«Хорошего понемножку», - в очередной раз с досадой и покорностью думала Карина.
Ужасно не хотелось выпускать Германа из объятий, скидывать мягкую хлопковую сорочку, в которой она спала... хотя нет, уж это бы с удовольствием – но только не для того, чтобы переодеться в рабочее, с деланной бодростью звякнуть ключами и прощебетать: «Ну всё, жди! Звони, если что!» - а потом хлопнуть дверью, быстро, одними подушечками ног, пересчитать ступени – с третьего этажа на первый – и унестись к метро. И весь день сидеть в офисе, усилием переводя стрелку мысли на практические задачи – вместо тёплых грёз и сладко-тоскливого ожидания звонка.
Она и так извлекла из ситуации максимум – воспользовалась тем, что отпуск можно было дробить, как хочешь, хоть весь возьми, хоть три дня, хоть пять. За прошедшую неделю они пришли в себя, переехали в этот дом у реки и пока несмело, будто нащупывая тропу среди зыби, налаживали повседневную жизнь.
Но приходилось смотреть на вещи трезво. Пока что Карина должна была работать, а Рихтгофен – учиться. Хотя он приспосабливался в несколько раз быстрее, чем кто-либо в такой сложной, шоковой ситуации, работы было много.
Особенно он напирал на английский, узнав, что все переговоры между пилотами в эфире ведутся именно и исключительно на нём. Герман неприятно удивился этому факту. И дело было не в лености ума или отсутствии способностей. Он просто подсознательно ощутил, что такая закономерность связана с историческими событиями этого мира – и что события эти были для Германии не самыми приятными.
Вместе с тем очень живо интересовался землёй, где ему довелось оказаться. Карина довольно скоро переадресовала его к Алесе – вот уж кто разбирался во всех тонкостях. Но и сама она честно постаралась и вспомнить, и привести в порядок, и рассказать всё, что знала - всё, на чём зиждилось и её чувство родины. Пробовала научить каким-то фразам наподобие «прывітанне» и «калі ласка», декламировала по памяти стихи классиков. Не преминула упомянуть и о вычитанном в какой-то монографии: что в 16 веке тридцать процентов лексики белорусского языка имели немецкое происхождение благодаря тесным торговым связям. После упоминания про «дах», «варту», «шыхт», «фарбу», «рахунак», «разынкі» и всё такое прочее Герман восхитился:
- Вот, а я раньше думал, славянские языки трудные. А тут и учить нечего, чуть-чуть слово поменять, а так – наше. Нормально!
Карина вспомнила времена репетиторства и теперь почти каждый день готовила ему распечатки и тесты. Вечерами занимались проверкой. Белорусский его радовал неожиданным родством и веселил звучанием. Английский, как казалось, в чём-то стал проще, в чём-то сложнее, появилась куча новых выражений, и все они активно использовались. Хотя это касалось, в первую очередь, разговорной речи. Карина обещала достать и специальный учебник – она предполагала, что дедушка сможет с этим помочь.
Когда Герман узнал, что он военный, то бурно восхитился и заявил о желании познакомиться – равно как со всей остальной семьёй. Карине оставалось лишь пообещать это. Да она и сама втайне мечтала представить его своим. Смущали только вопросы адаптации и то, что всё произошло так быстро: ни родители, ни кто другой не знали о перемене ситуации, о разрыве с Пашей, даже о переезде. Карина крепко задумалась. Вот она никакой не агент, не разведчик, а, может, не зря ей бросают упрёки в скрытности? Хотя то, к чему она всегда стремилась, называлось вовсе не скрытностью, а самостоятельностью.
А Герману отчаянно хотелось соответствовать нынешнему статусу, вписаться в «здесь и сейчас». Поэтому он очень много читал и часто звонил Карине, хотя неизменно извинялся – ведь обращался он не только с нежностями и воспоминаниями, а с десятками уточнений, множеством «почему».
И вместе с тем сначала интуитивно словно обходил острые углы. А может, это была прихоть. Ему нравилось угадывать и придумывать историю этого города, по которому он каждый день отправлялся бродить – в основном, по центру.
Местами Минск напоминал ему некоторые районы Берлина. Строгость, тяжесть, авторитарность – вот каковы были черты здешней красы. Здания с жестковатой классичностью и невозмутимым шармом. Неяркие цвета. Огромные пространства. Прямые линии. Смешанные чувства: сочетание откровенной новизны и непримиримого консерватизма. Ему это чертовски нравилось. Это определённо был его город.
Герман шагал среди этих людей, что внешне напоминали восточных пруссаков, и ощущал себя и частью потока, и бесконечно одинокой птицей. И в этом тоже была своя прелесть.
Он любил гулять по пустынной, серой улице Красноармейской с замершим заводом, выходить на станцию Минск-Восточный, подниматься на пешеходный мост над путями и смотреть на поезда, вслушиваться в их заунывные гудки. Мосты над Свислочью тоже любил. Ещё любил стоять у вечного огня на площади Победы.
