Часть 2
Курс моего лечения.
Состояния души и здоровья заставили меня позвонить Тано.
Я все-таки решилась ему позвонить.
- Тано.
- Это ты, вы ….., я не верю!
- Тано, мне тяжело, я не отдыхала более 7 лет, ты знаешь, что на мне уход за моей почти 100-летний мамой. Но последние два месяца мне было особенно тяжело.
Мало того, что я – бессменная круглосуточная сиделка, так еще обострилось у мамы умственное здоровье. Я ночью встаю к ней по 4, 5 раз, а потом с трудом засыпаю. Я решила, что мне надо сбить этот непрерывный ритм и договорилась, что родственники неделю за ней поухаживают, а я с Тарли уеду в мой загородный дом. Но, поселок зимой почти пустой, одной мне страшно. Мне нужен охранник.
Прости, Тано, к прошлому возврата нет, я второй раз не переживу. Мне просто нужен охранник. Но, этому человеку я должна доверять. За работу ты получишь хорошую плату. Питание за мой счет, дорога так же.
- Я не могу тебе отказать. Но, я теперь работаю и мне надо договориться о кратковременном отпуске. Ты скажи, когда ты… вы…. готовы выехать.
- Тано, спасибо, я так боялась, что ты мне откажешь. Два дня хватит на сборы к отъезду. Мне надо просто до изнеможения устать и уснуть. Мы с тобой и Тарли будем гулять по заснеженным дорогам по пять, десять километров в день, обойдем весь поселок, будем дышать свежим воздухом. Тарли будет бегать счастливый без поводка. А вечером я буду писать стихи, если не засну от усталости.
Я тебе позвоню.
Мне удалось собрать самое необходимое. Не смогла я отказаться только от ноутбука. Хотя было нужно.
День первый.
Через два дня утром я заехала за Тано, он закинул в багажник свой рюкзак и сел на заднее сидение. В глаза мы друг другу не посмотрели.
А, вот, у Тарли радости не было конца. Он лизал его в лицо, становился лапами на плечи, прыгал вниз, опять на колени. Пришлось на него прикрикнуть. Он на меня оглянулся, как бы говоря: ”Ну, разве ты не понимаешь, я по нему так скучал и не мог понять, почему его больше с нами нет.”
Потом он улегся на сидение, а голову положил к Тано на колени. До самого поселка он не пошевелился.
Поселок был пуст. Небольшой мороз, заснеженные участки, запорошенные снегом дома. Мертвыми кажутся дома без дыма из труб. И тишина. До моей дачи ни одного человеческого следа, ни одной колеи машины, кроме моей.
Первым из машины выскочил Тарли. Как непосредственно радуются животные.
Им нечего скрывать, им не надо скрывать, что любовь и влечение живет.
Тарли открыто выказывал счастье от общения с Тано. Он носился вокруг него, прыгал, пытаясь лизнуть в лицо, убегал, носился по всему участку и возвращался опять к Тано. А тот, украдкой от меня, вынул из кармана куртки сладости собачьи и Тарли аккуратно взял их с ладони.
В декабре быстро смеркается. Мы, так же не глядя друг другу в глаза, стали разгружать машину: пришлось мне взять теплые вещи, электрический плед, дом ведь сразу не прогреется от печки. Хорошо еще Тано летом заготовил сухие дрова. Взяла я и еду, необходимую на день, два. А потом, я подумала, мы будем ходить в местный магазин, хотя он и расположен в трех километрах от моего дома. Но, продолжительные прогулки, как раз и входили в курс моего лечения.
Решили, что Тано расположится на первом этаже в гостиной на диване, а я буду спать в своей спальне.
На втором этаже от общей кирпичной трубы сложен камин.
Тано растопил печку на первом этаже и я попросила его растопить камин в моей спальне.
Сухие дрова вспыхнули без проблем. В микроволновке мы быстро разогрели ужин, я приготовила его еще дома. Отварную картошку я посыпала укропом, открыла баночку, законсервированных летом, огурчиков с помидорами, Тано открыл консервированные молодые баклажаны. А в это время в микроволновке разогревались так любимые Тано, куриные подкопченные окорочка.
