Тайна палаты номер шесть

   Глава первая
   
   1.
   Утро, мягко стирая границу между тьмой и светом, уверенно перекатывалось в новый летний день. Неприкрытое даже легкой пеленой солнце низко висело над магистралью, заставляя щуриться водителей, стремящихся на юго-восток. Белая «Камри», замиравшая на пару ночных часов рядом со случайно подвернувшейся заправкой, опять уверенно неслась в сторону Черноморского побережья.

   Измученная бессонной ночью в машине Алёна иногда приоткрывала глаза и провожала резво отлетающие назад придорожные пейзажи, но больше дремала,  отклонив назад спинку крепко охватившего ее сиденья. Дмитрий расслабленно удерживал послушную «японку» на дороге и копошился в воспоминаниях, изредка им улыбаясь.

   Приятная своей несовременностью музыка обволакивала салон томной мелодией тоскующего саксофона и рыдающей ей в унисон скрипки.
   - Где мы? – почмокала пересохшими губами Алёна, не открывая глаз.
   - Почти восемьсот накрутили. Воронежские машины всё чаще попадаются, значит, скоро и сам город… Может, Аленький, остановимся? Соня ты моя, засоня! Может, позавтракаем?
   - А ты уже хочешь? Я бы подремала чуток…- отозвалась Алёна, с удовольствием потягиваясь и ощущая блаженство оттого, что он опять рядом, опять она ему дорога, а он бесконечно дорог и близок ей.
   - Всё, тогда молчу! Но если подвернется удобное и красивое местечко, желательно, министерское, то всё равно разбужу. Не обижайся! Кстати, скоро мы увидим самую длинную в мире ворону! И к тому же она ещё никогда не покидала своё насиженное место.
   - Опять, Димка, шутишь? Какая еще длинная ворона? По-твоему, бывают и короткие?
   - Так вот и она, длинная! А ты не верила! Смотри, на табличке по-русски написано: Во-ро-на!
   - Так это же река! Река Ворона! А я уж подумала и впрямь что-то невероятное! Длинная… Разыграл меня спросонья! Значит, теперь моя очередь… - легко смеялась Алёна.

   Они всё мчались, вынужденно смирившись с давно утомившей их сменой дорожных декораций. Алёна, отстранившись от движения, ушла в себя. Какие странности иной раз происходят в жизни самых обыкновенных людей, думала она. Расскажи ей кто-то о ней же такое, произошедшее с ней наяву, она бы засомневалась либо в достоверности рассказа, либо в искренности рассказчика! Но всё это было! Было с ней. Давно и совсем недавно.

   И вообще, странно вдруг осознать, как многим в нашей распланированной жизни управляет этот лукавый батюшка случай! С какой лёгкостью он вертит человеческими судьбами! Иногда ставит людей на голову, иногда на колени! Тем не менее, люди, - до чего же они всё-таки глупенькие, - беспечно продолжают с ним не считаться, наивно рассчитывая на своё призрачное везение. Мол, опять пронесет, обойдется, проскочим. Но случаю того и нужно, - не взирая, на их заблуждения, он осуществляет задуманные гадости с жесткой и расчетливой фантазией, действием доказывая свои беспредельные возможности, а радует нас своей щедростью настолько редко, что мы уж и не помним, когда было это в последний раз...

   Разумеется, очень странно, думала Алёна, почему люди, даже сильно обжегшиеся на своей беспечности, совсем не дуют на воду, как уверяет нас пословица. Они лишь немножечко, первое время, поведут себя настороженно и испуганно, обещая себе впредь быть более бдительными и более разумными, но очень скоро обо всём забывают и опять беспечно прут напролом, надеясь на зыбкость привычного и родного авось.

   И я такая же дуреха, поскольку глубоко в душе всегда лелеяла глупую надежду на свою исключительность, которую должна же, в конце концов, заметить и оценить моя недоброжелательная хозяйка-судьба. А сделав это, она, ввиду безусловной ко мне привязанности, о которой сама еще не догадывается, возьмет и по-царски меня отблагодарит. Если дождусь я, конечно, от нее подобного озарения! Смех смехом, но события последнего месяца уже вселяют усиливающуюся день ото дня надежду. Ведь, надо же! Всё так неожиданно и хорошо в моей жизни вдруг перевернулось, что благодарить остаётся лишь его, мой неиспользованный до сих пор счастливый случай…

   Раньше всё было иначе. Потому многие годы Алёна не забывала ни на минутку, перелистывая и перелистывая в памяти непростые, подчас остро ранящие, но дорогие моменты своей семейной и полусемейной жизни, и их последующие судьбы – свою и Димы, сложившиеся уже порознь. Но тогда, еще вначале их пути, Димка был лихим курсантом военного училища, и она, в свои романтические восемнадцать, безумно в него влюбилась и доверилась во всем. И ведь не жалела о том многие, как выяснилось позже, столь короткие годы, сияя от безмерного счастья, - на зависть школьным и институтским подругам.

   В 91-м у них родилась Настенька, а следом и Дашутка. И опять всё у них ладилось, хотя и очень трудно было. Даже пришлось перевестись на заочное отделение химико-технологического института, казавшегося к тому времени ей родным. А Димке оставался еще год до выпуска. Ничего! Как-то справлялись. Иногда мама помогала. Особенно, в экзаменационные сессии. Да и преподаватели тогда еще нормальными советскими людьми оставались – как узнают о двух моих доченьках-погодках, так сразу по-отечески начинают меня, молодую мать, опекать. Мне и не нужны были их щедрые поблажки, но особо доброе их отношение было всё-таки приятно. Как-то приподнимало оно над всеми, над собой. Напоминало, что, родив двух своих девонек, я выполнила первую часть важной государственной задачи. И теперь я обязана сделать всё, чтобы они выросли замечательными и полезными для моей страны людьми.

   Только нежданно-негаданно сильно вдруг зашаталась та опора, в надежности и устойчивости которой мы никогда не сомневались, на которой держалось не только счастье молодой семьи Алёны, но и миллионов других семей. Уж, что угодно можно было вообразить, но только не это! Тем не менее, могучая страна, перенесшая в своей истории множество исключительных бед и невзгод, будто разом вся с ума сошла и принялась безжалостно разрушать саму себя изнутри. Димка еще шутил, что мы готовились к отражению внешних врагов, а о коварности внутренних врагов, живущих и жирующих рядом, почему-то забыли. Вот они и взяли реванш за многие годы утаивания в подполье своей подлой неискренности и враждебности к нам, честным людям. Капитализм и его частная собственность, безмерно обостряющая в человеке его худшие звериные качества, открыли нечестным людям путь к преступному обогащению.

   Снабжение продуктами сразу стало главным средством убеждения населения в выборе, за кем ему идти – за надоевшими коммунистами или появившимися ниоткуда демократами? Полки в магазинах преднамеренно опустели. Цены стали непомерными. Торгаши почувствовали свою власть над населением и нагло пользовались ею, реализуя вечную идею собственного обогащения.


   Это уже теперь, когда многое пережито и осталось позади, те страшные времена можно вспоминать как угодно, даже с покровительственной улыбкой, а тогда ведь никто не знал, выживем ли мы вообще или нет? И это «нет» казалось нам куда реальнее, нежели благополучный исход из унизительной нищеты. Оттого каждый выживал, как у нас говорят, самостоятельно – кто, как мог, кто на что решался, кто на что годился. По принципу: каждый за себя, один бог за всех! Потому и коллективизм, испокон веков присущий русскому народу, всё чаще пробуксовывал.

   Люди всё реже объединялись для решения общих проблем. Они, обложенные преступной властью со всех сторон, тем не менее, не могли ничего понять и считали себя неудачниками, себя же и винили в беспросветной нищете, а потому смирялись с тем, что и дальше придется мучиться в этой ужасной безысходности. Они покорно подчинились обстоятельствам. И это были уже не прежние целеустремленные борцы с неизменными трудностями, а униженные и сломленные тени, которые были не в состоянии стать народом! Тем более, великим народом!

   Нервы у всех были напряжены сверх всякого предела. В такой обстановке нравственно нестойкие людишки легко отбрасывали неписанные правила, которыми в любом обществе являются моральные устои. Народ от отчаяния быстро зверел, забывая о совести, народ сатанел. Но в эти же страшные дни кто-то стремительно наживался, хотя основная часть людей не выдерживала вселенской обстановки морального разврата и стремительно оставляла этот мир. Кто уходил от голода, кто от холода. От инфаркта или инсульта…

   Начался мощный процесс расслоения населения на тех, кто еще придерживался старой человеческой морали, и на тех, кто успел приспособиться к новым развращающим людей условиям. Последние радовались установившемуся беззаконию, посмеивались над первыми и изредка бросали им обглоданные кости, таким образом, порабощая бедолаг своей усиливающейся алчностью, уже разрешенной, уже получившей официальный статус. Статус движущей силы прогрессивных частнособственнических перемен в еще помнившей справедливость некогда социалистической стране.

   Народ быстро устал, чтобы оставаться прежним, настоящим народом, то есть, той частью населения, которая весьма активна в достижении именно общих интересов этого самого народа, всего единого народа. Потому известный миру великий советский народ быстро превратился в бессильную, послушную, ничего не значащую человеческую массу, готовую на все, за исключением борьбы за собственное спасение.

   Население, которое под руководством Сталина впервые в своей истории стало действительно великим народом, - которое почувствовало это само и доказало всему миру, – теперь, лишившись мудрого и порядочного вождя, оказалось всего-то весьма жалким сбродом, неспособным защитить ни себя, ни своих детей, ни будущего своей страны. Отныне и надолго население превратилось в тупой, запуганный и послушный электорат.

   2.
   Сейчас Алёна с удовольствием вспоминала, как тогда в их молодой семье установилось то удивительное доверие, которое называется безграничным. Но ведь и оно не исключало маленьких, а иногда и больших личных тайн, хотя это обстоятельство никогда не вызывало у супругов стремления их выведать и уж, тем более, шарить по карманам или следить друг за другом. Болезненной подозрительностью никто не страдал, вспоминала те счастливые деньки Алёна.

   Однако всё расстроил единственный, но фатальный случай. Опять случай! Понятно, что не только над нами он обладает огромной властью, но зачем использовать её столь коварно и безжалостно? Почему он, будто играючи, запутывает людей и сбивает их с пути праведного? Почему затуманивает их сознание нелепыми подтасовками фактов, из-за чего они принимают важные, но неверные решения?

   В иное время случай не показался бы столь могучим, если бы удалось всё спокойненько обдумать, разобраться и тем самым как-то предотвратить беду… Но случай умеет быть коварным – он заранее всё устраивает так, чтобы наверняка добиться своего, независимо от истины, независимо от обстоятельств… Он не оставляет несчастным время для оценки обстановки и принятия верного решения. Он умело опирается на наши ошибки, им же и спровоцированные.

   В тот давний злополучный день Димка примчался на обед и сразу объявил, торопливо поцеловав Алёну, что опять заступает на сутки в наряд, уже седьмой в этом месяце, а голова итак трещит от хронического недосыпания. Он и впрямь был рассеян более обычного, и едва не заснул за столом. Понятливая и по-женски заботливая Алёна, бросив глажку белья, прихватила дочурок и ушла на часок погулять, пока супруг отдыхает. Девочек уговаривать не пришлось – они всегда гулянью рады – быстренько оделись и убежали.

   Когда все вернулись, Димка еще спал, со всей очевидностью не собираясь подниматься, хотя ему давно следовало поторопиться. Алёна, походя, подняла лежащий на полу китель мужа, чтобы аккуратно повесить его на спинку стула. Из кармана выпало Димкино удостоверение личности и незнакомый ей конвертик, согнутый пополам. Руки непроизвольно к нему потянулись… И пока ее девочки, стараясь не шуметь, помогали в кухне друг дружке раздеться, она вчиталась. Остановиться было невозможно:

   «Милый мой Димка, здравствуй! Я давненько тебя не видела, очень соскучилась, но сейчас это и не важно. Важно лишь то, как я к тебе отношусь, а ты ко мне. Очень-очень жду твоего ответа, потому что многое помню и на многое теперь готова, ради тебя, ради нас с тобой! Целую тебя, твоя Валентина».
- Ничего себе, - растерянно, как после удара грома, произнесла Алёна. – На многое готова… Да что же это происходит… Что за Валентина… А ну, вставай! В наряд он собрался… Что это такое? – трясла она листком перед носом обалдевшего спросонок Дмитрия.

   Какое-то время супруг ничего не понимал, но, сообразив в чем дело, как-то странно, всей ладонью, погладил ухо, потом затылок, фыркнул, крякнул, усмехнулся и принялся одеваться.
   - Нет! Вы поглядите на него! Я же тебя, Дмитрий, спрашиваю, что это такое? Кто такая эта Валентина, на многое готовая ради тебя? Ну почему ты молчишь?
   - Алёна, я потом всё-всё объясню. Ну, понимаешь ведь, я очень спешу! Ты же видишь, уже должен из дома выйти … Не время скандалы устраивать! Да и причин, даю тебе слово, нет. Никаких! – он улыбнулся и привычно потянулся к жене, чтобы поцеловать ее перед уходом, но не тут-то было. Супруга закусила удила…
   - Никуда ты не пойдешь, пока мне всё не объяснишь! Подождет твой наряд, подождет и Валентина твоя ненаглядная! – Она кипела и негодовала, как никогда. И Дмитрий некстати подумал, что с женой он не промахнулся – красота ее очевидна, а внутренняя силища в такие вот моменты настолько ее украшает, что и сил нет никаких, чтобы тут же не обнять ее, чтобы не зацеловать.
   Но жена не успокаивалась, оставаясь в этот миг недоступной. – Вот что! Если ты сейчас уйдешь… Если… Если сейчас уйдешь… То и не возвращайся! Всё равно, не пущу! – выпалила она то, чему сама изрядно испугалась.
   Дмитрий без слов надел фуражку и вышел из квартиры.

   Та история, множество раз выстраданная за эти годы, опять с мельчайшими деталями прокрутилась в памяти уязвленной Алёны, только теперь она, когда всё осталось позади и Дмитрий снова рядом с ней, не вызвала прежнюю боль и слезы.
Но самое глупое, припомнила Алёна, было сделано ею следующим вечером, когда Дмитрий вернулся домой после своего суточного наряда, как всегда выжатый, желающий только уснуть.

   Прошедшие сутки Алёна хоть и справлялась с привычными домашними делами, но не находила себе места. То она плакала от обиды на Дмитрия и от собственной беспомощности, то гневилась на него и на себя, оказавшуюся бессильной изобразить неосведомленность об измене мужа и выяснить важные подробности как-нибудь иначе, мягче, хитрее, чтобы пощадить собственное и его самолюбие. Но не могла сосредоточиться, невпопад отвечала насторожившимся дочкам, опрокинула на себя кастрюлю с горячим супом, подряд грохнула две тарелки и, наконец, до крови порезала себе палец. Ее руки постоянно тряслись от утомляющей неопределенности, жутко угрожающей ей самой и ее девочкам. Она была уверена, что Дмитрий обязательно вернется вечером, но не могла решить, как к этому отнестись. То ли упереться в дверях, не впуская его в квартиру, то ли сделать вид, будто ничего существенного между ними не случилось, лишь усмехнуться и безразлично произнести что-то типа: «Есть-то, будешь? Или потом, когда дочурок уложим?» Только для такого спектакля выдержки у нее явно не хватит!

   И она снова и снова возвращалась к тому, что минуту назад уже приказала себе не ворошить. И опять нервничала, опять плакала и злилась на себя, хоть и понимала, что дело-то не в ней, и не в нем! Покоя и ясности не обрести, пока Алёна не узнает истинные намерения мужа и той самой Валентины. Что у них там было? Как было? И Алёна опять, уже в который раз скатывалась к исходному моменту своих размышлений и болезненных фантазий. Что ей делать? Как ей поступить, если Дмитрий вернется домой? А если не вернется? Ну, как? Что ему сказать? Как удержаться от слез, от злости на него, от оскорблений неявно стоящей между ними соперницы? Как? Как? Ответов на множество важнейших вопросов она не находила и оттого злилась и всё глубже погружалась в парализующее волю смятение и неспособность что-то решать.

   А когда Дмитрий, как всегда осторожно, чтобы ненароком не разбудить дочурок или прикорнувшую от хозяйственной маяты жену, вошел, наконец, в их прихожую, Алёна вышла к нему с заготовленной надменной улыбкой. Дмитрий ей в ответ радостно улыбался, держа перед собой ее любимые, с дурманным запахом ландыши. И этот дурман сделал своё черное дело. Алёна, сознавая, что говорит всё против своей воли, о чем потом пожалеет, съязвила:
   - И это вместо объяснений? А цветочки эти ты ей отнеси… При нашем скудном бюджете только букеты и осталось покупать…
   - Аленёнок, - так Дмитрий называл ее в минуты особой нежности. – Давай не будем! Неужели какая-то бумажка, которую я и прочитать не успел, испортит наши отношения! Ну, не дуйся же ты!
   - Уходи! Ты мне… Ты нам больше не нужен… Не нужен! У меня, может, тоже есть кое-кто… – выкрикнула Алёна и убежала в спальню к дочкам.
   - Вот это, уже другое дело! – отрубил Дмитрий, удивляясь мгновенно закипевшему в нем возмущению и обиде, наверняка, беспочвенной. Но внутри уже клокотало от прилива злости, первой злости за их совместную жизнь.

   Он резко прошел в комнату, собрал какие-то военные шмотки, взял в ванной подвернувшиеся под руку причиндалы, в сердцах швырнул под стол неповинный букетик ландышей и вышел прочь.

   Он пока не сознавал на всю глубину, сколь огромную ошибку совершает с такой легкостью. Он не мог знать наперед, что почти двадцать лет последующей жизни будет пытаться ее исправить, но восстановить в полной мере то, что так глупо разрушал в эти минуты, уже не суждено будет никогда. Для того, следовало действовать иначе с самого начала. Но теперь дело сделано! И даже финальная точка жирно поставлена.
   Он еще не знал, что это именно так…

   3.
   И сколько изматывающих лет, думала теперь Алёна, два близких человека безжалостно изводили себя, стремясь на основе необоснованных и пустячных обид достичь невозможного – забыть того, без кого раньше не мыслили своего существования. Будто так уж важно, кто уступит первым и первым подойдет, протягивая навстречу любимому человеку распахнутую настежь душу и руки? И настолько важно, кто первым отважится задавить своё самолюбие, проявив житейскую мудрость, ради того, кого любит?

   Но все эти годы они стойко придерживались своих принципов, коверкающих им жизнь, которая каким-то странным образом устраивала-таки ранее невозможное. Потому они, худо-бедно, продолжали жить врозь, подозревая друг друга в том, чего не было, потеряв доверие как раз в те труднейшие годы, когда больше всего нуждались в помощи бесконечно родного и надежного друга.

   Многие ошибки, совершаемые людьми походя, исправить невозможно! Это иллюзия, будто выход есть отовсюду и всегда! Это неверно, будто можно вернуть что угодно, и всё исправить, а в некоторых случаях даже начать жизнь сначала, мудро избегая прошлых ошибок!

   Так уж мир наш устроен, что в одну и ту же воду нельзя войти дважды! И ничто не проходит бесследно. Жизнь всегда и на всём оставляет свой несмываемый отпечаток. Её нельзя переписать набело! Ее нужно проживать сразу и без черновиков. А за ошибки придется – нет! – не платить! Придется расплачиваться! Чем? В лучшем случае, прожитыми бессмысленно впустую годами. Расплачиваться частью изуродованной  своими же неправильными действиями жизни! Упущенными возможностями. Украденными радостями и дополнительными муками своих же детей. Страданиями и сединой родных.

   В жизни нельзя вернуться назад, чтобы сделать ее умнее, честнее, порядочнее…
С какой же легкостью нами разрушается то, думала сейчас Алена, что так трудно и долго создается, во что вложено столько сил, времени и души! Как больно понимать это задним числом, когда… когда годы прошли… Мне почти сорок, совсем старуха… Хотя вижу, что Димке еще нравлюсь! Он по-прежнему загорается весь, когда я напускаю на него свои женские чары…

   4.
     Месяц назад в чудом сохранившемся на первом этаже почтовом ящике Алёна обнаружила странную записку. В ней кратко, словно в телеграмме, оказался напечатанным ее адрес, фамилия и имя, но от текста веяло неформальной интригой:
     - Уважаемая Алёна! Я пытался зайти к вам в гости проездом, чтобы повидаться, но не застал дома. Попытаюсь это сделать на днях (точнее не знаю), возвращаясь к себе в Воронеж. С уважением, ваш родственник.
     И всё! Значит, опять объявился этот таинственный родственник, который систематически их выручал в самое трудное для них время. Однако ни Алена, ни ее мама не знали и никогда не имели каких-либо родственников в Воронеже! Прямо-таки, добрый невидимый дух, опекающий всегда ее саму и ее девочек.

