ПОДРУЧНЫЕ ПАРТИИ
По крутой деревянной лестнице я спустился вниз. Перрон был где-то вверху, на насыпи. Здесь же, внизу, начиналась городская улица, сразу от привокзальной площади. На противоположной стороне было что-то похожее на автобусную остановку: небольшой навес и несколько человек, ожидающих городской транспорт. Подошел к ним, спросил, как добраться до редакции местной газеты.
- Здесь недалеко, квартала два, за углом увидите деревянный дом с вывеской, - сказала немолодая женщина, внимательно присматриваясь ко мне. – Вы, наверное, корреспондент?
- Да, вроде того, - улыбнувшись, ответил я и направился по указанному направлению. На душе было неспокойно, неосознанная тревога овладевала мной все больше и больше. Ветхие деревянные домики, прогнивший деревянный тротуар, пыльная улица не внушали оптимизма. “Вот и кончились золотые денечки, - думал я, - теперь здесь, в глуши, среди этих гор, серой тайги, что окружали небольшой городишко, придется начинать новую жизнь. А какая она будет? Как встретят в редакции? Что там за люди, если из своей среды не могли найти редактора? Наверное, тоже любители выпить, погулять, как тот мой предшественник, которого сняли с работы, исключили из партии…”
Без посторонней помощи нашел редакцию, ютившуюся в ветхом, но по всему видавшему виды здании, в прошлом принадлежавшему зажиточному хозяину. Усадьба была обширная с надворными постройками. Дом еще хранил на себе следы прежнего величия, кое-где сохранилась резьба и всякие украшения, но было все страшно ветхое и изношенное, как скрипучее крыльцо, на которое вступил, и дверь, покосившаяся и с трудом открывшаяся.
Решил сначала посмотреть редакцию и типографию, взглянуть на коллектив, работающий там, а уж потом идти в райком партии, куда мне дали направление в обкоме КПСС. Еще теплилась надежда, что местные партийные боссы не задержат меня и мне удастся отговориться, ссылаясь на то, что семья в Хабаровске, двое малолетних детей. Их сюда не повезешь, если нет квартиры. Вдруг местное начальство пожалеет, отпустит, и тогда, взяв свой небольшой чемоданчик, пойду на вокзал и – ту-ту! – прямо на Дальний Восток, к своим деткам… На вокзале прозвучал гудок локомотива. Это после стоянки отправлялся поезд, на котором я прибыл сюда. В груди защемило, почувствовал, что теряю навсегда спокойную, устоявшуюся жизнь, а впереди неизвестность, пугающая, непонятная и тревожная.
Дверь отворилась, и я попал в небольшую комнату, вроде прихожей. Три двери из нее вели в соседние помещения. За столом у окна сидела девушка и вычитывала газетную полосу. Вскоре вся редакционная братия окружила меня. Было впечатление, что они меня ждали и, как своего человека, начали донимать расспросами. Из короткого разговора понял: редакция не укомплектована, людей не хватает. Конец дня, а набрана лишь одна полоса. Значит, опять всю ночь придется корпеть: утром газета должна быть, кровь из носу. Такие были порядки – газета должна выходить три раза в неделю и никаких скидок и отговорок. Уже два редактора поплатились за срыв номеров. Конечно, не только за срыв выхода газета - за пьянку, дебош, как было в последний раз. Но график выхода издания нарушать райком партии не позволит. Это было бы страшным ЧП.
Замредактора вызвался проводить в райком. По дороге непрерывно говорил. Было видно, что он – рубаха-парень и заражен журналистикой, устал тащить воз и рад, наконец-то, свалить со своей души ответственность как можно скорей. Он без редактора замотался в доску со своим неукомплектованным коллективом. Набор газеты доисторический – ручной. Линотип – наборная машина – сломан, не работает. Хорошо, что в типографии две опытные наборщицы и печатник, хоть и пьянчужка, но старик никогда не подводил – всегда отпечатает газету к утру. Хоть в ночь, хоть в полночь придет и отпечатает.
Первый секретарь Кедров был на месте, сразу принял нас. Он уже был в курсе дела: из обкома сообщили, что редактор направлен.
- Хорошо, прибыл без задержки. Думал, недельку задержишься в Чите, у родителей, - удивил меня “первый” своей осведомленностью. И сразу к делу: - Как газета? Постановление должно быть на первой полосе. Завтра партсобрания начинаются на узле, люди должны знать, документ очень важен.
- Уже набрали, вычитывают, - ответил Леня, так звали заместителя редактора. Потом узнал, что по имени его звали и железнодорожники в депо, где он раньше работал, и на станции, и на рудниках… Для всех он был шустрый, свой Леня.
Об отставке не могло быть и речи. Кедров сразу пресек разговор, пообещал через неделю благоустроенную трехкомнатную квартиру. “Пока недельку поживешь в гостинице у железнодорожников, а сейчас давайте занимайтесь газетой. Утром чтобы была у меня на столе”. Первое знакомство с начальством было коротким. Но меня удивила осведомленность и редакционных работников, и райкомовцев: оказывается, все знали обо мне, моей семье, о том, где раньше работал до учебы. В обкоме не зря ели хлеб, знали кадры, информировали подробно на местах о человеке, которого направляли на ответственную работу.
Городок Рудный на восточной окраине области был центром горно-рудной провинции. Важной составляющей экономики был железнодорожный транспорт: здесь размещался штаб отделения дороги, локомотивное и вагонное депо, контейнерная станция. Отсюда шли пути-дороги, а также зимники в два северных района. Все чаще в прессе упоминался Удокан. А путь к нему начинался отсюда, от Рудного.
Пока мы шли в редакцию, Леня поведал о значении своего города в делах освоения забайкальского Севера. Да и мне было кое-что известно об этом таежном крае, хотя здесь оказался впервые.
- Может, в столовую заглянем, перекусим, а то придется до полночи корпеть с газетой, - вдруг остановился Леня, когда мы проходили мимо кафе.
- Да нет, я не голодный, перед станцией перекусил в вагоне-ресторане. Давай займемся газетой. Только из меня плохой будет помощник, я же не в курсе дела.
- Читай полосы. А я еще пару заметок напишу.
С замом мы уже перешли на “ты” и с ходу впряглись в редакционную телегу. На четвертую полосу не хватало материала. Порывшись в своем портфеле, достал несколько газетных и журнальных вырезок о природе, о лете, о заготовке грибов и ягод. Был август, и такие заметки не были бы случайностью на газетной странице. Общими усилиями сформировали оставшуюся страницу. Дело пошло.
Читал газетные полосы, а мысли улетали в Хабаровск, к семье. Как они там без меня? Завтра надо послать телеграмму, чтобы супруга увольнялась с работы, готовилась к переезду. Здесь есть работа, полная нагрузка в школе. И об этом намекнул мне Кедров при разговоре в райкоме. Они уже все предусмотрели и все определили. Назад ходу не будет.
Машинистка Эльвира Евгеньевна позвала пить чай. Вся редакция – четыре человека – сидели за столом. Бутерброды с колбасой, вареные яйца горкой возвышались на корректорском столе. Леня рассказывал какой-то анекдот, все смеялись. Чай был густой с молоком и казался таким вкусным, что мне пришлось просить второй стакан.
Это чаепитие и веселая атмосфера были как нельзя кстати, подняли настроение, мне уже было не так одиноко и грустно. Доброжелательность и участие были в каждом жесте, каждом взгляде сотрудников. С ними придется трудиться не один день, не один месяц, а может быть, годы.
- А наборщики где? Надо их тоже напоить чаем, - оглядывая стол, заметил я.
- Да они там, у себя… У них свой чайник.
- В типографии нельзя принимать пищу, пусть приходят сюда, в редакцию.
Это было мое первое начальственное указание. Нас крепко учили соблюдать технику безопасности в полиграфическом производстве. Шрифт – это свинец, вредная среда, грязные руки, прием пищи среди наборных касс со шрифтами – яд для организма.
Корректор Люба пригласила наборщиц и верстальщицу. Пожилая женщина Валентина и ее сестра Октябрина вручную набирали и верстали газету. Удивился, что эти двое успевают выполнять сложную работу за две смены.
- Какие две смены! Получается, все четыре - мы же допоздна здесь торчим, - улыбаясь, заговорила Валентина, - хорошо, что живем неподалеку, сбегаешь домой и опять к наборной кассе.
- А кушать в наборном цехе нельзя, поберегите свое здоровье. Сюда, в редакцию, приходите со своим чайником.
- Да мы не против. Даже веселей вместе, - заметила Октябрина.
Пили чай, разговаривали о разном, но никто не проронил ни слова недовольства, жалобы. “Какие порядочные люди, какая ответственность за порученное дело”, - думал я, забывая о своих недавних переживаниях.
Было такое время, когда к газете, к печатному слову люди относились с благоговением. Считалось чуть ли не подвигом ночное бдение в редакции. Даже, помнится, поэт писал что-то в таком роде: “Люди закончили трудовой день, отдыхают, погасли огни в домах. И только в одном здании горит свет – это редакция районной газеты. Там трудятся газетчики, чтобы утром каждый мог взять в руки пахнущую свежей типографской краской газету и узнать свежие новости нашей жизни”.
Труженики пера и полиграфисты безропотно несли нелегкую вахту: газеты всегда и везде выходили вовремя. Такой был негласный порядок, строго соблюдаемый партийной дисциплиной! Газета была рупором партийного комитета и местной советской власти. Об этом провозглашалось открыто и с гордостью. Люди дорожили работой, их уважали сограждане. Как бы нынче сказали: то была престижная работа, хотя и невысоко оплачиваемая. Творческие работники, высокой квалификации полиграфисты, конечно же, получали значительно меньше, чем, скажем, железнодорожники. Но зарплата все же была на уровне служащих государственных учреждений. Разница в оплате труда редактора и рядового сотрудника была невелика.
Нет, так работать, с колес, нельзя. Люди долго не выдержат. Нужно укреплять редакцию, делать запас литературных материалов, налаживать технику. Это же каменный век! Вручную набирать текст в гранки. Оказывается, во дворе стоял ящик с новой наборной машиной. Уже несколько месяцев. Нет специалистов, наборщиков машинного набора - линотипистов, как их зовут в типографии. Нет наладчика машин. Техника сложная. А где знающие, опытные профессионалы, чтобы ее освоить? С этими мыслями уже двенадцатом часу ночи я, наконец, добрался до гостиницы, где мне был забронирован номер.
Проснулся в седьмом часу утра, когда в занавешенное окно гостиничного номера настойчиво пробивались солнечные лучи. Раздвинув занавески, увидел величественную картину забайкальской тайги. Широкую долину прорезало извилистое русло реки. Она брала начало где-то далеко в теснине, обрамленной хребтами. Вокруг тайга, тайга серо-зеленая, таинственная, величественная. Цепь гор терялась в туманной дали, сливаясь с голубым бездонным небом. И над этой величавой красотой сияло солнце. Светило чуть-чуть поднялось над хребтами, но залило через край светом и теплом всю долину.
Перекликались гудки локомотивов, лязгало железо на станционных путях. На улице появились редкие прохожие. Городок проснулся, жил, трудился. На душе было легко и спокойно. Вчерашняя тяжесть ушла. Отдохнувший молодой организм требовал действия. Началась новая жизнь, она увлекала, овладевала мыслями, не казалась уже такой трудной и безнадежной.
Сторожиха Марфа, крупная немолодая женщина, открыла дверь редакции и громко сообщила, что тираж уже отнесла на почту, а контрольные экземпляры положила на корректорский стол.
Небольшая стопка газет – вот он, венец вчерашних беспокойных хлопот кучки людей. Вот он, неповторимый запах типографской краски, исходящий от страниц газеты. Внимательно всматривался в каждую полосу, пробегая заголовки, читая отдельные заметки. Печать была ровной с тонким наложением краски: было видно, что печатник – мастер своего дела. Приправить газетный спуск, отрегулировать накат краски – дело тонкое. По всему было видно: печатник – профессионал, каждая из четырех страниц смотрелась четко, чисто, можно сказать, изящно. Ни одной помарочки. Эта, казалось бы, незначительная деталь поднимала настроение газетчика. Из прошлого опыта знал: обнаруженные помарки и неряшливая печать, а еще пуще – грамматические ошибки в материалах напрочь портили настроение на целый день всего коллектива редакции и типографии.
На первой полосе выделялось набранное крупным шрифтом, выделенное особыми линейками постановление бюро райкома партии о проведении отчетов и выборов в партийных организациях. О нем вчера упоминал Кедров.
Не успел прочесть, как раздался телефонный звонок. В трубке узнал голос “первого”.
- Поздравляю с почином, редактор, - пророкотал Кедров. – А почему не подписал газету?
- Номер делал зам, он и подписал. Я же еще не утвержден на бюро. Пусть до утверждения подписывает Краев.
- Так дело не пойдет. Бери ответственность на себя. Следующий номер подписывай сам, а с утверждением не беспокойся. Обкомовское направление для тебя что, не имеет значения?
- Дело не в том, чтобы снять с себя ответственность… По Уставу положено утверждать редактора на бюро и пленуме.
- Ну, если ты такой блюститель Устава, подписывай до решения бюро исполняющим обязанности редактора. И.о. – понял?
- Конечно, понял.
- Тогда успеха вашей редакции. В случае чего, какие вопросы будут возникать – звони мне или приходи безо всяких церемоний.
- Спасибо, Александр Дмитриевич.
- Ну, будь здоров.
Короткий диалог с “первым” подтвердил мои предчувствия, что теперь в этом кабинете мне корпеть надолго и без всяких скидок.
Вошел Леня. Он был бодр и энергичен. Улыбаясь, заметил:
- Я же говорил, чтобы газету ты подписал, - со вчерашнего дня мы были с ним на “ты”, как старые коллеги. – Встретил Кедрова на улице, он на работу шел, уже просмотрел газету и мне втык сделал: “Почему не редактор, а зам подписывает?”. Он усмотрел какие-то козни редакции…
- Да мы уже с ним по телефону переговорили, я объяснил, что к этому выпуску я, по сути, никакого отношения не имею. Ты же его сделал, готовил все материалы…
- “Первому” не терпится запрячь тебя, чтобы не сбежал, - засмеялся вошедший заведующий промышленным отделом Илья Петухов.
- Да уж, запрягли, - невесело заметил я и обратился к собравшимся: - Давайте планерку проведем. Что есть в следующий номер?
Материалов было не густо. Опять “с колес” все пойдет в набор, никакого задела. Вызвался сходить в депо, поговорить с секретарем парткома о подготовке к отчетно-выборному партсобранию. Началась отчетная годовая кампания, и интервью с секретарем самой крупной узловой парторганизацией было бы весьма кстати. Заодно и познакомлюсь с производством. Договорились, кто куда двинет за материалом, чтобы к концу дня подготовить в набор. Чтобы сделать “загон” (запас материалов в газету), предложил на четвертой странице печатать с продолжением рассказ “Прииск “Жанна”. Интересный, довольно хорошо написанный в литературном отношении рассказ о геологах прочитал в дальневосточном журнале, когда ехал сюда. Небольшой по объему, оригинально исполненный опус можно было растянуть номеров на пять-шесть. Читать, безусловно, будут с интересом, не хуже, чем местные материалы, и это оживит газету. А главное – даст возможность редакции создать запас местных материалов и покончить с ночными бдениями. Сотрудники поддержали идею, тем более, что действие в рассказе происходило в таких же таежных краях, здесь, на Востоке. Рассказ отдал наборщикам вместе с несколькими заметками сотрудников. Начались обычные газетные будни: встречи с людьми, знакомство с производством и обработка собранных материалов уже ночью. Не обремененный семьей, с одними мыслями и заботами о газете просиживал долгие часы заполночь за интервью, очерками о людях, отчетами с собраний, которые на железнодорожном узле проходили почти каждый день. Перед сном гулял по ночной безлюдной улице, ведущей к берегу Мазара. Горная бурная речка разделяла город пополам. А на окраине ее укрощала огромная плотина, почти через всю долину. Образовавшееся озеро было источником воды для железнодорожного узла. Когда в прошлом составы тянули паровозы, они заправлялись здесь водой. Ее требовалось много. Горная, чистейшая вода Мазара была весьма кстати. Она не засоряла паровозные котлы, высоко ценилась на дороге, да и город снабжала ее сполна. Светлоструйный Мазар был к тому же главным источником.
Садился на перила моста, слушал шум горной речки, вдыхал холодный, свежий, напоенный тайгой воздух и в голове рождались разные планы будущей жизни, работы. Вдали над темными хребтами светились крупные звезды. А в другой стороне сиял весь в огнях железнодорожный узел. Перекликались гудки локомотивов, гремела железом сортировочная станция, где отцепляли и прицепляли вагоны, формировали составы грузовых поездов. Потом спал, как убитый. А в семь утра, как заведенный робот, вставал бодрый, отдохнувший, готовый к новым походам по разным организациям, конторам, цехам, артелям. В газетный день приходилось сидеть за письменным столом, вычитывать материалы, править заметки и статьи, читать поступающие в редакцию письма. Письма – главная забота редактора. Он первый их читает, оценивает и принимает решение, что делать с поступившим документом. Именно документом, так требовали партийные установки обращаться с письмами трудящихся. Об их количестве и по их содержанию оценивалась работа и редакции, и партийного комитета, органом которого была газета. Требовали каждый месяц давать отчет о поступивших в редакцию письмах, делать обстоятельный обзор. В нашей редакции письма почти все шли на газетную полосу. Их обрабатывали в литературном плане, но требовалось сохранять лицо и стиль автора.
Бывшая учительница русского языка Валентина Онегина умело справлялась с обязанностями заведующего отделом писем. Она их регистрировала, передавала редактору, а потом следила за судьбой каждого письма, строго спрашивала, если кто из сотрудников не вовремя его обрабатывал или принимал меры по его сигналам. Меня радовало, что с каждым месяцем, особенно в зимнее время, количество писем увеличивалось многократно…
Но я забегаю вперед. Пока же в редакции продолжались ночные работы наборщика, верстальщика и, конечно же, печатника. Через неделю, создав приличный “загон” материалов, мы стали подписывать в печать к 10 часам вечера. К 12 часам печатник выдавал номер. В семь утра Марфа относила его на почту и в райком сигнальные экземпляры. Такой порядок всех устраивал. Но мне казалось, что можно добиться более четкой работы и редакции, и типографии: заранее засылать в набор материалы, иметь в запасе несколько сверстанных страниц, заканчивать работу, как все нормальные люди, к шести вечера. И лишь печатник должен выходить во вторую смену. В коллективе такие планы встречали с улыбкой: “Фантазия!”. А Леня, к примеру, распространялся, что и на узле железнодорожники работают днем и ночью, такой производственный процесс. “А редакция – тем более, оперативно надо освещать материалы и без ночной работы не обойтись”.
- О какой оперативности ты говоришь, Леня, - возмутился Илья Петухов, - газета выходит три раза в неделю. Покажи мне, где в сегодняшнем номере вчерашние события освещаются? То-то и оно, оперативность в нашей районке – не главное! Главное, чтобы интересные и своевременные материалы были. Надо писать не спеша, делать материал добротно, а не гнать с колес. Тогда и авторитет нашей газеты прибавится. А насчет того, что к шести часам подписывать в печать – считаю вполне возможным.
- Но где ты видел, чтобы газету подписывали к концу первой смены? Даже в областной газете вторая смена работает. А в типографии – третья.
- Ну, сравнил! Областная – ежедневная. Там идут по телетайпу срочные материалы. А у нас разница с Москвой во времени - шесть часов. Понимать надо.
- Надо укомплектовывать редакцию, братцы-журналисты, без этого мы не выйдем из тупика, - подвел я итог разговора. – Надо искать способных писать в газету.
Однажды утром, когда я читал очередную пачку читательских писем, в кабинет вошел немолодой человек, интеллигентной наружности. Что-то знакомое было в его фигуре, но я не мог вспомнить, где его встречал. Отрекомендовавшись Елиным, Николай Ульянович положил на стол пачку листков, отпечатанных на машинке. Просматривая их, сразу заметил почерк профессионала: рубрика “На огородные темы” и несколько заметок - острых с хлесткими заголовками.
- Приехал из Читы к престарелым родителям, пока не определился с работой. Наверное, придется осесть в Рудном.
Я вспомнил: видел его в Читинском издательстве давно, тогда он был моложе и свежее. “Вот удача! Заполучить бы такого профессионала, бывшего редактора издательства”, - радостно думал я, провожая гостя и приглашая его сотрудничать. После ухода гостя вошел Петухов, вопросительно воззрился на меня.
- Дельный автор, заполучить бы его в штат, - с энтузиазмом начал я, но Петухов погасил мой энтузиазм на корню.
- Уже несколько раз он устраивался к нам. Работал до первой получки, потом – запой. Райком запретил иметь с ним дело, только авторитет газеты подрывает. К его писаниям люди относятся несерьезно… Он же здешний, здесь родился, вырос, получил хорошее образование, имел семью, в Чите работал. Потерял все, спился. Жена с сыном ушли от него, уехали куда-то. А он вернулся к старикам, живет на их пенсию.
- А впечатление – нормальный человек и пишет добротно с анализом и литературно гладко.
- Смотри, как бы неприятности не было с его писаниями, - заметил Петухов.
Грамотный, способный человек, еще не старый. Неужто у него нет стремления вырваться из этой страшной водочной зависимости, начать новую, интересную жизнь. Может быть, на своем жизненном пути не встречал людей, которые бы подали руку помощи, поверили ему… Начались романтические рассуждения о человеколюбии, гуманизме, непререкаемой вере в человеческую сущность… Мысли роились: и так, и этак размышлял, когда вечером возвращался в гостиницу и пришел к выводу, что надо человеку дать шанс. Подборку материалов Елина, несмотря на предупреждения Петухова, все же поставил в номер. В заметках было все правильно и литературно оформлено, на мой взгляд, хорошо. Читать будут.
Наутро, после выхода газеты раздался телефонный звонок: из приемной райкома партии приглашали к “первому”. Кедров поздоровался и с улыбкой заметил:
- Ну, что, и тебя объехал на хромой кобыле Елин? Он уже какой раз устраивался в редакцию. Получит аванс – и в запой. Признавайся, просил аванс?
- Да нет, он даже не намекал. Впечатление производит нормального человека. Чистый, аккуратный. Главное – писать умеет.
- Но его же здесь знают, как облупленного. Никто всерьез к его опусам не относится.
- В подборке, что опубликовали в сегодняшнем номере, все верно и написано интересно, живо.
- Ха, “интересно, живо”! Вот Америку открыл. Да все эти городские проблемы всем плешь переели. Вот новость нашел! Были бы у города средства, и без Елина давно бы и тротуары сделали, и дороги, улицы заасфальтировали. Но вот малость: где деньги взять? В общем, Антон Петрович, прошу, по-серьезному отнесись к этому автору. Он давно исключен из партии, не авторитетен среди местного населения. Его, алкаша, все знают, часто видят, как он попрошайничает в ресторане, а напьется – спит в канаве.
- Но, может быть, человек, наконец, одумался, решил начать новую жизнь…
- Сомнительно. Я тебя, считай, предупредил. Смотри, чтобы не было неприятностей.
Через несколько дней Елин опять появился в редакции. Принес зарисовку о природе, на местные темы рассуждал, как надо беречь лесные богатства. Материал был интересный, любой редактор не преминет его напечатать. Знание предмета, эрудиция давали честь любому изданию. Произошел откровенный разговор с автором. Напомнил ему о прошлых срывах, о том, что с его способностями и эрудицией надо налаживать нормальную жизнь. Неужели не жалко стариков?!
Казалось, человек прочувствовал все и полон решимости покончить с пьянкой, горит желанием вместе делать настоящую газету, создать действительно творческую обстановку в редакции.
- Хорошо, пишите заявление, принимаю на должность заведующего отделом. Но при первом замечании будете уволены.
Дела в редакции постепенно налаживались. Стали заметно раньше подписывать номер в печать. Меньше задерживались полиграфисты в ночное время. Системой стали недельные редакционные планерки. На них не только планировали, что печатать и когда, но стали делать обстоятельные обзоры опубликованных материалов. Как-то зашел разговор о структуре публикаций. Белыми пятнами были вопросы культуры, экологии, редко затрагивали проблемы школ, медицинских учреждений, а также воспитания молодежи. О некоторых населенных пунктах не упоминалось месяцами. Словом, шел разговор не только о содержательности издания, но и о географии его распространения в районе. Распределили, кто из творческих работников кому и когда закажет нужные материалы.
- Не надо ориентироваться на стихийное поступление писем, сигналов. Надо больше заказывать статей специалистам по каждому направлению.
Мнение редактора было поддержано всеми. У каждого сотрудника появился целый список авторов, с которыми он стал постоянно работать. В следующем месяце заметили, что значительно выросла подписка: на целых три сотни экземпляров! Теперь “Рабочий” - так называлась районка – выписывали полторы тысячи семей. За три месяца тираж вырос на треть.
