Те три дня, что Герман был в Москве, Лина постаралась использовать с максимальной выгодой, чтобы было, чем похвастаться, но мир был явно настроен против неё. Сначала позвонила мать и долго с плаксивым напором обвиняла её в нелюбви к родителям и самодурстве. Лина скрежетала зубами, в который раз объясняя, что у неё много работы. Мать обвиняющим тоном напоминала, скольким она пожертвовала ради никчёмной дочери, как не спала ночей, волнуясь за неё, и Лина не выдержала.
— Оставь меня в покое! Ты уехала в Клин со своим Рашидом, ну и радуйся жизни! А у меня своя жизнь и свои приоритеты!
— Тебе двадцать три года, – мать была неумолима, – а ты все как дурочка в своём интернете. Тебе замуж надо, детей рожать, уже старородящей скоро будешь, а часики тикают. Внуков я не дождусь, шалава ты интернетная. Пустоцвет, зачем я только тебя родила, неблагодарную.
Лина только молча сжимала трубку, не в силах уже даже ругаться. Мать вечно пилила её замужеством, хвасталась жизнью с Рашидом, владельцем трёх ларьков в Клину, а главное, родила этому хачику сына Мустафу. Этого Лина простить не смогла.
— Когда же ты замуж выйдешь и перестанешь позориться! У всех подруг дочери замужем, с детьми, материнский капитал получают, тебя, дуру, я в двадцать лет родила, а она кобенится, прЫнца ищет!..
— Да выйду я замуж, — злобно прошипела Лина, — за немца. Буду фрау фон Кризенберг. И уеду из ваших еб...ней на... уй. — Эта фраза вылетела у неё нечаянно, оговорочкой по Фрейду, но Лина в запале даже не заметила.
– Ах ты бл...ь, – мать не скрывала своего презрения, – под толераста ляжешь из этой их Европы ё...ной, лишь бы бабок срубить, бл...ь ты эдакая. Чтоб ты сдохла в этой Европе, тварь, матери куска хлеба жалеешь, звонишь раз в полгода, сучка драная. Наши парни тебе, видите ли, не того.
– Ты за азера ларёчного вышла, – Лину трясло от омерзения, – вот и радуйся удачной партии. А мне не смей указывать! Вы оба мизинца Германа не стоите, уж я-то знаю.
Она бросила трубку, а потом, через пару минут, глубоко вдохнула и удалила номер матери.
Полчаса она просто тупо плакала, выливая всю боль, всё непонимание, все эти мещанские "Дал бог зайку, даст и лужайку", "Не рожала, не баба", "Бл...ь интернетная, а то не известно, чем они там в интернете занимаются, похабники." Она плакала, вытирая слёзы ладонью, плакала и ненавидела и мать, и этого долбаного Рашида, который пару раз нагло лапал своими пальцами-сосисками её за грудь, когда мать не видела, и непрозрачно намекал на минет... Лина плакала, проклиная эту жизнь, этих отвратительных людей, называвшихся её родней, плакала и ничего не могла с собой поделать. Вдруг взгляд её упал на часы. Она судорожно запустила ноутбук и включила прямой эфир. В эфире шла программа "В эту минуту".
После приветствия и шпигеля на экран вышел сюжет Германа о коллегии Минобороны. Герман был в деловом костюме и галстуке, причесанный и такой непривычный, что Лина, вытаращившись, не отводила глаз с экрана. Камера удивительным образом преображала его, делая заметно серьёзнее и респектабельнее. Рядом с Линой Герман выглядел просто спокойным, уверенным в себе мужчиной, не слишком-то красивым по меркам современности, в которой ценились ухоженные бородки, причёски от стилиста и дизайнерские шмотки. Обычная мужская харизма была уже пережитком прошлого, но Лину это не волновало. Она досмотрела весь сюжет, посмотрела половину второго, про ураганы в Западной Европе, и включила мессенджер.
— Привет. Смотрела твой сюжет. Здорово!
Через пару минут телефон мигнул ответным сообщением.
— Привет. Ну, сюжет не шедевр, но там и развернуться негде. Как сама?
— Тебе идёт костюм. — На расстоянии в шестьдесят пять километров мысли было выражать чуточку легче, и можно не волноваться за покрасневшие от слёз глаза.
— Значит, не зря нафуфырился *смайлик*. Ну а у тебя какие успехи?
— Да так... — Она не знала, с чего толком начать. Ну не со ссоры с матерью же?..
Он некоторое время ничего не отвечал, а потом предложил:
— Давай в скайп.
Лина аж подпрыгнула, пулей метнувшись за косметичкой. Он уже столько раз видел её слёзы и шмыгания носом, что наверняка сто раз пожалел о своём предложении. Кому охота возиться с истеричкой, которая неспособна ни бывшего послать, ни на отдел опеки поднажать как следует. О пирожках Лина милосердно решила себе не напоминать.