     При этом важными всегда оставались два обстоятельства, связанные с духом. Во-первых, отказаться от его крупных денежных переводов под Новый год и подарков к дням рождения девочек и самой Алёны было никак невозможно. Она просто не знала обратного адреса своего доброго духа, и на почте его не знали, потому сожалели, что перевод «повиснет». Его просто некуда возвращать, «лучше уж получите вы его, девушка». А во-вторых, ей с девочками в те тяжелые годы без подобной помощи из Воронежа было бы не выжить. Приходилось смирять гордыню и получать столь необходимые деньги, не зная даже, кого благодарить за подобные щедроты?

     Алёна, разумеется, предполагала, что всё это исходило от Дмитрия, но, не зная за эти годы о нем ничего-ничего, - он как в воду канул! – она не была уверена в правильности своей догадки. Да и злой он тогда ушел… И не вернулся же. До подарков ли после такого расставания! Вот и продолжалась многие годы эта странная односторонняя связь с неведомым родственником-духом из Воронежа, в котором Алёна и не была-то никогда.

     А теперь – на тебе – сам объявится! И как мне с ним быть? Не в ножки же кланяться, хотя именно это, по мнению Алёны, он вполне заслужил. И вернуть все его подарки и, тем более, деньги, до сих пор нет никакой возможности. Тупиковая ситуация. Впрочем, он, конечно, и не примет свои дары обратно. Ему от меня что-то другое нужно. Может, и не старик он вовсе! Боже, ты мой, о чем я? И что мне делать, если явится? Как же выпутаться из этой странной истории?

     Но уже назавтра, средь бела дня в ее окно на шестом этаже постучали… Алёна вздрогнула, удивившись, неужели проклятый подоконник за окном стал дребезжать даже в безветренную погоду. И кто его, наконец, закрепит? Но оказалось, что стучит блынька! Она сразу вспомнила это название их детской шалости и легко рассмеялась. Когда-то они прикрепляли канцелярской кнопкой над окном друзей нитку с камешком, к которому в кусты тянулась другая нитка. Подергаешь ее, камушек в окно и постучит… Шутка особенно хорошо удавалась в темное время.

     Теперь же на веревке за окном раскачивалась изящная корзинка с роскошными цветами. Алена сквозь тюль опасливо поглядела на внезапную «блыньку», как-то объявившуюся на ее шестом этаже, заглянула наверх – кто там шутит? Потом раскрыла окно и, притянув корзинку, отвязала ее.

     Любопытство и радость не умещались в груди, предчувствующей нечто приятное! Под цветами в корзинке лежал красочно оформленный пакетик, а в нем - о боже! - пятьдесят грязно-розовых купюр. Двести пятьдесят тысяч! Алёна таких денег и в руках-то никогда не держала, потому задохнулась от испуга. Зачем-то опять выглянула в окно – может, не ей всё это предназначено? И, вся дрожа, брякнулась на диван, не выпуская цветов. Наконец она прочитала открытку. Так и есть! Опять этот чудак из Воронежа! Значит, он уже здесь! На крыше, что ли?

     В это время прозвучала мелодия их звонка – значит, кто-то стоял у двери в подъезде. Алёну бросило в жар.
     - Только бы Димка! Только бы Димка! – заклинала она судьбу, не очень щедрую на сюрпризы, и вспыхивала от радостного предчувствия. Потом сосредоточилась, (не зря она была на хорошем счету в должности старшего инженера-химика на чудом сохранившемся с советских времен заводе химических волокон) поправила расческой копну красивых волос и распахнула дверь.

     А когда обнаружила перед собой Дмитрия, то голова Алёны предательски закружилась. Она оперлась о дверной косяк и произнесла восторженным шепотом:
     - Так это ты? Ты проездом… из Воронежа?
     - Это я, Аленёнок! Но не из Воронежа! И не в Воронеж! Я к вам! Я – домой!

     Обрадовавшись откровенной радости Алены от их встречи, но ещё слегка опасаясь ее непрогнозируемой реакции, Дмитрий отставил в сторону кожаный чемоданчик и приблизился к жене. Она резко припала к нему всем телом и запричитала всё тем же шепотом, потому как говорить ей мешал комок в горле:
     - Ну как ты мог? Как ты мог?
     - А где наши дочурки? – тоже шёпотом спросил Дмитрий, запоздало испугавшись, что услышит в ответ – ну, какой ты им отец? А потом еще сильнее прижал к себе родного человечка и зарылся в пахучих, любимых ему волосах, воспоминания о которых так часто не давали ему спать.

     Но Алена ответила напрямую, ни на миг, не выпуская Дмитрия из своих объятий:
     - Дашутка после института у бабушки останется, а Настенька совсем самостоятельная у нас. У нее скоро свадьба… Давай, пока не будем звонить девочкам… Проходи же…
     - Я так и думал! – промычал первое пришедшее на ум Дмитрий, уже не понимая, к чему относятся его слова. Голова шла кругом от благополучного финала, к которому он стремился много трудных и бесконечных лет, часто теряя надежду, часто теряя веру в то, что хватит сил, чтобы дождаться, чтобы достичь, чтобы дожить…

     5.
     Двигатель Тойоты приятно урчал, и она уверено летела к морю, словно изящная газель, крепко держась за дорогу новыми узорчатыми шинами, вносящими, как и ветер, свой вклад в ненавязчивый шум стремительного движения.

     Алена уже не спала, хотя и продолжала лежать на слегка отклоненном сиденье. Она исподтишка поглядывала на своего Димку. По-прежнему красивый, он стал совсем другим. Не чужим, - совсем родным, но другим. Теперь его облик излучал уверенность зрелого мужчины, которому пришлось не только преодолеть множество значительных трудностей, но и познать радость покорения вершин, недоступных каждому. С ним ей было хорошо и тогда, и особенно сейчас. Оставалось лишь горько сожалеть, что много лет он провёл далеко от нее. Может, ей и удалось бы уберечь его голову от нынешнего обилия седины.
     - Какой же ты худющий, Димка! – вырвалось у Алёны в порыве накатившей нежности.
     - Это поправимо, - отшутился он. – Главное, чтобы мозги не похудели, да чтобы руки не опустились!
     - Философ!
     - Нисколько! Просто, я знаю, что хочу в этой жизни. И что могу, я теперь тоже знаю!
     - И что же ты хочешь? – счастливо хохотнула Алёна.
     - Честно?
     - Как на духу! – включилась она в непонятную ей пока игру.
     - Так я перед тобой иначе и не умею! Хотя, молчу! Было однажды! Ты, наверное, забыла, а я – никак! Я всё помню. И всё нередко вспоминаю…

     Они замолчали, понимая, что подошли к своеобразному барьеру, за которым может открыться опасное и непреодолимое для обоих пространство. Но через минуту-другую Дмитрий продолжил затронутую тему.

     - Да и как мне забыть тот злополучный день, в который я покрыл свою голову, прямо таки, неувядаемой славой полного болвана! Я за многие годы сотни или тысячи раз переигрывал ту нелепую партию… И всегда удивлялся своему нелепому поведению в тот вечер. Хотя объяснения ему я потом находил. И они, на мой взгляд, вполне верные. Понимаешь, у каждого человека есть некий предел физических, моральных и прочих сил, после которого он ломается. Вот и я из-за хронической усталости, всех этих учений, нарядов, бессонных ночей на службе и дома – помнишь, как наши девочки по очереди ревели многие ночи напролет, - я тогда действительно подошел к своему пределу. Но был обязан терпеть, и я терпел, понимая, что вот-вот терпелка моя не выдержит, и тогда что-то случится. Знаешь, известны невероятные случаи, когда даже трусливые зайцы, доведенные обстоятельствами до отчаяния, бросались на волков, и те, чтобы случайно не пострадать, ретировались. Но я, скорее всего, ни на кого и не бросился бы. Я бы саморазрушился. Без малейшей надежды на ремонт. Ерунду я какую-то говорю, да?

      - Ты говори, говори… Я тебя хорошо понимаю… Никто не поймет тебя, лучше меня. Просто тебе сейчас надо сбросить свой давний и тяжелый, уже ненужный нам груз. Ты его, Димка, нес все эти годы, словно мифический Атлант. Нёс ко мне! Нес, чтобы положить его к моим ногам, чтобы всё рассказать, чтобы я простила, чтобы я стала прежней... А теперь, когда между нами нет преграды, твой груз никому не нужен! Теперь его у нас нет! Правильно я тебя понимаю?

     - Насчет Атланта ты явно приукрасила! – ухмыльнулся Дмитрий. – Но ты имеешь полное право иронизировать, хотя самого главного пока не знаешь! Помнишь то письмо, оказавшееся началом конца? Так вот! Я тогда даже не знал, от кого оно! Нет, я, конечно, знал о существовании в нашем дворе какой-то мелкой девчонки… Только и всего, поверь мне! А тут получил это письмо. Для меня оно стало неожиданным, но и совсем ненужным! Я его впопыхах прочитал, конечно. Ничего не понял - причем здесь я? И в чём признания, мне ли это? Но из-за хронической своей замотанности не сообразил даже, что лучше бы от такого письма сразу избавиться. Однако же – оставил зачем-то! Можешь еще подумать, будто собирался хранить его для удовлетворения своего мужского тщеславия! Вот, мол, как я девчонок с ума свожу! Даже письма какие-то мне пишут! И вот! Ты его сразу обнаружила. Просто непостижимо, как плотно, подчас, у несчастных людей переплетаются самые гадкие обстоятельства!

     Алена смотрела на мужа, не отрывая глаз.
     - Ну а когда письмо я увидел в твоих руках, мгновенно уяснил, что, так сказать, приплыли! Теперь никакие объяснения не помогут мне восстановить твое доверие. Даже, несмотря на то, что ты всей душой желала, чтобы вся эта история оказалась твоим бредовым сном, сомнения всё равно бы не развеялись. От острого понимания столь глупого крушения прежней жизни, меня, словно, паралич мозга разбил – я совсем не соображал, как мне выпутываться. Без вины виноватый, я не знал, как мне оправдаться перед тобой, как тебя успокоить! Ведь я страдал не за себя, а за тебя. Я-то знал наверняка, что не виноват перед тобой, но ты ведь этого не знала и мучилась невероятно. Мне тебя так было жалко! Но я будто вне закона оказался – ты не была готова слушать мои аргументы… Да их и не было! Что я мог сказать? Что это странная ошибка? Но даже это сказать не имел права, поскольку ты держала в руке письмо, спрятанное мной от тебя, и имела веские основания меня подозревать! «Как это, не было?» - могла удивиться ты. А письмо с признаниями!
     - Ну, хорошо! Допустим, теперь я тебе верю! – поддела Алена. - Но зачем незнакомой тебе, или почти незнакомой Валентине, писать те письма, полные любви? Она что, сумасшедшая?
     - Это тебе лучше знать! – огрызнулся Дмитрий. – Тут, наверное, сработала ваша, чисто женская логика. А уж, с какой целью она сработала, я не знаю. Может, эту Валентину одиночество замучило. Вот и перебирала знакомых ей с детства парней.
     - Ну вот! Всё же – знакомых! – прицепилась Алёна.
     - Не придирайся к словам. Мне и без того говорить с тобой об этом трудно. Я постоянно боюсь, что ты вот-вот засомневаешься во мне. А та Валентина, возможно, из-за зависти это сделала. Или более дальние планы на меня имела. Кто же знает, кроме нее? Только сработала она с точностью, прямо-таки ювелирной! Ведь добилась своего, нас рассорила! Однако, что очень странно, результатами своей интриги не воспользовалась. Может, ее совесть замучила! Разве вас, коварных и целеустремленных женщин, мне понять под силу?
     - И ты ее потом не встречал, не говорил с ней?
     - Конечно, нет! Только в детстве. Где-то там, в песочнице она возилась, как и прочая мелюзга. Разве парни моего возраста смотрели на эту мелочь? Одно лишь повторять буду под любой присягой, даже на смертном одре – «не виноватая я, он сам пришел! Или, она сама пришла!»
     - Ну а потом? Потом ты пробовал жениться?
     - Было дело… Только не мог я… и со мной никто не мог ужиться, поскольку видели, что тебя не забываю, в них тебя ищу. Стало быть, не соответствовали они моему идеалу! Не могли сравниться с тобой, мой славный Аленёнок! Я к этому сам пришел и после второй попытки жениться поставил на себе крест. Да и зачем тешить несчастных, в общем-то, женщин напрасными надеждами. Зачем им жизнь из-за меня опять портить? У них - своя, у меня – своя! И только у нас с тобой она может быть общей! Так, может, тормознём на этом разговоре? Заодно и позавтракаем! Согласна? Тогда, подъем! Лежебока!

     6.
     После умывания и короткого завтрака, разложенного Алёной на траве поверх заготовленной клеенки, они помчались дальше. Алёна с интересом поглядывала по сторонам, но чаще ворошила свои беспорядочные мысли и случайные воспоминания. Потом отогнула солнцезащитный козырёк, за которым располагалось зеркальце, и принялась без видимой нужды причесывать свои роскошные волнистые волосы.

     - Как же мне нравятся твои волосы, и как я люблю смотреть, когда ты ими встряхиваешь! Во мне при этом что-то переворачивается!
     - Так мы же, блондинки, все дурочки! Скажи мне только, откуда такая глупость пошла? И все, не глядя на ее абсурдность, с радостью подхватили. Видно, приятно им считать кого-то глупее себя.
     - А у них самим-то волосы нужного цвета, да с мозгами всё равно проблемы! Они, Аленький, блондинкам просто завидуют! – Дмитрий красиво ухмыльнулся, покосившись на Алёну. - Вроде, пустячок, но он служит диагнозом не отдельному, так сказать, индивидууму, а всему нашему больному-пребольному отечеству! Что у людей в голове, то и на языке! Дурь высокой концентрации у них и тут, и там! И чего же от них, убогих, нам ждать? Уж не того, конечно, что сами осознают, наконец, все опасности и начнут страну спасать!

     - Какая милая песенка… «Попробуй не краснеть, когда тебе шестнадцать…» - промурлыкала Алёна вслед за поющими поочередно двумя исполнителями. - Что-то плакать захотелось… Даже реветь! – Сказала Алёна и действительно отвернулась, пряча накатившиеся слёзы.
     - И мне хочется. Когда оглядываюсь на наши шестнадцать, двадцать, тридцать... – Искренне поддержал ее Дмитрий.
     - Почему ты не сразу вернулся? В тот же день! Ну как ты мог меня оставить! Да еще одну! С девочками! Без средств. Как ты мог! – упрекала она его, уже глотая ненужные теперь, когда он вернулся, слезы.

     Дмитрий долго молчал, а она с ответом и не торопила, поскольку после своих слов испугалась за него. Даже плакать перестала. Нельзя же человека всё время за былое долбить!
     - Если бы я сам это знал! Может, вожжа под хвост попала? Бывает, захочется, да не заможется! Случается и наоборот! Иной раз ерунда представляется важностью, а сама важность – ерундой! Глупость почему-то кажется гордостью, гордость – глупостью! Я просто боялся, что ты меня выгонишь… А я и без того уже был размазанным… Вроде мелочь, через себя переступить, но чем больше времени проходит, тем труднее это сделать! Но всегда тянулся я к тебе, как к северу магнитная стрелка. Тянулся, да не приближался. Трудно, знаешь ли, собственную глупость объяснять, – с досадой усмехнулся Дмитрий. – Только теперь меня с пути не свернуть! Теперь я мудёр, как никогда! И это ты меня в меня вернула! И даже не знаешь, как мне ты дорога! Уверен, что до сих пор не знаешь… И не узнаешь, наверное, потому как я и сам до конца этого не знаю. Знаю лишь одно, что ты – мой Аленёночек, родной и ненаглядный.

     Последние слова Дмитрий почти прошептал, скорее для себя, нежели для Алёны. Для себя, потому что и впрямь не сознавал на всю глубину души, что его мечта, его Алёнка, опять рядом. Вот она, можно протянуть правую руку…
Алёна улыбалась, прикрыв от смущения и безмерного счастья мокрые глаза. Улыбалась в ответ его красивой любви, выраженной в столь несуразной форме.
     - У тебя не любовь ко мне, а будто какая-то пирамида! Египетская! Огромная и неразрушаемая! – придумала она, наконец, чтобы как-то преодолеть сильное смущение от нахлынувшей нежности к нему, когда-то брошенному ею на произвол столь безучастной к ним обоим судьбы. – Так зачем мы впустую потратили самые ценные годы? Мы что с тобой – совсем чокнутые? – Алёна опять засмеялась звонким колокольчиком и прильнула к Дмитрию, стараясь не мешать ему рулить.
     - Чокнутые мы или нет, видно лишь со стороны. Однако почему мы торопимся на Юг, словно, нигде, кроме моря, и отдохнуть нельзя! Давай-ка остановимся в той гостинице, которую нам обещают километров через пять! А там – уже очень-очень спокойно, никуда не торопясь, поужинаем с легким виноградным винцом, погуляем с тобой ножками, если вокруг будет красиво, особенно, если есть хвойный лес, потом до отвращения выспимся в хорошей кровати… Ну а уж потом, если очень захотим, не спеша покатим дальше. Сейчас, реагируя на твой единодушный аплодисмент, я уже понял, что мой план утвержден, как говорится, в целом! Потому предупреждаю, будь начеку, начинаю торможение, входим в плотные слои атмосферы…

     Алёна одобрительно засмеялась.
     - Ты такой остроумный стал. Моё длительное отсутствие на тебе, как оказалось, плохо не отразилось!
     - Ну, что ты говоришь, Аленький? Что ты об этом знаешь? Когда трое суток по бездорожью, да по незнакомой безлюдной тайге порулишь туда, а потом еще трое суток обратно – и это ведь только по плану, а на деле, уж как придется! – то лишь разговоры с самим собой и спасают. Иначе ведь одичаешь без людей через поездку-другую. Еще и свихнешься! А мне этих рейсов пришлось сотни накрутить. Едешь так, то днем, то ночью, и никому ты не нужен! И ждут тебя лишь где-то там, далеко-далеко. Да и совсем не тебя, а лишь твой груз! Вот и рассуждаешь сам с собой. С собой и споришь! Там и отточил, так сказать, ораторское мастерство.
     - Да, уж! Видимо, ты без меня не скучал! – весело подвела итоги Алёна, но он почувствовал, как ей стало жаль его, жаль даже теперь, когда все те трудности, о которых он легко вспоминает, навсегда остались в прошлом.
     – А знаешь, Димка, меня уже много дней не оставляет какая-то неосознанная до конца, но глупая мысль, будто всё, что с нами случилось, кем-то было предопределено. Будто всё это случилось не потому, что мы сами так с тобой накрутили, а потому что кто-то нами крутил, зная заранее, что он с нами сделает. Ерунда ведь, да? Будто муравья соломинкой гоняют…

     Дмитрий долго молчал, а Алёна не знала, о чём еще поговорить. Но он, видимо, что-то переваривал и неожиданно ответил:
     - Знаешь, ничего странного в этом нет – так всё в действительности и есть! Всё в этом мире кем-то или чем-то предопределено!
     - Удивил… Неужели ты религиозным в своей тайге сделался?
     - Нет, конечно! Ты же знаешь, я всегда считал, что религия это удел глупых или чересчур напуганных! А я с точки зрения науки…

     - Опять разыгрываешь! – засмеялась Алёна. – Какая еще у тебя наука?
     - Квантовой механикой сия наука зовется, между прочим! Исходя из нее всё, что ещё только собирается произойти, где-то и кому-то уже известно. Кстати, этой наукой давно установлена возможность телепатии и возможность предсказаний будущего. И это не чьи-то пожелания, догадки или прогнозы, сделанные в трудный понедельник – это настоящая, очень сложная для нашего понимания наука! Никто пока не может понять этого, но сами фаты зарегистрированы самой серьезной наукой.
     - Пусть так! Но ты-то, откуда всё это знаешь? Ты ведь не физик! Ты сто последних лет баранку в тайге крутил да медведей, говоришь, попугивал!

     - Вот! Опять необоснованное и обидное недоверие! – стал смешливо обижаться Дмитрий. – Именно там, в тайге, среди медведей, я и слушал популярные лекции и по квантовой механике, и по астрономии, и по истории искусств, и истории религии. Образовывался, как мог! Переслушал всю, наверное, русскую классическую литературу… Там время было… Читать-то за рулем не получалось, зато наушники нацепил – и в путь! А мои университеты со мной поехали! Идеальный учебный процесс!
     - Димка, знаешь, я тебя не только люблю, но и уважаю! Очень-очень! Ты прямо многогранный такой, словно бриллиант! Всё время раскрываешься с какой-то новой стороны. Постоянно, чем-то удивляешь, как никто другой! – наговорила Алёна, любя.
     - Вот об этом, пожалуйста, поподробнее… Кто этот другой? Впрочем, не надо! Мы с тобой в этом вопросе уже так наказаны, что даже воспоминания на эту тему нам не нужны. Верно я говорю? А, жена? Да вот и она, гостиница! По внешнему виду, вполне нормальная. Так что, заходим?


     7.
     Как же чудесно, что мы догадались остановиться именно здесь, думала сейчас Алёна. И какая же я счастливая, улыбалась она, наблюдая, как ее Димка красиво спит. Ровно, спокойно, даже уверенно спит. И не храпит!

