительным аккордом нашей целинной эпопеи.
Целина послужила для некоторых наших студентов своеобразным трамплином для их «общественной» деятельности. По рекомендации Вадима Меньшикова Коля Чебышев был введен в состав Комитета комсомола Института. Секретарем же Комитета комсомола в тот год был избран Василий Рябцев, его заместителем Сергей Пак. В состав Комитета вошли также Виктор Корпушкин, Виктор Фролов, Светлана Овчаренко, Галя Дроздова, Виноградский, Миндлин Яков, Слава Суворов и другие.
Коля Чебышев прошел путь от члена Комитета ВЛКСМ Института до секретаря Комитета. Им он стал, правда, уже после окончания Института. Это дало ему возможность получить и место в аспирантуре на кафедре биологиии, которую в ту пору вновь возглавлял член-корреспондент АМН СССР профессор Федор Федорович Талызин. После окончания аспирантуры Коля Чебышев был оставлен на кафедре и вскоре стал деканом младших курсов лечебного факультета, сменив на этом посту Татьяну Васильевну Дратвину, бывшей деканом младших курсов, когда учились мы. Спустя годы Н.В.Чебышев пройдет долгий путь и станет деканом лечебного факультета, а затем и проректором по учебной работе Института, в последние годы переименованным в Медицинскую Академию. В прошлом (2000) году ему исполнилось 65 лет. Теперь он уже не проректор, а лишь зав. кафедрой биологии, которую он возглавил еще в конце 80-х годов, сменив на этом посту профессора Богоявленского. Все эти годы, начиная с момента подачи документов в Институт в июне 1955 года, нас связывала с ним студенческая дружба, продолжающаяся уже почти полвека.
Время бежало быстро, и период между «целинным» банкетом и зимней сессией - первой сессией 3-го курса - ярких впечатлений в моей памяти что-то не оставил. Мы успешно сдали зачеты и всянаша целинная группа была допущена к экзаменационной сессии.
Все эти месяцы мы с Лидой неизменно были вместе, как на всех занятиях и лекциях в Институте, так и на наших свиданиях - не частых, но регулярных, в наши выходные дни. Нам редко удавалось побыть наедине, но тем слаще были эти любовные свидания. Мы любили друг друга, и любовь моя с каждым днем разгоралась.
Новый 1958-ой год
Новый 1958 год мы с Лидой встречали в экзотической компании. Лидины подруги - Марина и Оксана Финогеновы, сестры-близнецы (точнее двойняшки) пригласили нас встречать Новый год вместе с ними. Кто будет в этой компании кроме хозяек дома и нас ни я, ни Лида не знали. О Марине и Оксане я от Лиды слышал, но знаком с ними не был. Их родителей я как-то видел у Лиды дома. Анатолий Финогенов работал в годы войны вместе с Борисом Сергеевичем в «Комсомольской правде», а Лида была в эвакуации в Омске с Юлей и Варварой Сергеевной вместе с Лидий Финогеновой и ее двойняшками.
В те 50-е годы родители Марины и Оксаны уже были в разводе и девочки жили в доме на улице Горького (нынешней Тверской) напротив центрального Телеграфа с матерью. В тот вечер она уходила встречать Новый год к знакомым. Когда мы с Лидой приехали к ним, гостей еще не было. Мы познакомились с хозяйками дома. Точнее, познакомился я.
Девушки эти, как и Лида с Юлей - двойняшки, но совершенно разные. Оксана повыше, посветлее, несколько экзальтированная. Марина более пухленькая, светлая шатенка, держится значительно скромнее. Оксана, наверное, считала себя красавицей и была девицей с замашками лидера. Она хотела стать актрисой, но судьба распорядилась по другому. В тот год она работала в редакции газеты «Труд» у Лидиного отца и готовилась поступать на «журфак» - факультет журналистики МГУ. Окончив факультет журналистики, журналисткой Оксана так и не стала. Она вышла замуж за итальянца Либерио и уехала в Италию.
Сначала они жила в Пизе, позднее перебрались в Милан. Почти ежегодно Оксана приезжает в Москву и проводит летние месяцы на своей любимой даче в Некрасовке. Детей у них нет, они много ездят по Европе, у них есть также вилла в Швейцарии. В одну из наших последних встреч где-то в начале 90-х годов, у Лидиных родителей Оксана с восторгом рассказывала о фламенко, ставшим в то время ее новым увлечением. Иногда мы получаем от нее весточку - открытку с пожеланиями по случаю какого-либо праздника.
Марина, как и мы, была в тот год студенткой мединститута, правда 2-го мединститута. После окончания института она работала в Институте эндокринологии. Она вышла замуж за поэта Николая Доризо. К сожалению, брак этот оказался коротким. Вскоре они разошлись, а спустя несколько лет Марина умерла от рака, будучи еще очень молодой женщиной. Но в канун 1958 года мы, конечно, не знали и не могли знать о том, как сложится наша дальнейшая жизнь. Мы были молоды и мысли наши, наверное, дальше сегодняшнего вечера - вечера встречи Нового 1958 года не простирались.
А вот и пожаловали гости - студенты-китайцы. Их было четверо довольно симпатичных парней. В пятидесятые-шестидесятые годы в ВУЗах нашей страны училось много китайских студентов. Я уже писал, что и в нашей 16-й группе на первых курсах учились два китайца. Мы с ними общались на лекциях и практических занятиях, но в нашей студенческой компании их не было. Наши китайцы хорошо говорили по-русски, а вот знакомые Оксаны по-русски говорили плохо и мало. Видимо, они не так давно приехали в Москву и еще не освоили русский язык.
Вообще, особо веселого общения в этой компании не было и не могло быть. Но были мы вместе с Лидой и нам было хорошо. Мы потанцевали, выпили немного вина в честь Нового года, пожелали друг другу счастья и успехов. Вскоре после полуночи мы попрощались с радушными хозяевами и на 20-ом троллейбусе поехали домой к Лиде на Беговую улицу.
В эту ночь Лидины родители встречали Новый год в Кремле. Юля тоже ушла в какую-то компанию. Дома у них были лишь бабушка с дедушкой. Когда мы пришли из гостей, старики уже спали.
Наконец-то мы вновь оказались наедине. Мы разделись и прошли в комнату, где размещались Лида с Юлей. Там стоял шкаф, два письменных стола и две кровати. Мы обнялись и стали целовать друг друга. Наши ласки становились все более бурными. Я начал раздевать Лиду. Она, совершенно обнаженная, юркнула под одеяло в свою кроватку. Я быстро скинул с себя всю одежду и бросился к ней. Мы были одни, и ничто не могло уже помешать нашей близости.
Эта первая ночь начавшегося 1958-го года стала тем мостиком, который соединил нас на всю оставшуюся жизнь. Именно в эту ночь был зачат Андрюшенька, который появится на свет 29 сентября, а впереди еще были волнения, связанные с Лидиной беременностью, наша свадьба и ожидание первенца. А пока нам было хорошо. Мы ласкали друг друга и после бурных ласк даже немного уснули.
Но мне нужно было возвращаться домой до прихода Лидиных родителей. Очень не хотелось уходить от моей любимой, но я не мог подвести ее. Я встал, оделся. Лидочка осталась лежать в постели. Я поцеловал ее и отправился домой на Остаповское шоссе. Было уже первое утро Нового счастливого для нас 1958 года.
Вторая свадьба
Из зимней сессии запомнил экзамен по микробиологии. Это был последний экзамен этой сессии. Все предыдущие я сдал на «отлично». В своих знаниях по микробиологии я был уверен и, быть может, этим можно объяснить мое поведение на экзамене. Сдавал я экзамен зав. кафедрой профессору Лебедевой Марии Николаевне. На все вопросы экзаменационного билета я ответил и даже позволил себе вступить в спор с профессором по поводу «бруцеллеза». Оценку я получил «отлично», но Мария Николаевна высказала свое мнение обо мне сидевшей рядом и сдававшей экзамен вслед за мной Люсе Сапожковой. «Что за нахальный студент, сидит перед экзаменатором развалившись!» До сих пор я не следил за собой и не замечал, как я сижу. Возможно, я действительно сидел развалившись на стуле. Это замечание профессора Лебедевой послужило мне хорошим уроком. С тех пор я не позволял себе уже в официальной обстановке никаких фривольностей.
Лида тоже успешно сдала эту сессию и заслужила стипендию на следующий семестр, я же получил вновь повышенную стипендию, которая в те годы для студентов третьего курса Мединститута составляла уже 280 рублей. Обычная же стипендия была еще меньше - 230 рублей. На такие деньги мы должны были приобрести проездные билеты для проезда на городском транспорте (стоил «единый» проездной билет для проезда на метро, трамвае, троллейбусе и автобусе на 1 месяц 70 рублей). Приобретали мы такие билеты на станции метро «Динамо». Для оформления билета нужна была фотография и паспорт. Оставшиеся деньги давали нам возможность пообедать в студенческих столовых в дни занятий, а в выходные дни сходить в кино.
Несмотря на то, что моменты нашей интимной близости в этот период были довольно редки, Лида забеременела. Узнал я об этом, правда, лишь в конце января. Не знаю уж почему, но именно в этот период между нами произошла какая-то размолвка, и на свадьбу к Науму Белокриницкому я пошел без Лиды.
Наум, наконец-то, сделал свой выбор. Ива оказалась той женщиной, которая покончила с его холостяцкой жизнью. Не знаю, можно ли назвать их брак счастливым. Это смотря как понимать счастье в супружеской жизни... Не все, конечно, складывалось в их жизни так, как им бы хотелось. Были периоды размолвок по разным житейским поводам. Как рассказывала позднее мама, ей приходилось неоднократно их мирить, когда они еще жили на Симбирском проезде в первые годы своего супружества.
Потом была тяжелая болезнь Ивы. У нее развился туберкулез позвоночника и она почти год пролежала в больнице. Наум в этот период был неизменно с ней, проявив чувство глубокой преданности. В последние годы их совместной жизни, когда их материальное состояние стало относительно благополучным, возникли другие проблемы. Они никак не могли решиться на отъезд в Америку, хотя имели уже для этого необходимые выездные документы. Их удерживал в Москве сын Гена. Его опыт пребывания в США удерживал их от решительного шага.
К сожалению, в марте 1999 года у Наума был инфаркт, который врачи больницы не распознали. Он умер. Утрата эта для Ивы оказалась невосполнимой. С тех пор у нее тяжелая депрессия. И уже три года как мы ее не видели.
Но 43 года назад, в январе 1958 года я гулял на второй свадьбе в своей жизни - свадьбе Наума и Ивы. Проходила она в квартире Ивиных родителей. Квартирка была небольшая, в комнатах было тесно. Наум пел в коридоре популярные в те годы песни. Одну из них я запомнил. В ней пелось о дружбе и любви матроса-иностранца и простой русской девушки. Он не знал русского языка, а она, естественно, не знала другого языка кроме русского. И вот в дальнем рейсе стал моряк изучать русский язык, чтобы, прибыв в Советский порт, сказать: «Алло, привет, о мисса Евдокия!».
На свадьбе этой Толя был с Раей. Через пару недель должна будет состояться и их свадьба. Я же был один.
Мы, конечно, хорошо выпили, а среди гостей были молодые девушки - Ивины подружки. Одна из них (имени ее я уже не помню ) проявила ко мне явный интерес. Мы много танцевали вместе, а уже поздно ночью, выйдя в подъезд, целовались. Она прижималась ко мне, целовала меня и просила ей обязательно позвонить.
Знакомство семьями
Утром, вернувшись домой, я лег спать, а днем позвонил Лиде. Голос у нее был грустный. И я сразу же поехал к ней.
Родителей Лидиных дома не было. Лида была в халате, она себя чувствовала неважно, была подавленной. На мои настойчивые расспросы, что с ней, она расплакалась и сказала, что беременна. Откровенно говоря, я тоже растерялся и первое время не знал, что дальше делать. Лидины родители об этом пока еще тоже не знали. Первой о Лидиной беременности узнала Варвара Сергеевна от врача-гинеколога Кремлевской поликлиники Горовенко, у которой наблюдалась Лида.
Известие это, конечно, застало врасплох и ее. Но Варвара Сергеевна это сообщение приняла относительно спокойно. Она, правда, пожурила Лиду за то, что узнала о беременности дочери не от нее, а от врача. В этот же день состоялся и наш разговор с Варварой Сергеевной. На ее вопрос, что мы намереваемся в этой ситуации делать, я ответил, что люблю Лиду, а Лида любит меня и мы готовы пожениться, если не будет возражений с ее стороны и со стороны Бориса Сергеевича. «Как твои родители?, - спросила Варвара Сергеевна, - знают ли уже они об этом? Я хотела бы с ними познакомиться». Мы договорились, что я все расскажу моим родителям, и мы решим с ними об их встрече с Варварой Сергеевной.
Я вернулся домой и вечером после ужина, сидя спиной к печке, сообщил папе и маме, что Лида беременна и мы решили пожениться. Для них сообщение это, конечно, было неожиданным. «А как Лидины родители, не возражают ли они против вашего брака?» - спросил папа. «Думаю, что нет, - ответил я, - Лидина мама Варвара Сергеевна хочет с Вами познакомиться. Она просила меня договориться с Вами о встрече».
Событие это происходило в конце января 1958 года. Родители мои, прямо скажу, были ошарашены. Дело в том, что на начало февраля намечалась свадьба Толи и Раи, требовавшая, естественно, значительных финансовых затрат со стороны моих родителей, а тут еще одна свадьба. Но жизнь есть жизнь, и папа сказал, что они готовы принять Варвару Сергеевну в любое удобное для нее время. У меня отлегло от сердца и я отправился спать с мыслью о завтрашней встрече с Лидочкой и ее родителями: у нас ведь были студенческие каникулы.
Утром, позавтракав, я отправился на Беговую. Лидочка немного успокоилась. Варвара Сергеевна сообщила о случившемся Борису Сергеевичу. Реакция его была спокойной. Возражений против нашего брака у него не было. Я передал Варваре Сергеевне, что мои родители готовы принять ее в любое время. Мы уговорились, что она придет к нам на Остаповское шоссе завтра вечером.
Тревожно-радостные ожидания этого события. Наконец наступил этот вечер. Варвара Сергеевна с Лидой приехали к нам на черном «ЗИМе». Такой машины в нашем дворе до сих пор никто не видел. Не знаю произвело ли на Варвару Сергеевну скромное наше жилище удручающее впечатление, но встреча и беседа прошли в дружественной обстановке.
Папа с мамой, Варвара Сергеевна, Лида и я сидели за круглым столом в нашей большой 10-метровой комнатке (меньшая 7-8-метровая была и спальней, и местом моих занятий). После «официальной части» мы поужинали, выпили немного коньяка и разговор пошел уже о грядущих событиях - нашей свадьбе и последующей совместной жизни с Лидой. Ведь мы оба были студентами и, естественно, сами себя, а тем более будущего ребенка, содержать не могли. И Варвара Сергеевна, и мои родители сразу же сказали, что будут нам всячески помогать.
Речь зашла также месте нашего с Лидой проживания. Варвара Сергеевна, видя наши жилищные условия, сказала, что первое время мы поживем у них на Беговой, а в дальнейшем она надеется, что Борис Сергеевич поможет получить нам самостоятельное (отдельное) жилье. Пока же она планирует освободить для нас «девичью» комнату, а Юле - Лидиной сестре - придется спать в гостиной.
Мама сказала, что очень сожалеет о том, что сообщение о нашем с Лидой будущем браке поступило лишь сейчас, а то ведь можно было бы сыграть сразу две свадьбы: Толину с Раей и нашу. Но совместить эти две свадьбы было невозможно. Нам предстояло еще подать заявление в ЗАГС (отдел записи актов гражданского состояния - дворцы бракосочетаний появятся значительно позже) о регистрации брака и ждать минимум месяц дня регистрации. Таков тогда был «срок». Вопрос о месте нашей свадьбы в тот вечер еще не стоял.
Затронуты были и другие вопросы подготовки к грядущей свадьбе. Нужно было сшить Лиде свадебное платье, приобрести кое-какое «приданое». Мне же, в принципе, ничего готовить для свадьбы не нужно было. Я уже писал, что черный костюм из «адмиральского крепа» был уже сшит, черные полуботинки у меня тоже были. Так что нам предстояло купить «обручальное» кольцо для Лиды, постельное белье и другие мелочи. Родителям же моим еще предстояла подготовка к Толиной свадьбе, а также необходимо было найти для них «жилье». Ведь ни у нас, ни у Раиных родителей, живших в одной комнате в комуналке на Велозаводской улице, для Толи и Раи места не было.
Вся эта житейская суета отнимала у родителей немало сил, да и средств. Несмотря на свою молодость, мы все это хорошо понимали и никаких «особых привилегий» для себя не требовали.
С этого вечера началась наша подготовка к вступлению в законный брак. Мы решили, что заявление подадим в ЗАГС в Ленинградском районе, по месту жительства Лиды. ЗАГС этот располагался на 1-ом Боткинском проезде, недалеко от Лидиного дома. Мы хотели с Лидой расписаться 8 марта, но в ЗАГСе нам сказали, что 8 марта выходной день и они не работают и предложили нам расписаться 7 марта. Мы, естественно, приняли это предложение.
Толина свадьба
Жизнь шла своим чередом. У нас еще продолжались студенческие каникулы. Мы с Лидой почти каждый день были вместе, проводя эти дни уже как жених и невеста. Приближался день свадьбы Толи и Раи. 7 февраля мы с Лидой и Ефим Шлаин с Симой присутствовали как свидетели при их бракосочетании в ЗАГСе Ждановского района, недалеко от кинотеатра «Зенит» (ЗАГС располагался на втором этаже здания, где размещались РК КПСС и РК ВЛКСМ Ждановского района). На второй этаж вела «торжественная» мраморная лестница, да и сам зал, в котором расписывались молодожены, был большим, светлым. После официальной казенной части этого ритуала мы распили в честь «молодых» бутылку шампанского и всей компанией поехали к нам домой отметить это событие вместе с родителями. А завтра предстоит свадьба - в зале «Столовой» у метро «Автозаводская».
Толина свадьба состоялась суботним вечером 8 февраля 1958 года. На ней присутствовали практически все наши близкие родственники, а также Толины друзья и Раины родственники и друзья. Набралось, наверное, более ста человек. Были на свадьбе и мы с Лидой. На свадьбе играл все тот же джаз «Аида Леонида» (как говорили сами оркестранты «Джаз а ида Леонида, а с ним а момзер Басалаев»). Свадьба была бурная, много танцевали, гуляние продолжалось до самого утра.
После свадебного веселья я проводил Лиду домой на Беговую. На метро от станции »Автозаводская» до «Динамо» - прямая линия. Ехали мы, наверное, минут 15-20. От метро «Динамо» мы пешком прошли по утренней морозной Москве. У подъезда мы с ней попрощались и договорились, что сегодня я уже к ним не приеду. Ведь завтра начинались уже занятия в Институте и следовало отдохнуть после бурной гулянки.
Толе с Раей сняли комнату в одном из переулков на Лубянке. Переулок этот располагался позади мрачного корпуса - здания МГБ (Министерства Государственной Безопасности). В одном из старых московских домов удалось снять небольшую комнатку, в которую молодожены переехали сразу же после свадьбы. Мне довелось побывать у них однажды. Это было первое после свадьбы воскресенье.
С легким паром
Мы с папой и Толей, по сложившейся традиции, сходили в Центральные Бани. Тогда еще работало «высшее отделение» (сгорят бани уже позднее, в 60-е годы). Это были наши любимые Бани. В те годы в Москве лучшими считались «Центральные» и «Сандуновские Бани», построенные еще в дореволюционные времена. Позднее, конечно, мне доведется побывать и в более шикарных банях, но в то время Центральные и Сандуновские бани (их высшие отделения) были самыми роскошными.
Мы обычно поднимались рано утром, чтобы поспеть на «первый пар». Это означало, что часов в 7.30 мы уже занимали очередь в кассу бани и в раздевалку. Папа и Толя были страстными «парильщиками». Они ходили в «парную» раз по 5-6. Мне же было достаточно и половины этого. Я большую часть времени проводил в бассейне. В высшем отделении Центральных бань бассейн был небольшой, круглый. После парилки, приняв холодный душ, я отправлялся в бассейн.
Часа через 1,5-2 баня мне уже надоедала и я выходил отдохнуть в отделение, где мы раздевались. Это были два довольно больших красивых зала с мягкими диванами, покрытыми белыми покрывалами. Красивые лепные потолки и расписанные «фресками» стены придавали этим помещениям определенный уют. По бокам зала располагались отдельные кабинки. Иногда удавалось разместиться и в них.
Часто с нами ходил в те годы и папин «приятель» Петр Акимович, работавший шеф-поваром в Столовой Института на Мясокомбинате, где работал и папа. Тогда мы вчетвером занимали отдельную кабинку.
Пока папа и Толя парились, я заказывал пива. Банщики приносили пиво из «Буфета»: после бани приятно выпить кружечку холодного свежего «Жигулевского» пива. Под пиво мы брали с собой бутерброды с копченой колбасой и с сыром. Отдыхая, я попивал не спеша пиво, закусывал бутербродами.
Время все равно тянулось медленно. Я возвращался в «моечное» отделение, вновь заходил в парилку, под душ и в бассейн. Папа же с Толей все еще парились и мылись.
Папа, завершив париться, любил, чтобы его помыли. Он ложился на мраморную лежанку, мы готовили «мыльную пену» («взмылки»). «Взмылки» готовились в двух шайках. В первую наливали до половины горячую воду, в нее ставили вторую шайку, куда наливали немного горячей воды (практически кипяток) и мыло и специальной мочалкой взбивали в ней мыльную пену. Затем этой же мочалкой мыльная пена с горячей водой наносилась на тело. Все тело тщательно растиралось. Человек, которого мыли, был весь в мыльной пене, как в свежем снегу.
Затем мыло смывалось, и начинался «сеанс» массажа. Массировали шею, спину, руки и ноги. Продолжался весь ритуал «помывки», наверное, больше часа, так как мылись описанным способом все по очереди. Порой мне удавалось избегать этого «удовольствия». Но папа и Толя весь этот процесс помывки в бане очень уважали.
Часа через 4-5, наконец, и они заканчивали мыться и, приняв душ, появлялись в раздевалке. Я накидывал им на спину махровые простыни, они усаживались на мягкие сиденья и отдыхали. Затем нам приносили по кружке холодного пива и мы все вместе «кайфовали», потягивая свежее пиво и закусывая бутербродами. Отдых также продолжался около часа.
Папа еще ходил иногда к «мозолисту», чтобы ему срезали мозоли и привели в порядок ногти. Затем была еще парикмахерская. В общей сложности на всю баню уходило по 6-7 часов. После бани мы еще минут 30-40 сидели за столиком в буфете, где выпивали еще по кружке пива.
Лишь после этого мы отправлялись домой, где мама уже подготовила воскресный обед. Мы выпивали с папой по рюмке водки, закусывали студнем, фаршированной рыбой, съедали по тарелке борща или супа. После бани и сытного обеда папа и Толя ложились поспать. Просыпались они уже вечером, пили горячий чай. Так проходил обычно воскресный « банный» день в нашей семье.
После женитьбы я уже в этих «банно-обеденных» воскресных мероприятиях участия практически не принимал. Мне не хотелось оставлять Лидочку одну в единственный наш выходной день недели. Но до этого времени оставался еще почти месяц.
После же бани в середине февраля мы зашли проведать Раю в их новом с Толей месте жительства. Я побывал в этой их комнатке единственный раз и описать их первое самостоятельное жилье сейчас уже не могу. Мне кажется, что постель их – тахта - стояла где-то на возвышении. Комнатка была крошечной. Кроме постели и маленького обеденного стола с двумя стульями и небольшого шкафа, в ней ничего больше и не было. Проведут они в этой комнатенке не больше одного месяца. После моей женитьбы они получат возможность переехать жить на Остаповское шоссе к моим родителям.
Свадьба на Беговой
В одну из суббот конца февраля мы с мамой поехали в ювелирный магазин на Таганке и купили для Лиды обручальное кольцо. Ближе к свадьбе Варвара Сергеевна и мама обсудили «свадебное меню» и число приглашенных гостей. Мама сказала, что с нашей стороны будут лишь самые близкие родственники, а Варвара Сергеевна ответила ей, что с их стороны как раз никаких родственников не будет, а будут их близкие друзья: Шелепины, Михайловы, Даниловы, Романовы, Коротеевы, Блатины и кто-то еще. Свадьба наша будет в квартире на Беговой, поэтому мы не могли даже пригласить всех наших студенческих друзей. Нам «разрешалось» позвать на свадьбу 2-3 человек. Выбор пал на Юрку Глейзера, Люсю Сапожкову и Свету Сальникову.
7 марта 1958 года после завершения занятий в Институте мы с Лидой приехали на Беговую. Сегодня мы расписываемся в ЗАГСе на 1-ом Боткинском проезде. Часам к 5 приехали Толя с Раей. Они будут «свидетелями» при подписании «акта» нашего нового гражданского состояния. Мы вчетвером отправляемся в ЗАГС.
В помещении ЗАГСа идет ремонт, пол усыпан стружками, стоят «козлы» маляров. В маленькой комнатушке «начальница» ЗАГСа достает книгу, где мы с Лидой как «брачующиеся» и Толя с Раей как свидетели ставим свои подписи. Вся эта процедура заняла не более 5 минут. Вот мы и супруги. Молодожены. Муж и жена.
После завершения этого «торжественного» обряда мы пешком отправляемся к Лиде домой. Теперь, на какое-то время, это и мой дом.
Часам к семи приезжает с работы Борис Сергеевич. Юля, Толя с Раей и я садимся за привезенный из «Труда» столик. Это простенький рабочий столик, покрытый черным дерматином. Несколько таких столов привезли из редакции газеты «Труд» специально, чтобы составить из них наш «свадебный» стол.
Мы распиваем бутылку вина. На этом «торжественная часть» нашего официального бракосочетания заканчивается. Толя с Раей отправляются на Остаповское шоссе, а Борис Сергеевич на работу. Мы расставляем привезенные столы в большой комнате (гостиной) буквой «П».
Нам помогает сосед по лестничной клетке Вавилов. Их квартира - прямо против лифта и справа от входа а «нашу» квартиру. Он тоже журналист. Кажется, работает в «Правде». Это высокий, худощавый мужчина в очках. Мы берем у них для завтрашнего «свадебного стола» стулья. У него очень симпатичная жена и сын, лет, наверное, 7-8.
Дальнейшая судьба этой семьи, к сожалению, сложится трагически. Через несколько недель после операции по поводу кисты яичника умрет жена Вавилова, симпатичная молодая женщина. Долгие годы он будет вдовцом. Потом, кажется, все же женится. Но, видимо, не очень удачно. Он быстро постареет. Его уже давно нет в живых. Как сложилась судьба его сына, не знаю. Но тогда мы, конечно, даже думать об этом не могли.
Поэтому, перетащив от соседей стулья и расставив их, мы – Варвара Сергеевна, Вавилов, Лида и я - вновь присаживаемся за стол и вновь выпиваем по рюмке вина за здоровье «молодых». Лидочка, конечно, не пьет. Чувствует она себя не очень хорошо: начинается ранний токсикоз беременности.
Наконец, все предварительные приготовления окончены. Нам стелят постели в «девичьей» комнате, которая почти на полтора года станет нашим пристанищем. Нашим - это значит Лидочкиным и моим, а с 29 сентября и Андрюшенькиным. В этот вечер нам постелили 2 кровати, как они и стояли на противоположных стенах. Лидочка разместилась на Юлиной кровати, а я на ее девичьей постели.
Но ведь мы же уже официально муж и жена! Подождав, когда все улягутся (нет только Бориса Сергеевича, он возвращается с работы часа в 2-3 ночи, а то и позже) и в квартире наступит тишина, я потихоньку перебегаю к Лидочке. Нам, конечно, не привыкать размещаться вдвоем на узенькой кровати. Мы прижимаемся друг к другу, обнимаемся и покрываем друг друга страстными поцелуями. Мои руки ласкают Лидочкину грудь и ищут самое интимное место. Мы любим друг друга, хотя и знаем, что следует быть осторожными, чтобы не повредить нашему будущему ребенку.
После ласки я возвращаюсь к себе в кровать. Но ведь это же наша «первая брачная ночь!» И через некоторое время я вновь у Лидочки. Новые нежные и бурные ласки. Я, вероятно, сам себе хочу доказать, на что я способен. Лидочка засыпает в моих объятьях.
Я возвращаюсь в свою «холодную» кровать. Забываюсь коротким сном, снова просыпаюсь с чувством невыполненного супружеского долга. И вот я вновь у Лидочки. Новые ласки, полные страсти. Наконец, наши супружеские «игры» завершены. Ведь надо дать Лидочке поспать. Завтра у нас трудный день - наше свадьба.
Но под утро, прежде чем встать с постели, мы вновь займемся с Лидочкой любовью. Мы впервые в эту ночь занимаемся любовью на законных основаниях.
Встав, умывшись и позавтракав, мы продолжаем подготовку к свадебному вечеру.
Столы уже накрыты, то есть они застелены белыми скатертями. Расставлены тарелки, рюмки, бокалы, ножи, вилки и ложки. Днем на «ЗИМе» Бориса Сергеевича мама привезла приготовленные ею к свадебному столу закуски: фаршированную рыбу, студень, салат «оливье». Варвара Сергеевна испекла специально для нас ореховый торт. Кроме названных закусок была нарезана ветчина, колбаса, селедка. Все это выставили на свадебный стол. Ближе к вечеру расставили на столы водку, вино, шампанское. Был заказан и свадебный торт - большой торт с шоколадными голубями. Вот уже стол полностью готов к приему гостей.
Часам к шести начинают собираться гости. Мама с папой приехали пораньше, чтобы помочь с организацией приема гостей. Гости прибывают к назначенному часу. Одежду приходиться скидывать в нашей комнате, так как вешалки, конечно, для размещения пальто всех гостей явно не хватает. Приехали дядя Петя с тетей Ривой, Люба (ее супруг Сенька остался дома с детьми), Фимка с Лилей, Толя с Раей, дядя Сеня с Наточкой, Наум с Ивой.
Большинство гостей со стороны невесты проживают в этом же доме. Правда, Вера Шелепина, Ольга Павловна Романова пришли без своих высокопоставленных мужей - Александра Николаевича и Николая Николаевича (они уехали в свои избирательные округа: шла кампания по выборам в Верховный Совет СССР). В этом же доме жили и Блатины - Анатолий Яковлевич и Валентина Александровна. В эти годы Анатолий Яковлевич был замом главного редактора газеты «Советская Россия». Николай Николаевич Романов возглавлял Госкомитет по фискультуре и спорту (впоследствии «Спорткомитет») при Совмине СССР, а Александр Николаевич Шелепин был Первым секретарем ЦК ВЛКСМ.
Приехали и самые близкие в те годы друзья Лидиных родителей - Даниловы (они жили на улице Горького напротив Моссовета). Николай Николаевич в те годы был заместителем Министра культуры СССР (Министром в то время был Николай Александрович Михайлов). Лидия Федоровна, его супруга, почему-то всегда, во всяком случае я такой ее запомнил, была чем-то недовольна, постоянно ворчала. Быть может, это был ее «имидж». Николай Николаевич, наоборот, искрился неподдельным весельем, был остроумен и заразительно смеялся. Он был небольшого роста, лысоват, с большим брюшком. Лидия Федоровна была выше его ростом, плотная блондинка, типично русская женщина, несколько грубоватая. На мой взгляд это была совершенно «несовместимая» супружеская пара.
Еще одна пара близких знакомых, живших в соседнем подъезде - Харламовы. Здесь было все как раз наоборот по сравнению с Даниловыми. Александр Ермолаевич (в те годы он работал в Отделе Промышленности ЦК КПСС) - высокий, седой, немного суховатый мужчина и его супруга - «пышечка» Влада Иосифовна, жизнерадостная, небольшого роста, симпатичная женщина, хохотушка.
Все выше названные друзья Лидиных родителей - бывшие «комсомольцы», в годы войны и послевоенные годы работавшие секретарями ЦК ВЛКСМ или возглавлявшие различные органы «комсомольской печати», в том числе и «Комсомольскую правду». Так, в предвоенные годы и в первый год войны главным редактором «Комсомолки» был Николай Николаевич Данилов, затем его сменил Борис Сергеевич, а уже в конце 1947 года на смену ему пришел Анатолий Яковлевич Блатин. Всех их связывали долгие годы совместной работы и «комсомольской» дружбы.
Когда гости разместились за свадебным столом, то, как и положено по свадебному этикету, в центральной части расположенного буквой «П» стола оказались мы с Лидой - жених и невеста - и наши родители: справа от меня сидят папа с мамой, а слева от Лидочки Варвара Сергеевна и Борис Сергеевич.
На правой части буквы «П» с внутренней стороны сидел Николай Николаевич Данилов. Перед ним на столе стоял огромный шоколадный свадебный торт с голубями. Когда все уже хорошо выпили, Николай Николаевич, отщипывая по кусочку от шоколадного голубя и отправляя в рот очередной кусок шоколада, говорил, обращаясь ко мне: «Миш, кушай куру!» При этом он заразительно смеялся.