В печи закипел чайник и я заварила себе листья брусники в маленьком заварном чайничке, а для Тано в керамической оранжевой кастрюльке подогревалось, немного, молоко.
Уставшему Тарли в гостиной постелили его любимую подстилку, - бывшую когда-то натуральной дубленкой. И накормили, конечно. Тано, по старой привычке, дал ему любимые собачьи сласти, которые не забыл купить в городе.
Почти в тишине мы ужинали при свете настольной лампы, а в печи бушевал огонь, наполняя наш дом живительной теплотой.
Я дала Тано постельное белье, а сама поднялась наверх, раскинула холодную постель и положила электроплед, постелила чистое белье. Достала короткую ночнушку, не люблю длинные. Пусть постель и спальня греется.
У Тано в гостиной уже было приятно тепло.
Но его самого в гостиной не было. Я накинула куртку и вышла на крыльцо.
Тано курил. Я должна была сказать ему еще несколько слов, чтобы он не удивлялся.
В темноте, свет падал только от окон на веранде, Тано удивленно на меня взглянул.
- Прости, я должна еще тебе сказать. Мне с трудом удается уснуть, давление не могу сбить, в голове роятся мысли. Чтобы тебя не удивляло: я буду пить на ночь успокоительные капли, бокал Мартини, голову я стягиваю шарфом, шарф спускаю на глаза. Во сне я, кажется, не разговариваю, но услышишь, утром скажешь.
Сегодня мне, конечно, будет тревожно за маму, она еще ни разу за последние семь лет не оставалась без меня. Но, я перед сном позвоню племяннице.
Не могла же я сказать ему, что мысли о нем меня не покидали и эти два месяца и, вряд ли, не придут перед сном.
Кажется, я зря это все затеяла.
- Если ты не против, пусть Тарли останется с тобой в гостиной, а то у него привычка
устраиваться у меня в ногах. И этим он меня будит.
Ты можешь смотреть телевизор, но включи, пожалуйста, наушники.
- Я тебя понял, не волнуйся.
- Спокойной ночи, погуляй, пожалуйста, с утра один с Тарли, если я еще не проснусь.
- Не волнуйся, я все сделаю, что ты захочешь и даже в мыслях.
Я ничего не ответила … и поднялась к себе наверх.
Задвижек, защелок у меня в доме нет, а завязывать дверь веревкой было бы смешно.
На градуснике за окном уже было десять градусов мороза, в комнате семнадцать тепла, но для меня - это холодно, я люблю тепло.
Скинув белье, я быстро накинула на себя ночную сорочку, более похожую на длинную кофточку. Мягкая ткань с начесом приятно скользнула по телу.
Отключила плед, под одеялом было более, чем тепло.
Мартини и бокал я принесла сразу, когда разгружала машину, успокоительные капли в косметичке.
Давление я могу даже не мерить, я его чувствую. День был напряженный, я физически устала, тревожилась за маму, а из души не выходил Тано.
Нахлынули воспоминания.
Накапав 40 капель, я выпила, пахнущую мятой жидкость. Бокал Мартини чуть позже.
Стянула голову шерстяным шарфом, немного надвинув его на глаза, и нырнула в теплую постель. Погасила свет и комната погрузилась в абсолютную темноту, космическую темноту и тишину.
В городе сквозь шторы всегда пробивается свет из окон напротив, слышится шум проезжающих ночных машин, иногда скрежет снегоуборочной техники, которая почему-то должна работать ночью.
В городе у меня для мамы горит ночник, а мне он мешает. Мигает компьютер, иногда слышатся шаги соседей, а наверху иногда что-то гремит, как будто передвигают мебель.
Здесь непривычная темнота и тишина. Даже утомленный Тарли ни разу не гавкнул. Из гостиной не доносилось ни звука.
Сначала мысли перебивали друг друга, потом, видно от мартини мысли вернулись к Тано, и я … уснула.
Впервые я, не просыпаясь, проспала до рассвета, до 10 часов утра.
День второй.
Солнце пробивалось сквозь плотные шторы.
В камине пылал огонь, в спальне было уже тепло. Значит, Тано поднимался ко мне в спальню, а я не проснулась. На столике была записка: “С добрым утром, мы с Тарли на прогулке. Завтракать будем вместе.” И неумело нарисован цветок со склоненной головкой.