     А Алёне давно не спалось – всякие мысли веером сменяли одна другую, однако не порождали в душе даже тени тревоги, не вызывали бестолковую суету и стремление что-то ускользающее догнать, срочно и обязательно исполнить нечто важное, как было с ней многие-многие годы. На душе было безмятежно. Даже за девочек, формально оставленных на попечение бабушки, - они и сами с любыми делами управляются, - она не тревожилась. Дочери у нее давно самостоятельные и понимающие. Она заволновалась только на второй день после встречи с Дмитрием. Как девочки встретят отца? Не возникнет ли конфликтов, затаенных обид или демаршей. Думала, вряд ли. Ведь дочкам об отце она плохого слова никогда не сказала. И всё же…

     Но Настенька и Дашутка чутко уловили счастливые перемены в настроении матери и поддержали ее открытой доброжелательностью, интересом и почтением к Дмитрию. Конечно, первое время некоторая настороженность в отношениях себя проявляла, потому Димка даже не решился ни одну их дочек при встрече обнять и поцеловать. Понимал, что, пусть и непроизвольно, могут от него отшатнуться, чужой ведь, как сразу им покажется. А если отшатнутся, то потом станет еще труднее притираться.
     Лишь время эту настороженность ликвидирует само собой, если ничего не поломать случайно. В любом случае, обе дочки, каждая по-своему, проявили к отцу безусловный интерес, он им явно понравился, как человек, как мужчина, но признать его родным и близким они пока не смогли.

     Милые мои девочки, тепло думала Алёна. Ни Настя, ни Дашутка даже глазом не повели, не задали ни единого вопроса, когда Алёна вручила каждой - на личные расходы, -  по сто тысяч. Для них это было абсолютно невероятным подарком. И они, конечно, сами догадались, откуда у нее, всегда нуждающейся, столь огромные деньги. Но дочки лишь нежно зацеловали любимую мать. Они искренне радовались так давно заслуженному ею счастью. Дашутка от радости даже повисла у Алёны на шее. Настенька, как всегда, оказалась более сдержанной в проявлении чувств, но ее слова и глаза не вызывали сомнения в огромной радости за установившееся благополучие матери.

     8.
     Второй день после встречи оказался пересыщен событиями. Алёна по телефону даже с работы отпросилась – там за нее порадовались, пообещав, что день-другой сами как-то продержатся. Поздравили от души и велели целовать за них Дмитрия.

     Первая ночь растворилась в разговорах, воспоминаниях, сожалениях, слезах радости и любви. Временами они засыпали, чутко ощущая один другого, но что-то страшное возникало во сне, и они вскакивали, успокаивали один другого, опять вспоминали, радовались, грустили… Это были часы их заслуженного и выстраданного счастья.

     Алена рассказала, как жила эти годы, как мучительно перебивалась. Трудно было тогда всем, потому ее страдания с маленькими дочками, при безденежье, этих постоянных инфляциях, взлетах цен, массовых обманах, мало кого трогали. А если и трогали, то даже хорошие люди не могли помочь, поскольку сами нуждались в такой же помощи. Всем было тяжело, как в войну… Да войной, по сути, это и являлось! Войной против нашего народа. Что не смог сделать со страной проклятый Гитлер, завершили местные предатели, назвавшиеся «демократами».

     Первым не выдержал того, что происходит со страной и семьей, отец. Хоронили его в то страшное время, когда в стране уже и на гробы денег для порядочных людей не находилось. В полиэтиленовые мешки людей оборачивали…
Мама всегда держалась очень стойко, не жалуясь и помогая дочери во всём. Как-то и теперь мама держится, хотя самой помощь часто необходима. Очень она меня беспокоит, а я и не позвонила-то ей до сих пор, раскаялась Алёна. Уж кто-кто, а она-то от души за нас с тобой порадуется… Мамочка моя!

     Алёне казалось, будто расскажет Дмитрию столь важное и в таком объеме, что и остановиться не сможет, но как-то быстро исчерпала себя. Оказалось, что поведать обо всех ее бесчисленных бедах и печалях можно за каких-то пять минут, настолько они однообразны. А потом - ничего нового уже и не добавишь! Одно и то же! И сегодня, и завтра, и через месяц, и через год… Те же заботы, та же нищета, ухищрения, выживание. Ну, окончила как-то свой институт, который к выпуску в университет оборотился. Разве это ее подвиг? Ну, дочурок своих одна вырастила. Тоже не подвиг, как будто! Ну, работала лаборантом, потом инженером на химзаводе.
     Потом даже старшим инженером назначили, когда директор во время переналадки производства заметил, как спокойно она решает трудные для других коллег задачи. До сих пор справлялась, да что о том говорить! Всё это уже пережито, и вспоминать ни к чему!

     Интереснее ей казалось слушать Дмитрия. Он вплетал в своё повествование множество наблюдений, выводов, предложений. Говорил он интересно, с шутками, но рассказы о собственной жизни не растягивал, собой не любовался, больше насмехался над своей же незадачливостью. Однако же, несмотря на нее, незадачливость, лихо везде выкручивался, и про дело, которое требовало полного напряжения сил, не забывал. И никогда, как сам неоднократно повторил, не забывал о своём Аленьком.
     Не было бы со мной тебя, говорил Димка, не выжить бы мне там. Много раз только мысль о том, что надо осилить путь к тебе, - ждешь ведь, мучаешься из-за моей глупости, - и помогла сделать невозможное. Иначе бы непременно где-то замерз, утонул, погиб в других непростых и частых передрягах, которых на таежных дорогах Восточной Сибири – хоть пруд пруди. Но ты всегда меня спасала, потому я считал себя обязанным вернуться к тебе. И не побитым жизнью неудачником, а непременно, чтобы на коне!

     Алёна узнала, как поначалу Димка, решив вопрос с командиром, вообще жил в своём дивизионе, с солдатами. Очень удобно кстати, смеялся он над собой, - сразу столько времени для службы появилось! Даже «в гору пошёл», но скоро в стране, да и в армии началось такое, что «служить бы рад, но прислуживаться тошно!» Воруют, предают, совершают служебные подлоги. Подал рапорт и ушел, как говорят, в никуда, оставшись надолго без зарплаты и без гражданской специальности.

     Но точно сказано - кто ищет, тот найдет! Рано или поздно, но обязательно! Подвернулась и ему вахтовая работёнка. Хотя далеко, почти на краю света. Водителем ставшего ему за годы военной службы почти родным большегрузного «Маза». Только теперь он назывался «Ураганом». К этой работе по формальным признакам он оказался готов. Ухватился, втянулся. Потом даже на «материк», как прочие семейные вахтовики, возвращаться перестал. Опять же хорошо! И ему, да и нанимателям: всегда свободный водитель под рукой, удобно! Безотказный, опытный, надежный, никогда в дороге не подведет!

     В общем, жизнь как-то устроилась, но без любимой семьи. А без нее, без своей Алены и дочурок, Дмитрий ощущал себя человеком неполноценным, да еще и виноватым во всех их бедах, и в своих собственных. Потому строил он на будущее самые различные планы, но смутное время и откровенно поганая жизнь, их не однажды разносили в пух и прах. Приходилось всё это как-то переживать, чтобы потом заново строить новые планы возвращения к жене и своими силами превращать их в реальность.

     Всякое бывало. Иногда Дмитрию казалось, будто почти всё уже удалось, но опять вмешивался досадный случай. Хотя – нет! Случай, он и есть всего лишь случай! Он на вкус – никакой. Но для Дмитрия он казался конкретным испытанием, и вкус его был раздражающим и ненавистным.

     Ну, например. Работал Дмитрий в зверском напряжении почти два года. Денег немало накопил. Часть жене отсылал, выдумав некого родственника из Воронежа. Часть оставлял на будущее, пытаясь спасти деньги от обесценивания. Для этого первый раз вложил, как говорили, в надежный и быстро растущий «МММ». Но контора захлопнулась, глазом моргнуть не успел! Денежки гавкнули! Тогда стал всё заработанное переводить в ненавистные доллары. Прятал их в потайном месте своего огромного Маза. Уж неизвестно как, но кто-то и об этом разузнал. Опять Дмитрий остался на бобах!

     Всё-таки умудрился со временем накопить солидную сумму, почти такую, к которой стремился. С которой, как сам для себя установил, заработает своё право вернуться к жене. Но опять не получилось. Очередной черный случай сотворил своё подлое дело! На таежной трассе трагически погиб друг, и Дмитрий по велению души отослал почти все, что накопил, жене друга. Дмитрий хорошо знал из его рассказов, как нищенствует его семья на «большой земле». А после того стал копить сначала.

     9.
     И всё же, лет через десять каторжного труда, Дмитрий додумался до сути с ним происходящего: сколько ни вкалывай, сколько ни бейся, а нужной суммы даже там, на «севере» с его повышенными зарплатами и надбавками, ни за что не наберешь – непременно что-нибудь, да помешает, как было с ним не однажды!

     Вот тогда он запаниковал всерьез. Запаниковал оттого, что мозгами своими понял, а сердцем почувствовал, что сражается уже из последних сил, но впустую. Жизнь и годы теряет, а нужный результат от него как мираж ускользает. Иной раз мерещится, будто совсем он рядом, но проходит время и выясняется, что он всё дальше, дальше и дальше!

     Дмитрий еще подумал тогда сгоряча, уж не запить ли ему, разобидевшись на все непреодолимые обстоятельства, вместе взятые? Ведь некоторые «местные» периодически именно так и поступали, выпуская из глубины души безысходность и обиды. Однако следует отдать должное Дмитрию, - от столь глупого решения он удержался.
     Похвально, ибо нетипичное и «странное» поведение у большинства мужиков, даже сильно пьющих, всегда считается признаком сильного характера. За это уважают!
     Все-таки, куда легче было «расслабиться», раз и навсегда плюнув на все неразрешимые проблемы и на необходимость их разрешать, нежели по-прежнему страдать безысходностью. Но как умный и целеустремленный человек, Дмитрий заранее знал главное – неминуемые последствия «расслабления». Легче на некоторое время, пожалуй, станет, ибо в пьяном угаре - всё по фигу. Но, во-первых, это будет означать полное крушение его давних планов возвращения в семью, а во-вторых, его ненаглядной Алёне с девочками помощи от него тогда вообще не дождаться. Потому Дмитрий, не вспоминая высоких слов, посчитал для себя такое поведение двойным предательством, то есть, величайшей, абсолютной подлостью.

     Однако главный вопрос, как быть дальше, что делать, душил Дмитрия постоянно. И что ни день или ночь, всё сильнее и сильнее. Особенно, если этот вопрос навязывался в рейсе, где отвлечься не на что.
     Подобная внутренняя борьба Дмитрия за правильное решение была обязана закончиться чем-то значительным и окончательным! Так, в общем-то, и случилось. Но решение самым странным образом пришло с той стороны, откуда ждать его не приходилось.

     Алёна всё это время крайне серьезно слушала, стараясь представить и понять, что пережил ее супруг за прошедшие годы, борясь за нее и дочурок. Но сейчас, переживая за него, она была относительно спокойна за своего Дмитрия, уверившись наперед, что всё в его страшном рассказе завершится благополучно для него и всей семьи. Ведь завершилось же, в конце концов! Наяву завершилось!

     10.
     Как-то после очередного рейса Дмитрию, едва сдавшему путевые документы, не дали даже отоспаться, а после завершения недельной поездки срочно вызвали к Генеральному. Любой понимает, что для водителя событие это экстраординарное. Ну, кто он для Генерального?

     Пришел. Секретарша, едва остановив его для своего доклада шефу, приветливо проводила до двери. Мол, проходите, вас ждут!
Вошел в большой незнакомый кабинет. Опешил, но дошел до середины. Оперся о торец стола в виде огромной буквы «Т», ножка которой показалась гипертрофированного размера. Представился.
     - Знаю, знаю! Здравствуй! – приветливо встретил меня Генеральный, не вставая из-за своего стола. – Есть к тебе конфиденциальное дело. Перевожу это на русский язык – «с этой минуты молчать ты обязан до самой смерти. Впрочем, не о том я – живи сто лет! Так, согласен ты мне помочь?» - спросил Генеральный.
     - Если не криминал! – очертил Дмитрий границы возможной деятельности.
     - Ты, кажется, офицером раньше служил, ракетчиком? – Дмитрий согласился кивком. – Очень хорошо! Я ведь тоже когда-то ракетчиком был… Ох, и золотые времена!
     - Золота вокруг себя не помню! – возразил Дмитрий, полагая, что его начинают оплетать невидимой паутиной чего-то незаконного.
     - Не ершись! Мне тебя хорошо охарактеризовали! Как водителя и как мужика, способного себя проявить и утвердить. И, что уж вообще ценится, – как несгибаемого в самых трудных условиях.
     - Спасибо за откровения, но я не для славы здесь работаю. Я и без благодарностей прожить смогу…

     Директор не стал подбирать к Дмитрию другие ключики – перешел к делу. Посвятил в некоторые свои планы, выполнение которых предполагало две поездки Дмитрия в Сеул.

     Читателю нет нужды погружаться в тонкости задуманного Генеральным сугубо личного поручения, которое он собирался доверить Дмитрию. Но водитель сразу просчитал, чем такая поездка может ему угрожать, и молчать не стал:
     - Допустим, соглашусь я. Выполню всё, как вы говорите. Переведу все средства на другие счета, и доставлю вам все сведения о них. А далее я окажусь не только вам не нужным, но и опасным! Ведь так? Я же непременно всё срисую для себя, и вы, конечно, это понимаете, не хуже меня. Стало быть… Вы еще не пообещали мне ничего в качестве морковки, а уже ставите в положение либо смертника, либо вора-невозвращенца.

     Генеральный довольно рассмеялся.
     - Торгуешься? Что же, это нормально! И нормально, что всё понимаешь без разъяснений. В том числе и то, что я, конечно же, многократно подстраховался! Исчезнуть с моими счетами или снятыми с них деньгами ты не успеешь! Уж поверь мне! За этим проследят другие люди. А насчет моей благодарности, так она за каждую твою поездку будет в пять раз превышать твою среднюю годовую зарплату. Устроит?
     - А если я с вашими этими «другими людьми» в сговор войду? Да поделюсь с ними? Или, того интереснее, они хлопнут меня там, представив дело так, будто я того заслужил?

     Генеральный опять рассмеялся. Предложил: «Ты садись, садись. Поближе!»
     - Ты, однако, всё больше мне нравишься. Зришь в корень! Но я и это предусмотрел. Уж прости, что не посвящу тебя в детали, тем не менее, и эти свои опасения отбрось! Сам ведь понимаешь, что ты поедешь туда, не потому что я это сделать иначе не могу, а лишь потому, что мне ни шум, ни даже малейшие подозрения здесь не нужны! Ни сегодня, и никогда! А для тебя подобная моя позиция является лучшей гарантией безопасности. Ну, что? Согласен?

     Генеральный опередил Дмитрия, который уже собирался сознаться в том, что даже загранпаспорта не имеет:
     - И это не твои заботы. Вернешься из очередного рейса и сразу в отпуск уйдешь на три месяца. За это время всё и провернешь. Перед отъездом всё получишь с инструкциями и билетами в лучшем виде и в полном комплекте! Не дрейфь, ракетчик! Никого там не удивит твоё незнание и неумение – там сейчас неумех, подобных тебе, толпы бродят! Ну, а после – дело твоё! Можешь и здесь, у меня остаться, хотя ничего нового тебе не обещаю. Должность будет прежняя. Вот так-то! А теперь иди, отсыпайся, - знаю, что после рейса. О деле нашем до поры не вспоминай! Тебе обо всём в нужное время напомнят. Свободен!

     11.
     Как ни удивительно, но всё без осложнений прошло по намеченному плану. Дмитрий слетал кое-куда. В Сеул, потом и в Пекин. Генеральный не обманул, свои деньги Дмитрий получил до копейки. Уже собирался рвануть к своей Алёне, заждалась за столько лет, да Генеральный попросил слетать еще разок. Теперь в Джакарту.

     Вот тут, уже не имея веского морального права отказаться, Дмитрий засомневался – уж, не хотят ли теперь с ним расправиться? Оснований, как будто не было. Он ведь потом, когда дело сделал – просто из интереса – но убедился, что все деньги с известных ему счетов сразу куда-то ушли, как бы принимая эстафету от Дмитрия. Таким образом, все следы Генерального оказались надежно запутаны.
     Схимичить для себя Дмитрий возможности не имел, потому и для Генерального опасности не представлял. И всё же теперь для него очень уж удобный момент… Все дела Генерального сделаны… самое время избавиться от много знающих исполнителей.

     Но Дмитрий снова рискнул. И опять всё прошло наилучшим образом.
Вернувшись, он взял расчет и, как рассчитывал, расстался с этим суровым краем, который, по сути, почти два десятка лет являлся его домой.
     Теперь, когда всё завершилось, и серьезные препятствия не предполагались, Дмитрий полетел бы к своей Алёне на собственных крыльях любви, но очень кстати подвернулся самолет бог весть какой компании. Как же им не воспользоваться!
Самолет перенес Дмитрия в Москву, а оттуда совсем просто, поскольку издавна всё знакомо и любимо.

     12.
     - Ты чему так долго и красиво улыбаешься? – нежно обратился Димка.
     - Вспомнила, как ты мне корзину цветов через окно прислал! Ведь так только в кино и показывают! А у меня это в жизни случилось! Вот! И как на третий день ты вернулся, меня поцеловал и спросил, за сколько минут я в отпуск соберусь? Помнишь? И сказал, что завтра купишь машину, и мы поедем на ней на юг. Ну, что? Неужели сам всё забыл? Я еще спросила тебя, а не лучше ли на поезде? А ты в ответ: "Поезд я купить, пожалуй, пока не смогу! Давай всё-таки на машине!" – Алена счастливо хохотала.

     А назавтра ты действительно встретил меня с работы на новой машине. Да еще, на какой машине! Мои коллеги, выйдя через проходную, только на нас с тобой и глазели. Мы с тобой теперь для них одно целое, а ещё – прямо-таки киношная мелодрама!
     Потом мы катались. Помнишь? Ты молчал, а я непрерывно о чём-то болтала. И даже о машине стала тебя расспрашивать, догадавшись, что тебе это будет приятно. И не ошиблась. Ты мне такого наговорил про этих японцев, что я уверилась – никто кроме них хороших машин и не делает. Возможно, и умеет, но не делает. И лишь Тойота продолжает свои традиции – «надежность и безопасность, прежде всего»! Помнишь? Твои ведь слова!
     - Я за свои слова отвечаю! - дурашливо ответил Дмитрий. – Фирма Тойота нам безопасность обеспечит… Тут столько всяких подушек япошки понапихали, что нам нечего бояться.
     - А я и не боюсь! Я с тобой ничегошеньки не боюсь! – Алёна чмокнула Дмитрия в щеку, оправдываясь, что целовать водителя в губы не положено по технике безопасности. Затем, нажав клавишу на подлокотнике, пожужжала встроенными моторчиками, отклонила спинку своего кресла еще сильнее и удовлетворенно (освоила-таки, наконец!) объявила, что так ей больше нравится.

     13.
     Машина продолжала лететь над шоссе с изяществом дикой газели, вырвавшаяся из оков большого города, где ей мучительно не хватало свободного пространства.
     Приятная музыка порождала чудесное настроение – всё складывалось как нельзя лучше. Ещё совсем немного, и они на море… Отдохнем! Покупаемся! Если бы не те напряженные поездки по заграницам, в которых Дмитрию оказалось не до отдыха, то можно считать, отпуска он не видел более трёх лет. Устал. Его-то отпускали, но ехать на родину было далеко, да и не к кому, а деньги тратить зря, то есть, на себя, Дмитрий, чтобы приблизить сокровенную мечту, себе не позволял.

     Алена опять дремала, видимо, устав от мелькания ландшафта за окном.
     - Умаялась, бедолага моя! – подумал Дмитрий с нежностью и приглушил музыку.
     В тот же миг машину потянуло вправо. Дмитрий привычно отработал рулем, благоразумно запретив себе не только тормозить, но и резко сбрасывать газ.
     – Видно, существенный прокол! Только спокойно! Без резких движений, спокойно… Сейчас машину выровняю, потом запаску поставлю…

     14.
     Машина, продолжая затухающее, но еще стремительное движение вперед, сильно накренилась, затем принялась энергично рыскать по дороге, выскочила на грунтовую обочину, вспахала ее, оставляя длинный и зловещий пылевой след...
     Через миг она накренилась очень сильно, словно изящная ножка резвой газели неожиданно подвернулась. Тойоту мощно швырнуло вправо, она с грохотом дальней артиллерийской канонады опрокинулась на бок и, увлекаемая бескомпромиссной инерцией, устремилась вперед, одновременно кувыркаясь на вспаханном ею придорожном лугу, так прекрасно зеленевшем между шоссе и слегка удаленной лесополосой.
    Через несколько секунд всё завершилось.

    Страшное зрелище приняло статический вид свершившейся трагедии. Лишь клубы пыли на протяжении десятках метров, оказавшихся последними для их беленькой Тойоты, не спешили оседать на придорожную траву.