На левой части буквы «П» сидели Блатины, Харламовы, Романова и Шелепина. Что я запомнил - это багрово-красное лицо и лысина Анатолия Яковлевича. Он тоже «хорошо», выпил и лицо его стало красным, как свекла. При этом он на каждую остроту или шутку бурно реагировал и смеялся так своеобразно и заразительно, что становилось смешно уже от его смеха. Где-то ближе к полуночи пришел его старший сын, Миша Блатин, студент факультета журналистики МГУ. Миша был старше нас года на три. Он исполнил в честь новобрачных эпиталаму: «Пою тебе, Бог Гименей - Бог новобрачных, ты, кто соединяешь невесту с женихом, ты любовь благословляешь…». Неоднократно раздавались здравицы в честь жениха и невесты и пожелания всех благ, завершавшихся неизменно свадебным призывом «Горько!!!». Мы вставали с Лидочкой и, как положено, целовали друг друга под одобрительные крики гостей.
Гулянье продолжалось за полночь. Все, конечно, устали. Шофер Бориса Сергеевича «дежурил» всю ночь и на ЗИМе помог развести гостей, в том числе и моих родителей.
Уже под утро мы, наконец, оказались в постели.
Свадебные подарки
Когда мы проснулись был уже полдень. Ранняя весна в Москве. Солнечный день. Легкий морозец. Мы позавтракали, выпили чаю. Борис Сергеевич «вызвал» машину и мы поехали погулять в лес, в Серебряный Бор.
Снег на солнце подтаивал, но в лесу дорожки были еще сухие, то есть утоптанный снег не таял. Мы погуляли на свежем воздухе, наверное, часа два. Дошли до Москвы-реки. Она была еще закована льдом. В лесу и по берегу реки пробегали лыжники, было много гуляющих.
Надышавшись свежим воздухом, мы вернулись домой. Перед обедом все стали рассматривать наши «свадебные подарки». Я, конечно, уже не помню все наше «приданное», но тем, что сохранилось в моей памяти, хочу поделиться с Вами, чтобы Вы могли составить себе хоть какое-то представление об уровне жизни слоев советского общества того времени, имевших «достаток» выше среднего.
Борис Сергеевич с Варварой Сергеевной подарили нам проигрыватель «Юбилейный». Это был маленький темно-оранжевого цвета «чемоданчик», верхняя крышка которого, «колонка», снималась и могла переноситься на некоторое расстояние. Это был первый настоящий «фирменный» проигрыватель в нашей жизни. До этого мы «крутили» пластинки и «пленки на ребрах» на самодельном проигрывателе, приобретенном Толей еще в начале 50-х годов на «толкучке».
Мама с папой подарили нам постельное белье, шерстяное одеяло и комплект мельхиоровых ложек, вилок и ножей. Дядя Петя с тетей Ривой - польский чайный сервиз: красивой формы белые чашки с блюдцами, украшенные позолоченной каймой и мелкими редкими цветочками. В комплект на 6 персон, естественно, входили чайник для заварки, сахарница, «сливочник». Долгие годы мы подавали этот сервиз в дни «торжеств». Покончить с ним смогли уже Галя с Сашей и Катя с Пашей. Еще один чайный сервиз, «розовый», подарили Харламовы. Это тоже был очень симпатичный набор, который также не пережил «бережного» обращения с ним второго поколения, хотя отдельные предметы его - сахарница, салатница и сливочник - дожили даже до третьего поколения нашей семьи.
Дольше сервизов и проигрывателя «прожил» подаренный Даниловыми электросамовар. Он был необычной, скажу прямо нетривиальной формы. Мы бережно обращались с ним, подавая в нем чай во времена «праздничных приемов». Сейчас он на даче в Заветах Ильича. Когда мы уезжали в Германию в 1998 году, этот 40-летний электроприбор был еще в полном порядке. Он надолго пережил и Лидию Федоровну, и, особенно, Николая Николаевича.
Толя с Раей подарили нам хрустальную вазу. Она тоже цела до сих пор и находится на Беговой улице, в той квартире, где она впервые и появилась. Были, конечно, и другие подарки, но я просто не хочу напрягать свою память и утомлять Вас описанием их.
К сожалению, уже нет в живых большинства дарителей. Мы растеряли их, продвигаясь по нашему жизненному пути, вместившему уже долгих 43 года.
Рассмотрев подарки, мы убрали их в отведенное нам Варварой Сергеевной отделение большого серванта из красного дерева, украшавшего в те годы гостиную квартиры. После этого мы пообедали «остатками» свадебного пира, послушали музыку, испытав наш новый проигрыватель, посмотрели передачу по телевизору «с большим экраном».
У Лидиных родителей был телевизор «Ленинград», экран которого был вдвое больше экрана нашего (моих родителей) телевизора «КВН-49». В то время телевидение было лишь черно-белым, да и передачи велись лишь в вечернее время. Зато спортивные передачи в прямом эфире я смотрел с большим удовольствием и азартом.
Да, кстати, об экране телевизора «КВН-49». По диагонали он был, наверное, не более 15 см. Поэтому для увеличения изображения использовали специальную стеклянную линзу, в которую заливали дистиллированную воду (а позднее глицерин). Линзу устанавливали перед экраном телевизора на специальном штативе.
Время первого послесвадебного дня пролетело быстро и мы отправились спать. Завтра начинались учебные будни.
Послесвадебные семинары
Первые занятия, на которых мы с Лидой появились уже как супружеская пара, были на кафедре фармакологии. В те годы кафедрой заведовал профессор В.В.Закусов. Этобыл стройный, подтянутый, всегда безупречно одетый мужчина. Мне он тогда показался высоким, с «военной» выправкой. Уже позднее, годы спустя, мне доведется часто встречаться с Василием Васильевичем Закусовым. Он будет в 60-70-е годы директором Института фармакологии АМН СССР. Этот институт располагался в одном здании с нашим Институтом экспериментальной биологии АМН СССР на Балтийской улице д.8 (недалеко от станции метро «Сокол»). Более того, в эти же годы, да и в 80-е тоже, жил он на Беговой улице дом 11, где был в те годы магазин «Молоко». По утрам он водил в школу N 39 своего «позднего» сына, так что я часто встречал его не только на работе, но и по пути в школу, а также и в магазине.
Мы сидели на практических занятиях за большим столом рядом с Колей Чебышевым. Утром первого учебного дня нашей супружеской жизни, как только мы разместились за указанным столом, я показал Коле Лидину руку с обручальным кольцом. Для него, как и для остальных студентов нашей группы, брак наш не стал неожиданностью. Но, тем не менее, сам факт случившегося вызвал бурную продолжительную эмоциональную реакцию. Он от души поздравил нас с законным браком и пожелал счастья и успехов на долгие годы. Нас поздравляли не только студенты 16-ой группы, но и друзья по нашему потоку «Б» третьего курса лечебного факультета 1-го МОЛМИ им. Сеченова.
Поздравляли нас, конечно, не только студенты, но и преподаватели разных кафедр, которые узнавали об этом событии от наших студентов-согруппников. Среди них (преподавателей) были доцент Ксения Ивановна Широкова. Она уже не вела занятия по пропедевтике в нашей группе, но, встретив нас на кафедре, тепло поздравила «молодую студенческую супружескую пару».
На кафедре факультетской хирургии мы получили поздравления от нашего преподавателя, ассистента кафедры Александры Тимофеевны Ивановой. Это была симпатичная моложавая блондинка, с чувством юмора. Муж ее был генералом, так что держалась она достаточно независимо. Хотя сложных операций Александра Тимофеевна не делала, она была увлечена медициной и гордилась своим статусом ассистента кафедры.
Пройдут годы и мы вновь встретимся с Александрой Тимофеевной. Было это уже в начале 80-х годов. Она работала тогда в ЦНИЛе 1-го МОЛМИ, а я был уже профессором и руководителем лаборатории иммунологии репродукции человека НИИ морфологии человека АМН СССР. Мы встретились с нею на Ученом Совете при защите какой-то диссертации. Александра Тимофеевна искренне обрадовалась нашей встрече и попросила меня прочитать ее труд о новом методе лечения рака. Она хотела услышать мнение иммунолога и узнать нет ли у нее в рукописи каких-либо «ляпов» - недостаточно грамотных с позиций современной иммунологии трактовок. Она готовила результаты своих многолетних исследований для подачи заявки на изобретение (или открытие). Я прочитал переданные мне материалы, мы встретились с ней у нас в лаборатории и подробно разобрали все фрагменты работы, имевшие хоть какое-то отношение к иммунологии. Александра Тимофеевна, конечно, постарела, но держалась молодцом.
Последний раз мы встретились с ней уже, наверное, в конце 80-х- начале 90-х годов. Она уже не работала, овдовела, но живой блеск в глазах ее все же сохранился. Прошло уже более 43-х лет с момента нашей первой встречи, а образ ее хранится в моей памяти до сих пор. И вот, что интересно, события, о которых я сейчас вспоминаю, на самом деле начались не в 1958 году в марте, а лишь в сентябре-октябре 1958 года. И поздравляла нас Александра Тимофеевна Иванова не с вступлением в брак, а с рождением Андрюшеньки - нашего первенца.
Занятия по хирургии на 2-ом семестре третьего курса у нас продолжались на кафедре общей хирургии в Яузской больнице. Вел нашу группу Арамаис Авагаршакович Григорян. Это был небольшого роста, черноволосый, не отличавшийся мужской красотой и особенно красноречием мужчина лет 35. Позднее он «вырастет» в хорошего хирурга и станет чуть ли не «правой рукой» профессора В. И. Стручкова. К сожалению, жизненный путь его будет не долгим. Инфаркт миокарда оборвет его жизнь в возрасте где-то около пятидесяти-пятидесяти пяти лет.
В 1958 году он был энергичен, целеустремлен и с жаром, пытаясь нам что-то объяснить, неизменно повторял свое слово-паразит - «знаете?». Я как-то насчитал, что за одно лишь двухчасовое занятие Григорян произнес это слово раз восемьдесят. Вероятно, во время других занятий он мог перекрыть этот «рекорд», но я просто больше не занимался таким подсчетом.
Вспомнив Григоряна, я восстановил в своей памяти хронологическую цепь событий нашего «послесвадебного периода».
Занятия в Институте шли своим чередом. Лекции, практические занятия, переезды... Начиная с третьего курса обучения, когда мы приступили к изучению клинических дисциплин, мы вынуждены были переезжать с одного конца Москвы в другой. Правда, сказать «из конца в конец города» - это было бы слишком сильно. Но в пределах «старого города» - это точно. Ведь кафедра терапии, например, располагалась на Б.Пироговской улице, а кафедра хирургии у Котельнической набережной. Рентгенология - на Петровке, патанатомия - на Абрикосовском переулке (район Б.Пироговской улицы), а патфизиология - в главном корпусе Сангига (санитарно-гигиенического факультета) в начале Б.Пироговской улицы.
Рядом, у сквера, размещалась кафедра акушерства и гинекологии, которую в годы нашей учебы возглавлял профессор К.Н.Жмакин. Константин Николаевич был пожилым, но очень живым, остроумным и жизнерадостным мужчиной. Для меня он почему-то олицетворял собой образ врача-одессита. В действительности же он в Одессе не работал. Путь его начинался где-то в украинской глубинке. Затем он работал где-то в Средней Азии, а в 50-е годы стал заведовать кафедрой в 1-ом МОЛМИ. Говор его был все же «истинно одесский», и его рассказы и воспоминания неизменно вводили в краску наших девушек.
На одной из лекций Константин Николаевич, например, рассказывает: «Лет 10 назад лежу как-то на пляже в Одессе с одной молодой и интересной женщиной. Мои руки ласкают ее и пальпируют ее груди (молочные железы). Вдруг я ощущаю под моей рукой уплотнение в одной из молочных желез моей спутницы. Мои мысли сразу же о самом худшем. Я подозреваю у моей «возлюбленной» рак. К сожалению, мой диагноз подтвердился и молодой женщине была произведена радикальная операция. Она до сих пор жива. Видите, как важно пальпировать грудь молодой женщины!», - заключает профессор К. Н. Жмакин.
Прошли десятилетия, но это назидание профессора Жмакина я храню в своей памяти и не раз использовал его «как руководство к действию».
Генетика
На кафедре патфизиологии, которой заведовал в те годы чл.-корр. АМН СССР, профессор С.М.Пулин, помню один семинар, посвященный разбору теорий этиологии (причин происхождения) рака - онкологических заболеваний. Один из участников семинара Виктор Крылов, студент с потока «В», рыжий, увлеченный парень, видимо, много читающий специальную литературу, в своем сообщении отстаивал «вирусно-генетическую» теорию рака. В общем-то неплохой мужик и преподаватель И.И.Пулин, все-же довольно ограниченный в своих познаниях человек, буквально с ненавистью набросился на этого студента. Еще бы, ведь В.Крылов говорил о генетике – науке, до сих пор у нас в СССР считавшейся «буржуазной лженаукой», «продажной девкой капитализма».
Был еще только 1958 год. Со дня смерти «великого вождя всех времен и народов» И.В.Сталина прошло 5 лет. Психология эпохи сталинизма упорно жила в сознании людей, выросших и повзрослевших в атмосфере всеобщего страха, слежек и доносов.
Генетика еще в предвоенные годы была в СССР одной из ведущих биологических наук. Советская школа генетиков была одной из ведущих в мире. Но в 1948 году на сессии ВАСХНИЛ (Всесоюзная Академия сельскохозяйственных наук им. Ленина) генетика была «разгромлена» безграмотным академиком Т.Д.Лысенко и его приспешниками. Институты и лаборатории, где занимались исследованиями в области генетики, были закрыты. Многие ученые были арестованы и брошены в тюрьмы и лагеря ГУЛАГа. Те, кто уцелел, устраивались работать на вспомогательные должности (ст. лаборантов, мл. научных сотрудников) в институты, лаборатории, опытные станции, занимавшиеся «негенетическими» исследованиями. Слово «генетика» стало красной тряпкой для идеологов КПСС и их приспешников в «околонаучных» Академических кругах.
Многие выдающиеся генетики были физически уничтожены еще раньше. Так, выдающийся ученый 20-го века Н.И.Вавилов - академик, профессор, пользовавшийся уважением и признанием ученых всего мира, названный на одном из Всемирных генетических конгрессов «Менделеевым в биологии» за открытый им «Закон гомологических рядов наследственной изменчивости», был зверски замучен в «сталинских застенках» еще в начале 40-х годов. Генетика в СССР была как наука уничтожена и исследования по генетике находились под запретом. От этого удара советская генетика уже не смогла оправиться и отставание ее от мирового уровня все более углубляется.
Я лично познакомился с генетикой уже после начала самостоятельной научной работы путем самообразования. А в 1958 году я с интересом слушал стройное сообщение В.Крылова, раскрывавшее новое в то время воззрение на этиологию рака. О вирусной теории рака академика Л.А.Зильбера я читал, а вот вирусно-генетическая теория была для меня тогда новой. Она показалась мне теорией достаточно стройной, подкрепленной многочисленными наблюдениями и экспериментами. Во всяком случае она имела полное право на существование.
Но «представитель старой советской научной школы патофизиологов», «партиец» И.И. Пулин такого мнения не разделял. С пеной у рта, не имея никаких научных контраргументов, он набросился на студента В.Крылова и, пользуясь «проверенными временем эпохи сталинизма» приемом, стал клеймить его как агента империализма. С тех пор авторитет И.И.Пулина как преподавателя медвуза в моих глазах упал до нулевой отметки.
Вообще, кафедра эта на меня не произвела благоприятного впечатления. Косноязычный зав. кафедрой Стефан Макарович Павленко, считавший себя учеником академика И. П. Павлова (основоположника советской школы физиологов), и приводивший в доказательство этому личную записку И.П.Павлова, обращавшегося к нему: «Стефан, накорми собак». Это был небольшого роста, лысый, коренастый мужичок, не блиставший ни научными открытиями, ни успехами в педагогическом процессе.
Была, правда, и на этой кафедре пара более приличных, современных преподавателей: Александр Христофорович Коган и Лосев. В те годы они были уже доцентами.
Супружеский досуг
Я, наверное, уже утомил Вас своими рассказами о преподавателях и кафедрах 1-го МОЛМИ тех лет. Что же, чтобы разнообразить свое повествование, следует вспомнить и некоторые развлечения первых месяцев нашей супружеской жизни.
В 1956 году открылся Центральный стадион в Лужниках, получивший в последствии имя Ленина. Мы, будучи студентами, принимали участие в «субботниках» и на этой стройке. А под трибунами малой спортивной арены и на расположенном рядом с ней малом поле Стадиона проходили еще в 1957 году у нас занятия по физкультуре. Там мы сдавали последние нормы на значок «ГТО-2» («Готов к труду и обороне» 2-й, высшей ступени).
В марте 1958 года на льду малой спортивной арены проходили матчи чемпионата Мира и Европы по хоккею с шайбой. Мы с Лидой побывали на двух центральных матчах этого первенства: СССР-Чехословакия и СССР-Швеция. Я очень любил этот вид спорта, знал историю его развития в СССР, да и историю чемпионатов Мира и Олимпийских турниров. Я знал фамилии всех ведущих советских и зарубежных хоккеистов.
Был я в те годы страстным болельщиком команды ЦСКА - многократного чемпиона СССР. Особенно нравились мне вернувшийся уже в 1953 году в команду из разогнанного ВВС (команда Василия Сталина) Всеволод Бобров и лучший защитник советского хоккея тех лет Николай Сологубов. ЦСКА была в то время базовой командой сборной СССР. Тренировал ее Анатолий Тарасов. Сборной же командой руководил старший тренер Аркадий Иванович Чернышов. Он был в то время тренером московсого «Динамо». В сборной ему помогал Анатолий Тарасов.
Вратарем сборной был вратарь ЦСКА Григорий Мкртчан. Лучшей парой защитноков были тогда «ЦСКовцы» Николай Сологубов и Иван Трегубов. Вторую пару защитников также составляли игроки ЦСКА – Иван Сидоренков и Дмитрий Уколов. Первая тройка нападающих - Евгений Бабич, Виктор Шувалов и Всеволод Бобров. Бобров был, безусловно, лучшим хоккеистом первого периода становления хоккея с шайбой в нашей стране (1948-1958 г.г.). Его знаменитые проходы за ворота соперника с «выездом» на «пятачок» и броском по воротам сохранились в моей памяти до сих пор.
Две другие тройки «нападения» составляли игроки московского «Динамо» (Крылов, Уваров, Кузин) и команды «Крылья Советов» (Хлыстов, Гурышев, Пантюхов). Еще одна пара защитников тоже была из команды «Крылья Советов» - Альфред Кучевский и Митин. В тот год вервые за сборную играла и «молодежная» тройка ЦСКА - Константин Локтев, Александр Альметов и Вениамин Александров.
К сожалению, этот чемпионат, первый чемпионат Мира, проходивший в Москве, сборная СССР «провалила». Она сделала две «ничьих» с Чехословакией и Швецией и пропустила на первое место прекрасно сыгравших на протяжении всего турнира шведов. В этой команде блистали тогда вратарь Свенсон, защитник Ларс Бьерн и особенно знаменитый впоследствии нападающий Юхансон по прозвищу «Тумба».
Для Бобровской же тройки этот чемпионат был последним. И уже на следующем чемпионате (в 1959 году) мира ведущими игроками как в Сборной, так и в ЦСКА стали «молодые» - Локтев, Альметов, Александров. Именно с их именами связаны многочисленные победы ЦСКА и сборной СССР на протяжении многих лет.
В те же первые месяцы нашей супружеской жизни мы с Лидой побывали на нескольких запомнившихся мне спектаклях московских театров. В Малом театре мы смотрели «Каменное гнездо» («хозяйка Нискауори»). Ведущие роли в этом спектакле о жизни семьи финских фермеров сыграли находившаяся тогда в зените своей славы Вера Пашенная и восходящая «звезда» Малого театра, голубоглазая красавица Руфина Нифонтова. Спектакль этот считался в те годы одним из лучших в репертуаре московских театров.
В театре Маяковского мы побывали на спектакле «Маленькая студентка» с Верой Орловой и молодым Михаилом Казаковым. Мы видели уже Михаила Казакова в роли главного героя в фильме «Убийство на улице Данте». Он был после этого дебюта в кино одним из популярных молодых актеров. Спектакль «Маленькая студентка» был вобщем-то достаточно примитивным по своему сюжету, но игра Веры Орловой и Михаила Казакова делала его все же «смотрибельным».
В те годы, по-моему, московские театры переживали не лучшие времена. Происходила смена актерских поколений. Старики-«академики» сходили со сцены, а молодежь, которая могла бы составить им достойную конкуренцию, еще не созрела. Репертуар тоже оставлял желать лучшего.
Пройдет всего несколько лет, и «новое слово» в театральной жизни Москвы скажет молодежь театра-студии «Современник», где под руководством Олега Ефремова начнется восхождение к вершинам славы целой плеяды молодых актеров и режиссеров. Среди них будет и Олег Табаков.
Наряду с «походами» в театр или спортивные состязания, мы с Лидой находили время и для посещения кинотеатров. Уже в первые недели после свадьбы мы посмотрели несколько фильмов, запомнившихся на всю жизнь. В кинотеатре «Темп» на Беговой улице мы посмотрели знаменитый «старый» фильм «Леди Гамельтон» с великолепной Вивьен Ли в роли главной героини и великим актером Лоуренсом Оливье в роли адмирала Нельсона. На протяжении моей жизни мне доведется много раз переживать романтическую любовную связь этой знаменитой пары и трагический конец их великой любви.
Кинотеатр «Темп» станет на долгие годы нашим «домашним» кинотеатром. Расположенный вблизи нашего жилья на Беговой улице, он имел два небольших зала. Фильмы шли в нем, естественно, не первым экраном, то есть новые кинофильмы сначала демонстрировались в центральных кинотеатрах (Ударник, Художественный, Центральный, Москва, Колизей, Форум, позднее Россия, Мир, Ленинград и др.) и лишь спустя какое-то время появлялись на экране у нас в «Темпе».
Кинотеатр этот имел для нас и другие преимущества (помимо близкого к дому расположения). Билеты были значительно дешевле, чем в центральных кинотеатрах, а маленькие, уютные залы позволяли смотреть фильмы, удобно расположившись практически на любом ряду.
Однако, мы имели возможность попасть практически на любой премьерный фильм, выходящий на экраны Москвы, или на зарубежные фильмы, шедшие в центральных кинотеатрах в рамках «недель» французского, итальянского, английского и т.д. кино. Борис Сергеевич имел специальный «абонемент» Министерства культура СССР, дававший право на приобретение 2-х билетов на любой сеанс в любом кинотеатре. Мы посмотрели в те годы много прекрасных фильмов. Были среди них и довольно «средненькие», но вызывавшие восторг у нашей публики, да и у нас тоже. Например, аргентинский «Возраст любви» с Лолитой Торрес, или итальянский «Утраченные грезы» с Сильваной Помпанини и Массимо Джиротти. Кстати, последнего я увидел в кино второй раз в моей жизни совсем недавно. Он снялся в фильме «Последнее танго в Париже» где-то в конце 70-х годов. Но мне этот фильм довелось впервые увидеть лишь в Германии в конце 20-го века.
Но были и по-настоящему хорошие фильмы. Именно в эти годы мы смогли познакомиться с творчеством великих артистов: Жан Габеном, Жан Маре, Жераром Филиппом, Симоной Синьоре, Анной Маньяни, Жульетой Мазиной и многих других. Особенно запомнились «Сильные мира сего», «Гром небесный» с Жаном Габеном, «Мансарда (или «Путь в высшее общество») с Симоной Синьоре, «Фанфан-Тюльпан» и «Большие маневры» с Жераром Филиппом, «Пармская обитель» и «Красное и черное» с ним же, «Ночи Кабирии» с Жульетой Мазиной. Настоящий фурор произвел в Москве показ фильма «Колдунья» с молодой Мариной Влади в главной роли. Фильм этот был снят по мотивам купринской повести «Олеся».
Вообще, 1958-й год был богат событиями культурной жизни, запомнившимися на всю жизнь. Весной этого года в Москву приезжал впервые австрийский балет на льду «Айс-ревью». Мы с Лидой побывали на одном из первых представлений этого сказочного ревью на льду «Дворца спорта» в Лужниках. Когда-то мне довелось смотреть американский фильм «Серенада солнечной долины», где также было «представление» на льду. Но по своей красоте, зрелищности и мастерству фигуристов «Айс-ревью» превзошел все наши ожидания. Прекрасная музыка, великолепные костюмы, потрясающий кардебалет... Позднее мне довелось присутствовать на выступлениях многих балетных ансамблей на льду. Среди них и американский «Холидей он айс» с прекрасными солистами, среди которых блистал пятикратный чемпион мира Дик Баттон, и советские балеты на льду, и повторные гастроли «Айс-ревью» годы спустя. Но впечатления от первой встречи со «сказкой на льду» оказались самыми яркими.
Пастернак
В 1958 году, в конце марта, если мне не изменяет память, произошло еще одно событие, оставившее след в моей жизни. В Москве проходил очередной съезд ВЛКСМ. На нем произошла смена руководителя комсомольской организации страны. Вместо Александра Шелепина, перешедшего на работу в ЦК КПСС, первым секретарем ЦК ВЛКСМ был избран Владимир Семичастный. Но не это событие запомнилось мне.
На заключительном заседании съезда новый секретарь ЦК ВЛКСМ набросился, как цепной пес, на великого поэта Бориса Пастернака. Уже на протяжении месяцев шла травля великого поэта, получившего Нобелевскую премию по литературе за опубликованный за рубежом (в Италии) роман «Доктор Живаго». Партийная верхушка и идеологи КПСС развернули открытую травлю писателя, рассказавшего правду о жизни интеллигенции да и всего народа России в период, предшествовавший 1-й мировой войне, во время Октябрьской революции, последовавшей за ней гражданской войны и первых постреволюционных лет.
Картина жизни, нарисованная Б.Пастернаком не укладывалась в мифы, созданные «идеологами» большевизма. Писателя обвинили во всех смертных грехах. Его «клеймили» не только продажные литературные критики, официальные идеологи КПСС, но и на «собраниях и митингах трудящихся». Люди, никогда не читавшие не только «Доктора Живаго» или поэтические произведения Бориса Пастернака, да вряд ли вообще что-либо читавшие, кричали с пеной у рта, что Б.Пастернак «осквернил нашу великую революцию», что он предал свою страну, что такому не место в нашей замечательной стране».
Завершая эту кампанию травли, В.Семичастный назвал Бориса Пастернака «свиньей». Более того, по словам этого интригана и заговорщика, свинья не гадит у себя в доме, а вот Пастернак своим романом нагадил у себя дома, и поэтому ему и присудили наши враги международную Нобелевскую премию, и «пусть он убирается из нашей великой страны».
Я еще не читал «Доктор Живаго», мне посчастливится сделать это лишь в начале 60-х годов, когда Борис Сергеевич привезет эту книгу из-за границы. Но я чувствовал очень остро, что вся эта травля не имеет под собой никакого основания, что Б.Пастернака оклеветали и разнузданная травля – это очередная политическая кампания, развернутая КПСС. В душе я очень переживал за писателя и верил, что придет время, когда мы все будем гордиться и этим романом, и всем творчеством писателя и поэта Бориса Пастернака, а все эти оголтелые «критики» сгинут, уйдут в небытие. К счастью мои предчувствия меня не обманули и Семичастный также «хлебнул дерьма» по заслугам. Но эти события разделили, к сожалению, десятилетия.
А пока Бориса Пастернака травили и его собратья по перу. Великого поэта исключили из Союза советских писателей. Все они голосовали за его исключение, спасали свои душонки и свою кормушку в Союзе писателей. Потом Александр Галич напишет об этих «писателях»-предателях: «Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку…» и проголосовал за исключение поэта из Союза.
Через несколько лет Б. Пастернак, глубоко переживавший несправедливое отношение к нему и «публичную казнь» скончается на своей даче в Переделкино, где и будет похоронен на сельском кладбище.
По роману «Доктор Живаго» будет поставлен прекрасный фильм с великолепной музыкой. В роли Живаго снялся ставший впоследствии знаменитым актер - красавец-мужчина Омар Шариф. Уже в 90-е годы многие театры в России осуществят постановки «Доктора Живаго». Среди них театр на Таганке Юрия Любимова и «Сфера» Ксении Еланской. В «Сфере» мы дважды смотрели этот спектакль, и оба раза я получил истинное удовольствие. Фильм же «Доктор Живаго» нам удалось посмотреть в Киноцентре на Красной Пресне лишь в 1997 году.
Стихотворения из «Доктора Живаго» стали для меня одними из любимых уже в преклонном возрасте. Одно из них - «Гамлет» (1946) - я хочу привести здесь:
Гул затих. Я вышел на подмостки,
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.
Я специально подчеркнул последнюю строку этого прекрасного стихотворения и выделил всю строфу. Глубокий философский смысл заложен в этом чудо -стихотворении.
Даже пройдя большую жизнь, приобретя на этом пути многих друзей, родных и близких, растеряв одних и оставшись с другими, мы все же остаемся в одиночестве. Но относиться к этому следует философски, как к неотвратимому и неизбежному.
Ван Клиберн
Еще одно событие весны 1958 года не прошло для нас незамеченным. В этот год в Москве состоялся 1-й конкурс музыкантов-исполнителей имени П.И.Чайковского. В конкурсе приняли участие многие молодые музыканты со всего мира.
Победителем конкурса пианистов неожиданно для всех стал молодой американец Ван Клиберн. Я не специалист и не очень разбираюсь в исполнительском мастерстве музыкантов, но манера исполнения произведений С.Рахманинова и П.И.Чайковского Ваном Клиберном была настолько необычной и новой, что просто покорила меня. Ван Клиберн стал героем этого Конкурса, а на заключительном концерте лауреатов Конкурса после очередного триумфального выступления, он, к восторгу знатоков, присутствующих в зале, и к восторгу миллионов телезрителей, исполнил ставшую в тот год популярной песню на музыку Соловьева-Седого «Подмосковные вечера». Ван Клиберн впоследствии неоднократно приезжал в Москву, выступая и как пианист, и как дирижер.
Первомай 1958
Весна набирала свои обороты. Наступил май 1958 года. Выдался май холодным. Первомай - это «демонстрация представителей трудящихся» в Москве на Красной площади и, по традиции, военный парад. Борис Сергеевич с Варварой Сергеевной присутствовали на нем, стоя на специальной трибуне рядом с Мавзолеем.
Я впервые встречаю Первомай в новой для меня семье. Бабушка Анна Иосифовна напекла пирожков с капустой, мы с Лидой и с дедушкой Сергеем Григорьевичем смотрим передачу с Красной площади по телевизору. К приезду Лидиных родителей накрываем большой стол в «гостиной». Стол застелили белой скатертью, расставили тарелки, приборы, рюмки, бокалы.
Военные парады в те годы были своеобразной демонстрацией военной мощи страны Советов (СССР). В те годы на военных парадах обязательно демонстрировали новые виды боевой техники. Не обошлось без этого и в 1958 году. Рано утром боевая техника - танки, ракеты - проходила на парад по Беговой улице мимо - окон нашего дома - направляясь на Красную площадь. Конечно, не вся боевая техника шла через Беговую улицу,а только знаменитой Таманской дивизии, которая располагалась недалеко, на Хорошевском шоссе, но все же нам довелось кое-что увидеть, как говориться, «живьем», а не по телевизору. Мы гордились нашей непобедимой Армией, «стоящей на страже мира во всем Мире».
Ближе к двум часам приехали Лидины родители и мы сели за праздничный стол. В то время водку я не любил (да и вообще, честно говоря, не очень люблю ее и сейчас). Я предпочитал выпить рюмочку коньяка, а лучше хорошего грузинского вина. До 1958 года «вкусы» мои в плане «выпивки» менялись в «зависимости от обстоятельств». Я уже, кажется, писал, что папа позволял нам с Толей дома за обедом в выходной день выпить с ним по рюмке водки, коньяка, вермута, кагора или портвейна «777». Уже в 1956 году, во время первой поездки на Кавказ, я попробовал некоторые сорта грузинских вин и с тех пор стал их поклонником. Особенно мне нравились «Чховери», «Хванчкара», «Цинандали».
В Москве купить бутылку такого вина в те годы было проблемой. Борис Сергеевич имел возможность приобретать такое вино в «спецбуфетах». Именно здесь, на Беговой, 13, я впервые познакомился со вкусом хорошего грузинского вина. Помимо названных выше сортов, мне довелось отведать вкус «Ахметы», «Ахашени», «Гурджаани», «Мукузани», и других грузинских вин.
Так вот, в тот первый наш совместный обед в Первомай 1958 года мы выпили «Ахмету» и «Киндзмараули», закусили семгой, осетриной горячего копчения и еще какими-то «экзотическими» по понятиям того времени закусками. Например, салатом из крабов.