Из активных авторов стали выбирать кадры в штат редакции. Среди железнодорожников было немало грамотных авторов, но переходить в штат на низкую зарплату, без всяких льгот, которые имели специалисты транспорта, никому не хотелось, как говорится, шило на мыло менять никто не хотел. Та же история повторялась и с горняками, геологами. А среди них были и поэты, и писатели. С удовольствием сотрудничали с нами, но о переходе не могло быть и речи. Они в несколько раз больше зарабатывали по своей специальности и удивлялись, когда узнавали о мизерных окладах сотрудников редакции.
Оставалась сфера культуры, откуда мы могли переманить работников, и еще школы: некоторые молодые люди, после институтов направляемые в школы района, вписывались в коллектив с трудом, не могли “держать” дисциплину в классе. Грамотные, образованные молодые люди, в силу своего характера и воспитания, не могли нести ношу педагога, как требовалось, чувствовали себя не в своей, как говорится, тарелке. Именно в таком положении оказался молодой учитель литературы Неплевский, присланный из вуза Новосибирска. Он знал великолепно литературу, писал стихи, часто публикуемые в нашей газете. А как педагог он был слабым, не мог справиться с классом. На наше предложение перейти работать в редакцию откликнулся с радостью. Но директор школы не мог отпустить молодого специалиста, не отработавшего положенных три года. Да и литературу преподавать в старших классах было некому. Пришлось обращаться к Кедрову.
- Больше никого нет на примете? – хмуро спросил “первый”. - Школу нельзя трогать, в просвещении тоже трудно со специалистами.
- Да какой он специалист? Не получается у него. Сам толкует, что педагогика не для него.
- А в редакции, думаешь, у него получится? Тоже с людьми придется дело иметь, со взрослыми…
- Он - литератор грамотный, неплохо пишет, на отдел писем поставим…
- Тогда помогите школе найти преподавателя. Опытные педагоги перегружены.
- Подсказывали, что пенсионерка-литератор изъявляла желание вернуться в школу. Внуки подросли, и потянуло в коллектив.
- Ну, вот и прозондируйте, пошлите своих людей к ней, уточните. Если согласится, то можно от имени райкома обратиться к директору школы, чтобы отпустили Неплевского.
В течение месяца шли переговоры и, наконец, мы заполучили еще одного сотрудника. Неплевскому поручили отдел писем: он славно правил авторские материалы и писал зарисовки о людях труда, больше о педагогах и врачах.
Как-то на планерке он, до сих пор молчаливо впитывавший творческую атмосферу редакции, выступил с дельным предложением. Сочинения старшеклассников бывают очень интересные. Почему бы вместе со школой не провести конкурс творчества школьников. Скажем, на тему о родном крае или о любимой профессии, о ветеранах войны. Предложение всем понравилось. Ему, Ивану Неплевскому, и поручили курировать этот проект. Так мы могли не только оживить газетные страницы, но и заглянуть вперед, найти для себя будущих сотрудников.
В корректорскую с шумом вошла машинистка Эльвира. Она что-то взволнованно рассказывала. Вокруг нее собралась почти вся редакция.
- В железнодорожный универмаг завезли импортные костюмы. Кажется, финские. Продают в кредит. Черные с искрой. А как пошиты! Я своему мужу взяла… Леня, Николай! Не зевайте, а то быстро разберут, там уже очередь образовалась.
- Так дорого же – 250 рублей, где взять, - сокрушался Краев.
- Я же толкую – в кредит дают. Возьмите в бухгалтерии бумагу, а первый взнос – ерунда, - подзадоривала Эльвира.
- А что, дельное предложение, - заметил я, подходя ближе. – Пора бы приодеться поприличней всей нашей редакции. Женщины у нас выглядят элегантно, а вот мужчины некоторые ходят в чем попало, небритые, непричесанные. Пожалуй, это не относится лишь к Николаю Ульяновичу. Он у нас всегда молодцом ходит…
- А я тоже не против приобрести выходной костюмчик, если, конечно, в рассрочку.
Загорелись все этой идеей приобретения в рассрочку. Бухгалтер быстро оформила всем мужикам справки, и они поспешили в универмаг. Леня предварительно позвонил куда-то, попросил обслужить редакцию вне очереди.
Был “негазетный” день. Материала в набор сдано на номер полностью, можно было и личными делами заняться. Редактор, конечно, не стал возражать…
С укомплектованием штата спокойней пошли дела в редакции. О ночных бдениях уже начали забывать. Редко кто задерживался, когда работал над серьезной статьей или отписывался после командировок. Узким местом становилась типография, задерживался набор материалов. Линотип, хоть и отремонтировали – приезжал наладчик из Читы, но производительность линотипистки была низкой, опыта было маловато. Вторую наборную машину, что стояла в дворе, ставить было некуда. Надо было добиваться нового помещения. Разговоры шли о пристройке к наборному цеху, но мне казалось, что овчинка выделки не стоит: к ветхому строению лепить новый цех – дело бесперспективное.
После заседания бюро райкома партии, когда в кабинете у Кедрова остались председатель райисполкома и начальник отделения дороги, я уже в который раз снова заговорил о новом помещении для редакции и типографии.
- Давайте редакцию переведем к нам в райисполком, а за счет освободившихся кабинетов расширим типографию, - предложил председатель.
- Стоит ли новое оборудование ставить в развалюху, здание на ладан дышит. Надо что-то другое… Чем ремонтировать и пристраивать, куда проще найти другое помещение. Неужели в городе нельзя найти? – упирался я, доказывая необходимость переоснащения типографии и создания условий работы для сотрудников редакции. – Посмотрите, в какой тесноте ютимся. Сидим по три человека в небольших кабинетах.
- Условия работы у вас скверные, это правда, - поддержал Кедров. – Надо поискать, пожалуй, другое помещение. А как у железнодорожников, нет чего-нибудь подходящего? – обратился первый к Карташову, начальнику отделения.
- Мы можем предложить в районе вагонного депо, но это же на путях. Туда посторонним нельзя ходить. А в редакцию народ гужом ходит.
- Вы скоро новый вокзал сдаете. Там и ресторан разместится. А здание ресторана, что в городе, для каких целей думаете использовать?
Кедров был в курсе всех дел железнодорожников, поэтому не зря задал вопрос.
- Думаем городу передать. Дом еще добротный, но требует ремонта: крыша, окна, двери, полы – все надо менять. Под музей, что ли, город хотел приспособить бывший ресторан.
- Музей может повременить, он в Доме пионеров еще может расширяться – там есть площади. А вот редакцию неплохо было бы там разместить – и в центре города, и недалеко от райкома.
- Давайте прикинем этот вариант, - согласился начальник отделения, - я не против, все равно мы городу возвращаем их дом.
- Но на ремонт, перепланировку потребуются деньги. У нас средств нет, - наметил председатель райисполкома.
- Редактор пусть свое ведомство побеспокоит. Завтра же выясните возможность финансирования Управлением печати, - обратился ко мне Кедров.
Решили завтра посмотреть здание, в котором еще работал ресторан железнодорожников.
Переговоры с Управлением печати оказались удачными. Начальник управления обещал дать денег на ремонт. Надо срочно готовить смету и договариваться с ремстройучастком, чтобы они взяли в план следующего года объемы ремонтных работ.
Ноябрь был на исходе. Планы на следующий год еще уточнялись, корректировались. Была возможность вписаться в эти планы и с выделением финансов, и с ремонтными работами.
Вскоре мы с Леонидом и с инженером-сметчиком, которого заполучили у железнодорожников, со всех сторон обследовали передаваемое нам здание, наметили, где расположатся цеха типографии, а где редакционные кабинеты. Аппетиты росли, но ограниченные средства, обещанные управлением, заставляли, как говорится, по одежке протягивать ножки. Но все же со двора к зданию запланировали пристройку под котельную. Печное отопление бывшее раньше, решили заменить на центральное с установкой специальных небольших котлов, которые железнодорожники используют в своем хозяйстве. Появилась надежда, новые перспективы переоснащения типографии. Надо было настроить коллектив и готовить кадры полиграфистов для будущего, по сути, нового производства…
***
Поход в магазин мужской части коллектива редакции был успешным. На следующий день все решили похвастать преображением – пришли нарядные, в черных, словно фраки, костюмах, в белых рубашках с галстуками. Эльвира делала “ревизию”.
- Зачем эти ботинки меховые напялил, - отчитывала она Петухова. – Вот, смотри, у Неплевского, какие черные “корочки”, как идут к костюму.
- Так ведь холодно же на улице, сегодня за сорок мороз. Ивану хорошо – он недалеко живет. А мне на край города. Отморозишь ноги.
В общем-то, результат “ревизии” был положительным. Женская часть редакции хвалила мужчин и пожелала в таких праздничных нарядах всем вместе сходить в ресторан или в клуб на новогодний бал. Чем не кавалеры: элегантные, красивые и главное – все трезвые. С шутками, смехом расходились по своим рабочим местам. Радостно было сознавать, что в коллективе налаживается хорошая, доброжелательная атмосфера.
В конце дня, когда газета была подписана в печать, и я собрался идти домой, в кабинет зашли Леня, Илья и Николай.
- Шеф, предложение есть, - таинственно начал Леня. – Почему бы не организовать нам встречу Нового года сообща. В кафе. Семьями. Девчонки дело предложили.
- В кафе, если идти семьями, кругленькую сумму надо иметь.
- Конечно. Вот мы тут покумекали и решили: а почему бы нам не заняться заготовкой дров для редакции? Сколько мы за зиму средств на топливо тратим? Приличная сумма. Илья в прошлый выходной ездил за дровами, говорит, столько сухостоя, прямо у дороги. Взять пилы, топоры, заготовить. В Удоканской экспедиции попросить пару грузовиков. Это беру на себя. Селютин не откажет. И денег за транспорт с нас брать не будет. Привезем дров. А деньги перечислим в кафе, как бы за дрова…
- Идея интересная. Но потрудиться придется. Лес валить – дело нешуточное.
- Нам не впервой. Мы же домой себе заготавливаем дрова. Потрудимся ради такого доброго дела.
- А в финансовых нарушениях нас не обвинят?
- Консультировался у бухгалтера. Пройдет. Главное, чтобы дрова были во дворе.
Расходились довольные. Но женщинам и, вообще, в редакции об этой идее решили не распространяться.
В пятницу зам с утра уехал в Удоканскую экспедицию. Она была в редакции на особом счету. Там всегда находили сенсационные материалы. Зима – горячая пора у тружеников этого особого предприятия. Задачей его коллектива было в зимнее время завести в северный район, в Намингу, что в стороне от Чары, оборудование, горючее, продукты для геологических партий, во множестве работавших в горах Удокана и Кодара. Удокан – это магическое слово не только геологов. Об Удокане, о несметных богатствах забайкальского Севера писали центральные газеты, без устали вещало радио. Об освоении Удоканского месторождения меди говорилось в директивах правительства на предстоящую пятилетку. Геологоразведочные экспедиции получали неограниченные средства на детальную разведку перспективных рудных провинций. Дорога же на Север начиналась отсюда, от железнодорожного узла Рудного. Более шестисот километров по таежным рекам, марям, хребтам мощные грузовики шли день и ночь в страшный мороз и метель. Моторы нельзя глушить – замерзнет железо двигателей, и никакая сила не заставит их вновь заработать, хоть облей бензином или чистым спиртом.
На окраине города расположились гаражи, склады, мастерские удоканцев. Ежедневно из ворот экспедиции выходила колонна грузовиков и направлялась по зимнику в Удокан. Ежедневно сюда возвращались и те, кто уже сдал груз и с попутной поклажей, налегке, на обледенелых, помятых машинах завершал рейс. И каждая возвращавшаяся колонна привозила массу новостей. Потому газетчики всегда получали добротную информацию о наступлении на Север, о делах разведчиков Удокана. Эта зима была особенной. Объемы перевозок значительно увеличились. Экспедиция получила новые мощные грузовики и делала все, чтобы поступавшие вагонами грузы доставить на Удокан. Экспедиция была похожа на штаб армии, штурмующей ее северное бездорожье. Где-то шла битва, а здесь делали все, чтобы она завершилась победой. В рейс уходили закаленные, обветренные и обожженные морозами крепкие мужики. В меховых куртках, унтах, шапках они не походили на водителей мощных машин, а смахивали на полярников-папанинцев, которые были в нашей памяти. О каждом шофере, механике можно было писать очерк – такие яркие биографии были у них. Иван Никитич Селютин, начальник экспедиции, огромный мужчина с громовым голосом, подбирал кадры себе под стать – рослых, выносливых, уже испытанных севером. Сам же он еще в послевоенные годы прибыл на Север с первой партией искателей урана в Мраморном каньоне. Он не любил рассказывать о тех годах, наверное, секретность экспедиции не позволяла ему распространяться о деталях. Но нет-нет да и выдавал отдельные эпизоды освоения зимника. Тогда и машины были не те - в основном “Студебеккеры” американские, но и они везли грузы, оборудование. Сейчас же колонны идут по проторенным путям, но Север есть Север. На каждой речке, на каждом перевале шоферов ждут сюрпризы.
Иван Никитич доброжелательно относился к газетчикам, позволял некоторым ходить в рейс, испытать себя, самим увидеть “трассу жизни”, как обычно именовали зимник.
Леня вернулся из Удоканской экспедиции быстро. Он сиял: Иван Никитич обещал на субботу дать два грузовика. Конечно, не те, что ходят на Удокан, а те, что используют на своих хозяйственных работах.
И вот в субботу рано утром все мужское население редакции было в сборе. В назначенный час к редакции подкатили два грузовика. Быстро погрузили пилы, топоры, продукты и выехали в лес. Петухов в кабине первой машины показывал лесосеку. Не проехали и десяти километров, как оказались на месте. Когда-то здесь прошел лесной пожар. Обгорелые стволы сосен и лиственниц занимали огромную площадь, поднимаясь на склон пологой горы. Снег был неглубокий. Мы с энтузиазмом принялись валить сухие стволы деревьев. Но вскоре все выдохлись, повалились в снег и лежали, глядя в небо, перебрасывались шутками. Неплевский показывал мозоли на руках и удивлялся, почему ни у кого нет мозолей, а у него все ладони в волдырях.
- Это тебе не ручкой водить по бумаге, - смеялся шофер, - теперь будешь знать, как дровишки готовят.
- Слушай, Иван, теперь у тебя есть физическое подтверждение твоих усилий на газетной ниве. Представляешь, какой ценнейший материал для будущих мемуаров! Кстати, это и пища для поэтических изысканий. А то вы, поэты, выискиваете темы ля своих опусов черт-те где, в носу ковыряете! А тут наглядное подтверждение, чувственное восприятие жизни трудового человека…
Петухов разразился тирадой, издеваясь над последним стихотворением Неплевского, которое было недавно напечатано в газете, о геологах.
- Вставайте, хватит валяться, простынете. Черти, вы же потные – и на снег, - подошедший пожилой шофер со второй машины заставил всех подняться. А в той стороне, откуда он пришел, горел костер, висел котелок с чаем. На пеньке лежал кусок бересты, а на ней – крупные темно-красные ягоды. Неплевский ринулся к ним, ахая и охая:
- Какая прелесть! Какой натюрморт! Вот бы сфотографировать, - восторгался он, бросая горсть ягод в рот.
- Ты что накинулся? Подожди глотать-то, с чаем будем брусничку пробовать, - шофер Гаврилыч под снегом раскопал ягодник и успел собрать несколько горстей брусники. Зеленые ее листочки набросал в котелок с чаем.
Окружив костер, начали доставать снедь. Леня выложил толстый кусок сала и кирпич черного хлеба. Резал ломтями, нанизывал на прутики и, словно шашлыки, мы стали поджаривать их на углях костра. Закипел котелок. В него Гаврилыч высыпал пачку байхового чая, отставил в сторонку от огня настаиваться.
- А сгущенку почему не положил? – заметил Петухов, подавая банку сгущенного молока.
Какая прелесть – этот таежный, пахнущий дымком, брусникой, смолой и еще целым букетом лесных ароматов чай из закопченного, видавшего виды котелка! Разлили по кружкам дымящийся, обжигающий напиток. Хрустящие, подгоревшие корочки хлеба с задымленным салом и колечками зажаренной колбасы не сравнятся ни с какими ресторанными деликатесами. Уплетали за обе щеки, причмокивая и крякая от удовольствия. Гаврилыч сидел на пеньке, держа в ладонях огромную кружку с чаем, отхлебывал напиток и улыбался, глядя на нас.
- Как с голодного края… вот уплетают… А ты, Неплевский, чего бруснику не положил в чай?
- Да он ее до чая половину слопал, - засмеялся Елин. Он, серьезный и деловитый, до сих пор, тоже разулыбался и включился в застольную болтовню.
Разомлевшие от еды и горячего чая, все подобрели, забыли про усталость и через некоторое время снова взялись за пилы и топоры.
Зимой быстро темнеет. Нагруженные бревнами машины въехали в город, когда солнце спряталось за дальней сопкой. Разгружать пришлось в темноте.
В понедельник женская часть редакции и типографии удивлялась – двор был завален сухими бревнами: “Когда успели столько наготовить?”.
Сторож Парфеныч ходил вокруг и восхищался:
- Добрые дрова! Листвяк, он шибко жару дает. Не то, что сосна – вспыхнет и никакого тепла…
Новый год встречали в кафе железнодорожников. Стол был богато сервирован закусками. Пили только шампанское и Раздольнинскую минеральную воду. Накануне петухов ездил на источник, что в десяти километрах от города, и привез несколько канистр пузырящейся воды. Ее разлили в графины. Танцевали вокруг елки, пели песни, читали стихи, дурачились. Пьяных не было. Всем было весело и хорошо, особенно женщинам: не надо было хлопотать вокруг стола, возиться с закусками и посудой. А закусок было множество: от грибов, ягод, заливных языков, пельменей, котлет стол ломился. Но больше всего понравилась закуска из холодного мяса: лосятину – целое стегно – перед Новым годом привез Леонид из Топтугар. Купил по дешевке у лесников. Бледно-розовое мясо лося, нарезанное ломтиками, быстро исчезало с тарелок. Официантки подкладывали новые порции. Все хвалили Леню за изобретательность. Он не только достал продукт, но и наказал, как его сварить в специях, с чесноком, корицей. Аромат от закуски шел божественный.
После праздников потянулись обычные трудовые будни. В коллективе сложилась хорошая рабочая атмосфера. Никого не надо было подгонять и заставлять. Каждый день рождались новые идеи, строились интересные планы. Каждый день в редакцию приходили интересные люди, приносили стихи, рассказы, предлагали темы для журналисток. Немало было и жалоб: на коммунальщиков, чиновников, начальство. Разбирались, печатали фельетоны и реплики. Елин и Неплевский были мастерами сатирического жанра, им приходилось распутывать сложные взаимоотношения людей. Без таких жизненных хитросплетений, наверное, нигде не обходится ни в одном коллективе. Такова се ля ви, как любил повторять Иван.
Решили в наступившем году обновить заголовок газеты, изменить шрифт. Старый всем казался невыразительным и уж слишком износилось клише. Пригласили художника – преподавателя из школы. Сделали несколько вариантов. Решали сообща. Долго спорили и остановились на варианте со славянским шрифтом. Художник выразил желание иллюстрировать некоторые, особенно сатирические, материалы. Гонорар в редакции был небольшой, много не заработаешь. Но находили энтузиастов, для которых важны были не деньги, а участие, сотрудничество с творческим коллективом, видеть свое имя на газетной полосе.
Долго не могли подобрать фотокорреспондента. Снимков приносили немало, но они не отвечали газетной спецификации, были статичны, неинтересны. К тому же в те годы фотографировать обычным аппаратом, потом проявлять пленку, печатать фотокарточки – дело было сложное. Добиться хорошего качества неискушенному в этом ремесле человеку, да еще в домашних условиях проявки и печатания снимков было не так-то просто. В городе было одно фотоателье с фотолабораторией. В нем работал шустрый фотограф Федор. Он изредка заглядывал к нам, приносил интересные сюжетные снимки. Но работать в редакции с такой небольшой зарплатой он не соглашался. В ателье у него была масса заказов, он зарабатывал баснословные, по нашим меркам, деньги. И на предложение перейти к нам улыбался: чтобы от таких заработков отказаться, надо быть ненормальным.
Федор был уникальный человек. Когда услышал его историю, не поверил. Но потом на руднике, где он раньше трудился в молодые годы, подтвердили все, что рассказывали о нем. Он был уникален тем, что имел одну правую руку. Левой у него не было от самого плеча. Но он одной рукой управлялся с фотоаппаратом, заряжая и перезаряжая его, наводя на объект. Конечно, в стационарной фотостудии было проще выполнять все технологические операции съемки. Но он работал умело и в обычных условиях – на улице, в цеху, на производственном объекте, ловко обращаясь с аппаратом, зажимая его в коленях, работая пальцами одной правой руки. Он был настолько натренирован, что все делал виртуозно: одевался, обувался, занимался домашними делами. Фотографировал не хуже, а, может, даже изящней, чем нормальный с обеими руками человек. А как он управлялся с карабином на охоте, быстро перезаряжая его и стреляя по дичи! Я видел его в разных обстоятельствах и всегда восхищался его изобретательностью и человеческим и возможностями, которые он в себе развил.
Беда случилась, когда он в молодости работал слесарем на обогатительной фабрике. Ремонтировал он ленточный транспортер, подающий руду. На ходу пытался в ведущем барабане подкрутить гайку. Рукав куртки закрутило барабаном, а поблизости никого не было. Руку затянуло в металлические валки. И он, спасаясь от явной гибели, вырвал тело неимоверным усилием. Левая рука по плечо оказалась в валках, ее оторвало в плече. Он рухнул, обливаясь кровью, около транспортера. Душераздирающий крик услышали люди, прибежали на помощь, вовремя доставили в больницу. Федор остался жив. Пришлось осваивать новую профессию. Так он и стал фотографом. Завел семью, зарабатывал прилично. У него росли два сына. Жена работала в железнодорожной столовой. Получил хорошую благоустроенную квартиру.
Человек добился неимоверными усилиями и работоспособностью того, что его инвалидность как бы не была заметна. Он делал все не хуже любого нормального человека. Управлялся не только с фотоаппаратом, ружьем, но и с топором, пилой. Вообще, во всех жизненных ситуациях не хотел казаться ущербным. В этом я убедился за годы, что довелось с ним работать. Федор любил захаживать в редакцию, поболтать о том, о сем, больше об охоте, рыбалке. Наш Леня был дока в этих делах. Когда они с Федором начинали вспоминать случаи из личной практики, то их не переслушаешь. А заканчивались такие посиделки тем, что друзья договаривались о совместной охоте, поездке на север или на Шилку, или еще в какое-нибудь глухое место, где, по их сведениям, появилось стадо лосей или стая глухарей на ягоднике. Потом начиналась тщательная подготовка к такой экспедиции.
Зная позицию Федора по отношению к работе в редакции, его перестали звать и агитировать. Но однажды он пришел к нам и неожиданно заявил:
- Нужен вам фотокорр или приняли кого?
- Пока вакансия. А что, есть кандидатура?
- Меня возьмете?
- Шутишь? Ты же знаешь, какие у нас ставки.
- Если не будете запрещать работать на сторону, то я готов перейти к вам.
- Что случилось? Вроде, на прежней работе у тебя не было никаких проблем. Заработок не сравнишь с нашим…
- Начальство из КБО придирается, что много зарабатываю. Проверками замотали.
- Пиши заявление и можешь приступать. Фототехнику недавно приобрели, новый фотоаппарат…
- Аппаратура у меня своя. Тогда оформляйте с завтрашнего дня.
Так Федор стал фотокорром. Мотался с сотрудниками редакции по району. В самых отдаленных поселках, на рудниках, приисках его встречали как своего. Привозил хороший материал, делал семейные снимки. Словом, не прочь поработать “налево”. Он не зарывался, не был хапугой, за свою работу брал по-божески, как говорили его клиенты. Никаких эксцессов на этот счет не возникало. По тем временам в отдаленные поселки, на рудники редко заглядывали профессионалы-фотографы. Федор восполнял, как мог, этот пробел, конкурентов у него не было.
К весне заканчивался ремонт, а точнее – строительство новой редакции и типографии. К тому времени удалось “пробить” и заполучить новое оборудование. Пока на старом месте работали без срывов и задержек, в новом здании приехавшие из Читы механики устанавливали новое оборудование. Сначала запустили новый линотип и печатную машину, перевезли часть шрифтов, словом, все, что требовалось для выпуска газеты. Уже были обучены наборщики и печатники. Линотипистка обучалась в Нерчинской типографии два месяца. Там был опытный линотипист-наладчик Володя Савин, который готовил кадры для типографий, осваивающих наборную технику.
Когда новой типографии наладили выпуск газеты, в один из выходных дней начали генеральную переброску оборудования из цехов нашей заваливающейся типографии.