Больше всего его радовал поворот ключа в замке ближе к вечеру. И вместе они тоже выбирались на прогулки – но это было немножко не то.
Последнее время им овладела не то тоска, не то тревога, не то нетерпеливость – но сидеть дома за книгами становилось невыносимо. Бесцельно бродить по городу тоже не хотелось. Он пошёл в Художественный музей и обсмотрел там всё, что мог, потом стал ходить на выставки, поглощая визуальные образы без разбора. В один из дней во время художественного забега он посетил штук пять или шесть, в том числе одну фотографическую, одну скульптурную и одну непонятно-авангардную с безумными инсталляциями.
Что-то должно было произойти, но никак не происходило, и Герман всё больше напоминал охотничьего пса, жадно тянущего ноздрями воздух. Рихтгофен славился своей интуицией – именно это делало его страшным противником, и не только в бою. Вот только он сам чаще всего до последнего не знал, что должно случиться и как. И уж тем более для Карины было внезапным то, что он вытворил.
Однажды он хлопнул по столу и заявил:
- Так жить нельзя!
- Как «так»?
- Скучно. Карин, милая, мне скучно.
Она с опаской и лёгкой виноватостью ждала этого момента.
- И чего же тебе хочется? – осторожно спросила Карина.
- Нууу... в место какое-нибудь особенное...
- Какое?
- Красивое... – мечтательно произнёс Герман.
Душа просила праздника. Иначе и быть не могло. В прошлой жизни он обожал праздничность и красивость, и война отнюдь не была помехой. Отсюда эти его безупречные мундиры и всегда полу-парадный вид. Отсюда тяга к украшательству – а из-за чего он выкрасил свой самолёт в ярко-алый цвет? Отсюда эта манера превращать боевые вылеты в эффектное выступление: например, появляться со стороны ослепительного солнца, подобно орлу. В конце концов, даже быт у лётчиков Рихтгофена выглядел так, словно они пришли на бал, а не на бойню: все трапезы на крахмальных скатертях, в припасах обязательно шампанское, а для него или для сока – фужеры тонкого хрусталя.
- Знаю я приятное местечко, тут недалеко, - ободряюще улыбнулась Карина.
Но она была человеком совсем другого склада и тайком вздохнула. И тут же мысленно упрекнула себя: ну чего жаться-то, неужели нельзя хотя бы разочек расслабиться?
Тем более, она ведь столько раз проходила по улице Карла Маркса и украдкой бросала взгляд на окна заведения под названием Caf; de Paris. Оно считалось фешенебельным. А в безденежное, надрывное студенческое время у неё был своеобразный бзик. Очень хотелось когда-нибудь, во время оно, зайти в какое-то из пафосных минских кафе и позволить себе то, чего никогда раньше не позволяла – теперь «законно», в знак успеха, в знак победы. Но со временем Карина поняла, что добилась, чего желала, а самоутверждаться уже не тянет. Но тот дом с лепниной и колоннами, напоминающими сливки на торте, и ряд круглых деревьев, украшенных огоньками в любой сезон, и когда-то манящие окна кафе вызывали у неё усмешку - и теплоту. И, хоть исчезла уже та страстная болезненная мечта, почему бы не пойти туда – особенно вместе с Германом?!
Пока она задумывалась и вспоминала, он уже надел свой элегантный серый костюм и повязал шёлковый, сливового оттенка, галстук. И потребовал:
- Так, Карин! Надевай свой самый шикарный наряд.
Ох уж этот максимализм. Но Карина отнеслась ответственно и извлекла на свет божий своё «танговое» платье – длинное, тёмно-фиолетовое, с обнажённой спиной. Куплено оно было в неясном порыве – хотя одним из аргументов выступала скидка. В школу танго Карина одно время ходила, а вот платье надеть так ни разу и не осмелилась – считала, что недостаточно хорошо танцует и... не соответствует. Так оно и пролежало в шкафу года четыре.
А Герман остался очень доволен. Он лишь подошёл и, мягко задевая подушечками пальцев, надел ей по-другому длинные бусы: расстегнул и затейливо замотал так, что спереди они высоко охватывали шею, а сзади ниспадали по голой спине.
- Вот, теперь другое дело, - удовлетворённо проронил он, а Карина смутилась.
И откуда он только научился таким премудростям?..
Но выходило весьма шикарно и по-декадентски. Непривычно выходило. Хотя так было во многом: Карина не помнила, когда она шагала по улицам в таком нарядном виде. Ведь подружек, зовущих на свадьбу, у неё не было: были либо вежливо-прохладные знакомые, что отмечали без неё, либо близкие и любимые, но – до сих пор в свободном полёте. Однако главное изумление ждало впереди.
Герман остановился как вкопанный, поднял голову к небу, прикрыв глаза. Он медленно втянул в себя воздух, словно прислушивался к далёкому аромату или почуял дичь.
- Слушай, знаешь, что... Я б, конечно, хотел представить себя сидящим в каком-нибудь кафе в Париже – прямо как русский казак в восемьсот тринадцатом году, - медленно проговорил он вполголоса. - Но у меня идея получше.