Всю эту «экзотику» Варвара Сергеевна привозила из «кремлевской» столовой, раздаточный пункт которой размещался в те годы в «Доме на набережной», во дворе бывшего Дома правительства, недалеко от кинотеатра «Ударник» и театра «Эстрады». К этой столовой, как и к «кремлевской» поликлинике, «прикреплялись» номенклатурные работники высшего ранга: члены ЦК КПСС, ЦК ВЛКСМ, ведущие работники ВЦСПС, руководители творческих Союзов (Союз писателей, Союз художников, Союз архитекторов, Союз композиторов), редакторы центральных газет и журналов, члены Президиума АН СССР, маршалы СССР.
Позднее мне доведется несколько раз сопровождать Варвару Сергеевну в эту «столовую» и я мог видеть «вблизи» многих «знаменитостей», которые получали эти кремлевские «пайки» самостоятельно, а не посылая за ними своих жен или детей.
Но больше всего за нашим праздничным столом мне понравились испеченные бабушкой пирожки с капустой. Особенно вкусно было съесть горячий свежеиспеченный пирожок с кусочком «докторской» колбасы, но не той, что продавалась в московских магазинах, а той, что также получали в «кремлевской» столовой. Эту колбасу готовили в кремлевском цехе Мясокомбината им. Микояна из настоящего мяса, а не из «суррогата», как для «простого» народа. Колбаса эта имела вкус и запах той «любительской» колбасы, которую мы «получали» по инвалидным карточкам папы в «инвалидной» палатке в последние годы войны и в первые послевоенные годы. Правда, докторская колбаса была без кусочков «шпига» (сала).
Почти на каждый праздник готовили дома по традиции студень. Накануне вечером отваренные говяжьи ножки и куски мяса «разделывали» на мелкие кусочки. Лида любила обсасывать суставные косточки нижней части говяжьей ноги. Аромат отваренных ножек наполнял не только кухню, но и распространялся по всей квартире. Варвара Сергеевна делала «студень» несколько иначе, чем моя мама. В нем было больше говяжьего мяса, и получался он более мягким. С хреном съесть кусочек студня под рюмочку водки было всегда здорово.
Главным же блюдом праздничных обедов была запеченная в духовке «парная» свинина с жареной картошкой или жареная индейка. К чаю подавали либо готовый торт, купленный в магазине, или пекли дома «Наполеон». Не был исключением из этого правила и Первомай 1958 года.
После обеда мы всей семьей смотрели по телевизору праздничный концерт. На следующий день мы с Лидой поехали на «праздничный» к моим родителям обед на Остаповское шоссе. Так прошли праздничные дни, которые я впервые отмечал как молодой супруг.
Май в те годы (я имею в виду его первую декаду) был «практически» сплошной праздник.
После праздничных дней 1-2 мая 5 мая был день Печати - праздник советских журналистов, который торжественно отмечали во всех редакциях газет и журналов, а для нас это был еще и день рождения моих родителей. Варвара Сергеевна неизменно сопровождала Бориса Сергеевича на торжественные собрания и вечера, проходившие в официальной обстановке по случаю дня советской печати. Мы же с Лидой отправлялись поздравлять с днем рождения моих родителей.
9 мая был День Победы с неизменным Военным Парадом на Красной площади. Лишь позднее, уже, наверное, в конце 60-х годов, парад этот отменили и проводили его лишь в юбилейные годы: 25-летие, 30-летие и т.д. со дня Победы, а в промежуточные годы устраивали «народные гуляния».
Юбилей Бориса Сергеевича
50-летний юбилей Бориса Сергеевича (11 мая) отмечали в ресторане «Националь». Здание гостиницы «Националь» расположено на углу Моховой улицы и Тверской (в те годы улица Горького) в самом центре Москвы. С этим зданием связано много исторических событий. В 1918 году здесь размещалось Правительство Советской России - Совет Народных Комиссаров во главе с В.И.Лениным после переноса столицы из Петрограда в Москву и связанным с этим переездом всех правительственных учреждений и посольств в Москву.
Наш 1-й Мединститут (1-й МОЛМИ) находится во дворе за комплексом зданий гостиницы «Националь» и АО «Интурист». Именно в Националь» пришли мы с Юркой Глейзером в 1956 году в сентябре, чтобы постричься в находившейся тогда на 1-м этаже парикмахерской. Это была первая и, наверное, единственная в моей жизни «фирменная» парикмахерская. Это и послужило поводом отступить пока от юбилея и вспомнить «парикмахерские моего детства».
Парикмахерские моего детства
Сколько себя помню, «походы» в парикмахерскую были для меня в детстве, мягко говоря, тяжелым стрессом. Ведь в те годы стригли механическими «машинками». Были они, как правило, плохо наточены и не резали волосы (т.е. не стригли их), а щипали. Предчувствие этого ощущения вызывало у меня холодок и дрожь, пробегающую вдоль позвоночника.
Почти во всех парикмахерских на ручки деревянного кресло клали доску, на которую сажали ребенка, а ноги он ставил на сиденье кресла. В таком положении голова ребенка находилась выше спинки кресла, что давало возможность парикмахеру свободно «орудовать» своей машинкой. Усадив ребенка, парикмахер накидывал на него белую простыню, завязывая и затыкая ее на шее сзади. Уже затыкание углов простыни за ворот рубашки или свитера было мало приятно. Но эти ощущения не шли ни в какое сравнение с теми чувствами, которые сопровождали процесс стрижки.
После войны, уже в 1945 году, парикмахерскую на Остаповском шоссе, располагавшуюся в полуподвальном помещении 1,5 этажного дома ближе к Крестьянской заставе, возглавил еврейский мастер Семен. Папа стригся и брился только у него. Определил и нас к этому мастеру. Лишь пару раз за годы детства в летний период, когда мы жили на даче в Загорянке, нас мама возила постричься в Болшево и Подлипки. Уже в старших классах, во время похода в баню, мы порой стриглись в парикмахерской бани.
В школьные годы стригли нас примерно раз в месяц. С целью профилактики вшивости всех ребят с 1-го по 7-й класс стригли «наголо», т.е. состригали все волосы, как у теперешних «бритоголовых» (Skin-head) или оставляли маленькую «челку» надо лбом.
С 8-го класса нам уже разрешили отращивать волосы на голове. Стригли нас теперь уже «фигурной» стрижкой. Сначала это была стрижка «под бокс», затем «полубокс» и «полька» (или «полечка»). Отличались они тем, что волосы над ушами срезались машинкой все ниже и ниже, то есть, «под бокс» пальца на 3-4 над ушами, под «полубокс» - на 2-3, а под «полечку» - на 1-2. Некоторые ребята носили и более длинные волосы «под Тарзана», а позднее носили «коки».
После стрижки, которая стоила тогда 50-70 копеек «наголо», 90 копеек «челочка», до 1 руб. 10 коп. «под бокс», «полубокс» и «полечка». Можно было «освежиться», то есть, на голову брызгали из пульверизатора одеколон. Обычно это был самый дешевый «Тройной» одеколон, который стал уже в период «застоя» (70-80-е годы) предметом первой необходимости для алкашей. Они выстаивали в очередях в магазинах, чтобы приобрести пару флаконов одеколона и употребить его как алкогольный напиток внутрь.
Затем на смену «Тройному», в связи «с ростом благосостояния советского народа» и нашей семьи, нас «освежали» одеколоном «В полет», а позднее «Шипр». Я, честно говоря, не любил ни одну из этих «освежающих» парфюмерных жидкостей.
И уже в парикмахерской «Националь» я перешел на «Хинную жидкость». «Освежитель» в парикмахерской стоил дополнительной платы и, естественно, парикмахеры были заинтересованы, чтобы клиент «освежался».
В парикмахерской «Националь», куда мы с Юркой Глейзером пришли осенью 1956 года, работали 2 мастера. Главным был Леонид Михайлович Светлица. В тот года было ему, наверное, лет 42-45. Это был высокий, красивый брюнет, с волнистой, тронутой сединой шевелюрой. Манерой держаться и говором он напоминал, в моем понимании, одессита. Он, конечно, был родом из какого-то еврейского местечка на Украине. Но за годы жизни в Москве приобрел уже «столичный» лоск. Мастер он был великолепный. Пожалуй лучших мастеров я и не встречал. Недаром в этой парикмахерской стригся, как бы теперь сказали, весь московский «бомонд».
К Леониду Михайловичу записывались на прием заранее. Здесь я встречал Тиграня Петросяна (в бытность его чемпионом мира по шахматам), Романа Кармена - одного из лучших кинодокументалистов времен Гражданской войны в Испании, Великой Отечественной войны (2-й мировой) и послевоенных лет. Это был маститый кинохудожник, оператор, режиссер, получивший за свои работы даже в те годы Ленинскую премию. Стригся в этой парикмахерской и очень популярный в те годы певец и киноактер Марк Бернес. Встречал я, просиживая часами в «зале ожидания» (дожидаясь своей очереди) и других знаменитостей тех лет (а стригся я в этой парикмахерской с 1956 по 1996 г.).
Вместе с Леонидом Михайловичем работал в 1956 году «приблатненный «мастер» Саша. Было ему, наверное, около 30 лет.
Когда нас первый раз постригли, Леонид Михайлович сказал, чтобы мы по 7-8 рублей оплатили в кассу, а по 5 (пятерке) оставили бы мастерам (ему и Саше). Как видите стрижка в этой парикмахерской разряда «люкс» стоила значительно дороже, чем в парикмахерской, скажем, на Остаповском шоссе.
«Золотая молодежь» стриглась в те годы в парикмахерской гостиницы и ресторана «Гранд-отель». Здание «Гранд-отеля» (сейчас его уже нет) располагалось в комплексе здания гостиницы «Москва», напротив Центрального музея Ленина. В «Национале» же обслуживалась более солидная публика, в том числе и иностранцы, проживавшие в отеле. Через пару лет Леонид Михайлович «расстанется» с Сашей (он просто уволит Сашу за пьянку), и место последнего будут занимать последовательно несколько неплохих мастеров.
Фамилию одного из них я запомнил - Рожков. Он говорил, что его племянник играет за «Спартак» в футбол. А в те годы (конец 50-х - начало 60-х) действительно в «Спартаке» играл, и довольно неплохо, полузащитник Рожков. Стригся я у этого мастера неоднократно, но не он изменил мне прическу.
В мае 1966 года, когда я вернулся из очередной командировки в Сухуми (Институт экспериментальной патологии и терапии АМН СССР - «Обезьяний питомник»), я пошел постричься. В этот день, а это была суббота, ни Леонида Михайловича, ни Рожкова не было в парикмахерской. Вместо них клиентов обслуживали Лида (Лидия Григорьевна) и «новый» пожилой мастер (еврейской национальности) из «Гранд-отеля. Это был очень опытный парикмахер, с интеллигентной внешностью и манерами. Он носил очки в тонкой «золотой» оправе, был тщательно и аккуратно одет.
Усадив меня в кресло, он сразу же, не приступая еще к стрижке, сказал мне, что по его мнению к моему лицу следует сделать другую прическу (до этого я зачесывал волосы назад без «пробора»): уши оставлялись прикрытыми волосами до половины, «виски» прямые, слева - боковой «пробор», сзади длина волос сходит «на нет». Подумав, я решил согласиться с мнением мастера. Я стригся у него всего лишь один раз, но форма прически была затем принята и другими мастерами «Националя».
После стрижки мне обязательно мыли голову, волосы укладывали феном, освежали хинной водой и слегка смазывали фиксатором (в молодые годы), отчего волосы приобретали блеск. Правда, в дальнейшем я от этого отказался.
В 70-80-е годы я неизменно стригся в «Национале» у Леонида Михайловича или Розы.
Продолжение юбилея
После столь длинного отступления я возвращаюсь к юбилею Бориса Сергеевича. Проходил он, как я уже писал, в ресторане «Националь». Зал ресторана находился на втором этаже гостиницы, куда вела парадная мраморная лестница, устланная ковровой дорожкой. Столы были составлены в виде буквы «Г». На юбилей были приглашены и мои родители (они очень стеснялись и чувствовали себя в кругу гостей из «высшего общества» неловко).
Кроме нашей семьи (Борис Сергеевич, Варвара Сергеевна, Лида, Юля и я) на 50-летие Бориса Сергеевича Буркова, главного редактора газеты «Труд», были приглашены и присутствовали в зале Александр Николаевич Шелепин - зав. отделом руководящих органов ЦК КПСС, Павел Алексеевич Сатюков - член ЦК КПСС, главный редактор «главной» газеты страны «Правда», главный редактор «Комсомольской правды» Дмитрий Горюнов, первый зам. главного редактора «Комсомольской правды» («Комсомолки»), зять первого Секретаря ЦК КПСС Н.С.Хрущева Алексей Аджубей, главный редактор журнала «Юность», который стал выходить лишь в этом году, Илья Котенко.
Журнал этот с первого же номера стал любимым журналом молодежи. В журнале печатались и советские «детективные» повести, например, "Дело пёстрых", и произведения молодых в то время писателей и поэтов поколения «шестидесятников» Евгения Евтушенко, Роберта Рождественского, Андрея Вознесенского, Бэллы Ахмадулиной, Булата Окуджавы, Константина Ваншенкина и многих других. Среди писателей всеобщего внимания сразу же привлекли публикации произведений Василия Аксенова («Звездный билет»), Германа («Коллеги»), В. Некрасова («Бабий яр») и др.
Все названные «товарищи» присутствовали на юбилее, естественно, вместе со своими супругами. Среди гостей были и главный редактор журнала «Огонек» Анатолий Сафронов, и министр народного образования Каиров, и писатель Борис Полевой (автор «Повести о настоящем человеке»), были и другие известные журналисты и редакторы центральных газет и их заместители (Блатин А.Я., Тюрин И.Г., Росовский), министр культуры СССР Н.А.Михайлов и его зам (близкий друг Бориса Сергеевича) Николай Николаевич Данилов, ответственный работник одного из отделов ЦК КПСС А.Е.Харламов. Некоторые из названных гостей присутствовали на нашей с Лидой свадьбе. Я уже не помню поименно всех гостей, а было их, наверное, более 50 человек. Вести этот вечер было поручено Илье Котенко, т.е. его избрали «тамадой».
Мы с Лидой и моими родителями сидели за столом справа, на коротком плече буквы «Г». Напротив нас сидели Павел Алексеевич Сатюков с супругой Галиной Летник (Сатюковой), доцентом кафедры анатомии нашего 1-го МОЛМИ. Все гости, за исключением П.А.Сатюкова, могли и умели хорошо выпить. Он же ничего кроме «Боржоми» (минеральная вода) не пил. Я был сначала крайне удивлен этому. Такого трезвенника я встретил в тот вечер впервые. Потом уже я узнал, что отец П.А.Сатюкова страдал алкоголизмом и, боясь отягощенной наследственности, главный редактор «Правды» не пил спиртного вообще.
В своем первом тосте в честь юбиляра Илья Котенко говорил много о заслугах Бориса Сергеевича, о его жизненном и творческом пути, но при этом отметил, что как журналист Борис Сергеевич еще не раскрылся. Действительно, на постах редактора центральных газет и журналов им сделано уже немало, а вот публикаций все же маловато. К тому времени изданные Б.С.Бурковым брошюры «Комсомол в Великой Отечественной войне» и «В Китае», конечно, не исчерпывали всех его возможностей как журналиста.
Но лишь позже, когда он уйдет (или, точнее, его «уйдут») на «заслеженный отдых», им будут написаны и опубликованы «главные его работы» «Комсомолка в шинели» (о работниках редакции, журналистах и военных корреспондентах газеты «Комсомольская правда» в период 2-й мировой войны), «Встречи на пяти континентах» (заметки журналиста о его встречах с выдающимися деятелями 20-го века - политиками, учеными, писателями, художниками во многих странах Мира). А до этого Б.С.Бурков выступит еще соавтором двух книг: «Разбуженный Восток» (о поездке Н.С.Хрущева по странам Азии) и «Корабль особого назначения» (о международной встрече журналистов, совершивших круиз по Средиземному морю на корабле «Литва»).
Много тостов было посвящено «комсомольской» работе юбиляра. Бориса Сергеевича связывали с комсомолом более трех десятилетий. Для меня было неожиданностью, когда от имени «семьи» Бориса Сергеевича я был «вызван» произнести тост. Чтобы не повторяться я, двадцатилетний парень, предложил тост не напрямую за юбиляра, а за его комсомольских друзей, за их комсомольскую дружбу и взаимную поддержку, за их успехи в нелегкой работе на благо молодежи страны и всего народа. Тост мой оказался в какой-то мере «оригинальным», и все гости дружно выпили за здоровье юбиляра и его «высокопоставленных» друзей - А.Н.Шелепина, Н.Н.Романова, Н.Н.Данилова, Н.А.Михайлова и других «комсомольцев». Вобщем, в грязь лицом я не ударил, семью не подвел, а для себя понял и «намотал на ус», что в любой компании надо оставаться самим собой и стараться быть оригинальным.
Юбиляр, естественно, получил много подарков, но запомнил я в этот вечер лишь один, который сразу же пошел «в дело». Борису Сергеевичу был подарен самовар, наполненный коньяком. И все «тостующие» получали из рук «тамады» наполненный коньяком из самовара бокал.
Юбилейный вечер прошел и торжественно, и весело, знакомые обращали внимание на Лидин «живот» и желали нам произвести на свет первенца, который бы продолжил добрые дела и традиции семьи Бурковых.
Писающий мальчик
Вскоре после юбилея Борис Сергеевич улетел в Брюссель, где проходила 1-я после войны Всемирная Выставка «EXPO-58».
Май 1958 года выдался холодным. Первые листочки на тополях появились лишь 18 мая. Я запомнил эту дату потому, что в этот день Борис Сергеевич прилетел из Брюсселя и мы ездили встречать его на Аэродром. Я впервые принял участие в таком «мероприятии». Мне было интересно участвовать во встече Бориса Сергеевича в международном аэропорту «Внуково». Среди встречавших были заместители главного редактора «Труда» Хатунцев, И.Г.Тюрин и Россовский, помощник главного редактора по хозяйственной части Ю.М.Левин и др. Международный зал аэропорта, конечно, отличался от зала прилета «обычных» пассажиров. Сравнение я смогу сделать лишь несколько лет спустя: в 1962 году мы впервые полетим (на самолете «ИЛ-18») с Лидой и Андрюшей отдыхать в Сочи. Но до этого момента следует прожить еще целых 4 года.
Мы приехали на Беговую. Борис Сергеевич сначала стал раздавать привезенные подарки. Все с нетерпением ждали этого момента. Я тоже получил в подарок носки. Но это были не простые носки, которые я до сих пор носил, пристегивая их к голени в области выпуклости икроножной мышцы специальными резинками. Нет, это были первые в моей жизни эластичные носки с резинкой в верхней части, и поэтому надевать дополнительно указанные выше резинки не нужно было. Носки были серые в мелкую точечку. Я надевал их лишь в дни торжественных выходов - в театр, в гости, на праздники. В обычные же дни я продолжал носить простые носки.
Я специально остановился на этом моменте - «тянущиеся синтетические носки». Дело в том, что убогий наш социалистический мир в ту пору не имел для своих граждан даже такой ерунды. Уже позже Н.С.Хрущев провозгласит новый лозунг - «Химизация», что приведет в конце концов к появлению и в СССР производства синтетических тканей (капрона, нейлона, пластических материалов - полиэтилена, пропилена и др.) и появлению на прилавках наших магазинов изделий из «синтетики».
До этого еще появятся специализированные магазины «Синтетика». Один из них разместится на улице Горького, недалеко от Пушкинской площади, другой (позднее) - на Ленинградском проспекте у метро «Аэропорт». Люди часами будут выстаивать в очередях в эти магазины, чтобы купить себе пару капроновых чулок или нижнее белье, или блузки из «синтетики». Потом уже появятся шубы из синтетического волокна как для взрослых, так и для детей и за ними тоже будут «убийственные» очереди. Вот такова была жизнь в СССР (в Москве) в конце пятидесятых-начале шестидесятых годов.
После раздачи «гостинцев» все сели за стол. Мы выпили за благополучное возвращение главы семейства и послушали его рассказ о впечатлениях, вынесенных им со Всемирной Выставки и от знакомства со столицей Бельгии и еще одним городом (Льеж), где Борису Сергеевичу довелось побывать. В память об этом городе он привез сувенир из цветного металла с изображением голого писающего малчика. Это означало память благодарных жителей Льежа своему спасателю. Согласно легенде город собирались взорвать, и уже был проложен «бикфордов» шнур. Но замыслам врагов города не довелось сбыться. Маленькому мальчику захотелось писать, и он пописал на лежащий рядом с ним подожженный шнур. Огонь погас, и город уцелел. В городе Льеже установлен памятник «спасателю», а его изображение в виде сувенира до сих пор находится в квартире на Беговой улице, дом 13.
В конце мая у нас началась экзаменационная сессия. Я уже упоминал об экзамене по терапии. Кроме этого предмета мы сдавали также патологическую анатомию, патофизиологию и общую хирургию. Кроме «4» по терапии я сдал остальные экзамены на «отлично», но повышенной стипендии лишился. Зато Лида, сдав все экзамены на «4» («хорошо») тоже получила стипендию, так что «бюджет» нашей молодой семьи составлял теперь около 500 рублей.
Первая клиническая практика
В июне, после завершения весенней сессии, у нас началась первая в нашей жизни клиническая практика. Проходили она в городской больнице на Композиторской улице (кажется, раньше она называлась Собачьей площадкой) в районе Арбата. Эта первая практика носила название фельдшерской, сестринской. В ее задачу входило познакомить будущих врачей с методикой ухода за больными, находящимися на стационарном лечении. Мы должны были освоить на практике все те процедуры, которые необходимы в повседневной работе больницы, и которые обязан выполнять средний медицинский персонал (фельдшер, медсестра, медбрат). В арсенал этих процедур входили внутримышечные и подкожные инъекции (уколы), клизмы, банки, горчичники, смена и наложение различных повязок, измерение артериального давления, профилактика и борьба с пролежнями и многое другое.
Практика наша продолжалась 4 недели, и каждый из нас должен был пару раз дежурить ночью. Врачи и медсестры отделений относились к нам, будущим «докторам», очень хорошо, и, чем могли, помогали нам освоить вообщем-то нехитрые процедуры. Нужно было только не бояться сделать что-то не так.
Инъекции я освоил быстро, и, как говорили больные, у меня «легкая рука». Я отработал «способ» внутримышечной инъекции «ударом» - коротким тычком шприца с иглой в мышцу пациента. Этот мгновенный укол был, наверное, мало болезненным по сравнению с тем, когда пытаются «вдавливать» иглу (вместе со шприцем) через кожу в мышцу. Многие больные, когда мы «компанией» (по нескольку студентов) входили в палату, просили, чтобы «укол» сделал я.
Мы делали больным и другие процедуры. Ставили банки, горчичники, делали парафиновые аппликации, то есть применяли различные методы «отвлекающей» терапии. Мы научились ставить больным клизмы, как обычные, так и сифонные. Мы раздавали лекарства, назначенные лечащими врачами, измеряли по утрам и вечерам температуру, помогали перестилать постель и менять белье лежачим больным.
Помню, в те годы одним из методов лечения язвенной болезни желудка и двенадцатиперстной кишки был прием 40° спирта. Больные, получавшие такую «терапию», с нетерпением ждали времени раздачи лекарств и просили нас, если можно, хоть чуть-чуть добавить спирта. Ведь на прием давали мензурку объемом, наверное, не более 30 мл.
Помню и некоторых больных. Один из них лежал с тяжелым инфарктом миокарда. Это был грузный, интеллигентный мужчина лет сорока. Он был улыбчив и, наверное, не думал, что из этой больницы он уже живым не выйдет. Не думали так и мы. Но, к сожалению, уже в конце нашей практики, когда мы пришли после выходного дня, в палате этого пациента уже не было. На наш вопрос медсестра этой палаты сказала, что он умер в субботу ночью.
Еще одного тяжелого больного я запомнил. Это был небольшого роста, худой, лет пятидесяти мужчина. Я даже запомнил его фамилию - Михайлов. Страдал он уже неоперабельным раком легких. Диагноза он, естественно, не знал. Ему говорили, что у него «хроническая пневмония». Лечение было, конечно, лишь симптоматическим: антибиотики и обезболивающие (промедол, пантопон, морфин). Он всегда просил, чтобы уколы ему делал я. Даже не знаю до сих пор, что лучше, гуманнее, когда пациенту говорят настоящий диагноз: «У Вас рак!!! Притом уже никакое лечение Вам не поможет и жить Вам осталось столько-то месяцев (недель, дней)». Или гуманнее (как это делалось в годы моей юности) скрывать от пациента истинную картину заболевания и оставлять его в неведении. Наверное, на Западе (да и в России сейчас) правильнее ставить все-таки пациента в известность о его состоянии и прогнозе, чтобы дать ему возможность сделать необходимые приготовления к уходу из этой жизни (оформить завещание, привести в порядок финансовые дела, осуществить напоследок мечту своей жизни, если это возможно, например, съездить в какой-нибудь экзотический уголок нашей необъятной Земли, или проиграть свое состояние за одну ночь в фешенебельном Казино где-нибудь в Монте-Карло лил Лас-Вегасе).
В те годы- конец 50-х 20-го века советские люди таких возможностей, естественно, не имели и оставлять «завещаний» тоже не нужно было (завещать-то простому человеку нечего было). Так что, быть может, правильно делали, что не сообщали больному «приговор»: «У Вас рак!». Так было не только в 50-е годы, но и позднее, вплоть до 90-х. Так, к сожалению, пришлось поступить и мне: скрывать от папы страшный диагноз - рак печени. Всю боль и тяжесть этого диагноза несли мы (Лида, Толя и я). Мы не говорили в течение почти 8 месяцев ничего ни папе, ни маме. Мама, наверное, догадываться об этой страшной болезни стала уже в последние недели жизни папы. Папа же мужественно переносил все тяготы и боль этого страшного заболевания.
Но вернемся в лето 1958 года. Еще одного больного запомнил я из той нашей первой практики. Было это в ночь нашего первого дежурства. В отделение поступил молодой, интересный парень-художник с приступом бронхиальной астмы. К счастью, врачам удалось быстро купировать «асматическое состояние». Больному сделали уколы (ввели подкожно раствор адреналина с эфедрином), дали спазмалитики (кажется, папаверин с дибазолом). Он вскоре почувствовал себя неплохо. Молодость, жизнелюбие, окружение молодых девушек делали свое дело. Почти всю ночь он провел с нами, интересно рассказывая о своей работе, о работах известных художников и скульпторов. Мы прослушали хорошую лекцию и обогатили свое «художественное» образование. Вот так порой пациенты могут расширить наш кругозор.
Дачные будни и спортивные праздники
Практика завершена, мы сдаем учебники в библиотеку Института, получаем причитающуюся нам за лето стипендию и переезжаем жить на дачу в Валентиновку. Впервые я провожу лето на даче в новом месте.
Одно дело, когда мы большую часть проводили на занятиях в Институте, и лишь несколько вечерних часов я находился среди новых родственников. Причем Бориса Сергеевича мы видели, как правило, лишь в воскресенье. Он возвращался с работы ночью, а то порой и под утро, когда мы все спали, а когда мы уходили на занятия, он еще спал. Так что круг нашего семейного общения - Варвара Сергеевна и ее родители (Анна Иосифовна-бабушка и Сергей Григорьевич- дедушка), Лида и изредка Юля.
После ужина мы иногда усаживались за преферанс. Я порой «хулиганил», заказывая мизер на совершенно немизерных картах. Правда, изредка мне даже удавалось выиграть «ловленный» мизер, но большей частью я набирал по 5-8 взяток и залезал «в гору» до нескольких тысяч. Варвара Сергеевна порой бегала «покурить» к соседям Колосовым или «покурить» приходила к ней Роза Яковлевна. Так и пролетали вечера в Москве.
Здесь же, на даче в Валентиновке, мы были вместе практически весь день. Борис Сергеевич приезжал также поздно ночью. Вставал он утром часов в 10-11, делал во дворе зарядку, побегав предварительно несколько раз по дорожке от калитки до сарая. Длина отрезка этого была около 50 метров. После завтрака он уезжал на работу (за ним «приходила» персональная машина - черный «ЗИМ»).
В это первое лето в Валентиновке мы занимались «дачным хозяйством», помогая Варваре Сергеевне. Я наливал воду в бочки, поливал огород и плодовые деревья. Чистил дорожки (очищал штыковой лопатой траву), засыпал их песком. Главная дорожка, ведущая от калитки, была шириной метра три, а длина ее была, наверное, около 35-40 метров. От нее отходили боковые дорожки: к цветнику и к дому. Справа от дома я вскопал землю и сделал «клумбу» для цветов наподобие клумбы в Загорянке на даче, где я провел свои детские и юношеские годы. Мы с Лидой посадили на клумбу цветы, сделали песчаную круговую дорожку вокруг клумбы, а на газоне высадили куст жасмина, привезенный с дачи в Загорянке.
В свободное от «работы» время мы ходили гулять в лес, а по воскресеньям навещали моих родителей, приезжавших на дачу в Загорянку. Папа еще работал, а мама одна не хотела жить на даче. Лишь в августе, когда у папы был отпуск, они переезжали жить на дачу. Тогда мы приходили к нам в гости значительно чаще.
В июле 1958 года произошло одно знаменитое спортивное событие- 1-й матч легкоатлетических команд СССР и США. Проходил этот «поединок» в Лужниках на Большой спортивной арене Центрального стадиона им. Ленина. Борис Сергеевич достал билеты на это очень интересное спортивное зрелище. Вместе с нами на стадион поехал и Фима Хромченко (мой двоюродный брат), бывший спортсмен.
Когда-то (в 40-50-е годы) он водил меня на наиболее интересные футбольные и хоккейные матчи чемпионов страны. С ним же я впервые побывал и на Беговой улице, где на Стадионе юных пионеров был построен в начале 50-х годов новый трек. Мы побывали с ним на матче велосипедистов СССР и Болгарии. Я запомнил имена наших знаменитых в то время велогонщиков: Батаен (он, правда, уже сходил), Чижиков, Петров и других. Я увидел впервые в жизни гонки на время, спринт с его сюр-плясом, гонку преследования (индивидуальную и командную), гонку за лидером, гонки на тандемах и кульминацию матча - 100-круговую групповую гонку с 33 промежуточными финишами. Выиграл эту гонку болгарин Милка Дилов-Русев.
А вот летом 1958 года мне довелось «отплатить» Фиме за те спортивные состязания, которые он мне подарил в моем детстве. Он поехал с нами на матч легкоатлетов СССР-США. Был теплый летний день, воскресенье начала июля. Фима пришел к нам в Валентиновку, и мы все вместе на «Зиме» отправились в Москву, в Лужники.
Матч получился очень интересным. Мы увидели выступление выдающихся легкоатлетов, среди которых выделялись спринтер Айра Мерчелон, маленький негритянский спортсмен, один из самых «быстрых» спринтеров мира, десятиборец Рафер Джонсон (впоследствии олимпийский чемпион и рекордсмен мира) и его соперник - чемпион и рекордсмен Европы Василий Кузнецов, прыгуны в длину Ральф Бостон и Игорь Тер-Ованесян, прыгуны в высоту Джон Томас, Юрий Кашкаров и Юрий Степанов.
На соревнованиях были показаны несколько выдающихся результатов. В спринте и в барьерных дисциплинах доминировали американцы. Рекорд мира установил выдающийся десятиборец Рафер Джонсон, набравший более 8000 очков. Мы увидели и знаменитых толкателей ядра, метателей диска, копья и молота. Кстати, в метании молота победили наши спортсмены Михаил Кривоносов и Василий Руденков, а в толкании ядра американцы О'Брайен и Даллас Лонг. Стайерские дистанции- 5000 и 10000 метров выиграли наши атлеты.
Я впервые «живьем» увидел многих выдающихся спортсменов - будущих олимпийских чемпионов, рекордсменов мира. Для меня такое спортивное событие было незабываемым. Мы провели на стадионе несколько часов и уже вечером вернулись на дачу в Валентиновку.
Еще одно событие этого лета не прошло для меня незамеченным. Как-то вечером мы сели сыграть «пульку» (преферанс) с Лидой и Варварой Сергеевной и включили телевизор. Транслировали из Большого театра оперу Ж.Бизе «Кармен». Роль Кармен исполняла тогда еще молодая «звезда» Большого театра Ирина Архипова. Но нас поразил исполнитель роли Хозе. Красивый, свободно державшийся на сцене актер с прекрасным голосом. До этого мы его никогда не слышали. Этим певцом оказался ставший впоследствии одним из самых знаменитых певцов мира, солист театра Ласкала Марио Дель-Монако. В 1958 году состоялись первые гастроли этого великого певца в Москве.