Накануне состоялся разговор в райкоме партии. Кедров пригласил редактора по поводу подготовки к районной партийной конференции. Она должна состояться через две недели. “Первый” интересовался, как газета освещает подготовку к отчетам и выборам в партийных органах. Сделал некоторые замечания и пожелания. Потом зашел разговор о переезде в новое помещение. Удоканская экспедиция, как всегда, откликнулась на нашу просьбу и пообещала два грузовика, автокран и грузчиков.
- Как с сохранностью шрифтов? – спросил Кедров. – Не будет утечки во время переезда?
Шрифты! Шрифты! Наборные материалы! Сколько хлопот в те годы были с ними. Их регулярно проверяли и взвешивали компетентные органы. Беспокоились, как бы кто не похитил да не использовал их во вражеских целях! Сегодня смешно об этом вспоминать. Множительная техника на каждом шагу. Компьютеры, ксероксы, печатные станки в частном пользовании. А тогда множительная техника была под строгим контролем, разрешение на ее использование имели только типографии в ведении Управления по печати…
- Все работники типографии и редакции будут заниматься перевозкой наборных касс, шрифтов. Но неплохо бы из райкома человек пять на помощь – кассы тяжелые, мужиков надо бы нам на помощь.
- Это ты дело говоришь. Дам команду, чтобы все мужики из райкома во главе с заведующим отделом пропаганды Москвитиным были с утра у вас. Сам определишь, что кому делать. И “газик” с шофером. На нем можно шрифты возить.
- С такой подмогой мы за субботу и воскресенье все перевезем. Газету же делаем в новой типографии, на новом оборудовании.
В назначенный день с утра в старой редакции негде было яблоку упасть - собралась немалая рабочая сила. “Удоканцам” поручили перевозить печатные и наборные машины. Вместе с механиками они взялись вытаскивать и грузить оборудование. Райкомовцы и редакционные работники занялись наборными кассами, мебелью. Грузили в машины, увозили, разгружали, устанавливали в цехах. Эльвира с бухгалтером Надеждой в новой редакции готовили обед. В специальной комнате – красном уголке – расставили столы, варили и жарили, чтобы накормить всех. Решили на обед домой не ходить, чтобы сэкономить время. К концу дня основное оборудование, а главное – шрифты были на месте. На воскресенье оставались мелочи и дрова, которыми был завален двор. Но с ними спешить было некуда.
Усталые, грязные, но веселые и довольные расходились по домам, чтобы в понедельник приступить к работе в новых, пахнущих краской кабинетах с новой мебелью и новым оборудованием в типографских цехах.
Новая обстановка меняет поведение, я бы сказал, психологию людей. Однообразие, устоявшиеся порядки, окружение, затхлая атмосфера обедняют человека, вырабатывают в нем консерватизм, ограниченность мыслей и поступков. Появляется стремление жить спокойно, избегать резких изменений обстановки. Человек не замечает, что полки с книжками покрылись пылью, что оконное стекло давно не моется, что дверь плохо закрывается и скрипит. Как будто так и надо. Но вот вы оказались в новеньком кабинете с новым столом, новым шкафом. Вас уже возмущают пыльные стопки книг, вы начинаете их тщательно вытирать и аккуратно расставлять в шкафу, чтобы было красиво!
Типографским рабочим досталось больше всех. Надо было по-новому оборудовать рабочие места, убрать десятилетнюю грязь и пыль, которая заполонила, казалось бы, все закоулки. Чистили, мыли, терли, наводили порядок, а заодно делали свою главную работу: газета выходила по графику.
Наборщица Валентина пришла с предложением:
- Надо заказать новую спецодежду. Эти черные халаты, в каких мы ходим, - срам, просто стыдно перед людьми, перед заказчиками, которые к нам приходят.
- Давайте закажем в пошивочной мастерской, я не возражаю. Деньги найдем. Ведь мы на переезд и рубля не истратили. Все сделали на общественных началах. Так что на спецодежду, наверное, найдем средства. Вот только надо продумать форму.
- Да мы уже с девчонками прикинули, какую ткань купить и с белыми воротничками сшить по фигуре, замерить каждой работнице.
- Хорошо, займитесь с бухгалтером и закажите.
- Надо бы посуду купить, электроплиту…
- Нет возражений.
Редактора радовал такой настрой. Все старались оборудовать свои рабочие места как можно лучше, придумывали удивительные вещи. Федор допоздна пропадал в своей фотолаборатории. Устраивал шкафы, полки, специальный стол, ванночки, водопровод. Притащил откуда-то раскладное кресло, поставил в углу.
- Ты что, спать собираешься? – заметил Леня.
- Понимаешь, все время на ногах – проявляешь, печатаешь. Как приятно с устатку присесть в это кресло, закрыть глаза.., - Федя таинственно изобразил, как он будет отдыхать. Все дружно рассмеялись.
Редактор же не переставал думать: что нового должно появиться на страницах газеты? Какими интересными материалами мы порадуем своих читателей? Кедрову, конечно, надо, чтобы больше материалов было с отчетных партсобраний, чтобы больше о людях писали. Но отчеты с собраний, как близнецы: одно и то же, одно и то же – скукота. Как бы ни пытались газетчики, но эти потуги были нарочитыми и не спасали материал. Отклики были на фельетоны, на очерки об интересных людях… Как-то Елин нашел путевого рабочего со станции Пеньковой. Ему было за 80 лет, но он еще трудился. У него была молодая жена, лет тридцати. Федор сделал великолепный снимок: крепкий бородатый старик со светящейся улыбкой во взоре. Поместили портрет на первой странице, а очерк – на второй. Когда-то этого великана по этапу пригнали в наши края, еще до революции. Отбыв срок, он остался работать путевым обходчиком. Похоронил, наверное, трех жен, сошелся с молодухой, когда ему стукнуло восемьдесят. Корреспондент ее спрашивает:
- Как вам живется со стариком? Вы такая молодая…
- Я с этим стариком только и узнала, что такое любовь, - отвечала женщина.
Материал был потрясающим. Потом этот сюжет перехватил корреспондент одной из центральных газет. Старик стал героем чуть ли не на всю страну.
На очередном бюро райкома партии ко мне обратился начальник отделения дороги:
- Что это вы из обыкновенного работника, к тому же пьяницы и бабника, героя делаете?
- Но, позвольте, интересная, экзотическая личность. Много ли у вас восьмидесятилетних стариков работают?
- Но не стоит акцентировать внимание на таких экзотических личностях. У нас есть более заслуженные люди.
- Ты не забывай, Антон Петрович, газета – партийный орган, - включился в разговор Кедров.
- Но ведь народ и партия – едины, - заметил я. – Что особенного, если рассказали мы о простом рабочем, но, может быть, не совсем обычном человеке. Люди с интересом читают очерк, отклики есть.
- Крамолы, конечно, ту нет никакой, - согласился первый, - но не забывайте о линии партии, о высоком моральном облике советского человека. Надо об этом больше писать.
В редакции не стал поминать об этом разговоре, чтобы не отбивать желание у сотрудников находить интересные темы. Заметил, что перед районной партийной конференцией стоило бы рассказать о коммунисте с интересной судьбой.
- Давайте я съезжу на рудник “Ключи”. Там работает экскаваторщик – делегат XX съезда партии Гамзиков. Можно рассказать о его семье, работе. У него сыновья уже начали трудиться на руднике.
Идею Петухова одобрили, и он начал собираться в командировку. С ним поехал и фотокорр. Почти неделю Илья корпел над очерком: писал, переписывал, вычеркивал. Потом все сообща правили очерк, доводя его до кондиции поставили материал в номер в день открытия конференции. Он был весьма кстати. Портрет бывшего делегата партсъезда украшал первую полосу.
А накануне перед обедом в редакции. Влетел заместитель и сообщил новость: секретарь обкома партии, прибывший утром на районную партконференцию, идет с Кедровым к нам. Сейчас будут здесь.
Все заняли свои места, углубились в бумаги, делая вид, что работают в поте лица. Редактор же вышел на крыльцо встречать гостей.
… Николай Николаевич Тартышев был первым секретарем промышленного обкома партии. Тогда по прихоти Никиты Сергеевича Хрущева обкомы разделили на промышленные и сельские. Из одного партийного комитета сделали два. Наш район был чисто промышленным, в нем совсем не было сельхозпредприятий, за исключением подсобного хозяйства железнодорожников. Тартышев когда-то в молодые годы начинал трудовую деятельность на руднике “Ключи”, был горным мастером после учебы. Потом его, как активного, молодого специалиста, взяли на партийную работу. Был инструктором, потом несколько лет учился в Москве в Высшей партийной школе, стал заведующим промышленным отделом обкома, вырос до первого. Его уважали в области за деловитость и трудолюбие. Он, как и прежде, был доступен каждому, был прост и деловит. В нашем районе его считали своим, особенно на рудниках, где помнили, как он начинал работать и был заводилой среди молодежи: построили стадион, играли в футбол. Не случайно он выбрал время приехать на конференцию именно к нам…
Мне же довелось работать с Тартышевым в Черновском районе, где он года три был первым секретарем райкома партии. Это он сагитировал меня, шахтера, с горным образованием, перейти в редакцию открываемой газеты “Черновской рабочий”. Шутку сыграли мои упражнения в журналистике. Иногда посылал свои заметки в областные газеты. На шахте происходили интересные события, осваивали новую технику – комбайны, металлическую крепь, новые системы разработки угольных пластов. Материалы публиковали. Меня считали рабкором. И вот, когда открывали районную газету, Тартышев вызвал меня в райком партии, хотя я был беспартийный, и предложил перейти работать в редакцию заведующим промышленным отделом. Пытался отнекиваться, так как терял в заработке наполовину. Но первый пообещал на следующий год направить на учебу в ВПШ на факультет журналистики.
- Учись, пока молодой, пока не обременен семьей. Думаю, что у тебя получится на газетной ниве. Нам нужны в газете опытные производственники, пишущие со знанием дела.
Потом Тартышева перевели в обком партии. Но он не забыл своего обещания. Я получил направление на учебу, уехал с молодой женой учиться на целых четыре года. И вот теперь, наверняка не без его участия оказался здесь, в Рудном, дипломированным редактором районки.
Улыбаясь, Николай Николаевич подал руку, одновременно поздравляя с назначением и спрашивая, как устроился.
- В общем, нормально. Квартиру получил, жена устроена на работу в школе по специальности . вот старики остались одни на Черновских копях…
- Не век же тебе здесь жить придется, - улыбнулся Тартышев. – Я вот тоже когда-то, в молодости, здесь начинал работать. Не жалею о тех годах. Хорошие люди здесь…
Прошли по кабинетам, познакомились с сотрудниками, зашли в типографию. Секретарю обкома вручили праздничный номер газеты, на первой странице которого красной краской был отпечатан лозунг: “Привет делегатам районной партийной конференции”. Начальству понравилось новое помещение редакции и типографии. Кедров сделал кое-какие замечания по благоустройству двора и фасада.
На следующий день в Клубе железнодорожников открылась районная конференция коммунистов. В отчетном докладе был целый раздел об идеологической работе райкома, было сказано и о районной газете: “Стала интересной и пользуется популярностью среди населения района, тираж издания растет”. Были высказаны и критические замечания: “Мало освещают на страницах передовой опыт золотодобытчиков, железнодорожников. Продление промывочного сезона, переход с паровозной на тепловозную тягу у железнодорожников – какие благодатные темы. Об этом надо рассказывать людям”.
Когда же выступал Тартышев, а он был отличный оратор, говорил интересно, а главное – дело, то обратил внимание тоже на газету, хвалил профессиональный уровень публикаций, что в других районках не всегда найдешь.
- А почему не пригласили на конференцию делегата XX съезда Гамзикова? – обратился он к Кедрову. Тот замялся, что-то пробормотал в оправдание, а Тартышев продолжал:
- Районная газета не забыла делегата съезда, рассказала интересно о нем. Его портрет на первой полосе. А вот райком забыл о своем заслуженном коммунисте.
- Но газета – орган райкома, - улыбаясь, оправдывался Кедров, - это тоже работа райкома.
Диалог на конференции, похвала секретаря обкома не прошли даром. К газете, к творческим работникам на каждом предприятии относились с уважением и вниманием. Авторитет нашего “рабочего” шел вверх. Руководители предприятий считали за честь напечататься в газете. Редакция же завела рубрику, где на экономические темы, о проблемах горно-рудной промышленности, железнодорожного транспорта, лесного хозяйства выступали хозяйственники, специалисты. На Ксеньевском прииске работало много молодых специалистов-выпускников горных институтов. Инженеры Царегородцев и Прокопьев работали над автоматизацией мощной золотодобывающей драги на Урюме. Все процессы на плавучей фабрике регулировали автоматические устройства. Сократился обслуживающий персонал, качество извлечения золота из урюмских песков значительно повысилось. Молодые инженеры не раз печатали свои статьи в районной газете. Они часто приезжали в редакцию, находили в ней достойных собеседников и долго засиживались за интересными разговорами. Однажды, после публикации статьи Царегородцева о продлении сезона работы драги на целый месяц, о методах отепления золотоносных песков в зимний период газетчики высказали интересную мысль:
- Это же бесценный материал для диссертации. Почему бы вам, молодым, не обобщить этот богатейший опыт?
О новшествах на драге № 165 на Урюме писали не только мы, но и областная газета, горный журнал. Плавучая фабрика била рекорды. Однажды за месяц драгой было добыто 80 килограммов золота. Писать об этом не разрешалось: назывались только цифры перевыполнения плана. На этой волне технических нововведений на прииске Царегородцев защитил диссертацию и впоследствии был переведен преподавателем в горный институт. Мы втайне гордились своими авторами и при случае на разных совещаниях называли их своими рабкорами.
Забыли о ночных бдениях сотрудники редакции и типографии, дела шли ровно, без надрывов и авралов, по плану и с интересными задумками. Район был обширный, хоть и немноголюдный, в сравнении с другим районами области. Проблема была в том, чтобы оперативно добираться в какой-либо лесоучасток. Проще было попасть на любую железнодорожную станцию: нас знали машинисты могочинских тепловозов. Садились к ним в кабину, и они даже с товарными составами притормаживали там, где нам, газетчикам, надо было выйти. Таким же манером добирались обратно. Тепловозники всегда подбирали корреспондента, даже на маленьком полустанке, где не полагалось делать остановку. Даже в этих, казалось бы, житейских ситуациях проявлялось уважение к журналистам.
А в моем новом доме на Высотной улице, на пятом этаже по соседству жила семья машиниста Аркадия Пшеничного. Мы с ним дружили, вместе ходили на природу, словом, жили душа в душу. Поэтому друзья Аркадия – машинисты – были и моими друзьями. На праздники часто собирались вместе. Весной, в хорошую погоду, на природе собирались семьями человек по двадцать-тридцать, устраивали игру в лапту, потом начиналось застолье на свежем воздухе. Было весело и радостно от таких интересных компаний.
Вспоминается, как здоровенные машинисты, словно дети, носились по траве за мячом, резвились в свое удовольствие. И не было пьяных, буянов и хулиганов перепившихся, хотя кроме густого забайкальского чая с молоком пили и крепкие напитки. Но в меру, потому что с нами были дети.
Вылазки на природу стали устраивать и коллективом редакции, когда потеплело, когда зацвела черемуха, а берега Мазара покрылись цветами.
Перед обедом заместитель Леня вернулся из райкома и сообщил новость. Кедров вчера получил новую легковую автомашину. Райкомовские работники решили старый “газик” никому не отдавать, а сделать его учебным: будут обучаться водить машину, сдавать на права. “Чтобы все умели ездить за рулем” - такую задачу поставил первый перед своими сотрудниками.
- Вот бы нам передали машину… Разобьют ведь, а “газик” еще добрый, на нем можно ездить да ездить, - сокрушался Леонид. – Москвин уже врезался в столб, первым решил осваивать технику, крепко помял.
Бурно обсуждали новость. Высказывали идею идти всей редакцией к Кедрову и просить передать машину редакции.
- Ничего из этого не получится, - заметил Петухов, - раз Кедров решил обучать своих вождению, то он менять указание не станет. В лучшем случае, скажет, что передадут тогда, когда все сдадут на права. А тогда от машины останется один металлолом.
Когда остались вдвоем с Леонидом, посовещавшись, решили: надо ехать в обком партии. Если будет распоряжение обком, то Кедрову придется его выполнить.
Я же надеялся на Тартышева. Еще когда он приезжал на партконференцию, с ним был разговор о транспорте для редакции.
- Помню, раньше в редакции была лошадь и конюх, - смеясь, заметил он. – Теперь другие времена, надо этот вопрос с Москвой решать. А пока ни в одной районной редакции нет автомобиля.
- В Нерчинске есть автомашина, из райкома передали, - заметил я.
- Ну, вот когда ваш райком получит новую, то и вашей редакции можно передать старый автомобиль. Но какой смысл? Ты же намучаешься его ремонтировать. Он же прошел свой ресурс, потому и меняют. Да и ставки шофера у вас в редакции нет.
- Заместитель имеет права…
- Надо эти вопросы решать в комплексе, через управление по печати, через комитет по печати. И технику новую, и ставки шоферов, хотя бы для крупных районов.
В тот же день выехал в Читу. Утром прямо с вокзала пошел в обком партии. В восемь часов утра был в приемной Николая Николаевича. Знал его привычку приходить на работу рано, чтобы пока нет посетителей и сотрудников отделов, решать важные для него дела, обдумать предстоящий рабочий день.
Секретарь обкома встретил меня радушно, поинтересовался семьей и как дела в редакции. “Как Елин, работает? Держится?”. “Пока держится”, - ответил я и без лишних слов изложил свою просьбу.
- Разобьют машину, а на ней еще с год ездить можно, - сокрушенно заключил свою просьбу.
- Ну, смотри, тебе видней, если решил со старьем возиться. Комитет по печати обещал запланировать на следующий год несколько легковых автомашин для редакций области. Может, подождете новую?
- Обещанного три года ждут. А тут есть возможность.
- Хорошо. Сейчас документ подготовят.
Николай Николаевич поднял трубку, вызвал заведующего финансово-хозяйственным отделом и сказал, чтобы подготовил распоряжение о передаче автомобиля, прошедшего свой ресурс, редакции районной газеты “Рабочий”.
Пока мы беседовали, а Тартышев интересовался работой рудника “Ключи”, зашел зав. отделом и подал на подпись подготовленное распоряжение на обкомовском бланке со штампом и печатью. Тартышев подписал, мы распрощались. Окрыленный успехом похода в обком, я поехал навестить родителей.
На следующее утро я уже был в редакции. Никто не знал, куда я ездил и зачем. Как только появился Леонид, мы с ним пошли к Кедрову.
- Ну, ты шустрый! Как быстро дело провернул, - улыбаясь, заметил “первый”. – Используешь свои связи?
- Но ведь, Александр Дмитриевич, еще на конференции, помните, разговор был об этом. Вы же слышали, что сказал Тартышев: “Получит райком новую машину, старую – вам”.
- Был такой разговор. Хорошо. Кто будет принимать машину?
- А вот зам. У него есть водительские права. Обещают дать ставку шофера со второго полугодия.
Кедров вызвал своего шофера Николая и велел по акту передать старый “газик”.
- А как же учеба? – удивленно развел он руками.
- На новой пусть учатся.
- Не дам разбивать машину, - вздыбился шофер.
- Ну ты мне поговори… Идите в гараж и передай технику, инструмент – все честь по чести по акту Краеву. Разговор окончен.
Довольный Леонид через полчаса въезжал во двор редакции. Все сотрудники высыпали на улицу, обступили машину, охали, ахали, радовались приобретению. Автомобиль выглядел внешне неплохо, немного помято крыло. В райкоме следили за состоянием техники, водителем кого попало не брали, да и условия использования машины были особые – ездил на ней только первый, изредка разрешались поездки рядовых сотрудников. По бездорожью, конечно же, мотаться им не приходилось.
- Куда ставить на ночь будем? – спросил Петухов.
- Пока разрешили в райкомовском гараже квартировать, - заметил Леонид, - но надо думать о своем пристанище. Там долго нас не продержат.
- Давайте амбар с территории старой редакции перенесем, - вмешался в разговор Федор-фотокорр, - добрый гараж получится. От нашей котельной тепло можно подвести. Вот в этот угол давайте поставим.
Все загорелись новой идеей строительства гаража. Петухов пообещал договориться со строительной бригадой стариков-пенсионеров, которые подрабатывали на хозработах в городе. Бригадир был соседом Петухова.
- Заломят приличную сумму, - поморщился Елин.
- Разобрать и перевести бревна мы можем воскресниками, - опять заговорил Федор. – “Удоканцы” помогут. Старики же пусть соберут сруб, покроют крышу.
Поручили Петухову прозондировать почву, во сколько выльется работа. На удивление, старики много не запросили:
- Заплатите рублей пятьсот, мы вам сгоношим гараж, - старик-бригадир был крепким, не стал заламывать цену, понимая, что помощь бригаде будет – столько мужиков в редакции.
В следующие субботу и воскресенье все сотрудники редакции были строителями, вернее, разрушителями: разбирали по бревнышкам старинный амбар. Строение было срублено на совесть, бревнышко к бревнышку. Ни гнили, ни грибка, бревна звенели, когда их сбрасывали с верхних венцов.
На лесовозе свезли все на новое место, разложили по меченым номерам. Плотники появились тут как тут и в течение недели собрали амбар на новом месте. Подладили крышу, настелили пол, вырыли смотровую яму.
Федор за какие-то два дня выкопал траншею под теплотрассу, Леонид привел двух слесарей из вагонного депо. Они проложили трубы отопления, подключили к котельной. И все бесплатно. Начальник вагонного депо прислал своих людей, которым не велел платить: им все будет зачтено на работе, в порядке шефской помощи.
Старикам-плотникам заплатили, как договорились. Эльвира приготовила обед, купила водки. Стала угощать стариков, когда они закончили работу. Все были довольны, все горели желанием, участвовали в “народной” стройке с энтузиазмом – выходили во двор в перерывах и помогали плотникам то поднять бревно, то отпилить доску, то подтащить материал.
Удивительная вещь – коллективизм. Когда не казенный, не из-под палки, с желанием, с радостью совместного дела общий труд. Тогда ни усталости, ни тяжести не чувствуешь. Только радость от сделанного.
Гараж получился как игрушка. Наш “газик” получил надежный дом.
Утром зашел Петухов, положил на стол очередную статью, потом заговорил совсем о другом:
- Надо шофера принимать на работу. Леня возится с машиной, с обустройством гаража и совсем забросил свою работу, не пишет уже вторую неделю.
- Но партийная жизнь у нас в каждом номере освещается. Передовица вчера прошла. Хорошая статья, - пытался я возражать.
- То другие готовят материалы. Так он же отвечает за эту рубрику, а пальцем о палец не ударил.
- Обещали ставку водителя, наверное, с третьего квартала. А сейчас у нас нет экономии по зарплате, принимать человека на работу не можем. Штат укомплектован. Думаю, переживем. А Краев подключится, напомним ему на планерке. Машина-машиной, а строчки надо давать.
В редакции существовало непреложное правило: сколько своих и сколько авторских строк должен сдавать каждый отдел. Разумеется, творческий работник не машина и не может нужными порциями выдавать материал в газету. Но в конце каждого месяца ответственный секретарь подсчитает и вывесит результат: кто сколько строк выдал “на-гора” своих и авторских. Авторских должно быть, конечно, больше – 60 процентов от всего опубликованного. Так установлено партийными директивами. А смысл такого соотношения – газета должна выражать мнение населения, читателей. Разумеется, мнение это должно соответствовать линии партии. Редакция строго придерживалась партийных установок, полагая, что линия партии ни в коей мере не противоречит интересам народных масс, их жизненной позиции. “Партия – для народа”, “Народ и партия едины”. Лозунги эти не могли подвергаться сомнению. Поступали иногда сигналы о недостойном поведении некоторых руководителей и даже партийных вожаков: то увлекаются браконьерством, то самодурствуют в коллективе. Райком не одобрял, когда редакция критические материалы публиковала без его ведома.
- Что, для вас трудно придти и посоветоваться? – возмущался Кедров.
- Но факты неопровержимые, чего советоваться, - пытался оправдываться редактор.
- Вы критикуете коммуниста, поэтому прежде всего должны поставить нас в известность. Райком отвечает за свои кадры.
- Выходит, членов партии нельзя критиковать, по-вашему?
- надо критиковать и даже сильней, чем беспартийных. Но прежде введите нас в курс дела. А мы решим, что делать с таким коммунистом, - настаивал “первый”. - Газета – наш орган, и мы должны получить информацию первыми.
Спорить дальше не было смысла – таков был порядок в стране и взаимоотношения с прессой, считавшейся партийной. И уж если газета кого критиковала, то люди знали, что это линия райкома, значит, критикуемому несдобровать. А пример в этих идеологических установках давали газета “Правда” и областная газета, на которую мы, районные журналисты, ориентировались. И, надо заметить, никого из творческих работников такое положение не стесняло: все были уверены – делается это на благо людей, поддерживается авторитет партии, коммунистов.