Это не входило в обязанности охранника.
На градуснике за окном было минус двенадцать, я пока могла воспринимать температуру только до минус десяти, остальное мне казалось уж очень холодным.
Накинув теплый махровый халат, я спустилась в гостиную. Уже угли тлели в печи, рядом аккуратно сложены сухие дрова, на печке пыхтит чайник, а в сковородке под крышкой что-то вкусно скворчит. На столе салат из свежих овощей, посыпанный мелко нарезанным укропом с петрушкой.
И это не входило в обязанности охранника!
Не чересчур ли интенсивная терапия!
Скрипнула калитка, раздался радостный лай, вернувшегося с прогулки Тарли.
Тано вошел в гостиную. Вслед за ним влетел Тарли и прямо ко мне. Не глядя на Тано, я стала ласкать Тарли, он очень любит, когда я почесываю ему за ушками.
- Ты умылась? Как спалось? Прости, что я поднялся к тебе и затопил камин. Я знаю, что ты любишь тепло и не мог допустить даже прохлады в твоей спальне.
- Спасибо.
Я! Не нашлась что сказать, в горле встал комок, после смерти мужа, который подавал часто мне кофе в постель, обо мне еще никто так не заботился.
Я боялась взглянуть Тано в глаза, я боялась выдать, чего в душе опасалась сама, и боялась, что он прочтет это в моих глазах.
А он стоял передо мной, такой высокий, раскрасневшийся от мороза, куда только делась его вчерашняя бледность и не совсем здоровый вид. Куртка, которую мы купили ему летом, была полу распахнута, под свитером была одета рубашка, так похожая на ту, которую я с трудом заставила его надеть однажды, когда делала фотоснимок. Раньше он терпеть не мог рубашки. Две пуговицы на рубашке расстегнуты, на шее и груди еще летний загар и золотая цепочка.
Он был великолепен.
Завтрак прошел под общие фразы о природе, о погоде. Я даже позволила себе выпить небольшую чашечку кофе, хотя в последнее время почти отказалась от него, слишком повышенным было давление.
Мельком взглянув ему в глаза, я поблагодарила за завтрак.
В этот день я не решилась на многокилометровую прогулку, все же, считай первый день, да и мороз приличный. И мы решили дойти только до магазина, а это, туда и обратно, около шести километров.
Тарли был вне себя от счастья. Еще никогда не приходилось ему почти сразу после прогулки и завтрака опять идти на прогулку. Но, когда Тано взял в руки поводок, на всякий случай, Тарли выказал всю свою собачью радость, громко лая и носясь вокруг нас. Какое счастье идти без поводка и намордника, который в городе приходится надевать, чтобы пес не съел отраву, разбрасываемую догхантерами, этими ненавистниками животных.
Мы шли по главной дороге поселка и на всем пути до магазина заметили только два дома, из труб, которых шел дым, хозяева топили печи.
Мы шли молча, или обмениваясь общими фразами, не входило в мои планы вести разговоры о прошлом, о том, как он жил последние два месяца, как я жила последние два месяца.
Всемирная паутина интернета позволяет найти человека в социальных сетях.
И я не скрывала, что я его искала, сердце болело, душа ныла: как он там в этом большом и жестоком мире, ведь он был, да и есть, чего перед собой-то скрывать, не только моим любимым мужчиной, но и моим ребенком. Не так же просто он летом просил разрешить ему называть меня “мамой”.
Сначала, я нашла его в Контакте.
По отрывочным обмолвкам поняла, что наш план по устройству его, Тано, в городе, сорвался. К отъезду у него была небольшая сумма в 20 тысяч рублей, которой хватило бы на снятие комнаты и проживание до первой получки.
Но, мы надеемся, а черт подстерегает. Именно только черт мог принести на платформу эту известную всем в поселке “даму” преклонного возраста и легкого поведения. Тано ее не знал. За летние месяцы нам не пришлось с нею столкнуться, а вести разговоры о подобных женщинах не входит в мою привычку.
На полупустой платформе она быстро его заприметила и подкатила.