И еще одно событие в мире спорта осталось в моей памяти от лета 1958 года. Я имею в виду чемпионат мира по футболу, проходившим в тот год на стадионах шведских городов. Он ознаменовался первым триумфом бразильских «волшебников» мяча. Именно они стали новыми чемпионами мира, предложив мировому футболу новую тактику в расстановке игроков. Вместо бывшей в те годы системы «дубль-ве» - вратарь, три защитника, два полузащитника и 5 нападающих в Европейском футболе, бразильцы впервые показали новую «систему»: вратарь и 4-2-4 (четыре защитника, два полузащитника и 4 нападающих). Их ансамбль блестящих игроков, таких как защитники Нильтон и Джалма Сантосы и игроки полузащиты и нападения Марио Загало, Диди, Вава, Гарринча и особенно молодой 17-летний негритянский футболист Пеле (Эдсон Арантес де-Нассименто) начисто переиграли всех соперников, буквально разгромив в финале шведов.
С этого события началось блестящее шествие бразильского футбола. Команда этой страны еще трижды выигрывала звание чемпионов мира. Они остались единственной командой 20-го века, которой удалось 4 раза выиграть чемпионаты мира по футболу. А молодой (17-летний в 1958 году) Пеле станет единственным футболистом, которому удастся стать 3-х-кратным чемпионом мира. Он получит в последствии звание «Короля футбола» и будет назван сильнейшим футболистом мира за всю более чем вековую историю футбола.
Мы с Борисом Сергеевичем слушали репортажи с этого чемпионата мира по маленькому «транзисторному» приемнику. Первый репортаж о матче СССР-Англия мы слушали во дворе, возле колодца, повесив «транзистор» на росшую у колодца рябину. К сожалению, сборная СССР, хотя и вышла из группы, в первом же матче 1/8 финала проиграла и выбыла из дальнейшей борьбы за кубок Жюля Риме - так тогда назывался кубок, изображавший богиню Победы Нику (он был назван в честь его учредителя - Президента ФИФА - Международной федерации футбола).
Для сборной СССР этот год оказался трагическим. За несколько месяцев до финальной части чемпионата сборная страны потеряла нескольких ключевых игроков. Из ее состава были выведены один из самых выдающихся футболистов советского футбола Эдуард Стрельцов и его молодые и очень сильные партнеры Борис Татушин (правый крайний нападающий) и Михаил Огоньков (защитник). Двое последних - игроки московского «Спартака». Эдуард Стрельцов защищал цвета московского «Торпедо».
В тот год на страницах нашей печати началась кампания борьбы со «звездной болезнью», направленная против некоторых выдающихся спортсменов. Эдуарда Стрельцова обвинили в изнасиловании одной девицы (дочери советского дипломата), на даче которой молодежь («звездная» молодежь) собралась на какую-то вечеринку. Скорее всего никакого изнасилования на самом деле не было. Но Эдуарда Стрельцова осудили на 8 лет, лишив его звания «Заслуженный мастер спорта СССР», а его «дружков» Бориса Татушина и Михаила Огонькова, хотя и не посадили в тюрьму, также лишили званий «Заслуженный мастер спорта» и дисквалифицировали пожизненно. Сборная страны по футболу была значительно ослаблена и, естественно, не смогла показать той игры, которую она показывала, когда в ее составе блистали Эдуард Стрельцов, Борис Татушин и Михаил Огоньков.
Лето подходило к концу. Никаких других запоминающихся событий в моей жизни не произошло. Лидочка вынашивала нашего первенца. Однажды, когда мы лежали в своей комнате на нашей широкой постели, она в слезах, прижавшись ко мне, сообщила, что у нее в животе (брюшной полости) опухоль. Я со страхом стал ощупывать ее живот. Вскоре моя рука действительно нащупала плотное образование округлой формы в правом подреберье. К счастью это была головка нашего ребенка. Страхи, мучившие Лиду, наверное, на протяжении нескольких дней, были сняты и мы, счастливые, ждали появления на свет нашего Андрюшеньки.
Четвертый курс
Закончилось лето 1958 года. Мы перебрались в Москву. Начались занятия в Институте. Это уже 4-й курс. Теперь у нас по внутренним болезням занятия проходят на кафедре факультетской терапии, которую возглавляет легендарный академик АМН СССР В.Н.Виноградов по кличке «Куце». Этот профессор считался в те годы одним из лучших диагностов. Он был консультантом в «Кремлевке». В последний год жизни Сталина В.Н.Виноградов вместе с другими крупными учеными-медиками и врачами проходил по «делу врачей», сфабрикованному спецслужбами (МГБ) Страны Советов с целью спровоцировать волну антисемитизма в стране, поскольку большинство обвиняемых были врачами еврейской национальности. Владимир Никитович (Никитич) Виноградов был одним из немногих русских академиков в этой «компании». Он мужественно вынес все допросы и пытки и не оговорил ни одного из своих коллег.
Это был коренастый, крепко сбитый мужичок, с совершенно седой головой и усами. Он не был, на мой взгляд, блестящим лектором. Часто обращаясь к аудитории он произносил: «Куце». Например, "Скажите, Куце…" или "Понимаете, Куце..." и т.п. Я так и не знаю, что зашифровано в этом обращении.
Вторым профессором на кафедре была Зинаида Адамовна Бондарь, очень эрудированная, энергичная высокая женщина лет 50-55. Она была крупным специалистом-гепатологом (заболевания печени). Лекции ее были интересны, голос хорошо поставлен, фразы четко отточены. Как лектор мне З. А. Бондарь нравилась больше, чем В.Н.Виноградов. Зато на обходах больных, которые регулярно проводил В.Н.Виноградов, мы, студенты и сопровождавшие его доценты, ассистенты и аспиранты кафедры - целая свита врачей настоящих и будущих - затаив дыхание, слушали и внимали «разбору» сложных «клинических» случаев. Говорили, что каждое утро в клинике В.Н.Виноградов начинал с осмотра туалета, где на столиках стояли «анализы» мочи и кала больных. Эта привычка сохранилась у академика еще с молодых лет, когда он был простым земским врачом.
Вообще, в те 50-е годы врачи наши даже на ведущих кафедрах мединститутов не обладали, наверное, и сотой долей тех диагностических возможностей, которые имеются у современных врачей. Но клиническое мышление и «простые» (древние) методы исследования больного - аускультация, перкуссия, пальпация - были доведены ими до совершенства и давали много ценной информации о состоянии больного. Из «инструментальных» методов диагностики на вооружении врачей клиники тогда были ЭКГ, рентгенодиагностика, зондирование желудка и 12-перстной кишки, ректо-романоскопия и только входивший в «моду» метод электрофореза белков плазмы крови, который был крайне полезен для дифференциальной диагностики заболеваний печени.
«Органолептическое» же изучение образцов мочи и кала давали думающим врачам много ценной информации и помогали установить правильный диагноз заболевания у пациента. Недаром же еще в средние века великий Авицена (таджикский врач Абу-али Ибн Сина) первым определил, что моча диабетиков (сахарная болезнь) имеет сладковатый вкус и пахнет «кислыми яблоками»! В.Н.Виноградов мочу, конечно, не пил, но цвет, запах мочи, осадок давали ему много информации, как и цвет и запах кала и наличие в нем следов крови.
В целом кафедра факультетской терапии была, по-моему, одной из лучших в те годы в 1-ом МОЛМИ и ее профессора и ассистенты действительно привили нам навыки клинического мышления.
Кафедру факультетской хирургии возглавлял академик, генерал Н.Н.Еланский. В первом семестре 4-го курса нашу группу вел доцент М.И.Кузин (впоследствии профессор этой кафедры, академик АМН СССР, ректор 1-го МОЛМИ). Я уже говорил как-то, что как хирург Н.Н.Еланский в технике проведения сложных операций, например, на легких, заметно уступал В.И.Струкову, операций же на сердце в этой клинике в те годы вообще не проводили. Нам довелось познакомиться здесь с техникой гастроэктомии (операции по поводу рака желудка, язвенной болезни желудка и 12-перстной кишки), холецистэктомии, нефрэктомии и, конечно, разных вариантов грыжесечения и аппендэктомии, а также струмэктомии (при заболеваниях щитовидной железы).
На кафедре топографической анатомии и оперативной хирургии (заведовал кафедрой профессор, чл.-корр. АМН СССР В.В.Кованов) мы познавали топографическую анатомию человека (строение и взаимное расположение на отдельных участках тела, таких как голова, шея, конечности, передняя брюшная стенка, мышц и их фиксаций вместе с проходящими там крупными кровеносными сосудами и нервами). Этот раздел медицинской дисциплины, которую мы должны были освоить на этой кафедре, мне особенно нравился. Я читал еще на первых курсах учебник топографической анатомии Кёрнига, а теперь пришлось пользоваться еще и учебником Лубоцкого.
Занятия в нашей группе вел доцент Ф.Д.Николаев. Это был мужчина с «революционным прошлым». В первые послереволюционные годы он был, кажется, даже чуть-ли не «наркомом здравоохранения» где-то в центрально-европейской области страны. На занятиях в анатомичке, где мы препарировали трупы, он постоянно курил. Курили с ним и наши ребята-«курильщики» Ленька Гудовский, иногда Сашка Левин и пришедшая к нам в группу после «академического» отпуска Люська Черникова. На трупах же мы отрабатывали и технику хирургических операций.
Однажды мы выехали на базу кафедры в Институт скорой помощи имени Склифосовского. Патологоанатомическое отделение этого Института размещалось тогда в старинном здании, построенном еще в 18-19 веках на Садовом кольце как «Дом призрения». Занятиями на этой базе руководил доцент А.М.Травин. Анатолий Михайлович считался чуть ли не самым строгим преподавателем не только этой кафедры, но и всего Института. И надо же было такому случиться - на самом первом занятии я попал «на крючок» А.М.Травина.
Мы должны были выполнить на трупе операцию аппендэктомии. Следовало провести эту операцию, как на живом пациенте, то есть все делать поэтапно: разрез передней брюшной стенки, гемостаз (перевязка кровоточащих сосудов), вскрытие брюшины, извлечение в операционный разрез слепой кишки с аппендиксом, наложение лигатуры на удаляемый червеобразный отросток, удаление его, затем наложение швов на участок слепой кишки и последующее зашивание слоев передней брюшной стенки. Я же, чтобы выиграть время, взял да и отрезал сначала аппендикс и хотел уже накладывать швы. А тут как раз подошел А.М.Травин и, заметив это, начал орать на меня и выгнал меня с занятий как злостного нарушителя и «врача-душегуба».
Пройдет почти полгода и мы вновь встретимся с Травиным уже на госэкзамене по топографической анатомии и оперативной хирургии. Когда мы с Лидой приехали на экзамен на Пироговку, Травин уже успел поставить несколько двоек («неудовлетворительно») даже студентам-«отличникам». Больше «3» у него еще никто не получил. Очень не хотелось попадать к этому «лютому» экзаменатору. Я особенно волновался за Лиду. Хотя мы с ней и готовились к экзамену вместе, она все же была в более трудном положении - ведь маленький Андрюшенька не всегда давал ей возможность высыпаться ночью.
И, как назло, мы попадаем в аудиторию, где главным экзаменатором был А.М.Травин. К счастью, когда подошло время отвечать на вопросы вытащенных нами билетов, в аудитории появился доцент Лубоцкий, автор учебника по топографической анатомии. Он начал принимать экзамен у Лиды, а Травин сосредоточился на мне. Я еще не закончил свои ответы, когда Травин обратился к Лубоцкому с вопросом: «Ну, как она?». «Хорошо!», - ответил тот. И к моей, да и,наверное, к Лидиной радости в ее зачетке появилась запись: Топографическая анатомия и оперативная хирургия - «хорошо». Это придало мне силы, и мой ответ о топографии шейной области в присутствии Лубоцкого получил оценку «отлично». Когда нам вынесли зачетки, никто из многочисленных студентов обоих потоков «Б» и «В» лечебного факультета не мог поверить, что я получил «отлично» у самого Травина.
Но до этого момента было еще далеко. Шел лишь сентябрь 1958 года. Стояла теплая осень. Мы ездили на занятия в Мединститут и ждали дня, когда станем родителями.
Первенец
Вот и настал этот день - 29 сентября 1958 года. Лидочка родила в роддоме 4-го Главного Управления Минздрава СССР («Кремлевка») на улице Веснина Андрюшеньку. Мы узнали об этом вечером, почти сразу же, как только на свет появился наш первенец. По телефону нам сообщили, что родился мальчик весом 4100 г, ростом 50 см. Мама и ребенок здоровы и чувствуют себя хорошо.
Мы сразу же поехали с Варварой Сергеевной на улицу Веснина (сейчас это Денежный переулок), которая назходилась за высотным зданием Министерства иностранных дел СССР в районе Старого Арбата. Так как после родов Лидочка лежала и не могла подойти к окну, то пришлось ограничиться лишь поздравительной запиской. В ответной короткой записке молодая мама сообщала, что Андрюшенька очень хороший мальчик и что она себя чувствует нормально. Ою этом радостном для всех нас событии Варвара Сергеевна сообщила Борису Сергеевичу. Он приехал с работы с двумя бутылками «Киндзмараули» - красного грузинского вина, большой редкостью для тогдашней Москвы. Сообщить моим родителям, что они стали Бабушкой и Дедушкой мы могли только приехав к ним домой на Остаповское шоссе, ведь телефона у них не было.
Взяв с собой 2 бутылки указанного выше вина, Борис Сергеевич, Варвара Сергеевна и я - новоиспеченный «папаша» - отправились на ЗИМе, служебной машине Бориса Сергеевича, на Остаповское шоссе. К сожалению, родителей дома не было. Они ушли в гости к родителям Раи (Толиной жены), которые в это время жили на Шарикоподшипниковской улице в новом доме, находившемся во дворе между корпусами 13-й Горбольницы с одной стороны и жилым домом с другой, на первом этаже которого располагался мебельный магазин.
У Раиных родителей были две небольшие комнатки в коммунальной квартире. Именно там, в этой квартире мы и отметили в «семейном кругу» рождение Андрея. Сказать, что все были готовы к изменению своего жизненного статуса, наверное, нельзя. Ведь из мам и пап и Лидины, и мои родители в одночасье превратились в бабушек и дедушек, да и я не очень представлял еще себя в роли Отца. Мы выпили за здоровье Лидочки и Андрюшеньки (то, что он будет Андрюшей, мы с Лидой решили давно: имя это для нашего сына выбрала Лидочка, а у меня не было против этого имени никаких возражений). Ни в нашей семье, ни в Лидочкиной никто не носил такого имени, тем самым, выбрав это имя для нашего первенца, мы «не обидели» никого. Если бы назвали сына в честь кого-либо из наших предков с одной стороны, то, наверное, другая сторона осталась бы «в обиде».
Мама и Варвара Сергеевна, естественно, стали вспоминать, как они рожали: мама меня, а Варвара Сергеевна двойняшек Юлю и Лидочку. Следующий тост был, естественно, за «Бабушек». Затем дошла очередь до «Дедушек». Ведь без их личного участия, ни мама, ни Варвара Сергеевна не могли бы произвести на свет таких «хороших» деток, как Лида и я.
Застолье наше не было продолжительным. Борису Сергеевичу следовало возвращаться на работу в редакцию газеты «Труд», располагающуюся в здании на улице Горького (теперь Тверская), вблизи площади Пушкина. Было решено, что все «хозяйственные вопросы» Варвара Сергеевна и моя мама обсудят завтра.
Время у нас еще было. В те годы из роддома маму с ребенком выписывали в случае нормального течения послеродового периода на 9-й день (к этому сроку у ребенка «отпадала» пуповинка). Мы отправились на Беговую, завезя сначала Бориса Сергеевича на работу.
Эту ночь я, молодой отец, спал один. Сон в молодости крепкий, и даже такое столь радостное для меня событие, наверное, не смогло нарушить мой сон.
Утром я отправился на занятия в Институт, ребята нашей группы, и преподаватели поздравили «новоиспеченных» родителей с рождением сына.
Сразу же после занятий я поспеши к Лидочке на ул. Веснина. Когда я прибежал в роддом, Лидочка кормила Андрюшеньку. В записке, переданной Лидочке, я еще раз поздравил ее, молодую маму, с рождением нашего сына, пожелал здоровья ей и Андрюшеньке и скорейшей выписки домой. Я написал, что, если можно, пусть она выглянет в окно - я буду ждать.
В углу маленького дворика я терпеливо ждал окончания «кормления». Сколько прошло времени, я уже точно не помню. Может 30-40 минут, а может больше. Когда процедура кормления была завершена, Лидочка подошла к окну. Она была, конечно, еще очень слабой и поэтому наше «визуальное» общение в тот день было довольно кратким. Но радость увидеть лицо любимой, а теперь еще и матери моего ребенка (нашего сына), была безмерной. Я был счастлив в эти дни и с нетерпением ждал момента нашей встречи.
Дни тянулись медленно и для меня и, особенно, для Лидочки. Хотя день в роддоме был заполнен всякими процедурами и кормлением ребенка, все равно он «тянулся-тянулся» и, казалось, не будет ему конца. Так казалось Лидочке. Я почти каждый день после завершения занятий в Институте бежал к роддому. Передав записку в Приемном отделении, я ждал в углу дворика, когда в окне на 3-ьем этаже появится Лида. Однажды она появилась в окне с Андрюшенькой на руках. Конечно, я не мог рассмотреть сквозь стекла окна черты лица нашего сына, но Лидочка и медсестра уверяли меня, что у нас очень красивый мальчик. Проведя час или полтора под окнами Роддома, я отправлялся либо на Беговую, либо к моим родителям на Остаповское шоссе.
К моменту выписки из Роддома Лидочки и Андрюшеньки, благодаря стараниям бабушек было практически все готово. Мы с Варварой Сергеевной ездили в мебельный магазин и купили детскую кроватку, мама купила детскую коляску, приготовила пеленки.
В те годы никаких «памперсов» еще не было и в помине, новорожденных и детей в возрасте до полугода, а то и старше пеленали в пеленки. Сначала ребенку подкладывали марлевые подгузники, затем шла белая полотняная пеленка, потом фланелевая пеленка (была еще и небольшая гигиеническая клеенка желто-розового цвета, которой пеленали и руки младенца), а сверху еще одеяло. Искусство пеленания ребенка я быстро освою чуть позже, когда Андрюшенька появится дома. Сейчас же я рассматриваю комплекты приготовленных пеленок, распашонок, ползунков, марлевых подгузников, «легких» и «теплых» шапочек.
В Роддоме дали «лист» с перечнем самого необходимого для новорожденного ребенка. Согласно этому списку мы приобрели в аптеках и магазинах все, что требовалось. В этой же памятке было отмечено, что в доме, где находятся новорожденные дети, не желательно иметь кошек, так как они могут нанести травму ребенку, приняв пульсирующий на шейке сосуд за мышь. Варвара Сергеевна приняла решение кошку-Машку отдать.
Мы поехали в Кремлевскую поликлинику на Сивцев-Вражке и взяли с собой Машку. Как только мы вышли с Машкой из машины, проходившая мимо молодая женщина, увидев кошку у меня в руках, спросила, не хотим ли мы ее отдать. Варвара Сергеевна объяснила «причину» нашего «расставания» с любимицей всей нашей семьи. Женщина с радостью прижала к груди Машку и со словами «у меня ей будет хорошо» быстро удалилась. Она, наверное, боялась, что Варвара Сергеевна может изменить свое решение. Больше Машку мы никогда не видели.
Свою 21-ю годовщину я встретил без Лидочки и Андрюшеньки. Никаких «торжеств» по этому поводу не устраивалось. Свой 21-й день рождения я встретил уже в новом качестве. Если мое 20-летие мы с Лидочкой отметили в Свердловске, по дороге домой с целины, будучи влюбленными, но не женатыми, то 21-ю годовщину я встретил уже мужем и отцом, хотя жена моя и сын не были в этот день вместе со мной. Но я был вместе с ними, стоя под окнами Роддома.
К приезду Лидочки и Андрюшеньки мы с Варварой Сергеевной произвели некоторую перестановку мебели в нашей комнате так, чтобы можно было поставить детскую кроватку и коляску. Андрюшину кроватку поставили напротив окна в углу комнаты, вдоль стенки, где располагалась дверь. Рядом с кроваткой стояла тумбочка, в которой хранились все детские вещи первой необходимости.
Седьмого октября Лидочку с Андрюшенькой выписали из роддома. Забирали их мы с Варварой Сергеевной. У Лидочки у же в роддоме начался мастит, но она скрыла это от врачей, и ее выписали домой.
Я получил из рук акушерки нашего сына. Впервые в жизни мне довелось нести своего ребенка до автомашины. Всю дорогу домой я держал его на руках. Как только мы приехали на Беговую, пришлось звонить в поликлинику и вызывать врача. Температура у Лиды подскочила градусов до 39, грудь болела. Конечно, она поступила неблагоразумно, убежав из роддома, но понять ее тоже было можно: столько дней провести в роддоме. Естественно, скорее хотелось оказаться дома. Врач приехал быстро и, оценив, состояние молодой мамы, назначил лечение: холод на грудь, антибиотики и, конечно же, сцеживание молока.
Молока сразу же было мало, Андрюшеньке хотелось есть, и он плакал. Из роддома и «кремлевской» поликлиники сообщили о появлении нового человека и в районную детскую поликлинику. Оттуда пришла патронажная сестра, которая «проинструктировала» молодых родителей, как обращаться с младенцем. Приехала и детский врач из «Кремлевки» Ковалева, высокая, стройная, спортивного сложения, молодая симпатичная женщина. Она осмотрела Андрюшеньку и осталась довольна его состоянием. Выписала «весы», чтобы взвешивать Андрюшу после каждого кормления.
Контрольные взвешивания показали, что высасывает он за одно кормление маловато, но больше молока, к сожалению, у его мамы не было. Пришлось искать «маму-донора». К нашему счастью, в соседнем доме жила женщина - кормящая мать, у которой все было с лактацией в полном порядке. И, по рекомендации врача из районной детской поликлиники, мы стали брать сцеженное ей молоко для Андрюши. Ел он с аппетитом и стал быстро набирать вес. Мастит у Лидочки тоже удалось купировать и не пришлось прибегать к хирургическому вмешательству.
И все же первые дни и ночи прошли не очень спокойно. Большую помощь оказала нам моя мама. Она приезжала к нам поздно вечером и оставалась на ночь. Спала она в комнате с Андрюшенькой, а мы с Лидой спали в маленькой комнатке, так как бабушка с дедушкой на это время уехали в Балашиху, где жила семьи их погибшего на войне сына Миши - жена тетя Дуся и их дети Люся и Женя. Ночью мама приносила Андрюшеньку кормить. Она ухаживали за ним ночью, пеленала. А утром уезжала домой. Она приезжала к нам, наверное, с неделю, пока Лидочка не поправилась.
Постепенно мы привыкли к новому ритму жизни. Пеленать Андрюшу я научился быстро и делал это не менее ловко, чем Лидочка или Варвара Сергеевна. Постирать пеленки и распашонки для меня не составляло большого труда, и я с удовольствием брал на себя часть этой работы. Особенно тяжело приходилось Лидочке. Ночное кормление, перепелёнывание «мокрого» ребенка, который никак не хотел спать «подмоченным», отнимало у нее много сил и лишало нормального ночного сна. В эти первые несколько дней после возвращения из роддома Лидочка еще не приступила к занятиям в Институте. Я же не пропускал институтских занятий, и в мое отсутствие «поддежуривала» моя мама, помогая Лидочке и Варваре Сергеевне.
Через несколько дней мы впервые искупали Андрюшеньку. Процесс купания ему сразу же понравился, и в дальнейшем купался он с удовольствием. Также с радостью он отправлялся гулять во двор. Двор в те годы на Беговой, 13 был великолепный. Перед домом был хорошо ухоженный скверик с молодыми тополями, кустами акации и клумбами цветов. В этом скверике бегали малыши и гуляли молодые мамаши и бабушки. Андрейка, как правило, на свежем воздухе сразу же засыпал и практически все гуляние мирно спал.
Быт наш постепенно налаживался, и лишь ночи оставались неспокойными. Порой у Андрюшеньки болел животик, пучили газы. Мы давали ему укропную воду, ставили газоотводную трубочку, но не всегда могли ему помочь. Он горько плакал и, естественно, беспокоил не только нас, но и мешал спать приходившему в 2-3 часа ночи (а то и позже) с работы домой Борису Сергеевичу. Однажды ночью Андрюшенька очень плакал, а мы никак не могли его успокоить. Борис Сергеевич встал с постели, взял его на руки, прижал к себе и носил по квартире, пока Андрюшенька не успокоился.
Должен сказать, что Андрейка с первых же дней своей жизни стал любимцем своих дедушек и бабушек. Особенно трогательно относились к нему Борис Сергеевич и Варвара Сергеевна - ведь это был первый мальчик в их семье. Когда он подрастет он будет отвечать им взаимностью. Эта привязанность сохраниться в их отношениях на всю жизнь.
В середине октября Лидочка приступила к занятиям в Институте, и помогать Варваре Сергеевне «растить» Андрюшу стала моя мама. Она часто приезжала на Беговую, гуляла с Андрюшей, стирала и гладила пеленки, пока Лидочка посещала практические занятия в Институте. На лекции Лида не ходила, ведь ей надо было бежать домой кормить Андрюшеньку. Если удавалось, Лидочка хоть часок могла днем поспать, пока Андрюша был под присмотром у бабушек.
Первые подарки Андрюше
Когда Андрюшеньке исполнился месяц, приехали мои родители и Толя с Раей, и мы отметили первый «юбилей» Андрюши.
Подарки, привезенные моими родителями и Толей с Раей, были из разряда обычных: распашонки, ползунки и игрушки для самых маленьких - погремушки (розовый медвежонок, пестрой окраски пластмассовый попугай, цветные пластмассовые шарики - все это подвешивалось на лентах или резинках к верхним бортикам кроватки), матрешки-«неваляшки».
Совершенно другого качества и «порядка» были подарки, сделанные к этому «юбилею» сотрудниками «Труда» (корреспондентами газеты во Франции Борисом Котовым и в ФРГ Евгением Григорьевым), а также другом Бориса Сергеевича Карлом Ефимовичем Непомнящим. Последний подарил Андрею шотландский фаянсовый сосуд для молока (или сливок) в виде улыбающейся «морды» с надписью на задней стенке "John Barleycorn Old lad" (Старина Джон - ячменное зерно). «Морда» бежевого цвета, розовощекая, голубоглазая, с коричневыми бровями и «бородавкой» на верхней губе. Ручка и задняя стенка сосуда - коричневого цвета. Сосуд обожженный, блестящий.
Сосуд этот мы сохранили до сих дней. Использовали мы его редко по назначению. Чаще всего мы наливали в него, когда встречали у себя гостей, апельсиновый сок (тоже редкий в те далекие шестидесятые годы). Даже в Кемнице мы порой используем этот чудесный сосуд во время застолий. Как и раньше в него наливаем сок, который используем для приготовления коктейля Джин-Мартини-Тоник-Апельсиновый сок - любимого напитка Лидочки.
Вот и сейчас он стоит передо мной в серванте. К сожалению, давно уже нет в живых Карла Ефимовича. Он трагически погиб в августе 1968 года во время «событий» в Чехословакии, будучи корреспондентом АПН, он вез «политическую литературу» народу, восставшему против «коммунистической диктатуры». Восстание это было жестоко подавлено советскими танками (совместно с введенными в республику ЧССР войсками ГДР, Польши и других «братских» республик-членов Варшавского Договора). Вертолет, в котором летел К.Непомнящий и еще двое журналистов АПН, был сбит в горах и упал на Землю. Двери салона, где находилась «литература» и сопровождавшие этот груз журналисты, заклинило. Вертолет загорелся, и находившиеся в нем журналисты сгорели заживо.
Карла Непомнящего я запомнил молодым, румяным, рыжеволосым, всегда улыбающимся, жизнерадостным в роговых очках с толстыми стеклами. Я знал и семью Карла Ефимовича. Жена была старше его, у нее была дочь Наташа, наша ровесница, от первого брака (отцом Наташи был известный в свое время - в предвоенные 40-е годы - летчик Мазурок) и совместный с Карлом сын. В 1958 году ему было, наверное, лет 8-10. Судьба его также трагически оборвалась в конце 70-х- начале 80-х годов. Его убили в Москве хулиганы.
Григорьев подарил Андрюше очень красивый голубой комбинезон, который носил не только Андрюшенька, но и Галочка, а потом он перешел «по наследству» сыну нашей (я имею в виду наших детей) няни Ани. Я впервые тогда увидел детский комбинезон.
И еще один подарок запомнил я в те дни. Борис Котов подарил Андрюше «французского петуха». Это был очень красивый, резиновый петух, ярко окрашенный, почти в цвета французского флага, но вместо белого у него был желтоватый блестящий цвет. Размером он был, наверное 30х25 см. При нажатии он издавал звонкий, петушиный клич. К сожалению, до этих дней петух не дожил, но его можно видеть на фотографиях тех лет. Позднее (через несколько месяцев) Андрей получил в подарок сходного по форме, но менее ярко окрашенного петуха. Его мы, наверное, тоже подарили Аниным детям. Но первый петух долго оставался любимой игрушкой не только Андрея, но и моей.
Помимо петуха Борис Котов подарил Андрею тоже очень красивую «синтетическую» махровую голубую кофточку с капюшоном. В ней Андрюша сфотографирован во время посещения моих родителей на Остаповском шоссе в мае 1959 года, а также весной того же года на даче в Валентиновке. Во время же прогулки осенью 1959 года в Серебряном Бору Андрюшенька сфотографирован в описанном выше комбинезоне. К сожалению, все эти фотографии черно-белые, и цвет одежды на них не виден.
Первые фотографии Андрюши
8 ноября 1958 года к нам на Беговую, 13, кв. 62 приехал по просьбе Бориса Сергеевича фотокорреспондент газеты «Труд» Самарий Михайлович Гурарий. Уже в те годы это был известный фотожурналист, прошедший Великую Отечественную войну и пользовавшийся уважением коллег-журналистов. Его работы неоднократно экспонировались на международных фотовыставках. Бориса Сергеевича, а позднее и Варвару Сергеевну, связывали с Самарием Михайловичем и его супругой теплые отношения. Уже после смерти Бориса Сергеевича у Самария Гурария состоялись несколько авторских фотовыставок в том числе и в США, прошедшие с большим успехом.
Именно Самарий Гурарий сделал 8 ноября 1958 года первые фотографии Андрюшеньки. Вот сейчас передо мной несколько фотографий, сделанных С.Гурарием. На одной из них Андрюшенька лежит в распашонке на нашей кровати. К сожалению, фото черно-белые, но я помню, что верхняя трикотажная кофточка-распашонка была светло-голубого цвета. Ручонки Андрейка полусжимает в кулачки, а ножки согнуты в коленях и подтянуты к животику, как и положено у детей этого возраста. Ведь ему всего лишь 41-й день.
Еще на одной из фотографий запечатлены Лидочка, Варвара Сергеевна и Борис Сергеевич, а у Андрея видна лишь головка в вязанной шапочке, а тельце его прикрыто фланелевой пеленкой. Лидочка в черном платье из тафты, которое она сшила на деньги, заработанные на целине, в ателье-«люкс» на улице Герцена (ныне Большая Никитская).
В тот день было сделано много фотографий. Одна из них была увеличена и заключена в рамку. Портрет этот - «молодая мама, держащая на вытянутых руках своего первенца» - висел в нашей комнате на Беговой, 13, пока мы там жили. Другие фото того первого «съемочного» дня остались в Москве.
Спустя несколько месяцев Самарий Михайлович вновь приедет к нам и запечатлит Андрея уже в более солидном возрасте - 5 месяцев и 9 дней одного (первого) года. Случилось это 10 марта 1959 года, через пару дней после первой годовщины нашей свадьбы.
Андрейка вырос, повзрослел, личико его стало уже осмысленным. На одной из фотографий он улыбается своей маме, лёжа на нашей кровати, на другой он уже играет с мячом и петухом. О петухе я уже рассказывал раньше, а вот первый в жизни Андрея мяч был резиновый, легкий красного цвета с белыми полосками, намечавшими «дольки» (планки) настоящего футбольного мяча. Андрюша лежит на спине и держит мяч руками и подогнутыми к животу ногами. Если бы повернуть фото на 90°, то вполне можно было бы вообразить себе вратаря, взявшего трудный мяч в броске.
Андрейка к этому 5-месячному возрасту здорово прибавил в весе. Был он плотненький, упитанный, но не жирный ребенок. Улыбаться он начал уже, наверное, в месячном возрасте, а к 5 месяцам улыбка не сходила с его лица (если у него не болел живот). Рос он жизнерадостным, веселым, контактным мальчиком - любимцем всей нашей «большой семьи».
В этот день 10 марта 1959 года впервые с Андреем сфотографировали и меня – «Сын полуулыбается на руках у счастливого молодого отца», а вот маме Лидочке, склонившейся к нему, он уже улыбается вовсю. И еще на одном фото запечатлено «святое» семейство (Андрейка со своими молодыми родителями). Но особенно нравились мне фотографии, где Андрюшенька, сидя на своем раскладном стульчике, «разговаривает» с Петухом.