Карина проследила за его взглядом и непроизвольно кашлянула. Да, то самое место на улице Кирова, всегда сияющее радужными кричащими красками, что-то инопланетное, чуждое: Герман поглядывал в сторону казино. Оно называлось «Шангри-Ла», с отсылкой к оригинальному игорному дому в Вегасе. Возможно, носило отпечаток той узнаваемой убогости, что возникала всякий раз с попытками что-то скопировать, привить, насадить на местной почве. Ей в таких местах делать было нечего в любом случае.
- Но... зачем? – сдавленным голосом выговорила она.
- О, ну что ты, - беспечно отозвался Герман, - чего такого страшного? Я давно уже приглядывался, зайти хотел. Играть ведь необязательно. А если даже по маленькой...
- Герман! Это Алесины деньги! Не наши! – отчаянно прошипела Карина.
- Да ладно тебе, котик, не нервничай! Мы же собирались хорошо провести вечер, нет?
- Да уж... Да... Собирались...
Она решила, что можно и смириться с прихотями. Но всё равно внутренне ёжилась, когда проходила в этот на самом деле довольно аляповатый зал, наполненный сочетанием синевы и золота, тёплого свечения ламп и кобальтовой мягкости ковров. Зато барон ощущал себя как рыба в воде.
- Что будешь пить?
- Мартини.
Её зубы немного нервно сомкнулись на стеклянной кромке бокала, в них с судорожным холодком толкнулись льдинки.
- Любопытно, а во что тут играют?
- Зачем тебе?
- Интересно. Просто.
- Угу. Даже не думай.
- А если пятьдесят выделить на это дело?
- Гера!
- Ну, хорошо, хорошо. Хотя вообще-то, раз уже зашли...
Слова его звучали логично, но Карина всё равно ощущала плавно подступающее негодование. В целом чувство было очень дурацкое.
- Давай просто выпьем, - предложила она.
- Давай.
Негромко звучал джаз. Казалось, это сцена из фильма, изображающего манящий параллельный мир, который Карина никогда с собой не соотносила. Ей, как и любой девушке, нравилось воображать себя в вечернем платье среди роскошных декораций - но оказавшись там в реальности, она почувствовала растерянность.
- Я на минуточку, - успокоительным, извиняющимся тоном произнёс Рихтгофен, аккуратно поставив свой недопитый бокал на стойку и достав телефон. Он легонько погладил Карину по плечу тыльной стороной пальцев и поцеловал в щёку; внутри прокатилась тёплая пьянящая рябь - давно забытое ощущение. За одни прикосновения и мягкий голос можно было простить этому хулигану что угодно. «Это какое-то колдунство», - проворчала про себя Карина, и от непрошеного смущения отвела взгляд.
- Какие люююди!
Карина отвыкла от этого чаячьего голоса и обернулась довольно резко.
- Ой, привет!
Обычно повстречать знакомого в новом месте помогает расслабиться, но Вика была явно не тем человеком. Она училась с Кариной на одном потоке. Раньше носила обтягивающие кофточки и распущенные золотистые кудри, а ныне – экзотичную фамилию Озкан и бриллиантовые серьги. Одно время в универе она почему-то активно набивалась Карине в подруги и при этом пыталась учить её жизни. Хотя стоило отдать должное - она вполне могла гордиться «умением жить»: её мужу принадлежало несколько ресторанов и фитнес-клуб. Сейчас Вика снова окинула Карину оценивающим взглядом:
- Симпатичное платье! Ну что, я вижу, айти на подъёме? - И подмигнула. - Твой где сейчас, в Парке высоких технологий? Или в Великом Камне? Там же сейчас основная движуха!
Чем рассказывать о личной жизни, Карине было легче вежливо кивать и ронять немногословные, расплывчатые фразы. Вика же с упоением щебетала, красуясь, и не обращала на это внимания. Ей всегда нравилось думать, что она всё про всех знает, вечно собирала сплетни, мониторила соцсети – и сейчас заваливала Карину подробностями из жизни бывших однокурсников.
Отделаться от неё было сложно. Положение спас её благоверный – молодящийся сорокалетний турок с напомаженными волосами. Он подошёл, лучезарно улыбнулся, выдал несколько светских фраз по-английски, извинился и увёл Вику к одному из столов. Карина вздохнула с облегчением и отправилась искать Германа.
Иногда он звонил Алесе, очевидно, так было и сейчас. Карина этому уже не удивлялась: она знала, что военное братство моментально сближает людей самых разных. Но что ему внезапно в голову взбрело, какое срочное дело возникло?
Но тут вопрос отпал сам собой. Карина чуть не задохнулась от возмущения. «Вот говнюк», - выругалась она мысленно.
Рихтгофен сидел за одним из столов и играл с двумя мужчинами средних лет, по виду то ли чиновниками, то ли бизнесменами. Рядом стоял флегматичный рыжеватый крупье, похожий на англичанина. Изо всех сил сдерживаясь, она подошла и убийственно ласковым, елейным голосом спросила:
- Что, Герочка, всё-таки решил сыграть?