Время в пути длинное, более двух часов, я думаю, она выведала у него цель его поездки и предложила сдать ему комнату в ее четырехкомнатной квартире.
Что потом, я не знаю. Только по отдельным моментам, я поняла, что совсем не все в порядке, и что он начал пить.
В день памяти моего младшего сына я с мамой на машине собиралась на кладбище. Написала в Контакте, если он хочет, мы съездим на кладбище вместе, а потом дойдем до церкви и я попрошу батюшку снять с него проклятие.
Дело в том, что когда войска, в которых он служил и чудом остался жив, выходили из страны, местные женщины заметали их следы вениками. Говорят, что это очень сильное проклятие.
На мое предложение он ответил: “Какая церковь! Я пью и не могу остановиться!!!”
По логике вещей, она его “приголубила”, напоила, уложила в постель и выманила все деньги, которые с таким трудом он заработал в поселке.
Работа была, конечно, не пыльная, но ее, эту работу, нужно было искать.
И, честно говоря, мне было жалко этих денег, заработанных трудом. Кроме того, на его день рождения я ему подарила пять тысяч рублей для увеличения суммы и заинтересованности в выполнении задуманных планов.
Мне было жаль Тано и жаль денег.
Его болезнь, а алкоголизм я считаю такой же серьезной болезнью, как рак и гипертония и пр., она использовала в своих низменных интересах.
Мы подошли к магазину, Тарли – на поводок и прицепили к забору, что ему не очень, конечно, понравилось.
Мы выбрали все, что нам хотелось: и окорочка, и молоко, и сметану, муку, я напеку на печке оладушки, фрукты, овощи и пр. Я предложила Тано купить пиво, если он хочет, он отказался.
Тано все продукты сгрузил в рюкзак, отпустил с поводка Тарли, и мы двинулись в обратный путь.
В декабре в пять часов уже смеркается, и нужно было поторапливаться.
Конечно, мне хотелось услышать от Тано, как складывалась его жизнь в эти два месяца, но заводить разговор на эту тему, я не хотела. Захочет сам расскажет.
А пока, то ли он не хотел, то ли не знал с чего начать. Он шел впереди, а Тарли, то убегал далеко вперед, то возвращался, и возвращался к нему, а не ко мне. Остановится, посмотрит ему в глаза и опять бегом вперед.
А мои мысли непроизвольно опять вернулись к лету.
Я гнала от себя эти воспоминания все два месяца, но …., безуспешно.
Стоило мне лечь в постель, как воспоминания и грезы буквально оживали в моей памяти. Вот, Тано не поднимая глаз косит траву, вот, просит не работать вместе с ним: непереносимо ему смотреть на мои линии тела, то он целует мои кончики пальцев, то горит восковая фигурка в высоком керамическом бокале, свет падает только на потолок, а из айфона тихо звучит мелодия: “Что мы делаем с тобой, что мы делаем!”, то гром и удар молнии бросает меня в его объятия и он меня целует, нежно и властно.
Я так ушла в воспоминания, что не заметила, как подошли к дому.
Заботы о Тарли Тано взял на себя. Он накормил его и Тарли умиротворенно улегся на свою меховую подстилку.
Я, устала за прогулку. И тело просилось прилечь, а в мозгу успокоения не было:
Звучала мелодия все из той же песни, гнездилась тревога за маму, и стоял в глазах он, Тано, кого оказалось совсем невозможным выбросить из души, мозга и тела.
Но, к телу меня не тянуло. Мне казалось, что при его прикосновениях, я сразу представлю, как он обнимает ее, как гладит волосы, как целует!!!, и у меня сразу оборвется все… нет, нет и нет.
А то, что она затащила его в интимные отношения, пусть он даже был и пьяный, я не сомневалась. Это такой тип женщин. Они не знают, что такое любовь, они только тра..ются, им нужна только выгода.
А когда женщина любит, она жалеет, как поется в песне, она обожает, она больше отдает, чем берет. В любви нет расчетов.
Обедать было поздно и мы совместили обед и ужин. Тано опять разжег огонь в печи и камине, приготовил ужин, ужинали молча. Я не могла озвучивать свои мысли, а он…, я как всегда не знала, что думает он.