Много хороших фотографий Андрея хранится у нас в альбоме. На них запечатлены моменты из первого года жизни нашего сына. Фотографии эти были сделаны Борисом Сергеевичем и нами с Лидой. Они зафиксировали теплую встречу на Остаповском шоссе на скамейке во дворе дома 47. Мы приехали навестить моих родителей в конце мая 1959 года. На фото сохранилась стена дома, где я провел свои детские и юношеские годы. Мы по очереди фотографировали всю компанию. Поэтому на фотографиях присутствуют мои родители, Варвара Сергеевна и Борис Сергеевич с Лидочкой и Андрюшей (в этот момент фотоаппарат был в моих руках). На других фото присутствую уже я, но нет то Лидочки, то Бориса Сергеевича, исполнявших в эти моменты роль фотокорреспондентов. Глядя на эти фото 42-х летней давности, вспоминаю не только нашу с Лидочкой молодость, но и еще молодых тогда бабушек и дедушек. Ведь в тот далекий 1959-й год все они были значительно моложе, чем я сейчас.
На одной из этих фотографий меня запечатлели с сидящим у меня на шее сыном. Я улыбаюсь, а он серьезен.
А вот фотографии уже дачные (на даче в Валентиновке). Андрюша со своей прабабушкой Анной Иосифовной (мамой Варвары Сергеевны), со мной в цветнике, на дорожке к дому, на разложенном в виде стола раскладном стуле, возле качелей с Лидочкой, во время купания в ванночке, в гамаке после сиесты, игра в мяч, на качелях, «первые шаги» по песчаной (генеральской) дорожке, «первое падение».
Затем фотохроника первого года жизни Андрея в нашем альбоме обрывается и возобновляется уже серией фотографий в декабре 1959 года. Андрейка сфотографирован в большой комнате (гостиной) на руках то у Лидочки, то у Бориса Сергеевича, то самостоятельно стоящим на стуле, то сидящим на этом же стуле с плюшевым медведем. Он то серьезен, то улыбчив. Вот так старое фото воскрешало в нашей памяти счастливую пору нашей молодости.
Годовщины свадьбы
Первую годовщину нашей свадьбы (8 марта 1959 года) мы отметили в узком кругу - Лидочка, Андрюшенька и я. Варвара Сергеевна с Борисом Сергеевичем в начале марта уехали в Ригу, а моих родителей мы пригласить в общем-то «не свою» квартиру мы не решились.
Уже следующую годовщину мы будем отмечать в собственной квартире, а точнее комнате на 8-м этаже дома номер 2 по Беговой улице (квартира 110). С того, 1960, года вот уже более сорока лет мы ежегодно собираем нашу семью в этот день - 8 марта, ставшей вехой в нашей жизни.
А вот 8 марта 1959 года Варвара Сергеевна и Борис Сергеевич вернулись из Риги поздним вечером и привезли нам в подарок шерстяные одеяла. По тем временам подарок очень ценный и нужный. Одеяла эти служили нам верой и правдой почти 40 лет.
Андрейке к 8 марта уже шел 6-й месяц. Развивался он хорошо. Зубов у него, правда, еще не было, но зато он уже сидел и гулил вовсю. Был он очень контактным и жизнерадостным мальчиком. Все наше свободное время мы проводили только с ним. И хотя такого времени у нас было, скажем прямо, маловато, мы старались уделять нашему сыну максимум внимания.
Я особенно любил воскресные дни, когда не нужно было с утра бежать в Институт. После завтрака мы одевали Андрюшеньку, укладывали его в коляску и отправлялись гулять по Беговой аллее, заходя на Ипподром. Вход на Ипподром после начала забегов был в те годы бесплатным. В теплые весенние, солнечные дни мы часами гуляли с Андрюшей, а попутно смотрели на красивых лошадей, участвовавших в забегах на центральном московском Ипподроме.
Вечером, укладывая Андрюшеньку спать, я напевал ему популярные в те годы песенки: «Тишина», «Я люблю, тебя жизнь!», а также «Спи, мой Бэби», «Спят в пруду карасики, будто на матрасике…» и другие. Он слушал их с удовольствием. А еще он любил, когда вместе с пением его поглаживают между бровей.
Несколько раз мы приезжали с Андрюшей на Остаповское шоссе к моим родителям. Как правило, вел он себя очень хорошо, не капризничал. Однажды мы ездили вместе с Борисом Сергеевичем и Варварой Сергеевной в Усово - в однодневный дом отдыха ЦК КПСС. В те годы была сеть таких Домов отдыха. Разместились мы в отдельном домике, расположенном на огромной территории в лесу. Таких домиков на территории было несколько. Еще был один большой - «Главный корпус» со столовой, кинозалом, биллиардной и другими «службами».
Я запомнил эту поездку потому, что Борис Сергеевич именно в Усово встретился в «неофициальной» обстановке с Грантом Тиграновичем Григоряном - Управляющим делами ЦК ВЛКСМ. В их личной беседе, как мне потом стало известно, Борис Сергеевич просил Гранта Тиграновича о выделении для «молодой семьи» комнаты в строящемся доме ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» на Беговой улице, недалеко от Ваганьковского моста. Этот дом - дом 2 по Беговой улице - уже на долгие годы станет вскоре пристанищем для нашей семьи. Но пройдет еще долгих 6 месяцев, прежде чем будет завершено строительство нашего 4-го подъезда и мы получим в сентябре «ордер» на комнату в квартире 110 на 8-м этаже (под крышей). Сейчас бы мы сказали на «германский манер» - «Dachgescho;».
Летняя практика
Время и тянулось, и летело быстро. Вот уже и весна пришла, а с ней иные заботы - весенняя экзаменационная сессия в Мединституте. Лидочке, конечно, трудно. На лекции она ведь практически не ходила. И хотя мы регулярно занимались с ней вечерами, хроническое недосыпание делало наши занятия не очень продуктивными. Но все же мы смогли подготовиться с ней к экзаменам и сессию успешно сдали.
Я вновь получил повышенную стипендию, сдав все экзамены на «отлично». Лидочка также получила стипендию. Бюджет нашей семьи составил в то лето 1959 года что-то около 600 рублей. Повышенная стипендия равнялась тогда 371 рублю, а «нормальная» 240 рублей.
Наступающим летом у нас будет практика. Мы с Лидой получили направление в Горбольницу г. Костино, недалеко от нашей дачи в Валентиновке. Город Костино расположен в Подмосковье. Добраться до него из Москвы можно, доехав на электричке до Подлипок или Болшево Ярославской железной дороги, а далее автобусами. На этой ветке находятся и дачные места, где прошли мое детство и юность: следом за Болшево идут платформы «Валентиновка» («Валентиновская») и «Загорянка» («Загорянская»).
В начале июня мы перебрались из Москвы на дачу в Валентиновку. Мы - это Варвара Сергеевна, бабушка Анна Иосифовна, дедушка Сергей Григорьевич, Лидочка, Андрюшенька и я. Борис Сергеевич приезжает на дачу каждый день, точнее каждую ночь, а часов в 11-12 следующего дня за ним приезжает «персональная» машина ЗИМ (шоферами тогда работали Илья Андреевич и Федор Антонович), и он уезжает на работу в редакцию газеты «Труд». Юля сдает экзамены в Пединститут и живет в Москве, приезжая в субботу на дачу на выходные дни.
Костино находится от нас (от Валентиновки) километрах в 2-3-х. От Загорянки до Болшево ходит автобус номер 8, он идет по шоссе. Остановка «Журнальная» в пяти минутах ходьбы от нашей дачи. Пятнадцать-двадцать минут – и мы на месте, у здания больницы. Костино знаменит тем, что в здании бывшего детдома проходили съемки первого советского звукового фильма «Путевка в жизнь», да еще и «Музеем В.И.Ленина» (Он, Ленин, как-то провел здесь пару дней, приехав на охоту).
На центральной площади Костино, где раньше был рынок, сейчас стоит «Дворец культуры» - типовое здание с колонами (таких зданий в Подмосковье позднее я увижу, наверное, с десяток в разных городках и поселках).
На развилке шоссе слева стоит кирпичный 2-х этажный дом, на первом этаже которого располагаются магазины: мебельный и продовольственный («Гастроном»). В «Гастрономе» мы покупаем, возвращаясь с «практики» в больнице, хлеб, иногда мясо, масло, сыр, яйца и другие продукты.
Больница расположена в нескольких корпусах. В составе больницы родильный дом, гинекологическое, хирургическое, терапевтическое отделения, а также в отдельных корпусах инфекционное отделение, кожно-венерологическое, физиотерапевтическое, патологоанатомическое (морг). На базе этой больницы, в отдельном здании находится областной онкологический диспансер.
В 1-ом МОЛМИ мы получили направления на «практику». С этими бумажками Лидочка и я явились в назначенный день и час в приемную Главного врача больницы Бунатяна. Там нас уже ждал «ответственный за практику» - ассистент кафедры факультетской хирургии Млынчик. Молодой еще человек, лет, наверное, около тридцати (звали его не то Станислав Ефимович, не то наоборот). Вместе с нами проходить практику в больнице города Костино будет еще одна супружеская пара - Юра Аваш и Виля Погожева.
С Юрой «шапочное» знакомство у нас было. Мы как-то попали на одно из совместных занятий на военную кафедру. Там и произошел тогда один курьезный случай. Юра опоздал на занятия, и когда он вошел, мы все уже сидели. Преподаватель, подойдя к Ю.Авашу, спросил: «Как Ваша фамилия, студент?». Студент ответил: «Аваш». «Я Вас спрашиваю, как Ваша фамилия?!!», - возмутился преподаватель. «Аваш», - вновь отвечает Юра. Это, естественно, вызвало смех аудитории и гнев полковника (в таком звании был наш педагог военной кафедры). Когда же «недоразумение», вызванное игрой слов или букв фамилии Юры, прояснилось, то и полковник наш рассмеялся.
Встречаясь порой в Институте с Юрой, естественно, мы здоровались, но более тесных контактов до сих пор (до практики) у нас не было. Супругу его Вилю я увидел впервые в приемной главного врача больницы г.Костино. Они также, как и мы, были молодыми родителями и тоже растили сына - ровесника нашего Андрюши. Жили они летом на даче в Загорянке. Виля была дочерью доцента кафедры акушерства и гинекологии Погожевой, которая была замужем за профессором Иосифом Моисеевичем Эпштейном, заведующим кафедры урологии 1-го МОЛМИ. На даче И.М.Эпштейна они и жили тем летом. Дача располагалась на Пушкинской улице - центральной магистрали Загорянки - между 5-й и 6-й просеками (Дачной и Лагерной улицами).
Юра Аваш был среднего роста, рыжеволосый, веселый простой парень. Он не был в тот год ни худым, ни толстым. Просто плотно сбитым. Виля же была хрупкого телосложения, темноволосая, небольшого роста, тоже весьма приятная молодая женщина с чуть заостренным носиком.
Уже при первом знакомстве между нами, то есть между двумя молодыми супружескими парами, возникло чувство взаимной симпатии, переросшее в дружеские взаимоотношения, которые мы поддерживали, закрепив их взаимными визитами на дачи, а затем и домой друг у другу в Москве. Такая тесная связь продолжалась несколько лет вплоть до окончания Института. Затем пути наши разошлись, но взаимная симпатия сохранялась на протяжении десятилетий. Мы с удовольствием встречались с Юрой на банкетах по случаю 5-ти, 20-ти и т.д. летий окончания 1-го МОЛМИ. К сожалению, брак Юры и Вили распался, и с Вилей мы больше после окончания мединститута не виделись. Как сложилась ее дальнейшая судьба не знаю.
Юра же и сейчас еще работает главным врачом МОНИКИ (Московский областной научно-исследовательский клинический институт), расположенного на улице Щепкина, недалеко от Рижского вокзала. Лида встречалась с ним незадолго до нашего отъезда в Германию.
Итак, в середине июня наша четверка (Виля, Лида, Юра и я) была представлена главврачу больницы г.Костино. На этой встрече был утвержден график прохождения нашей врачебной практики. Мы должны были познакомиться с работой врачей и «поработать» врачами сами в 3-х отделениях: терапевтическом, хирургическом и акушерско-гинекологическом.
Началась наша практика в роддоме. Заведующей роддома была небольшого роста средних лет (наверное, ближе к 50) женщина, тоже выпускница 1-го МОЛМИ. Она была приветлива, доброжелательна и, представляя нас на «пятиминутке» (утренняя конференция) персоналу, рекомендовала врачам и акушеркам «активно включать молодых докторов в процесс родовспоможения» с тем, чтобы мы на практике освоили навыки приема родов у женщин и особенности ведения предродового периода.
Уже в один из первых дней нашей практики в роддоме Лиде было доверено произвести ручное обследование «последа». С этой врачебной задачей Лидочка с честью справилась. К сожалению, в моей памяти от этой части нашей первой врачебной практики остался печальный случай (если не сказать драматический).
В наше первое ночной дежурство в этом роддоме рожала студентка 6-го курса 1-го МОЛМИ. Родовой период у нее проходил, прямо скажу, неблагополучно. Схватки были слабые - пришлось прибегнуть к стимуляции родовой деятельности, но шейка матки раскрывалась плохо. У плода началась асфиксия. Тоны сердца были приглушенными. Мне представляется сейчас, что в процессе ведения этих родов была допущена врачебная ошибка. Таз у роженицы был узковат, а ребенок довольно крупный. Следовало, вероятно, прибегнуть в этом случае к кесареву сечению. Но врачи пропустили подходящий для этого момент. Головка плода уже вставилась плотно в малый таз, а роды все еще шли очень вяло.
Асфиксия плода нарастала, а схватки у роженицы были по-прежнему очень слабыми. Врачи вскрыли плодный пузырь, воды (амниотическая жидкость) отошли. И это тоже была врачебная ошибка, так как далее они получили так называемые «сухие роды». Почти всю ночь врачи и мы с Юрой находились с роженицей в родблоке. Она (роженица) просто измучилась. Сердцебиение плода стало совсем слабым. На лицо была страшная асфиксия.
Идти на кесарево сечение было уже поздно. Возникла опасность восходящей инфекции родовых путей. И тут было принято решение: в интересах сохранения жизни и здоровья матери провести дальнейшее родоразрешение методом эмбриотомии (до этого делалась попытка наложить «высокие щипцы» на головку, извлечь ребенка, но, к сожалению, попытка эта оказалась неудачной: кроме травмы, нанесенной плоду, разорвали еще и шейку матки). Плод еще живой, но находившийся в состоянии глубокой асфиксией, начали извлекать по частям. Но и этот процесс шел не очень успешно.
Наконец плод был извлечен, но у родильницы началось атоническое кровотечение.. Попытки вызвать сокращение матки и прекратить кровотечение были безуспешными. Переливание больших доз крови не восполняло объем кровопотерь. Женщина погибала. Срочно перевезли ее в операционную, и была проведена операция экстирпации матки. В тяжелейшем состоянии женщина находилась еще много часов, а мы не были уверены в благополучном исходе.
К счастью, молодая женщина- будущий врач, выжила. Но ведь произошла на наших глазах - глазах молодых «практикантов» - человеческая трагедия. Мало того, что молодая женщина потеряла своего первого ребенка, она потеряла и возможность стать матерью в будущем. Слава Богу, что врачам все же удалось спасти ее жизнь.
Прошло уже 42 года с тех пор, а у меня эта ночь и все ее трагические события до сих пор стоят перед глазами.
То, что имели место несколько врачебных ошибок, повлекших за собой гибель ребенка и едва не приведших к гибели молодой женщины, у меня никаких сомнений не вызывало. Но все было представлено так, что врачи сделали все возможное, чтобы спасти жизнь матери и ребенка. Случай этот подорвал, во всяком случае у меня, «авторитет» врачей этого роддома.
Во время дальнейшей практики в роддоме ничего существенного и запоминающегося не произошло. Мы участвовали в приеме родов, перевязывали детям пуповины, осуществляли профилактику «бленнореи» (закапывали в глаза новорожденных раствор азотнокислого серебра), следили за характером лохий (выделений) у рожениц, делали инъекции...
Помимо работы в роддоме мы «работали» также в гинекологическом отделении. Обследовали женщин, поступавших на «аборт», наблюдали, как в те годы «выскабливали» бедных женщин, расширяя предварительно канал шейки матки «расширителями» Гейгера (и все это безо всякой анестезии). Врачи-гинекологи, по большей части молодые еще женщины, безжалостно, как мясники, истязали бедных беременных, порой еще просто девочек, приговаривая: «Кататься любишь - люби и саночки возить!». Мол, следующий раз подумаешь об аборте, прежде чем...
В общем, впечатление от работы в роддоме и гинекологическом отделении («абортарии») у меня лично сложилось нехорошее. Таким оно и сохранилось на всю оставшуюся жизнь.
Практика по хирургии прошла более спокойно. Мы «работали» в хирургическом отделении под руководством зав. отделением профессора Шабанова. Это был неплохой хирург, требовательный и внимательный врач, но очень резкий, порой даже грубоватый человек. Особых навыков по хирургии мы, конечно, не получили и не могли получить за тот короткий период нашей студенческой практики. Мы присутствовали на операциях профессора Шабанова. Делал он гастрэктомии, грыжесечения, апендэктимии. Мы ассистировали, то есть держали «крючки» для расширения краев операционной раны, накладывали швы на кожу после завершения операции, участвовали в перевязках пациентов, выполняли внутримышечные и подкожные инъекции. В травматологическом отделении присутствовали при операциях по поводу перелома костей голени, наблюдали процедуры наложения гипса.
Тяжелое впечатление произвело на меня ожоговое отделение. В одной из палат лежал под марлевым каркасом мальчик с ожогами всего тела. Было ему лет 6-7. Он умирал. До сих пор у меня перед глазами этот ребенок.
Работа в терапевтическом стационаре вообще в памяти не отложилась, а вот выезды по «скорой помощи» во время «ночных дежурств» в «генеральский поселок» почему-то запомнились. Быть может это ассоциировалось с тем, что поселок этот был мне «знаком» с детства.
С футбольной командой из этого поселка, построенного после войны для наших генералов пленными немцами на территории Валентиновки, несколько раз играли наши старшие ребята. Футбольное поле располагалось в лесу в Валентиновке. Ребята из «генеральского поселка» были крепкими. Имели настоящую футбольную форму, бутсы, майки (футболки), спортивные трусы, гетры. У них были хорошие кожаные мячи. Из наших же ребят бутсы были лишь у Алика и Ромки. Остальные играли в резиновых тапочках. Но несмотря на это мы - «болельщики» в 1947-48 г.г. гордились победами «своих» над «генералами». А вот с самим поселком и его жителями мне довелось познакомиться лишь 12 лет спустя в июле 1959 года во время «врачебной» практики.
Поселок этот был застроен добротными 2-х этажными срубами в немецком стиле. Домики все одного типа - с островерхими двускатными крышами. К 1959 году дерево срубов потемнело, и дома эти казались уже мрачными. Жители поселка тоже постарели и «генеральского» блеска в этом поселке мне увидеть уже не удалось.
Один из вызовов «неотложки» был во время моего дежурства в составе бригады врачей к одному пожилому генералу. В то ночь у него случился инфаркт миокарда. Врачи оказали возможную в таких случаях помощь и рекомендовали госпитализацию. Второй пациент, а точнее пациентка страдала онкологическим заболеванием, и вызовы «неотложки» к ней были уже привычным делом для врачей «неотложной помощи» больницы города Костино. Мы приехали к ней, сделали укол «промедола» (болеутоляющее средство) и уехали. Были, конечно, и другие вызовы «неотложки», но описывать их я не буду, чтобы не утомлять Вас. Дни летели быстро, и вот уже наша практика завершилась. Начались летние студенческие каникулы.
Дачное лето 1959
Весь остаток лета мы провели на даче в Валентиновке. В августе Юля, Варвара Сергеевны и Борис Сергеевич уехали отдыхать в Крым, в Новую Ореанду, так что на даче остались мы с Лидочкой и Андрюшенькой да бабушка с дедушкой. Но прежде чем рассказывать о конце лета 1959 года, проведенного нами в Валентиновке, хочу вспомнить и описать несколько эпизодов из начала лета того года.
Конец июня выдался теплым и в один из солнечных дней мы купали Андрейку в его детской ванночке во дворе. Ванночку мы поставили у крыльца на дорожке. Налили в ванночку теплую воду, приготовили для обливания еще ведро горячей воды. Усадили Андрюшеньку в ванночку. Было ему тогда всего лишь 9 месяцев. Купаться он очень любил.
Мы «пускали» в ванночку игрушки и он с удовольствием с ними играл. В тот день вся процедура купания проходила как обычно. Андрюшенька сидел в ванночке и играл с любимыми игрушками. Лидочка отошла к колодцу за водой, а я стоял рядом с Андрюшенькой. Вдруг я вижу, как Андрюшенька сползает и уходит весь под воду. Лидочка бросает ведра и бежит, а я стою в оцепенении и смотрю на ванночку с «нырнувшим» в ванночку Андрюшей. Не знаю, сколько секунд заняло мое «оцепенение» пока я вытащил из воды Андрейку. Он даже не испугался и не заплакал. Как будто ничего не произошло. Лидочка, напротив, очень испугалась. Этот урок я запомнил на всю жизнь. С тех пор ни Андрюшу, ни Галочку, ни появившихся на свет позднее наших внуков во время купания мы без присмотра никогда не оставляли.
После обеда в теплую погоду Андрюшенька обычно спал во дворе в гамаке, который был подвешен между двумя большими елями, стоявшими слева от дорожки, ведущей от ворот к дому. Вообще, вся эта левая сторона территории дачи представляла собой настоящий лес. Наряду с большими деревьями, соснами и елями, эта часть двора заросла березовым молодняком, образовавшим почти сплошную зеленую стену. В этом лесочке Андрейка и спал. Выпасть из гамака он не мог, но, просыпаясь, он подтягивался к краю гамака и кричал «Птух», «Адн». Это, наверное, означало «Петух» (его любимая игрушка) и «Один» («совсем один»). Мы бежали на этот зов, вытаскивали его из гамака, и начинались веселые игры.
В то лето 1959 года были выкорчеваны многочисленные пни, оставшиеся на территории дачи после того, как в течение предыдущих лет спиливали вековые сосны и ели, чтобы расчистить место для сада и огорода. Вообще, территория дачи, на мой взгляд, была великолепной. Площадь ее была около 25 «соток», то есть почти четверть гектара. Причем сад и огород занимали едва ли процентов 20 всей территории. Остальное был «лес» и свободное пространство. Но использовать как-то это свободное пространство было невозможно, так как на большей части его торчали огромные пни.
На задней части двора был разбит сад и огород. В огороде здесь росла, в основном, клубника. Слева от колодца, ближе к забору, отделявшему территорию дачи от соседей - Уразовых и Баратовых -, стояли сарай и туалет. Рядои с сараем лежали массивные бревна. Вокруг этих бревен осенью (в августе) мы собирали грибы-свинушки. Именно здесь, в Валентиновке я впервые познакомился со свинушками и полюбил эти грибы. Особенно хороши были свинушки солеными, сдобренные подсолнечным маслом и мелко нарезанным репчатым луком.
Так вот, после того, как были выкорчеваны пни на этой части двора, мы с Лидой вскопали всю эту территорию, выровняв ее. Заняло это у нас достаточно много времени и сил. Затем мы разбросали ровным слоем привезенный песок, вкопали два столба и «очертили» площадку. Получилась отличная волейбольная площадка. Можете себе представить, какую территорию мы «окультурили». Общая площадь «спортивной арены» была, наверное, 300-350 квадратных метров.
Мы купили волейбольную сетку, настоящий волейбольный мяч и играли на этой площадке в волейбол и бадминтон. Эту новую для нас игру мы осваивали впервые. Лишь спустя годы бадминтон получит распространение в СССР. На пляжах и во дворах взрослые и дети будут перекидывать «волан» как на специальных площадках, так и просто «гоняя друг друга». На этой площадке Андрюшенька будет делать «первые шаги в спорте». У нас сохранились фотографии того времени, где Андрейка запечатлен здесь с мячом.
Рядом с волейбольной площадкой стояла группа чудесных березок, между ними уже на следующий год мы повесили качели.
На этой волейбольной площадке все последующие годы мы будем «сражаться» в волейбол. К нам во двор будут приходить молодые люди и лица средних лет, проживавшие на дачах «Труда» - журналисты. Бывали дни, когда собирались по 3-4 команды и мы играли «на вылет».
Но эти события еще впереди, а сейчас мы на даче с нашим первенцем. Андрюшеньке уже 10 месяцев. Развивался он прекрасно. В 10 месяцев он самостоятельно не просто пошел, но и побежал. Случилось это в один прекрасный день, ближе к вечеру. Мы ходили с ним по большой дорожке «за руку». При повороте на малую дорожку, пролегавшую между «цветником» и огородом, Андрюшенька отпустил мою руку и «побежал». С тех пор он самостоятельно шагает по нашей «грешной», но прекрасной Земле.
Рано начав ходить, Андрюшенька и разговаривать начал рано. Отдельные слова он произносил уже, наверное, в восьми-девятимесячном возрасте. К 10 месяцам он помимо «обращений»: мама, папа, Вая (Варя), Боя (Боря), Сеня, Маня уже использовал в своем лексиконе требования, просьбы: «дай!», «ахотю» (не хочу), а к 11 месяцам составлял уже «игровые предложения» (проснувшись в кровати после «послеобеденного сна», он, касаясь ногой бутылочки с едой (или водой), говорил: «Нога, кушай!». Эти слова даже записаны на магнитофонную ленту. Вероятно, это первая «запись» Андрюши.
С раннего детства полюбил Андрюшенька «живой огонь». В то лето мы с Лидочкой часто вечерами раскладывали костер на площадке перед «черным входом» дачи, расположенном на противоположной от терасы стороне дома и ведшим в кухню. Дров у нас было с избытком. Мы перепелили и накололи выкорчеванные пни и повалившуюся во время «бурелома» огромную ель. Запалив костер, мы усаживались на «бревнышко» или маленькую скамеечку и подолгу смотрели с Андрюшенькой на игру огненных языков, пожиравших с аппетитом смолистые ветки и поленья.
Быстро темнело, становилось прохладно и сыро, но у костра было светло и тепло. Андрюшеньке нужно было уже отправляться купаться и спать. Ванночка уже бывала готова, но он все не хотел уходить от костра. С тех пор и Лидочка и я полюбили костер в поздние вечерние часы. И в последующие годы, как на даче в Валентиновке, так и позднее в «Заветах Ильича», мы часто с нашими детьми, их дедушкой и бабушкой (Борей и Варей), а затем уже и с нашими внуками «зажигали» такие «ночные» костры и наслаждались их теплом и светом. Что-то удивительно приятное шло от костра. Наступало какое-то умиротворение, тепло разливалось по всему телу. А в звездные ночи, глядя на небо, мы приобщались к вечности.
Дни летели быстро. Вот уже вернулись с курорта Варвара Сергеевна с Борисом Сергеевичем и Юля. Скоро будем перебираться в Москву - лето заканчивалось.
Своя комната
А нас ждали большие перемены: мы должны начинать самостоятельную жизнь. Юрий Георгиевич Левин, зам. редактора газеты «Труд» по хозяйственной части, привез нам ордер на комнату в двухкомнатной квартире в доме 2 по Беговой улице. Квартира располагалась на 8-м этаже в 4-м (угловом) подъезде. В этой 110-й квартире мы прожили до 1990 года, то есть более 30 лет.
Разве мог я подумать и поверить тогда, что спустя 42 года буду описывать события тех уже далеких , но почему-то очень для меня близких дней сентября 1959 года, сидя в кресле перед телевизором в доме постройки 1902 года, в Кемнице.
Уже в начале сентября мы побывали в нашей комнате. Заплатили местным столяру (пожилому мужику) и слесарю (Генке Силько) положенную сумму (равную стоимости бутылки водки, что-то около 30 рублей), чтобы нам «врезали» замок. И хотя мы еще не прописались по этому адресу, комната уже была точно наша - ключ от ее двери лежал у нас в «кармане». Теперь предстояло оформить наши «отношения» официально.
Для этого Лидочка и Андрюшенька должны были выписаться из квартиры 62 дом 13 по Беговой улице, а я из дома 47 кв. 1 по Остаповскому шоссе. После чего мы должны передать наши документы (справки о выписке из «прошлого» жилья и паспорта) в домоуправление. Контора наша находилась на проспекте Мира у метро «Щербаковская» (теперь Алексеевская), но во 2-м подъезде нашего дома на 2-м этаже в те годы работала секретарь домоуправления, и все «дела» мы осуществляли не выходя со двора. Секретарь домоуправления сама относила необходимые документы в паспортный стол 63-го отделения милиции и возвращала их нам уже с готовыми печатями в паспортах. Но все же на все это ушло около двух недель.
Помимо прописки следовало «обживать» комнату, то есть приобретать мебель первой необходимости, повесить люстру, шторы на окно, купить что-то для кухни. Поскольку «получить» комнату нам помог Борис Сергеевич, то мои родители взяли на себя «финансирование» нашей «обстановки».
У мамы был уже припасен стол и шесть стульев, приобретенных «по случаю» в мебельном магазине в здании «Мосторга», стоявшего перед нашим домом на Остаповском шоссе. Теперь нам предстояло приобрести «спальное» место, сервант и шкафчик на кухню. К сожалению, в мебельном магазине ничего подходящего не было. Вообще, с мебелью, да как впрочем и с остальными бытовыми предметами (бытовой техникой- холодильником, стиральной машиной, телевизором и т.п.), было достаточно напряженно. Но нам и здесь повезло. В мебельном магазине на Петровке мы с мамой приобрели довольно красивый сервант и комодик «под красное дерево» румынского производства (эта мебель была с нами до нашего отъезда в Германию, то есть почти 40 лет). Там же купили «раздвижную» кушетку, для спанья и сидения, и белый шкафчик для кухни. Всю эту мебель нам доставили в нашу новую комнату. Соседей в нашей 2-х комнатной квартире пока не было.
В этой квартире нам досталась меньшая комната, площадью 17,2 кв.м. Правда в комнате было два встроенных шкафа. В одном из них (узком, дверью обращенном к входной двери и комнату) мы соорудили полки и использовали его и как книжный шкаф, и как шкафчик для детского белья, и как шкаф для хранения кухонной посуды и даже некоторых продуктов, то есть это был полифункциональный шкаф. Другой же, двухдверный, шкаф в углу комнаты, напротив балкона, был оборудован для размещения одежды. Он был полупустым, так как большого количества одежды у нас пока не было.
В магазине «Свет» мы купили простенькую дешевую трехрожковую люстру. Мы с мамой вымыли полы в квартире и я даже натер их мастикой (полы в комнатах и коридоре были паркетные), в кухне пол был покрыт линолеумом. Над балконной дверью и окном мы приделали карниз и повесили тюлевый занавес.
Первоначально мебель в комнате была расставлена так: по правой стенке (если смотреть из двери) поставили кушетку (диван), на противоположную сторону комнаты, вдоль левой стены - сервант. Рядом с нашей кушеткой в углу комнаты стояла Андрюшина кроватка, а с другой стороны кушетки стоял маленький комодик, где мы держали белье: наше и Андрюшино. Перед кушеткой стоял стол и 3 стула, другие три стула стояли один у балкона и два по бокам серванта. В кухне мы поставили шкафчик, который использовали также как кухонный и обеденный стол.
Вот с такой «обстановкой» началась наша самостоятельная жизнь - жизнь молодой семьи студентов-медиков и их первенца, уже почти годовалого Андрея.
Первый день рождения Андрюши и новоселье
29 сентября 1959 года Андрюшеньке исполнился 1 годик. В этот день мы решили отпраздновать сразу два праздника: первую годовщину нашего сына и новоселье. На новоселье была приглашена наша студенческая группа и Толя с Раей.
Накануне мы с Лидой съездили в «Детский мир» и купили Андрюше подарок - «лошадку». Такую игрушку я мечтал иметь с детства, но мне получить такой подарок не довелось. Я же с детства знал наизусть стихотворение А.Квитко «Лошадка» и хотел, чтобы мой сын имел такую лошадку:
Не слышали ночью за дверью колес,
Не знали, что папа лошадку привез?
Коня вороного под красным седлом,
Четыре подковы блестят серебром?
Не знали, как папа с лошадкой прошел,
Коня вороного поставил на стол!
Но вот за окошками стало светлей
И мальчик проснулся в кроватке своей.
Проснулся, привстал, опершись на ладонь
И видит- стоит замечательный конь!
Красивый и новый, под красным седлом,
Четыре подковы блестят серебром!
Когда и откуда сюда он пришел
И как умудрился взобраться на стол?
И вот уже мальчик подходит к столу,
И вот уж лошадка стоит на полу.
Красивая, новая, с красным седлом,
Четыре подковы блестят серебром!!!
Пойду я и маму сейчас разбужу
И если проснется, коня покажу.
Подходит он к маме, толкает кровать,
Но мама устала, ей хочется спать.
Пойду я к соседу Петру Кузьмичу,
Пойду я к соседу и в дверь постучу:
«Откройте мне двери, впустите меня,
Я Вам покажу вороного коня!
Коня вороного под красным седлом,
Четыре подковы блестят серебром!»
Сосед отвечает: «Я видел его,
Два глаза и хвост у коня твоего»
....................
Но ты же не видел и видеть не мог!