Из практики работы в советской печати не помню случая, чтобы кто-то из рабочих, обычных граждан пренебрежительно относился к газете, к редакционным работникам. Печатное слово – это истина в конечной интонации, ему верили, как святому писанию, часто ссылаясь на печатное слово, как самое веское доказательство. И если уж кого раскритиковала газета, то на таких чиновнике ли, начальнике ли можно ставить крест. А коммунист может лишиться партбилета. Партийные комитеты контролировали печать, но и создавали ей авторитет. Газета – дело ответственное, серьезное. Как говорится, семь раз отмерь и один раз отрежь. А если журналист сам проштрафился, то и ему спуску не давали.
Так случилось впоследствии и с Николаем Емельяновичем. Загулял он как-то с геологами, вернувшись с Севера. Встретился с ними в дорожном ресторане, начал расспрашивать о делах, думал, материал добрый нашел. А разговор и выпивка закончились тем, что его, полуобмороженного, нашли в придорожной канаве. Отвели домой. Но он, протрезвев, снова пошел в ресторан, благо, деньги были в кармане, накануне получали зарплату. Продолжал загул целый месяц.
Петухов торжествовал: “Говорил же вам, что он алкаш неисправимый, Вот, пожалуйста!”. Узнали в райкоме. Вызвали редактора на бюро. Потребовали уволить провинившегося с работы, и чтобы его имя на страницах газеты не появлялось.
Для нынешних газетчиков это выглядит жестоко: “Вот он, диктат партии!”. Они привыкли к тому, что в редакциях, в офисах коммерсантов и других деловых людей пьют, и не воду и ситро. Да что там говорить о редакциях, когда несколько лет страной правил алкоголик, дал разграбить народное богатство, призвав в свои советчики зарубежных специалистов по приватизации. Об этом черном времени еще напишут. Но когда современные молодые журналисты пытаются бросить тень на советскую прессу, что она и несвободная, и ограниченная, мне становится жалко таких новоиспеченных писак. Какими чистыми, искренними и самоотверженными были в основном газетчики того времени, убежденными в торжестве правоты справедливости, добра и уважения к человеку труда.
В обойме областной пресс работали тогда такие мастера газетного слова, как Евгения Куренной, Александр Алешкин, Ростислав Филиппов, Петр Файерштейн, Владимир Шергов, Вячеслав Смирнов, Ефим Маликов. Мастера литературного слова несли людям добро. Каждый опубликованный за их подписью материал в “Забайкальском рабочем” был событием. Своими публикациями они влияли на течение жизни в обществе. Нынче знают писателей Куренного, Алешкина, Филиппова, Вишнякова, Кузакова. Все они начинали творческую биографию в газетах. Она были примером для районных журналистов. Были, конечно, и такие газетчики, которые недостаток литературного таланта восполняли верноподданнической риторикой, заискиванием перед партийными органами. Материалов, слащавых, явно запрограммированных на внимание власть имущих, было немало. Помню, зав. отделом промышленности “Забайкальского рабочего” Дмитрий Павлович Смагин таких авторов называл “барабанщиками”. Это в 60-е годы XX века, когда о “перестройке” не могло быть и речи. От “барабанщиков” старались избавляться. Но такие были и в райкоме, и в обкоме. И они действовали, славословили, прославляя дутые авторитеты. Не помню, чтобы кто-то из власть имущих заставлял их так писать, петь хвалебные гимны вождям. Они сами “барабанили”, пытаясь такой риторикой привлечь внимание к собственной персоне. Не читателей, простой читатель их не интересовал. Они писали для начальства. В газетной вреде, среди журналистов 60-х, такие писаки авторитетом не пользовались.
Это было время хрущевской “оттепели”, как позднее называли те годы. В то время образцы журналистики выходили из-под пера Анатолия Аграновского, Алексея Аджубея, Генриха Боровика, Всеволода Овчинникова, Мариэтты Шагинян. Корреспондент “Правды” М. Шагинян на своем автомобиле проехала всю Европу и выдавала очерки о жизни за рубежом без прикрас и лишних восторгов от того, как живут в капиталистическом мире. Она спокойно, интересно рассказывала о том, что видела вокруг: что есть хорошего вокруг и чему нам нужно учиться. Это она писала репортажи из Италии, рассказала о “Фиате” - какой хороший автомобиль сделали итальянцы! Вот и нам в России построить бы такой завод. Настоящий гигант! Это было еще до того, как на Волге появился наш “ВАЗ” и “Жигуленок” - копия “Фиата”. И никто не гнобил таких журналистов, как сейчас пытаются преподнести нынешней молодежи те “страшные”, “бесправные” времена. Разумеется, антисоветчины на страницах газет не было. Кто не верил в советскую власть, те не шли работать в редакцию. Да их бы и не приняли с чуждыми взглядами. В редакциях работали убежденные в коммунистических идеалах люди. Это позднее в их среде стали появляться ренегаты – сначала в центральной прессе, потом и в местных изданиях. А шла эта болезнь от власть имущих. Чуждые идеи зарождались в головах властителей, а потом перекочевывали на страницы газет и книг. Были такие “публицисты”, которые хорошо умели “держать нос по ветру”, предугадывая желания босса. А разве нынче вы, читатели, не угадываете таких писак, которые стараются, из кожи вон лезут, чтобы потрафить власти, обратить на себя внимание? Таких замечают, выдвигают на руководящие посты. Верноподданничество – черта, можно сказать, интернациональная, трудно истребляемая во всех эпохах и политических системах. Когда человеку не хватает таланта, чтобы обратить на себя внимание, он использует верное средства, действующее на человека, - лесть. И достигает своей цели.
В 60-е годы, когда я начинал делать первые шаги в журналистике, “барабанщик” было бранным словом. Таких писак не уважали, но они пробивались, становились под защиту какого-нибудь секретаря райкома. И тот требовал напечатать его опус, забракованный в редакции. Нельзя сказать, что подобное становилось системой в практике редакционной жизни. Но случалось.
В нынешней прессе XXI века публикации щедро оплаченных заказных материалов стали обычной практикой. Так где процветает продажная пресса? И видим ли мы разницу между идейной убежденностью и продажностью?
Елин больше не появлялся в редакции. Бухгалтер, когда наступило время получки, отнесла ему зарплату, отдала матери. Позднее он пришел за трудовой книжкой и принес заявление с просьбой его уволить. Приказ был написан с формулировкой: “Уволить по собственному желанию”.
Петухов зашел в кабинет редактора после ухода Николая Ульяновича.
- Почему его уволили по собственному желанию? Он же целый месяц прогулял, пропьянствовал…
- Илья, вы же с Елиным, вроде, друзьями были… Тебе не жаль его? У меня к нему, кроме жалости, нет других чувств. Человек страдает, что не удержался, не сдержал слова… А все же, смотри, сколько времени он терпел. Я уж думал, что он вылечился, покончил с загулами. Страшная эта привычка – алкоголизм. Кстати, ты ведь тоже увлекаешься водочкой, что вытворял в командировке в Амазаре не прошлой неделе…
Петухов стушевался, быстро засобирался, ушел.
Меня удивило такое отношение Ильи к бывшему своему коллеге. Вроде бы за ним не замечалось “стукачество”. Была другая тайная неприязнь, а вернее – зависть к Елину. Илья не отличался оригинальностью в своих литературных изысканиях, а Елин частенько критиковал на редакционных летучках его серые, прямолинейные материалы. Критиковал он и других сотрудников за “сырые” публикации. Но никто не обижался – это была обычная учеба. А вот Петухов, по-видимому, затаил обиду, он завидовал тому, как легко и литературно воплощал свои заметки Николай Ульянович. Что скажешь? У человека был богатый опыт и явный талант журналиста, обширная эрудиция. Но люди иногда говорили: “Пишет, критикует здорово. А сам как поступает? Видели, как под забором валялся”.
Потом, много лет спустя, в обществе стало процветать пьянство. Люди не стали обращать внимание на подвыпивших граждан, устраивающих скандал на улице или валяющихся на тротуаре. Да что там обычные пьяные граждане! Пьяный президент российский в Берлине “дирижировал” военным оркестром, когда наши войска покидали Германию. Он бы мог дирижировать оркестром и на похоронах российской государственности, если бы ему позволили продолжать проводимую им политику партнерства с Западом. Но нашлись трезвые головы, убедили его добровольно уйти в отставку. Но те 90-е годы безысходности, беспробудного поголовного пьянства, как страшная эпидемия, губят, уничтожают российский народ. Эта чума алкоголизма и в XXI веке продолжает уничтожать наш народ: за пятнадцать лет “демократической” России миллионы людей потеряли работу, уверенность в завтрашнем дне, спились, превратились в бомжей. В стране буйным цветом расцвело изготовление и продажа суррогатных алкогольных напитков. Алкоголь везут из-за рубежа, а в стране выпускают водку с именами известных певцов, политиков и даже премьер-министра! Никаких ограничений, продажа идет круглые сутки. Алкоголиков же перестали замечать. В коллективах с ними и не разговаривают – просто увольняют с работы, и живи как знаешь. Никому до них дела нет: спивайся. Пропадай, туда тебе и дорога. А некоторые изобретательные “целители” на алкоголиках строят свой бизнес. За солидную плату “кодируют”, “зашивают” больного, для видимости. А он как пил, так и продолжает. Государственных учреждений для лечения больных алкоголизмом с началом ельцинских пьяных реформ не стало. Их закрыли. Торговля спиртным и “лечение” алкоголиков стали важными статьями доходов многих ответственных чиновников. В первом десятилетии XXI века вдруг спохватились некоторые журналисты, а за ними – власть имущие: в России на каждую живую душу в год приходится 18 литров чистого спирта. Рекорд мировой. Рекорд еще и в том, что ежегодно в стране сокращается численность населения на 2 миллиона человек. А в Забайкалье за год реформ население сократилось почти на 200 тысяч человек при общей численности чуть больше миллиона. В 1985 году в Читинской области насчитывалось 1 миллион 350 тысяч жителей. Целые села спились и вымерли, остались одни названия. Гордость Читы 80-х годов – камвольно-суконный комбинат, насчитывавший 8,5 тысячи рабочих, выпускавший замечательную костюмную ткань “Ингода”, “Кенон” и другие, приказал долго жить. Его искусство уничтожили московские демократы, чтобы дать “зеленую улицу” зарубежным тканям. Были попытки сохранить производство за счет заказов Монголии и Узбекистана, были интересные предложения. Но гайдаровское правительство не разрешило предпринимать что-либо для поддержки предприятия. Прибыльное хозяйство было с легкой руки местных властей уничтожено, закрыто.
Закрывались рудники, добывавшие золото, завод по производству металлорежущих станков, автосборочный, авторемонтный. Людей выбрасывали на улицу, создавая резервную армию труда. Создавали-создавали, да так перестарались, что безработных в крае стало больше, чем работяг. А резервная армия стала пополнять армию бомжей. Смерть от отравления алкоголем, суицид стали обычным явлением, медики привыкли к таким страшным явлениям и стали говорить об этой алкогольной чуме спокойно. Шумел, возмущался, предпринимал всевозможные шаги по борьбе с навалившейся бедой ректор Читинской медицинской академии Говорин, коренной забайкалец, неординарный, образованный человек, настоящий патриот Забайкальского края. Но его голос тонул в пучине равнодушия, безответственности. Жажда наживы - скорой и легкой - от торговли спиртным застилала разум многих ответственных государственных чиновников, от которых зависело все. Выпустили джинна из бутылки, а обуздать его уже никто не мог, а и не хотел: как же можно отказаться от огромных денег, без труда плывущих тебе в руки!..
Да, сколько мы бились за судьбу журналиста Николая… А, выходит, если судить с нынешних позиций, - занимались пустой, никчемной работой.
Кедров вернулся из Читы и сразу с вокзала – в райком. Срочно созвали членов бюро. По передачам радио мы догадывались, что в столице что-то происходит. Недоказанность дикторов настораживала. А те мероприятия, которые происходили в Москве, заставляли думать, что ожидаются важные события. Об этом говорил и срочный вызов “первого” в обком и быстрое его возвращение из областного центра.
Когда все собрались, Кедров коротко сообщил о состоявшемся Пленуме ЦК партии в Москве.
- Хрущев освобожден от должности генсека. Избран Брежнев. Подробности будут в газетах. Никаких кривотолков не должно быть. Соблюдены демократические нормы жизни партии. Никита Сергеевич попросил освободить его по состоянию здоровья.
- Да он вроде бы здоров был, вон как на Кубани выступал, я слушал его по радио, - заметил машинист тепловоза Макеев, избранный в члены бюро райкома от железнодорожников.
- Болезнь, она не спрашивает, когда придти: сегодня ее нет, а завтра – хоть ложись и помирай, - улыбнулся Кедров, - я собрал вас, чтобы вы были в курсе событий и правильно объяснили людям, что произошло на Пленуме. Никаких домыслов тут не должно быть. Нормальный, логичный процесс…
О “кукурузнике” Хрущеве ходило немало анекдотов. Особенно его начали высмеивать после выхода на экраны фильма “Дорогой Никита Сергеевич”.
- Сталина втоптал в грязь, а сам себе культ лепит, - говорили простые рабочие, посмотрев этот льстивый, необъективный фильм, состряпанный лизоблюдами из ближнего окружения генсека. Подпортил он свою репутацию и поведением на сессии Генеральной Ассамблеи ООН, когда своим башмаком стучал по трибуне. Некоторым людям нравилось такое поведение Хрущева: “Знай наших, мы никого не боимся!”. Образованные же люди из творческой и технической интеллигенции считали, что таким поведением глава государства позорит свою страну. Оттепель 60-х годов давала свои плоды. Люди свободно высказывали свою точку зрения на события, не боялись никого, никто и не делал замечаний на этот с чет. Когда на партсобраниях кто-либо из коммунистов затрагивал эту тему, то, как правило, секретари райкома делали замечания, что, мол, не следует так отзываться о руководстве партии и государства.
Смена руководства в стране произошла спокойно и безболезненно. На периферии этого, можно сказать, особо и не заметили, считали, что принципы коллективного руководства партией и страной, провозглашенные после смерти Сталина, строго соблюдаются.
Никакого культа личности теперь не будет. Пример тому – решение последнего Пленума ЦК. Новый генсек всем нравился: молодой, красивый, энергичный. К тому же участник Великой Отечественной войны, работал в Казахстане, когда поднимали целину. Достойный руководитель страны! Еще было далеко до “Малой земли”, “Целины”, Возрождения” - книг, написанных “самим” генсеком о своей деятельности на партийном и государственном поприще.
Человек проверяется властью, которой он обладает. Как говорил один мыслитель: “Дай ангелу власть, и у него вырастут рога”.
Я всегда с уважение относился к Кедрову, который никогда ни при каких обстоятельствах не показывал своей власти, своего превосходства. Прислушивался к окружающим и давал свободно высказаться. Он мог соглашаться или не соглашаться с собеседником, но не давил своим авторитетом, искал аргументы, если нужно было переубедить оппонента. С ним было легко нашей братии – газетчикам. Он не заискивал, не подлаживался, а всегда прямо и подчас нелицеприятно крыл правду-матку.
С ним было интересно, журналисты с желанием отправлялись с ним в дальние командировки по рудникам, леспромхозам, геологическим партиям. Он приглашал журналиста поехать с собой не потому, что тот расписывал его деловитость и работоспособность. В каждой такой поездке он подсказывал интересные темы для репортажей и очерков об интересных людях.
Был октябрь, по ночам здорово подмораживало, а на Черном Урюме еще работала драга, продолжала промывать золотоносные пески. Утром меня вызвали в райком. Взяв свежий номер только что вышедшей газеты, я пошел в райком. У Кедрова никого не было. Он сидел за столом, углубившись в чтение “Рабочего”. Свежий номер уже был у него. Подумалось, что ожидается замечание по напечатанным материалам. Но вроде бы никакой крамолы на страницах газеты не было. Наоборот, в пространной статье подробно рассказывалось, как железнодорожники осваивают новые тепловозы, организовали в депо их ремонт и профилактику. Там, где прежде ремонтировали паровозы, теперь ремонтные цеха переоборудовали для обслуживания тепловозов.
- Дельная статья, - поднимаясь из-за стола, пробасил Кедров, приглашая садиться. – У тебя завтра не газетный день? Поедем на драгу. Слышал, золотишники в этом месяце рекордную добычу обещают?
- Я с удовольствием, если возьмете. Рожковский звонил в редакцию, просил приехать…
- Вот и договорились. Давай собирайся, через час заеду за тобой. Фотоаппарат возьми.
И вот райкомовский “газик”, прыгая по таежной дороге, мчит нас на Ксеньевский прииск, вернее на один из его участков – “Мостовку”, где, ломая образовавшуюся кромку льда на реке, скрипит, грохочет мощными черпаками драга. Плавучая фабрика стоит неподвижно на огромном полигоне вскрытых золотоносных песков, покрытых водной гладью. На полигоне уже не вода Урюма, а белый, припорошенный снегом лед. Драг мощными 250-метровыми черпаками взламывает корку льда и черпает, черпает золотоносный песок со дна. В тот промывочный сезон золотодобытчики зафиксировали рекордную съемку – 80 килограммов золота за месяц. Мы ходили по плавучей фабрике, разговаривали с людьми, Царегородцев – главный инженер прииска – рассказывал об автоматизации драги.
Материал для газетчика – великолепный. Я сфотографировал рабочих – всех вместе и отдельно каждого за работой.
- Блокнот весь исписал? – улыбался Кедров. – Ты представляешь, эту речку еще в прошлом веке старатели на несколько рядов прошли, а надо же, золотишко еще осталось.
- Старатели били шурфы, добывали песок отдельными ямами, - заметил Царегородцев. – Драга же берет песок сплошным фронтом и поднимает его с самого плотика, то есть с самой подошвы, с самого дня, где как раз и содержится богатое золото.
Из командировки мы вернулись на следующий день. Завернули в попутный леспромхоз, побывали на геологоразведочном участке около Чалдонки. Материала привез много, только садись и пиши. На следующей неделе в газете опубликовали целый разворот – две страницы – об опыте продления промывочного сезона на драгах Ксеньевского прииска. Материал был за подписью главного инженера Царегородцева. Потом эту статью перепечатали во Всесоюзном журнале “Золото”.
Ксеньевский прииск гремел славою. Стали приезжать областные журналисты и даже из центральных газет. В том году один Ксеньевский прииск сдал государству 15 тонн золота…
Пишу эти строки и вспоминаю недавнее выступление губернатора Забайкальского края. Он похвалился на телевидении, рассказывая об итогах работы промышленности за минувший год.
- Добыто 5,8 тонны золота, - с гордостью заявил он, считая эту цифру важным достижением золотодобытчиков. Наверное, он, гуманитарий по образованию, просто не в курсе был, не знал, что Забайкалье прежде давало стране значительно, многократно больше драгоценного металла.
Кроме Ксеньевского прииска, Усть-Кары, были еще Балей, Вершина Дарасуна, Шахтама, прииск Любовь. Где они? Балей и Шахтаму закрыли, разграбили. Вершину Дарасуна с его богатейшими рудными запасами золота покупают и перепокупают иностранцы. Там произошла страшная трагедия – пожар в шахте, унесший несколько жизней. Знаменитый Балей, город, построенный на золоте, - вымирает, замерзает зимой. Это все – результаты реформ, которые вот уже второе десятилетие осуществляют “демократы”. В 90-е годы они во главе с президентом твердили, что золото добывать в Забайкалье невыгодно, дорого. Лучше и дешевле покупать драгоценный металл в Турции. А свое золото стали менять на зеленые доллары. Доллар, который печатают на американской бумаге, стали считать валютой. Забыли, что главная, неизменная во все времена валюта – золото. Спохватились в XXI веке, когда цена тройской унции золота поднялась до 1200 долларов! А до этого закрывали рудники, распродавали за бесценок месторождения золота. Не прислушивались к трезвым голосам старателей, таких как Тарасов, организатор старательских артелей на Колыме.
Почему я говорю об этом? Потому что в бытность моей работы редактором районной газеты видел расцвет золотодобывающей отрасли в Забайкалье и считал, что это одна из важнейших промышленных отраслей края. В то время Читинская область была на втором месте в стране по добыче драгоценного металла.
НОВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ
Мы только что провели редакционную планерку, как раздался телефонный звонок. Приглашали в райком. В приемной Кедрова томились люди, только что закончилось совещание. Секретарша пригласила в кабинет к первому.
- Собирайся в Читу. Вызывают в обком.
- По какому вопросу? Какие материалы надо подготовить?
- Понятия не имею. Велено к секретарю по промышленности прибыть. Там узнаешь.
Утром с поезда направился в обком. Секретарь по промышленности Тартышев проводил совещание со строителями. Пришлось дать в приемной с полчаса. Потом пригласили в кабинет. Николай Николаевич тепло поздоровался, поинтересовался семьей, неожиданно спросил.
- Сколько ты уже работаешь в Рудном?
- Уже пять лет…
- Ну и как настроение, какие планы?
- Привык уже к тем местам, к работе, конечно. Все вроде бы хорошо, работаем спокойно, без нервотрепки. Люди там хорошие, интересные, словом, обжился, обзавелся знакомыми, как будто всю жизнь там провел…
- Вот-вот. А еще не хотел туда ехать, - заметил Тартышев. – Говорил же тебе, что район очень интересный, перспективный и главное – люди, рабочий класс настоящий… Начинал там работать, остались добрые воспоминания. А в коллективе редакции вырастил себе замену?
- Меня освободить решили? – вопросом на вопрос ответил я. – Если опять сватать будете в райком, то я не согласен. Говорил Кедрову об этом и не надо возвращаться к разговору о райкоме, не мое это дело.
(Месяца два тому назад Кедров агитировал меня перейти в райком на промышленный отдел).
- О райкоме речи быть не может. В промышленный отдел будем брать инженера-железнодорожника. Фролякин, путеец, дал согласие. Знаешь такого?
- Деловой инженер. Мы о нем много писали. Так что со мной? Куда переводить собираетесь? Вроде бы притерся, в коллективе атмосфера рабочая…
- Ты не ответил, кто в редакции может заменить тебя?
- Пожалуй, мой заместитель и редактор радиовещания, который в нашем штате, свободно могут заменить редактора. Дело отлажено, штат в редакции и типографии укомплектован. Зам недавно закончил учебу заочно, получил диплом.
- Хорошо. Кедров тоже такого мнения. Значит, с твоим освобождением проблем не будет.
- Опять переезжать? Жена не будет в восторге, она привыкла к школе, дети устроены в садик…
- Ты же как-то говорил, что старики одни на Черновских, трудно в таком возрасте одним. Думаем перевести в промышленный отдел “Забайкальского рабочего”…
У меня радостно забилось сердце. Давняя моя мечта – попасть в областную газету, кажется, могла осуществиться. Конечно, жаль оставлять работу, которая в радость, которой отдал часть своего сердца. Жалко покидать место, где к тебе хорошо относятся, где тебя уважают люди, где появилось столько друзей…
- В принципе, конечно, согласен. Потяну ли? Там такие зубры – Смагин, Алешкин, Смирнов.
- Алешкина назначают заведующим отделом культуры. У Смагина есть вакансия. К тому же недавно принято решение бюро обкома партии о создании выездной редакции “Забайкальского рабочего” на стройке текстильного комбината. Тебе предлагают возглавить выездную редакцию, - Тартышев поднял трубку: - Вызовите Пузанова.
Через некоторое время он уже разговаривал с редактором “Забайкальского рабочего”.
- Ну вот, решили вопрос. Сейчас сходи к Пузанову, обо всем договоритесь, и поезжай передавать дела.
- А как с жильем? Где мне жить придется?
- Пока поживешь у родителей, на Черновских, потом с квартирой в Чите решим. КСК на Черновских, сподручно будет.
У Пузанова разговор был недолгим. Зашел Смагин, тепло поздоровался: “Давай побыстрей оформляйся. Обком торопит с выездной редакцией. Там, на КСК, аврал – в этом году собираются первую очередь сдавать”.
- Я же в строительных делах профан.
- Разберемся, не первый год замужем, - засмеялся Смагин. На том и закончился разговор.
Как выяснилось, выездная редакция “Забайкальский рабочий” на стройке текстильного гиганта состояла из одного человека – меня. Редактор сказал, что по мере надобности будем привлекать других сотрудников, фотокорреспондентов. Но готовить выпуск, редактировать, вычитывать, верстать должен я сам. Раз в неделю четвертушка в две страницы должна выходить и распространяться среди строителей камвольного комбината в тысяче экземпляров.
В промышленном отделе редакции сидели Смирнов, Сбитнев, а Смагина не было, он ушел в больницу. Зашел Александр Алешкин, бывший сотрудник промотдела, а теперь ведающий культурой.
- Ну, помотаешься ты теперь: на КСК, потом в редакцию, потом в типографию. А в среду должен выйти номер, который, в первую очередь, нужно положить на стол секретарю обкома партии и редактора газеты. Не завидую тебе!