Кое-как припудрив нос и замазав круги под глазами, она запустила голубенькую программу.
— А вот теперь привет. — На экране возникло знакомое светловолосое лицо, рядом виднелась кружка пива, за спиной Германа висела плазменная панель и какой-то чёрно-белый пейзаж. Увидев Лину, он нахмурился.
— Что опять стряслось? Только не говори, что ты нарвалась на этого Николая.
— Нет... — Лина отвела глаза. — С матерью поругалась, до сих пор трясёт.
— Что, не хочет, чтобы ты лезла в эту историю? Ну, тут сложно поспорить.
— Да нет... Хочет, чтобы я бросила работу, вышла замуж, рожала детей и получала материнский капитал. А то так и сдохну старой девой, никому не нужной.
— Глупости какие, — рассмеялся её собеседник, — мы в двадцать первом веке живём, каждый выбирает свой путь сам.
— Ага, — пробурчала Лина, — как там у вас говорят... Киндер, кюхе, кирхе. Вот, её идеал.
— У нас тоже полно идиотских выражений. — Герман подался чуть ближе к экрану. — Не бери в голову. Ты взрослая, самостоятельная женщина, зарабатываешь себе на жизнь, а не сидишь на чьей-то шее. И ты человек разборчивый, ради "статуса" на первого встречного не вешаешься.
Лина округлила глаза. Герман тихонько рассмеялся.
— Ты давно бросила Стаса?
— Два месяца... — Вспоминать об этом мелированном придурке ей совсем не хотелось.
— Если бы тебя так заботили мысли матери об отношениях, ты бы уже давно нашла себе парня. Для такой Sonnenschein* как ты это дело трёх дней.
Лина догадалась, что ей сделали какой-то комплимент, но уточнять не решилась. Она вообще не рассчитывала на интерес с его стороны, и сейчас просто боялась спугнуть. Она всё время отводила глаза, нервно сцепляя и расцепляя под столом пальцы. Как первокурсница, право слово.
— Ну, рассказывай, как успехи. — Герман переменил тему, заметив, что Лина как-то уж очень сильно нервничает. А он тоже хорош, зачем-то припомнил ей бывшего, от которого её коробит. Да, Герман Кризберг, неудивительно, что единственным значимым поступком в твоей личной жизни был развод.
Лина вздохнула, подпёрла голову кулачками и сообщила:
— Я на завтра договорилась встретиться с Гореловым. С утра у меня награждение наших столетних жителей в мэрии, надо ехать писать заметку, а потом к Аркадию Степановичу. Только он что-то совсем не обрадовался моему звонку. Не отказал, но был таким недовольным.
— Как ты думаешь, почему? — полюбопытствовал Герман.
— Наверно, считает меня настырной...
— Ты журналистка и ведёшь своё расследование. У тебя задание от редакции. Давай рассуждать логически. Первый раз он рассказал тебе о Кипятковых, потому что понимал: преступление ужасное, безымянные жертвы в вашем городке это нонсенс, люди должны знать, кем были покойные. Это естественно, и даже такой недалёкий человек, как Горелов, это понимал. Но сейчас он видит, что ты вцепилась в это дело. Не похоронила в ваших архивах, а копаешься, пытаешься распутать клубок в ниточку. — Он сделал тянущее движение пальцами. — И что это ему даёт?
Лина молчала, впившись глазами в экран и приоткрыв рот.
— Его уволили со службы за профнепригодность. Именно из-за этого дела. Потому что участковый уполномоченный майор полиции Горелов Аркадий Степанович халатно относился к своим обязанностям и не навещал жителей вверенного ему участка. Он не навещал семью Кипятковых или же не заходил дальше прихожей. Он не интересовался, почему трое детей живут затворниками, какие у них условия жизни, он не ставил в известность отдел опеки и попечительства. Просигналь он, и детей поместили бы в специнтернат, выходили бы хоть как-нибудь, а мать отправили бы в больницу. Этих людей можно было спасти, если бы Горелов вовремя чухнулся. И он это понимает. А ещё он понимает, что, распутав клубок, ты преподнесёшь Солнечногорску его персону как соучастника убийства. И весь город будет знать, с чьей лёгкой руки погибли трое детей и повесилась их мать. Я уже говорил про равнодушие. На языке Уголовного кодекса это звучит как статья двести пять пункт шесть. Недонесение о готовящемся либо совершённом преступлении. Наказывается штрафом в размере до ста тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до шести месяцев, либо принудительными работами на срок до одного года, либо лишением свободы на тот же срок.
— Ничего себе! — У Лины округлились глаза. — Ты что, весь кодекс наизусть знаешь?