     Свидетелей происшествия не оказалось. Лишь немного погодя на обочине притормозила ободранная «Девятка». Из нее быстро и уверенно выскочил мужчина средних лет, призывая по ходу:
     - Пойдем-ка, сынок, поглядим поближе…

     Оба торопливо сбежали с невысокого шоссейного косогора и в тишине, нарушаемой лишь пением неугомонных птиц, приблизились к искореженной машине. Отец смело заглянул вовнутрь через выдавленное лобовое стекло, валявшееся вдалеке, брезгливо потряс головой и решительно скомандовал.
     - Погляди-ка, сынок, по сторонам, а я тут пока…
     - Батя! Так нельзя ведь… Там же люди! Надо им помочь!
     - Да ты, я вижу, слизнячком растешь! Я в твои годы лучше соображал! Идет удача – не спи! Им деньги больше не нужны, а нам, в самый раз! – мужчина торопливо, но уверенно пошарил в машине, не обращая внимания на окровавленных людей, что-то извлек из дамской сумочки и мужского пиджака, всё ещё нелепо болтающегося на оконном крючочке. – Ну вот, кое-что и нам перепало…
     - Позвоним, давай… Скорую вызовем…
     - Ну, конечно! С нас трясти и начнут! Соображаешь, что советуешь? – он брезгливо вытер окровавленную руку о траву. - Всё! Валим отсюда – вон, уже другие подъезжают… Опоздали, однако, господа! – усмехнулся он злорадно.

     Вновь подъехавшие остановились напротив завершенного действа, но спускаться к машине не стали, наводя на нее издалека свои телефоны с фотокамерами:
     - Что там случилось? Помощь нужна? Может, позвонить надо?
     - Нет! Перед нами уже позвонили… Белый «Мерс» и серая «Приора». И помчались себе дальше… Вот и мы сейчас! – спокойно пояснил мародер, усаживаясь в свою «Девятку».

     Теперь уже обе машины вырулили на трассу и помчались вперед, как ни в чём ни бывало. Через минуту они умчались с места трагедии.
     После долгих внутренних терзаний сын в «девятке» всё-таки спросил:
     - А зачем ты про тех сказал, которые впереди нас на «Мерсе» проехали, будто они позвонили? Они ведь даже не остановились.
     - Ну, ты силен, парень, соображать! Неужели не ясно? Когда менты копать начнут, они быстренько их отыщут. Тогда к ним всё и прилипнет – ведь они, с наших слов, первыми здесь поживились… Учись, сынок, пока батька жив!

     15.
     Алёна пришла в сознание, ничего не зная и не понимая. Она захотела резво и весело, как обычно делала после сна, вскочить на ноги, но острая боль в шее и ноге привела ее в оцепенение.
     Второй раз Алёна поступила осторожнее, постаравшись для начала хотя бы раскрыть веки, слипшиеся от густой и маслянистой жидкости, и осмотреться. Обе ее руки странным образом не слушались, произвольно раскидавшись в стороны. От столь необычного положения своих непослушных рук Алёна испугалась.
     - Дима…, - прошептала она разбитыми и непослушными губами, не слыша себя и ничего не видя.

     Никто не отозвался.
     Вернувшаяся память обрушила на Алёну радостную предысторию их первой совместной и дальней поездки. На новёхонькой Тойоте со своим Димкой она, всем подругам на зависть, отправилась на юг. Куда-то на Черноморское побережье. Честно говоря, им было всё равно, куда ехать, хотя основным направлением выбрали Сочи.

     Теперь, уже вспомнив те радостные сборы и приготовления, инструктажи своих девочек и обещания маме быть осторожной на море, Алёне нестерпимо захотелось дотронуться до самого родного своего существа, до Дмитрия, но рука не послушалась даже столь простого желания. Еще одна попытка лишила Алёну сознания.

     16.
     Крохотная «Калина», похожая на занятную букашку, летевшую вдоль трассы не хуже самых дорогих джипов, издалека принялась активно притормаживать, но, чтобы не поднимать с обочины пыль, лишь в последний момент вильнула вправо и замерла у края косогора. Ее водитель поспешно выскочил из машины, махнув жене так, что без слов стало понятно – «сиди, мол, не на что тебе там смотреть!» – стремглав бросился к изувеченной машине в оседавшей пыли.

     Из «Калины», несмотря на запрет, всё же показалась женщина. Не спускаясь вниз, она в сердцах выкрикнула вслед мужчине, скорее всего, своему супругу:
     - Николай! Ну, чего тебе там понадобилось? Ведь и у нас лишнего времени нет… Опоздаем же к поезду…
     Николай зло отмахнулся. Ему хватило одного мгновения, чтобы оценить всю трагичность дорожной ситуации. К тому же здесь он, видимо, оказался первым.

     Из варварски измятой машины издевательски слышалась красивая мелодия. Через проём отсутствующего ветрового стекла, Николай разглядел двоих! Дышат, но оба в шоковом состоянии. Всё залито кровью, завалено какими-то вещами и раскрошенным печеньем.
     - Кто тут? – испуганно, но с надеждой спросила лежащая в машине красивая женщина. – Кто тут? – повторила она.
     - Ну, слава богу! Не волнуйся, дочка! И не такое случалось… Уладим…

     Николай попробовал открыть дверь, чтобы подобраться к женщине с ее стороны, но пластиковая ручка не выдержала огромного усилия и наполовину осталась в руке.
     Дверь со стороны водителя поддалась неожиданно легко, хотя была немыслимо деформирована, а крыша над ней сильно вмята вовнутрь салона. Мужчина лежал окровавленным, но, видимо, несмотря на отсутствие подушек безопасности, грудную клетку себе не повредил, так как руль, что и предусматривалось конструкцией, очень сильно подался вперед даже без удара о встречную преграду.
     Стало быть, самое страшное не произошло, только бы голова осталась целой! С ним разберусь потом. Сначала женщина.

     Из их же фляги, лежавшей на виду, Николай смочил свой носовой платок и протер женщине глаза, потом намочил растрескавшиеся губы.
     - В туалет… я уже не могу… - простонала она.
     - Вот что, дочка, до туалета мы с тобой не скоро доедем, так что ты не стесняйся меня, старика, я отойду, не стесняйся, под себя – по-отечески мягко посоветовал Николай, соображая, как можно извлечь сильно травмированную женщину, не причинив ей еще больше вреда. Причем, он сразу заметил, что ее правая нога невероятно вывернута и резко изогнута – видно, кость переломлена - и зажата смятой металлической конструкцией так, что извлечение бедняжки окажется трудной задачей.

     Дмитрий поглядел на свою машину и стоявшую рядом с ней супругу, а когда заметил мчащуюся по шоссе легковушку, энергично замахал ей руками, приказывая жестами остановиться. Из машины к нему нерешительно приближалась девушка, только что сидевшая за рулем. Дмитрий остановил ее на расстоянии взмахами руки, что бы зря не теряла время, и, докричавшись, велел:
     - Не подходи, милая! Лучше останови на дороге два грузовика и направь их ко мне… Пусть тросы готовят и подъезжают с двух сторон…

     Видя, что необычные команды поставили девушку в тупик, Дмитрий огорченно махнул рукой и прокричал ей издалека, подняв два пальца:
     - Ты два грузовика останови! А я с ними разберусь! А заодно звони по сотовому! Вызывай всех подряд – реанимацию, скорую, полицию, милицию… Скажи, два человека в критическом состоянии!
     Девушка быстро развернулась в сторону шоссе, и скоро к Дмитрию подбежали водители остановленных ею грузовиков:
     - Что случилось, командир?
     Дмитрий не многословил.
     - Мужики! Надо растянуть кузов! Цепляйтесь с разных сторон за стойки дверей.
Потом, по моей команде, но только ты, - он обратился к водителю КамАЗа, - станешь медленно тянуть! Предупреждаю! Очень медленно, что бы нам их не добить! А ты свой ЗиЛ затормози, как сможешь, упрись и стой! А то ведь Тойота поползет за КамАЗом. Всё ясно? Тогда, по местам!

     В этот миг с шоссе от «Приоры», имеющей характерную раскраску и крупную надпись ДПС, к месту аварии спустился рыхлый лейтенант в хорошо известном всем обмундировании. Он решил вмешаться в события и привычным начальственным тоном потребовал, чтобы водители грузовиков заглушили моторы. Никто, однако, не проявил привычного для него подобострастия, потому лейтенант закипел и решительно бросился к кабине КамАЗа:
     - Глуши мотор, я сказал! И ничего на месте ДТП не трогать! Не ваше это дело! Ждите приезда бригады!

     Николай сильной рукой отодвинул его от автомобиля и, обозначая водителю двумя пальцами расстояние, на которое следует еще протянуть трос, опять отодвинул мешающегося лейтенанта в сторону. Тот начал выходить из себя:
     - Вы что, не подчиняетесь требованиям сотрудника?…
     - Слушай, не мешайся под ногами… Не до тебя сейчас! – В сердцах отпихнул его Николай.

     Лейтенант уже готовился восстановить должный, как ему казалось, порядок, но Николай закричал в сторону, кому придется:
     - Да, уберите же этого козла! – что и было осуществлено двумя подошедшими вплотную мужиками. Их решительность проявлялась на лицах, потому лейтенант срочно ретировался и направился к патрульной машине, повторяя по пути страшные угрозы.
     Вместе с напарником, дожидавшимся его всё это время в машине, они с чувством честно исполненного долга рванули в сторону города.

     Когда с завыванием, наконец, подкатил первый автомобиль реанимации, оба пленника уже были освобождены от искореженного металла. Хотя извлекать их из самой машины не рискнули, чтобы до приезда врачей лишний раз не кантовать.
     В работу вступили медики.
     Николай почувствовал, что дело своё он сделал, и здесь больше не нужен.
     Он пожал руки незнакомым водителям, принимавшим участие в организации спасения, поблагодарил их и с какой-то извиняющейся улыбкой заключил:
    - Всё, ребята! Теперь их судьбы зависят не от нас. Поехали-ка и мы своими дорогами.

        Глава вторая
   17.
   Дмитрий уже вполне сознавал всё с ним происходящее, когда два выздоравливающих безучастно перевезли его на каталке из реанимации в палату №6 с табличкой «Травматологическое отделение» и, не особенно церемонясь, перебросили – иначе и не скажешь - на кровать у открытого окна.

   Во время сей непростой процедуры Дмитрию едва удалось не застонать, хотя острая боль гуляла по телу в нескольких местах. Он еще вчера, когда впервые стал соображать, разобрался в местах основных травм. Да уж! Основательно его поломало! И можно не сомневаться – надолго! Вся левая нога от колена до стопы в гипсе, шея в гипсе, правая кисть зафиксирована лангеткой, а левая, как ему сказали, распорота и зашита, потому толсто перебинтована. А еще голова… С нею тоже что-то случилось, но перебинтована она, как отметил Дмитрий, лишь снаружи. «Это уже хорошо, хотя интересно, что там изменилось внутри?»

   Молоденькая медсестра со шприцем в руке, дожидавшаяся тела Дмитрия, тотчас приблизилась и приказала больному перевернуться на бок.
   - Смогу ли я… Вряд ли получится! Вы уж как-нибудь сами подстройтесь…
   Пока она делала укол, Дмитрий спросил, как ее зовут.
   - Вот еще! – получил он грубоватый ответ. – Для вас я просто медсестра.
   - Но ведь в отделении вы не единственная медсестра, как же мне с вами разбираться?
   - А вам и не нужно с нами разбираться! – опять выдала она, нисколько не заботясь о впечатлении, оставленном о себе у Дмитрия. – Кому надо, тот с нами разберется! Вот вам таблетки, прямо сейчас их и примите. При мне! И обязательно запейте! Где же ваш стакан?
   - Нет у меня из вещей ни-че-го. И стакана нет. И денег нет. Я же транзитный. И как мне теперь быть?
   - Уж, не знаю, - отпарировала медсестра. – Попросите потом у сестры-хозяйки.
   - А она где? Я же не могу подниматься. И в туалет как мне…
   - Ну! Это уже вообще не моё дело!
   - А чьё? – почти разозлился Дмитрий. – Что вообще в ваши обязанности входит?
   - А это, – опять рубанула медсестра. - Тем более, не ваше дело!
   - Тогда лечащего меня врача пригласите, пожалуйста!
   - Нет! Вы только поступили. Когда врач посчитает нужным, тогда и придет! Ты не один у него! – ответила она всё так же грубо.
   - Девушка, вы ведь с виду очень даже симпатичная. И добрая, наверное. Откуда же у вас такое отношение к больному? Я ведь от вас полностью завишу.
   - Послушайте, больной номер два, если вы и дальше будете ко мне приставать, я пожалуюсь на вас начальнику отделения! Так и знайте!
   - Кажется, поговорили. И почему я номер два? – С ноткой безнадежности произнес Дмитрий и замолчал до ухода странной медсестры.

   Потом он оглядел палату, не поднимая головы от подушки, и стараясь выглядеть бодро, произнес.
   - Всех приветствую, господа! Меня Дмитрием зовут!
   - Да нам по барабану – у нас все тут лежат под номерами, указанными на кровати! И все обращаются по номеру и на «ты». Твой номер два, запомни! – исчерпывающе пояснил №1, красномордый мужик лет пятидесяти с большой головой, на которой более глаз выделялся крупный, будто вдавленный между рельефными щеками нос. Очень неприятное лицо, но не без признака интеллекта.
   - Однако, занятная у вас классификация! Последний раз я такое в ракетных расчетах встречал. Но там иначе и нельзя было. А уж откуда здесь рационализаторы появились? Им же давно за идеи не платят! – посмеялся Дмитрий, надеясь смягчить неудачное начало знакомства, разглядывая с неутихающей болью в шее больных на остальных койках.

   К нему тоже присматривались. И даже задолго до того – с самого первого момента, как привезли в палату и у Дмитрия завязался безрезультатный разговор с медсестрой.
   - Ты кто вообще? – словно допрос начал №1.
   - Странный вопрос, - усмехнулся Дмитрий. – Гражданин я! Гражданин Российской Федерации. А еще - я больной! А ты, следователем или дознавателем здесь пристроился?
   - Не угадал! Чем по жизни-то занимаешься, спрашиваю? – не унимался №1.
   - По жизни, говоришь? – опять усмехнулся Дмитрий. – По жизни, спрашиваешь? Как-то не по-русски вопрос звучит! А специальность моя – водитель! Устраивает?

   Номер один, чувствуя очевидную иронию в словах Дмитрия, не унимался.
   - И кого же ты водишь? – спросил он, видимо, опираясь на своё чувство юмора.
   - Есть такая профессия, довольно распространенная, между прочим, во-ди-тель! Неужели не слышал? – опять поддел Первого Дмитрий. - А вожу я «Ураган». Есть такой тягач - многоосный и большегрузный. Конечно, тоже не слышал? Так теперь, может, и о себе кое-что расскажешь? А то все разговоры в палате только вокруг меня и вертятся.

   Дмитрий опять, как мог, оглядел палату, не вовлекая в этот процесс загипсованную шею. Он увидел, что коллеги по несчастью, оказавшиеся с ним в этой больничной палате, к разговору прислушивались, но вступать в него не желали. Почему так, Дмитрий не понимал. Будто опасаются чего? Что же здесь произошло? Ведь не я же оказался причиной столь напористой агрессивности Первого и глухого молчания остальных? Всё-таки начинать следует с Первого, коль он уже проявил свою активность и даже голос подал, ухмыльнулся про себя Дмитрий. Для начала пусть ответит на заданный мною вопрос, я подожду.
   - Ну, сварщик я. В автоколонне. – Дождался ответа Дмитрий.
   - А звать тебя как? Не номером же «один» величать? Или это секрет? Да и насчет сварщика, похоже, ты слукавил. Не верится, что-то… Видимо, это твой второй секрет.
   - А тебе всё надо знать! Мы тут все под номерами, и ты успокойся! Сварщик или космонавт – всё едино! У каждого имеется свой номер, но я в этой палате единственный ходячий! – похвастался Первый.
   - Странно! – удивился Дмитрий. – Лежишь в травматологии, а дефектов до сих пор не нажил.
   - Тебе-то что! У меня желчный пузырь… На «скорой» привезли, да уже на столе надумали с операцией повременить, консервативно подлечить. В то время в экстренной хирургии места для меня не нашлось, а в плановой хирургии и своих на очереди, выше крыши. Потому здесь я и оказался. Ничего! Я не жалуюсь! Раз не гонят, то и лежу, где положили. Ну что, удовлетворился? Тогда не приставай к людям.

   Дмитрий последовал его совету. В его планы никчемные перебранки не входили.
   Однако очень скоро №1 опять задел Дмитрия, которому и болтать-то не хотелось - мучила затылочная боль.
   - Ты за кого? За красных или за белых? – громко и уверенно запросил со своей кровати №1.
   - Странно слышать… - удивился Дмитрий. – Такое впечатление, будто вы здесь со времён гражданской войны лежите. Что, лечение совсем не помогает? Или настолько здесь понравилось?
   - Ты зубоскалить-то кончай! Прямо отвечай! – стал с очевидностью заводиться №1.
   - А чего это ты, собственно, переживаешь? Может, я дальтоник!– усмехнулся Дмитрий, демонстрируя спокойствие. – Видимо, тут и впрямь палата №6! Удивляюсь, что на табличке написано травматология, а не психиатрия. Ты-то сам, какого цвета?
   - Брось, парень, мне мозги ковырять! Водитель не может быть дальтоником! Не хочешь добровольно признаваться, так я и сам тебя расколю! На это мне немного времени потребуется. А потом, как говорят, извольте! Ладно, лечись пока…
   - Это ты тут всех своей любовью к цветам радуги настолько запугал, что никто, кроме тебя, до сих пор не пикнул? Спящими притворяются… - не сдержался Дмитрий. – Напрасно ты, однако, режим нарушаешь! Это может повредить твоему желчному!

   Неизвестно, чем бы закончилась разгорающаяся перепалка, но в дверях показалась медсестра с посетителем. Она кивнула в сторону Дмитрия: «Вон он, у окна. Койка №2».
   Посетитель уверено прошел вперед, энергично выхватил стул от стола, стоявшего в центре палаты, уселся с папкой для бумаг, разложенной на коленях, и только после этого поздоровался с Дмитрием, нисколько не смущаясь его состоянием и положением.

   Посетитель оказался следователем прокуратуры и интересовался аварией, в которую три дня назад попал Дмитрий. Дмитрию на его вопросы о жене он ничего не ответил, лишь сам расспрашивал о погоде, о дороге, о качестве ее покрытия, о состоянии здоровья Дмитрия до поездки, о степени его усталости. Что-то привычно пописывал у себя на коленях. Потом начинал сызнова - о принимаемых лекарствах, о техническом состоянии автомобиля и его поведении на дороге, о прежних проколах шин, не принимал ли спиртные напитки и пр. Потом пожелал скорейшего выздоровления и вышел, не водворив стул на место.

   Упитанный сосед под номером три слева от Дмитрия, часто стреляющий глазами по сторонам, но до того молчавший, приглушенно спросил с интонацией, претендующей на доверительность.
   - Тебя посадить хотят, что ли?
   - Напротив! – с усмешкой возразил Дмитрий. – Вот, предложили здесь полежать!
   - Шутишь? А ведь он не просто так старается, выспрашивает…

   Странно, подумал Дмитрий, мне и в голову мою раненую столь простая мысль не приходила. Понятно, что не до того мне раньше было, если сознание недавно вернулось, и всё-таки! Ведь запросто подберут статейку и прилипнут, начнут мне «помогать» - тогда им только отстегивай…

   Кстати, где деньги? Где наши с Алёной документы, документы на машину, вещи? О боже! И где несчастная «японка»? Не суждено ей было долго по нашим дорогам бегать. И об Алёне, гад, ни словом не обмолвился. Юлил-юлил, но ничего не прояснил. Мол, в другой больнице она, вы всё равно здесь ничего не знаете. Хоть телеграмму дочкам отослали? Сказал, отослали.

   Дмитрий всё глубже погружался в состояние затягивающего напряжения и тревоги. Беспомощность его сильно тяготила, но перехватить инициативу у чрезвычайных обстоятельств он пока оказался не в состоянии.
   Одолеваемый невеселыми мыслями, Дмитрий погрузился в тяжелый сон, не прерванный даже очередным уколом.

   18.
   Утром Дмитрий не ощутил сколько-нибудь заметного облегчения ни со стороны своих травм, ни со стороны терзающих душу тревог, навалившихся на него в связи с недавней аварией, неизвестностью и беспокойством о жене. Тем не менее, некоторые его хозяйственные неурядицы, связанные с отсутствием посуды, белья и туалетом, играючи устранила прибывшая утром другая медсестра. Это в значительной степени облегчило жизнь Дмитрия, но лишь здесь, на больничной койке, а не вообще. Правда, он уже сам кое-что вычислил в своей ситуации, но ему до сих пор никто не рассказал ничего конкретного.