Он прекрасно всё понял. Но тоже не подал виду.
- Ага, в блэкджек по маленькой, - расплылся он в детской улыбке, вскинув на неё свои васильковые глаза. – Между прочим, пока выигрываю.
У его локтя уже были аккуратно сложены небольшие столбики фишек. Судя по расслабленным лицам его партнёров, ставки пока и вправду были невысоки. Она оценила обстановку и пришла к выводу, что всё не так страшно. Но из-за его обмана, причём циничного, нахального, внутри всё закипало. Тем временем Герман с невинным видом обратился к ней, погладив ей запястье и поцеловав руку:
- Карин, миленькая, принеси мне, пожалуйста, шампанского. Сухое или брют.
Карина настолько оторопела от такой наглости, что не смогла ничего возразить. Как в тумане, она направилась к бару и вернулась с бокалом игристого. Совсем как Герман недавно, проговорила: «Я сейчас», и медленно, на негнущихся ногах, направилась к выходу из зала.
Карине хотелось рвать и метать.
Через минуту она стояла на улице у входа в казино, в радужно полыхающих отсветах огромной вывески, и орала в трубку:
- Леся, ты представляешь, что он вытворил?! Нет, ну, ты только вообрази, что! он! вытворил! Я, конечно, дура, но он!..
Она не стеснялась в выражениях.
Алеся терпеливо слушала. Дождалась, пока подруга не остыла и не начала отчаянно извиняться за вспышку. И, наконец, заговорила.
- Ничего, Карин, пар выпустила – это хорошо, а теперь послушай. Вообще-то это было ожидаемо. А ты что, забыла, что он игрок? Ну ты даёшь. Да, всё верно. Очень понимаю. Поступок гадостный, согласна. Да, отморозок. Нет, тебя он любит, но играть любит тоже. Вообще, привыкай, он же у тебя лётчик боевой, а они те ещё мудаки. У них же как приоритеты распределены? В первую очередь, спастись самому, во вторую – выполнить задание, и только в третью – выручать товарищей, так что о тебе он тоже в третью или четвёртую очередь подумал. Ну, а что теперь? Кулачки держать, чтоб выиграл, а это никакая не фантастика – ты знаешь, что он перед войной у Тиссена-младшего сталелитейный завод отжал? Ну, в смысле «отжал», в карты выиграл - интереснейшая история; когда-нибудь подробно расскажу, но пока вот тебе спойлер: сейчас Рихтгофены – один из богатейших родов Империи, оборонная промышленность, космическая программа, вот это вот всё. Так что давай, выше нос! Даже если не свезёт... – Она вздохнула. – Есть вариант, пропасть вам не дам. Но должно свезти! Удачи. Иди там бахни чего-нибудь для успокоения.
Но Карина не сразу вернулась обратно. Пока что вместо алкоголя она использовала свой проверенный способ – прогулялась до студенческого городка на берегу Свислочи, спустилась под мост, постояла в его гулкой тени. Она была уверена, что её отсутствия Герман сейчас попросту не заметит. А ещё втайне ей просто не хотелось наблюдать за процессом. Но, в конце концов, она всё-таки пошла назад.
По возвращении она отметила, что лица предполагаемых депутатов или директоров стали более озабоченными – в отличие от лица барона: оно светилось нескрываемым торжеством и азартом. Стопки фишек тоже подросли.
- Ну, и куда ты пропала? – нарочито капризно протянул Рихтгофен. – Пришлось тут какую-то чужую нелюбимую девушку за выпивкой посылать!
Следующие два или три часа пролетели незаметно. В течение этого времени она несколько раз приносила Герману то шампанское, то коктейль, сама выпила три пина-колады, читала на телефоне об игре – оказалось, это то самое сакраментальное «двадцать одно», в которое резались солдаты и офицеры в знаменитом романе Гашека.
Она слушала музыку, подходила к Герману, ободряюще клала руку ему на плечо, познакомилась с женой одного из игроков, снова столкнулась с Викой, присоединилась к их компании, с удовольствием держала светские беседы по-английски и улыбалась во весь рот. Её уже не раздражали Викина болтовня, пригламуренные восточные мужички, их фифы с густо, как фломастером, нарисованными бровями, возгласы со словом «фак» - то «фак йе», то просто «фак», смотря, как карта ляжет. Интерьер и обстановка тоже перестали давить её, в душе разлилась бесшабашная праздничность, и она теперь понимала – наверное, этого чувства искал Герман... и правильно искал... так она думала, щупая свои разгорячённые щёки и скользя взглядом по дубовым панелям стен, по зеркальному потолку, золотым огням нарядных ламп...
Её грёзы прервал победный немецкий клич: «Scheise!» - кричать русское слово из пяти букв барон пока не научился, а эмоции его захлёстывали. С Карины мигом слетела вся томность и мечтательность, и она кинулась к столу.