Тарли устал, я очень устала, поблагодарила Тано за ужин и поднялась к себе в спальню. Только хотела включить электроплед, как обнаружила, что постель уже теплая, Тано не только затопил камин, но и подогрел мне постель.
На столе горела свеча в той самой высокой керамической кружке, был налит бокал мартини, а на подушке был разложен мой шарф, и ….стоял запах ароматического воска.
Что он хотел сказать: будил воспоминания или отвлекал от тяжких забот последних двух месяцев?
И это не входило в обязанности охранника.
Мороз за окном крепчал, небо – темно-синяя бездна с мириадами звезд, а у нас – уголок тепла и умиротворения.
Выпив мартини, я крепко обвязала шарф вокруг головы и спустила его немного на глаза. Уснула мгновенно.
День третий.
День мало отличался от предыдущего. Тано, если делает какую-то работу, то выполняет ее, не забывая о мелочах. Так и сегодня, я почувствовала тепло от камина, Тано с Тарли вернулись с прогулки, в гостиной топилась печка, на столе - готовый завтрак. Такого комфорта я не ощущала давно.
Что он, Тано, хотел этим сказать?
Может просто жалел меня, думала я. Только тот, кто ухаживал за больными с глюками, может понять весь ужас этой болезни. Маме казались в каждом углу страшные люди, она их прогоняла, то, кто-то рассыпал муравьев и она их стряхивала с постели и т.д. Я отказалась отдать ее в психбольницу, это мой родной человек, но видеть и слышать это невыносимо больно, и не спать одну, две, три, пять …. ночей так же невыносимо тяжело.
Только тот, кто пережил что-либо подобное, может в полной мере представить весь ужас происходящего.
А Тано был при взрыве контужен и засыпан землей, заживо погребен, считай. Его откопали только через два дня. Может быть, отсюда и вся не устроенность и тяга к алкоголю. Уйти от себя, забыться.
Вспомнилось мне, что однажды пьяный, когда ему было, ну, очень плохо, выскочил он с веранды, грохнулся на колени, целовал свой крест и молил Бога отогнать ее, Смерть. Она пришла за ним, он видел ее, стояла рядом, но Бог услышал его молитвы, не позволил ей взять его в царство тьмы.
Я взглянула на него, он удивился моему взгляду, улыбнулся и сказал:
- Ты, знаешь, какой сегодня мороз? Шестнадцать градусов! Как сегодня с прогулкой? Не замерзнешь?
Удивившись его раскованности, в шутку я ответила:
- Если по дороге мы будем играть в снежки и кататься с горки, как в детстве, то я не замерзну.
- Значит, берем санки, я помню, они у тебя в сарае и идем на водоем, думаю, он замерз. Берега там крутые. А ты не боишься крутых берегов?
Вопрос несколько двусмысленный, что он имел в виду, подумала я, а ответила:
- Когда ты рядом, я ничего не боюсь.
И в этой фразе можно было уловить два смысла. Первый, что я не боюсь кататься с крутых горок, а второй – что я не боюсь…. его влечения ко мне.
До водоема около 2-х километров, мороз крепчал и градусник показывал уже 18 градусов мороза.
Я все-таки решилась на эту прогулку, вспоминая детство, когда мама на зимние каникулы отправляла нас с братом в деревню к своему родному брату, у которого было двое детей, почти наши ровесники.
После бабушкиного завтрака мы уходили с санками на застывшую реку и катались с крутых берегов. Незабываемое чувство скорости и колючего ветра в лицо осталось на всю жизнь. Приходили к обеду вспотевшие, в мокрой одежде, в мокрых варежках и с бордовым румянцем на щеках. Бабушка Настя кормила нас
кислыми щами с плавающими поджарками, поила крепким чаем из смеси зверобоя с клевером и мятой. К чаю подавала блины или оладушки.
Незабываемые картинки детства.
- Тано, ты будешь кататься на санках с горы?
- Только с тобой, один я боюсь, - ответил он, улыбаясь.
В дороге мы не разговаривали, Тано с санками шел впереди, Тарли крутился около него, а я старалась от них не отстать.
И у меня опять всплыло воспоминание: мы с мужем и двумя, уже взрослыми, детьми в Киеве. Они все трое высокие, под метр девяносто, шагают широко, у них шаг, у меня два, …. И я едва за ними поспеваю.
