Позже лосей перевели на делянку. Там они и держались до весны. Лосят в первую зиму увезли в Островский район на отдельную делянку, с ними уехала Наташка-москвичка. Мои девочки считались уже взрослыми и зимовали вместе со всеми. Маша покрылась, а Настя нет. Настя сама за рогачами бегала, а вот не вышло ничего, видимо, чувствовали, что слабенькая она, болезненная. Маша же, как истинная дама, своего желания не высказывала, от рогачей бегала, вызывая в них немалую заинтересованность, и ожидания мои оправдались. Думаю, это Гоша постарался.
В дневнике только короткий период описан. Много было всего интересного. Девочки не раз помогали мне загонять лосят, за что я была им премного благодарна и поражалась их изобретательности. Приходили ко мне в деревню. Настя попугливее была, а Маша смелее и любопытнее, она ко мне в дом заходила, в саму хату я её не пускала, боялась, что испугается чего-нибудь, только в сенях разрешала побыть, подкармливала её хлебушком, а она с большим интересом всё обнюхивала. Глаза горели, до чего ей всё было интересно. Кота моего Пузикова как-то заловила, тоже обнюхивала, я за него испугалась, схватила на руки и в дом понесла, мало ли что, стукнет копытом, и нет кота, они ведь мелких животных не любят. Маша на меня такими глазами посмотрела, как будто хотела сказать: «Эх ты, я ж не обижу!» Она и вправду никогда меня не обижала, тычки мордой под дых не в счёт, так лосёнок мамку по вымени бьёт, чтоб молочко лучше бежало. Настя другая была, и стукнуть могла и на руку наступить. Помню, как-то в сарае подкармливала их хлебушком, Настя кусок выронила, я потянулась поднять, а она мне на руку наступила, смотрит так хитро, и копытом поддавливает, больно было, хоть плачь. - Сойди, - говорю, - Настя, а она не хочет, на силу согнала. Маша себе такого никогда не позволяла. Она намного смышлёнее многих лосих была, она ведь из дикарок. Её люди маленьким лосёнком подобрали, мамку, видать, убили, а Маше с людьми повезло, не бросили её, выходили, приручили, а потом привезли на лосеферму. Маша большой затейницей была и хулиганкой. Лоси всякие запахи любят, например, запах бензина или дым сигаретный, начинают вдыхать, возбуждаются, потом носятся, месят землю копытами, бесятся, балдеют. Машка всегда к мужикам бежала. Где они собираются, курят, там и Маша отирается, всегда в компанию вклинивается, дым сигаретный нюхает. Выхлопные газы от машин тоже любила нюхать. Как-то на делянке лоси нашли спрятанную мужиками канистру бензина и устроили там гульбище, уверена, Маша была среди заводил. Канистру мужики глубоко в снег зарыли. Так лосики наши вынюхали, откопали, целую поляну вокруг вытоптали до самой земли, а канистру в лепёшку сплющили. Много всего интересного было, много времени с тех пор утекло, многое забылось. Помню, как-то не хотели мои девчонки на ферму идти, через речку ушли, мороз на улице, лёд вроде на речке крепкий, пошла за ними и провалилась, глубоко, по пояс, кое-как выкарабкалась, а на улице мороз, домой понеслась, одежда на ходу замерзает, колом встаёт, валенки тяжеленные, ноги не гнутся, зуб на зуб не попадает. Прибежала домой, переоделась, прижалась к печке, а она, матушка, горячая, её милостью, да чайком с мёдом и отогрелась, не заболела даже.
Проработала я на лосеферме неполных два года. Крепко мы тогда с начальством поссорились, сразу трое или четверо нас уволилось, не помню уже из-за чего, но что бы там ни было, сейчас думается, что из-за какой-нибудь глупости. Хорошие времена были. Не будет уже таких. И такой работы больше у меня не было. После ездила в гости к Наташке, зимой на делянку заезжала, Маша узнавала меня, хлебушек брала, но не шибко ко мне бежала, смотрела своими умными глазами, словно усмехалась, ушла, мол, и ушла, а я себя предательницей чувствовала. В стадо я их вернула, в сарай, хоть и с трудом, но ходить приучила. Маша отелилась. Всё у них было хорошо. И всё-таки душа до сих пор болит. Многие лоси в те годы погибли. Они ведь к людям привычные были. Хоть хлеб мало у кого из рук брали, но всё равно близко к себе подпускали. Браконьеры могли в упор застрелить. И стреляли. Люди в те годы сильно уже изменились… Многих лосих мы таким образом потеряли. Настя и четырёх лет не прожила, быстро пропала. Может дикари её отогнали, слабенькая она была, а животные слабых не любят. Не знаю, как она смерть приняла, подозреваю, что браконьеры застрелили. Капризуля моя, хныкалка Настя, не любила она одна быть, а видно, осталась. Так хотела, чтобы её любили... Каково это, когда тебе ещё жить да жить, а у тебя эту жизнь отнимают, когда доверяешь, а тебе пулю в лоб. Страшно, больно, обидно, уму непостижимо. Маша подольше пожила, два отёла у неё было, второй раз двух лосят принесла. Как Машу убили, егерь издалека видел, ничего сделать не смог. Зимой это было. Резвилась она на поляне недалеко от дороги, прямо из машины в неё выстрелили, умерла мгновенно, в прыжке, на пике радости жизнь её оборвалась, улетела душа в светлые миры. Жестокий наш мир, тяжело в нём животным жить, особенно тем, кого приручили, и ведь не только сам по себе он жестокий, часто делаем его таким мы, люди. Останься я там работать, не смогла бы помочь, не защитила, невозможно всегда рядом быть, а душа болит, всю жизнь…