   Лечащего врача он так и не видел, а ведь так нужно хоть в первом приближении выяснить перспективы пребывания в больнице. Вон, уже объявили обход начальника отделения. «Всем лежать на местах!» - приказала торопливо заглянувшая в палату медсестра. И боли не проходят. Хоть обезболивающее дали бы…

   Сколько ещё здесь лежать? Ведь его ждут важнейшие дела, хоть и очень неприятные. И что же, в конце концов, сейчас с Алёной? Где она? В каком состоянии?
   - Сестричка, - просипел рядом хриплым шепотом дед, значащийся под номером шесть. - Рассказала бы ты нам, что на белом свете творится. – Он второй час лежал под капельницей, не ворочаясь, как и Дмитрий, и производил впечатление разумного, еще крепкого семидесятилетнего старика, которого лишь болезнь на непродолжительное время (надо думать) сделала беспомощным.
   - Ой, дедуль! Оно тебе надо! – весело отозвалась медсестра, продолжая сортировать шприцы на подносе и вгонять их, кому следует, сверяясь со своим списком назначений.
   - Да, как же, дочка? Дети, внуки, правнуки… Сердце за них болит… Теракты продолжаются. И не понять, что этим террористам нужно? Словно играют они с нами… И сами, вон, подрываются, людей убивают. А зачем – никому не говорят, требований не предъявляют. Как же с ними покончить? Чего им надо? Может, мы и дали бы! - Его тело затряслось в надрывном кашле, хотя рука с иглой от системы даже в это время плотно прижималась им к подложенной под нее подушке.
   - Дедуль, уймись! До выборов далеко! Кому они теперь нужны, эти теракты? – успокоила медсестра.

   Дед освободился от приступа кашля, вытер глаза рукавом свободной руки, несогласно потряс головой, но промолчал.
   Тихо, тем самым, подчеркивая обращение лишь к старику, накачанный парень студенческого возраста под номером четыре, сообщил деду, показывая на свой телефон с большим экраном:
   - Ну, дед, и чутьё у тебя! Без теракта вчера, и впрямь не обошлось. Давненько они нас не беспокоили.
   - Что? – захрипел дед. – Ты громче, сынок, мне в ухо надо…
   - Говорю, что в новостях действительно пишут о теракте. В метро. Оно и понятно! Нельзя нам страх терять! Того гляди, население расслабится! А уж тогда…
   - Что тогда? – грозно вмешался красномордый №1.

   Студент усмехнулся, положив обе загипсованные руки поверх простыни, которой постоянно укрывался, чтобы не видели его голым и затянутым в сложные корсеты, и уклончиво ответил:
   - Пока не знаю… Но скоро мы все узнаем…
   - Ты сам стараешься нас на пустом месте запугать, - пробасил Первый.
   - Мне-то что перепадёт от вашего запуга?
   - Тогда не …! Если сам не знаешь, зачем оно надо! – опять стал давить №1. – Рассказывай всем, что еще вычитал, студент?
   - Да, всё в прежнем ритме! Об Украине, похоже, замолчали! Надолго ли? Но теперь у СМИ Сирия в моде. Какие-то демонстрации непатриотические у нас по большим городам проходят. Все несанкционированные, будто мало нам американских и европейских санкций! Вот, лозунги митингов: «Путин – вор! Путин – война! Путин – смерть!» Все уже привыкли к таким лозунгам, уже и смысл до всех не доходит… Кто-то, прочитав, глупо ухмыляется, кто-то в щель заползает, а кто-то орет, будто все мы патриоты – руки прочь от нашей великой России, проклятые пендосы!
   - А ты сам-то, о чём кричишь? – с нажимом рявкнул Первый, рассчитывая, видимо, не на ответ, а на последующее молчание студента.

   Странно, опять подумал Дмитрий. Он же чего добивается своими казарменными манерами? Заметно это, поскольку слушать никого, кроме себя, не намерен. Или в его палатной диктатуре таится иной скрытый смысл?

     19.
     Дмитрий проснулся от нравоучительного громогласия Первого. Тот ходил по палате и разглагольствовал на тему о том, как хорошо жилось при Брежневе.
     - А ты почему постоянно молчишь, Второй? – обратился к нему №1, заметив, что Дмитрий уже не спит. – Мы, который час бьемся ради установления истины, а тебе она по барабану, что ли? – подначил Дмитрия №1. – Сказал бы, что думаешь обо всём этом…
     - А без меня не обойдетесь? – Дмитрию совершенно ненужными казались их разговоры, которыми умело дирижировал красномордый, ловко прекращавший дискуссии, если они уходили в сторону от разрешенного им направления.
     - Никак не обойдемся! Мы хотим, чтобы в нашей палате не было недомолвок по части политических пристрастий. А то ведь так можно и врага народа на груди пригреть, ненароком. – Стал приставать Первый.

     Дмитрий поморщился. Он понимал, что лежать спокойно красномордый ему не позволит, будет донимать снова и снова, но обсуждаемые темы его не интересовали. Точно так же, как не интересны были и собеседники. Вот, подумал он, теперь этот странный тип провоцирует меня расплывчатым термином «враги народа», который из-за частого применения и сарказма, его сопровождающего, теперь каждый понимает как некую несуразицу, специально придуманную Сталиным для расправы над неповинным народом.
     - Ты вопрос бы для начала сформулировал, а уж потом просил бы на него ответить. – Вяло огрызнулся Дмитрий, намекая, чтобы Первый отстал.
     - Опять ему, всё - не слава богу! – ехидно хмыкнул Первый. – Персональный вопрос захотел? А ты нам без вопроса расскажи, чем живешь, да на что надеешься?

     Дмитрий вынужденно ввязался в разговор, решив наступать, чтобы поскорее отстал.
     - А мы и о тебе пока ничего не знаем, хотя ты навязываешься тут, то ли в качестве проповедника, то ли неформального лидера. Вот и расскажи, чем сам живешь, да на что надеешься? Ты, сварщик мнимый, хоть электросварку от автогена отличить сможешь?
     - Что-то я тебя не пойму никак! Может, ты специально на неприятности нарываешься? – стал закипать №1, встретив нескрываемое непочтение к своей личности, публично обвиняемой во лжи. Но, видимо, решил сманеврировать, уйдя от нежелательного разбора. – Ладно, будет тебе персональный вопрос. Вон, номер пятый давно пытался уяснить, как нам относиться к правлению Брежнева? Ты, надеюсь, застал такого? Может и в партии состоял? Тогда он тебе самым прямым начальником являлся! – Красномордому понравилось, как он завернул вопрос и то, что слово теперь перекатится к Пятому.
     - Да-да! – отозвался Пятый. – Нам очень интересно, что ты думаешь о тех временах?

     Дмитрий усмехнулся:
     - Не пойму, что-то! Вам интересно мое мнение о самом Брежневе, о его правлении или о его эпохе?
     Первый опять стал заметно раздражаться, мол, ты что, нас за дураков держишь? Но сдержался и, усмехнувшись, царственно разрешил:
     - Валяй уж, обо всём сразу! А если хочешь, то и по отдельности! Народ тебя ждет!
     - Народ ждет не меня, а порядочного и трудолюбивого лидера, которому и страна, и сам народ будут дороги! Может, имеешь кого-то на примете? Так ты не скрывай! – воспользовался Дмитрий тактической ошибкой Первого, чтобы вынудить его сделать ход в заданном направлении.

     Первый свирепо уставился на Дмитрия, и тот понял, что маневр не удался. Кажется, придется отвечать самому.
     - Для начала, замечу, - начал он, - что с термином народ следует обходиться поаккуратнее – уж больно он мутный. Теперь всякий подразумевает под ним, что пожелает. Может, потому люди и договориться между собой не могут, что всех, как и самих себя, они к народу причисляют. А ведь напрасно!
     - Ну, а ты как думаешь? Всё мутишь, всё усложняешь! Что же такое – народ, если, по-твоему?
     - Опять всё на мне замыкается! – вслух усмехнулся Дмитрий. – Уже и отдохнуть мне некогда!
     - Назвался груздем… - вступил Пятый.
     - То я у вас Вторым считался, теперь до груздя повышен… Ладно, уж! Меня не задевает! - поддел его Дмитрий. – Во-первых, я считаю, что народ это, конечно же, население страны, но непременно имеющее между собой очень много общего. Как говорят, много признаков идентичности. Ну, территория, язык, отношение к богатствам страны, идеология, культура, имущественные интересы… Обязательна связь между людьми через общую историю и ощущение единства с общими для всех предками. Вот так, если коротко и без подготовки.
     - А во-вторых? – напомнил третий.

     - Ах, да! – подтвердил Дмитрий, удивившись тому, как легко его мысль прервалась. Раньше такого не случалось. – Со вторым сложнее… Мне всегда, как только я стал размышлять о жизни, представлялось, будто народ наш живет, как бы, под копирку, наложенную на чужой, заготовленный кем-то текст. Самостоятельно ничего не думает и не решает, кого-то боготворит, кому-то внимает, находит себе кумиров в книгах или в кино. Помните типовой школьный вопрос на уроках литературы – кто ваш любимый герой? Или: на какого книжного героя ты хочешь походить? А если ни на кого, тогда что? Не все, конечно, так живут, но очень многие. Большинство – это уж точно! Потому мне кажется, говоря о народе, под ним следует подразумевать не всё население, а лишь некоторую его часть, которая, как раз, и не способна самостоятельно мыслить, не способна сама анализировать события, явления, мотивацию чужих поступков. Которая не имеет собственного мнения о внутренней и внешней политике своей страны в каких-то сложных, противоречивых вопросах. Которая всегда согласна с любым начальством, даже если она с ним не согласна! Которая, не дай бог, думает иначе, нежели говорили в программе «Время»! Которая всего боится! Боится думать, боится говорить! А при угрозе высказать своё суждение по любому вопросу, на всякий случай забивается в щель, в которой ее не заметят, следовательно, не спросят! А рот, на всякий случай, – всегда на замке. Такой вот предусмотрительный народец, я бы сказал иначе – народные массы - удается легко заболтать, легко запугать, а далее, делать с ним что угодно! Его руками можно великие подвиги совершать, а можно чудовищные подлости творить! Зависит от того, кто эти бессловесные массы и куда повернет! Было в его истории и то, и другое!

     - Ясна твоя путаная мысль! А остальных куда относишь, тех, которые всё понимают? – удивленно спросил Первый.
     - А их место, разумеется, на мой взгляд, определяется персональными морально-нравственными качествами. Кто-то, имея более высокий уровень интеллекта, образования, совести, наконец, если так допустимо говорить, старается приподнять свой народ над тем, что он собой представляет. Старается возвысить свой народ! А кто-то пользуется имеющимися не очень симпатичными особенностями своего народа, чтобы взобраться ему на шею.
     - Так что же? Выходит, те, кто поднялся наверх, дослужился, скажем, до высоких должностей, то он взобрался народу на шею? А если… – вклинился Пятый.
     - Не надо передергивать! – оборвал его рассуждения Дмитрий. – Всегда были, есть и будут люди, которые и на высоких должностях приносят народу большую пользу и верно ему служат. Но в твоих словах, Пятый, явно сквозит уже современный и очень специфический опыт! Это лишь сегодня установилось так, что, чем выше должность, тем концентрированнее подлючесть! И мы все даже привыкли к этому! Потому-то наш горемычный народ и не представляет, как же это так – человек на государственной службе, а говорит, что не богат! Повезло бы мне, думают многие из числа этого народа, своего бы не упустил! Так, что ли, Пятый?

     Пятый задумал уже вступить в дискуссию, как обычно в таких случаях, весьма долгую и бесполезную, в ходе которой часто забывают, с чего она началась, но приняв как команду останавливающий взгляд Первого, промолчал и опять откинулся на подушку.
     Первый хмыкнул и спросил, обращаясь к Дмитрию:
     - А сам-то ты, какую себе роль отводишь? Сдается мне, весьма героическую? Народник! Просвещаешь! Возвышаешь! Защищаешь! Несешь доброе и вечное в массы! – он явно старался вывести Дмитрия из равновесия.

     Дмитрий ответил сразу, без паузы, но неожиданно для Первого, весело, что свидетельствовало о том, что его оппонент держится крепко:
     - Я стараюсь! И не мне судить о результатах…
     - Скромная позиция! – иронично протянул голосом Первый и добавил. – Скромная, совсем не означает, что и достойная! Ведь все мы стараемся! Кто в чём преуспел! Но о Брежневе ты нам так и не сказал. Крутил, крутил и опять в сторону увел, Сусанин из палаты номер шесть!
     - Ладно, уж! Исповедуюсь, если вам интересно! Брежнев как личность был сер и примитивен. Он не обладал лидерскими качествами. Он никак не годился на ту роль, в которой его все и запомнили. Да! Весельчак, легко с людьми сходился, даже нравился им за простоту общения. Знал всех вокруг не только по имени, даже последнюю уборщицу или охранника, но и вникал в их семейные дела. Не в пример Горбачеву, который до простых людей не опускался.
     Еще, Брежнев считался жизнелюбом! Это в том нехорошем смысле, если подразумевать тягу к бабам, выпивке, охоте, яхтам и большим иностранным автомобилям. Не трус. По крайней мере, на фронте пулям не кланялся. Но главное его качество в том, что он был абсолютно неисправимым лодырем. Работать он не любил патологически. Идей государственного масштаба у него не замечено. Ответственных решений старался не принимать, передоверяя их, кому придется.
Брежнев, как человек, который и сам сознавал, что не соответствует своей высокой должности, очень любил подхалимов, награды и даже самую грубую лесть. Это потому, что когда его хвалили, Брежневу казалось, будто люди его пока не «раскусили», а это было особенно приятно. Мол, хоть кто-то не догадался, что ему цена как руководителю пятак в базарный день!

     Дмитрий передохнул и продолжил.
     - Вот только ушлое окружение сразу догадалось о его сущности и успешно пользовалось этим в своих корыстных интересах. До самой смерти генсека. Более того, Брежнев не раз искренне пытался оставить свой высокий пост, чтобы на законных основаниях вообще ничего не делать и ни за что не отвечать, но ближайшее окружение он настолько устраивал в качестве ширмы, что они его не отпускали. Особенно преуспели своей щедрой обходительностью руководители южных советских республик, получая за нее всё, что от центра им хотелось получить.

     Дмитрий сосредоточенно замолчал, выстраивая логику дальнейшей речи. Несколько передохнул, помолчав, благо, его никто до сих пор не перебивал, и продолжил.
     - Но более всех пользы от Брежнева выжали для себя Соединенные Штаты. Их руководство сразу догадалось, что с помощью публичных восхвалений, международных наград и премий из генсека, а, следовательно, и из самого СССР, можно веревки вить. За счет этого с помпой был подписан ряд ущербных для СССР соглашений по обычным и ядерным вооружениям. Мы поделились с американцами самыми передовыми космическими технологиями, которые США достались ни за грош, а Советскому Союзу стоили миллиарды. И только для того, чтобы США польстили Брежневу, будто это он впервые за послевоенное время лично настолько улучшил отношения между СССР и США, что стал возможен даже совместный полет советско-американского космического тандема «Союз-Апполон».

     Молодежь может не знать, но после запуска советского спутника в 57-м году космос оказался самым больным местом Штатов – чтобы они не делали, а во всём оставались позади! Для руководства США это было невыносимо. Они согласились бы на всё, лишь бы население США забыло о постоянных поражениях их страны в космосе. Но тогда следовало ликвидировать Королёва и Гагарина. Ибо Королёв возглавлял все космические проекты и был яркой личностью, обладал невероятной целеустремленностью и настойчивостью, а первый космонавт стал во всём мире символом грандиозных достижений Советского Союза. И что же? Брежнев решился и на это! Конечно же, всё подвели под некую роковую случайность! Но сделали грязно. И с Королевым, и с Гагариным! Убили поочередно, сразу всё засекретили, заболтали в печати и замазали в памяти искренне горюющего народа невероятной помпезностью государственных похорон. Если кому подробности интересны, то потом расскажу.

     Сразу после устранения главных космических символов СССР - Королёва и Гагарина - американцы уверено провозгласили курс на покорение Луны. Если бы они действительно это сделали, то, конечно же, затмили бы все победы в космосе Советов, у которых не стало Королева, способного опередить в этой гонке США. Не было и Гагарина, который объездил все страны мира, толпившиеся в длинной очереди за право его приглашения. Не стало запомнившейся всем удивительно красивой и доброй улыбки Гагарина, не дававшей покоя Штатам. Как ни странно, она оказалась наиболее эффективной пропагандой коммунистической России во всём мире.

     Однако США опять опозорились! Они не потянули высадку своих астронавтов на Луну. Просто не смогли осуществить это технически. Вот и выходило так, что обещания Президента США покорить Луну опять оказались пустыми словами! Они не только не догнали СССР, но в глазах всего мира могли рухнуть еще ниже. Для богатейшей и сильнейшей нации, передовой во всех самых современных технологиях, это оказалось бы несмываемым плевком! США были готовы пойти на любой обман человечества, рассказав о якобы свершившемся покорении Луны, которого в действительности не было, лишь бы избежать публичного позора! Но на их пути стоял Советский Союз, который мог легко разоблачить все подлоги.

     Вот тут-то и проявилась в полной мере мерзкая сущность тщеславного Брежнева! Американцы с ним тайно обо всём договорились, уж не знаю, на чем его подловили, но догадываюсь! И выдали миру очередную аферу – якобы полет и высадка на Луну состоялись!
     Высадилось на Луне, как следовало из их липовых трансляций, в общем счете двенадцать американских астронавтов, которых в действительности там и в помине не было! И хотя во всём мире нашлись десятки и сотни ученых, в том числе, и в самих США, которые публично и доказательно разоблачали этот подлог, но для США это уже и не имело значения, ведь передовая космическая держава в лице СССР высадку астронавтов на Луну признала! Признала, подтвердила и ни в чем не усомнилась! Именно поэтому одураченный Брежневым советский народ во всю эту американскую чушь тоже поверил. А то, что у нас официально о покорении Луны почти не говорили, советские люди объясняли горечью утраты приоритета.

     Но ведь кто-то, несмотря на все подписки и запреты, например, из отряда космонавтов СССР или Академии наук мог не выдержать и проговориться! Потому Брежнев со своими холуями, облеченными властью, приказал всем подчиненным структурам Советского Союза изображать печаль по случаю победы США. И не дай бог, кому проговориться, что американцы подсунули миру фальшивку! И, что за диво! Все наши чудо-академики, как на подбор, делали хорошую мину, обманывая и советский народ, и население всего мира! Они-то - подлецы, но вот вам еще одна роль Брежнева!
     - Так ведь, сколько киноматериалов о Луне везде осталось… - усомнился студент под номером пять. – И все они фальшивые? Как же так?

     - Видеоматериалов много! – согласился Дмитрий. - Это точно! Но как только появляется их публичная разоблачающая критика, с доказательствами их подделок, они почему-то отовсюду исчезают навеки. Наверное, чтобы и дальше не компрометировать США! Если бы НАСА среди этих плохоньких голливудских фильмецов, хоть разок показал бы один-единственный, но подлинный хроникальный фильм... Но за десятки лет этого так и не случилось! Да что там, разве только фото и киноматериалов настоящих не предъявили! Астронавты ведь привезли на Землю около полтонны лунного грунта. И где он теперь? А он, знаете ли, исчез! Представляете, грунт, который обошелся Штатам в десятки раз дороже, нежели земное золото такой же массы, неожиданно пропал из специально построенного для него и недоступного никому хранилища, находящегося под живой и электронной охраной! И это особенно странно, его ведь и красть не было смысла! А кому потом продашь? Кого угодно за одно место сразу бы и взяли! Объясните это! Не можете? Вот и НАСА, и США никак это не объяснили до сих пор! Теперь сами и подумайте, был этот грунт взят с Луны или же с ближайшего карьера, что и побудило США сделать его недоступным для добросовестных научных работников всего мира. А если кто-то из них проболтается?

     - Ты, видимо, непосредственно от Брежнева всё это узнал? – съязвил №1. – Тогда, может, расскажешь, зачем он пошел на предательство интересов страны? Зачем навеки веков опозорил не только себя, но и свой любимый Советский Союз? Ведь в той ситуации он мог легко и выгодно уличить США во лжи, тем самым, ещё больше укрепить космический и любой иной авторитет СССР! Что на это скажешь?
     - Не знаю… Но предполагаю. Наиболее возможными причинами предательства Брежнева мне представляются три.
     - Очень интересно! Даже целых три! И ты сможешь их нам перечислить? Или что-то чересчур секретное знаешь, что нам знать не положено? – ехидничал Первый.
     - Если интересно… С первой причиной всё просто! Взятка! Ну, конечно, в виде кредита. И не Брежневу, как делают в нынешние времена, а всему Советскому Союзу. Тогда США впервые после войны, якобы лично Брежневу и в знак особого к нему расположения предоставили кредит в двадцать миллиардов долларов. Огромнейшие деньги! Причем, сделали они это иначе, нежели поступали с другими странами – даем вам деньги, чтобы вы купили на них такие-то наши товары, машины или оборудование, - а без каких-либо предварительных условий. Дали деньги, и делайте с ними, что вам угодно. Уже в этом отступлении от правил, скрывается некая засекреченная от нас цель американцев! Догадайтесь сами, какая! Но надо заметить, Брежнев, а скорее всего, его окружение проявило мудрость и не позволило столь огромные суммы пустить на ветер, а настояло потратить их в стратегических интересах страны. Так у нас появился автогигант «КамАЗ», сразу решивший важную задачу для экономики – насыщение страны современными автомобилями средней грузоподъемности.