У меня защемило сердце. Представил себе, как надо собрать материал, обработать, вычитать после набора вместо корректора. При том гонорара за выпуск не предвиделось. Пузанов заметил, что кроме спецвыпусков я должен давать материал в “Забайкальский рабочий”, и за те публикации, естественно, буду получать гонорар. Твердая зарплата старшего литсотрудника, положенная мне приказом редактора, была ниже той, которую я получал как редактор районки. Все это угнетало, и прежде всего, неведомая стройка, незнакомая обстановка.
Как успокоение души было возвращение к родителям. Они уже были старые, за 70 лет, к тому же мать тяжело болела, у нее был инсульт.
От установившейся, размеренной, относительно спокойной жизни ничего не осталось. Вновь хлопоты, бесконечные поездки на автобусах туда-сюда. В мороз. Январь 1968 год был суровый, бесснежный и ветреный. Он мне запомнился пронизывающим хиусом, когда лазал по перекрытиям бетонной коробки площадью 15 квадратных километров. Так выглядел будущий текстильный гигант тогда. Тысячи строителей возводили стены и потолки, штукатурили и красили. Огни электросварки вспыхивали в разных концах огромной стройки. А мне надо было держать руку на пульсе этого громадного чудовища и сообщать на страницах каждого выпуска, что сделано и что не сумели сделать в соответствии с графиком, кто виноват в том, если дело затормозилось и график сорван.
Было очень трудно. Пожалуй, впервые в жизни на мне была такая ответственность: и по работе, и за свою семью. Жене предоставили место в черновской средней школе, но попросили поработать на прежнем месте до мартовских каникул. Три месяца я жил один у родителей. Тогда на меня свалилась еще беда – смерть отца, а потом через небольшой промежуток и матери. Земляки-черновчане с шахты “Восточная” помогли в организации похорон. Секретарь Черновского райкома партии Михаил Некрасов, старый знакомый по комсомольской работе, помог организовать достойные похороны, подключил шахтеров предприятия, где нам с отцом довелось трудиться: сделали памятники, выделили транспорт. Народу на похоронах было много. Я понял, что для жителей Черновских наша семья была известна, стариков вспоминали добрым словом.
Так нелегко и трагически началась новая жизнь в городе моей молодости, где все было знакомо и понятно. Но жизнь оборачивалась своей черной полосой, и ее надо было преодолевать.
В 2005 году “Забайкальский рабочий” отмечал свое столетие. В одном из номеров газеты была напечатана статья из истории старейшего издания. Она называлась “Выездная редакция сообщает”. В ней говорилось:
Листаешь пожелтевшие от времени страницы, и перед тобой проходит сама жизнь в лицах, фактах, событиях. Заметки, зарисовки, статьи, очерки, фельетоны говорят о многом, как сейчас принято выражаться по-научному, несут огромную информацию о прошлом, заставляют задуматься, поразмышлять...
Мне вспомнился короткий отрезок времени работы в редакции в конце 60-х годов. О том времени обычно пишут: то были годы политической “оттепели”. Она, эта “оттепель”, заметна в прессе, в том числе в нашей “Забайкалке”. Свежая струя критики, нестандартного осмысления жизни ворвалась на ее страницах.
Листаешь страницы газеты тех лет и видишь, как забайкальцы строят новые рудники, обогатительные фабрики, леспромхозы, перевооружают машиностроительное производство, осваивают новую технику. Во всех материалах люди — хорошие и плохие, талантливые и думающие только о себе приспособленцы. Журналисты не боялись сказать, кто есть кто.
Тогда закапчивали строительство Читинского камвольно-суконного комбината. ГРЭС уже давала энергию. Шел решающий пусковой год КСК.
В январе 1968 года на стройке начала работать выездная редакция.
И неделю раз выходил листок “Забайкальский рабочий” на стройке текстильного гиганта. Его бесплатно распространяли среди строителей.
А прежде чем выпустить номер, надо было вникнуть в дела огромного строительства, побывать па каждом участке, поговорить с людьми, разобраться в хитросплетениях текущих дел.
По четвергам проводились планерки всех участков и служб стройки. А накануне, в среду, выходила газета. Приезжал секретарь обкома партии Н.Н. Тартышев. Он не пропускал ни одной планерки и помогал “пробивать” нерешенные проблемы в столице — министерствах и ведомствах.
Кстати, следует сказать, что этого человека, немало сделавшего для развития промышленности области, до сих пор добрым словом вспоминают забайкальцы, как делового и очень порядочного, скромного человека — истинного патриота нашего края.
Предметом обсуждения на планерках часто были материалы выездной редакции. По ним срочно принимали меры, так как секретарь обкома брал их на особый контроль.
Материалы номера били тревогу о задержке монтажа отопления первой очереди комбината, о причинах срыва строительства водонапорной башни, о плохих условиях труда рабочих растворного узла.
Еще один помер газеты начинался сообщением: 4350 светильников зажжено вчера в штапельном цехе первой очереди комбината. Бригада В. И. Афанасьева с участка “Сибэлектромонтаж” одержала победу — в два раза перевыполнила норму на установке светильников! И тут же крупными буквами — обращение к начальнику управления “Сибтехмонтаж” Джуруку о том, что он срывает монтаж трубопровода в проходном тоннеле главного корпуса первой очереди комбината.
Случались разные ситуации. Сообщили о пуске первой производственной цепочки, а через некоторое время били тревогу. В материале под заголовком “Стоп машина” в одном из номеров говорилось буквально следующее: “На технологической цепочке комбината остановились машины. Кончилась шерсть, нечем заправлять станки. Под угрозой срыва выполнение сентябрьского плана. Удивительную “дальновидность” проявляют руководители дирекции комбината. Не успели обкатать оборудование в первом производственном цехе, как кончилось сырье. Шерсть должны были поставить из Улан-Удэ. Руководители цеха не раз били тревогу, но никто не побеспокоился.
В каждом материале — конкретные факты: трудовая победа или провал, фамилии героев стройки и тех, кто проявил нерасторопность или некомпетентность. По газете, как по точному прибору, следили за пульсом огромной стройки.
В октябре 1968 года, в 33-м номере, газета сообщила: “3200 веретен сдали под наладку монтажники текстильных машин из бригады Виктора Епинина”. А чуть ниже под заголовком “Последняя плита” рассказывалось о том, что монтажники участка Ашихмина уложили последнюю плиту в перекрытие первой очереди комбината.
Из номера в помер выездная редакция писала летопись самой большой в Забайкалье стройки. Но не реляции о победах преобладали на страницах выпусков. Большинство заметок критиковали бракоделов, неразворотливых начальников и бригадиров. Доставалось всем: от начальника строительства Горбунова до управляющего трестом Любича и его заменителей, главных специалистов.
На огромной стройке не обходилось и без разных ЧП. В одном из фельетонов рассказывалось, как с площадки украли трактор и увезли вагончик. Как ни старалась милиция, воров так и не нашли — пропажа исчезла бесследно. Были “инициативные” люди и в те времена.
Листаю номер за номером и вспоминаю, какие бурные разговоры на планерках, в бригадах разворачивались после каждой публикации, с каким интересом люди встречали каждый листок. По ним можно проследить до мелочей всю историю пускового года стройки, её действующих лиц: героев и тех, кто около псе пребывал статистами.
Кроме листков, выходивших па стройке, “Забайкальский рабочий” регулярно публиковал материалы на своих страницах.
11 августа 1968 года КСК была посвящена целая полоса. В ней рассказывалось об одном дне на строительстве текстильного комбината.
22 сентября 1968 года на первой полосе “Забайкалки” был напечатан репортаж о первой забайкальской пряже. Автор этих строк и фотокорр А. Конюхов рассказывали о рождении прядильного производства в Забайкалье. “С этого момента наша Чита, кроме уже известных титулов - шахтерская, железнодорожная, машиностроительная - может с полным основанием добавить еще один титул — текстильная”, — говорилось в репортаже.
Позднее газета сообщила о пуске первой очереди КСК. На этом деятельность выездной редакции завершались.
“В ЗАБАЙКАЛЬЕ Я НАХОДИЛ ВСЕ…”
А.П. Чехов
В бесконечной суматохе газетных будней быстро летело время. Семья переехала ко мне. Теперь мы были вместе, но искренне скучали по прежней жизни в Рудном. Скучали по нашей квартире на пятом этаже, с балкона которой открывалась широкая панорама таежной долины. Ее прорезала бурливая горная светлоструйная река с каменистыми порогами и заросшими берегами. Из-за темной гривы далекого хребта, извиваясь, выбегала, блестя стальными нитками, железная дорога. По ней днем и ночью шли бесконечные составы. А внизу, на станции, гремели буферами вагоны, раздавались короткие свистки тепловозов. На перроне шумела разношерстная толпа пассажиров. Все это, как на ладони, было видно с нашего балкона: пятиэтажный дом стоял на Высотной улице, расположенной на склоне Майской сопки. Я был благодарен строителям, которые использовали это удивительное место для жилого микрорайона, не потревожив багуловые заросли сопки и ее склона, не разрушив рельеф и как бы дополнив природную террасу ровной заасфальтированной улицей.
Мы скучали по той неповторимой природе, окружавшей город: сразу за домом начиналась тайга – сосны, лиственницы. Особенно весной, когда зацветали багульник и травы, было удивительно красиво вокруг, легко дышалось и думалось.
Железную дорогу строили умные и хозяйственные люди. Они прокладывали стальной путь, прорезая горные хребты, преодолевая бурные реки и лесные массивы. Но через десять саженей от дороги природа оставалась нетронутой. По крайней мере, мы не видели следов разрушения окружающей среды при строительстве не только самого пути, но и пристанционных зданий, водокачек, депо, водопроводных галерей.
Был в городе ярый защитник природы – старик Чапковский. Он все время обращал внимание строителей, дорожников на то, как раньше бережно относились к природе.
- Тогда не было бульдозеров, тракторов и прочей техники, потому и не осталось котлованов, бугров, сломанных деревьев, - парировали ему нынешние градостроители.
- Вот и старайтесь своей техникой заглаживать раны, которые вы наносите природе, - не унимался старик. – Люди вручную все строили и делали как можно меньше ущерба, а вы своими тракторами все перекопали, перелопатили…
Хотя вокруг города и начиналась девственная тайга, но следы деятельности человека были видны повсюду. Еще до “железки” в этих краях бурлила жизнь. Почти на каждой речке, на каждом притоке были видны следы человека. Долины горных речек всхолмлены так, как будто могучие титаны, играючи, насыпали чисто промытую гальку ровными грядками. От времени они уже заросли тальником и лиственницей, но видно, что тут здорово поработал человек, без тракторов, без бульдозеров. Иногда на таком холмике промытого галечника увидишь колесо от ручной тачки…
Старатели-золотишники перелопатили почти всю долину Мазара, его притоков. Рассказывают, что когда-то здесь были целые прииски, тысячи людей промывали и перекапывали пески. От этих приисков – Васильевок, Ивановок, Харагоч, Желтугов и Кудеч – остались одни названия. Природа залечила раны, нанесенные ей человеком: на бывших промыслах буйно разросся лес…
Скучали, вспоминая воскресные походы в лес, на излюбленную поляну за майской сопкой. И зимой, и летом, как по затвержденному графику, выбирались на природу. Вскоре к нашей семье присоединились соседи, друзья по работе. Зимой катались на лыжах и санках, потом у костра пили обжигающий густой чай. А какая красота открывалась вокруг весной, когда все вокруг полыхало багуловым цветом и воздух густо напоен ароматом только что выпустившей зеленые иглы лиственницы.
Скучали, вспоминая поездку на Шилку. Многоводная река, стиснутая каменистыми утесами и непролазной тайгой, была величава и таинственна. Вниз от Часовинки на сотни километров ни души. Только столбы телефонной связи по тем временам напоминали о присутствии здесь человека.
Скучали, вспоминая поездки на Раздольнинский ключ. Минеральный источник пробил себе выход на левом берегу Мазара. Сюда за “живой водой” приезжали из Рудного и других мест. Вода целебная, лечила желудок, почки, печень. Около источника по выходным было много народу, люди отдыхали, устраивали игры..
Скучали, вспоминая поездки за ягодой в начале лета. Жимолость по берегам таежных речушек кудрявилась огромными кустами в рост человека. В первой декаде июля ягода поспевала. Куст, похожий на круглую копу, весь светился голубоватыми, как крупные капли, ягодами. Тронешь ветку, и крупные “капли” осыпаются на землю, только успевай подбирать. Изобретательные ягодники ходили за жимолостью с зонтиками. Подставишь раскрытый зонтик под куст, тряхнешь стебли - и полный зонтик чистых, крупных ягод. А какое ароматное, без косточек варенье из жимолости! Если голубика, брусника содержат семечки-косточки, то у жимолости их нет. Продолговатая ягода, как своеобразный сосуд, в своей полной спелости содержит густой рубиновый сок.
Всех этих прелестей природы, которые были совсем рядом с тобой, конечно же, на Черновских не было. Берег Ингоды не вызывал особого восторга своей запущенностью. Красивые места – Дворцы, к примеру, Каменка, Арахлейские озера – были недоступны: в те годы автобусное сообщение было не везде. В редкие свободные воскресные дни все же мы старались выбираться на природу – на берег Ингоды или озеро Кенон. Всей семьей, по старой привычке. Лучшего отдыха не придумаешь. Потом, позднее, у нас было любимое место в верховьях речки Кайдаловки. Многие годы мы вместе с семьей писателя Зарубина ходили воскресными походами в те красивые места. Теперь там построили спорткомплекс “Высокогорье”.
Скучали по друзьям, с которыми сблизились, сроднились за пять лет жизни в Рудном. С ними ходили в походы, проводили многие часы вместе на природе, в праздники и в будни. Если что-то случалось, они всегда были рядом. Среди друзей были и железнодорожники, и учителя, и горняки, и геологи.
Наш бывший сосед, главный инженер шахты Восточная Борис Павлович Потапов, стал директором одного из рудников. Мы встретились с ним, как родные, потом не порывали дружеской связи долгие годы. До сих пор мы переписываемся с Борисом Павловичем, хотя с тех пор пролетели годы. Был среди наших друзей и еще один очень интересный человек – Геннадий Владимирович Зенцов. Он вернулся в Рудный из Африки. Два года вместе с супругой Лилией Васильевной жил в Республике Мали, занимался разведкой золотых россыпей по просьбе африканских друзей. Конечно же, газетчики не могли пройти мимо такого события – наш геолог в Африке. Мы опубликовали серию репортажей о работе Зенцова за границей, сопроводили интересными снимками, привезенными им. С тех пор мы стали друзьями. Супруга Зенцова работала математиком в той же школе, что и моя жена Ирма Георгиевна. Они подружились. Мы всегда вместе проводили праздники. К счастью, Геннадий Владимирович вскоре тоже был переведен в Читу, в геологоуправление. Наша дружба продолжалась вплоть до тех дней, когда наши друзья покинули этот мир.
Почти год продолжались мои ежедневные поездки на стройку КСК. Запустили опытный цех, стали выдавать пряжу. По этому случаю на первой полосе “Забайкальского рабочего” была напечатана статья в сопровождении десятка снимков фотокорреспондента Александра Конюхова. Мы провозглашали столицу Забайкалья городом текстильщиков. Действительно, рождалось предприятие с самым многочисленным коллективом рабочих. КСК должен производить 20 миллионов метров тканей в год! Забайкальским овцеводам, насчитывавшим около 5 млн. голов тонкорунных овец, было куда сдавать шерсть: для того и строился комбинат. Синтетическое волокно для костюмных тканей поставляли по кооперации предприятия из центральных областей России.
Когда комбинат костюмных тканей вышел через год на проектную мощность, он давал 40 процентов доходов в городской бюджет столицы Забайкалья. На берегу озера Кенон, там, где прежде была голая степь, вырос целый микрорайон благоустроенных домов для рабочих-текстильщиков.
Трудные годы всегда долго остаются в памяти. И то время работы в “Забайкальском рабочем”, действительно, было для меня нелегким, но запоминающимся еще и тем, что довелось трудиться в интересном творческом коллективе журналистов, оставившим память и добрый след в жизни. Не рассказать о них было бы просто не по-товарищески. Поэтому хотелось бы хотя бы вкратце поведать о том, кто и как делал в те годы газету.
СНАЧАЛА БЫЛА ТИПОГРАФИЯ
Без типографии не было бы газеты. Когда делали первые номера “Забайкальского рабочего”, рисковали не только его издатели, но и наборщики, печатники. Известно, что первый номер был отпечатан в 1905 году 20 декабря в Чите, в типографии, расположенной в подвале дома, где ныне находится министерство культуры, на Ленинградской, 3. В доме же по улице 9-го Января, на углу улицы “Забайкальского рабочего” (улицу назвали в честь газеты), располагалась редакция вместе с читинским комитетом РСДРП.
Известно также, что набирала первые листки наборщица Р.Т. Теннисгоф - Зина Латышка, как ее звали рабочие. Г.В. Вильчковский долгие годы печатал газету после революции. Это был знаменитый печатник, которого знали в Чите, Акше, где ему приходилось работать в годы советской власти. Из песни, как говорится, слов не выкинешь.
За вековую историю существования “Забайкалки”, по сути, три раза коренным образом менялась технология ее производства: сначала ручной набор отдельными шрифтовыми литерами. В 40-х годах появились первые наборные машины – линотип и ротационные печатные машины, изменившие труд полиграфистов и, конечно же, лицо газеты. В конце XX века, а именно в 90-х годах, в редакции появились первые компьютеры, а в типографии – совершенно новая технология фотонабора текста и офсетная многокрасочная печать. Теперь “Забайкальский рабочий”, как и многие газеты в стране, делается по современной технологии, имеет огромные возможности в оформлении, были бы деньги.
Годы совершенствования полиграфии в Чите сопровождались подготовкой кадров. И флагманом в сложных технических новшествах была областная типография, которую долгие годы возглавлял Виктор Дементьевич Егурнов. Его верными помощниками в техническом перевооружении были главный инженер Николай Харитонович Ульяненков и главный механик Борис Владимирович Поликарпов. Последний, вообще, всю свою жизнь проработал в типографии, знал досконально каждый станок, каждую машину, был широко эрудированным специалистом в полиграфической технике и каждую новую печатную, наборную машину пытался смонтировать своими силами, без приглашения специалистов с завода. У него была бригада слесарей-наладчиков, которая исправляла любые поломки, не прибегала к посторонней помощи.
Помнится, управление печати в 1971 году добилось получения новейшей четырехкрасочной офсетной печатной машины из Германии. В России это третья по счету машина, полученная из-за рубежа, первые две были освоены в Ленинграде и Подольске под Москвой. Борис Владимирович изучил работу новой техники в Ленинграде вместе с Алексеем Васильевичем Петренко, Иннокентием Зеровым, Иваном Метеревым в короткий срок запустили ее в работу. В этом же году в Читинской областной типографии впервые в Сибири и на Дальнем Востоке была освоена многокрасочная печать малоформатных изданий: “Комсомольца Забайкалья”, “Забайкальской магистрали”, рекламного приложения к “Забайкалке” и других многотиражек. К нам приезжали изучать офсетную печать из других областей, об опыте читинских полиграфистов писал всесоюзный журнал “Полиграфия”. Коренной поворот в технологии газетного производства произошел в 1979 году, когда областная типография получила новое здание по улице Ленинградской, 15-а.
В начале 1990-х годов началось переоснащение производства с учетом новых достижений полиграфической техники – внедрения компьютерного набора, фототехники, новейших печатных машин. Перестройка, начало реформ изменили коренным образом эти планы. Поскольку государство разрешило частным владельцам приобретать полиграфическую технику и создавать частные предприятия, то у конкурентов, располагавших средствами, появилась новейшая техника раньше. У государственного предприятия с ограниченными финансовыми ресурсами – областной типографии – возникло немало трудностей, ее подготовленные кадры ушли на те производства, где была новая техника и платили больше. Вместо 250 человек, ранее работавших в областной типографии, ныне насчитывается менее сотни. Но тем не менее она оставалась печатной базой “Забайкальского рабочего”.
Поэтому, отмечая столетний юбилей нашей газеты, не забыли и тех, кто ее печатал все эти годы, старался, чтобы каждый номер вышел вовремя и с хорошим качеством.
Нет среди нас Виктора Дементьевича Егурнова, Анатолия Александровича Федосеева, бывшего начальника Управления по печати, Вячеслава Александровича Юрченко, бывшего директора типографии, старейших полиграфистов Валентины Ивановны Фоминой и Бориса Владимировича Поликарпова. Кстати, Поликарповы, Борис и его брат – художник редакции, всю свою жизнь посвятили газете.
В день юбилея “Забайкалки” вспоминали ее верстальщиков И.М. Косякова, И.С. Скоробогатова, А.В. Коробкову, печатника К.А. Мещерина, выпускающих Н.С. Бирюкову, В.А Щербакову, наладчика В.А. Савина.
На заслуженном отдыхе бывшие начальники цехов Н.С. Усольцева, Ф.Г. Куприянова, бывший директор типографии, сменивший Егурнова, Э.Г. Сасин. Их труд в полиграфии оставил заметный след в истории нашей областной газеты, которая была для них главным заказом, о ее своевременном выпуске они всегда думали и заботились.
ТРИУМФ “ЗАБАЙКАЛКИ”
Созданная на рабочие копейки читинских железнодорожников газета “Забайкальский рабочий”, имеет счастливую судьбу. Она почти без перерыва издается более ста лет.
О революционном периоде и становлении газеты рассказал один из ее редакторов К.А. Рубцов в книге “Забайкальский рабочий” в 1905-1906 гг.”.
Мне же хочется рассказать о газете 70-80-х годов XX века. Тогда она стала самой массовой, самой популярной в нашей области. Тираж ее достигал 150 тыс. экземпляров. Она выходила шесть раз в неделю, и считалась одним из авторитетнейших изданий России.
Думаю, что имею право высказать свою точку зрения на этот период издания. В то время мне довелось быть старшим литсотрудником редакции. Да и последующие тридцать лет по роду своей деятельности в Управлении печати области имел тесную связь с творческим коллективом. Завершил же я свою трудовую деятельность опять же в “Забайкалке”, где, став пенсионером, проработал десять лет до 2003 года.
Не претендую на теоретические обобщения. Попытаюсь оперировать только фактами из жизни творческого коллектива редакции. Для истории небезразлично мнение человека, который хорошо знал журналистов, чье творчество представляло честь и славу “Забайкальского рабочего”.
Все, что сообщала газета, было истиной в высшей инстанции. Ей верили беспрекословно. Печатное слово имело силу, несравнимую, если уж кого покритиковали, то были уверены: этому человеку не поздоровится. Большинство подписчиков не подозревали, что правдивость публикаций, действенность материалов достигалась высокой требовательностью к ее творческим работникам. “Проколы”, даже небольшие ошибки, имели такой резонанс в коллективе, что допустившему оплошность долго икалось. А иные, вообще, навсегда вынуждены были расстаться с редакцией.
Требовательность исходила не только от обкома партии, чьим органов являлась “Забайкалка”. Традиция высокой требовательности к печатному слову, в смысле правдивости, а также литературного воплощения материалов, была заложена с первых номеров и поддерживалась высококвалифицированными редакторами, какими были Виктор Курнатовский, Константин Рубцов, Анатолий Пузанов, Вячеслав Смирнов. А в тот период, о котором рассказываю, в штате были выдающиеся журналисты, высокообразованные специалисты, мастера слова Петр Моисеевич Файерштейн, Владимир Борисович Шергов, заведующими отделами были Дмитрий Павлович Смагин, Викентий Павлович Усаров.
Стилистическая правка материалов велась в отделах и визировалась заведующими, далее шла литературная доработка в секретариате, где каждую заметку внимательно вычитывали, выправляли, а иногда и возвращали на доработку. Поэтому ляпов и проколов, стилистических ошибок почти не бывало. Не случайно “Забайкальский рабочий” считали кузницей журналистских кадров. Факультеты журналистики со всех концов Союза посылали своих студентов на практику в Читу. Из “Забайкальского рабочего” многие творческие работники уходили в столичные издания. А сколько писателей вырастила редакция! Высокая требовательность к литературному воплощению материалов в газете, конечно же, давала свои плоды в профессиональном росте творческих сотрудников.
В наше время часто упрекают советскую печать в излишней регламентации, в тотальном контроле газет партийными органами и цензурой. Если судить о той атмосфере, которая царила в “Забайкальском рабочем” в 1970-1980-е годы, годы известно “оттепели”, то такие утверждения – явное преувеличение. Действительно, партийный комитет требовал планировать работу редакции и утверждал план на квартал. При обсуждении его на бюро обкома КПСС делали замечания, подсказывали темы, которые нужно было осветить на страницах газеты. В повседневную же работу редакции партийные функционеры не вмешивались. На ежемесячных партийных собраниях коллектив газеты часто присутствовали работники обкома, давали “ЦУ”, как правило, в общих чертах: газета должна быть “коллективным пропагандистом, коллективным агитатором и коллективным организатором масс”. Что же касается различных идейных точек зрения, то их на страницах газеты не было, так же, как не было критической оценки деятельности обкома, облисполкома, высших партийных руководителей. Считалось, что раз газета является органом обкома и облисполкома, то она не в праве делать критические замечания в их адрес. Каждый сотрудник это хорошо понимал, да и руководство редакцией никогда бы не позволило допустить подобного выпада. Иное дело партийные комитеты низшего звена. Если был прецедент, то газета обрушивалась на недостатки, промахи, просчеты. В этом случае надо было заручиться вескими фактами, как говорится, с кондачка не позволяет опубликовать подобный материал. Истины ради надо сказать, что часто приходилось и за очевидные факты редактору отдуваться на бюро. Некоторые недалекие партийные функционеры пытались обвинить автора в поклепе на партию, что, мол, материал не принесет пользы, а наделает больше вреда обществу. Демагоги были и есть всегда.