Рихтгофен сиял. Два его соперника были мрачны как тучи. Чиновная жена посмотрела на Карину, будто на врага. Крупье же был идеально флегматичен, как и вначале. Но к ним шагал ещё один человек: менеджер - дама лет сорока с гладкой смоляной причёской и бледной кожей, упакованная в строгий, с иголочки костюм. Низким грудным голосом она обратилась к Герману с прохладной улыбкой:
- Поздравляю вас с выигрышем. Сожалею, но вы достигли предела. Сегодня вам играть больше нельзя.
Карина осторожно спросила:
- А... извините, каков же предел?
Менеджер невозмутимо ответила:
- Десять тысяч долларов США.
У Карины захватило дух. Она на пару секунд застыла, потом порывисто наклонилась к Рихтгофену и жарко зашептала ему на ухо:
- Герман, это круто, это нереально круто, всё, пошли домой скорей!
Но он будто не слышал её. Он, протянул, глядя в лицо менеджеру:
- А что, совсем без вариантов?
Та чуть заметно усмехнулась краем влажного вишнёвого рта и бросила на него испытующий взгляд – словно прикидывала, что можно вытрясти из этого великовозрастного русоволосого мальчишки. И в тон ему медленно произнесла:
- Если вы, конечно, допускаете – то можно сыграть, но по-крупному. На всё.
Карина ощутила холод в пальцах. В глазах слегка потемнело.
- Я согласен, - размеренно сказал Герман, - но у меня встречное предложение: три игры, и каждый раз – на всё.
Сердце окончательно ухнуло в пятки. И Карина поняла, кого ей напоминает эта женщина – пиковую даму. Это было эффектно. Но совершенно не смешно. А та осклабилась и с ноткой хищного удовлетворения ответила:
- Вы незаурядный игрок, даже у нас такие встречаются нечасто. Думаю, мы можем пойти вам навстречу.
Герман ухмыльнулся во весь рот, вторя ей – и предвкушая новую игру. А Карина его ненавидела в тот момент – хотя это было сложное чувство, одновременно хотелось его ударить и наброситься со страстью, с ней творилось чёрт-те что, ей стало стыдно и за ненависть, и за жар, что охватил её снизу. А он ведь уставился на неё в тот миг – «Что ж ты смотришь так синими брызгами? Или в морду хошь?»
- Герман, остановись.
Она сказала это так жёстко, как только могла.
- Нет.
Камнем он припечатал всё её сопротивление.
Действительно хотелось надавать ему по лицу. Карина резко развернулась и снова направилась к бару. Потому что она сейчас оказалась трезва как стёклышко и очень, очень, просто необыкновенно зла.
За другим столом их ждали двое: молодой араб в белом пиджаке из Викиной компании и известная блоггерша. На её инстаграм Карина когда-то, во время помутнения и одержимости, была подписана. К ним подошёл другой крупье: постарше, с сухими продольными морщинками на щеках и снисходительным прищуром. Он элегантным движением достал новые глянцевые колоды карт.
- Прошу. Вы готовы, дамы и господа?
Все были готовы. Кроме Карины.
Она стояла за плечом Германа в какой-то прострации, и даже шампанское не лезло в горло. И она лишь ощутила лёгкое онемение в носу и щеках, мятный беглый холодок, когда Герман издал радостный возглас уже второй раз за вечер. Ему сразу выпали валет и туз.
Теперь его выигрыш равнялся пятнадцати тысячам. И он явно не собирался останавливаться. Тем более, его противники были явно задеты таким проигрышем и жаждали «восстановить справедливость».
Карина закусила губу. Она начала догадываться, что им движет.
«А что, если завтра убьют?».
Значит, сегодня ощущения должны быть острее всего, а ставки - выше.
Если и проигрыш, исход один.
А может быть – может и триумф.
Тогда – гибель отодвигается.
Или нет.
Или да.
Недаром русскую рулетку придумали гусары. А у неё ведь и был – крылатый гусар.
Эрос – влечение к жизни, Танатос – влечение к смерти, что же сильнее? А если пятьдесят на пятьдесят?
Мысли путались, эмоции катились с горы клубком колючей проволоки. Она не выдержала и снова присоединилась к Вике и её дружкам, которые в основном перестали уже играть и просто пили – кто от радости, кто с горя. Но и там долго не задержалась, бросилась обратно. Между тем, за её перемещениями начали следить уже с интересом. С каждым разом кто-то новый украдкой проходил мимо стола, где играл Рихтгофен, и бросал взгляд на карты, на лица. Вполголоса переговаривались. Вика подкралась к Карине и промурлыкала:
- А я знаю теперь, что вы с Пашкой расстались. Вон ведь кто твой бойдфренд. Видный, кстати, да. Заметно, уж поверь ты мне. Я не буду даже спрашивать, кто он, но ты за него держись – везучий.
Карина слушала её в прострации. Её била нервная дрожь и начинала преследовать паранойя. Нет. Вика хотела бы, чтобы он проиграл. Чтобы втоптать её в грязь. Показать своё превосходство, как тогда. Рабочая лошадка должна таковой оставаться, вот не желала слушать мои советы, так и пошла твоя жизнь не по той траектории, поздно рыпаться, тебе до нас не дотянуться, упустила время, надо было меня слушать. Её хотели «поставить на место». Очевидно. Карина старалась держать лицо, а сама скользила украдкой по окружающим физиономиям, изо всех сил стараясь скрыть подозрения и враждебность, то и дело поправляя бусы – теперь казалось, что они душат и впиваются в горло.