— Я занимаюсь расследованиями, естественно, я знаю и уголовный, и гражданский кодексы. Кстати, статью запомни. А если он заартачится, то сначала суй под нос сто сорок четвёртую, "воспрепятствование законной профессиональной деятельности журналистов", а потом уж двести пятую. Одно то, что ты знаешь законы, его уже деморализует.
Теперь Лина хорошо понимала, почему Германа Кризберга так ценили на его канале. У этого человека в голове был настоящий компьютер, работающий в круглосуточном режиме и не дающий сбоев.
— Скорей бы ты приехал, — вдруг вырвалось у неё.
— М-м-м?
— У тебя так легко получается раскладывать всё по полочкам. А я так не умею. Даже не додумалась, чего опасается Горелов.
— Какие твои годы, — отмахнулся Кризберг, — проработаешь, как я, пятнадцать лет, начнёшь читать в людских душах с первого взгляда.
Лина очень опасалась, что её он прочитает и через скайп. Она незаметно поправила волосы и поинтересовалась:
— А у тебя как дела?
— Да всё то, что и говорил. Завтра суд над мудаком, который зарубил жену и детей, а квартиру поджёг, потом спецреп, ночевать останусь на работе. Издержки производства. Ещё два дня минимум, при условии, что у меня отгулов кот наплакал. Если смогу как-то извернуться и приехать пораньше, я тебе напишу.
Он покосился куда-то вбок.
— Вот я идиот. Уже почти полночь. Тебе спать пора, ты же ранняя пташка.
Лина помотала головой:
— Да я не хочу спать пока. Сегодня, в принципе, день был так, ничего существенного. Пожар в магазине стройматериалов на станции. Крутой был пожар, кстати!
Герман фыркнул, что символизировало смех.
— Дай угадаю. Клубы дыма, чёрные, открытое пламя, отмена электричек и обесточили полгорода. Я прав?
— Ты в ютубе смотрел? — недоверчиво прищурилась Лина. Картина, которую описал Герман, была точь-в-точь такая, какую засняла на свой телефончик Лина.
— Зачем мне ютуб? — удивился он. — Я же говорю: подключай логику. Стройматериалы, значит, наверняка куча лакокрасочных и прочего пластика. Значит, будет сильное пламя и дым. Магазин у железнодорожной станции, соответственно, для безопасности отменили электрички. Рядом тысячи проводов, возможны замыкания и новые пожары, так что вашу подстанцию обесточили, чтобы не случилось чего пострашней. Вот и всё.
— Ну ты даёшь, — искренне восхитилась Лина, — ты просто Шерлок Холмс.
— Скорее уж Пуаро, — Герман улыбнулся и приложился к кружке, — такой же зануда и педант. Ладно, так можно всю ночь проболтать, а у тебя работа. Спокойной ночи.
Он отключился, а Лина, закрыв скайп, ещё долго сидела на кухне, потягивая бокал с остатками вина с дня рождения, и думала, как сильно она усложнила себе жизнь всего за пару дней.
* * *
На следующий день Лина, побывав на торжественной церемонии в мэрии, как можно быстрее написала заметку и отправила редактору вместе с фотографиями. Андрей Саныч статью принял благосклонно, поинтересовался, как там продвигается история с домом на Крупской и не нужна ли помощь. Лина гордо сообщила, что во всём разберётся сама и уже договорилась об интервью.
— Только дров не наломай. — Главный редактор, несмотря на склочный характер, был, в принципе, человеком неплохим, просто требовательным. Но теперь на его требовательность Лина смотрела совсем иначе. — В авантюры не суйся, ты девушка молодая и красивая, а вокруг этого дела столько дерьма, что ого-го.
— У меня есть помощник, — сказала Лина, — мой личный информатор.
Андрей Саныч поцокал языком.
— Смотри, Трипольская, как бы чего не вышло. Дело-то закрыто.
— Мне же легче. Ладно, Андрей Саныч, я побегу. У меня интервью.
— Береги себя, Трипольская, — грустно сказал главред, — предчувствие у меня нехорошее... Ну давай, работай. — И он повесил трубку.
С Аркадием Степановичем Лина договорилась встретиться на скамеечке у монумента воинам-интернационалистам. Герман советовал в любых случаях встречаться в людных местах, где толпа помешает человеку накричать, ударить или сбежать.
Горелов сидел на лавке и курил. Заметив Лину, он тоскливо вздохнул, затушил окурок и с неудовольствием пожал тонкую ладошку.
— Ну что, Капитолина Андреевна, вам не сидится-то? Я ж вам о Кипятковых ещё тогда рассказал, что вы ещё хотите?