Объясняться редактору иной раз приходилось после публикаций фельетонов Александра Алешкина. Редактор Пузанов всегда защищал талантливого сотрудника. Анатолий Митрофанович был членом бюро обкома партии и довольно смело остановил позицию газеты. А когда сгущались тучи и наклевывался выговор, то он прибегал к верному средству, которое охлаждало пыл разгневанных партийцев.
- Хорошо, я буду обращаться в “Правду”, пусть пришлют своего корреспондента. Посмотрим, кто прав… “Правды” партийные боссы боялись. Знали, что у нее “Забайкальский рабочий” на особом счету, как одна из старейших партийных газет, ему доверяют и редакцию всегда поддерживали.
Что же касается цензуры, то цензоры, сотрудники управления по охране тайн в печати, вымарывали все то, что по имеющему у них перечню считалось государственной тайной. Нельзя было сообщать, сколько прииск намыл, к примеру, золота, запрещалось упоминать, в каком селе или городе есть посадочная площадка для самолета или расположены воинские части. Нарушением перечня считалось упоминание о массовых заболеваниях людей или животных. Сейчас смешно об этом слышать, нор в те годы государственные чиновники пеклись о соблюдении государственной тайны и, наверное, здорово перебарщивали в своем стремлении. Политическую же цензуру управление по охране тайн не осуществляло. Эта функция принадлежала партийным комитетам и редколлегии. Большинство сотрудников были партийцами, были убежденными идейными бойцами и не могли допустить чуждой идеологии в своих публикациях. Даже мещанство, пошлость, эротика не могли иметь место на газетной полосе, не говор уж о том, чтобы в статьях призывали обогащаться, копить деньги или проповедовать религиозную буржуазную идеологию.
ТЕМАТИКА ПУБЛИКАЦИЙ
Было неписанным законом, что тема труда – главное в газетных публикациях “Забайкальского рабочего”. Работу промышленности – заводов, фабрик, рудников, положение дел в колхозах и совхозах всегда показывали на видных местах издания. На редакционных планерках требовали от отделов материалы о людях труда. Не всегда они были интересными, литературно оформленными потому, что широко использовались поступающие в редакцию письма рабочих и сельских корреспондентов. Заметки были часто шаблонные, но они имели большой резонанс: “Как же, Иванова, Петрова, Сидорова похвалили в газете” или, наоборот, покритиковали за нерадивость или упущения. Это было событием. Поэтому каждый номер газеты ждали и внимательно читали.
Существовал порядок в редакции: творческий сотрудник должен в течение месяца сдавать 40 процентов газетных строк своих и 60 процентов – авторских. Не только поступающие письма должен обработать и подготовить к печати, но и заказать специалистам по своему отделу – промышленности, сельского хозяйства, науки, культуры – запланированные статьи и помочь подготовить их к печати в нужное время. Пожалуй, в этом и заключалась основная идея планирования работы редакции. Гонорарная политика тоже предусматривала поощрение авторов, строго следила, чтобы 60 процентов гонорара платили сторонним авторам и 40 процентов – штатным.
За производством второй по важности шла тематика партийной жизни, в которой рассказывалось о работе партийных и комсомольских организаций, советских органов власти, профсоюзов. Не упускали тематику культуры, деятельности общественных организаций, научных и школьных учреждений. Следили, чтобы на страницах газет регулярно появлялись материалы о воспитании подрастающего поколения.
На недельных планерках у редактора разговор шел, в основном о том, как соблюдается такое соотношение публикаций, кто не выполняет план. Обозреватели же вышедших номеров подробно анализировали тематику публикаций и, особенно, их литературное воплощение.
Атмосфера планерок была бурной, интересной. Каждый сотрудник стремился присутствовать на таком творческом разговоре. Никогда не обижались на резкую критику коллег, считая ее нормальным творческим процессом, учебой, в конечном счете. Мне запомнился обзор газеты, сделанный однажды Евгением Куренным. Он подробно разобрал рецензию Владимира Шергова, секретаря редакции, на фильм “Обыкновенный фашизм”. Рецензия была написана блестяще, Шергов умел писать. Но Женя Куренной, особенно тонко воспринимавший литературное слово, нашел несколько стилистических вывертов и обрушился на спокойный ее тон. “Разве так надо писать об этом фильме?” - горячился он. Куренной, переживший войну, оккупацию, видевший фашистов, знал, что говорил. Владимир Борисович согласился с его доводами. А мы, молодые газетчики, мотали на ус: “Если уж такому мэтру делается замечание, то наши публикации заслуживают критики и критики”. Вывод был один: надо вдумчиво работать над каждым материалов над каждым словом, чтобы не оказаться под огнем критики старших коллег. Куренной Алешкин, Филиппов, Попов, Подорожанский делали интересные обзоры газетных номеров. И это была хорошая учеба.
ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ – ВАЖНЕЙШИЙ ДОКУМЕНТ
К поступавшим в редакцию письмам, а их в год регистрировали около ста тысяч, порой малограмотным, написанным неумелой рукой, относились трепетно. Не дай Бог, затерять письмо в отделе. Порядок же был таков: из отдела писем, который многие годы возглавляла Любовь Васильевна Бондаренко, с сопроводительной карточкой документ поступал в отдел. Письмо нужно было проверить, если нужно – связаться с автором или же руководством той организации, где он работал. Если тон письма был критический, то нельзя было “подставлять” автора при проверке фактов. Если же считали, что тема письма неактуальна для газеты, то посылали его для принятия мер в вышестоящие властные инстанции и обязательно сообщали об этом автору письма. Одним словом, переписка с корреспондентами газеты шла огромная. Строго следили, чтобы к сроку поступали ответы о принятых мерах. Н страницах газеты публиковались постоянные рубрики: “Письма в редакцию”, “Меры приняты”, “Резонанс”, “Письмо позвало в дорогу” и т.д. Отдел писем в “Забайкалке” был самым многочисленным. В нем работало больше сотрудников, чем, скажем, в промышленном отделе.
Обком партии при ежегодной проверке работы редакции, а это было системой, особое внимание уделял работе с письмами, с рабочими и сельскими корреспондентами. Ежегодно редакция с помощью партийных комитетов проводила слеты рабочих и сельских корреспондентов. Из каждого района приезжали представители. На слете с докладом выступал редактор А.М. Пузанов, потом шло обсуждение содержания газеты, отмечали удачные акции и отдельные публикации, награждали отличившихся добровольных корреспондентов. В этом заключалась огромная обратная связь творческих работников с читателями.
На страницах “Забайкалки” публиковалось много материалов за подписью “Наш рабкор”. письма поступали ежедневно десятками. И не меньше писем уходило из отдела писем в районы области. По количеству поступивших писем сверяли пульс работы творческого коллектива. Погона за авторскими материалами иногда приводила к казусам. Иной разбитной сотрудник газеты, которому поручили организовать выступление в газете знатного чабана или передовика производства с шахты, рудника, завода, встречался с рабочим, беседовал, просил поделиться с читателями своим опытом. Передовик, естественно, оказывался в затруднении: “Работать я умею, а вот написать… для меня проблема”. Тогда корреспондент со слов рабочего пи сал обширную статью и просил его подписать. Так появлялась авторская статья. Земляки читали, восхищались, ахали, а уж при встрече говорили автору:
- Ну, Иван Иванович, не знал, что ты так ловко умеешь писать, ну, право, писатель. Какие у тебя пословицы, поговорки, а рассуждаешь, как наш секретарь райкома.
Земляк краснел и поминал недобрым словом корреспондента, который так “закрутил” его статью.
В секретариате редакции в те годы за такой он оригинальный способ добывания авторских материалов строго спрашивали. Петр Моисеевич Файерштейн не преминет заметить:
- Что это у тебя шахтер, как профессор изъясняется? Переделай, пусть автор прочитает и сделает поправки своей рукой. А лучше бы он сам написал, что думает.
Со временем требовательность снижалась. И если смотреть статьи сторонних авторов, в конце 80-х годов, то они уже были как близнецы, можно было узнать, кто из корреспондентов их готовил.
Справедливости ради следует заметить, что у “Забайкалки” было немало настоящих рабселькоров, которые регулярно писали сами, возмущались, когда без их ведома вносили поправки в материал.
На Черновских копях был знаменитый шахтер, депутат Верховного Совета СССР Дмитрий Кузьмич Вершинин, который мог по-простому, по-шахтерски рассказать о делах на производстве или же о работе сессии Верховного Совета. Знаменитый токарь Читинского машзавода Шубин, впоследствии Герой Социалистического Труда, тоже часто приносил в редакцию свои размышления, как лучше организовать работу на заводе. Эти люди писали так, что штатные работники им просто завидовали.
На станции Амазар работал железнодорожник Иван Яковлевич Щербаков. Он постоянно сотрудничал с газетой, писал о людях, с кем рядом работал и не боялся покритиковать начальство.
Таких авторов у редакции было немало, почти в каждом районе. Они были на особом счету у редколлегии. Когда проводилась какая-нибудь акция, то рабселькоров обязательно привлекали к участию в ней
Традиции рабочей печати, которые закладывались в первые годы советской власти, а у “Забайкальского рабочего” были традиции и при том дореволюционные, соблюдались свято. О них часто вспоминали на планерках, летучках, слетах. Их носителями были бывший редактор К.А, Рубцов и действовавший А.М. Пузанов, который многие годы работал с Рубцовым, а также журналисты П.М. Файерштейн, Д.П. Смагин, В.Б. Шергов. Потом с их уходом традиция связи с массами читателей стала заменяться формализмом. Штамповались статьи за подписью рабочих и крестьян, написанные штатными сотрудниками. И это становилось нормой. Так было легче, быстрей сварганить любой материал. Да и рабселькоров к 80-м годам уже не побаивались руководители районов, предприятий. Они уже не пользовались уважением властей, считавших раньше их своими помощниками. В новых традициях нередко принципиальному корреспонденту газеты навешивали ярлык склочника, который выносит сор из избы. Были гонения на корреспондентов, и газете все труднее было их защищать. Поднаторевшие в политических интригах партийные бонзы иногда гнобили корреспондентов, поднимавших острые проблемы, критиковавшие показуху, формализм. Доходило до того, что исключали из партии, выгоняли с работы. Подобный случай произошел в поселке Карымское. Машинист тепловоза осмелился покритиковать первого секретаря райкома партии. Тот нашел причину, и критикана посадили в каталажку. Газета выступила со статьей собственного корреспондента Андрея Сорокина в защиту машиниста. Тогда гнев власть имущих обрушился на редакцию. А.М. Пузанову пришлось выдержать серьезный бой на бюро обкома партии. Первого секретаря Карымского райкома партии все же сняли с работы, передвинули в какую-то областную организацию. Но и корреспонденту А. Сорокину пришлось уйти из редакции. Такого финала в 60-е годы не могло быть. Тогда газетный работник, рабочий и сельский корреспондент были под защитой партийных комитетов, к ним относились уважительно.
ШЕСТИДЕСЯТНИКИ И ОРТОДОКСЫ
Во время хрущевской “оттепели” многие газеты изменили свое лицо, тематику публикаций. Положительные изменения коснулись и “Забайкальского рабочего”. Больше стало критических материалов, публикации были разноплановыми и в хорошем литературном ключе. Тираж газеты резко вырос, достигая 150 тысяч экземпляров, подписка, как и на центральные издания, лимитировалась. Не хватало газетной бумаги в стране, ее закупали за рубежом.
В редакцию пришли молодые журналисты – выпускники Московского, Уральского, Дальневосточного, Иркутского университетов. Сложилось хорошее сочетание опытных кадров старых газетных работников с молодыми, талантливыми журналистами. В ходе производственной практики заведующие отделами редакции внимательно присматривались к выпускникам. Потом вместе с редактором беседовали, предлагая после получения диплома приехать в Читу.
Таким образом “завербовали” москвичей А. Алешкина, Е. Попова, А. Воинова, Р. Филиппова. Из Уральского университета согласился приехать в Забайкалье П. Игнатенко. Поменял Иркутск на Читу В. Смирнов – будущий редактор газеты.
Доброжелательное отношение забайкальских газетных зубров к молодежи, пожалуй, было главным в том, что молодежь охотно соглашалась приехать в Читу. К тому же каждому выпускнику хотелось попасть в хороший творческий коллектив. “Забайкальский рабочий” в те годы имел высокую творческую планку, его приводили в пример в университетах. Попасть в состав его редакции была высокая честь для молодых газетчиков. Молодежь в те годы внесла свежую творческую струю в содержание газетных публикаций.
Обычно в коллективах, особенно творческих, возникает проблема “отцов и детей”. В “Забайкалке” с ее давнишними традициями помогать и учить молодежь – такой проблемы не возникало. Молодым давали возможность “расти”. Совсем немного времени выпускники ходили в рядовых сотрудниках, а потом становились заместителями, заведующих и завотделами. Их не опекали, давали широкую возможность писать на любые темы. На планерках высказывали замечания, если с фактами что-то не вязалось, журили за хлесткость выражений. “Ортодоксы” не пропускали ни одной оплошности. Но делали замечания доброжелательно, часто с шутками и розыгрышами. Никакой вражды старших и молодых не было и в помине. Они дополняли друг друга и уважительно относились одни – к опыту старших, другие – к таланту и энергии молодости.
На столетний юбилей газеты многие из тех, кто тогда работал в редакции, прислали поздравления и с теплотой вспоминали время, когда они трудились в Чите.
Александр Алешкин позднее возглавил отдел культуры редакции, потом стал корреспондентом центральной газеты “Советская Россия”. Последние годы он трудился в Москве, был членом редколлегии “Парламентской газеты”. Он написал несколько документальных книг о забайкальцах. Особенно ценным изданием для истории нашего края стала его книга “Золотые звезды забайкальцев” О Героях Советского Союза – наших земляках.
А в редакции и среди читателей газеты он славился как блестящий фельетонист.
Ростислав Филиппов долгое время был спецкором “Забайкалки”. Позднее работал редактором Читинского отделения Восточно-Сибирского издательства. Последние годы жизни возглавлял писательскую организацию в Иркутске.
Журналисты А. Воинов и П. Игнатенко последние годы работали заместителями редактора “Забайкальского рабочего”.
О некоторых сотрудниках газеты я расскажу особо, поскольку личное общение с ними оставило заметный след в жизни.
СМАГИН
Взаимоотношения молодых и старых кадров редакции лучше всего можно проиллюстрировать на промышленном отделе редакции. Его возглавлял Дмитрий Павлович Смагин, газетчик с огромным стажем, когда-то редактировавший многотиражку “Металлург”, при строительстве Петровск-Забайкальского металлургического завода. На промышленной, строительной, горняцкой тематике он, как говорится, собаку съел. Был строгим стилистом и знатоком промышленности Забайкалья. С ним советовались специалисты из промышленного отдела обкома партии, он знал по имени-отчеству всех директоров крупных предприятий области, имел переписку со светилами горнорудной науки – академиками из Сибирского филиала Академии наук. Его публикации о перспективах развития промышленности Читинской области имели немалый интерес.
В 1969 году меня направили на работу в отдел к Смагину. Его заместителем был молодой журналист Вячеслав Потапович Смирнов.
В небольшом кабинете редакции на ул. Анохина, 48 в Чите размещались четверо сотрудников. Кроме Смагина и Смирнова, тут же были рабочие места Владимира Сбитнева и Алексея Русанова. Острослов Алешкин прозвал наш отдел СССР – Смагин-Смирнов-Сбитнев-Русанов.
В памяти запечатлелось, как в небольшом кабинете вдоль столов, ссутулившись и посасывая беломорину, расхаживает Дмитрий Павлович. Худощавый пожилой человек с седой шевелюрой, в очках с толстыми стеклами. Он задумчиво, молча ходит туда-сюда. Потом вдруг гасит окурок и садится за свой стол со стопками бумаги и листками рукописи, над которой работает. Быстро пишет, вычеркивает строчки, потом что-то вписывает поверх вычеркнутого. Рядом со столом шефа – его зам. Вячеслав Потапович отрешенно, как будто не замечает никого в кабинете, пишет и пишет непрерывно. Он умеет так сосредоточиться на материале, что, кажется, не замечает никого вокруг. Смирнов только что вернулся из Букачачи. Он пишет о шахтерах, об их рекордной выработке на комбайне “Донбасс”.
Дмитрий Павлович, наконец, заканчивает черкать, откладывает в сторону ручку, внимательно окидывает взглядом нас, занятых своим делом, протирает толстые стекла очков и обращается к Смирнову:
- Слава, передохни, на, закури… Ну, слушай, вот барабанщик, так барабанщик. Наворочал десять страниц, а сути – на две не наберешь. Кое-как продрался сквозь дебри рассуждений этого инструктора. Ох и любит писать! Уже которую статью приносит. Прошлый раз я переделал ее, довел до кондиции. Ему понравилось. Вот и расписался…
Смагин улыбается, опять закуривает вместе со Смирновым. Мы подключаемся к разговору.
- Русский язык слаб, чтобы выразить всю грациозность мысли этого инструктора…
Дружно смеемся. Своего рода, перерыв.
Дмитрий Павлович никогда не проявлял подобострастия к авторам из обкома партии. Говорил с ними прямо, иногда нелицеприятно, обращался на “ты” и к заведующему отделом Г. Герасимовичу, и к секретарю по промышленности Н. Тартышеву. Он был с ними на равных, его уважали. Это чувствовалось в обращении к нему партийных работников. Они сами приносили свои статьи в отдел, чтобы выслушать мнение Смагина.
А у него было две характеристики начальствующих авторов. Если материал нравился, его почти не приходилось править, то Смагин говорил: “Вот умница! Как четко и просто излагает серьезные вещи”. А если статья была дежурная, пустая, то он отбрасывал ее на край стола и возмущался:
- Барабанщик! Истый барабанщик!
Через некоторое время этот опус передавал Смирнову, если сам был занят. И тот уже доводил статью до кондиции. Приходилось, конечно, не раз звонить и уточнять некоторые позиции статьи, а то и приглашать автора, чтобы познакомить с правкой.
Со статьями “барабанщиков” приходилось работать и Сбитневу, и мне, и самому Смагину.
Единственный автор, которого искренне уважал Дмитрий Павлович, был Никифор Никифорович Тартышев, секретарь обкома партии по промышленности. Его статьи шли без правки, были интересны, образны, литературно выдержанны.
- Какой умница! Какая эрудиция, грамотность! – восхищенно говорил зав. Хвалил он также токаря с машзавода Шубина, с которым много работал Володя Сбитнев.
К сожалению, таких авторов было немного. Статей, писем было достаточно и над ними приходилось корпеть сотрудникам отдела. Больше всего доставалось Смирнову, как заместителю. Смагин часто болел, и Вячеслав Потапович, казалось, вовсе не вставал из-за стола, заваленного оригиналами.
Как-то Дмитрий Павлович дал мне письмо.
- Посмотри, что из него можно сделать.
- Так оно же анонимное.
- А факты? По ним можно хороший материал подать. Конечно, проверить надо обстоятельно.
В анонимке сообщалось, как один директор автобазы в рабочее время занимается браконьерством на Арахлее, снабжает рыбой начальство, пьянствует. И все ему сходит с рук. В письме сообщались такие детали, как будто автор находился рядом с забулдыгой-директором.
Нашел ту автобазу на Большом Острове, поинтересовался, кто возит директора. Назвали молодого шофера.
- Да вон он, только что приехал на бензовозе.
Оказывается, директор своей персоналкой сделал новенький, только что полученный бензовоз.
Начал разговаривать с парнем, представился, как всегда, сотрудником редакции. Он сразу смутился и спросил:
- Как узнали, что я написал в газету?
Я опешил, но нашелся, сказав, что это, мол, наша профессиональная тайна.
Парень был простой, честный, недавно отслужил в армии, возмущался похождениями своего шефа.
Мы не стали “подставлять” автора. Фельетон “Как стать начальником” был за моей подписью. Но с автором письма была договоренность, если возникнут проблемы с “героем” фельетона, то он подтвердит факты, хотя и у меня после проверки было немало документов на этот счет.
Смагин прочитал фельетон, походил по кабинету, остановился против моего стола и сказал:
- Вызывай на завтра директора, пусть прочитает.
- Как же так, Дмитрий Павлович, какой же будет “гвоздь” публикации, если “герой” заранее узнает содержание? Всегда приводят классический пример: редактору позвонили и спросили про материал, якобы готовящийся к печати. Он тут же снял его с полосы. Произошла утечка информации, сенсации не получилось. А мы сами раскрываем карты.
- Раскрываем карты перед “героем” фельетона. Он сразу скажет, что не так. Давай, приглашай.
С директором довелось встречаться не один раз, он чувствовал, что под него “копают”, и приехал сразу же. Сидел, читал, багровел, потом бледнел. Смагин же сидел, курил и наблюдал за ним. Не совсем приятно чувствовал себя и я в те минуты.
Директор прочитал, отложил. Уставился на Смагина.
- Ну, что скажешь? – спросил тот.
- Что тут говорить, все так и было… Может, не будете печатать, направите по начальству, в управление? – жалостливо попросил “герой”. - Меня и так будут наказывать.
- А это уже не наше дело. Как редактор решит, - заметил Смагин, забирая фельетон.
Когда директор ушел, Дмитрий Павлович направился в секретариат. Через некоторое время вернулся, заметив:
- Завтра опубликуют. Вообще-то, фельетон слабенький. Надо бы Алешкину дать почитать, он бы посоветовал, как оживить его.
“Как стать начальником” опубликовали. Через некоторое время из управления, в чьем ведении была автобаза, пришел ответ: “Меры приняты. Начальник автобазы снят с работы, переведен в шоферы”.
Ничего оригинального в той публикации не было. Привел эпизод для того, чтобы показать, как внимательно в редакции относились к проверке фактов, как много приходилось заниматься сотрудникам, проверяя и перепроверяя письма в редакцию, прежде чем вынести их на суд читателям. Этот стиль был у старшего поколения газетчиков “Забайкалки”, ему они учили молодежь.
Не случайно промышленный отдел редакции имел заслуженное право сдавать в набор материал, минуя правку в секретариате. Подписи Смагина было достаточно.
ФАЙЕР
К секретарю редакции Файерштейну большинство сотрудников обращались уважительно - Петр Моисеевич. Известных зубров “Забайкалки” обычно величали по имени-отчеству: Анатолий Митрофанович, Дмитрий Павлович, Владимир Борисович. Между собой они общались запросто: Толя, Митя, Володя, Петя. У сотрудников были также свои краткие имена. К примеру, Петра Моисеевича за глаза именовали “Файер”. “Опять Файер мой материал “зарезал”. Или: “У Файера ошибка не проскочит”.
Авторитет Петра Моисеевича был огромен. Восхищались его феноменальной памятью: он помнил, казалось, все публикации за последние пять лет, а может быть, и больше. Мог по памяти исправить цитату, неудачно приведенную автором. В этом отношении с ним мог соревноваться лишь Владимир Борисович Шергов. Тот тоже обладал великолепной памятью и, прочитав страницу текста из книги, мог почти дословно ее пересказать. Поэтому, чтобы уточнить цитату из классиков, шли к Петру Моисеевичу или Владимиру Борисовичу, чем копаться в энциклопедиях. Файерштейн, обычно выслушав, повторял текст и, подумав, прибавлял: “Ленин, собрание сочинений, том такой-то, статья такая-то. Проверь правильность”.
Можно было не проверять, если говорил Файер, то это было точно.
За долгие годы работы в газетах мне не доводилось встречать среди журналистов подобных личностей с широкой литературной эрудицией, феноменальной памятью, высокой профессиональной грамотностью и талантом публициста. Петр Моисеевич был кумиром для газетчиков “Забайкалки” и вообще журналистов области. Он писал обстоятельные обзоры районных газет. Со статьями о языке и грамотности наших газет Файерштейн выступал не только в “Забайкальском рабочем”, его публиковали в журнале “Советская печать”, центральных газетах.
Без сомнения, это был газетчик до мозга костей. Но его природный дар дополнялся богатым опытом работы в различных изданиях, учебой в военно-политической академии, которую он окончил сразу после войны как военный журналист, участвовавший в боевых действиях на Восточном фронте в 1945 году.
Журналистская же биография Петра Моисеевича началась в 1928 году в Хабаровске, в газете “Набат молодежи”. Там он повстречался и подружился с Константином Седых и Николаем Ященко, будущими писателями.