Не мог ты увидеть ни глаз, ни хвоста:
Стоит он за дверью, а дверь заперта!»
Зевает лениво за дверью сосед
И больше ни стука, ни звука в ответ!!!
Так никто не смог или не захотел разделить с маленьким мальчиком радость обладания замечательной игрушкой.
Не знаю, быть может я радовался «лошадке» больше, чем Андрюшенька. Но тогда, в те далекие годы конца 50-х 20-го века, такая игрушка представлялась мне просто прекрасной. На такую лошадку ребенок мог садиться верхом, а взрослые могли возить его. Ведь лошадка стояла на специальных полозьях с колесиками.
Лошадку мы привезли и поставили первоначально в свободную еще большую комнату нашей квартиры рядом с ящиком, где лежали Андрюшины игрушки. Когда мы пришли с Андрюшенькой на новую квартиру, он, увидев лошадку, обрадовался и мы долго катали его по всей квартире верхом на лошадке.
Вечером этого же дня, после завершения занятий в институте, к нам на новоселье пришли наши «одногруппники» - студенты 17-й группы 5-го курса 1-го мединститут: Юра Глейзер, Сережа Дратвин, Саша Левин, Ленька Гудовский, Коля Чебышев, Светка Сальникова, Люся Сапожкова и невеста Саши Левина Галя. Спустя короткое время прибыли Толя с Раей. Мы накрыли стол в нашей комнате: нехитрая закуска, бутылка шампанского, вино, водка.
Андрюшенька сидел за столом вместе с нами на своем раскладном стуле. По молодости и глупости мы налили годовалому ребенку немного шампанского. Под радостные возгласы молодежи Андрюшенька выпил немного за свое здоровье и счастье нашей молодой семьи. После глотка шампанского Андрюшенька сидел за столом с широкой улыбкой, радостно реагировал на бурное застолье и, сложив ручки ладонями вместе у левого плеча, покачивал из стороны в сторону головкой, а сам вращал туловищем в такт веселящимся студентам.
Еще один подарок Андрейка получил от бабушки Мани и дедушки Сени - трехколесный велосипед. Но это был не обычный велосипед. Он был сделан в виде белой ракеты. Космическая эра еще только начиналась. До полета в космосе первого человека - Юрия Гагарина - оставалось еще почти полтора года. Поэтому спустя 9 лет, то есть в 10-летний юбилей Андрюшеньки, я имел полное право сказать, что на Ракету Андрюшенька «сел раньше Ю. Гагарина».
Кататься на велосипеде Андрюшенька научился очень рано - ему было тогда всего 1 год и 2 месяца.
Начало трудовой деятельности
Вообще осень 1959 года для нашей семьи была богата событиями. Помимо 1-й годовщины Андрюши и переезда на новую квартиру, в сентябре началась моя «трудовая деятельность».
Нужно было содержать самим свою семью, а не жить на «финансовую помощь» родителей. Нашей с Лидой стипендии, составлявшей в сумме чуть более 600 рублей, было, конечно, недостаточно в качестве дохода для семейного бюджета. С целью пополнения «доходной части» нашего бюджета я решил пойти работать.
В неврологическом отделении 13-й Городской больницы имелись вакансии дежурных медсестер (медбратьев). Об этом мы узнали в деканате нашего 1-го Мединститута. Мы договорились с Сашей Левиным поработать там «медбратьями». В один из дней в первой половине сентября мы поехали с ним в эту больницу. Располагается она и сейчас в районе Москвы, который в те годы назывался Пролетарским, недалеко от Крестьянской заставы. Добраться до больницы можно было на трамвае от метро «Таганская». Тогда до больницы ходили трамваи 20, 40, 46, 49.
Мы приехали с Сашкой Левиным после занятий в Институте в 13 Горбольницу. Администрация больницы размещалась тогда в терапевтическом корпусе. Мы представились зам. главного врача, он проводил нас в отдел кадров. Там нам рассказали об условиях работы, попросили принести из 1-го Мединститута справки, что мы студенты 5-го курса лечебного факультета. Затем «кадровичка» позвонила в неврологическое отделение заведующей отделением Анне Львовне Бернштейн. Она сказала, что направляет ей двух хороших ребят - студентов 1-го МОЛМИ - на ставки «дежурных медбратьев». После этого мы отправились с Сашей в неврологическое отделение, размещавшееся на 2-м этаже хирургического корпуса, стоявшего прямо у въездных главных ворот.
Анна Львовна ждала нас в своем кабинете. Это была немолодая уже (наверное, лет 45) женщина, небольшого роста, сутуловатая, темноволосая, с не очень красивыми чертами лица и печальными, как у многих евреев, глазами. Речь ее слегка грассирующая, но назвать ее «картавой» я бы не решился. Глаза ее печальные, но добрые. Она поговорила с нами, рассказала об отделении, о специфике работы и сказала, что можно «оформляться» и с 15 сентября приступать к работе.
Я взял в деканате справку и с паспортом отправился «оформляться. Сашка Левин, правда, решил пока не работать. Так что я стал первым «медбратом» в нашей студенческой группе.
В неврологическом отделении 13-й Горбольницы две палаты (мужская и женская) относились к хирургическому отделению больницы и предназначались для размещения больных после бытовых, производственных и уличных травм. В основном в женскую палату поступали женщины, получившие травмы в результате побоев при выяснении «отношений» с их благоверными супругами, сожителями или соседями, а в мужскую палату - пациенты с травмами после уличных и домашних драк на фоне алкогольного опьянения, реже - после несчастных случаев на улице или в быту. По большей части все эти пациенты (и мужчины, и женщины) поступали с различными степенями сотрясения мозга и огромными гематомами (синяками) на лице и теле.
В палатах неврологического отделения лежали пациенты с различными заболеваниями нервной системы, начиная от радикулита и кончая рассеянным склерозом, боковым амиотрофическим склерозом, сирингомиелией и онкологическими заболеваниями ЦНС (опухолями мозга). Кроме того, среди пациентов было несколько человек «спинальников» - с тяжелейшими параплегиями и нарушениями функций тазовых органов. Эта тяжелейшая патология развивалась после травм спинного мозга, полученных на лесоповале, в результате падений с высоты или несчастных случаев на автодорогах. В нашем отделении лечили и пациентов, страдающих эпилепсией. В случае приступов больным вводили внутривенно или внутримышечно сульфат магния (сернокислую магнезию) и делали клизмы с хлоралгидратом.
Я специально начал описание начала своей трудовой биографии с перечня «нозологических форм» (названия болезней) у пациентов, за которыми мне, как медбрату, следовало ухаживать и осуществлять предписание лечащих врачей. Среди больных были и очень тяжелые пациенты, и «ходячие», проводившие «свободное время» в «курилке» (в туалете) или за игрой в «козла» (в домино).
Я как дежурный медбрат работал с 5-ти часов вечера до 8-9 часов утра. Дежурства по плану были через два дня, то есть 2-3 раза в неделю. За такие 10-12 ночных дежурств в месяц я получал 600 рублей. Суточные (воскресные) и праздничные дежурства оплачивались вдвойне. Когда я дежурил в выходные или праздничные дни, то зарабатывал по 800-900 рублей в месяц.
Мой пост находился в коридоре отделения ближе к входной двери. Это был пост номер 1. Всего в отделении было 3 поста медсестер, но в ночное время дежурили, как правило, две медсестры (или 1 медсестра и 1 медбрат, то есть я). К моему посту относились и обе хирургические палаты.
В те годы в больницах еще существовала так называемая трехступенчатая система обслуживания пациентов. Это означало, что медицинскую помощь и уход пациенты получали от врача, медсестры и санитарки. В отделении в дневное время работали, таким образом, три медсестры и три санитарки, а в ночное время по 2 медсестры и санитарки. В обязанности санитарки входили: уборка палат, смена постельного белья, подача и вынос судна, помощь медсестрам при выполнении некоторых медицинских процедур (сифонные клизмы, перевязки тяжелых больных и др.). Медсестры (и медбрат) выполняли назначения врача: подкожные и внутримышечные инъекции (а порой и внутривенные, хотя последние обязаны были выполнять врачи), раздача назначенных врачами лекарств (таблетки, микстуры).
В специальных шкафах у медсестер хранились все необходимые лекарственные препараты, в том числе и наркотические (промедол, омнапон, морфин). Помимо раздачи лекарств, перевязок и профилактики (а часто и лечения) пролежней у лежачих больных, больных протирали камфорным спиртом, перевертывали, меняли простыни и подстилки, расправляя складки на простынях по нескольку раз в день, медсестры измеряли пациентам три раза в день температуру и записывали результаты измерений в специальный температурный лист в виде графика. В обязанности медсестер входила и раздача пищи, и кормление тяжелых больных. Вот такие нехитрые вообщем-то обязанности выполнял и я.
Принимая дежурство от дневной медсестры, я получал информацию о числе пациентов в палатах, относящихся к моему посту, их состоянии, поступлении новых пациентов, назначениях врача. Помимо указанных выше процедур, в мои обязанности входили: взятие мочи катетером, постановка клизм, раздача лежачим больных склянок (для сбора мочи и кала на анализы) или оставление аналогичных склянок в туалетах для ходячих больных, напоминание пациентам о необходимости сдачи анализа, взятие крови на общий анализ (из пальца) и на «биологический» из вены.
Как правило, начиналось мое дежурство с измерения температуры и раздачи лекарств, затем шла раздача еды лежачим больным. После этого, согласно сделанным врачами назначениям, выполнялись вечерние процедуры: инъекции, банки, горчичники, растирания клизмы, у спинальников обработка пролежней, взятие мочи катетером, перестилка постели.
Завершив все «процедуры» и отправив больных спать, дежурные медсестры и нянечки (санитарки) собирались на ужин в буфете. Я вначале отказывался, стеснялся принимать «больничную» пищу, а довольствовался принесенным с собой бутербродом. Но вскоре, чтобы не выделяться и не игнорировать своих «коллег», я разделял уже общую трапезу. Персонал отделения относился ко мне с симпатией и уважением. Санитарки - пожилые уже женщины - старались именно мне - единственному представителю мужского пола среди дежурного персонала подложить «лучший кусок».
Еда, в общем-то, была, конечно, не изысканная, но вполне съедобная: винегрет с селедкой, котлета или гуляш с картошкой или макаронами, каши, компот или чай. Отужинав, мы (дежурные) обходили палаты и, если все было спокойно, занимались своими делами: готовили к раздаче лекарства на утро, заносили в истории болезней результаты измерения температуры.
В случае «вызова» из какой-либо палаты, над дверью палаты загоралась лампочка. Дежурный отправлялся к пациенту и оказывал ему необходимую помощь или вызывал дежурного врача.
Врачи нашего неврологического отделения дежурили в терапевтическом корпусе, а в нашем дежурили хирурги.
Заведовал тогда хирургией Соломон Яковлевич Рабинович. О нем говорили, что он сделал больше операций, чем Н.И.Пирогов - один из основоположников военно-полевой хирургии, анестезиологии, асептики и антисептики в России. С.Я.Рабинович в день проводил по нескольку операций. Безусловно уникальных для того времени операций на сердце или на легких он не выполнял, но операции по поводу рака желудка, язвенной болезни желудка и двенадцатиперстной кишки, различные операции по поводу «острого живота», аппендэктомии, грыжесечения, холецистоэктомии осуществляли в больнице постоянно. Пациенты его в наше отделение, конечно, не поступали, но и с хирургами на дежурстве мне довелось познакомиться. Ведь я уже говорил, что у нас в отделении были две палаты для больных с травмой. Поэтому дежурные хирурги хоть раз за ночное дежурство, но посещали их.
Когда завершался обход дежурного врача и пациенты засыпали, а средний медперсонал заканчивал выполнение всех своих обязанностей, можно было немного отдохнуть. Девочки-медсестры отдыхали в кабинете врачей, где стояла кровать, а я довольствовался креслом или диваном, стоявшими рядом с моим постом в коридоре.
В первые ночные дежурства я старался «бодрствовать» и не ложился отдыхать, а сидел за столом и читал, готовился к занятиям в институте. Ведь утром, сразу после дежурства, мне следовало отправляться на занятия. После бессонной ночи заниматься в институте было, естественно, нелегко. Но постепенно я привык к этому новому для меня режиму дня, и когда удавалось, спал во время дежурства, сидя в кресле или лежа на диване.
Переезд с Остаповского шоссе
Первые два месяца дежурства мои проходили вдали от родительского дома. Но вот вначале ноября 1958 года дом наш на Остаповском шоссе пошел на снос, и мама с папой, Толя с Раей, дядя Петя с тетей Ривой и все остальные соседи домов, расположенных в нашем дворе, где прошли мои детские и юношеские годы, получили новое жилье в пятиэтажном кирпичном доме по Шарикоподшипниковской улице, дом 7.
Мама с папой получили комнату в 2-х комнатной квартире на первом этаже. Правда, этаж был высоким (почти как бельэтаж). Вторую, большую комнату в этой квартире заняли дядя Петя с тетей Ривой. Квартира, как тогда говорили, была со всеми удобствами (кухня с газовой плитой, центральное отопление, туалет и ванная). У папы с мамой была светлая комната с большим окном, выходящим во двор, поэтому в ней было тихо. А у дяди Пети окно было обращено в сторону улицы, и грохот проходящих трамваев, особенно в утренние и ночные часы, естественно, создавал определенное шумовое «сопровождение».
Толя с Раей тоже получили комнату в двухкомнатной квартире в соседнем подъезде этого же дома на пятом этаже. Их соседями стала молодая пара - сын Ивана Игнатьевича, нашего соседа в последние годы на Остаповском шоссе, с женой.
Таким образом, новое жилье моих родителей оказалось расположенным рядом с 13-й горбольницей. Это создало, конечно, определенные преимущества для нашей молодой семьи и, естественно, дополнительные хлопоты моим родителям. Дело в том, что в дни моих дежурств Лида с Андрюшенькой ночевали у мамы с папой на Шарикоподшипниковской улице. Им стелили постель на софе, мама размещалась на кресле-кровати, а папа спал на раскладушке в кухне.
Новоселье отмечали в праздничные дни 7 ноября. Мы приехали с Лидочкой и Андрюшенькой утром, а после парада на Красной площади в честь 42-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции поздравить моих родителей с новосельем приехали Борис Сергеевич с Варварой Сергеевной. Прибыли они не одни. Вместе с ними был гость «Труда» - главный редактор профсоюзной газеты из Польши.
За праздничным столом в этой небольшой комнате собралась довольно большая компания. Помимо нас были Толя с Раей, Серафима Петровна, Александр Викторович, Валерка, зашли дядя Петя с тетей Ривой. Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде.
Выпив и закусив, наш польский гость заинтересовался коллекцией старинных монет, которые я собирал в детстве. Ему особенно понравился серебряный рубль, отчеканенный еще в 19 веке, во времена царствования последнего Российского императора Николая II. Мне было приятно сделать столь высокому иностранному гостю подарок - этот николаевский серебряный рубль отправился вместе со своим новым хозяином в Польшу.
После шумного застолья гости разошлись, а мы с Лидочкой и Андрюшенькой остались ночевать у моих родителей: ведь завтра, 8 ноября, у меня было первое суточное дежурство в больнице. Чтобы нам троим было свободнее спать на софе, постель стелили поперек и для удлинения постели подставляли к софе стулья, на сиденья которых подкладывали ватные одеяла. На такой широкой постели спали мы хорошо. Вообще, в молодости сон крепкий и особых неудобств не ощущаешь даже на не очень пригодных для спанья местах. В те годы я могспать - и неплохо - не только лежа, но и сидя за столом в коридоре больницы.
Утром 8 ноября, когда Лидочка с Андрюшенькой еще спали, я отправился на дежурство. А днем, часов в 12, Лидочка с Андрюшенькой пришли во двор больницы под окна нашего неврологического отделения. Увидев их, я сбежал к ним во двор, а все наши медсестры и нянечки, дежурившие в тот день, да и многие пациенты прильнули к окнам и рассматривали мою супругу и сына. Мы, конечно, погуляли с Андрюшенькой по больничному двору. Затем Лидочка с Андрюшенькой отправились домой, а я на дежурство.
Весь медперсонал после моего возвращения в один голос говорили мне, что у меня очень красивый сын и симпатичная жена. Андрюшенька был одет тогда в свою голубую курточку с капюшоном и действительно был как «куколка». Потом не раз еще в мои воскресные дежурства Лидочка с Андрюшенькой приходили меня навещать.
Ночевки у мамы с папой на Шарикоподшипниковской улице в те первые месяцы их жизни на новой квартире запомнились мне еще и тем, что в их квартире поселился сверчок. До сих пор о сверчках я лишь читал в детских книжках. Именно здесь, на Шарикоподшипниковской улице в доме 7 я впервые услышал ночное пение сверчка. Честно говоря его звонкое стрекотание по ночам меня мало беспокоило. А вот родителям сверчок мешал спать. Мама долго пыталась избавиться от него, поливая кипятком щели между стенами и плинтусами. Наконец, спустя, наверное, пару месяцев, ее битва со сверчком завершилась победой. Сверчок умолк навеки. Впервые же увидеть сверчка живьем мне довелось спустя 40 лет в музее Naturkunde в Кемнитце.
В те последние месяцы 1959 года зима долго не наступала, и вечерами, возвращаясь из института, в свободное от дежурств дни, мы гуляли с Андрюшенькой по Шарикоподшипниковской улице. Я уже говорил, что баба Маня подарила ему велосипед-«Ракету». Так вот, на этой «ракете» в ноябре-декабре Андрюшенька сначала с нашей помощью, а потом вскоре уже самостоятельно ездил по тротуару на угол Дубровского шоссе и Шарикоподшипниковской улицы, где рядом с магазином «Свет» была широкая асфальтированная площадка. По этой площадке ему было особенно хорошо самостоятельно кататься на 3-х колесном велосипеде.
1960
Время летело быстро и вот уже наступает Новый 1960 год. С осени 1959 года Борис Сергеевич перешел на новую работу. Теперь он 1-й заместитель главного редактора центральной в СССР газеты «Правда». Главным редактором «Правды» в те годы был Павел Алексеевич Сатюков.
На Новый год (то есть 31 декабря) на встречу Нового года Борис Сергеевич и Варвара Сергеевна отправились в Кремль. В те годы в Кремле по «Великим праздникам» (годовщина Октябрьской революции, 1 Мая, 8 марта, Новый год и т.д.) устраивались грандиозные приемы, на которые приглашались ведущая «номенклатура»: члены ЦК КПСС, члены Правительства, главные редактора центральных газет и журналов, секретари творческих Союзов (писателей, художников, журналистов, композиторов и т.д.), руководители Академии наук, выдающиеся артисты, маршалы СССР и т.д.
Новый 1960-й год мы встречали впервые в своей новой квартире (вернее комнате). Мы поставили на письменный стол небольшую елку, украсив ее гирляндой горящих лампочек и елочными игрушками. Для Андрюшеньки это была по-настоящему первая новогодняя елка. Ведь 1959 год он встречал в трехмесячном возрасте и, естественно, новогодней елки не запомнил. Под елку мы поставили Деда Мороза и Снегурочку. Когда наступил вечер, мы «зажгли» елку и погасили свет в комнате. Стало необычно и празднично. Андрюшеньке елочка очень понравилась и под огни новогодней елки он уснул в своей кроватке.
Чтобы не оставлять нас в новогоднюю ночь в одиночестве, к нам встречать Новый 1960-й год приехали мои родители. Посидев немного за праздничным столом, они отправились домой, а мы легли спать. Так наступили 60-е годы ХХ века, годы хрущевской «оттепели», годы, оставившие след в истории человечества как начало эры освоения космоса (12 апреля 1961 года первый человек Юрий Гагарин успешно совершил полет в Космос на корабле «Восток»), годы, оставившие след в истории страны Советов как годы поколения «шестидесятников». Именно в эти годы появилась в СССР «новая волна» талантливых поэтов, писателей, художников, композиторов, скульпторов, артистов, вдохнувших «глоток свободы» и уже не могших жить по-старому. Именно они (А.Вознесенский, Е.Евтушенко, Василий Аксенов, Эрнст Неизвестный, Александр Галич, Булат Окуджава, а чуть позже Иосиф Бродский, Владимир Высоцкий и др.) изменили наше сознание, наше мироощущение.
60-е годы стали годами становления новых театров: «Современник», «Таганка», в эти годы снял свои лучшие фильмы («Сорок первый», «Чистое небо», «Баллада о солдате») Григорий Чухрай. В 60-е годы ярко зажглась звезда выдающейся балерины ХХ века Майи Плисецкой.
60-е годы стали годами завершения учебы в Институте и становления нас с Лидой как молодых ученых. В эти годы наша семья пополнилась желанной дочкой - 24 апреля 1961 года родилась Галочка.
60-е годы запомнились и смещением Н.С.Хрущева со всех постов в КПСС и Государстве и Карибским кризисом (1961), поставившим Мир на грань ядерной войны, и убийством Президента США Дж. Ф. Кеннеди (в 1963 г.), и созданием «АПН», которое Борис Сергеевич возглавлял в течение 10 лет, и победоносной для Израиля шестидневной войной, послужившей началом новой волны эмиграции евреев из СССР, и развертыванием в нашей стране новой антисемитской кампании.
Это были интересные годы - годы нашей молодости, время и доброе, и жестокое, время побед и утрат. Об этом времени я постараюсь рассказать Вам.
"Морозовка"
Год 1960-й начался с подготовки к зимней экзаменационной сессии. Я уже, кажется, раньше рассказывал о сдаче экзаменов по топографической анатомии и оперативной хирургии. Именно этим экзаменом запомнилась зимняя сессия 1960-го года: экзамены, дежурства в больнице, ночевки то у моих родителей, то дома, вечерние прогулки с Андрюшенькой.
Наконец сессия успешно сдана, наступили студенческие каникулы. В начале февраля Борис Сергеевич, Варвара Сергеевна, Лидочка, Андрюшенька и я в одну из суббот поехали в однодневный дом отдыха «Морозовка». В те годы под Москвой существовала сеть цековских (ЦК КПСС) и совминовских (Совет Министров) домов отдыха, расположенных в живописных уголках Подмосковья. Об одном из них я как-то уже упоминал: в 1959 году мы побывали в таком доме отдыха в «Усово».
О «Морозовке» я слышал от Лидочки. Раньше ее родители часто бывали там. Но вот в феврале 1960 года и нам довелось побывать в этом доме отдыха. Борис Сергеевич как 1-й заместитель главного редактора газеты «Правда», главной газеты страны, органа ЦК КПСС, заказал туда путевки на всех. Вечером в субботу нас отвез на «персональной» машине Бориса Сергеевича его шофер.
«Морозовка», в отличие от «Усово», напоминала старинную усадьбу. Быть может так это и было. Здание было красивым как снаружи, так и внутри. От ворот дорога, проложенная через хвойный лес, вела к зданию дома отдыха. Красивый особняк с колонами, просторный вестибюль, лестница ведет из вестибюля в «столовую». Стены «столовой» отделаны деревянными панелями, с потолка свисают старинные люстры, полумрак. Нас уже ждали к ужину.
Питание в столовой дома отдыха, наверняка, лучше, во всяком случае по качеству, чем в московских ресторанах. За ужином нам предложили сделать заказ на следующий день. Меню включало 3-х разовое питание: завтрак, обед и ужин.
Отужинав, мы отправились на прогулку. Была морозная зимняя ночь. Дорожки территории дома отдыха были тщательно очищены от снега. Мороз был сильный, градусов, наверное, около 20. Но холодно не было, так как погода стояла безветренная. Снег поскрипывал под ногами, светила луна, небо было усыпано звездами. Мы гуляли, дышали воздухом и незаметно дошли почти до конца территории дома отдыха. Андрюшенька с удовольствием бегал по свежему снегу. Вокруг стеной нас обступали могучие сосны и мохнатые огромные ели.
Мы подошли к развилке дорог, одна из дорог вела под горку вниз в сторону деревни. Именно здесь, на развилке нас догнал один дед, тащивший домой с «кухни» дома отдыха сумку с продуктами. Он был, наверное, из обслуживающего персонала дома отдыха. Работа была закончена, дед выпил и не очень устойчиво стоял на ногах. Подойдя к нам, он, обращаясь к старшему из нашей компании, Борису Сергеевичу, приветствовал всех нас и сказал, что трудовая неделя закончена и «дед подпил» немного. Похож он был на деда Щукаря из кинофильма «Поднятая целина» (по роману М. Шолохова): небольшого роста, щуплый, но с лукавыми глазками. Побалагурив с нами, он попросил Бориса Сергеевича помочь ему спуститься с горки. Но я, как более молодой, взялся проводить его. Пройдя несколько шагов, я взял у него сумку, а его самого под руку. Мы потихоньку спустились с горки. Дед шел и все повторял: «Подпил дед, подпил!»
Тихо-тихо мы добрались до ворот. Здесь я стал с дедом прощаться, но ему понравился сопровождающий, несший его сумку, и он хотел, чтобы я его провожал и дальше, до деревни. Извинившись, я сказал, что должен возвращаться назад, ведь там меня ждут на горке жена и маленький сынишка. Дед понял, забрал свою сумку и со словами «подпил дед, подпил» потрусил в сторону деревни.
Я взбежал на горку, где Лидочка с Андрюшенькой и Варвара Сергеевна бегали, чтобы не замерзнуть. Мы все вместе посмеялись над дедом, а его фраза «подпил дед, подпил» надолго сохранилась в нашей памяти и в нашем лексиконе.
После вечерней прогулки, надышавшись свежим морозным воздухом, мы вернулись в главный корпус дома отдыха. В холле Борис Сергеевич встретил знакомых, которые пригласили его и Варвару Сергеевну на «вечерние посиделки» к себе в номер. Мы же, выпив в «столовой» вечерний кефир, отправились с Андрюшенькой в свой номер. Было уже около десяти часов вечера, и Андрюшеньку надо было укладывать спать.
Приняв душ, мы разместились втроем на широкой кровати. Мы рассказывали Андрюше сказки, пели песенки и он под звуки «чудных» песен спокойно заснул. Усыпив сына. И мы погрузились в молодой, глубокий сон.
Утром, встав, умывшись и позавтракав, мы отправились знакомиться с «достопримечательностями» дома отдыха. На первом этаже была биллиардная. В столь ранние часы никто еще из заправских игроков не появился, и мы немного погоняли шары на огромном биллиардном поле. На таком большом биллиарде мне еще не доводилось играть. Кий же я не брал в руки, наверное, уже лет 8-9.
Когда-то мы играли в биллиард в Загорянке. Там мы устанавливали биллиард с костяными шарами на круглом столе и играли один на один и парами порой целый день напролет. Величина с тола составляла, правда, лишь 1/4 или 1/3 от настоящего большого биллиарда. Но навыки, приобретенные в детстве, у меня все же сохранились, и «простые» шары я умудрялся четко укладывать в лузы - почти также, как я делал во дворе дачи в Загорянке.
Поиграв немного в биллиард в Морозовке и вспомнив детские годы, мы отправились далее. Скоро мы очутились в кинозале с небольшой эстрадой. В этом зале в этот момент гуляла еще одна молодая пара с девочкой лет 2-х. Звали девочку Галочка. Это был красивый, темноволосый ребенок. Андрюшеньке девочка очень понравилась и они бегали по эстраде друг за другом.
Эта встреча оказала влияние на дальнейшую жизнь нашей семьи. Именно здесь впервые мы подумали с Лидочкой, что нам следует завести дочку, чтобы у Андрейки была своя Галочка. Когда же мы произвели на свет божий дочь, то вопросов с ее именем уже не возникало. Так встреча Андрюши с первой «прекрасной дамой» в его жизни решила судьбу имени нашей дочери и его сестры.
Утро этого дня было морозным, но удивительно тихим, почти безветренным. Мороз все-таки хватал и за нос, и за щеки, и за руки. Я побегал немного на коньках на хоккейной площадке и даже пару раз бросил шайбу, попросив клюшку у игравших тут же на площадке ребят. Потом мы все вместе гуляли по парку усадьбы «Морозовка».
После шикарного обеда мы отдыхали, а затем смотрели в кинотеатре какой-то фильм. Мне кажется, что это был кинофильм «По тонкому льду», с участием М.Коршунова, Эйбоженко и Изольды Извицкой. Фильм этот был посвящен судьбе молодых чекистов. Тогда звание «чекист» было для многих, в том числе и для меня овеяно романтикой героизма. Фильм мне очень понравился, и мне впоследствии еще много раз доведется посмотреть его. Песню же из этого фильма я запомнил на всю жизнь и неоднократно напевал ее своим детям, сначала Андрюшеньке, затем Галочке, а спустя годы и нашим внукам, баюкая их по вечерам. Более того, я любил напевать эту песню, когда ходил на лыжах в Подмосковье (в Ромашково, Раздорах или Серебряном Бору):
Пока я дышать сумею, пока идти я сумею,
я буду идти вперед.
И снег, и ветер, и звезд ночной полет,
меня мое сердце в тревожную даль зовет.
И так же, как в жизни каждой,
любовь ты встретишь однажды.
С тобою как ты отважно,
сквозь годы она пройдет.
И снег, и ветер, и звезд ночной полет.
Меня мое сердце в тревожную даль зовет
К сожалению, больше в Морозовке мне побывать не довелось.
Даниловы
В эти же дни в Морозовке отдыхала и семья Николая Николаевича Данилова. В те годы он был заместителем министра культуры СССР. О нем я уже рассказывал, когда описывал нашу свадьбу. В Морозовке отдыхали также супруга Николая Николаевича, Лидия Федоровна, их старший сын, наш ровесник Игорь, а его младший брат Сергей (в тот год ему, наверное, было уже лет 17-18) остался в Москве.
Игорь был небольшого роста, крепко сбитый, симпатичный парень, так же как и его отец. Он был веселым, остроумным. В Морозовке у него была своя компания. Они играли в биллиард, пили вино, ухаживали за девочками. Эта встерча с Игорем для меня была последней. К сожалению, он связался с «дружками», которые приобщили его к картам, вину девочкам. За такими компаниями, где «гуляли» детки высокопоставленных «функционеров» (номенклатурных работников) следили наши «стукачи». Из-за «недостойного поведения» деток страдала и репутация, и служебное положение родителей.
Спустя года два на «информацию» о «делах» своего сына (карточные долги, пьянки и т.д.) Николай Николаевич отреагировал подобающим тому времени образом. Он обратился в Военкомат (Военный комиссариат, ведавший призывом в армию), Игоря отчислили из института и призвали в армию. Николай Николаевич, видимо, надеялся таким образом вырвать сына из засасывающего его «болота» разгульной жизни. Быть может там были и еще какие-то «дела», этого я не знаю. Но решение это не принесло в дальнейшем успокоения родителям. Не прослужив и года, Игорь застрелился. Он разрядил во время своего дежурства автомат себе в живот. Умер он не сразу. В госпитале он просил врачей спасти его, но ранения были смертельными, и он скончался.
Эта трагедия сломала Николая Николаевича (он, вероятно, считал себя виновником этой трагедии - самоубийства Игоря). Он как будто потерял интерес к жизни, уже никогда больше не видел я его таким жизнерадостным, как прежде.
Вскоре к семейной трагедии прибавились и неприятности по службе. Он был смещен с высокого поста замминистра культуры СССР и перешел работать в АПН, которое возглавлял Борис Сергеевич.
Буквально через год у Николая Николаевича был обнаружен рак желудка. Его прооперировали, и он вскоре вернулся из кремлевской больницы-ЦКБ и приступил к работе.
В году 1967-68 мы вместе с ним ездили на экскурсию, организованную для членов Правления АПН, во Владимир и Суздаль - старинные русские города. В автобусе по дороге во Владимир Николай Николаевич читал наизусть стихи Есенина, был оживлен, остроумен и стал почти как прежде центром компании. На пикнике, устроенном в честь правления АПН руководством области в лесной зоне отдыха с ухой и обильной выпивкой, Николай Николаевич с чувством нескрываемой зависти смотрел на тех, кто мог позволить себе «хорошо выпить и закусить». Этих удовольствий он уже был лишен. После перенесенной операции он очень похудел и от того «маленького толстяка», каким я его увидел впервые лет 7-8 назад, ничего не осталось. Он мужественно перенес тяжелые испытания, свалившиеся на него, но силы его были все же подорваны.
Болезнь оказалась сильнее его. Метастазы рака поразили многие органы его тела, в том числе и печень. Когда у него развилась желтуха, он понял, что дни его сочтены. Он позвонил из больницы Варваре Сергеевне на дачу в Лесные дали. Это было летом 1969 года. Борис Сергеевич, Варвара Сергеевна и Андрюшенька проводили то лето в пансионате 4-го Главного Управления МЗ СССР в Подмосковье, недалеко от Звенигорода. «Варюша ,- сказал он, - у меня желтуха, я умираю».
Через несколько дней его не стало. Похоронили Николая Николаевича Данилова на Немецком кладбище, рядом с Игорем - его первенцем.