К бару подвалили два мужика навеселе, оба возбуждённые, чуть не кричали:
- Нет, я в а**е!
- Красавчик же!
- Тройка и семёрка, а потом добрал?
- Да! Ты е**ло крупье видел? А тётки той? Чё он за мафия?
- Мож, фартовый прост?
- А кто его знает, я его тут раньше не видал. Давай бахнем и на третью партию посмотрим.
- Давай. Стопудово, сдует.
- Ахаха! А вдруг нет? У арабов, это, поговорка есть: что было один раз, может не повториться, а что было дважды – повторится на третий раз.
- Да никто в казино три раза не выигрывает, отвечаю, я ваще ХЗ, что это за отморозок. Но если выиграет... Это будет п****ц скандал. Сколько там ему светит в итоге?
- Уууу... Ну, чё-то... если ща двадцать две тыщи с чем-то, потом типа тридцать там кусков. Бачей, в смысле.
- Х*ясе. Да он борзый.
- Ага. Пошли, поглядим.
До Карины слова долетали как сквозь туман. Точно так же, двигаясь, как в речной воде, она пробралась в зал и встала у Германа за плечом. Она с трудом разлепила губы, согнулась, как робот, и спросила:
- Что тебе выпало сначала?
- Семёрка и тройка. Крупье – король, - так же ровно отозвался он. – Всё хорошо, Карин. Верь мне.
Он протянул руку и пожал ей предплечье, словно стараясь привести в чувство, не столько даже успокоить.
Была у него особенность. Своё неистовство он мог обратить в очень скованную, ледяную форму. И сейчас тоже напоминал вулкан, покрытый снегами.
Это был чистый сюрреализм. Карине недоставало духу всё время стоять рядом, и она принялась расхаживать по сине-золотому залу, пытаясь вслушаться в музыку и отогнать мысли.
Тем временем Герману выпала десятка и дама. Значит, двадцать очков, хорошо. Он бросил внимательный взгляд на своих визави. Молодой эмир пытался сверлить его взором чёрных глаз, будто без слов обещал: «Зарежу». Ирэна Штиглиц (таков был псевдоним светской львицы) ядовито вздёргивала брови: «Откуда ты такой взялся?».
А губы Германа медленно расползались в мрачно-весёлой улыбке. На щеках у него проступали ямочки, которые, как было ранее всем известно, могли что-то общее иметь с умильностью, но вот с добротой и «хорошестью» – ничего общего. Он видел, что у крупье есть туз. Вторая карта была перевёрнута, там могли оказаться и десятка, и валет, и король, и дама... Но кто не рискует, то не пьёт шампанского. А Карина – вот ведь чувствительная – опять где-то бродила, а у него пересохло в горле. Давно он, давно так не играл... С тех пор, как влез в промышленность, сам того не желая, но невзначай очень порадовал своих отца и брата – когда довёл до отчаяния Герхарда и до ярости Фрица, а потом бурно мирился с обоими и пил на брудершафт.
В общем, он решил рискнуть и попросил карту.
Такие ситуации уже случались не раз. Когда он входил в штопор и чудом выравнивал свою машину. Когда закончились патроны, он пошёл на таран, а неприятель в последний момент струсил, и они едва разминулись в воздухе. Ещё были отдельные переживания, связанные с кайзером, но это совсем другая история...
Гладкая, холодная карта упала на фиолетовую гладь стола. Это оказался туз.
Время будто застыло в замедлении. Дёрнувшийся в нервном тике узкий рот крупье. Налившееся бледной яростью лицо пиковой дамы в костюме от Max Mara. Тяжёлое, безмолвное негодование араба. Искривившийся ягодный рот белокурой Ирэн. Вспыхнувшие растерянной, серебряной вспышкой глаза Карины чуть в отдалении. Жар на щеках. Пересохшие губы. Воздушные потоки. Перехватило дух.
Он глубоко, порывисто вздохнул.
Да.
Тело и разум пока что слушались чётко, но будто бы электричество рвалось за их пределы, ему было сложно владеть собою. Хотелось бежать. Хотелось орать, вопить, пинать ковыль на поле, едва ли не кататься в нём, горланить ругательства – как он это делал после первых славных своих побед в военные годы – когда потом подрагивающей рукой, шипя восторженные непристойности, старательно выводил на алом фюзеляже белые кресты… Что, выкусили? Кто здесь ас? Кто здесь туз? А?
Потом идеальный вариант – это пойти и напиться, а потом подраться с кем-нибудь, допустим, с пехотинцами, а потом отправиться на поиски амурных похождений различного пошиба.
