Память

               
                Моему отцу Соловьёву Николаю Ивановичу


   Николай лежал на узкой больничной койке. За окном осенний ветер срывал с деревьев последние листья. Стайки серых облаков проносились куда-то, верно к теплому морю.

 - «Вот так и моя жизнь пронеслась!» - он отвернулся от окна.

 Сестра принесла капельницу. В вену поступало лекарство, а сознание уносило его в детство.
 
   За окном электрички мелькали поля и перелески, ярко светило солнце. Сестра Галка дергала его за руку, пытаясь привлечь внимание, а он смотрел и смотрел в окно. Напротив сидели родители, молодые и здоровые. Семья готовилась перебраться из деревни под Волховом в Ленинград и сейчас они ехали в гости к маминой сестре разузнать обстановку. Николай наслаждался солнечным днем и первой в его жизни дальней поездкой. Было предчувствие перемен. Конечно, ведь он закончил семилетнюю школу и впереди его ждала большая жизнь.

   Тетя Люба и ее муж Дмитрий о чем-то долго разговаривали с родителями, а Колька и Галка отправились гулять во двор, благо день был великолепным. Когда они вернулись, отец подозвал Николая.

- Ты останешься здесь. Завтра с Дмитрием пойдете в ремесленное училище и подадите документы. Тетя Люба пока позаботится о тебе. Мне обещали найти место на заводе. Как только получу известие, мы все приедем в Ленинград.

   Колька отошел к окну. Вот и начались перемены. Раньше он встречался с тетей Любой и Дмитрием только в гостях, а теперь предстояло с ними жить. Суматошное прощание с родными и Колькина новая жизнь началась. Был конец лета 1940 года.

   Из приятных воспоминаний его вырвала медсестра, пришедшая снять капельницу. Николай улыбнулся. То ли ей, то ли своим воспоминаниям. Короткий питерский день подходил к концу, по железному отливу барабанил дождь. К соседям по палате потянулись родственники. Николай попробовал повернутся к стене - тело плохо слушалось. Тогда он просто закрыл глаза.

   В училище ему нравилось. Относились к ним, совсем еще мальчишкам, с уважением. Страна растила рабочий класс. Машины и механизмы не привлекали его, он выбрал специальность слесаря и с удовольствием работал напильником. Мозоли на руках говорили о его трудолюбии и ошибках в обращении с инструментом.

  Городская жизнь в корне отличалась от привычной деревенской. Главное развлечение – кино. Сколько фильмов он посмотрел за это время! Родители так и не приехали, а тетка не докучала ему воспитанием. Готовила она не слишком вкусно, однако суп в доме был всегда. Николай никогда не привередничал и ел всё, что давали. Конфликтов с теткой и ее мужем не было. Появились новые друзья и жизнь удалась.

  Громкий хлопок снова вернул Николая в больничную палату. Кто-то из входящих не придержал дверь. Повернув голову, он увидел жену. Она выложила на тумбочку какие-то пакеты и стала рассказывать о беседе с врачом и том, что еще его ждет в этой больнице. Слушать не хотелось. Все его сознание было там, в его молодости.

  - «Почему я не поехал летом 41 года на каникулы к родителям?»

   Да, ведь в июне была еще практика на заводе. Им доверили часть настоящей, не учебной работы. Завод перестраивался на выпуск какого-то военного снаряжения и рабочих рук не хватало. Чувствовать себя рабочим человеком ему нравилось, особенно в заводской столовой, где готовили гораздо вкуснее, чем дома. Он почувствовал запах котлет с картошкой.

   Это принесли больничный ужин. Жена сидела рядом и смотрела на него грустным, сочувствующим взглядом. Николай постарался привстать. Получилось только немного поерзать на подушке. Жена усадила его и дала в руки тарелку и вилку. Поесть получилось и сознание уже прочно вернулось в настоящее. Расспросив о дочери и внуках, он отпустил жену.

   В палате стоял невнятный гомон. Посетители вполголоса разговаривали со своими близкими. Этот шум напоминал плеск волн. Его укачивал этот мерный гул и снова сознание уплывало в прошлое. Сейчас оно было гораздо ярче и реальнее, а сегодняшние будни казались сном.

   Холодно. Очень холодно. Снег падает на лицо и нет сил даже моргнуть, чтобы открыть глаза. Тихо-тихо он уплывает в забытье. Нет никаких чувств. Тело безразлично к холоду и голоду. Оно уже коченеет. Сильный удар головой и Николай открыл глаза. Прямо перед ним была Ладожская вода. Тихо шуршали льдины накрывая медленно уходящую под лед машину. В кузове сидели укутанные в одеяла люди и молча, обреченно молча уходили под воду. Стояла жуткая тишина. Только шорох льдин. Ни звука. Ни крика о помощи.
   Их машина, сделав резкий рывок в сторону, от которого Николай ударился головой о борт, ушла от образовавшейся полыньи. Никто не проронил ни звука. Ослабленные голодом ленинградские подростки уже не могли испытывать эмоций. Пошевелится тоже не могли. Если бы под лед ушла их машина, они также молча и безропотно уходили бы в черные воды Ладоги.