Потом были сретенская окружная газета “Восточный забайкалец”, районные газеты в Нерчинском Заводе, Акше. Знакомство с Константином Рубцовым, большая творческая дружба с талантливым журналистом, конечно же, были важными событиями в жизни Петра Моисеевича. Он всегда с восхищением и теплотой рассказывал о своем друге Косте, редакторе “Забайкалки”.
Удивительная была пора – 1930-е годы, когда рождалась массовая районная печать, когда каждое печатное слово, как незыблемая истина, впитывалось малограмотным населением, когда среди молодого поколения была огромная тяга к знаниям. Учились не ради “корочки диплома”, а чтобы знать, чтобы уметь строить новую жизнь. Газетчики вместе с активом строили эту новую жизнь. Они усвоили истину, что надо не только агитировать за новый уклад жизни, но и активно организовывать, насаждать ростки новых отношений на селе, на производстве, в городах.
В 1960-е годы, когда довелось встретить Петра Моисеевича, это уже был мэтр журналистики, но такой же простой в общении, готовый прийти на помощь, растолковать, как надо подать материал, чтобы он стал “гвоздем” номера. Он был неутомимый работяга. Если какой-то материал ему не нравился, он брал чистый лист бумаги и сам переписывал его набело, показывая, как надо подать тему. Что греха таить, иным такой стиль Файерштейна не нравился: “Это уже не моя статья, а ваша”. Он, смеясь, замечал: “Напиши сам, только не так скучно, прямолинейно, как получилось в первом варианте. Для совершенства нет предела”.
Неутомимо боролся Петр Моисеевич за культуру литературного языка газет. Он приветствовал молодую свежую литературную струю в материалах Александра Алешкина, Александра Воинова, Евгения Куренного. Их не надо было править. В их материалах не было избитых канцеляризмов, иностранных слов, неправильных литературных оборотов, с которыми ответственный секретарь газеты боролся беспощадно. Особенно ему претил стиль официальных докладов, казенных речей, с которыми выступало начальство. Это сейчас доклад важной персоны публикуют без каких-либо редакторских правок со всеми литературными огрехами. А тогда в секретариате корпели над “докладами”, чтобы сгладит казенные фразы, исправить безграмотные литературные обороты.
Борьба за чистоту литературного языка была первостепенным делом газетчика. Казалось бы, в стране с всеобщей грамотностью не должно было быть подобных проблем. Но казенный, канцелярский язык был в большинстве поступающих в редакцию материалов. Обычно человек говорил нормальным, простым русским языком. А как поднимался на трибуну или начинал писать официальный документ, откуда и брались эти “измы”, “работа по наведению” и прочие неудобоваримые бороты.
“Забайкальский рабочий” показывал пример чистоты газетного языка, освобождения от газетных и канцелярских штампов. И в этом была заслуга зубров журналистики, какими были Файерштейн, Шергов, Пузанов, Смагин.
Последние годы Петр Моисеевич возглавлял Читинское книжное издательство, выступал в газете как публицист. Последняя его статья в “Забайкалке” опубликована в 2000 году.
В 1989 году в Восточно-Сибирском книжном издательстве вышла книжка П.М. Файерштейна “Судьба моя – газета”. Замечательная поучительная публицистика, рассказывающая о богатом творческом пути забайкальского журналиста. Своеобразный памятник Петру Моисеевичу.
КОРОЛЬ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОГО ФЕЛЬЕТОНА
Эту высокую оценку дал Александру Алешкину, журналисту с удивительным сатирико-юмористическим складом ума, редактор “Забайкалки” Анатолий Митрофанович Пузанов. Шеф был не щедр на похвалу. Но серия субботних фельетонов Алешкина, конечно же, была замечена читателями. Каждый фельетон был событием, о нем говорили, резонанс в обществе был существенный. Написаны фельетоны были блестяще: не только факты весомы и неопровержимы, привлекали читателя, но главное состояло в изящном, образном слоге с неповторимым сатирическим ходом на уровне лучших образцов жанра. Именно стиль, язык и литературное оформление материала заставляли признать “интеллектуальность” фельетонов.
Алешкин работал в разных отделах редакции. Последнее же время, когда расцвел его талант, он возглавлял отдел культуры. Его любили и уважали за эрудицию, простоту в общении, искренность. Он был человеком, как говорят, без задней мысли. Невысокого роста, рыжеволосый, подвижный, он не выделялся внешними данными. Но когда начинал говорить, становился центром внимания. Если Александр по каким-либо делам заходил в отдел, там раздавался хохот, никто не был равнодушным к его появлению. Он обычно приносил сногсшибательную новость или свежий анекдот, которые тщательно собирал и записывал в толстый блокнот. Этот блокнот он берег, никому не давал в руки и однажды чуть не поплатился за него.
Заходит как-то утром к нам в промышленный отдел и на полном серьезе говорит:
- Нашу газету никто не покупает!
- Как так? Там же твой фельетон. Обычно газету с фельетонами берут нарасхват.
- Говорят, что несвежая, прошлого месяца…
- ???
- Число правильное, а месяц…
Бывало и такое: и дежурный редактор, и главный, и корректоры – все просмотрели, что в номере оказался не тот месяц.
Алешкин первым обнаружил ошибку и пришел поиздеваться в отдел над “свежей головой” этого номера. В редакции был порядок: с печатной машины первый оттиск читали по очереди сотрудники – “свежая голова”, вылавливая, не дай Бог, вкравшуюся ошибку.
Писал Александр на разные темы, “строгал” районное и областное начальство, критиковал недостатки на производстве, бичевал невежество и бескультурье. Если поднять подшивки газет за 60-е годы, то можно смело писать диссертацию на тему: “Сатира и юмор на страницах “Забайкальского рабочего”.
Фельетоны Алешкина были популярны. Их цитировали, на них ссылались на собраниях, конференциях. Но и доставалась автору эта популярность непросто. Приходилось “отбиваться”, когда находили ошибку или придирались к хлесткому словцу. Редактор был горой за журналиста, защищал его, когда дело доходило до бюро обкома партии.
Были у Александра и “черные дни”, когда пришлось узнать о предательстве друзей, близкого человека.
Семейная жизнь сначала у него не сложилась. Он ушел от первой жены, журналистки местного радио. А та, чтобы насолить бывшему мужу, взяла его блокнот с анекдотами и отнесла в обком партии. Знала, что там, среди множества разных смешных миниатюр, есть и о местных партийных боссах, в том числе и о первом секретаре обкома.
И вот Алешкина вызывают в обком. Набравшись храбрости, перешагнул порог кабинета “первого”. В глубине за большим столом сидел седовласый в очках Александр Иванович Смирнов. Первый заулыбался, увидев смятение газетчика, предложил присесть. Потом достал из стола Санькин блокнот, подержал в руке и передал смущенному журналисту.
- Любопытные вещи есть. Я читал с удовольствием. Беречь надо такое собрание народных сочинений. Желаю успеха в газетном деле, Александр Михайлович. Он задал несколько вопросов о редакционных делах и тепло распрощался.
Алешкин на крыльях мчался в редакцию, чтобы рассказать коллегам о встрече с “первым”. Многие в редакции переживали за Александра. Оказывается, среди больших руководителей тоже были люди, не лишенные чувства юмора и ценившие талантливых людей, к каким относился Алешкин.
Довелось ему объясняться в суде после публикации одного из фельетонов. Назывался он “Приклеенные аплодисменты”. В нем высмеивалась самореклама одного недалекого музыканта. У “пострадавшего” оказался брат тертым юристом. Он долго таскал журналиста по судам. В те времена судебное разбирательство журналистов по газетным публикациям было редкостью. Был иной суд для них – партийный.
Но самым страшным ударом для журналиста оказалось предательство друзей. Он уже работал собкором “Советской России” и опубликовал фельетон “Пианино в подарок”. В нем критиковал областное руководство культуры, в частности, начальницу Курбатову. Руководящая мадам устраивала пышные попойки за счет своего ведомства, тратила выделенные на культуру средства не по назначению направо и налево. Фельетон был как гром среди ясного неба. Но через некоторое время Алешкина освобождают от работы собкора. Оказывается, в редакцию поступило письмо от известного литератора, который обвинил в предвзятости автора фельетона.
Редактор “Советской России”, естественно, позвонил в обком партии. Там уже А.И. Смирнова не было. Новые партийные боссы не стали защищать журналиста. Для Александра не страшна была потеря работы в престижной редакции, его взяли бы и в другие газеты с радостью, знали его способности, имя было на слуху в журналистских кругах. Ударом было другое: письмо в редакцию написал его старинный друг, однокашник по Московскому университету. Такое предательство журналист тяжело переживал. Он написал письмо своим “бывшим однополчанам”, как он выразился, и раскрыл в нем суть интриги, которую организовал известный читинский литератор, имевший хорошие связи с Курбатовой и пользующийся нередко кассой управления культуры. Экземпляр этого письма хранится у меня как образец публицистики - открытой, честной и принципиальной. Александр писал бывшим друзьям: “… Это тот случай, когда нет победителей и побежденных, а есть повод для размышления о суетности нашей жизни, неумение отличить подлинное от мнимого, истинно ценное от мелочи, о пагубности групповщины и конформизма”.
В письме он не оправдывался и не жалел себя, не это тревожило его, он сокрушался о “похоронах” дружбы, пытался понять: “Были мы когортой или кодлой”.
Позднее Курбатову все же освободили от должности. Рассказываю об этом случае потому, что в нем, как в зеркале, отразился Алешкин как самоотверженный журналист, честный, принципиальный, превыше всего ценивший в человеке честность, порядочность, дружбу.
Работая в “Забайкальском рабочем”, Алешкин многие годы посвятил военно-патриотической тематике. Наверное, поводом был один из юбилеев Дня Победы. Потом тема увлекла его. Интересные поиски героев-забайкальцев, участников Великой Отечественной войны, работа в архивах Читы, Москвы, Ленинграда, других городов венчалась замечательными очерками на страницах газеты. Позднее будут изданы книги: “Письма живым”, “Иду за подвигом”, “Сердцем на амбразуру”, “Вечные часовые”, “Золотые звезды Забайкалья”.
Его принимают в Союз писателей. Подвижнический труд журналиста Алешкина в нашей области еще не оценен по-настоящему. Библиотека героев-забайкальцев, выдающихся людей Читинской области, которую он создал, - неоценимый вклад в историю нашего края. С годами его труды будут все ценнее и ценнее. Потомки воздадут им должное.
По случаю 80-летия “Забайкальского рабочего” Алешкин писал о себе в статье “Главное дело жизни”. “Работа в читинской газете, которой я отдал 15 лет жизни, была замечательной школой гражданской и творческой деятельности”.
ШЕРГОВ
Владимир Борисович Шергов был яркой звездой забайкальской журналистики. Его имя на страницах “Забайкальского рабочего” появилось в послевоенные годы, когда после службы в армии он пришел работать в редакцию. Как рассказывали его сослуживцы, он долгое время носил армейскую шинель, жил прямо в редакции на Анохина, 48. Потом, уже став заметным репортером, получил квартиру, обзавелся семьей. В семейной жизни ему не повезло. Владимир Борисович немало страдал от своей доверчивости, непосредственности, имея добрую душу и чуткое к чужому горю сердце. Таким добрым, общительным, ранимым он оставался одиноким до своих последних дней.
Познакомился с Владимиром Борисовичем в далекие 1950-е годы, когда начал работать в шахтерской газете “Черновский рабочий”. Шергов часто звонил к нам в редакцию, интересовался новостями, чтобы заполучить свежую интересную информацию. А однажды он приехал на Черновские копи проводить семинар с рабочими корреспондентами и редакторами стенных газет. В райкоме партии впервые встретил этого невысокого, коренастого, подвижного человека с красивой головой мыслителя и приятным с картавинкой голосом. Владимир Борисович интересно рассказывал собравшимся активистам печати о газетной “кухне”, учил, как написать заметку в газету. Это была великолепная литературная лекция. Он приводил массу примеров газетных публикаций, цитировал по памяти классиков русской журналистики, словом, его можно было слушать бесконечно. Перед слушателями выступал высокообразованный человек, блестяще владеющий словом, не лишенный чувства юмора и главное - хорошо знающий жизнь. Для меня, начинающего газетчика, он был образцом журналиста. И это мнение только возрастало, укреплялось, когда впоследствии довелось общаться с ним ближе. Он был руководителем моей преддипломной практики, когда заканчивал учебу на факультете журналистики, он правил первые мои материалы, когда стал работать в “Забайкалке”.
Поражала феноменальная память Шергова. Прочитав один раз страницу книги, он почти слово в слово мог пересказать ее. Имея огромный литературный багаж, он и свои газетные материалы облекал в великолепную литературную форму. Иногда в газете появлялись лирические стихи Шергова. Но к своим поэтическим опытам он относился легкомысленно, считал их своего рода хобби, и неохотно разрешал публиковать. А у него были и целые поэмы. Одну из них он читал во время нашей совместной командировки. Называлась она “Шоколадка”. В ней рассказывалось о семейной трагедии. Отец тайно встречался на городских улицах с дочерью. Мать запрещает ребенку видеться с отцом, который ушел из семьи, узнав об измене супруги. И отец, и дочь страдают в разлуке, вынуждены тайно встречаться. Отец всегда приносит девочке шоколадку. Сцены свиданий выписаны с огромной эмоциональной силой, слушать поэму нельзя было без волнения, на глаза наворачивались слезы. Чувствовалось, что все изображенное автором было глубоко им пережито. Это была биографическая вещь, и Владимир Борисович не разрешал ее публиковать. Но друзьям в узком кругу читал…
Позднее, когда мне довелось работать в управлении печати, мы с Владимиром Борисовичем не раз ездили в районы проводить газетные летучки, семинары с редакторами районных газет. Он был хорошим наставником для газетчиков, умел интересно сделать обзор газеты, раскрыть тонкости редакционной “кухни”. Такие семинары маститого журналиста имели большой успех.
Однажды на такой семинар мы поехали в Петровск-Забайкальский на легковой автомашине. Всю дорогу Владимир Борисович читал свои стихи, рассказывал интересные истории нам с Федором Николаевичем Машечко, фотокором редакции, который тоже должен был выступать на семинаре на тему “Иллюстрация в газете”.
Мероприятие проводили в доме отдыха “Сутурин ключ”. В зимнее время в доме отдыха было малолюдно, и газетчики со всех районов области несколько дней жили там, перед ними выступали опытные журналисты и, конечно же, главной фигурой на семинаре был Шергов. В те годы он возглавлял областную журналистскую организацию, по инициативе которой и управления печати проводилась учеба районных газетчиков.
Если полистать подшивку “Забайкалки” 1960-1970-х годов, то на ее страницах можно найти очерки, зарисовки, обзоры газет, рецензии на кинофильмы, написанные Шерговым. Материалы интересные, всегда с оригинальным журналистским подходом. Многие годы Владимир Борисович работал в секретариате редакции вместе с Файерштейном, потом с Кобяковым. И хотя в секретариате ежедневной газеты дел всегда под завязку, Шергов не переставал публиковаться. Он вел еженедельную информационную страницу в “Забайкальском рабочем”. Рассказывали легенды о том, как Шергов добывает интересные факты из жизни. Когда он идет на работу, то обязательно найдет пару сюжетов для своей страницы: то встретит интересного человека, у которого произошло какое-то важное событие, то увидит что-то новое на улице города, словом, от его пытливого взгляда не ускользнет ничего, что было бы интересно узнать читателям газеты.
Однажды, когда Владимир Борисович пришел на работу, ему на стол положили в цвете отпечатанную газетную полосу. Это была юбилейная, сотая, его информационная страница.
Последние годы Шергов работал на Читинском телевидении. Забайкальцы хорошо помнят его выступления в роли ведущего, интересные сюжеты на голубом экране. Он был также великолепным спортивным комментатором. Приятный голос, хорошая литературная речь, свободная манера держаться перед телекамерой - все это создавало выгодную репутацию телеведущему. В те годы было две телевизионные звезды на горизонте Читинского телевидения: Байкина и Шергов. Их до сих пор помнят пожилые читинцы.
Таким остался в нашей памяти Владимир Борисович Шергов, ветеран журналистского корпуса “Забайкалки”.
КОСМАЧЕВ
Владимир Петрович Космачев был направлен в редакцию “Забайкальского рабочего” в 1963 году после учебы в Хабаровской высшей партийной школе. До поступления в нее работал в Калганской районной газете. Поскольку он хорошо знал жизнь села, уже имел опыт газетчика по сельской тематике, естественно, его направили в сельхозотдел редакции, который тогда возглавлял известный газетный зубр, знаток аграрного сектора экономики Викентий Павлович Усаров. И до последних дней Космачев без перерыва трудился в этом отделе.
Звезд с неба не срывал, блистательных материалов не выдавал, но не раз его оперативные материалы из глубинки о работе хлеборобов, чабанов отмечали на летучках. Он был неутомимый работяга на газетной ниве. Без таких “рабочих лошадок” ни одна газета не существует. Надо ли срочно выехать в командировку, достать ли нужную информацию о трудовом подвиге на селе или без промедления прибыть в тот пункт, где первыми начали сев или, наоборот, закончили жатву - вот и мчится журналист на перекладных, поспевая к сроку, хлопочет о том, чтобы вовремя передать материал в газету. Космачев вдоль и поперек изъездил область, его знали на фермах и чабанских стоянках. Прокаленный забайкальским солнцем, ветрами и морозом, он выглядел аскетом: худощавый, с бронзовым лицом, немногословный, всегда спокойный и уравновешенный, аккуратный и подтянутый. Володя был верным товарищем, дорожил дружбой и слов на ветер не бросал. Аккуратность и подтянутость у него были с флотской службы. Иногда он рассказывал о море, о том, как в северных морях “ходил” на ледоколе “Красин”. Не всякому моряку выпадала честь служить на легендарном корабле.
У Космачева же была хорошая родословная: отец Петр Космачев - большевик старшего поколения, кристальной честности человек, авторитетный среди населения, многие годы был секретарем райкома, состоял в партийном активе с тридцатых годов. Там, на флоте, Володя стал сотрудником в газете, а после возвращения со службы устроился в районную газету. Словом, у Космачева вся жизнь была связана с прессой. Его материалы о тружениках села были бесхитростны, но отличались глубоким знанием дела, герои его очерков говорили натуральным языком селянина. Он не выдумывал “оживляжа”, на который падки некоторые газетчики, чтобы скрыть свою недостаточную информированность. Космачев находил нужные слова, выразительные факты, чтобы показать нелегкий труд сельских жителей. Потому его уважали в районах, знали, что журналист не исказит факты, не допустит в газетных материалах ничего лишнего. Перед ним раскрывали все “секреты”, были искренними и откровенными. А для газетчика найти нужный контакт с собеседником - это уже полдела.
Воинов, Усаров, Космачев, Козельский в “Забайкальском рабочем” были специалистами-аграриями. По их материалам в газете можно писать историю развития сельского хозяйства Читинской области в 1960-1970-е годы.
Владимир Петрович Космачев рано ушел из жизни. Последние годы он страдал тяжелым недугом, не мог справиться с болезнью, которая и стала причиной его кончины.
В памяти забайкальских журналистов он остался глубоко порядочным человеком, верным товарищем и трудолюбивым газетчиком.
***
Второй заход в коллектив “Забайкалки” произошел в 1993 году, когда, оформив пенсию, решил снова отдаться любимому газетному делу. Редактор Вячеслав Смирнов, помня прежнюю совместную работу, оформил пенсионера рядовым сотрудником в политический отдел. Время было сложное. Победа “демократов” в Москве, расстрел Белого дома Ельциным нездоровым эхом отражалось на периферии. Подняли головы горлопаны, демагоги и те, кто был на обочине жизни в советское время.
В редакции “Забайкалки” установили принцип консенсуса, то есть отражать весь спектр политических пристрастий, царивших в обществе, давая возможность разным политикам высказывать свои взгляды. А они были до абсурда противоречивыми, лживыми, с огромным налетом конъюнктуры. О простых людях забыли. Закрывали предприятия, выбрасывали тысячи людей на улицу, и об этом – ни строчки. А вот о том, как насильно загоняли в колхозы когда-то, как обвиняли во вредительстве честных людей, новоявленные публицисты живописали пристрастно из номера в номер…
Моя первая командировка состоялась на камвольно-суконный комбинат, который я когда-то “строил” и втайне гордился, что какую-то лепту в становление текстильной промышленности в Чите внес своими публикациями, возглавляя выездную редакцию “Забайкальского рабочего” на строительстве КСК.
Публикация большой статьи о том, как разрушают комбинат, как гнобят его рабочих, как разворовывают оборудование временщики-руководители, не имела никаких последствий. Власти не отреагировали на критику. В областной администрации заявляли, что Гайдар дал указание из Москвы закрыть производство и не искать партнеров и заказчиков среди монголов и узбеков (они предлагали свои заказы на продукцию комбината и сотрудничество). Настали новые времена, когда в газете можно было печатать все, что угодно, и никого не волновала эта писанина. Тираж “Забайкалки” стремительно падал, доходы – тоже. Расходы же на производство издания, почтовую доставку выросли многократно: свободный рынок! Доставка газеты подписчику стоила больше, чем редакционные и типографские расходы. “Демократы”-журналисты ратовали за то, чтобы из “Забайкалки” сделать бульварную газету: иначе не сохраним тираж.
Группа людей неоднократно пыталась вообще закрыть издание, прекращали финансирование из областного бюджета, придирчиво относились к публикуемым материалам, неоднократно на газету подавали в суд. Но “Забайкальский рабочий” продолжал выходить, он жил…
Но вернемся в 1960-е годы. После пуска первой очереди КСК, выездную редакцию ликвидировали. А еще до этого меня несколько раз вызывали в обком партии и предлагали работу в Управлении печати. Хрущевские реформы здорово подорвали районную печать: многие районки были закрыты, оборудование типографий сдано в металлолом. Редактор “Известий” Аджубей, зять Хрущева, вынашивал идею вообще закрыть все районные газеты, а под крылом ЦК партии создать мощный издательский концерн, по образу американских газетных концернов. Он мечтал в Москве издавать все газеты, имея широкую сеть корреспондентских пунктов. Но реформам не суждено было осуществиться. Перемена власти вскоре расставила все по своим местам. Восстановить утраченную структуру местной печати – таковы были установки ЦК партии. Началось восстановление газет, типографий в каждом из тридцати районов области. Недавно созданное областное управление печати призвано было в короткий срок наладить выпуск районных газет – органа райкома партии и райисполкома.
Мне пришлось согласиться принять должность заместителя начальника управления печати и по совместительству главного инженера. Опять предстояла учеба в столице. На этот раз переподготовку прошел в полиграфическом институте. Начались бесконечные командировки в районы области, где подбирали помещения, собирали уцелевшие кадры журналистов и полиграфистов. Сроки определили жесткие, оборудование из центра стало поступать регулярно, и началась нелегкая, но интересная работа. Трудно было найти нужное помещение под типографию, к примеру, в Калге или Алек.-Заводе, Нер.-Заводе. Кадры приходилось привозить из других районов. Со скрипом, с большими трудностями, но газеты в срок начинали выходить, обрастать опытными людьми, новой техникой. Построены были новые типографии в Красном Чикое, Хилке, Сретенске, Нерчинске, Усуглях, Тунгокочене, Тупике, Агинском, Дульдурге, Акше, да и в других районах. Начли строить по типовому проекту областную типографию в Чите. Планировалось на ее базе издавать десять центральных газет, которые будут передавать в Читу по фототелеграфу. Финансирование, по решению ЦК партии, обеспечивалось беспрекословно. Проблему кадров решили, когда в Чите открыли полиграфическое училище и укомплектовали его оборудованием, взятым от районных типографий. Стали готовить наборщиков, линотипистов, печатников. Масса нового оборудования потребовала опытных наладчиков. Их стали готовить в Ленинграде и Туле. Перспективных молодых людей посылали на курсы, и через несколько лет почти в каждой районной типографии был свой наладчик. А для монтажа и ремонта полиграфической техники при областной типографии была создана ремонтная группа во главе с Виктором Жадовцевым. Интересна судьба этого человека. Его отец был типографским рабочим в Агинском. Виктор тоже пошел работать в типографию. Поскольку у него было среднее образование, Управление печати направило его в полиграфический институт в Ленинград за счет производства. По окончании института он стал механиком в областной типографии. Такой порядок подготовки кадров широко применялся Управлением. Многие директора районных типографий, начальники цехов, мастера получили образование в полиграфических институтах и техникумах. По сути дел, в 70-е годы была создана полиграфическая отрасль. Ее создание завершилось сдачей в эксплуатацию типовой типографии в Чите. Предприятие по тому времени было оснащено новейшим оборудованием: не только наборными машинами и печатными автоматами, но и прогрессивной офсетной техникой, начал внедряться фотонабор. К месту можно сказать, что четыре первых компьютера были освоены в Чите в Управлении печати, в созданном редакционно-издательском отделе. Во главе его был журналист Геннадий Глебович Билецкий, приглашенный на эту должность с областного телевидения.
