Капитан Петр Маркович Васильченко, с язвой и амбициями полные штаны с тонкими зелеными лампасами, сидел у окна курсантского спального помещения своего взвода, и смотрел вдаль плаца. Курсантская смекалка нарекла капитану за глаза носить прозвище - пэ эм. Толкование этого набора букв, отчасти было связано с инициалами имени. Два остальных объяснения произрастали из казенного и вульгарного ими жонглирования. Первое росло из названия легендарного пистолета ПМ. Иное, понимая под буквой М тоже, что и в его имени, то есть, начальную букву отчества - Маркович, похабно издевательски коверкало имя Петр, превращая его в слово, вульгарно характеризующее категорию людей мужского пола, имеющих половые влечения, с собой равными. Конечно, капитан никак не относился к этой веселой категории, но курсантская любовь зла, и нашла именно такое отражение своего чувства. Иными словами клеймо трепетных курсантских сердец всячески предательски показывало свое отношение к капитану. А он, тоже, отвечал им никак не иначе. И не понять уже было, кто первый из них огорчил. Курсанты вешали все на капитана, он на это казарменное племя.
Петр Маркович прищурился. На подоконнике кубрика лежал бинокль, жест доброй воли жены в честь очередного прожитого совместного срока. Взвод в полной экипировке и составе был в наряде по кухне. Стены кубрика от тишины летнего полдника, счастливо совели в лучах света. Прямо у окна, вдоль корпуса училища, тянулся сквер, с разбросанными скамейками. Чуть в перспективе, растворяя правее плаца пелену пейзажа, торчал частокол спортивного городка. Левее плаца, расплывался стадион, с его стриженой, как бобрик, травяной шубой. Прямо под окнами второго этажа, раскрывая маленькие пальмы листьев, изящно тянули к солнцу свои руки каштаны. Совсем далеко, на границе зрения, торчали пятнами боксы, караульное помещение и воля. Там за заборной, бетонной границей был поселок и дома. Капитан больше от тоски, нежели желания, взял подарок жены, приблизил к своим естественным окулярам и, наведя резкость, стал искать в окружающей патоке лета не стоящие мишени. Через минуту на горизонте вытаяла прекрасная женская фигура выше среднего, и с элементами тела не меньше, чем для плотской фантазии нужно. Руки офицера пошарили пальцами по регулировке фокуса и оптика, протирая свои стеклянные фабричные глаза и шевеля казенными бровями, показала объект.
Капитан, как паралитик, подернулся и отшатнулся от внезапного появления прекрасного голого женского тела. Именно голого и, именно женского. Тело было совсем близко, только дотянутся рукой. Он машинально отвел глаза от окуляров, повернул головой в сторону коридора, инстинктивно вытянув правую руку в сторону плаца, как бы желая показать окружающим, что он видел. После, придя в чувство, еще раз огляделся, уже проверяя, не смотрит ли кто. И снова повернув голову обратно, ватными руками прилип к биноклю. Молодое женское тело, как и ранее, еще более уверенно, шло навстречу зрителю, пикантно качая изящными сферами верхней части торса. Ноги, пружиня на высоких шпильках, догоняли бедра, которые буквально на момент, опережали свою окраину, рисуя картинки мужского желания. Треугольник тайны женского притяжения, играя на границе начала ног улыбку соблазна, провоцировал своей естественностью. Сосредотачивать внимание на женском макияже не было уже смысла. Есть элементы важней. Желания офицерской вольницы метались от треугольника к выпуклостям торса и обратно. Треугольник все же выиграл. А может это была уловка концентрации внимания. Соски, шикарные, покрытые капельками пота, как маячки притягивали к своей персоне. Волшебная оптика ловила, казалось, и запах девичьего натурализма, от чего капитан был уверен, что знает и понимает этот аромат. Петр Маркович готов был поспорить, что этот парфюмерный шлейф проник в помещение. Оптика на редкость качественно отрабатывала свое назначение. Можно было рассмотреть буквально все прелести этой носительницы соблазна, слегка облизанной лучами солнца, как с картины мастера. Ее осанка с отброшенными, чуть отстающими от нижней части тела плечами, была величава в своей совершенной стати. Классический образ нагой красавицы уже казался капитану вполне нормальной составляющей окружающего пейзажа. Он смотрел на нее, и все его капитанское тело начинялось сладкой эфирной патокой, которая текла ручьями, живой влагой желания быть там, вместе с этой молодой особой его оптической фантазии. Он отключил питание внимания и только работал на приеме сигнала из этих стеклянных терний. А она шла, естественно, как ни в чем, ни бывало. Разрезая, как лезвие, летний, жаркий, плотный пирог смеси солнца. Не замечая своей наготы. Рассеивая естественные желания.
Капитан на микрон времени отвел свой прицел от этой красоты, и попытался обнаружить на плаце еще хоть одно женское тело. Как ни странно, все редко появляющиеся фигуры, никак не хотели оголяться. Оптика тупо натыкалась на шелковую кожу парусов их платьев. Она лишь многократно преумножала размеры всего пейзажа, и сокращала тропинку к этой картине бытия. Наблюдатель еще раз переместил линию зрения окуляра обратно и попытался поймать прежний образ красавицы. Но успел только усмотреть великолепие шикарного, опять, как и раньше голого, мягкого места такого молодого женского тела. Фигура, как подвижная мишень на стрельбище, скрылась за стеной столовой. Бинокль, по какой-то странной причине раздевал только одну женщину. Еще раз, проверив силу оптики на прохожих, капитан свыкся с весомостью факта возможности применения прибора только к конкретной особи. Оставив средство оголения, как бесполезную вещь, Петр Маркович выскочил из спального помещения и помчался по коридору искать живой образ своего оптического опыта. Проскочив роту и несколько этажей учебного корпуса, через час, как намыленный, он нашел объект обожания в приемной генерала. Секретарь, с ногами от ушей, девушка, как ни странно, совсем ни голая, мирно печатала на машинке, навешивая туман стрекота от прикосновения к клавиатуре, в широкой с ковровыми дорожками комнате, никак не обращая свой взор на капитана. Мысль, как пуля, о том, что в спальном помещении остался волшебный бинокль, который можно принести и общаться через оптику с девушкой, как сознание алкоголика, только на время освежила его мозговую активность. Машинально кивнув головой, капитан притворил дверь приемной и понуро поплелся обратно. Ближе к вечеру, в то время, когда серпантины женских тел начали торопливо расходиться из училища домой, уже подорванный, капитан навел свою трубу на еле заметную знакомую фигуру. Бинокль показал только сминающееся в такт шагу коротенькое платьице, тесно обнимающее ягодицы секретарши. Она никак ни оголяла свои прелестные силуэты.
Оптика сломалась, решил капитан, и пошел домой. До утра прижимаясь в кровати спиной к жене, он все пытался понять свой опыт. Рано утром, лишь только солнце затрепетало по лысинам полей, неся блики на окна спящего поселка, капитан встал, оделся, и пошел поднимать для марш броска мирно спящие курсантские фантазии. Голос капитана наполнил кубрик на час раньше срока аурой разрезанного сладкого утреннего сна. Спальное помещение зашипело, напялило на себя оружейную комнату и вывалило на плац, ворча мыслью о том, что непосредственный начальник, наверно, опять не получил ночью желаемого от жены.