  Запах свежего хлеба. Тепло.

- «Это сон. Я уже в раю. Только глаза не открыть. Ангел смачивает мне губы. Боже! Вкус меда и молока. Вот ты какой, рай»

   Сколько времени прошло не известно, но открыв глаза, Николай увидел большую комнату и много людей, лежащих где придется. В комнате было тепло и пахло хлебом. В углу шла какая-то возня. Рослая женщина в когда-то белом халате пыталась вырвать из рук подростка какой-то предмет. Тот кусал ее и этот предмет и жалобно выл.

- Наталья, оставь его! – вошедший мужчина в военной форме устало махнул рукой.
- Так ведь помрет он, Федор Кузьмич! Третьего дня такой же, съел мягкий хлеб и от заворота кишок помер. Зачем же их вывозили, если здесь еще больше могут помереть! – Наталья смахнула слезу и отпустила мальчишку.

  Тот затих в углу и молча, как соску, сосал добытый кусок хлеба.

  Кто-то принес жидкую похлебку, пахнущую хлебом. Николай глотал горячее варево и вспоминал, как тетя Люба со слезами на глазах подала ему и Дмитрию странно пахнущий суп с коричневой вермишелью. Вонял суп безобразно. Этот запах остался с ним на всю жизнь. Вермишель не жевалась, приходилось заглатывать.

- Люба, чем это ты разжилась? – Дмитрий сжимал ложку побелевшими пальцами.
- Твоим ремнем – Люба отвернулась.

   Запах жидкого хлебного супа никак не напоминал запах того, ленинградского блокадного супа. Эвакуированных на Большую землю кормили очень дозированно и все же смертность среди них была большая. Николаю повезло. Он не мог двигаться, поэтому ел только назначенное количество еды. Силы почти не прибывали, но и не убывали.

  Однажды в комнату вошел отец. Взглянув на сына, он остановился в отдалении. Затем пересилил себя и подошел ближе. Взял за руку. Рука была безжизненной и безвольной. Встретив взгляд сына, отец опустил глаза и стал говорить.  Из этой краткой беседы Николай узнал, что вывез его из блокадного Ленинграда двоюродный дядька, работавший на том же заводе, где Колька проходил практику. Иван Васильевич был ценным специалистом на заводе и подлежал эвакуации. Придя за эвакуационным листом, он заявил, что без племянника никуда не поедет. Ему грозили трибуналом. Иван Васильевич стоял на своем.  Так, благодаря мужеству дальнего родственника, Колька оказался на Большой земле.

  Воспоминания стали путаться. Где он сейчас? Николай огляделся. Ряды больничных коек. Люди на них. Рядом с кроватями тумбочки. На них вода, апельсины, хлеб.

- «Паек повысили!» - догадался он.

  Снова зима. Отец везет его на санках. Длинные ноги свешиваются и отцу трудно везти. Ему уже восемнадцать лет. Идет война и его год подлежит призыву в армию. Отец везет его на призывной пункт.

   Дали отсрочку. Надо набираться сил, учится ходить. От блокады на ногах открылись язвы. Мать приносит какие-то притирки. Его мажут вонючей мазью, поят теплым молоком с каким-то жиром. Ему вкусно все. Только иногда, вдруг, он улавливает отдаленный запах того, блокадного супа.

- Мам, чем это пахнет?
- Кости куриные я в печку бросила, сейчас проветрим.
- А где тетя Люба и Дмитрий?
- Попей пока чайку с сахарком! Я скоро приду.

   Снова отец везет его на призывной пункт. Снова отсрочка. Только к осени Николай окреп настолько, что сам пришел на призывной пункт и был призван рядовым. Получил направление в школу минометчиков.

  Вспышка яркого света. Хлопок. Медсестра пришла делать уколы. Свет показался необычайно ярким, как та вспышка, на фронте.

  Он шел к полевой кухне. Вспышка яркого света. Хлопок. Тишина. Его откопали после налета. Сколько прошло времени он не знает. И ничего не слышит. Бойцы вокруг открывают рот. Немое кино. Его глаза изумленно смотрят на мир. Другой, не узнаваемый им мир. Глубокая тишина.
   Люди в белых халатах куда-то ведут его. Человек в военной форме и белом халате что-то делает с его головой. Он тоже открывает рот и не издает никаких звуков. Наконец его возвращают в комнату, где лежат люди, обмотанные бинтами. Николай поднял руку и дотронулся до головы. Шершавая ткань бинтов.
   Сосед по койке открывает рот и смотрит на него. Потом показывает куда-то вниз. Николай проследил за его взглядом и увидел на своей ноге грязный бинт с засохшей кровью. Поднял глаза на соседа. Тот показал ему из-под одеяла культю. Ноги не было.