     - Ну, вот! – воскликнул №6. – Смотри, каким молодцом оказался Брежнев, а ты его в предатели зачислил!
     - Это, как посмотреть! – парировал Дмитрий. – Стране достижения в космосе обошлись значительно дороже тех двадцати миллиардов. Но и это не всё! Как вы оцените ущерб от убийства первопроходцев Королева и Гагарина? Вы лично! Ну!
     - Ты и загнул! Кто же их убивал? Обычная трагическая случайность!
     - Приплыли! Что-то с логикой моей стало… Неужели всё сначала начинать? – с огорчением произнес Дмитрий.
     - Ладно, мы тебя, как будто, поняли! Давай следующую версию… - подытожил Первый.
     - Чтобы вторую причину понять, надо копнуть отечественную историю… Прежде всего то, что Брежнев хоть и был пешкой в хрущевском заговоре, приведшем к убийству второго человека в государстве – Лаврентия Павловича Берии, - но главное здесь не его роль, а то, что он в этом заговоре хоть как-то, но участвовал! Пусть на десятых ролях, однако же, участвовал! Американцы именно этот факт и использовали для шантажа. Они, как я представляю, пригрозили Брежневу найти способ поведать советскому народу об этом преступлении, то есть, об участии в государственном перевороте. И когда Брежнев осознал, что подошел не только к своему политическому финалу, а вообще… он по своей воле оказался в теплых объятиях США! Рыпаться ему было некуда, и впредь он послушно всё исполнял. Много чего наворочал, нам во вред, но об этом давайте после поговорим.

     Присутствовавшие в палате ехидно встретили эту версию, однако своего несогласия с ней открыто не высказывали, ориентируясь на мнение Первого. А тот, лежа на спине, спокойно ковырял в зубах спичкой, будто тем самым вершил главное дело своей жизни, и отрешенно молчал, словно ничего его не касается. Наконец, он милостиво разрешил:
     - Пусть будет так! Хотя выглядит жиденько! Неправдоподобно как-то! А третья?
     - Как таковой, третьей версии нет. Поскольку она предполагает объединение первой и второй причин. То есть, по сути, американцы шантажировали Брежнева, а для того, чтобы он неожиданно не взбрыкнул, дали ему для успокоения ещё и пряник. В виде тех самых миллиардов и международного восхваления его непревзойденной мудрости. Вот и всё!

     В разговор раздраженно вмешался Третий:
     - Какое нам дело до всего этого? Брежнев, Луна, шантаж… Главное, что народ в семидесятые свободнее вздохнул! Мы тогда впервые жить стали, а не выживать! Зарплата… мороженое… «жигуленки»… Да, что там!

     Отозвался и Дмитрий:
     - Конечно! Война во времени отодвинулась, ее ужасы и невзгоды быстро забылись. Восстановили и даже превысили довоенное производство! Бурное жилищное строительство многим подарило личное счастье. Бывшие фронтовики и тыловики заботливо лелеяли своих чад, излишне оберегая их от невзгод и забот, которые пережили сами. Даже культура слегка коснулась жизни простого народа. Поднялась общая образованность. Расширились интересы и возможности. Да! И зарплата пошла вверх! Причем, значительно скорее, нежели производительность труда. А это гибельно для любой экономики…
     - Опять ты про теорию! На хрена нам твоя производительность? – снова не выдержал Третий.

     - Хм! – усмехнулся Дмитрий так снисходительно, что всем стало ясно, насколько же больше он знает, нежели сейчас говорит. – Производительность труда, это то, что, в конечном счете, определяет жизнеспособность любого общественного строя! Это не моя мудрость, это Ленин сказал. Но при Брежневе всяким там директорам, управляющим, министрам и прочим руководителям, да и рядовым работникам, повышать производительность труда было не выгодно – забот прибавлялось, а зарплата даже снижалась!
     Потому ленинскую мудрость не то, что бы скрывали, нет, но делали вид, будто нас она уже не касается. А в это самое время на наших заводах и фабриках работали столь древние станки, что на фоне передовых капиталистических стран мы всё больше напоминали первобытное общество. И мы всё больше от них отставали. То, что в США делал один работник, у нас на заводах делали двое, в строительстве – трое, а в сельском хозяйстве - вообще четверо! Это было гибельно для страны, для всех нас. Потому-то в стране и не хватало рабочих рук! Все занимались неквалифицированной работой! Без механизации, без автоматизации, без современных производственных линий, управляемых одним оператором, но производящими продукцию, как целый завод!
     Вот мы и дождались! Даже дети заволновались, стали что-то понимать. Как же так? В США делают синие штаны с прострочками, а СССР не может! Молодые поколения наотрез не хотели знать о других достижениях своей страны. Решающим фактором в формировании мнения о родине у них стали эти дешевенькие по своей сути джинсы! Нет штанов – родину не любим! Разве этот позор на нашу голову обрушил не бездеятельный и самовлюбленный Генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев? Пусть, не он один! Их там много пригрелось на нашей шее! Но ведь именно он всё это возглавлял, утверждал и одобрял!

     - Тьфу ты! – опять возмутился Третий. – Ты ему про Фому, а он тебе про Ерему!
     - Нет, уважаемый! Всё по теме! – уверенно возразил Дмитрий. – Именно это и определяло нашу счастливую жизнь. СССР всё чаще походил на огромный автобус, полный самых непохожих, разных, но поющих от счастья людей. Только за рулем того автобуса уже давно сидел спящий водитель. В общем, как и положено, партия наш рулевой! И слава КПСС! Автобус, тем не менее, куда-то вслепую ехал. Его кидало в стороны, он всё явственнее съезжал с дороги в кювет… Тут бы рулем слегка подправить… может притормозить перед ямкой, либо ускориться на прямой… Так нет же – рулевой наш спал! Вот и остальные допелись… Ведь знать-то полагалось, кто там, за рулем! Кому доверились?

     Все молчали, напряженно ожидая вердикта Первого. А он, недолго думая и не прекращая ковырять в зубах, лениво изрек:
     - Да! Фантазия у тебя, будь здоров! Тебе, небось, ночью не спится? Теперь ясно почему! Ты ведь всё, пытаясь распутать, сам окончательно и запутал!
     Тут же с разных кроватей послышались одобрительные хихиканья, а Дмитрий догадался, что Первый одной фразой мастерски обратил всю его работу в ноль. Разговор утратил смысл. Самое обидное, Дмитрий давно ведь знал, что значительная часть людей, никогда даже не пытается в чём-либо разобраться самостоятельно, а лишь ориентируется на тех, от кого зависит, кому выгодно подпевать. Так получилось и здесь, в пресловутой палате №6! Перед кем он распинался?

     И Дмитрий опять сильно захотел спать, тем более от долгого разговора его затылок меньше болеть не стал. Скорее, наоборот. Вот только сон опять пришлось отложить, поскольку Первый почему-то не хотел оставлять Дмитрия в покое.
     - Слушай, Второй, а чем это тебе правление уважаемого Леонида Ильича по вкусу не пришлось?
     Дмитрий с усмешкой огрызнулся.
     - Ты меня уже больше часа, будто на исповеди держишь! То ли я лекцию вам всем читаю, то ли в политических воззрениях исповедуюсь? А, может, это допрос?
     - Нет! Пока не допрос. – Вяло, вроде, не проявляя особого интереса, отозвался Первый. – Но как-то интересно всё у тебя получается. Будто мы все слепыми котятами жили, когда ты свои секреты на Земле уже разгадывал. Мы ничего не заметили, а ты, вон, сколько всего узрел! Вот нам и интересно! – повторил он, тем самым, приглашая Дмитрия к продолжению разговора. – Что у тебя с Леонидом Ильичом там получилось?
     - Вижу, и сам знаешь, что главные беды Советского Союза начались не с Брежнева. – Постарался отбрить его Дмитрий.

     Сразу с двух кроватей прокомментировали, мол, «это конечно!» Всё-то со Сталина началось! Это его коллективизации, индустриализации, мобилизации, репрессии… Именно они и доконали страну! Сколько людей перестрелял, зараза! Сколько бед от него!
     Дмитрий вступать в дискуссию не стал, но поставил ультиматум:
     - Либо вы слушаете – тогда я поясню свою точку зрения! Сами же просили! Либо я помолчу! Но вместе у нас лишь базар получится. Выбирайте!
     - Да ты слишком уж обидчивый! И одного слова народу не даешь сказать! Не демократично это! Конечно же, мы только тебя и слушаем! Не стесняйся, пожалуйста! – опять с заметной иронией подтолкнул прерванную беседу Первый.

     Дмитрий помолчал, проверяя истинные намерения палаты. Его терпеливо ждали, не рискуя нарушить свежее благословение Первого. Ладно, подумал Дмитрий, попробую еще разок, возможно, до кого-то и дойдет. Хотя бы задумаются.
     - Чтобы понять, почему я не считаю правление Брежнева наиболее благополучным периодом существования СССР, надо вернуться в историю страны. К большевикам! Они, совершившие октябрьскую революцию, в большинстве своем не были готовы к мирному созиданию. Из них редко кто имел хоть начальное образование, не говоря уже о среднем специальном или высшем. А требовались именно такие специалисты – созидающие, а не разрушающие. И чем дальше, тем всё в большей степени проявлялась неспособность большевиков к строительству новой жизни. Они намеривались вечно всё низвергать и разрушать, как сами пели, «до основания, а затем…», но только не строить! Разрушать-то им умения хватало! А страна во всех областях экономики остро нуждалась именно в созидателях, подменить которых, большевики не могли в принципе. Зато, вмешиваясь своей необразованностью во всё и вся, они любому делу, лишь вредили. Однако и освобождать руководящие места, в которых прочно обосновались, они не собирались, ибо так утратили бы свою власть, привилегии и уважение, которое бесплатно прилагается ко всякой «ответственной» должности.
     Вот тогда-то Сталин, стремившийся не к устройству старых большевиков на сытные места, а к скорейшему развитию науки, промышленности, сельского хозяйства и армии для обеспечения полной независимости нашей страны, и решил отодвинуть партию от вмешательства в экономику, оставив ей функции управления пропагандой и кадрами. Но ушлые партийцы в этом быстренько разобрались и сплотились ради своей власти – на отсталость страны им было наплевать! И сталинское решение они голосованием большинства заблокировали. Потом началась война – стало не до реформ, однако после победы Сталин заново поставил этот важный вопрос. А вместе с тем, подписал себе смертный приговор. Как только он вознамерился приступить, наконец, к воплощению давнего плана, он неожиданно умер. Умер, хотя накануне был вполне работоспособен. Заговорщики во главе с необразованным, но умным и очень хитрым Хрущевым, которого даже Сталин недооценил, как конспиратора, способного плести заговор у него за спиной, постарались поскорее избавиться от Сталина. Они, конечно же, помогли ему умереть! Неоказанием помощи, или отравили – не знаю! Но это дело их рук. Однако мудрый Сталин это предвидел, как и свою естественную смерть, потому иерархию государства он подробно расписал заранее, уповая на самых толковых и преданных народу людей. Эту иерархию после смерти Сталина никто из его окружения и не нарушил. Во главе страны оказался Маленков, человек, малопригодный для столь важного поста, но он был русским, что для Сталина являлось очень важным обстоятельством.
     С Берией всё было как раз наоборот! Он был непревзойденным организатором и специалистом во многих областях социалистического строительства, проявившим себя, прямо как сам господь бог, но, нам на беду, он родился грузином. А Сталина эта противоестественная династия грузин на главном посту Союза, в котором преобладало русское население, не устраивала и очень тревожила. Потому-то он и поставил во главе страны русского, пусть даже бестолкового, но русского. Зато на второе место благословил прекрасного работника, который и должен был держать всё в стране под своим разумным и заботливым началом. Ничего нового! Ранее такая схема уже успешно показала себя во всех союзных республиках СССР, где первый секретарь всегда назначался из местных. Будь он туркмен, таджик или киргиз, а второй секретарь, который и тащил на себе весь воз забот и проблем, был русским. Так что, после смерти Сталина все заняли указанные им посты без каких-либо трений. При этом надо добавить очень важный для дальнейшей истории момент.
     Хрущев среди высшего руководства тогда, можно сказать, был никем и ничем. А то ведь некоторые полагают, будто он имел большой вес, прямо, как Сталин или его близкое окружение, потому и оказался во главе страны. Совсем не так! Первоначально он попал в это окружение почти случайно. Уже после войны. И по рекомендации Сталина. Просто тогда для обсуждения дальнейшей судьбы партии Сталин хотел кого-то пригласить в качестве защитника интересов этой самой реформируемой и ущемляемой в правах партии. А как же! При Сталине демократия была подлинной, а не показной! А Хрущев в то время возглавлял московский горком партии, то есть, как представитель партии, уже находился рядом с кремлем, хотя по своему должностному положению был никем против Берии, Булганина, Маленкова… Так уж вышло, что ему, как говорится, и флаг в руки попал, чтобы не брать кого-то издалека. Но пригласили-то его временно, всего лишь для решения одного вопроса. Тем не менее, стране, да и нам всем, от этого очень не повезло! Хрущев из первых рук узнал всё о планах Сталина в отношении партии, значит, и в отношении должности самого Хрущева… И куда он пойдет, когда его сократят? Он же вообще ничего полезного делать не умеет и не хочет, ни на что не годится, кроме как давать указания! Хрущев понял, что дальше ждать крайне опасно! И заговорщики активизировались, что было мочи!

     Дмитрий замолчал, но и все молчали, видно ждали продолжения. И Дмитрий, постепенно увлекаясь своими рассуждениями, опять продолжил:
     - Нам долгие годы внушали, будто Хрущев необразованный дурак, потому и не знал, как сделать жизнь лучше! Всё не так! Он и не собирался ее улучшать! Он же изначально был закоренелым троцкистом!
     - Это как? – раздалось откуда-то сзади.
     - Это значит, что на словах он был за народ, а на деле за мировую революции! При этом считал, что СССР должен пойти на растопку для этой самой мировой революции. Народ ему жалко не было! И успехами этого народа он и не думал гордиться! Настоящий враг, по своей сути!
     - Ну, да! Все у тебя враги! Как на подбор! – послушалось опять сзади. – А где факты? Чем нам Хрущев навредил?

     - Факты на суде нужно было изучать! – парировал Дмитрий. – На суде, который не состоялся! Сами знаете… Совнархозами Хрущев уничтожил сталинскую систему единого управления страной! Разогнав МТС, разорил колхозы и лишил их механизации! Запретил, фактически, подсобные хозяйства на селе! А как крестьянам жить без этого, да при их мизерных доходах? Распахал целину… Зерно с нее не восполнило вложенные огромные затраты, поскольку урожайность оказалась в три-четыре раза меньше планировавшейся! А ведь Лысенко предупреждал, что начинать это дело следует с небольших по площади экспериментов в Казахстане! Но главное, Хрущев под преступным знаменем борьбы со сталинизмом, рьяно уничтожал все социалистические достижения нашего народа! А в итоге, на 22-м съезде, даже диктатуру пролетариата отменил, изменив и основной документ партии, программу КПСС, в которой изложены все цели, к которым партия и должна стремиться! А если не стало диктатуры пролетариата, то ее место непременно займет диктатура буржуазии! В лице партократов, директоров, крупных работников советов, культуры, науки, даже спорта! Так и случилось, пока народ спал. А новые буржуа себе очень скоро за наш счет коммунизм и построили!
   
   20.
     Дмитрий приподнялся на локтях, чтобы хоть немного изменить положение затекшего тела, прочно упакованного в гипс и бинты, и в этот миг обратил внимание на лицо Первого. На нем проявилась сдерживаемая из последних сил злость, и ничего более.
     Дмитрия это озадачило, поскольку он не сразу понял причину подобного настроя, но решил обдумать это позже. Странно, но Первый вдруг с раздражением вступил в разговор:
     - Чем больше ты говоришь, тем дальше уходишь от темы! Я так и не понял, чем же Брежнев нам всем не угодил?
     - Я и пытаюсь это объяснить! В том-то и дело, что хоть в 64-м Брежнев и оказался на вершине очередного государственного переворота, свергнувшего теперь уже Хрущева, но далее Брежнев лишь продолжил укрепление власти той партийной номенклатуры, которую Хрущев и установил после подленького убийства Берии. То есть, Брежнев продолжил укрепление той самой партийной власти, которую Сталин собирался существенно ограничить. Ведь она объективно стала очевидным тормозом, мешавшим министерствам, мешавшим Советам, мешавшим профсоюзам развивать страну. Всюду вмешивалась, навязывала свои некомпетентные предложения. И попробуй, принципиальный специалист, им возрази! Попробуй, скажи им, что дважды два – четыре! Враз, с высоты своих руководящих позиций, припишут оппортунизм, троцкизм, консерватизм, догматизм… И обязательно принудят потом публично покаяться. А не покается – снимут с работы, затравят!

     Именно Хрущев, а за ним и Брежнев навсегда уничтожили тот настоящий социализм, который, как самый прогрессивный государственный строй, строили в СССР. Строили под действительно мудрым руководством Сталина, который это строительство считал основным делом своей жизни. Вместо этого безраздельная власть оказалась в руках профессионально некомпетентных, но властолюбивых, партийных чиновников. Они, чтобы показать эту власть, директивно указывали, кому и что делать, когда сеять, как варить сталь, чему учить школьников и студентов, хотя сами в этом ничего не понимали.
     Постепенно они жирели от чувства своей незаменимости, позволяя себе и своему окружению жить за счет народа настолько сладко, словно, при коммунизме, но ничего не создавая и ничему хорошему не способствуя. Они повсюду подминали под себя советские законы, а прокуратура, находившаяся в их подчинении, на всё закрывала глаза.

     Советский народ, глядя на тех, чьи портреты сам носил на всех парадах и демонстрациях, кто преподносился в качестве образца и идеала, тоже стал пропитываться их цинизмом, формализмом и лицемерием. И дети, конечно, тоже стремительно впитывали всю эту грязь, под оправдательным для себя прикрытием – «они умеют жить!» Так начинался обвал моральных и нравственных ценностей коммунизма. И начинался он с тех самых большевиков, давно ставших врагами общему делу советского народа! С тех большевиков, к которым мудрый Сталин собирался применить упреждающие меры. Но не позволили! Убили!

     Кстати, от навязываемой коммунистическими чиновниками в качестве священной коровы «Истории КПСС», всех в нашей стране уже давно тошнило, но партократы продолжали этим талмудом бить и бить по мозгам. А ведь они, партократы, как выяснилось, и сами не понимали того, что этот учебник по истории КПСС, написанный в далеком 1939 году, и содержащий на его последней странице убийственную и мудрейшую фразу, вписанную лично Сталиным, наводит думающих людей на самые серьезные размышления.
     - И какая же там фраза была? – сразу с нескольких кроватей последовал вопрос.
     - Фраза очень простая, но, казалось, совершенно неуместная в каком-либо учебнике! От нее веяло несуразностью, странностью и таинственной силой! Судите сами! В конце последней главы того учебника Сталин самолично написал: «На этом всё». И поставил много значившую точку. Как будто сказку завершил! И ведь фраза эта не об учебнике «История КПСС», а о самой КПСС и ее истории. Мол, всё! На этом история партии окончательно закончилась, поскольку закончилась и сама партия, верно послужившая делу построения самого справедливого общества в мире, но не нужная дальше и потому отмершая. Вот как считал Сталин.

А Хрущев, спасая свою власть и власть партийной верхушки, сделал всё наоборот. Главой страны через некоторое время оказался не Председатель Верховного Совета, как глава высшего законодательного органа в СССР, как и положено. Даже не Председатель Совета Министров, то есть, Глава правительства СССР, а секретарь партии. В соответствии с мировой практикой государственного строительства – это полный нонсенс! Тем самым, Хрущев совершил настоящий реакционный государственный переворот! Он сменил само существо общенародного государства! Подменил его цели и задачи!

А Брежнев продолжил это гадкое и антинародное дело, всё более добивая советский строй и возвышая партийную номенклатуру! Уже поэтому я не могу согласиться с теми, кто утверждает сегодня, будто брежневское правление, то есть, период развала моей страны, стал для нашего народа самым счастливым, спокойным и обеспеченным! Ведь все уже сидели на пороховой бочке, фитиль которой давно поджег Хрущев и ревностно оберегал от затухания пресловутый Брежнев. Неужели быстро приближающийся крах и был для кого-то наилучшим периодом жизни нашей страны? Допускаю! Но только для тех, кто советскую власть люто ненавидел и мечтал о ее крахе во имя собственного обогащения!

     Закончив последнюю фразу, Дмитрий, как смог, скосил глаза в сторону Первого. Тот будто бы спал, но по частоте его неровного дыхания и раскрасневшемуся сильнее обычного лицу, ощущалось внутреннее напряжение человека, готового взорваться, но, крепившегося изо всех сил, чтобы промолчать, чтобы не выдать собственную позицию.
     И всё же, через минуту-другую, Первый резко приподнялся на кровати и дерзко уставился на Дмитрия:
     - Так и быть! Последний тебе вопрос – что со страной дальше будет? Как считаешь?
     - Ничего себе! – озадачился Дмитрий. – Таким вопросом любого можно придушить, как ни ответь! Хотя итак всем и всё, в общем-то, ясно. Ничего хорошего страну не ждет! Не зря же твердят, будто наша экономика стремительно идет ко дну.
     - Это мы знаем! – сообщил Первый, давая Дмитрию понять, что от него ждут нечто более весомое. – Ты нам на вопрос ответь!