Юлина свадьба
В феврале мы приступили вновь к учебе - начался последний семестр 5-го курса, а у меня возобновились и дежурства в больнице. Дни летели быстро, и вот уже мы отметили 2-ю годовщину нашей свадьбы - 8 марта 1960 года. С этого года стало традицией в этот день собираться всей семьей у нас на Беговой улице, дом 2, кв. 110. Мы с Лидочкой готовились встречать наших дорогих гостей. Правда, большую часть закусок и «выпивки» приносили с собой родители. Но пройдут годы, и мы сможем уже сами самостоятельно «накрывать стол» по случаю этого семейного торжества.
Медленно, но верно приближалась весна. В апреле 1960 года Лидина сестра Юля Буркова вышла замуж. Ее мужем стал Борис Рубин. Свадьбу сыграли в Зеркальном зале ресторана Прага на Арбате. Свадьба была шумной, присутствовало много гостей. На свадьбе я познакомился и с Бориными родителями - матерью Ниной Александровной и отчимом Борисом Александровичем.
Жених мне сразу же не очень понравился. Борька был парень постарше нас, с залысинами, был с закидонами, не всегда умно «выступал», любил приврать, похвастать, не был он и искренним ни в своих чувствах, ни в своих словах. Подстать ему была и его мамуля - женщина властная, сменившая не одного мужа. В отличие от них, отчим Бориса - Борис Александрович - был мягким интеллигентным человеком. Он был врачом, профессором, держался скромно, но с достоинством. Никогда не старался привлечь внимание к своей персоне, был добрым, отзывчивым человеком.
Брак Юлин оказался недолгим. Вскоре после рождения Оксаны в 1961 году у Бориса был «обнаружен» туберкулез легких. Вероятнее всего он страдал туберкулезом давно, но это скрывалось. У маленькой Оксаночки сделали реакцию Пирке и она оказалась положительной. Врачи стали искать причину этому. Тогда Борьке ничего не оставалось как признаться что у него туберкулез.
Туберкулез протекал у него в открытой кавернозной форме. Лечение проводили в туберкулезном диспансере в Москве (на Садовом кольце у Курского вокзала), там же ему сделали операцию - удаление одной доли легкого.
После нескольких месяцев, проведенных в этой клинике, Борис уехал в санаторий в Симеиз (в Крыму), куда его устроил Борис Сергеевич. Там он проходил лечение еще два года.
После его приезда они с Юлей развелись (за это время у Юли появился Роберт, а Борис познакомился в санатории с молодой женщиной, врачом - с ней он и живет до сих пор).
Борис Рубин по профессии был художником-оформителем (по-теперешнему, наверное, «дизайнер»). Первый год они жили с Юлей на Беговой, 13, кв. 62 у Варвары Сергеевны и Бориса Сергеевича. Занимали они ту же комнату, что и мы с Лидой и Андрюшенькой год назад. Отношения Бориса с Варварой Сергеевной, мягко говоря, не сложились. Более того, Борис не стеснялся потихонечку таскать у нее небольшие суммы денег - на мелкие расходы. Варвара Сергеевна заметила исчезновение денег и, естественно, подозрения ее пали на Бориса. Ведь до си пор подобного в доме не случалось.
Она решила проверить свои подозрения и оставила кошелек с деньгами в кабинете, где они спали с Борисом Сергеевичем, точно просчитав находившуюся в нем сумму. Вернувшись после короткой отлучки домой, она обнаружила «пропажу». Дома в это время находились лишь бабушка и Борис. После «тяжелого разговора» Борька вынужден был признаться, что он брал деньги и умолял простить его.
После этих событий отношения с ним окончательно испортились и Варвара Сергеевна ждала и видела, когда Борис Сергеевич добьется для Юли с мужем отдельной комнаты. Осенью 1961 года - уже после рождения Оксаны - они переедут на самостоятельное место жительства в дом на ул. Правды, где им была выделена комната в трехкомнатной квартире.
Клопиное нашествие
Летняя сессия 1960 года запомнилась мне лишь сдачей экзамена по ВМП (военно-медицинская подготовка). К экзаменам мы готовились с Лидочкой на даче в Валентиновке, куда мы переехали в начале июня. Все экзамены, кроме последнего оставшегося, мы уже успешно сдали (у меня все оценки были «отлично»). К ВМП мы также готовились на даче, и лишь накануне вечером вернулись в Москву, чтобы с утра отправиться в Институт на кафедру ВМП.
Ночь эта оказалась для нас просто кошмарной. В те годы мы с переменным успехом боролись с клопами. Мы регулярно морили их и в целом они не доставляли нам до этой ночи особых «неудобств». Но эта июньская ночь преподнесла нам такой сюрприз, какого я ни до того, ни после, к счастью, больше не имел. Мы легли спать, погасили свет. Было жарко, и мы укрылись лишь одним пододеяльником.
Только я уснул, как почувствовал, что по лицу и шее кто-то ползет. Я снял «ползунков», раздавил их и сразу почувствовал запах «коньяка». Я понял, что по мне ползают клопы. Я встал, включил свет, и нам с Лидой предстала ужасная картина: по потолку, стенам, по постели и по нашим телам ползали полчища клопов всех размеров.
Мы стали давить их. Отодвинув подушки, мы обнаружили и там целые «стаи». Я уже не знаю сколько прошло времени, пока мы завершили эту «битву». Утомленные борьбой мы легли, но заснуть нам так и не пришлось, поскольку новые полчища клопов вновь набросились на нас. Мы всю ночь воевали с ними, а конца битве не было видно.
Я так и не знаю до сих пор, что произошло в ту ночь и с чем было связано это клопиное нашествие. Ведь перед отъездом на дачу, то есть недели три назад, клопов у нас в комнате практически не было. Быть может, соседи по дому морили у себя клопов, и полчища их перебрались в нашу, стоявшую пустой (нас ведь не было) комнату.
После этого Варвара Сергеевна вызвала нам из отдела дезинсекции кремлевской поликлиники бригаду, которая обработала нашу комнату специальным средством. Более того, в конце лета мы отремонтировали нашу комнату, заменив в ней обои. Перед оклейкой в клейстер мы также добавили инсектициды.
С этого времени клопов у нас больше не было, но зато все оставшиеся годы жизни как в этой 110-й квартире, так и позднее в 66-й квартире этого же дома, мы вели с переменным успехом битву с тараканами.
После бессонной ночи мы отправились с Лидой на экзамен. Лидочка успешно преодолела этот барьер. Я же впервые в жизни (и более того, единственный раз) получил за свой ответ на экзамене по ВМП «удовлетворительно». Ни я сам, и никто из наших студентов не могли поверить в это. Мне пришлось идти в деканат и просить разрешения на пересдачу экзамена. В деканате учли, что у меня до сих пор все экзамены были сданы лишь на «отлично» и «хорошо» и я получил «добро» на пересдачу этого предмета. Через пару дней я сдал экзамен на «отлично» и вновь получил повышенную стипендию.
Последние дни дедушки Сережи
Лето 1960 года принесло нам и более тяжелые переживания. Лидин дедушка Сергей Григорьевич был совсем плох. Он почти не вставал с постели. Но и его, и бабушку тоже перевезли на дачу, где находилась вся наша семья. Весь июнь дедушка чувствовал себя лучше, чем в Москве. Правда, бабушку - Анну Иосифовну - он почему-то звал Ольгой.
Год назад у него случился приступ аппендицита и его отвезли в Боткинскую больнице, где и прооперировали. Операцию делали под местным наркозом, но видимо наркоз на него не действовал. После операции он говорил: «Я так орал, я так орал…». С тех пор он стал звать бабушку Ольгой.
Порой, когда мы выводили его на террасу или на крылечко подышать свежим воздухом, он обращался ко мне и, указывая на калитку, говорил: «Неси мяч, вон цельная футбольная команда приехала, пойдем играть». Насколько я знаю, дедушка в футбол никогда не играл. Видимо изменения в его психике зашли уже так далеко, что он попросту потерял уже всякую ориентацию во времени и пространстве.
Задолго до этого, быть может год или полтора назад, в Москве у него уже проявлялись признаки старческого маразма (склероза). Пообедав в кухне вместе с нами, он шел к себе в комнату, расположенную рядом с кухней. Посидев там на кровати 1-2 минуты, он возвращался в кухню и спрашивал бабушку: «Ну что, Анюта, обедать-то будем?». «Да что ты? –отвечала бабушка, - Ведь ты только что поел!». «Будь болтать-то!», - говорил дедушка и опять возвращался в свою комнату. Повторялось это неоднократно. Но в целом тогда дедушка был еще более или менее «сохранным».
Весной же 1960 года его состояние стало прогрессивно ухудшаться. На лицо был старческий маразм и резкое ухудшение его физического состояния. Он большей частью лежал в постели и почти уже не вставал. Последние дни его я не застал. В начале июля ребята нашего курса отправились в военные лагеря в Гороховец, под город Горький (Нижний Новгород).
Военные сборы
Перед отправкой в военные лагеря мужская часть нашего курса была собрана на Пироговке. Во дворе нас приветствовали и напутствовали ректор 1-го МОЛМИ, профессор В.В.Кованов, секретарь парткома Института Акулов, кто-то из комитета комсомола. Затем на автобусах нас довезли до Курского вокзала, откуда поездом в плацкартных вагонах отправили в город Горький (Нижний Новгород).
Большинству из нас было 22-23 года. Можете себе представить, как ведут себя такие «великовозрастные балбесы», когда они почувствовали какую-то «свободу». Во-первых, среди нас оказались и «знатоки» традиций… Нас сразу же стали готовить к «стереотипам» поведения студентов 1-го МОЛМИ в военных лагерях. Согласно традиции (в Гороховец - в военные лагеря - наши студенты выезжали уже в течение многих лет) по окончании «каждого дня лагерной жизни» все должны кричать будучи в строю после вечерней «прогулки» в туалет: «Такому-то дню лагерной жизни пришел ****ец1». Нас предупредили, что за этот «клич» могут наказывать, но мы все равно, если считаем себя хранителями традиций 1-го МОЛМИ, должны совершать этот ритуал.
Многие студенты уже в поезде, почувствовав себя «на воле», напились и полностью утратили контроль над собой. Сопровождавшие нас представители военной кафедры пытались их утихомирить. Наиболее лояльно по отношению к студентам вели себя бывшие преподаватели нашей группы подполковники Рожков и Буланов.
Но был среди офицеров кафедры один майор-«особист» (он возглавлял «особый отдел» на кафедре). Высокого роста, хорошо сложенный с правильными чертами лица, но со злыми глазами человек. В соответствии со своей должностью он себя и вел. Все сотрудники кафедры его боялись. Ведь в обязанности майора входило следить за всеми и доносить в соответствующие органы о настроениях, высказываниях, поведении личного состава кафедры, а также об обучающихся на кафедре студентах. Страх перед «особистами» все еще был также силен, как и в годы сталинского правления, ведь с тех пор прошло не так уж много времени.
И как преподавателя, и как человека студенты его не любили, и за его жесткость и даже, я бы сказал, жестокость, решили ему отомстить. "Отчаянные головы" задумали сыграть с ним злую шутку. Не знаю кому пришла в голову идея и кто был ее исполнителем (точнее в тот момент я еще этого не знал), но ночью у майора Ковалева из купе выкрали сапоги и выбросили их из вагона. Но, к сожалению, по ошибке выбросили сапоги не майора-«особиста», а хорошего, доброго к студентам преподавателя кафедры ВМП.
Наутро, когда обнаружилась эта пропажа, пострадавший буквально чуть не плакал. Ведь запасной обуви у него не было, а достать в поезде сапоги было просто невозможно. Если же ему придется выйти из поезда в Горьком босиком, то гауптвахта в гарнизоне ему будет обеспечена. Вспомнив, что из студентов, ехавших в поезде, сапоги были у Стасика Рыжова, мы стали его уговаривать одолжить на время свои сапоги нашему преподавателю. Сначала Стас категорически отказывался сделать это. Но за оставшиеся часы до прихода поезда в Горький все же удалось его уговорить, и босиком никто на перрон не вышел. Майор же Ковалев - «особист» - поклялся публично, что он найдет виновника кражи и последний будет сурово наказан.
Военные лагеря в Гороховце, как нас проинформировали, существуют еще со времен императрицы Екатерины II. В наше время в Гороховце военную подготовку проходили студенты-медики сразу нескольких медицинских институтов: 1-го МОЛМИ, Рязанского мединститута, Ивановского, Яросклавского и Горьковского. По числу институтов было сформировано 5 рот. Наша 3-ья рота была разбита на 2 взвода, а каждый взвод еще и на отделения.
Разбивку на отделения проводили по росту. Когда нас выстроили на плацу, то я попал в отделение «низкорослых». Из нашей группы в это же отделение попал Леня Луговой, а с нашего потока «Б» Иван Багмет, Гена Павлов, Леня Привин, Леня Тимин, Мишка Игнаров, Володя Левин и другие.
Разместили нас в палатках, выдали экипировку (форму солдатскую, кирзовые сапоги, портянки), постельное белье. Командиром нашей роты был майор Коваленко, командиром взвода капитан Отнякин, а командиром отделения помкомвзвода сержант Антоненок. После размещения в палатках и «заправки» постелей нас построили на плацу и строем направили к парадному плацу, где была установлена трибуна.
Когда все роты студентов-медиков были построены на плацу, на трибуну поднялся командующий сборами полковник медицинской службы Надиров. Он приветствовал будущих врачей, рассказал о роли военных врачей в годы Великой Отечественной войны, о задачах настоящих сборов и предупредил о необходимости соблюдать во время военных сборов строгую «военную дисциплину» и не допускать никаких нарушений и «студенческих выходок». За любую провинность виновных будут строго наказывать в соответствии с военным уставом.
Первые дни наших военных сборов прошли относительно спокойно. Подъем в 7 утра, заправка постели, пробежка, туалет, завтрак. Все это строем по отделениям. После завтрака занятия по военно-медицинской подготовке, которые проводили с нами преподаватели кафедры ВМП 1-го МОЛМИ. Занятия, как правило, проходили на природе. Погода стояла хорошая, теплая, солнечная. После занятий - обед в солдатской столовой. Пища была сносная: щи, каша с тушенкой, компот, хлеб.
Поочередно каждое отделение один день дежурило по столовой. В обязанности дежурных входило: чистка картошки и других овощей, чистка котлов для приготовления пищи, мытье посуды и прочая помощь по уборке помещений кухни и столовой. Дежурство наше прошло без происшествий. После обеда давалось время для личных занятий. Потом строевая подготовка. В нашем отделении несколько человек так и не смогли научиться ходить «в ногу». Это Володя Горшков, Леня Привин. В конце концов, руководство взвода и роты разрешило им ходить «не в ногу».
Наряду со строевой подготовкой, повзводно мы разучивали и строевые песни. В нашем взводе запевалами были студенты нашей 17-й группы Сашка Левин и Ленька Гудовский. Нашей главной строевой песней стала «Идут гвардейские дивизии». Я уже не помню всех слов этой песни, но были в ней и такие куплеты:
«Идут гвардейские дивизии, идут вперед гвардейцы-молодцы. А ты, родимый край, нас не забывай, а ну, солдаты, песню запевай!….. Путь далек у нас с тобою, веселей солдат гляди. Вьется, вьется знамя полковое, командиры впереди!»
С этой песней мы шли в столовую и в туалет, на плац и к палаточному лагерю.
Все было бы ничего, но я очень скучал по дому и особенно по Лидочке и Андрюшеньке. Здесь, в военных лагерях, я, наверное, впервые в жизни испытал, что такое чувство неизвестности. Ведь почти в течение 2-х недель я не имел никаких известий из дома. Я написал и родителям, и Лидочке уже по два письма, но ответа пока еще не получил.
Более того, спустя, наверное, неделю после начала нашей «военной службы» наше отделение получило задание развертывать ДМП (дивизионный медицинский пункт) и было переброшено в лес, расположенный километрах в 10-15 от военного лагеря. Нас вывезли в место развертывания ДМП на грузовике. Следом за нами стало поступать оборудование: огромные палатки, «операционные столы», оборудование и костюмы для дегазации и дезактивации, носилки, костюмы противохимической защиты, перевязочные средства, медикаменты, вооружение (карабины, автоматы, гранаты и т.д.).
В первый день мы развернули палатки для размещения личного состава ДМП, а затем в течение, примерно, недели развертывали необходимые для размещения и функционирования ДМП в условиях применения противником химического и ядерного оружия огромные, размером с ангар, палатки.
Наконец подготовка всех помещений ДМП была завершена и прибывшая для инспекции «высокая комиссия» во главе с майором медицинской службы Черненко, который был назначен руководителем сборов полковником Надировым на время учений начальником ДМП, осталась довольной проделанной нами работой.
И именно здесь, в лесу, я получил первые весточки из дома. Лидочка писала, что письма мои она получила, сообщила о смерти дедушки, но в остальном, по ее словам, было все в порядке. Но по тону письма я почувствовал что-то неладное, и беспокойство мое не уменьшилось.
Оказалось, что предчувствие меня не обмануло. В дни организации похорон дедушки, Андрюшенька заболел дизентерией и его положили в инфекционное отделение ЦКБ в Сокольниках. Чтобы не волновать меня, Лидочка в письме об этом, естественно, ничего не сообщила. Так я до конца сборов оставался в неведении о здоровье Андрюши.
После проведения учений «Действия ДМП в условиях ядерной атаки противника», проходивших в течение двух дней, мы должны были свернуть ДМП, то есть разобрать все развернутые палатки, погрузить их и все оборудование на грузовики и отправить на гарнизонный склад в город Горький. На это у нас ушло еще 2-3 дня.
Мне довелось сопровождать одну из машин с оборудованием в Горький. Так мне удалось в первый и последний раз в моей жизни проехать по его улицам и из кузова грузовика полюбоваться красотами этого старинного города на Волге. Мы проехали через весь город, и мне удалось увидеть и Горьковский (Нижегородский) Кремль, расположенный на высоком берегу Волги, и гарнизонную гауптвахту.
Потом мы вернулись в военный лагерь. Там меня ждало одно «неприятное» известие. Оказывается, что во время моего пребывания в лесу на ДМП, командир роты майор Коваленко, держа в руках Лидино письмо, пришедшее на мое имя, перед строем клеймил меня как шпиона. Оказывается, я указал свой адрес следующим образом: г.Горький, Гороховец, 3-ья рота, 2-й взвод, 2-е отделение М.Вербицкому. Такой адрес раскрывал противнику не только место нахождения нашей войсковой части, но и численный состав ее. Дело в том, что свое первое письмо с таким обратным адресом я написал в первые же дни пребывания в лагерях. Лишь позднее нас поставили в известность, что обратный адрес должен содержать в себе лишь: полевая почта N и фамилию адресата. Острота «шпионского поступка» уже прошла, но ребята (Коля Чебышев, Ленька Гудовский, Юрка Глейзер, Сашка Левин) в один голос со смехом рассказывали мне, как «бушевал» наш комроты.
Более половины времени нашей лагерной жизни уже миновало. Оставалось лишь принять военную присягу, и можно было уже думать о скором возвращении в Москву. Но именно в эти дни произошли события, оставившие след в моей памяти об этих военных сборах.
За несколько дней до принятия присяги были назначены соревнования между ротами по стрельбе из автоматического оружия. После завтрака, в полной выкладке, с автоматом, противогазом, гранатами и скаткой шинели, мы строем направились в район стрельбища. День был жаркий. Жара стояла уже давно. Находясь в лесу, мы ее не ощущали. А здесь, шагая по песчаным, пыльным дорогам, тяжело нагруженные, мы испытали «прелести» солдатской жизни даже в мирное время сполна. Дорога на стрельбище оказалась достаточно тяжелой.
Чтобы поднять «боевой дух» отделения, помкомвзвода сержант Антоненок скомандовал: «Отделение, запевай!». Но идти в пыли под горячим солнечными лучами, когда нас мучила жажда, да еще и петь никому не хотелось. Видя, что отделение ему не подчиняется, «отделенный» дает другую команду: «Отделение, бегом!». Никто не бежит. Антонёнок меняет направляющего (идущего впереди) солдата и ставит первым Геняшу Павлова. Вновь звучит команда: «Бегом!», но бежит лишь Гена Павлов.
«Саботаж, бунт!», - кричит помкомвзвода. «Я Вам покажу, я подам рапорт командиру взвода!» Однако, запугать нас ему не удалось. Так, без песен и пешком мы добрались до стрельбища. Там нас ждал «разгон» от командира взвода капитана Отнякина, которому о нашем неподчинении доложил Антонёнок. А докладывал он примерно так: «Я им говорю: Бегим!!!, а они мне отвечают: «Не побегим!!!». Эта фраза на долгие годы вошла в лексикон ребят нашей группы.
Несмотря на «разгон», учиненный капитаном Отнякиным, дух сопротивления нашего отделения не был сломлен. И в ответ на хамское отношение руководства взвода, мы решили «отличиться» во время стрелковых соревнований - стрелять «в молоко» и показать худший результат. Среди нас были ребята - разрядники по стрельбе. Я говорю об этом для того, чтобы лучше представить «результаты стрельбы».
Практически никто из нашего отделения не попал даже в мишень вообще. Руководство сборами, получив такое сообщение, посчитало этот факт групповым саботажем, и был поставлен вопрос об отчислении нашего отделения со сборов. Но до такого наказания дело не дошло. Переговоры руководства с преподавателями кафедры ВМП нашего института, в которых участвовал и Коля Чебышев, как член комитета ВЛКСМ института, завершились лишь устным порицанием в наш адрес.
День принятия присяги было решено отметить спортивным праздником, а именно финальным матчем по футболу между командами мединститутов, участвовавших в военных сборах в Гороховце. На предварительном этапе команда нашего института, за которую играл и я, одержала две победы и вышла в финал. Правда, во время одного из матчей защитник нашей команды Гена Цодиков сломал ногу игроку команды противника, а наш игрок Ленька Гудовский покинул поле с переломом костей носа, получив удар ногой по лицу. Все эти события произошли накануне дня принятия присяги.
Утром следующего дня мы в «торжественной» обстановке приняли военную присягу и отправились на обед. Во время обеда и произошло событие, омрачившее этот «торжественный» день. Нам на обед подали тухлую селедку. Мы просто не стали ее есть, а вот другие ребята нашей роты отправили делегатов с этой тухлой селедкой к руководству сборов. В армии такое поведение рассматривается как «коллективный бунт». «Делегация» была арестована и ее участники отправлены на гауптвахту. Команда наша была отстранена он участия в финальном матче по футболу и нам было защитано поражение.
Во время общего построения всех рот начальник сборов высказал в адрес москвичей массу нелестных замечаний. Вообще, с самого начала сборов чувствовалось предвзятое отношение к нам, представителям советской столицы: представителей кафедры ВМП 1-го МОЛМИ даже не допустили на трибуну. Все изменилось лишь в последние дни сборов, когда в Гороховце появился доцент кафедры полковник Фисейский. С первого же дня он стоял на трибуне наряду с руководителями сборов. Прекратились нелестные высказывания в адрес москвичей, и последние дни сбора прошли относительно спокойно, если не считать, что майор-«особист» Ковалев свою угрозу выполнил. Он все-таки нашел виновника, выбросившего сапоги из вагона во время нашего переезда из Москвы в Горький. Им оказался студент нашего потока «Б» Юра Синицын. Последний был отчислен со сборов и ему предстояло через года, уже после окончания института, вновь пройти подобные сборы и принять военную присягу.
Пройдут годы, и Юра Синицын будет осужден за убийство. Случится это где-то в конце 60-х[ годов. С тех пор следы его потерялись, и я уже больше ничего о нем не слышал.
Итак, сборы окончены и мы возвращаемся домой.
Дизентерия
За время моего отсутствия на даче в Валентиновке скончался дедушка Сережа. Известие об этом я получил в Лидочкином письме, когда был в военных лагерях. Так уже получилось, что на даче в это время единственным «мужчиной» был Андрюшенька, которому в то время не было еще и 2-х лет. Все тяготы последних дней жизни дедушки и тяготы организации похорон легли на плечи Варвары Сергеевны и Лидочки. На дни похорон Андрюшеньку отводили к моим родителям в Загорянку. В те июльские дни стояла жаркая погода, и Андрюшеньку водили на пруд купаться. Думаю, что он находился под должным присмотром. Но так уже случилось, что именно в эти дни он заболел дизентерией.
Заболевание у него протекало тяжело, была высокая температура. Вызвали врача из «Кремлевки» и Андрюшеньку положили в инфекционное отделение больницы 4-го Главного Управления Минздрава, которое находилось в Сокольниках. (В этой же больнице лежала и Лидочка с дифтерией, когда ей было 9 лет).
Госпитализировали ребенка одного, без мамы. В таком возрасте оказаться в больнице - в боксе инфекционного отделения - одному, конечно, очень тяжело. Как он перенес это пребывание в больнице мы, естественно, никогда не узнаем. Даже когда его стали выводить на прогулку в дворик больницы, он был лишен возможности общаться с родными. Моя мама, навещая его, вынуждена была прятаться за забором в кустах, чтобы не дай Бог, он ее не увидел бы и не расплакался. Насколько «искусно» маскировалась бабушка, я не знаю.
Но, вернувшись из лагерей и узнав о болезни Андрюшеньки, я сразу же из Валентиновки поехал в Москву. В Сокольниках я разыскал инфекционное отделение, где находился Андрюшенька. Вопреки запрету врачей я дождался, когда его выведут на прогулку и, увидев его в больничном дворике, позвал его. Он подошел к забору, за которым я стоял. Глаза его были полны слез, но он не плакал. Я говорил ему, что он уже почти совсем выздоровел, и скоро мы заберем его домой.
Так уж случилось, что в эти же часы приехала навестить Андрюшеньку и моя мама. Она пряталась в кустах за забором. Но Андрюшенька ее заметил, как он, вероятно, видел ее и в предыдущие посещения. Он невозмутимо сказал мне: «Там бабка в кустах». Ему было, конечно, непонятно, почему баба Маня не подходила к нему.
После этого дня мы уже в открытую общались с Андрейкой. Думаю, что такое общение было и ему понятнее и приятнее. Мы навещали его ежедневно. Вскоре Андрюшеньку выписали из больницы, и мы вернулись на дачу в Валентиновку.
Я очень переживал болезнь Андрюши, но Лидочке пришлось пережить гораздо более тяжелые дни, когда его состояние было тяжелым, а рядом не было меня. К счастью, все обошлось и сын наш вернулся домой здоровым. С тех времен у нас сохранились фотографии. На одной из них Андрюшенька стоит за забором в больничной пижаме. Глаза его грустные, но он сдерживается, чтобы не заплакать. Быть может, медсестра предупредила его, что если он будет плакать, ему не разрешат встречаться с родными.
При последующих посещениях Лидочка читала ему книжки, мы разговаривали с ним, и он вновь стал улыбаться. Андрейка во время наших посещений с удовольствием пил «больничный кисель» и внимательно слушал наши рассказы. Держался он мужественно, как и подобает настоящему мужчине.
В эти дни окончательно созрело наше желание произвести на свет Галочку. Я пишу так потому, что мы действительно хотели иметь не только сына, но и дочь. А по всем подсчетам для зачатия дочери наступило оптимальное время. Произошло это событие в нашей комнатке в Валентиновке в первую же ночь после моего возвращения со сборов. Ночь любви после почти месячного воздержания дала жизнь нашей дочери. Пройдут еще долгие 9 месяцев, прежде чем свет увидит Галочку, а она - Свет.
Наконец, мы вновь все вместе на даче в Валентиновке. Андрюшенька постепенно отогревает свою детскую душу, травмированную вынужденным одиночеством и отсутствием привычной родительской ласки в больнице. Он вновь улыбается и смеется. В его глазках мы вновь видим жизнерадостный блеск. Все время мы вместе. Днем гуляем, ходим в лес, навещаем моих родителей в Загорянке. Вечерами греемся у костра, рассказываем Андрюше любимые им сказки. Читаем «Волшебник Изумрудного города». Эта книга на долгое время становится одной из любимых у Андрюши. Он знает ее практически наизусть. Порой, когда вечерами я или Лидочка читаем ему очередной раз один из отрывков этой сказочной истории и, засыпая, пропускаем какие-то слова и фразы, он поправляет, цитируя наизусть правильный текст.
Летняя олимпиада в Риме
Летом 1960 года в Риме состоялись Олимпийские игры. В моей жизни это была третья летняя Олимпиада после ХIV Олимпийских игр 1952 года в Хельсинки. После хельсинских игр в 1956 году была Олимпиада в Мельбурне, где триумфатором из советских спортсменов был Владимир Куц. Он победил на обеих стайерских дистанциях: 5.000 и 10.000 м. А вот ХVI Олимпиада в Риме назвала целый ряд новых имен, оставивших заметный след в истории разных видов спорта.
Самым сильным человеком планеты стал в Риме тяжелоатлет из Москвы Юрий Власов. Он победил безоговорочно, установив мировые рекорды как в отдельных видах, так и в троеборье (жим, рывок, толчок). Впервые в истории тяжелой атлетики чемпионом в поднятии штанги в тяжелом весе стал такой «элегантный» (хорошо сложенный) спортсмен- знаменосец Сборной СССР. Он нес знамя страны, как во время парада открытия, так и при закрытии Олимпиады.
Но Римская Олимпиада назвала и других героев. Именно здесь, в Риме, мир узнал имена таких выдающихся спортсменов, как велосипедист-шоссейник Виктор Капитонов, выигравший труднейшую велогонку, проходившую в страшную жару. Продолжил победные традиции наших легкоатлетов-стайеров Петр Болотников, выигравший забег на 10.000 метров. Впервые в истории Олимпиад в прыжках в высоту победил Роберт Шавлякадзе, прыгнувший на 2 м 16 см. Призером в этом виде стал молодой Валерий Брумель, который впишет впоследствии немало победных строк в историю этого вида легкой атлетики. Он станет рекордсменом мира, победит на Олимпиаде в Токио в 1964 году. После тяжелой травмы, полученной при падении с мотоцикла, Валерий Брумель перенесет множество операций, но лишь хирург-самородок Илизаров смог совершить чудо. Он помог Валерию Брумелю вернуться в большой спорт. Впоследствии В. Брумель стал писателем.
Но не только советские спортсмены блистали на Олимпиаде в Риме. Золотыми буквами в историю спорта вписаны имена многих зарубежных спортсменов. Так, на 100 метровой дистанции в легкой атлетике победил спортсмен из ФРГ Армин Хари. Он нарушил многолетнюю монополию американских спортсменов. А вот у женщин традиционно сильнейшей оказалась Вальма Рудолф - негритянская спортсменка из США, получившая прозвище "черная газель".
Ну, и, наконец, на Олимпиаде в Риме зажглась пожалуй самая яркая звезда в истории бокса. В полутяжелом весе победил молодой 18-летний боксер Кассиус Клей из США. Спустя несколько леь он станет чемпионом мира среди профессионалов. Он неоднократно защищал свое звание в поединках с сильнейшими спортсменами того времени, пока не был лишен своего чемпионского звания и осужден за отказ участвовать в войне против Вьетнама. К тому времени Кассиус Клей принял мусульманство и стал Мухамедом Али. После выхода из тюрьмы он вернул себе звание чемпиона мира в тяжелейшем поединке с тогдашним чемпионом мира Дж. Форменом, проходившем в Африке, в столице Конго Киншассе.
Пройдут годы, и Мухамед Али будет назван сильнейшим боксером всех времен и народов, как и великий Пеле - сильнейший футболист Планеты за всю историю футбола. Я упомянул имена наиболее ярких спортсменов, оставивших заметный след в истории спорта. Но Олимпийские игра в Риме дали Миру еще множество ярких побед и имен, которые сохранились в моей памяти, но я не хочу надоедать Вам моими воспоминаниями об этих далеких уже спортивных баталиях.
Последняя студенческая осень
Лето подходит к концу. Скоро осень. Эта осень - последняя осень нашей студенческой жизни. Мы завершаем учебу в мединституте. Пять лет назад мы стали студентами, познакомились с Лидочкой, полюбили друг друга. За эти годы мы многое узнали в этой непростой штуке- жизнь. Но главный итог этих пяти лет- наша любовь, наш сын. Мы любим друг друга и мы счастливы.
В сентябре я вновь начинаю работать медбратом в 13-й Горбольнице. Учеба, ночные дежурства, ночевки то дома, то у моих родителей на Шарикоподшипниковской улице. Время бежит быстро.
В выходные дни (а в те годы выходной день был лишь один - воскресенье) мы часто ездили гулять с Борисом Сергеевичем и Варварой Сергеевной в Серебряный Бор. От этих прогулок у нас сохранились фотографии, на которых запечатлены Андрюшенька, Лидочка, Варвара Сергеевна, Борис Сергеевич и я. Андрюшенька любит такие совместные прогулки. Он с удовольствием бегает по берегу Москвы-реки, смотрит на проплывающие по реке катера и баржи. После прогулок мы обычно все вместе обедаем у Лидиных родителей. Пока Андрюшенька отдыхает после обеда, мы с Варварой Сергеевной играем в преферанс, иногда в домино.
Спустя годы преферанс уступит место «канасте», которая станет семейной игрой примерно с середины 60-х годов до последних лет жизни Варвары Сергеевны.