Аналогия - Тано. У него шаг, у меня два, и я едва за ним поспеваю.
Все-таки живет у меня в подсознании, что – это мой третий ребенок! Как мне с этим справиться!
Сейчас он должен быть для тебя только охранником, запомни.
Вот, и водоем. Лед крепкий, берега крутые. Выбираем более пологие.
Санки у меня не детские, а большие деревянные, старинные, для возки дров.
- Я прокачусь, - кричу я Тано. Усаживаюсь поудобнее, вцепляюсь в поручни, Тано отталкивает меня, и я лечу. Лечу, как в детстве с горы на санках. Тарли катится следом.
Тано уже внизу, подхватывает санки, протягиваем мне руку и тянет на верх.
Ещё раз, ещё раз, еще раз!!! Тано в шутку:
- Я замерз, катимся вместе, - какой уверенный приказной тон!
Он усаживается в сани, хватает мою руку, и я оказываюсь в санях, сопротивление бесполезно, вспоминаю я. Сани не трогаются, Тано медлит, Тарли недоуменно смотрит на него, а я начинаю ощущать тепло тела Тано, прорвавшееся сквозь одежду. Наши руки рядом, наши сердца рядом!
Вдруг сильный толчок и сани стремительно летят вниз, колючий ветер буквально обжигает лицо.
Сани перевернулись, он крепко держал меня в своих руках без перчаток, сани так просто не могли перевернуться! Он запросто это сделал, с его-то опытом десантника ВДВ.
Мы оказались глаза в глаза, нос к носу, губы к губам, а руки мои прижаты его рукой к моей груди.
Мгновение, и он нежно и властно долго целует меня. Жжет снег, жжет холодный ветер, жжет его неожиданный поцелуй. Вокруг бегает удивленный Тарли.
Я кричу:
- Это не входит в обязанности охранника!
- Прости, я не только охранник, пойми, Я… Люблю…. Тебя…..!
Ошеломленная, со слезами от колючего ветра и его неожиданного поцелуя, я кричу ему:
- после той с вокзала!
Лежа на снегу, мы продолжаем бурные объяснения:
- да, она затащила меня в постель, когда я был пьян, но я обнимал тебя, а не её, помнишь: ”А когда я её обнимаю, все равно о тебе вспоминаю, завтра я буду дома, завтра я буду пьяный”. Тогда я был пьяный, а пьяный я был оттого, что ничего не получилось у меня, что я нарушил наше негласное соглашение, что мне безумно стыдно перед тобой, потому что я до сих пор люблю тебя не только как маму, но и как женщину!
- Ты сошел с ума! Это невозможно!!!
- Но, что же мне сделать, чтобы ты мне поверила!
- Поднять меня, поставить на ноги, успокоить Тарли, взять санки и пойдем кататься по очереди, до изнеможения, до жара в теле.
Он хватает горсть снега, растирает свое лицо, одевает перчатки, берет санки, не глядя на меня, протягивает мне руку, и мы карабкаемся наверх.
Домой мы возвращаемся, не глядя друг на друга, и не разговариваем. Тарли уже не бежит, а бредёт, то ли от усталости, то ли чувствует наше настроение.
Тано готовит ужин, топит печь и камин, я опять нахожу включенный плед, налитый бокал мартини и зажженную свечу в керамической кружке.
Воздух и тишина делают свое дело, спала я беспробудно, с мамой в городе все спокойно по разговорам с родственниками и с ней, но Тано…. душа мечется, тело начинает тянуться к нему, разум говорит: стоп, стоп, стоп…
День четвертый.
Утро пасмурное, но морозное. Прогулка с Тарли, завтрак, дневная прогулка уже на десять километров. В глаза друг другу не смотрим, идем метрах в десяти друг от друга, каждый в своих мыслях. Тано признался, что часто входит в запой, что ему долго из него не выйти, что у перронной знакомой только снимает комнату. А чем платит? Те деньги давно кончились, работать только начал, такие запои быстро не отпускают.
Логический и единственный выход – клиника.