     - Все знают! Это точно! – согласился Дмитрий. - Однако я насчет дна не согласен. Такая метафора не отражает сути происходящего в стране. И население это несоответствие чувствует! Сами знаете, кто-то недоумевает, а кто и посмеивается – где же обещанное дно? Тонем, тонем, а дна никак не достигнем! Из этого я и сужу, что такая метафора не может служить достоверной моделью. Действительно, ситуация в стране безнадёжна, но ведь она и дальше ухудшается. И самое гадкое в этой истории, что ухудшение происходит не из-за каких-то там непреодолимых трудностей или мировых кризисов! Нет! Всё делается продуманно, безжалостно и планомерно!

Просто страна уничтожается теми самыми людьми, которых нам предлагают в качестве руководителей! Но они ведь, по своей сути, настоящие изменники. Пытаясь всё это сопоставить и родить свой прогноз, я понял, что мы вовсе не ко дну идем! Мы, благодаря всем этим прогнозам, показам, встречам и интервью, усиленно накачиваемся страхом. Нынешняя власть непрерывно запугивает людей. Накачивает и накачивает! А людям и без того невмоготу от нищеты. Но страх день ото дня не находит выхода. Он насыщает людей всё большей безысходностью и злостью. А у злости, как показал опыт, есть свой предел! Потому нас ждет уже не пресловутое дно, а мощный взрыв населения. Нас ждет тот самый русский бунт, давно обещанный, необузданный, сокрушительный и беспощадный. Причем кровавый ужас, который переживет Россия с началом бунта, трудно представить, а вот финал, как ни странно, вполне определён и понятен.

Думаю, что на нашу территорию стремительно войдут войска быстрого реагирования НАТО, призванные «спасти многострадальный русский народ» и «защитить едва зарождающуюся демократию!» Что за этими словами скрывается в действительности, наверное, понимают уже все! А соответствующие соглашения кремлем и НАТО давно подписаны! И ждать, чтобы убедиться в правоте моего прогноза, мне самому неприятно, но ждать осталось недолго!

     - Ну, ты нам прямо теории какие-то на уши наворачиваешь! Философ из палаты номер шесть! – с усмешкой резюмировал Первый. – Нельзя ли нам, крестьянам, что-нибудь попроще рассказать, чтобы пощупать можно было?
     - Некоторые вопросы потому сложными и считаются, что простых ответов не имеют! Но я сам не пойму, чего тебе в этом-то не ясно?
     - Опять ведь мудришь! – сморщил свой примечательный нос Первый. - Вон, брежневский портрет так сочно нарисовал, что любой Рембрандт позавидовал бы! Стало быть, можешь, но куда-то опять нас завернул!
     - Не я этот разговор затевал… Ответил, как мог! В общем-то, мне сейчас и не до разговоров…

     Но со всех больничных коек к Дмитрию уже снопом полетели обрывочные, плохо сформулированные вопросы, пересыщенные эмоциями. Больные никак не хотели соглашаться с трагическим для них концов событий, предрекаемых Дмитрием, и были готовы обвинить его во всех грехах, считая его самого источником всех своих жизненных тягостей и бед. Им, судя по накалу страстей, и ответы-то Дмитрия были не нужны – им требовалось лишь время, чтобы прийти в себя от того, что их напугало, поскольку и самим показалось вполне осуществимым. К тому же, они остро нуждались в поиске того, кто может стать их козлом отпущения.

     Дмитрий упрямо молчал. Он с радостью отвернулся бы к стене, вот только сделать это не мог физически, потому демонстративно прикрыл глаза забинтованной кистью руки.
     Что оставалось сказать им в ответ – что он отрекается от своих прогнозов, что не согласен с ними? Или упрекнуть в том, что нежелательное для них развитие событий они по своей прихоти не хотят рассматривать как нечто вполне вероятное? Что госпожа объективность вряд ли станет согласовывать свои действия с их пожеланиями? Может, напомнить им, что весьма опасно в подобных ситуациях мыслить оптимистично, то есть, не считаясь с реальностью! В мышлении и, тем более, в жизни, куда разумнее руководствоваться реализмом. Впрочем, даже пессимизмом выгоднее, ибо люди, его исповедующие, хоть всегда чем-нибудь напуганы, но и всегда очень работоспособны! В ситуации, когда оптимист махнет рукой, ничего не предпринимая, - мол, итак пронесёт – пессимист проделает целую гору лишней работы! И это - на всякий случай! А вдруг хоть в этом повезет, надеется он, надо лишь хорошо подстраховаться! Надо еще что-то предпринять!

     От дальнейших домогательств со стороны Первого и всей его вспомогательной армии Дмитрия спасла медсестра, влетевшая в палату с подносом шприцев («Быстренько все у меня приготовились!»), но так же стремительно выбежавшая за стойкой для систем, на которой, как обычно, ею заранее были закреплены бутылочки с всякими растворами. Вернувшись с громоздкой стойкой, она в первую очередь приблизилась к деду, безропотно приготовившему руку для внутривенного укола.
     - Поработайте кулачком! – приказала медсестра, выполняя привычную процедуру.
     Вдруг дед, не на шутку напугав своей внезапностью медсестру, голосом, излишне громким, возмутился:
     - Вот вы все коллективизацию ругаете! А как тогда колхозники покупали фронту на свои сбережения танки и самолеты? Значит, нищими они все в колхозах были, по-вашему? Вот мой отец…
     Старик неожиданно переключился:
     - Дочка! Ты новенькая, что ли? Хорошо так уколола…
     - Новенькая, новенькая! – удовлетворила она его любопытство. – Кто же ещё сюда работать придет, за такие крохи? Разве кому совсем деваться некуда…

     21.
     Наконец, в палату №6 пожаловал молодой врач, с которым Дмитрий давно надеялся поговорить. Поначалу врач несколько замельтешил, не решив, с кого начать, но скоро принял важный вид и осмотрел больного №5, бесцеремонно стянув с него простынку. Постучал, пощупал и уведомил, что контрольные снимки вполне обнадеживают. Постельный режим с сегодняшнего дня отменяется. Можно подниматься и ходить, а через пару дней вообще желательно весь день проводить на ногах.
     - Ну, вот! – пробасил Первый. – Разрушена моя монополия на мобильность! Теперь хоть будет с кем покурить! Давай-ка поднимайся, лежебока. Пойдем, прогуляемся! Заодно и мир посмотришь, пусть лежачие тебе позавидуют!

     Номер пять сразу предпринял попытку подняться, только ноги, странным образом отказывались его держать, подкашивались, словно ватные, а тело предательски дрожало, полностью обессиленное. Он ухватился за спинку кровати, чтобы не рухнуть, потом долго сидел, прислушиваясь к бухающему с непривычки сердцу, всё приспосабливался, а когда сделал, наконец, первый неуверенный шаг, то от восторга пожелал немедленно поделиться своими последними впечатлениями:
     - Вот уж, ни за что не поверил бы, если бы сам не испытал! Как труп немощного старика! Где мои годы? Где мои силы? Всего две недели без движения, а моя организма уже привыкла бездельничать! И кое-кто смеет сомневаться в теории Дарвина?
     - Ладно, причитать! – остановил обмен впечатлениями Первый. – Пошли в коридор, выведу тебя на оперативный простор!

     Они доковыляли до общей комнаты отдыха, одна стена которой на всю длину слилась с коридором. В комнате висел старенький телевизор; у окна прозябал неказистый фикус; на столе кого-то дожидались оставленные в беспорядке шахматы, а на стенах висели портреты заграничных медицинских светил. Пятый, оценив обстановку, запросил пощады в виде отдыха. Они присели на засаленный диван.
     - Ты действительно сварщик? – высказал сомнение Пятый, давно, видимо, мучившее его.
     - Выходит, грубо прикрылся я? Действительно, какой из меня сварщик! Это я так, для маскировки… А вообще-то я доктор. Исторических наук. Считается, будто есть такие науки! Профессор, заведующий кафедрой. В общем, прилично устроился! Работы настоящей мало, зато для пропаганды удобно. А эти простачки мне еще и большие деньги платят за то, что я их изнутри разрушаю!
     - А зачем? – неуверенно спросил №5. – В общем-то, понятно, дело нужное, но в чем видишь задачу, на что надеешься? Нам же их не сковырнуть!

     - Здесь ты, салага, не прав! Нас много, и силы наши велики, хотя их не каждый замечает! Мой дед до революции был средней руки промышленником. Всё, что нажил, накрылось. Он пытался защитить свой завод от экспроприации – так балтийские матросики его, недолго думая, шлёпнули в собственном кабинете! Потом мой отец действовал уже умнее – вот и сохранился, перейдя на службу к большевикам. Имея хорошее образование, он быстро достиг штабных высот, по-нынешнему, стал генералом. И продолжал негласно делать дело, завещанное ему отцом, моим, значит, дедом. А завещал тот бороться с большевиками до победы. Явно или подпольно, но борьбу не прекращать никогда. Применять любые способы и средства. И сделал он немало. Ты ведь знаешь, как неудачно для СССР началась война в 41-м? А всё потому, что таких генералов, как мой отец, было много! И все они ориентировались на поражение Красной Армии, на сдачу страны Гитлеру. Их троцкистами в то время называли и считали лютыми врагами советской власти. И это было правдой!

     Первый настороженно поглядел по сторонам и продолжил:
     - Троцкисты надеялись, что уж их-то самих немцы не только пощадят, но и отблагодарят за открытие восточного фронта! Это теперь об одном лишь Павлове рассказывают, как о генерале-предателе, а ведь даже с ним на сторону немцев перешли еще два генерала. О них молчат! Это наши люди после войны внушили простачкам, будто врагов теперь у советского народа не осталось! Ну а коль нет, то они, поверив нам, и успокоились. А мы активизировались! И, в конце концов, добились своего! Где теперь тот СССР? Нет его и в помине! Однако перестарались мы чуток. Потому режим советской партократии сменился режимом россиянской буржуазии. А этим - вообще ничего не дорого! Всё, что было ценного, уже перекачали либо на Запад, либо в свои бездонные карманы. Они ничего не создают, они только разворовывают, что ни попади! Им эту страну не жалко. Момент ловят, негодяи. А нам, подлинным и законным хозяевам страны, хоть и бывшим, но нажившим свои богатства не где-то там, а здесь, в России, они уже ничего не оставят! И это нас не устраивает! Так что, теперь с ними бороться надо! Я тебе об этом как-нибудь потом расскажу, иначе мы с тобой в информации захлебнемся. 

     - Хорошо, но я не пойму… Сталин для тебя главный враг, а ты о нем хорошо отзываешься! - недоумевал №5.
     - Сталин враг, это однозначно! Но важнейший принцип любой борьбы – побеждать можно, опираясь только на достоверную, совершенно объективную информацию. Своим никогда не лги, не приукрашивай, не принижай достоинства врага. Говори о нем правду – всё, как есть! А вот врагам нашим можешь петь, что угодно. Запутывай их всегда, во всём и по любому поводу, хотя бы в мелочах. Рассказывай про близкое торжество коммунизма, про отсутствие у них настоящих врагов. Рассказывай, что русские – великая и непобедимая нация! Что они самые сильные, самые умные, самые святые и прочую туфту. Отталкиваясь от такой дребедени, опираясь на нереальное представление о мире, они всё перепутают, что нам и требуется! И еще – самый верный способ кого-то обмануть, говорить ему правду. Говорить остро то, о чем все думают, но опасаются сказать. А между делом – раз, и что-то своё ввернуть! Как Жириновский, например, или Зюганов…
    

     - Так Зюганов ведь коммунист, наш противник! Он ловко хлещет, наотмашь!
     - Ты его хоть коммунистом назови, хоть папой римским, но кормится-то он из кремлевских рук, в которые, для видимости, для обмана черни, иногда плюет напоказ! Но на деле он служит кремлю верно. Полноценный штрейкбрехер!
     - Кто?
     - Ну, засланный! Казачок! Говорит он всегда резко, всё правильно говорит, да где надо, мягко стелет! Черни он говорит, что ей хочется слышать! Мол, не стоит вам, мои хорошие, волноваться, не стоит бунтовать! Я и есть тот, кто всё за вас сделает. Идите с миром, мечтайте, как бы в Турцию съездить или иномарку купить! А потом, когда ему крепко поверят, он между правдой втискивает нужную кремлю ложь. А если его болтовня людей начинает возмущать, мол, воз и ныне там, он сразу ноет, что коммунисты везде в меньшинстве, потому вопросы решать голосованием не могут. Ха-ха! Зачем же ты вообще там сидишь?
     - Ну, ты даешь! – восхитился № 5.
     - Запомни, салага! Я никому, ни при каких обстоятельствах, никогда ничего не давал и не дам. И тебе советую, если не хочешь прожить нищим, как эти голодранцы! Любая доброта и сострадание – они для нищих придуманы. Это мы, имущие, им такую мораль подсунули. А наши гениальные предки превзошли себя, подменив их религию с множеством полезных в хозяйстве богов, на современное христианство с одним богом, но сразу в трех лицах! Как такой бред понять можно? С ним можно лишь смириться! Так ведь они еще внутри своего христианства всё перекрутили, натравили католицизм на православие, протестантство на лютеранство и прочее. Разделяй и властвуй! Наша заповедь!

     - Так, все же говорят, будто православие способствовало просвещению и развитию Древней Руси?
     - Пусть говорят! А ты опять божий дар с яичницей путаешь. В тех разговорах, конечно, есть малая правда – но и она лишь для нас, а не для черни! А остальное там – религиозные мифы! Они и придуманы для черни, для нищих и рабов! Ты суть христианства представляешь себе? Там же, куда ни сунься, полный идиотизм! Верующим внушили, будто не надо ничего желать на этом свете! Чем меньше ты имеешь здесь, тем лучше тебе будет там! Чем больше ты страдаешь сейчас, тем счастливее будешь на том свете! Даже защищать не надо! Ни себя – подставь вторую щеку – ни свою страну! Оружие в руки брать - большой грех! Убить лютого врага, готового убить тебя и твоих детей, тоже большой грех! Вон римляне, катавшиеся до того как сыр в масле, стоило им поверить во Христа, исчезли как государство. Османы их легко покорили и уничтожили, ведь римляне подставили им не хорошо сколоченную армию, как было доселе, а другую щеку!

Вот и суди, кому помогло христианство? Разве не идиоты! Но нам, имущим, христианство действительно помогает держать чернь в повиновении. Для них самый главный человек в стране, кем бы он ни был, – помазанник божий! То есть, он начальник, богом поставленный! Стало быть, ему должно подчиняться безропотно, как самому богу! Чуешь, насколько прекрасная религия. Карл Маркс, в своё время, очень тонко подметил глубинную ее суть. Она же опиум для народа, то есть, дурман для черни, опрокидывающий ее представление о мире и его ценностях, приводящий к идеологическому маразму и безысходности, разрушающий нормальную жизнь. Ведь остается лишь одно - терпеть! Бог терпел и вам велел! Оцени, насколько гениальная идея, а? Их насилуют во всем, а они добровольно терпят, потому что верующие, потому что христиане!

     - А Сталин почему враг?
     - О! Тут долгий разговор. Враг он нам - и всё! Сталин виновен в том, что мы потеряли всё, что накопили наши предки! Ленин был гением, спору нет! Он лихо выхватил власть, которая предназначалась Свердлову или Троцкому. Свердлов даже попытался убить Ленина, но дело не выгорело. Зато рабочие очень скоро самого Свердлова, пожалуй, по наводке раскусившего его Ленина, в ходе одного митинга хорошо поколотили. Вот он скоро и умер якобы от странного эпидемического гриппа, который никого, кроме Свердлова, больше не тронул.

Но всякие Бухарины, Каменевы, Зиновьевы – все они, наши люди, - и все они были ближе к Ленину, ближе к власти, нежели Иосиф. Да! Они его, разумеется, все ценили как умного, инициативного, умелого и работящего человека, готового выполнять за них всю черновую работу в партии и правительстве, но не считали равным себе по происхождению. Они же, в том числе и Ленин, родом из дворян, а Сталин безродный, вечно голодный, нищий, да еще грузин. Он не их поля ягодка. Ленин передал бы Сталину власть в самую последнюю очередь, если бы уж вообще никого не осталось.

Но Иосиф медленно, умно, эффективно взял власть и сам. Вот только не для того, чтобы обогащать Англию и США, не для того даже, чтобы самому обогатиться, а чтобы сделать из отсталой во всём России, сильную, независимую, справедливую страну! Мы тоже были не против этого, вот только нам, классу имущих, в его стране, с его справедливостью, места вообще не отводилось, а работать на равных с чернью мы не собирались! Всё, что нам когда-то принадлежало – заводы и фабрики, газеты и пароходы, - всё! – Сталин отнял у нас! У подлинных хозяев! Потому он враг! Этого простить мы ему не могли. И дети наши, и внуки наши тоже не смогут и не захотят прощать! А нас много! На разных постах, в разных должностях, в организациях и структурах! Мы тихо делаем свое дело, кто как может, подтачивая основу!

     - Так ведь Сталина давно нет, а Хрущев и прочие, они же, по сути, стали противоположностью Сталина. Разве не так? И они нам враги?
     - Кто в какой степени! Хрущева привлекала только высшая власть … И он ее получил! Перехитрил-таки Сталина. А говорят о нем – дурачок! Сталина он убил, так или иначе. За то ему наше спасибо! Берию убил очень смело. Даже нагло. Но тот заслужил, поскольку подобрался к нашим заговорщикам настолько близко, что им осталось его лишь убить, а там уже выкручиваться! Не шуточное дело – убить второго человека в стране. Первым был Маленков, как Председатель Совета Министров. Но Маленков поставлен Сталиным всего-то как русский. Никчемный руководитель! Но как же Берию ставить первым, если он грузин? Сталин этим очень был озабочен. Сталин – грузин! Берия – грузин! Плохо получается, думал Сталин. И это притом, что Берия, как человек, был исключительно честным и бескорыстным, и работник – лучше некуда! Нищее Закавказье за несколько лет сделал картинкой! Теперь никто поверить не может, какой там был ужас, голод, нищета, преступность до Берии. Мандарины, чай, курорты, осушение болот, химические предприятия, добыча нефти на шельфе, университет, предприятия по переработке местной продукции – это его заслуги.

Я тебе так скажу, нет на свете человека, которого оболгали так же сильно, так незаслуженно, как Берию. Нам бы этого молодца в свой лагерь! Но дело сделано и теперь среди населения не найдешь никого, кто бы разом не выпалил, что Берия - гад, он воровал школьниц и насиловал их у себя в кабинете! Это, скажу тебе, полный бред, но ведь, согласись, как работает, как запоминается, как зовет к протесту! После такой рекламы Берия никогда бы не отмылся, даже будучи живым! А мы на него еще и все репрессии навешали, к которым он ни ухом, ни рылом! Берия был, если быть до конца точным, не с репрессиями связан, а с их прекращением и передачей в следственные органы многих наших людей. Но Хрущев-то, Хрущев, смотри, какой мастер интриги закручивать! Молодчина-мужчина! Почти всех, с кем когда-то работал в Украине, завербовал! Для надежности еще и кровью повязал. И они работали в одной упряжке.

Только насчет Жукова точно не знаю. Хотя тот сам по себе являлся тем еще деятелем. Сам же хотел власть захватить, по примеру бывших генералов в Штатах или во Франции. Они же после войны все президентами стали – Жуков тоже хотел! Но Сталин его насквозь видел, вот подальше и упрятал. Жуков сам ему в этом и помог, засветившись непревзойденным мародером. А после смерти Сталина и убийства Берии, Хрущев к трону подобрался… Если бы Жуков силой армии его не поддержал, то у Хрущева еще и не получилось бы… Связка! Но в пятьдесят седьмом Хрущев, понимая неисправимую подлючесть Жукова, - как не понимать, сам такой! - и готовность изменить кому угодно, навечно запрятал маршала на дачу! А в стране к полной власти, лишенной какой-либо ответственности, пришла партийная номенклатура! Чего заговорщики и добивались. И все хором стали тупо повторять странное заклинание - «Слава КПСС!»

     - А как относиться ко всяким митингам, к Навальному и прочим? Я что-то никак не разберусь…
     - Это потому, что твои вопросы впитали множество противоречий! С одной стороны, как же можно уважать народ, который стоит на пороге неминуемого уничтожения и, тем не менее, как скот на бойне, не предпринимает никаких попыток спасти свою страну, себя и своих детей? А с другой стороны, совершенно очевидно, как только начнутся массовые проявления недовольства населения, пусть даже самые обоснованные и справедливые, этим неминуемо воспользуются поджигатели из США и иже с ними. Именно так начинались все цветные революции. И тогда окажется не столь важно, возмущался ли народ по делу, противодействовал ли коррупции и безнаказанности властей, боролся ли за свободу и справедливость - конец всех ждет известный!