- «Мне девятнадцать лет, и я в аду. Мать не зря пугала в детстве.»

  Он лег на узкую койку и закрыл глаза. Пол и потолок постоянно менялись местами и наблюдать за этой бесконечной каруселью было невыносимо.

   Пришел в себя от запаха. Запах блокадного супа преследовал его. Темно. Все спят. Осторожно, стараясь не шуметь, он вышел в едва освещенный коридор. Запах манил его. В конце коридора чуть приоткрытая дверь. Держась за стену, которая не вращалась, как потолок и пол, Николай направился туда. Он шел на запах.
  В небольшой каморке столяр приклеивал ножку к сломанному стулу. Рядом стояла жестяная банка – источник так мучавшего Николая запаха. Он показал пальцем на нее:
- Что это?
- Это столярный клей, сынок. Видишь мебель чиню. Новую то не получить.

  Николай отвернулся, комок в горле не давал дышать. Пытаясь справиться с ним, судорожно глотал воздух. Из легких вырывался то ли плачь, то ли хрип. Блокадный суп тети Любы.

  Больничные дни тянулись однообразной вереницей уколов, капельниц, назначений, посещений. Николай уже плохо понимал где он находится. Только что он был молодым необстрелянным воином, попавшим в госпиталь с контузией. А вот уже старый, реально старый. У него жена и взрослая дочь.  Что выдумка, а что реальность? Шутки сознания? Игры памяти?

  Атака. Он помнил, как шли в атаку. Рядом падали бойцы его взвода. Он бежал с минометом. Бежал вперед не разбирая дороги. Услышал рев мотора и остановился. Прямо на него шел танк. Как в кино. Танк с крестом на башне. Ему даже стрелять не надо. Он просто раздавит его, как букашку. Решения нет.

  Он автоматически делает шаг вперед и падает в какую-то яму. Сильно ударяется своим минометом и наступает тьма. Тьма начинает вращаться и расстояние между ней и лицом Николая сокращается. Тьма пахнет горячим железом. Душно и смрадно. Не мигая он смотрит в глаза тьме. У нее нет глаз. Тьма медленно уходит.

  Воздух врывается в яму. Николай садится на корточки и по его щекам текут слезы вперемешку с землей. Чье-то лицо смотрит сверху.

- Ты жив что ли? Тебя же только что танк утюжил! Вон он стоит, вражина! Подбили мы его. Так гансы выскочили и в эту сторону кажут. Вот я и решил посмотреть. Давай руку! Вылезай! Пошли.

 На негнущихся ногах, опираясь на товарища, Николай вернулся к своим.

  Утром пришла дочь Николая. Ее сразу же позвали к главврачу.

- Вы знаете, что устроил ночью ваш отец?
- Нет. Я ведь только пришла. А что случилось? Он жив?
- Он то жив, а вот наши медсестры в стрессе. Он ночью гонялся по коридору и кричал «в атаку», размахивал костылем и не позволял никому приблизится.
- Этого не может быть. У него ампутирована нога. Он даже на стул сесть не может. Как он мог гоняться по коридору?
- Гонялся! В инвалидной коляске. Не знаю, как он в нее залез, но факт налицо. Пришлось ему успокоительное колоть, когда смогли поймать.
- И что дальше?
- Не знаю пока. Будем наблюдать.

  Дочь пошла в палату. Отец смотрел в окно и был вполне адекватен. Ее узнал. Улыбнулся. У него был вид счастливого человека. Давно его таким не видели. Осторожно спросив, как дела, дочь все же задала вопрос о ночной атаке. Николай покраснел, как школьник, не выполнивший задание. Глаза его лихорадочно блестели. Какой-то озорной огонек был в них.

- Папа, ты выезжал в коридор?

   Инвалидная коляска действительно находилась совсем рядом с кроватью. Раньше она такого не замечала. Проследив ее взгляд, Николай улыбнулся счастливой улыбкой.

-Да. Я смог. Я это сделал.

  Она не могла укорять его. Он поверил в свои силы. Он смог подняться. И пусть это был бред, какой-то зигзаг памяти, но ее отец преодолел боль и самостоятельно переместился в коляску и выехал в коридор. Значит будет жить.

   Днем, когда пришла жена Николая, ей сказали, что он умер пятнадцать минут назад. Она еще увидела его. Лицо Николая было спокойным и счастливым. Он сделал все, что мог в этой жизни.
               
                07 января 2019