После обеда Тано попросил натопить баню. Конечно, я ему разрешила. К вечеру он наколол дрова, затопил в бане печку, нагрелся бак с водой. Пробив лед в колодце, он натаскал воду в баки для холодной воды.
Я раньше времени поднялась к себе, впервые открыла ноутбук, прочла четыре стиха, написанные этим летом о нем, о Тано.
Я ещё раз прочла свой роман-поэму, править уже нечего, надо публиковать на “Проза.ру”. Но, под своим именем или взять псевдоним?
Да, я написала про нашу чистую, но запретную любовь. Понять могут только творческие люди. Запретной, я считаю её только потому, что у неё нет будущего.
Со мной он остаться не может, ему нужна молодая женщина, семья, дети.
Я не могу его оставить с собой, даже если бы он этого очень хотел. Это неправильно. Счастья не бывает много. Хорошо, что оно было.
Мой ход мыслей прервал стук в дверь.
-- Можно войти.
-- Входи.
Тано подошел ко мне, встал на колени:
-- Только, прошу, не перебивай меня.
Взгляд его был умоляющим.
-- Прости меня, за то, что там было на горке. Ты не откажешь мне в одной просьбе, мне это очень и очень нужно.
-- Смотря, что за просьба.
-- Мне это очень и очень нужно, - повторил он.
-- Тано, я слушаю тебя, но встань с колен.
-- Не могу, выслушай, не перебивая.
-- Хорошо, слушаю.
Он собирался с мыслями, я видела, как трудно ему произнести эти слова и он…. боялся отказа.
-- Я прошу тебя, как тогда, помыться со мной в бане. Я просто намылю губку и всю тебя помою, потом вытру розовой махровой простыней, заверну в плед и отнесу тебя в твою спальню.
-- Зачем ты мучаешь меня?
-- Я не знаю, но мне это очень надо.
Я была в смятении, я не могла согласиться, но не могла и отказать. Я не понимала его, зачем он хочет разбудить прежние чувства? За два месяца мое тело стало забывать его руки, его ласки, зачем? Помнил только мозг, помнила душа.
Я не хотела возврата к прошлому, потому что за ним стояла опять разлука.
-- хорошо я приду, когда ты помоешься, позвони.
Тано ничего не сказал, я на него не взглянула, он поднялся с колен и быстро спустился по лестнице.
В бане было жарко. Тано был в мойке, я разделась в предбаннике и как на голгофу, вошла. Таз был наполнен чистой водой. Я взглянула Тано в глаза, пытаясь понять его намерения, желания, но … он отвел глаза и стал намыливать массажную губку. От того, что он меня мыл, желание у меня не проснулось, оно сдерживалось теми муками, которые я пережила после его отъезда. Только бы он не стал целовать мне кончики пальцев! Именно от этих невинных поцелуев все мое тело всколыхнулось летом, именно от этих невинных поцелуев во мне проснулась женщина.
Все было как он и обещал, и завернутую в простыню и плед, он отнес меня в мою спальню. От камина шло приятное тепло. Тано налил мне бокал мартини, зажег свечу и пошел к двери, остановился, подождал, потом резко открыл и вышел.
Если бы кто-то знал, что мне стоило его не остановить. Я зарылась в подушку и рыдала. Я вспомнила, когда я плакала в последний раз.
Я выпила бокал мартини, приняла капли, замотала голову шарфом, погасила свечу и провалилась в сон, в глубокий сон.
И мне снилось: скрипнула дверь, Тано вошел в мою спальню, сел в компьютерное кресло, долго смотрел на мою замотанную в шарф голову, потом медленно, медленно взял мою руку и нежно нежно, едва касаясь своими пальцами, гладил. И во сне я не показала, что я чувствую его прикосновения и лежала не шевелясь. Во сне я тоже боялась, что он начнет целовать мои пальчики и пробудит желание, что проснется мое тело, откликнется на эту ласку и снова начнутся муки и страдания любви.
Во сне я чувствовала мягкий шарф на своих глазах и боялась пошевелиться.
Его губы прикоснулись сначала к одному моему пальчику, к другому, третьему и это был уже не сон, а я не могла пошевельнуться.
Я опять поняла: сопротивляться бесполезно. Тано почувствовал, что я не сплю, оба мои запястья оказались в его руке, его губы закрыли мне рот поцелуем, а вторая рука, нежно лаская бедра, вкрадчиво двигалась к очагу желания.