Конечно, всё это было до встречи с Карин. Потом его жизнь будто отчеркнули жирной чертой, и сейчас он был пьян победой, но так не хотел, чтобы она злилась... Вот если бы гордилась, радовалась. Так полно противоречием её прекрасное сероглазое лицо в отдалении, такое растерянное. А он так хотел бы поцеловать её руки, бросить растрёпанные пачки денег к её ногам и упасть бы самому – на пол, к её чёрным туфлям на шпильках, восклицать бессвязности, признаваться в любви, упиваться её смущением, смеясь, гладить тонкие лодыжки, падать через искристые облака...
- Я поздравляю вас. Если можно так выразиться. Вы сделали невозможное – и всё-таки доказали, что вы любимчик Фортуны. – Пиковая дама, напряжённо улыбаясь, пригладила свои и без того безупречные волосы цвета нефти. – Однако с большим сожалением сообщаю: с настоящего момента вы нежелательный гость в любом казино Беларуси.
Герман ответил дерзкой усмешкой:
- Мадам, пока есть Монако и Баден-Баден, вы не очень меня огорчите.
Менеджер ответила любезной скорпионьей улыбкой и, надменно глянув через плечо, удалилась.
Когда они вышли на улицу с несуразно набитой сумкой и двумя огромными чёрными пакетами, Карина аккуратно поставила свою ношу у бордюра и повернулась к Рихтгофену.
- Что такое?
Ответом ему послужила звонкая пощёчина наотмашь.
- Сволочь.
Выражение лица у Германа было стоическое: «Справедливо».
- Да-с, не без этого, - смиренно произнёс он. – Но больше такого не повторится.
Карина только громко фыркнула: да уж, теперь точно!
- Может, вы смените гнев на милость, и мы, наконец, начнём праздновать? – вкрадчиво произнёс барон.
Карина помнила остаток той ночи отдельными сценами, вспышками, кадрами. Хотя это была уже и не ночь, а крадущееся серое утро. Ведь в казино нигде не было окон, нельзя было определить, что за время суток, сколько часов проведено за игрой, а цифры на телефоне выглядели надуманными, странными, оторванными от реальности. Впрочем, такими казались не цифры, а они сами – Герман и Карина.
Она помнила довольно много картинок, но сразу всплывали только несколько из них. Немецкие военные песни во весь голос и сырой ветер с реки, бутылка шампанского в руке, холодная трава на берегу Свислочи – и, хотя холод отмечался, на него было начхать; дикий коктейль вполне естественной опаски и отмороженного равнодушия – «здесь же недалеко». Помнила, как они решили срезать путь до дома и забрели в укромный уголок небольшого местного парка, и Герман схватил её за голые плечи – странно, но они не мёрзли в этой зябкости – и зашептал на ухо страстные слова, горячие и щемящие, потому что он повторял одну фразу: «Я буду хорошим, Карин, я буду для тебя хорошим...» - словно умолял о чём-то, и вокруг висела сомнамбулическая серая вуаль тумана, и он таки повалился ей в ноги и начал целовать их, и пытался стащить с неё тончайшие чулки, конечно же, порвал их, и поднимался всё выше со своими жаркими, влажными поцелуями, и ноги у Карины подкосились, она опустилась на траву у огромного клёна, и уже было всё равно, что платье у неё задралось, что их парадные наряды сейчас окажутся все в траве, в грязи, в росе...
Но им ничуть не было стыдно, когда они, измызганные, дикие, ввалились домой – и продолжили празднование там.
Она проснулась на диване в гостиной, вся в шелестящих купюрах, как пирожное в сахарной обсыпке. Как ни странно, голова не болела, было лишь ощущение туманной слабости и расшатанности – не сказать даже; чтоб мучительное, вполне терпимое. На кровати в спальне с блаженной улыбкой спал Герман, разметавшись в позе свободного падения, почему-то в расстёгнутом кителе вместо пиджака – возможно, это облачение показалось ему более подходящим для исполнения патриотических куплетов. На полу валялась фуражка и один из пакетов, из него вываливались пачки денег, как из сказочного рога. Вопросы и выяснения были излишними.
Сквозь задёрнутые шторы уже пробивались яркие золотые лучи. В этот момент победного помрачнения было ясно только одно: что их жизнь теперь изменится.
Весь этот воскресный день они провели дома: лёжа в кровати, обнимались и нежились, как коты, пару раз выходили лениво прогуляться по набережной и ели – после нервов и страсти предыдущей ночи на них напал дикий голод, особенно на Рихтгофена. Готовить Карине было откровенно лень, поэтому она заказала на дом множество всякой вкуснятины и познакомила Германа с новыми блюдами наподобие пиццы, суши, шашлыка и азиатской лапши отчего тот пришёл в совершенный восторг.
Вообще, он воспрянул духом. Теперь с его лица сошла тень потерянности. Сидя на кухне в халате и помешивая крепкий чай в стакане, он провозгласил довольным тоном:
- Ну вот, теперь понятно, что да как. Сначала учиться, потом - жениться. Да, Карин?