С каким трудом в районах происходило становление местной печати! И не только из-за отсутствия нужных помещений. Главное – из-за проблемы отсутствия квалифицированных кадров. Но случались удачные моменты в разрешении возникавших проблем.
От директора Приаргунского комбината Сталя Сергеевича Покровского поступило письмо в Управление печати. Он просил помощи в открытии типографии не только для издания районной газеты, но и для печатания бланочной продукции. Производство остро нуждается во всевозможных бланках, которые они вынуждены заказывать в разных городах – Иркутске, Новосибирске, Чите.
И вот я в Краснокаменске на приеме у Покровского. Он вызывает своего заместителя по строительству Колодезникова и поручает подобрать помещение под типографию. Мы колесим по городу. Заместитель показывает полуподвальные помещения, разные пристройки, первые этажи жилых зданий. Но ни одно по техническим условиям не подходит для полиграфического производства. На окраине города я увидел одноэтажное строение из сборного железобетона.
- Что за предприятие здесь? – спросил я.
- Пойдем, посмотрим, - ответил Колодезников.
Оказалось, это были ремонтные мастерские. Широкие, просторные цеха с металлообрабатывающими станками. Высокие потолки, широкие окна.
- Вот такое помещение подошло бы под типографию, - заметил я.
Возвратились к Покровскому. Мне пришлось объяснить, что предлагаемые подвалы, пристройки, а тем более, жилые дома не подходят для типографии. Нужно найти что-то подобное тем мастерским, которые на окраине.
- Ну, так в чем дело? Давайте в этом помещении и сделаем типографию, - сказал Покровский.
- Но там же мастерские, станки, оборудование, - засомневался я. – Пока его освободят, много времени потеряем.
- Не проблема. Завтра же и начнем освобождать. Дайте нам схему производственных цехов типографии, наши проектировщики подготовят документацию – где какие перегородки надо делать, укреплять фундамент, устанавливать вентиляционную систему.
Я удивился и высказал сомнение, что все скоро будет сделано.
- Завтра в восемь часов утра можете подойти к мастерским и посмотреть, как начнут демонтировать оборудование.
- Хорошо, к утру будет готова схема для проектировщиков, - был мой ответ.
- Обеспечьте монтажников на завтра, - дал указание директор.
Еще сомневаясь в реальности указаний директора комбината, к восьми часам утра я был у мастерских. Там уже стояло несколько грузовиков. Группа людей в брезентовых куртках и в защитных касках хлопотали у первого токарного станка. Вскоре подъемный кран поднял оборудование и начал грузить на автомашину.
Подошли два инженера-проектировщика. Я передал им начерченную вечером в гостинице схему размещения цехов типографии. Прикинули на месте, все отлично вписывалось.
- Ну что, убедился? – улыбался покровский, когда я входил к нему в кабинет.
- Теперь надо согласовать полиграфическое оборудование. Мы предлагаем вот это, - подавая список, заметил я. – В течение месяца можем обеспечить поставку за счет других типографий.
- Оплату гарантируем, выставляйте счет. Эта сумма для нас ничего не значит, - веско сказал Покровский. А я, грешным делом, пожалел, что не удвоил стоимость полиграфического оборудования. За счет комбината можно было приобрести значительно больше техники.
Меня поразил четкий порядок, дисциплина, вообще, весь стиль руководства на предприятии. Оказывается, есть у нас такие производства, где работа идет четко, как часы. Мы знали, что в Краснокаменске добывают уран. Но писать об этом тогда не разрешалось. Да, недаром Покровский носит Звезду Героя Социалистического Труда.
Город восхищал своей красотой и благоустройством, обилием продуктов в магазинах и культурой обслуживания. Через месяц после моего первого посещения Краснокаменска мы открывали типографию. Руководство комбината позаботилось и о кадрах: были у них и полиграфисты, их перевели с других производств, а некоторых выписали из других городов, обеспечили квартирами. Пока строили типографию, монтировали оборудование, мне много раз пришлось бывать в том закрытом городе. Он представлялся мне городом будущего, какими должны быть все города Союза – чистые, светлые, в зелени. В них живут и трудятся культурные, трудолюбивые люди, люди будущего…
Не думал тогда, что совсем скоро наступят такие времена, когда начнут разорять и урановое производство. Остановятся рудник, обогатительная фабрика, станут уезжать люди. А “чистый уран” - целых шесть тонн – премьер Черномырдин продаст в Америку за бесценок. Может, то был краснокаменский уран?..
Можно много интересного рассказать о тех годах, когда в области оформилась полиграфическая отрасль. Типографии были отделены от редакций районных газет. Районная пресса финансировалась из республиканского бюджета, а типографии себя окупали, зарабатывали немалые средства за счет изготовления бланочной продукции. К 1985 году все типографии, кроме Тупикской, получали прибыль от своей деятельности. Полиграфисты неплохо зарабатывали, была внедрена сдельно-премиальная система оплаты труда. У редакционных работников тоже не возникало финансовых проблем: финансирование газет было четким.
Аппарат управления печати возглавлял Анатолий Александрович Федосеев, трудолюбивый, спокойный человек. Он сумел настроить коллектив на творческую работу, внедрять все новое, что возникало в отрасли. Мой помощник Геннадий Васильевич Семенов, выпускник Ленинградского полиграфического техникума, был хорошим специалистов, единомышленником во всех начинаниях. Вместе с ним мы планировали переоснащение типографий, организовывали учебу, проводили конкурсы. Почти каждую неделю бывали в командировках. Экономист Ирина Леонидовна Епифанцева добивалась внедрения хозяйственного расчета в каждом коллективе. Работали дружно, с желанием и увлеченностью.
В конце 80-х годов растущие объемы печатной продукции настоятельно требовали перехода на новую технологию полиграфического производства. Надо было отказываться от высокой и переходить на офсетную печать. Это означало, что металлический набор, шрифты надо было заменять фотонабором и новым видом печати. У нас в областной типографии с 1971 года уже работала многокрасочная офсетная печатная машина германского производства. Начали осваивать компьютеры. Заменить устаревшее оборудование во всех тридцати районах области на дорогостоящую современную полиграфическую технику в ближайшие годы не представлялось возможным. Управление печати разработало программу централизации печати районных газет в созданных современных межрайонных типографиях, которые будут получать сверстанные полосы газет по фототелеграфу.
Согласовали возможность передачи и транспортировки отпечатанного тиража со связистами. В области проектировалось несколько таких центров печати: в Чите, на базе областной типографии, в Петровске-Забайкальском, Шилке, Краснокаменске, Сретенске, Борзе, Агинском. Прорабатывались все детали оснащения производства новейшим оборудованием и создания каналов связи. Наступал новый этап технической реконструкции полиграфической промышленности. Мы, специалисты, знали, что на западе уже перешли на новую технологию, используя компьютеры и новую печатную технику. Мы здорово запаздывали, но перспективу обновления видели.
Но планам этим, увы, не суждено было сбыться: началась перестройка. 1990-й год порушил все надежды. Частным лицам разрешили открывать полиграфическое производство. (Прежде оно было исключительно в руках государства и под жестким контролем). Как грибы, рождались множительные участки, которые потом перерастали в приличные полиграфические предприятия. Районные газеты оказались никому не нужны. Некоторые закрылись, другие влачили жалкое существование, нарушая графики выпуска издания, изменяя его объем и формат. Журналисты месяцами не получали зарплаты даже в областной газете “Забайкальский рабочий”, которая была органом печати администрации.
Частные полиграфические предприятия набирали силу. Неизвестно откуда их хозяева брали средства на покупку дорогостоящего оборудования. А новая техника позволяла исполнять заказы с хорошим качеством, в красках. Печатали все – от бульварной прессы до солидных книг. Никаких ограничений, лишь бы не было призыва к свержению существующей власти. И те, кто имел деньги, печатал все, что вздумается. Особое предпочтение предоставлялось антисоветчине. Такие публикации поддерживались финансами и находили одобрение властей. В частных типографиях рабочим платили зримо больше. Опытных полиграфистов переманивали хорошими заработками. Так, из областной типографии, находящейся в государственном ведении, ушли почти все дипломированные специалисты. Частники же, используя эти хорошо подготовленные кадры, сумели быстро встать на ноги и составить заметную конкуренцию государственным предприятиям, приватизация которых не разрешалась законом. Делалось все для того, чтобы их попросту прикрыть, как устаревшие.
В те нелегкие годы смуты и развала производства голос здравого смысла терялся в многоголосном хоре демагогов. “Забайкалка” была одной из немногих газет, где пробивался голос протеста против развала страны, ее экономики, закабаления людей труда, безудержной эксплуатации работников на частных предприятиях. Поэтому редакция испытывала страшный экономический пресс. Но газета устояла. Вскоре люди поняли, что строительство Горбачевым “социализма с человеческим лицом” обернулось диким капитализмом с ельцинской пьяной, бандитской физиономией. Не всем “демократам” достались жирные куски от государственного пирога, некоторые из них славословие в адрес первого российского президента сменили на резкую критику. Рьяный демократ, бывший редактор “Народной газеты” Виктор Курочкин заявлял в открытую: “Дайте мне автомат, я готов расстрелять его”. Побывав на Кавказе, он написал и издал книгу, в которой в пух и прах раскритиковал политику российского правительства Черномырдина вместе с Ельциным.
“Новые русские” во всех сферах рвались к власти. Они уже стали занимать министерские посты в правительстве, покупали теплые места в руководстве краев и областей. Многие метили на губернаторские посты. Предвыборные баталии в Читинской области начались с соперничества нескольких кланов. Главная схватка разворачивалась между главой администрации Р. Гениатулиным и бывшим командующим Забайкальским пограничным округом В. Войтенко. Новоиспеченный генерал, протеже вице-премьера Аксененко, погорел на махинациях при закупке продовольствия для ЗабПО. Было заведено уголовное дело по фактам значительного удорожания закупленных продуктов. Войтенко освободили от должности командующего округом, но он с подачи Аксененко начал баллотироваться на пост губернатора Читинской области.
В Чите открылись три газеты, которые начали “пиарить” Войтенко. Прибывшая с ним группа столичных “политтехнологов” обливала грязью местную власть и ратовала за нового “генерал-губернатора. Трудностей в те годы было хоть отбавляй, критиковать власть было за что: производство разрушено, область страдала от безденежья. Но экономические хищники видели возможность задарма завладеть богатствами края. Золото, лес, руда, пушнина – бери голыми руками. Поэтому московским экономическим “акулам” надо было поставить своего человека у власти в области. Таковы были их далеко идущие планы.
Здравомыслящие люди понимали, что может произойти, если область возглавит человек со стороны, которому “до лампочки” судьба людей, здесь живущих. Из всех зол надо было выбирать наименьшее, надо было поставить у власти своего, местного человека. В редакции “Забайкалки” решили поддержать доморощенного кандидата – Равиля Гениатулина. Мне было поручено подготовить статью. “Нам не надо варягов” - так называлась публикация в газете. В ней подробно рассказывалось о кандидатах на пост губернатора. Мнение редакции - сделать ставку на своего человека, а не на пришлого, неизвестно с какими целями добивающегося власти, - было поддержано во многих районах области. Газета начала полемику с теми тремя изданиями, играющими на стороне Войтенко. Они выходили пятидесятитысячными тиражами, распространялись бесплатно и сумели-таки завоевать у определенной части населения доверие. Телевизионные передачи, рекламные ролики расписывали достоинства молодого генерала. Мы удивлялись, откуда берутся средства на все эти акции? Наша газета выходила всего-то 20-тысячным тиражом по подписке, журналисты получали мизерную зарплату с большой задержкой. Но все же победа была за нами. Наши публикации были более убедительными, авторитет газеты среди жителей области был велик. Р. Гениатулин победил на выборах, стал губернатором. И на второй срок он был избран большинством голосов населения.
Что касается коллег-журналистов, то некоторые из них поддались на уговоры, прельстились большими гонорарами и перешли в лагерь оппонента. А те издания после поражения Войтенко закрылись. Кстати, и меня приглашали в “Правду Забайкалья”, пытались подкупить, предлагали средства на издание книги. Человек, агитировавший меня, знал, что рукопись готова, но нет средств для ее издания. Разговора не получилось, не смог я пойти против совести, против своих убеждений. Поэтому и получается, что жить приходится на одну пенсию, но зато спишь спокойно и совесть твоя чиста. За всю свою жизнь мне не довелось менять своих убеждений, остался верен тому, что советская власть, при ее развитии и совершенствовании, есть самая демократическая и самая прогрессивная. Она дает возможность способным людям проявить себя. Не за деньги, не по родству, не из раболепства, а по способности и таланту. При всех негативных моментах истории советской власти, сложных международных обстоятельствах на явила миру высочайшие темпы роста экономики, позволила раскрыть таланты простых людей во всех сферах человеческой деятельности. Об этом историки еще напишут. Те историки, которые не зашорены конъюнктурой сегодняшней. А диктатура пролетариата, провозглашенная и проводимая открыто, не страшней капиталистического пресса на простого человека. Погоня за прибылью убивает в людях все человеческое, ведет к обнищанию души, деградации личности. Вы не замечаете этих признаков вокруг? А ведь прежде атмосфера была чище. Во все времена находились люди, которые ради сиюминутной выгоды, ради личного благополучия прославляли мамону, черт еще знает кого. Вы не замечаете таких людей вокруг?
То, что произошло в 1990-е годы XX века, можно определить одной фразой, а точнее, мудрой русской пословицей: “Спалили дом, чтобы поджарить пожарить яичницу”. Только вот яичница досталась не всем. А дом восстановить, построить уже никакая ипотека не поможет. Разбрелись жильцы кто куда. Забыли, как хорошо, как тепло было в доме, свободно, уютно…
1990-е годы тонули в пустой болтовне. В мутной воде безвременья ушлые люди ловили рыбку – растаскивали то, что десятилетиями наживалось нелегким трудом сообща. Ваучеризация и приватизация самым бессовестным образом раздевали простых людей, обирали народ. Под шумок митинговой “демократии” прибирались к рукам доходные предприятия и целые отрасли. Чтобы выжить, учителя, врачи, ученые шли торговать. Страна превратилась в сплошной базар – шумливый, неуправляемый, бестолковый. Продавали все: кто последнюю рубаху, чтобы накормить детей, а кто гуманитарную помощь, поступившую из-за рубежа. Закупленную в США пшеницу, за которую государство рассчитывалось взятым кредитом, хитромудрые местные функционеры перепродали коммерсантам, накинув на каждую тонну по 600 рублей. Мне в редакцию сообщил об этой афере знакомый, бывший ответственный работник. 65 тысяч тонн американской пшеницы спекулянтам из областной администрации дали доход многие десятки миллионов рублей. Проверять пришлось недолго. Факты были налицо, убедительные и неопровержимые. Чиновники набили карманы за счет народа. Но публикация материалов оказалась пустым звуком. Ответственные работники разводили руками: “Рынок, мол, свободное предпринимательство”. Свободное обдирательство простого человека! С этой всеобщей обдираловкой было трудно бороться, ее организовала и возглавила сама власть.
Мне было за шестьдесят. Когда иней поздней осени посеребрил виски, тогда понимаешь цену времени. Мне было жаль усилий, что попусту растрачивались на публикации статей, заметок, которые часто печатали в газетах под моей фамилией и под псевдонимами А. Петров, В. Сосновский. Последний я использовал еще в свою бытность редактором в Могоче, потом – когда работал в Управлении печати. Под этим псевдонимом была опубликована серия статей под рубрикой “Давайте побеседуем”. Как-то мне довелось найти их в архиве. С большим удовольствием прочитал вырезки о том, как мы создаем себе ложных кумиров, как расточительно относимся к отпущенному нам времени. Статьи и сейчас актуальны. Но не было морального удовлетворения, не видел проку от их публикаций. Разве что скажет знакомый, встреченный на улице, несколько добрых слов об интересных заметках.
Создавалось впечатление, что здравый смысл тонул в этой смутной разноголосице тех лет. Чем беспардонней ложь и выдумка печатались в разных изданиях, тем, кажется, они больше занимали публику. Опытные газетчики не могли не заметить, что этим разнузданным хором антисоветчины все же кто-то умело дирижирует. Вытаскивали всевозможные факты из истории, о которых наши доморощенные писаки и понятия не имели. Но они их печатали. В так называемой “Народной газете” “демократ-ельцинист” Курочкин сообщал о том, что Сталин был агентом царской охранки, а Ленин на деньги, полученные из Германии, совершил Октябрьскую революцию. Он требовал убрать Мавзолей, как будто он не давал им житья. Публиковали еще много всякой ахинеи, которую явно получали из “центра”. А люди, словно забыли, что в советской литературе было писано-переписано о том, что большевики ради великой идеи использовали и охранку, и деньги от эксов и зарубежных “друзей”. Они не о себе, эти ныне обливаемые грязью большевики, думали. Они служили великой идее, которая завладеет, в конце концов, миром. И поныне “демократы” никак не успокоятся и клевещут на советскую власть, на большевиков. В каком только грязном виде не подают личность Сталина. А телевизионное шоу о великих людях России, которое несколько месяцев публиковал Первый телеканал, показало, что народ сделал предпочтение Сталину. А почему? Да потому, что лично ля себя и для своих родственников он не сделал ничего: ни дворцов, ни дач, ни счетов в банках у вождя не осталось. Он имел в личной собственности два костюма и проигрыватель, который ему подарил Рузвельт, когда “соратники” помогли ему покинуть этот мир. Зато нынешние слуги народа за несколько лет у власти накопили огромные богатства, накупили недвижимости как в России, так и за рубежом, владеют целыми отраслями – газом, нефтью, никелем, золотом, углем, электростанциями. А создавалось и строилось это всем миром в советское время, советскими людьми. Теперь же плодами трудов миллионов людей пользуются ельцинисты, гайдаровцы, чубайсы Черномырдины. А хваленая русская интеллигенция им славословит, снимает о них благостные фильмы за подачки с барского стола. А народ для них – быдло.
Как-то один мой знакомый, бывший большой руководитель в советское время, инженер, много сделавший для железнодорожной отрасли, с возмущением говорил: “Всю жизнь честно работал, а теперь, кроме пенсии, ничего не имею. А вот Черномырдин владеет “Газпромом”, считается одним из богатых людей мира. Где справедливость?”.
Отшумит базарная “демократия” и новое поколение, не одурманенное наркотиками и водкой, очнется и спросит: “А почему эти молодые бездельники, сынки Чубайсов и Черномырдиных, владеют такими богатствами, а мы, большинство работяг, должны всю жизнь горбатиться на ипотеку, за которую приобрели квартиру?”. А многие и доброй квартиры не имеют.
Что же вы, российская “элита” - писатели, журналисты, артисты и художники, в рот воды набрали? Где ваша исконная боль души за русский простой народ? Иль забыли вы Радищева, декабристов, народников, Пушкина, Лермонтова, Гоголя?
Молчит интеллигенция, глядя, как на эстрадных подмостках вопит и дергается в бесовской пляске попса – порождение нового времени.
Не думай, не утруждай себя размышлениями о смысле жизни, о добре и зле, о прекрасном, что может греть душу честного человека! Тусуйся, туманя мозги наркотой, табаком и водкой. Свобода!
Но когда у тебя, молодого, энергичного, думающего, нет работы, нет квартиры, возможности обзавестись семьей, то эта “свобода” увидится в ином свете, чем на дискотеке…
Диалектика жизни проистекает таким образом, что ее осмысление происходит тогда, когда практика бытия заставляем воспринимать окружающее так, как оно есть на самом деле. Философы определили этот постулат так: “Бытие определяет сознание”. Сколько же времени потребуется для России, чтобы нынешнее бытие было по-настоящему осознано? Сколько времени потребуется нынешним магнатам, чтобы “обустроить Россию”? Да и вообще-то собираются ли они ее обустраивать? А может, набив карманы, отправятся в теплые страны, где ими заранее приобретены виллы и дворцы бывших шейхов? Ведь они не любят слово “патриот”, а патриотизм считают анахронизмом. Капитал интернационален. Он, действительно, свободен. Он охраняется законом. Беда в том, что капитал есть не у всех, даже не у большинства, а наоборот, им владеют немногие. А в этом как раз и весь вопрос о свободе…
Вернемся к фактору времени. Чем тебе больше лет. Тем больше задумываешься о днях, потерянных в бестолковой праздности и безделии. Молодости в любые времена была свойственна беспечность к фактору времени. Даже была печенка о том, что “не надо печалиться, вся жизнь впереди”. Наше время особенное. Стремительный поток информации, быстрые темпы научно-технического прогресса увеличили и темп жизни. Одна из бед нынешнего дня – неумение распорядиться своим временем. Примеры бездумной траты времени можно видеть среди подростков и молодежи. Тусовки и пустопорожнее балдение на дискотеках, потерянное время игры на компьютере, сидение у телеящика, где тебе забивают голову совсем не тем, что тебе нужно в жизни. Создается впечатление, что все устроено для того, чтобы молодой человек как можно меньше задумывался, ломал голову над проблемами жизни, а тупел и воспринимал окружающее как виртуальный мир. Даже на экзамене в школе ученика не заставляют осмысленно отвечать, рассуждать. Ему дают возможность угадывать: “Как звали коня Александр Македонского – Буцефал или Росинант?”. Думать не надо, попытайся угадать. Расчет на судьбу: угадал – значит, ты на коне, не угадал - значит, твоя судьба - тащиться пешком, а точнее, вкалывать на счастливца. Такую идеологию предусматривают новые установки на экзамене, так называемом ЕГЭ в нашей школе. И вот уже находятся “педагоги”, с апломбом защищающие “новый порядок” в учебной практике. Печатают пространные статьи в защиту пресловутого ЕГЭ. Им нужны роботы (вернее, рабы), а не думающие, мыслящие молодые люди. Такие люди воспринимают нашу историю, как ее изобразил “писатель” Фоменко, как пытаются переписать некоторые “современные историки”, купившие ученую степень за доллары.
Что это вдруг автор запечалился о молодежи? Мне уже под восемьдесят. У меня пятеро внуков и пока четыре правнука. Как же мне не думать об их будущей судьбе? Молодая поросль живет в квартире, которая досталась от советской власти. Нового жилья, хоть и работают вроде все, в перспективе не видно. А сколько в многострадальной России таких семей? Вот почему автора волнует эта тема…
На склоне жизни пытаешься успеть сделать то, что было задумано в жизни. Написал несколько книг, изданных на чужие деньги незначительным тиражом. Получил за них копейки, но моральное удовлетворение есть: когда-нибудь пытливый читатель вникнет в суть написанного, узнает, как мы жили, о чем думали…
Успеть бы прочесть книги, которые собирал всю жизнь. Прочел Чехова, Куприна, Бунина – совсем другое впечатление от прочитанного, чем получал когда-то в молодости. Перечитывал классиков и открывал в них неведомую ранее прелесть повествования. Вот Куприн, его “Колесо времени”, “Суламифь”, “Чудесный доктор”, Бунин и его “Темные аллеи” и наш современник Катаев и его “Трава забвения”, “Алмазный мой венец” - шедевры русской словесности. Как нашим литераторам (имею в виду читинских писателей) далеко до них! Какое наслаждение испытываешь от чтения. Жаль, что молодое поколение мало читает, а больше смотрит телевизор. Перечитывая классиков, утвердился в убеждении, что в русской литературе явно просматриваются два течения талантливых авторов. Одни всегда с уважением или с сочувствием относятся к простому русскому народу. Другие – в простом русском мужике видят либо лакея, либо жулика, в лучше случае – хитрого, нечестного человека. И все это подается с большим искусством. Одним словом, есть просто о талантливые писатели, а есть писатель-барин с талантом. Вспомните Некрасова, Фета, Толстого и Ахматову.
Жалкой пародией выглядят потуги наших доморощенных авторов, которые пытаются поучать несмышленый, нецивилизованный простой народ, кивая на цивилизованный “запад”, где им довелось побывать на деньги спонсоров. А сколько такой макулатуры издано за последние двадцать лет! Неужто в этих писаниях и детективных историях потонет наша великая русская литература? Но не всё угнетает ум. Как добрая весть, на литературной ниве оказалось издание “Записок сибирского охотника” А.А. Черкасова, горного инженера, исследователя Забайкалья. Карийская каторга, Урюмские золотые россыпи, Бальджа. Какой светлый след оставил человек, заброшенный в наши дикие края в XIX веке! Вторую жизнь в книгу вдохнуло читинское издательство Геннадия Богданова.
А что мы, газетчики, оставим после себя? Вспомнят ли нас добрым словом потомки?
Пора закругляться. Помните, Есенин писал:
“Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь да благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать…”
Другой поэт – Расул Гамзатов – вторил ему:
“Мы все уйдем, людей бессмертных нет.
И это всем известно и не ново.
Но в жизни этой мы оставим след:
Дом иль тропинку, дерево иль слово,
Им не исчезнуть начисто, дотла…”
Так пусть же эти записки о наших современниках станут хотя бы бледным пунктиром нелегких годов на изломе двадцатого и двадцать первого веков.