Вот только в РФ всё получится значительно страшнее, нежели в Украине, ибо у США к тому времени тормоза окончательно сорвет! Они ринутся сюда «защищать» наш народ, свободу и демократию! Ну, кто, скажи мне, помешает им с помощью войск НАТО принести на нашу территорию свою пресловутую и кровавую «демократию»? Разве что, Китай! Но с ним Штаты давно втихую поделили всю территорию РФ. Основной кусок достанется, конечно, США. Китаю тоже не малый! Получат свое Турция, Великобритания, Германия, Польша, даже Норвегия и прочая мелочевка, в виде Эстонии. И конфликта между ними не будет. Все зайдут на нашу территорию одновременно и займут заранее оговоренные районы! А коренное население, то есть, мы с вами, окажемся ненужными. Разве, малая часть останется на короткое время. Для выполнения самой тяжелой и грязной работы! Пока не вымрет сама собой!

     Номер пятый сидел подавленный и глядел в экран телевизора, где что-то периодически шевелилось. Ему стало совсем не до содержания телепередач. Наконец он переварил обрисованные перспективы и почти панически осведомился:
     - Значит, выхода нет? Как ни повернись, а нас …?
     - Почти! И это не радует. Однако есть небольшая надежда на окружение нашего деятеля Таврического. Кое-кто ведь спиной чует, что американцы из-за него перекрывают и им возможность беспредельно обогащаться. Как ты думаешь, простят они ему упущенные барыши? Конечно, нет! Вот они и должны сказать свое веское слово. Хотя и у них всё пройдет благополучно лишь с благословения американцев.
     - А эти-то причем?
     - А ты думаешь, американцы допустят, чтобы РФ, приносящая им сотни дармовых миллиардов, вышла из повиновения? Это сто лет назад получилось, когда из-за мировой войны основным державам оказалось не до выпадения Советской России из общего ряда, что Ленин гениально узрел и не упустил момента. Сегодня же состояние самого НАТО, мобильности финансовых систем, средств связи и всего остального, к чему за последние сто лет прикоснулся научно-технический прогресс, таково, что РФ и дернуться не успеет, как останется нищей, даже без непосредственной оккупации своими пламенными друзьями с Запада и Востока! Но если американцы всё это одобрят, то, сам догадайся, на кого мы станем с тобой горбиться и дальше. Правда, это произойдет уже под их новой оккупационной администрацией! Нынешнюю закопают. И разве что, со стороны всё покажется чересчур мирно и демократично!

     Номер пятый демонстрировал смятение чувств и подавленно промямлил:
     - И Второй почти то же говорил…
     - Это-то мне и не нравится! Он многое понимает, но не на нашей стороне! – произнес Первый после некоторого молчания, затем отпил из своей бутыли газированную воду, которую ему категорически запретили врачи, и поставил точку в разговоре:
     - Ладно, хватит для начала. Устал я что-то сегодня…


     22.
     Следом за ними в палату уверенно вошел уже знакомый Дмитрию следователь. Но сегодня он явился с коллегой, который за пять минут до этого, на улице, уточнял у него:
     - Сегодня-то, Сергей, ты скажешь ему о жене?
     - Пока нет! И совсем не потому, что мне не хочется его травмировать! Просто, как только он обо всём узнает… Зажмётся он. А мне оно надо?
     - Он же нормальный мужик! Да и не виновен, кажется, ни в чём? Зачем ты с ним так…
     - Виновен, не виновен… Какая мне разница? Ты только не вклинивайся в разговор… со своей наивной добродетелью.

     Опять Дмитрия расспрашивали об аварии. Только следователя интересовали уже подробности самых последних секунд перед происшествием.
     - Я же рассказывал, - со сдержанным раздражением повторял Дмитрий. – Всё было в норме: и погода, и состояние дорожного покрытия, и машина вела себя безупречно. И я чувствовал себя нормально. Всё-таки имею за спиной двадцатилетний опыт многосуточных рейсов, правда, в ещё более тяжелых условиях… Жена дремала. Ремни пристегнуты. Никакого алкоголя или лекарственных препаратов! И навстречу в тот миг – никого, и сзади. Лишь далеко кто-то маячил, но нисколько не мешал.
     - Так, может, вы всё-таки задремали? Или засмотрелись в сторону? Или, как бывает, комара стали ловить, ну и… Или потянулись за чем-то на заднее сиденье, а тут…
     - Да, нет же! – стал раздражаться Дмитрий. – Говорю вам, стаж водительский у меня большой, и никогда комары до аварии не доводили. Да и не было в салоне комаров!
    - Непонятно. Что-то ведь стало причиной того, что машина сошла с дороги и стала кувыркаться в двух плоскостях? Вот вы всё время напоминаете мне о своём безупречном водительском стаже, так расскажите, что вы, как опытный водитель, почувствовали тогда, что подумали, что предпринимали, как пытались предотвратить аварию?
     - Это можно! – согласился Дмитрий. – В какой-то момент я почувствовал, что хвост машины потянуло в сторону. Ну, думаю, первый прокол у моей тойоты! Машина-то новая, шины не изношенные, толстые. Их не просто проколоть. Стал я плавно снижать скорость, а она на сотне «круизом» держалась, поскольку жена очень просила ничего не нарушать. Я собирался остановиться. Машина управлялась, как и положено ей управляться с проколом бескамерной шины. Знаете, наверное, такая шина давление теряет медленно, иногда многие часы, потому она сравнительно безопасна.

Именно об этом я и думал в тот злосчастный миг, понимая, что случилась досадная неприятность, но ведь не беда! Ан, нет! Дальше, я и не ожидал, за секунду, возможно, за полторы, шина совсем просела, и стала сильно тормозить. Удерживать машину на дороге становилось всё труднее, несмотря на мощный усилитель руля… Меня стащило на грунтовую обочину, что еще не предвещало беды, но именно тогда – даже не понял почему – машину опрокинуло и потащило вперед, переворачивая с одного бока на другой. Там ведь косогорчик метровый… А далее, в метрах тридцати от дороги, лесополоса… Я кувыркаюсь и жду, когда подушки безопасности сработают, которых на моей Тойоте только впереди шесть штук… А больше об аварии я ничего не помню. Уже потом, то ли в «скорой», то ли в стационаре, стал кое-как соображать…

     Следователь и его попутчик многозначительно переглянулись, после чего Дмитрию сообщили:
     - Уголовное преследование с вас снято. В связи с отсутствием с вашей стороны состава преступления.
     - Вот как! – даже воскликнул Дмитрий. – Зачем его вообще против меня возбуждали…
     - Не всё так просто, как вам кажется. Да и решение относительно вас пока предварительное. Но у нас есть кое-что более интересное. В частности, нам удалось установить, что ваша новенькая якобы «Тойота Камри» до аварии уже имела пробег примерно пятнадцать тысяч км. Но и это не всё! Она побывала в непростой аварии, после которой ее отремонтировали, покрасили и в таком виде продали вам втемную.

Однако ремонт сделан декоративно, упрощенно, лишь для того, чтобы скрыть непростую судьбу машины. Не было восстановлено ни одной подушки безопасности, - а это при ремонте им вылилось бы в десять-двенадцать тысяч долларов. Не были заменены сильно пострадавшие шины, - тоже сумма немалая, - зато одометр аккуратно скручен в ноль. Но, бог с ним, ибо вашу трагедию вызвали именно шины. Обе правые имели большие боковые порезы. Причем, сквозные порезы. И разрывы корда в других местах. Их кое-как заделали, а перебортировкой запрятали вовнутрь. Понятно, при осмотре снаружи такие дефекты разглядеть не удается.

Первая шина проявила себя в тот момент, когда вы и сами это заметили – машину потянуло на правую обочину. Почему лопнула и другая правая шина, в общем-то, понятно – она была повреждена значительно сильнее. Но причина ее взрыва почти одновременно с первой, не совсем не ясна. Может, совпадение. Или, что более вероятно, наступила равнозначная усталость от сравнительно длительной нагрузки во время вашей поездки. Да и ремонтные материалы у обеих шин идентичные и невысокого качества, и условия эксплуатации оказались одинаковыми, вот они в одно время и лопнули.

     Дмитрий напряженно слушал, ловя каждое слово следователя. Всё что он рассказал, вполне могло произойти в стране, где нажива стала смыслом жизни чуть ли не всех людей. Это никак не удивило! Но почему сей роковой жребий выпал именно ему?
     Мозг Дмитрия теперь работал на пределе человеческих возможностей в поисках чего-то такого, что могло немедленно успокоить внесением полной ясности, но ничего не находилось. Эта неясность возбуждала беспокойство и потребность срочно предпринять что-то, пока непонятное. Дмитрия буквально разрывало изнутри желание вскочить, рвануться, помчаться, но куда и что удастся исправить, он и сам не понимал. Оставаясь беспомощным в обстоятельствах, не до конца выясненных, он не находил себе места, хотя внешне это заметил бы не всякий человек. Но следователь заметил. Ему совсем не хотелось становиться свидетелем нервного срыва этого сильного человека, потому он стал уводить Дмитрия в сторону:
     - Против руководства автосалона тоже возбуждено уголовное дело. Под следствием находится и персонал мастерской, участвовавший в заведомо фиктивном ремонте. Всего по этому делу проходят семь человек. Дело о вашей аварии и дело о махинациях вокруг вашей машины, скорее всего, будут объедены в одно.

     Дмитрий слушал и смотрел на следователя, до конца не понимая, ему-то самому, что с этого? Машина в клочья! Сам он будет отлеживаться на больничной койке, изрядно изуродованный. До сих пор никто даже не обнадежил, останется ли он работоспособным и когда будет выписан? Неизвестно состояние и местонахождение супруги… Где их с Алёной имущество, где деньги, документы?

     В его голове всё вдруг завертелось безостановочно, не оставляя малейшей возможности упорядочить сотни вопросов, ранжировать их по степени важности и первоочередности. Потом боль сквозь затылок принялась столь мучительно выдавливать мозги, что потемнело в глазах. А то вдруг эта боль начинала сверлить, сдавливать, перекатывать что-то в черепе. И когда Дмитрий решил предъявить несколько вопросов следователю, ему стало совсем плохо.
     Ещё некоторое время окружающее крутилось перед глазами, постоянно по часовой стрелке. Он загипсованными руками ухватился за кровать, чтобы не завертеться самому в ставшей столь ненадежной системе пространственной ориентации, но куда-то провалился.

     23.
     Когда к Дмитрию вернулось сознание, в тумане будто слезящихся глаз он смутно разглядел двух женщин, стоящих посреди палаты в чёрном одеянии. Тряхнув головой, насколько позволил шейный гипс, Дмитрий попытался избавиться от мутности зрения и угрожающего видения, жуткого для ставшей уже привычной палаты. И чем дольше Дмитрий всматривался в видение, тем резче проявлялись сначала черные фигуры, а затем и лица двух убитых горем женщин.

     Наконец Дмитрий узнал дочерей. Настенька, старшая, с детства более близкая к отцу, не выдержала тяжести этой сцены и прямо на коленях пристроилась у кровати, прильнув к груди Дмитрия мокрым лицом, а Дашутка, глотая слезы, всё еще нерешительно стояла в двух шагах от них.
     Палата тяжело молчала, лишь Пятый выскользнул из нее, собираясь привлечь на помощь кого-то из персонала. Назревало что-то страшное и неуправляемое.

     Дмитрий сразу обо всём догадался. Он, продолжая на что-то надеяться, только и спросил высохшими от волнения губами:
     - Мама? Алена? – в ответ девочки зарыдали.
     Дмитрию перехватило горло, сорвалось дыхание. Он до боли сжал губы, что было силы, втянув их в себя, плотно зажмурил глаза, стараясь сдержать чувства, разрывающие его изнутри, и всё же не выдержал и тоже беззвучно затрясся в рыдании, сотрясая неустойчивую металлическую кровать.

     В голос безутешно рыдали дочери. Даже Первый, не зная, как быть дальше, медленно поднялся с постели и тихонько удалился. Остальные больные затихли, вынужденные из-за своей недвижимости наблюдать то, что им не полагалось видеть. Перед ними разыгрывалась растянувшаяся во времени трагедия, превращавшая дорожное происшествие чужих им людей в их бесконечное, ничем неприкрытое горе.

     Озабоченно забегали по коридору медики, сочувствие которых проявлялось на их лицах. Они помогли, как могли. Успокаивающие уколы, сделанные Дмитрию и дочерям, на какое-то время загнали горе вовнутрь их душ.
     Дмитрий тяжело молчал, с болью всматриваясь во вновь обретенных им лишь недавно милых дочек, и боялся признаться даже себе, что это именно он опять сделал их несчастными. Когда-то ушел из семьи, лишив малышек необходимого им отца, сегодня оставил их без матери. Пусть беда с Алёной произошла без его непосредственной вины, но ведь не без его участия. К чему теперь юлить и оправдываться! Не будь Дмитрия, его машины и затеянной им поездки на Черноморское побережье, Алёна оставалась бы живой!

     Всё это понималось им, как некие факты, с которыми теперь всегда придется считаться, но не воспринималось как нечто реальное, свершившееся, окончательное и безжалостное. Казалось, что он видит это в бреду или во сне. Казалось, что всю невыносимую жуть еще можно с себя скинуть, достаточно лишь проснуться! И тогда опять смеющаяся и счастливая Алёна будет подтрунивать над ним, что-то петь и кружиться от не покидающей ее ни на мгновение радости. Радости, которая появилась у Алены с возвращением его, Дмитрия. Но воспаленный болью мозг всякий раз одергивал зарвавшиеся чувства и неугомонную память, призывал их жить состоявшейся трагической реальностью. Он не оставлял и малейшей надежды, превращая продолжающуюся жизнь в ненужное и мучительное терзание больной души, не находящей себе успокоения.

     И всё же, даже теперь, здравомыслие окончательно Дмитрия не покинуло. Ему вспомнилась радость Алены, впервые увидевшей так много денег, которые появились вместе с ним, и опять содрогнулся, в какой же нищете жила все эти годы его Алёна и девочки. И на какие средства теперь они сюда приехали? Где остановились? Ели хоть что-нибудь сегодня?
     - Девочки, меня здесь продержат, видимо, еще долго. Я понимаю, как вам трудно, но многое проделать придется именно вам. Вы уж соберитесь как-то – Дмитрий тщательно избегал слов, прямо указывающих на их общее горе. – Чтобы на каждом шагу не встречать унизительные ограничения, вам надо узнать у следователя, где теперь банковские карточки, которые были в машине среди документов, и взять их себе. Это ваше законное право. Потому, даже если вам станут препятствовать, настаивайте, обращайтесь к прокурору с жалобой… В общем, карточки вам надо забрать. Ими в полном объеме вы можете распоряжаться по своему усмотрению. Для этого я сейчас напишу доверенность. Ее надо заверить у главного врача, а коды я уже написал на этом листке. Возьмите... Если карточки в машине почему-то не нашлись, а эти деятели могут всякое устроить, то обращайтесь непосредственно в банк. По фамилии и доверенности там всё сделают. Аргументация проста – отец в больнице, а вы в чужом городе и без средств. Вот. Ну, а появятся препятствия, станем вместе думать, как нам быть. Вы ведь голодные, уставшие… Сделаем доверенность, и идите, доченьки. Отдохните до завтра.

     24.
     Перед ужином в палате снова появился следователь, но Дмитрий весьма категорично отказался с ним разговаривать, не объясняя причины. Хотя следователь и сам, конечно же, не мог не знать причины ярко выраженного протеста.
     - Вы еще пожалеете! – стал он откровенно угрожать Дмитрию. - В материалах следствия пока далеко не всё ясно… И я могу повернуть дело в нужном не вам направлении…
     - Пошел вон! Это я теперь сделаю всё, чтобы ты всю жизнь жалел хотя бы об этой своей подлости!

     25.
     - Нашел с кем связываться, будто тебе только с ним бороться и осталось! – неожиданно добродушно заметил Дмитрию Первый. Он подошел и, молча, протянул наполненный стакан. – Прими за упокой души… Полегчает…
     Дмитрий поглядел на него с удивлением, которое, впрочем, не выдал, но стакан взял. Может, действительно полегчает, понадеялся он на алкоголь, ощущения от которого не испытывал уже многие годы. Первый, не дожидаясь благодарности, отошел и улегся на своей кровати со словами:
     - Помолчим, мужики! Сегодня без дискуссий!

     26.
     В кабинет главврача ворвалась растерянная и испуганная молоденькая медсестра.
     - Марк Исаакович! Там опять… Там в шестой опять мертвец!
     - Уйми эмоции, Тупикова! Сколько раз говорить, не мертвец, а больной! Расскажи спокойно, что произошло?
     - Так ведь… отравили… пена изо рта, как от шампуня… Страшно ведь!
     - Историю болезни принесла?
     - Ой! Я сейчас… - подхватилась медсестра.
     - Постой… Хоть фамилию больного ты мне назовешь?
     - Да, не помню я! Второй номер! Которого к нам вчера из реанимации перевели! После аварии, который…
     - Ах, этот? Я ему доверенность подписал. Тогда всё проще… У него банальный посттравматический синдром! Потому и пена! Запомни! И прекрати мне больных пугать, Тупикова, а то завтра уйдешь по собственному желанию…
     - Всё-всё, Марк Исаакович, уже молчу! Так я пошла за историей болезни?
     - Бегом! И ещё… начальника травматологии ко мне пришли. И лечащего!
     Главврач энергично потер лобную часть рано лысеющей головы и, игнорируя стоящий на столе городской телефон, потянулся к сотовому, однако на полпути рука его повисла.
     - Нет! Сначала этих умников послушаю… Может, что-то путное предложат! - ограничил он свои ближайшие действия. – Надо узнать подробности. И обязательно задавить любые разговоры на эту тему. И в отделении, и во всей больнице.

     Однако через миг он взял трубку мобильника и напряженно замер, ожидая соединения – лучше раньше подстраховаться, пока следователи не набежали.
     - Марк Семёнович, извините, что отрываю вас от важных дел… Да-да, хорошо, буду без вступлений… Хотелось бы рассчитывать в одном нашем деле на ваше понимание… Да-да, опять проявились эксцессы профессии… Что вы, только один! Один! Но хотелось бы, как-то смягчить участие следствия и прокуратуры в этом деле… Мы ведь в нем сами жертвами оказались больше, нежели участниками… Да-да! Он транзитный, после автокатастрофы… Из реанимации? Да-да, уже успели перевести. Нет… Я пока не провел все обязательные процедуры, только что произошло, но, думаю, это банальный посттравматический синдром… Кроме того, он с опозданием узнал, что в этой же аварии, в которой он был за рулем, погибла и его жена, ехавшая с ним... Да-да! Такая травма для его психики, для сердца… А в аварии он получил крайне тяжелые травмы… Мы, конечно, сделали всё, что смогли. В общем-то, даже на успешный результат надеялись, и вот! Жаль его. Конечно, конечно, но наша вина-то в чём? Ах, да-да! Конечно! … Ну, что вы, как всегда? Ах, теперь больше… На двадцать? … Ну, да! Да-да! До свидания, Марк Семёнович! Всего вам наилучшего!

     27.
     - Зачем ты ему… подсыпал? - шёпотом спросил № 5, вплотную приблизившись к закуривающему в туалете Первому.
     - Сдурел? – открестился от всего Первый. - Зачем он мне нужен? Может, это следователь ему… Оскорбленное самолюбие и прочее…
     - Ладно тебе! Мне он тоже… не понравился… Чересчур самоуверенный… На всё у него своё мнение заготовлено…
     - Смотри мне… И догадайся сам, как я поступлю с тобой, если где-нибудь тень на меня падёт? А тип этот… Он для нашего дела был опасен. Очень опасен! Чересчур идейный и независимый. Он откуда-то знал то, что черни знать не положено! Таких вот комиссарчиков своевременно не остановишь, так за ними столько баранов двинет… Уж лучше их по мере появления пропалывать! Не то перетянут тех, кто пока шатается. Они-то, понятно, массы! Не рыба, а пушечное мясо! Но нам вполне пригодятся. Надо лишь за собой их повести, а не комиссарам в руки отдавать! Не напрасно мне отец завещал – бей, сынок, идейных. При любой возможности - бей! Не то они нас перебьют! И тогда - конец нашим надеждам!
     - Так ведь докопаются… Вон, уже следователь приходил… - засомневался №5.
     - Не докопаются! – успокоил Первый. - Больнице дополнительные заморочки не нужны. Сами придумают что-нибудь умненькое, да всё спишут. Я на этот счет даже не беспокоюсь! А следователя того, только авария и интересовала… Ему мы не нужны. Пока! Или у тебя очко уже жим-жим делает? Что же, такое бывает с непривычки! Тренировать надо очко, парень! Привыкать надо к конспирации! И пусть эти беспечные придурки продолжают считать, будто нас давно нет! Но мы когда-нибудь не только вернемся, не скрываясь, - мы вернемся триумфально! А сейчас, пошел от меня подальше. После поговорим.
               
                2010 г. (В стол).