“ За что мне это?” - спросила я Тано, за что мне эти мгновения любви, за что мне потом месяцы бесконечных мук?
-- Это вечные противоречия любви, - ответил он.
Я уснула на его ладони, и проснулась от прикосновения его губ, он не поцеловал меня, а только прикоснулся. Осторожно приподняв мою голову, вынул свою ладонь и пошел гулять с Тарли.
День пятый (последний).
Во мне идет борьба разума, и души с телом. Разум и душа помнят муки расставания, боль трудно терпеть, она долго не отпускает.
Тано помнит, как я когда-то говорила, что женщину надо иногда подчинять своей воле, если чувствуешь, что она тебя любит, но сопротивляется в силу установок общества.
Опять разум сопротивляется, а тело вспоминает его сильные объятия большого и ласкового зверя.
Днем все шло по распорядку. После ужина я сразу поднялась к себе в спальню.
Ведь Тано придет, я в этом не сомневалась. Я сама дала повод вчерашней ночью усомниться в том, что я пыталась доказать, что все забыто, что продолжения не будет, не должно быть.
Одежда предрассудков буквально тлела у меня на глазах и сыпалась прахом к моим ногам.
Он еще любит меня. Я, несмотря на все внушения себе, что всё прошло и забыто, что ничто уже не вернется, в подсознании любила его. И не было ли это малой уловкой с моей стороны, именно Тано пригласить в охранники. Я лгала сама себе.
Я выпила последний бокал мартини, легла в теплую постель, одев лишь одну ночнушку.
Вопреки всем обманам самое себя, я его ждала.
Я сильно закрутила шарф вокруг головы, надеясь, что мысли успокоятся. Но, он опять встал перед моими глазами таким, каким он был у водоема: раскрасневшийся, в снегу, близко, близко его глаза с уверенным взглядом, чуть- чуть со смешинкой.
Мартини погрузило меня в сон, в глубокую темноту и тишину.
Тано вошел очень тихо, подбросил дров в камин, зажег свечу, я слышала, что он раздевается.
Нет! Кричал мой разум. Нет! Протестовала душа. Я не могу без него, шептало тело, ждавшее его прикосновений.
Я пыталась Тано обмануть, что я сплю; и он сделал вид, что так и есть.
Мои руки были закинуты за голову, я люблю так спать. Я лежала на боку, отвернувшись к стенке и поджав ноги.
Тано медленно опустился на кровать.
-- Совсем он обнаженный или нет, - подумала я. Руки его были теплые, ласковые.
Так он меня ещё не ласкал. Он знал, что женщину можно довести до экстаза, лаская впадину между большим и указательным пальцами на ногах. Одной рукой он поглаживал все мои пальчики на ногах, а другая медленно, едва касаясь кожи, ласкала мои колени. Мое тело ответило на его ласки, чувствуя это, он стал смелее.
Так он меня ласкал впервые. Каждая точка моего тела отвечала на его ласки.
Он понял, что победил, что сопротивляться я не буду, что тело и душа победили разум. Тело говорило: после этой ночи – хоть потоп, хоть конец света, хоть голгофа.
Тано властно раздвинул мои колени. Я покорилась этому сильному и ласковому зверю.
Он был мой, я была его. Я не помню, как уснула у него на плече.
Утром он разбудил меня французским поцелуем, но когда я открыла глаза, Тано в спальне не было.
Всё!
Надо собираться и уезжать.
Мы позавтракали, собрали в машину все вещи. Тано сел на второе сиденье, Тарли вскочил и улегся рядом.
Мы возвращались в реальность.
Я остановила машину недалеко от его последнего жилья, вышла вслед за ним.
-- Я так никогда не любил ни одну из женщин. Я никогда тебя не забуду.
-- Прощай, мой ласковый зверь.
Прощальный французский поцелуй.
Я отвернулась, чтобы скрыть слезы, и села за руль. Ещё долго смотрела ему в след, пока он не растаял в тумане.
Я уткнулась в руль и сотрясалась от рыданий.
Тарли обнял меня лапами и стал лизать меня в щеку.