Лина незаметно оглядывала бывшего участкового. Он был одет в широкие летние штаны и полосатую рубаху, отчего был похож на дачника. Просторная одежда скрывала очертания тела, и Лина слегка заволновалась. А вдруг у него пистолет! Мало ли, что он бывший участковый, кто его знает. А Герман вчера очень подробно ей объяснил, почему Горелов не хочет разговаривать. Лина несколько минут молчала, кусая губы, а потом решилась:
— Почему вы не сказали, что Кипяткова слабоумная? Она же была дауном. Как же можно было дать ей воспитывать детей?
— Да какая она слабоумная, — удивился Горелов, — ну чудная малость. Но она ж работала, а разве дауны могут работать.
— Могут, — сказала Лина, — на простой работе. А она была поломойкой.
— Ну и что. — Аркадий Степанович обоснованно подозревал, что эта рыженькая из интернет-газеты начала рыть в неудобном для него направлении. Через секунду его опасения подтвердились.
— И вы так запросто это говорите. Вы же к ним заходили, видели. что Наталья Сергеевна не способна обеспечить детей. За ней самой надо было ходить. Почему вы не оповестили отдел опеки?
Горелов засопел. От маленькой журналистки он не ожидал подобного напора, а уж вспомнить, как тащполковник орал на него, стуча табельным по столу... Карьера майора полиции Горелова завершилась стремительно.
— Потому что никто на Кипятковых не жаловался. Если вы, Капитолина Андреевна, напряжёте свой мозг, то догадаетесь, что мы работали с обращениями граждан.
Это настолько напоминало речь бабы из органов опеки, что у Лины перехватило горло. Она вскочила и возмущённо прошипела ему в лицо:
— Их можно было спасти! Всех четверых! Если бы вы сделали хотя бы шаг в ту квартиру! Это ваша халатность в том числе! Знаете, как это называется? Соучастие! Вам, наверно, ваш начальник то же самое говорил.
Аркадий Степанович пошёл красными пятнами.
— Это в чём ты меня обвиняешь, пигалица? Молоко на губах не обсохло! Из-за вас, журналюг, меня и попёрли, если бы не ваши статейки! Иди отсюда, пока я добрый, иначе уши надеру.
— Статья сто сорок четвёртая Уголовного кодекса Российской Федерации, — отчеканила Лина, мысленно надеясь, что правильно запомнила номер, — воспрепятствование профессиональной деятельности журналиста. Вы сейчас препятствуете моему заданию от редакции. И это не шутки.
Горелов хрюкнул. Девчонка вооружилась кодексом, это было нехорошо. Аркадий Степанович прекрасно понимал, что ему в этом городе жить. Это не двенадцатимиллионная Москва и даже не Зеленоград с его двумястами сорока тысячами; это Солнечногорск, где каждый из пятидесяти тысяч жителей сможет прочитать, пусть даже в говённом интернет-портале, что участковый уполномоченный Горелов ни разу не пошевелился и не забил тревогу, видя, в каких условиях проживает женщина-даун с тремя детьми. Общественное мнение в Солнечногорске значило куда больше официальных сводок.
— Давайте так. — Лина видела мучительную борьбу на лице бывшего майора. — Я не упоминаю вас. Нигде. Вы уволены, ваше дело сторона. Теперь это геморрой нового участкового. А вы за это мне поможете вскрыть этот нарыв. У вас остались связи, телефоны, знакомые. Скажете, что не можете спать по ночам, что вас совесть гложет. Дело всё равно закрыто. Так обелите хоть вашу совесть! Для себя самого!
— Иди ты к чёрту, Капитолина Андреевна, — Горелов утёр лоб.
— Да запросто. — Лина показательно сделала шаг назад. — У меня ещё в запасе двести пятая статья пункт шесть. Если она вам так нравится, пущу в ход.
— И кто ж тебя так надоумил? — Горелов не верил, что эта пигалица сама штурмовала кодекс.
— Один умный и въедливый человек, — усмехнулась Лина Трипольская, — который эти кодексы знает наизусть. Так мы договорились?
— Что найду, расскажу, — буркнул Аркадий Степанович, — но ты тоже слово держи. А человеку этому передай... что из-за таких, как он, судьбы и рушатся. Думаешь, я не понял, о ком ты? Так этому гестаповцу и передай.
— Как вы смеете! — В лицо Лине бросилась краска. — У него дед наш город освобождал в сорок первом, Героя Советского Союза получил, а вы такое говорите!
— М-да... — протянул Горелов, качая головой. — Докатились... Иди уже, Капитолина Андреевна, не доводи до греха.
Он встал и, не прощаясь, пошёл по улице, на ходу закуривая новую сигарету. Лина смотрела ему вслед и понимала, что только что одержала маленькую, но свою личную победу.
* — солнечный свет, солнечный лучик (нем.)
Продолжение: http://proza.ru/2019/01/09/1276