Она фыркнула и молча подумала: «Это что сейчас было, предложение?». Раньше она считала, что о подобных вещах не говорят так буднично, впиваясь зубами в кусок пирога. Она придавала огромное значение условностям, жестам – даже вспоминать сейчас не хотелось. Сейчас она почему-то умилилась и ощутила спокойную радость. Карина подошла, поцеловала Германа в макушку, и сказала:
- Конечно, Гера, так и сделаем.
- Уррра!
Он вскочил, с хохотом сгрёб её в объятия, прижал к себе. Как же Карине нравилась эта медвежья манера, как нравилось его крупное тело - да, он был несколько склонен к полноте, но мышцы имел тугие... Ох, и кожа эта светлая, и голубые вены... Она не смогла удержаться от провокаций. И в кухню они вернулись, когда чай давно уже простыл и покрылся сизой плёночкой.
Убирая со стола, Карина заметила, что экран телефона тускло мерцает и гаснет – но цифру «три» в не отвеченных вызовах разглядеть успела и решила пока бросить посуду. Ведь это звонила мама. Карина и так последнее время больше не звонила, а писала. А мама, между тем, перенесла операцию. Конечно, не самую страшную. Но и Карина могла бы не так увлекаться и помнить, наконец, что у неё есть семья.
Да. Ей определённо предстояло разрешить дилемму.
- Ты б хоть звонила почаще, - пожурила Марина Александровна. – Помню, что у тебя проект горит, но ведь хочется и живьём услышать, а лучше бы и увидеть. Ты не забыла, кстати, что у бабушки день рождения в субботу?
- Да что ты, мам, конечно, нет!
- Ну, вот и славно. Аня вон приедет, Лиля. Надеюсь, и ты.
Аня и Лиля – это были сёстры, старшая и младшая. Одна преподавала в Гродненском университете, другая работала экскурсоводом в Налибокской пуще . Так что в этом вот материном «и ты» таился упрёк: из столицы-то доехать проще. Карина сдержала вздох и терпеливо ответила:
- Мам, да это ж само собой разумеется. Я как раз собиралась брать билеты.
Когда она положила трубку, то внутри взвихрился целый ворох ощущений: волнение, растерянность, предвкушение, лёгкая опаска.
Конечно, Карина сдержанно предупредила маму, что с Пашей они всё-таки расстались («Ага!» - с облегчением и тенью удивления), что теперь у неё новый кавалер («Вот как!» - заинтересованно), и что она приедет с ним.
«Посмотрим-посмотрим, приезжайте», - усмехнулась Марина Александровна; эта интонация была у них с дедушкой общая – скепсис с примесью надежды. Карина была в смятении и, как поётся в песнях, то краснела, то бледнела. Теперь ей предстояло вписать Рихтгофена и в контекст её родни, и это была та ещё задачка.
А он отнёсся с неожиданной радостью, аж просиял. Словно угадали его давнее желание, о котором он не смел заявить. Карина догадывалась, в чём дело. Рихтгофен был человеком гордым. И пока он ничего собой не представлял, пусть даже в зыбком новом мире, он при всём желании не мог себе позволить заявить о себе. Разумеется, карточный выигрыш был сомнительной заслугой. Но они хотя бы были обеспечены – и Герман уже чувствовал себя более уверенно.
Перед предстоящим дипломатическим визитом он был на удивление спокоен. В отличие от Карины. Семейные сборища Корбутов всегда проходили весело, многолюдно, не только с родственниками, ещё и с друзьями, старыми и новыми – и Карина подумала: может, взять с собой какую-то из подруг – ну так, для моральной поддержки? Может, Настю? Она всем нравится, особенно папе, у них вечно куча общих тем. Вот только на выходные у неё вполне может выпасть дежурство: работа на «скорой» - это вам не шуточки. Можно Варю с работы, она старые песни поёт хорошо, особенно «Клён кудрявый» – дедушкину любимую, а он же наверняка аккордеон достанет. Но это если Варя не укатит в Вильнюс на выходные. Она перебрала ещё с пяток университетских подруг – все они не однажды успели побывать у неё дома, особенно когда она на первых курсах часто приезжала. Карина обзвонила своих девчонок – но, как назло, все были заняты.
Оставался последний вариант – который, вообще-то, должен был прийти в голову первым. Разумеется, Алеся. Карина не привыкла к таким темпам дружеского сближения, было неловко беспокоить, но она была объективно самым подходящим сопровождающим. Тем более, родители её тоже знали, хотя приезжала она давно и тогда запомнилась как «твоя подружка-отличница» и «та тихая девочка в очках».
- Понимаешь, я просто боюсь, что что-нибудь может пойти не так, - оправдывалась Карина. – Для меня и так всегда был стресс – парня с семьёй знакомить, а тут – сама понимаешь...
- Лучше некуда! - подхватила Алеся. – Интегрировать фрагмент «сакральной Германии» в постсоветскую реальность – это тот ещё челлендж.
- Это да, но если будешь угорать, как обычно, я тебя прикончу, - пригрозила Карина. – Возьму у папы скальпель и сделаю чик-чик.
Стамбровская лишь усмехнулась в трубку. В общем, она согласилась. А Карина принялась морально готовиться к предстоящему экзамену.