Конец 1960-го года. В Москве возникает опасность эпидемии оспы. Какой-то журналист, вернувшийся из Индии, умирает от оспы в Боткинской больнице. Затем в других городах страны возникают новые случаи заболевания. Начинается всеобщая вакцинация. В этот период, в декабре 1960-го, и Андрюшеньке в Кремлевской поликлинике проводят вакцинацию. Переносит он вакцинацию тяжело, но постепенно все нормализуется.
Лидочка беременна, а у нас, как говорится, на носу зимняя сессия. Наконец, и эта экзаменационная сессия становится достоянием истории, и с согласия Варвары Сергеевны на последние наши студенческие каникулы Андрюшенька останется с ней, а мы с Лидочкой поедем отдыхать в дом отдыха «Валдай».
Этот дом отдыха ЦК КПСС и Совмина СССР размещается в бывшей даче А.А.Жданова (а позднее И.В.Сталина) в живописнейшем уголке под Новгородом. Добираемся мы до Новгорода международным автобусом. От Автовокзала едем на небольшом автобусе дома отдыха (до территории дома отдыха еще примерно около часа езды). Нас размещают в двухместном номере.
Во время студенческих каникул основной контингент отдыхающих- молодежь. Погода стоит великолепная. Мороз и солнце. Дом отдыха расположен в лесу по берегам озер. Я впервые оказался в такой зимней сказке. По сравнению с природой Валдая, подмосковная кажется беднее. Могучие вековые ели и сосны. Настоящий хвойный лес, прекрасная лыжня. Длинные пологие склоны, по которым лыжи сами несут тебя. Белый-белый снег, укрывающий, словно вата, бескрайние поля и лесные опушки. Яркое солнце, чудесный воздух. Мы ежедневно по несколько часов проводим в лесу, катаясь на лыжах. После обеда играем в настольный теннис, а вечерами в преферанс. Эти дни на Валдае были, на мой взгляд, одними из лучших в нашей жизни.
Но, к сожалению, счастье наше не оказалось безоблачным. Во время нашего отдыха заболел гриппом Андрюшенька. В тот год в Москве свирепствовал грипп. Эпидемия была тяжелой и Андрюшенька тоже тяжело болел. Он похудел, осунулся. И надо же было так случиться, чтобы он заболел опять в мое отсутствие (на сей раз отсутствовали мы оба - Лидочка и я). Но вот мы вновь вместе. Андрюшенька поправляется, Лидочка чувствует себя относительно неплохо. Начинается последний семестр нашей учебы в Институте.
Кем быть?
Последний семестр будет проходить как субординатура по трем основным медицинским дисциплинам: терапия, хирургия и акушерство и гинекология. Чтобы успешно подготовиться к государственным экзаменам в последние месяцы учебы, я решил оставить работу медбрата в 13-ой горбольнице.
Субординатура по терапии у нас началась с занятий на кафедре госпитальной терапии. Нашим преподавателем был ассистент, а в дальнейшем доцент кафедры, Александр Сергеевич Сметнев. Он был сравнительно молод, где-то около 40 лет, но достаточно хорошо подготовлен как теоретически, так и практически. Разборы пациентов как на кафедре, так и на базах, где мы проходили субординатуру, показали, что С.А.Сметнев хороший диагност, владеющий современными методами диагностики заболеваний сердечно-сосудистой системы. Именно сердечно-сосудистая патология была предметом изучения на кафедре Госпитальной терапии, которую в те годы возглавлял действительный член АМН СССР, профессор Александр Леонидович Мясников. Он был также и директором Института кардиологии АМН СССР. Занятия с А.С.Сметневым проходили живо, интересно.
Но ведь нам следовало привыкать не столько к обстановке и возможностям одной из ведущих клиник Москвы, но, скорее, к отделениям обычных городских больниц. Ведь из нас готовили простых участковых врачей. Поэтому большую часть субординатуры мы провели в терапевтическом отделении небольшой городской больницы, расположенной недалеко от Курского вокзала на Садовом кольце. Эта больница была базой кафедры госпитальной терапии 1-го МОЛМИ, и главным консультантом терапевтического отделения был профессор Гиляревский. Было ему тогда уже за 60, но был он подтянут, тщательно одет и производил впечатление настоящего интеллигентного доктора.
Нас, студентов, закрепили за определенными врачами отделения. Но, к сожалению, врач, к которому мы с Лидочкой были прикреплены, не оставил следа в моей памяти. Сказать, что в больнице этой мы узнали что-нибудь новое, интересное, было бы просто неправдой. Рутина - вот как можно было одним словом описать обстановку в этом терапевтическом отделении московской больницы. Лишь один случай запомнился от этой «практики».
Мы с Лидой вели больных в одной из палат. После утреннего обхода палатный врач попросила нас измерить кровяное давление у одного из пациентов. Лидочка подошла к этому больному и стала его что-то спрашивать, но он ничего не отвечал. Больной, который лежал с ним в этой же палате, сказал, что больной без сознания. Лидочка наложила манжетку на руку и попыталась измерить давление. Давление не определялось. Мы еще несколько минут возились с манометром, но так и не сумели определить артериальное давление. Пытались нащупать пульс. Пульс отсутствовал. Мы побежали к лечащему врачу и сообщили ему, что пациент скончался. Но когда он умер, мы не знали, как не знала и лечащий врач.
Несколько раз за время прохождения субординатуры по терапии мы с А.С.Сметневым принимали пациентов в поликлинике, находившейся рядом со зданием ГУМа, то есть в районе близко расположенном к Красной площади. Если мне не изменяет память, это был Старопанский переулок. Там нам довелось наблюдать, как принимают пациентов в участковой поликлинике.
Удовлетворения от работы врача в поликлинике, как и врачом в терапевтическом отделении обычной больницы, я не получил. Уже это заставило задуматься о том, чем заняться после окончания института. Из медицинских клинических дисциплин меня интересовала неврология. Я неплохо владел топической диагностикой. Но, насмотревшись за время работы медбратом на тяжелых больных, которым врачи могли поставить правильный диагноз, но были практически бессильны оказать им помощь, я и эту профессию - невропатолога - тоже не решался избрать своей профессией на всю оставшуюся жизнь. Быть может, это была одна из главных ошибок моей жизни.
Та уж случилось, в начале марта в комитет ВЛКСМ 1-го МОЛМИ пришли представители лаборатории иммунологии эмбриогенеза Института экспериментальной биологии АМН СССР. Как потом я узнал, одним из «ходоков» была Раиса Федоровна Аверкина. В сентябре 1961 года мне придется начать свою научную деятельность в 105 комнате вышеуказанной лаборатории. Информацию об этом визите мне передал Коля Чебышев, член Комитета ВЛКСМ нашего института.
Мы, конечно, понятия не имели об этой специальности - «иммунология эмбриогенеза». Да и вообще, была ли это «специальность»? Но все же мы с Лидой поехали в первых числах марта в этот Институт. Он находился в районе метро «Сокол» по адресу Балтийская улица, дом 8. Территориально это было близко от нашего дома.
Солнечным весенним днем мы поехали в институт экспериментальной биологии АМН. Доехали на 23 трамвае до метро «Динамо», затем две остановки на метро до «Сокола». Выйдя из метро, мы спросили у прохожих, как пройти на Балтийскую улицу. Она находилась за углом, если идти по Ленинградскому проспекту в сторону от центра. Здание Института располагалось на пересечении улиц Балтийская и Усиевича. Здание постройки 30-х годов, темное, пятиэтажное, в форме неполной буквы «П». Окружено оно было высоким глухим забором. У ворот стояла довольно большая будка проходной.
Из проходной мы позвонили в лабораторию и сообщили о своем приходе. Нас пропустили в здание Института. Когда мы подошли ко входу, то увидели на стене по бокам от центрального входа таблицы, на которых были названия размещавшихся в этом здании учреждений: Институт нормальной и патологической физиологии АМН СССР, Институт экспериментальной биологии АМН СССР, Фундаментальная библиотека АМН СССР, Отдел кинематографии АМН СССР.
В 30-е годы это здание было построено для Всесоюзного института экспериментальной медицины имени М.Горького (ВИЭМ). В дальнейшем институт этот был реорганизован и разделен на несколько названных выше институтов. Институт экспериментальной биологии занимал 2-й этаж этого большого здания.
Мы разделись в гардеробе на цокольном этаже и прошли в кабинет «профессора» О.Е.Вязова (так называли его коллеги, но. как оказалось О.Е.Вязов в это время был еще лишь кандидатом мед наук). Нас встретил седой, лысеющий мужчина среднего роста. На вид я дал бы ему лет 50-55 (было же ему в то время лишь 36 лет). В кабинете стоял большой письменный стол, за которым работал «хозяин» кабинета, а справа у стены - большой, современный микроскоп, смонтированный на специальном столе, за которым работала молодая «сотрудница» (это была, как я узнал позднее, дипломница из МГУ светлана Телепнева).
Олег Евгеньевич был приветлив, разговорчив. Он спросил нас о наших «стремлениях», чем мы интересуемся, хотим ли заниматься наукой, рассказал о своей лаборатории, о направлении научных исследований. Когда я сказал, что мы вообще-то не подготовлены для такой научной работы и не владеем методами исследований, применяемыми в лаборатории, он, усмехнувшись, ответил, что это его не пугает, так как и наши профессора (имелись в виду профессора 1-го МОЛМИ) не владеют такими методами и вряд ли знают о проводящихся в лаборатории исследованиях. Это меня подкупило. Ведь в этом Институте можно заниматься суперсовременными научными исследованиями.
Какой же я был простак!!!
О.Е.Вязов предложил мне заполнить анкету и сказал, что он сделает запрос от имени АМН СССР в наш Институт (1 МОЛМИ), чтобы меня распределили на работу к ним в лабораторию. Я думал, что это действительно решает проблему моего «распределения». Когда же в конце марта на распределении студентов, оканчивающих Институт в 1961 году, Директор Института профессор В.В.Кованов спросил меня, где бы я хотел работать, я ответил, естественно, в Институте экспериментальной биологии АМН СССР. Он обратился к пердставителю АМН с вопросом, есть ли на меня «запрос». Рыжий мужик в очках, с рыжими усами, представлявший АМН (с ним мне еще придется столкнуться позднее, летом 1961 года), фамилию его я запамятовал, ответил, что я в его списках не значусь.
В.В.Кованов предлжил распределить меня, а также и Лиду, в АМН СССР «условно». На самом же деле это «условно» оказалось просто «липой» (обманом). Когда после окончания Института мы будем получать соответствующие «бумаги». То в них будет указано: направить на работу в Мосгорздрав (то есть в отдел здравоохранения города Москвы) в качестве участкового врача.
Но до этого дня пройдут еще долгих 3 месяца, в течение которых нас ждут радостные события, оказавшие огромное влияние на нашу дальнейшую жизнь: во-первых, в апреле 24-го появится на Свет наша дочь Галочка, во-вторых, мы успешно сдадим госэкзамены и получим дипломы «Врача», более того, я получу Диплом с «Отличием», но об этом я расскажу более подробно позже.
Галочка
Весь март и первая половина апреля у нас была субординатура по хирургии. Часть этого цикла была посвящена травматологии. Проходили мы ее в поликлинике на Новослободской улице, недалеко от Минаевского рынка. Добирались туда с пересадками. Сначала до Белорусского вокзала, а затем на автобусе мимо 2-го часового завода по улице Бутырский вал, вдоль железной дороги в сторону Савеловского вокзала.
В тот год издательство «Правда» строило комплекс новых зданий. Одно из них поднималось как раз на маршруте нашего автобуса, слева от железнодорожного полотна, если ехать от Белорусского вокзала. Это здание предназначалось для типографии крупнейшего издательства страны. И вот, в один из дней начала апреля крановщик задел возведенное уже, наверное, до 10-12-го этажа панельное строение, и оно рухнуло как карточный домик, погребя пол обломками многих находившихся на стройплощадке людей. И мы как раз проезжали на автобусе в это время. В те годы об этом трагическом событии, естественно, никаких сообщений в средствах массовой информации не появилось. Спустя годы на месте рухнувшего строения было построено уже кирпичное здание типографии газеты «Правда».
Занятия по травматологии проходили спокойно, но малоинтересно. Мы присутствовали на «малых» операциях в поликлинике (вскрытие панариция, карбункула, зашивание «бытовых» ран, наложение гипсовых повязок при переломах).
Лидочка была уже, как говорится, «на сносях». До появления на свет Галочки оставалось лишь недели три, когда после очередной сдачи анализа мочи ей было рекомендовано лечь в отделение патологии беременности. В моче появился белок, отеки на ногах из скрытых перешли в явные. Налицо была картина развивающегося позднего токсикоза беременности. Госпитализировали Лидочку в роддом на улице Веснина, туда же, где родился Андрюша и чуть позже появится на свет Галочка. После занятий я каждый день ехал в роддом, чтобы поддержать Лидочку в ее вынужденном «заточении».
12 апреля 1961 года, закончив занятия в поликлинике, я, как обычно, доехал на автобусе до 2-го Часового завода и, выйдя на Ленинградский проспект, оказался в совершенно необычной обстановке. С «неба» падали листовки (их разбрасывали с круживших над Москвой вертолетов), люди обнимали друг друга. В листовках сообщалось, что в Космос запущен корабль с человеком на борту. Первым космонавтом планеты Земля стал наш соотечественник- майор советской армии Юрий Алексеевич Гагарин.
С листовки на нас смотрело открытое, улыбающееся лицо молодого офицера. Улыбка эта была обворожительна, и вскоре она покорит весь мир. Листовки были заготовлены, конечно, заранее, и разбрасывали их уже после успешного приземления космонавта, совершившего один виток на корабле-спутнике «Восток» вокруг Земли. Сообщения по радио и телевидению тоже были переданы уже после успешного завершения полета. В те годы (да и в дальнейшем) запуски космических кораблей с космонавтами на борту проходили в глубокой тайне. О них мы узнавали сначала от Бориса Сергеевича, который в те годы работал первым замом главного редактора газеты «Правда», а с конца мая 1961 года Председателем Правления «АПН» (Агентства печати «Новости»). И только на следующий день в прессе, а вечером по радио и телевидению сообщали об успешном запуске в СССР нового космического корабля с человеком на борту. Такая была в то время обстановка в стране.
Мои родители рассказывали, что почти также встречали в конце 30-х годов героев-летчиков, совершивших беспримерный по героизму перелет через Северный Полюс в Америку - Валерия Чкалова и членов его экипажа Байдукова и Белякова. На запруженных народом улицах Москвы машину с героями приветствовали десятки, а может быть и сотни тысяч восторженных москвичей. Над улицами Москвы тоже летали листовки, которые сбрасывали с верхних этажей зданий.
С этим радостным событием о знаменательном событии в истории человечества я помчался в роддом к Лидочке. Я написал ей записку, в которой рассказал о происходивших на улицах Москвы «стихийных» народных гуляниях. Мое сообщение, правда, не застало Лидочку врасплох. Она уже знала об успешном полете Юрия Гагарина в космос из сообщения, прозвучавшего по радио. Но мы с ней разделяли всенародную радость и гордились, что первым человеком, побывавшим в Космосе, был наш - гражданин Страны Советов Юрий Гагарин.
Спустя несколько дней Лидочку выпишут из отделения патологии беременности роддома. Угроза развития позднего токсикоза беременности была ликвидирована. Дней десять мы проведем вместе, посещая последние занятия по хирургии. А утором 24 апреля у Лидочки начались схватки, и ее положили в Роддом - уже в родильное отделение. К вечеру того же дня, а именно часов в 5, произошли нормальные роды, и в нашей семье появилась маленькая дочка.
В те годы, в начале 60-х, рождаемость в стране и в Москве была еще достаточно высокой. Во дворах и на улицах, особенно в весенний период, можно было увидеть много беременных молодых женщин, а также молодых родителей, возивших в колясках своих детишек. Даже в нашей «большой семье» было сразу трое беременных: Лидочка, Юля и Рая. А во время последнего цикла по акушерству и гинекологии, который проходил у нас в 14-м роддоме, расположенном рядом с Шарикоподшипниковской улицей, где жили мои родители, за одно ночное дежурство принимали по 10-12 родов. Этот «родильный бум» продержался в СССР, к сожалению, сравнительно короткий период времени. Рождаемость в стране пошла на убыль уже в 80-е годы, а сейчас мы вообще имеем в России, да и в других европейских республиках СНГ, отрицательный демографический баланс: за год рождается меньше детей, чем умирает людей. Поэтому население этих стран сокращается.
Сразу после первомайских праздников мы забрали Лидочку и Галочку из Роддома и перевезли их к нам на Беговую улицу, 2, кв. 110.
Естественно, Лидочка не могла уже больше посещать занятия в Институте. Она оформила послеродовой декретный отпуск. В эти первые дни пребывания Галочки дома Андрюшенька находился то у Варвары Сергеевны, то у моей мамы.
Когда я уходил на занятия в Институт, кто-то из бабушек обязательно «поддежуривал» у нас, и они помогали Лидочке справляться с «хозяйством». Памперсов в то время еще не было, а мы старались, чтобы девочка наша была «сухой и чистой», так что пеленки меняли ей часто, как только замечали, что она кряхтит или попискивает. Пеленки тут же менялись, мокрые замачивались, стирались, сушились и гладились. Был постоянный круговорот пеленок. Когда я возвращался из Института, то брал на себя эту часть «работы».
АПН
Все было бы ничего, но молока у Лидочки явно не хватало, и пришлось брать «донорское» молоко на молочной кухне в поликлинике на Сивцев-Вражке (1-я поликлиника 4-го Главного Управления Минздрава СССР, а попросту «Кремлевская»). Благо Лидочка была еще «прикреплена» к «Кремлевке» благодаря Борису Сергеевичу, ставшему в это время первым Председателем Правления «АПН».
Это Агентство было создано по решению Политбюро ЦК КПСС, как орган контрпропаганды. Оно носило внешне статус «неправительственной» организации, а на самом деле было органом не только контрпропаганды, но и выполняло разведывательные функции. В корпунктах «АПН» за рубежом один из сотрудников обязательно был представителем КГБ (Комитет Госбезопасности), а один из замов Председателя Правления «АПН» также был «ГЭБИСТОМ» («ГЭБ»-шпионом).
Правление - это исполнительный орган Агентства. Но был еще и Совет Учредителей, среди которых фигурировали общественные организации (АН СССР, Общество «Знание», Союз Советских писателей и др.). Первым Председателем Совета Учредителей стал космонавт Юрий Гагарин.
В эти весенние дни 1961 года проходило формирование не только руководящих структур «АПН», но и набирался штат основных работников- журналистов. К Борису Сергеевичу домой, а позднее на дачу в Валентиновку, приезжали довольно часто его замы и ответственный секретарь Правления «АПН» Борис Яковлевич Пищик с предложениями о приеме в штат «АПН» молодых и известных уже журналистов, работавших в тот год в ряде ведущих газет и журналов страны. Я запомнил, как предлагались кандидатуры Бекназара Юзбашева, Генриха Боровика, Карла Непомнящего. Многих журналистов, работавших с Борисом Сергеевичем в «Труде», «Правде», а еще раньше в «Огоньке» также пригласили на работу во вновь создаваемое Агентство. Среди них Борис Котов, Юрий Шевченко, Сеснев и другие.
На посту заместителя Председателя Правления «АПН» по линии КГБ Борис Сергеевич хотел видеть Сергея Михайловича Федосеева. В те годы Сергей Михайлович был полковником, начальником одного из Управлений КГБ. Но, к сожалению, его «не отпустили» из КГБ, и на этот пост был назначен некто Карпович. Проработал он в «АПН» недолго и его сменил впоследствии Ю. Федяшин. Вот такое отступление в связи с Поликлиникой на Сивцевом-Вражке.
Гинекология
У меня уже завершался цикл субординатуры по акушерству и гинекологии. Я уже писал, что акушерский цикл проходил в 14-м роддоме. Запомнил я лишь главврача роддома Якова Львовича - небольшого роста, лысого (волосы были лишь в области висков и темени), энергичного еврейского врача. Порядок в роддоме при нем был отменный. Недаром этот роддом был выбран в качестве базы кафедры акушерства и гинекологии 1-го МОЛМИ. Курировала роддом сама Вера Ильинична Бодяжина - второй профессор кафедры, а чуть позже замдиректора по науке НИИ акушерства и гинекологии АМН СССР. Именно в этом роддоме решила рожать Рая, Толина супруга.
Цикл гинекологии мы проходили в гинекологическом отделении 61-й горбольницы - клинической базы 1-го МОЛМИ, расположенной на улице Х-летия Октября у метро «Спортивной» в Лужниках. Нашим куратором была Екатерина Михайловна Вихляева, в то время молодой доцент кафедры. Отделение же возглавляла очень симпатичная, полноватая женщина, еще очень молодая (было ей тогда, наверное, не больше 35-40 лет) Валентина Андреевна Владимирова.
К ней не раз придется обращаться за помощью в плане консультации и даже госпитализации наших родных и знакомых. Она неизменно оказывала необходимую помощь (в те годы еще существовала «профессиональная взаимопомощь» и все решали не деньги, а личные связи). Здесь, в 61-й горбольнице оперировали Юлю по поводу миомы матки, оказывали хирургическую помощь Оксане, когда у нее было сильнейшее воспаление - «бартолинит». Валентина Андреевна за прошедшие 20 лет, конечно, постарела, но была неизменно приветлива, дружелюбна и всегда готова прийти на помощь, как только мы к ней обращались.
Госэкзамены
Месяц май пролетел быстро. Домашние заботы, учеба. В конце мая занятия в институте закончились и нам предстояло сдать лишь госэкзамены, чтобы получить диплом врача. Теперь я был дома постоянно и помогал Лидочке «растить» наших деток. Андрюшенька тоже был с нами. Галочка спала пока в коляске, а Андрюшенька в своей детской кроватке.
Галочка была не очень спокойной, чуть что - орала как резаная. Лидочка не высыпалась по ночам. Но нам следовало готовиться к экзаменам. Помню такую картину: я читаю учебник, Лидочка сидит рядом на диване и засыпает, Галочка начинает пищать. Приходится одной рукой перелистывать учебник, а другой качать коляску. Наконец, она умолкает, (естественно, не коляска, а Галочка). Лидочка дремлет, я продолжаю читать, а Андрюшенька занимается у балкона своими игрушками.
Бывали и другие «картинки». Мы только что уложили Галочку и пошли с Лидой на кухню готовить обед. Вдруг слышим из комнаты вопль. Прибежали, Галочка орет, слезы льются по ее щекам, Андрюшенька стоит немного смущенный с погремушкой в руке. Он, вероятно, в порыве «нежности» трахнул спящую сестренку пластмассовой игрушкой по голове. Вот она и заорала благим матом. Вообще-то Андрейка очень ревновал нас к вновь появившемуся новому члену семьи - Галочке.
Вот в такой обстановке мы готовились к госэкзаменам. В дни, когда нам нужно было идти в Институт для сдачи очередного экзамена, "дежурить" к нам приходила Варвара Сергеевна или приезжала моя мама.
Госэкзаменов у нас было пять: терапия, хирургия, акушерство и гинекология, организация здравоохранения и философия (диалектический материализм).
В памяти сохранился экзамен по акушерству и гинекологии. Сдавали мы с Лидой Вере Ильиничне Бодяжиной. На столе у экзаменатора лежал журнал посещения занятий студентами нашей группы. Когда Вера Ильинична увидела, что у Лиды стоят сплошные пропуски занятий цикла субординатуры по акушерству и гинекологии, она, естественно, поинтересовалась причиной. Лидочка сказала, что она во второй раз стала мамой. Профессор Бодяжина улыбнулась и, почти не спрашивая ее, поставила в зачетную книжку «отл.» (отлично).
Следом за Лидой отвечал я. К столу подошел зав. кафедрой профессор Константин Михайлович Жмакин. Он послушал мои ответы и довольный отошел. Не знаю, сказал ли он что-либо Вере Ильиничне, но закончив опрос, она поставила мне в зачетную книжку просто невероятную оценку - «отлично с плюсом».
Остальные экзамены я сдал также на «отлично», а Лида на «хорошо».
События начала лета 1961
В начале июня мы все переехали на дачу в Валентиновку. К этому времени и Юля уже родила Оксану. Так что было это, наверное, уже числа 10-12. Оксана была очень смешной. Волосы на голове стояли ежиком, глазки маленькие. Когда она плакала, то слезы текли ручьем и заливали ей уши. Плач же ее был тихим. Юля говорила: «Но почему же она такая страшненькая?». Когда же родилась Галочка, то в роддоме все бегали смотреть на ее ресницы и глаза. В отличие от своей двоюродной сестрички, она была с самого рождения похожа на куколку. Потом у нее появился залихватский чуб, и уже можно было предсказать ее характер. Я уже говорил, что когда она плакала, то стоял просто рев (но плакала она обычно без слез, в отличие от Оксаны).
У Юли было много молока, и она пару раз брала Галочку, чтобы ее покормить грудью. Однажды Галочка с жадностью стала сосать грудь. Молоко текло струей, и Галочка захлебнулась. Юля испугалась и выхватила у нее грудь изо рта. Наверное, это показалось Галочке обидным. Больше грудь у Юли она не брала и довольствовалась короткое время сцеженным молоком. К этому времени Галочке исполнилось 2 месяца, и мы перешли на искусственное вскармливание: готовили ей овсяные отвары и давали получаемые на «молочной кухне» в Костино «В-кефир», «Б-кефир» и т.п.
За время экзаменов в нашей большой семье произошло и одно трагическое событие. Рая рожала в 14 роддоме. Роды были затяжные, у нее была слабость родовых сил, а ребенок был крупный. Видимо, врачи все-таки проморгали момент, когда можно было получить здорового ребенка, сделав кесарево сечение. Но когда головка ребенка уже «вставилась» во вход малого таза, а схватки все еще были слабыми, делать кесарево сечение было уже поздно. У ребенка началась асфиксия. Была сделана попытка наложить высокие щипцы. К сожалению, сразу извлечь ребенка не удалось, но при этом были нанесены тяжелые травмы шейке матки. Когда же ребенок родился в тяжелой асфиксии, то все внимание врачей было сосредоточено на новорожденном. Разрывы шейки матки не были замечены и, соответсвенно, остались незашиты.
Ребенок, имя которому дали Владислав, погиб через несколько дней. Сразу после родов я беседовал с врачами роддома и узнал неутешительные вещи, но дома Толе и родителям я не смог сказать всей правды. Я еще не терял последней надежды, что все обойдется. Но на следующий день я беседовал с профессором В.И.Бодяжиной, которая уже успела посмотреть и родильницу и ребенка. Она сказала, что лучшим исходом в этой ситуации будет смерть ребенка. Ведь в противном случае мы получим тяжелого инвалида. При такой тяжелой асфиксии и черепно-мозговой травме ничего, кроме синдрома Литля, ждать не приходится. Детей с синдромом Литля нам довелось видеть в клинике детских болезней. Это тяжелейшая патология. Дети не говорят, не ходят, плохо сидят даже в возрасте 3-5 и более лет. Некоторые из них доживают и до более взрослого возраста. Но это муки и для самого ребенка, и для семьи.
Поскольку ребенок скончался в первые дни жизни, то врачи роддома предложили не забирать его тело и не регистрировать рождение. Я передал все это Толе и, посоветовавшись с родителями раи и нашими, он принял это предложение. Вот так врачебная ошибка изменила судьбу (или, во всяком случае, повлияла на дальнейшую судьбу) этой молодой супружеской пары. Долгих девять лет у Толи и Раи не было детей. За эти годы у Раи были неоднократно беременности, которые заканчивались выкидышами. Но об этом я расскажу позднее.
Борис Сергеевич в эти дни находился в длительной поездке по США. В составе большой группы журналистов, которую он возглавлял, они объехали почти всю Америку с Востока на Запад и с Севера на Юг. По возвращении Борис Сергеевич много и интересно рассказывал об этой поездке, о встречах с интересными людьми. А встречались они не только с журналистами и писателями, но и с видным политическими деятелями США и даже с самим Президентом Джоном Ф. Кеннеди. В составе делегации советских журналистов был и Главный редактор журнала «За рубежом» Д.Краминов.
Журнал этот начал выходить недавно и пользовался большой популярностью. В нем печатались интересные аналитические обзоры и статьи известных наших журалистов-международников о событиях и фактах наиболее важных и интересных, происходивших в самых разных странах Мира. Я с удовольствием читал этот еженедельник на протяжении многих лет. Как рассказывал Борис Сергеевич, Д.Краминов очень переживал, что не он является руководителем делегации, а Борис Сергеевич Бурков, возглавлявший какое-то «АПН». Пройдут годы, но холодок в отношениях этих журналистов - Д.Краминова и Б.Буркова - сохранится. Во всяком случае, Борис Сергеевич не очень лестно отзывался о своем коллеге.
Трудоустройство
В конце июня состоялось торжественное вручение дипломов. Мы с Лидой, находясь с детьми на даче, на это вручение не поехали. Дипломы мы получили позже в ректорате. Именно в этот день я узнал, что получил «Диплом с отличием». Когда нам вручили дипломы, я обратил внимание, что у Лиды «корочка» диплома темно-голубая, а у меня темно-синяя. Открыв Диплом, я и обнаружил, что у меня «Диплом с отличием». Одновременно с дипломами мы получили и удостоверения о распределении (направление на работу).
Я уже писал, что мы с Лидой получили направление на работу в Мосгорздрав в качестве участковых врачей. Естественно. Такой результат распределения нас не устраивал. Ведь, по обещанию ректора, нас должны были распределить в Академию Медицинских Наук СССР. Узнав о результате распределения, Борис Сергеевич сказал, чтобы мы пока никуда не обращались, и что он поможет нам в плане устройства на работу в НИИ АМН СССР.
Палочкой-выручалочкой в этом плане стал для нас Сергей Михайлович Федосеев. Как-то на дачу в Валентиновку приехали сотрудник АПН, член Правления, ответственный секретарь Правления Борис Яковлевич Пищик, а также С.М.Федосеев - полковник КГБ, руководитель одного из управлений Комитета Госбезопасности.
Борис Яковлевич Пищик, обращаясь ко мне говорил: «Ну, как дела, сынок!». Я рассказал о результатах нашего распределения и об обещании направить нас в АМН СССР, о предложении, сделанном нам еще в марте в Институте экспериментальной биологии. Б.Я.Пищик сказал, что двоих, то есть мужа и жену, в один институт на работу не возьмут. Будет лучше, если Лидочка пойдет работать в Институт мозга, где начальник отдела кадров - его супруга Александра Ивановна Фадеева. Но, поскольку Лидочка пока все равно не может устраиваться на работу из-за маленькой Галочки, то следует сначала решать вопрос моего трудоустройства.
Тут и «настала очередь» Сергея Михайловича Федосеева. Он сказал, чтобы я не волновался, вопрос этот решаемый, и что через пару дней он сообщит, куда и к кому мне придется обратиться.
В те годы, как вероятно и раньше, большинство кадровых вопросов, связанных с назначением на «высокие посты» в Министерства, Академию наук АМН и даже на пост директора НИИ решались обязательно только после согласования с КГБ. Да не только такие назначения , но и поездки в длительные заграничные командировки. Поэтому все руководители Минздрава и АМН СССР были в своеобразной зависимости от КГБ. И, естественно, КГБ имел свое рычаги воздействия на руководителей этих ведомств. Лично знакомы с Сергеем Михайловичем Федосеевым были не только сотрудники соответствующих отделов указанных учреждений, работавшие непосредственно под контролем КГБ, но и руководители Минздрава СССР и РСФСР, например, Министр здравоохранения СССР - С.В.Курашов, Министр здравоохранения РСФСР-А.Ф.Серенко. зам. министра здравоохранения СССР, кажется в тот год Трофимов, 1-й вицепрезидент АМН СССР, действительный член АМН СССР Владимир Дмитриевич Тимаков (в конце 70-х- начале 80-х годов он станет Президентом АМН СССР).
Можно сказать и по-другому. Сергей Михайлович был знаком с указанными выше руководителями советского здравоохранения и медицинской науки, а те в значительной степени зависели от КГБ. Поэтому маленькие просьбы или обращения к ним со стороны С.М.Федосеева - помочь, например, кого-нибудь трудоустроить в один НИИ - рассматривались ими как «приятная обязанность».
Как говорится, «долг платежом красен». За подобную услугу они вправе были ожидать и ответной поддержки со стороны КГБ, если таковая потребуется.
Мои хождения по «инстанциям» начались в середине июля, когда Сергей Михайлович Федосеев передал через Бориса Сергеевича, чтобы я обратился сначала в Минздрав РСФСР к А.Ф.Серенко. В тот июль 1961 года А.Ф.Серенко не то был уже Министром здравоохранения РСФСР, не то исполняющим обязанности Министра. И вот, в назначенный день, часов в 10 утра, меня подвезли на «ЗИМе» Бориса Сергеевича к зданию Минздрава РСФСР, располагавшемуся в Вадковском переулке, недалеко от метро «Новослободская».
В бюро пропусков, показав свой паспорт, я получил разрешение пройти в приемную Министра...