1
Половина шестого утра, а на дворе ещё темная ночь. На окраине города, по улицам, даже собаки не лают – спят попрятавшись от усиливавшегося к утру мороза и порывистого, пронизывающего до костей, ветра. Казалось, что даже сами дома напыжились от холода и тихо стоят, смотрят на улицу из-за заборов своими тёмными окнами, в которых отсвечивается свет редких уличных фонарей или отразится, на минуту, холодный луч, выглянувшей из-за пронёсшейся тучи, гонимой резким порывистым ветром, луны. Светящейся особенно ярко в такую зимнюю заснеженную ночь. Люди ещё крепко спят, отдыхают в своих тёплых постелях перед трудовым днём, но вон в глубине улицы, в одном из домов, ярко вспыхнуло, причудливо разрисованное морозом окно. Если бы кто-то из жителей, здесь живших сейчас проходил мимо по улице, то непременно сказал бы:
- О, уже баба Зина проснулась. И чего ей так рано вставать? И почему ей только не спится? На пенсии уж давно, а всё копошится с раннего утра до поздней ночи, неугомонная. И охота ж подниматься ей в такую рань? Спала бы лучше или лежала б если не спится, а то поднимается ни свет, ни зоря, как будто ей больше всех надо. Вон, взрослых детей у неё полный дом, сделали б всё и без неё, а так нет же поднимается… Во люди бывают!
А за освещённым окном, в просторной кухне, перед газовой плитой, действительно стоит невысокая старушка. Она подожгла спичками газ и поставила сверху на огонь алюминиевую кастрюльку с водой, видно собиралась что-то готовить. А сама отошла, с трудом передвигая свои больные опухшие ноги, в тёплых шерстенных чулках, к кухонному столу, достала оттуда муку, соль, сахар и принялась готовить тесто на блинчики.
Баба Зина была слегка сгорбленная старушка с седыми волосами, выбивающимися из-под белого в мелкий синий цветочек ситцевого платочка, завязанного концами на затылке. В старом вельветовом вылинявшем халате, с нового бывшего, очевидно, синего цвета в красный мелкий цветочек, а сейчас о его былой красоте можно только строить догадки. Поясницу её укутывал тёплый большой серый платок из козьего пуха, связанный концами на животе, но этот узел она прятала под стареньким фартуком с большим карманом из другой какой-то пёстрой, но не менее старой и ветхой ткани, как и сам фартук. Карман этот был вечно набит всякой всячиной: там была и дежурная тряпка (на всякий случай), и коробок спичек, и разнокалиберные пуговицы, и какие-то лоскутки, неизвестно вообще, откуда взялись в доме, тюбик коричневой помады, поломанная кассета от магнитофона, застёжка от бюстгальтера, и одёжная щётка, резинка от чулок, красный шнурок и порванные носки внука, - все эти предметы она в разное время подняла в разных комнатах, вложила в карман с намерением положить на место и забывала. Правда, те предметы, что покрупней, часто менялись в её кармане, но те что поменьше, она всегда забывала выложить, так и носила, и они чаще всего водворялись по своим местам, только в том случае, когда баба Зина приходила к той мысли, что уже нужно постирать фартук. Но не успевал фартук после стирки снова очутиться на ней, как его объёмистый карман быстро наполнялся. Её больные, опухшие с большими узловатыми выпуклыми синими венами ноги, обтягивали тёплые шерстяные чулки, заштопанные на больших пальцах, вылезших через дырки в старых комнатных тапочках.
Эта пожилая женщина была очень болезненна на вид. Изборождённое морщинами лицо было бледное и с тяжёлым выражением усталости. Красные воспалённые веки прикрывали бесцветные мутноватые глаза в которых проглядывала доброта и грусть.
Баба Зина засыпала гречневую крупу в закипевшую в кастрюльке воду, помешав ложкой, принялась жарить блинчики. Когда она приготовила завтрак и дожаривала уже последние блинчики на сковородке, как где-то в комнатах громко зазвонил будильник.
- Вот и я как раз успела, - довольно улыбнувшись, негромко произнесла она.
Будильник звенел долго, и она уже было шаркая больными ногами двинулась к двери, но он резко замолчал – видно кто-то проснувшись выключил его. Баба Зина изменив направление, поставила чайник на огонь, двинулась, с трудом передвигая ноги, к столу и стала протирать его тряпочкой, хотя надобности в этом явной не было.
Через несколько минут появилась, с растрёпанными волосами, сорокалетняя женщина с помятым заспанным лицом и в наспех запахнутом халате, на ходу подвязываясь поясом.
- Фу, как угарно! Ой, как вы надымили! – чмыхнув носом и состроив брезгливую гримасу недовольно произнесла она и наставительно добавила: - Нужно было огонь меньше сделать! Это ведь так просто!
- Да я, Леночка… - начала было оправдываться баба Зина, но невестка грубо перебила:
- Что это вы к газу никак не можете привыкнуть? А это что? – спросила она приподняв крышку над кастрюлькой. Из-под крышки ударил густой пар, Лена тут же бросила назад крышку и недовольно покосилась на свекруху, быстро потирая упечённые подушечки пальцев между собой, с укором в голосе произнесла: - Ох, что же вы не сказали, что кастрюля горячая? – И уже сердито добавила: - Спали бы лучше, неужели я завтрак сама бы не приготовила?
- "Ну да, как же ж, приготовила б… Вечно спишь до последней минуты, а потом летишь, как угорелая на работу. А повоображать-то мы можем," – с обидой подумала баба Зина, но ничего не сказала, только лишь с досадой стрельнула глазами на невестку.
- Ну раз завтрак готов, то можно и насыпать, а я пойду детей будить, - уже в самих дверях распорядилась Лена, слегка повернув голову в сторону свекрухи.
Только лишь Лена вышла, как на пороге кухни появился невысокий плотный мужчина, на вид лет сорока, в широких чёрных, чуть-ли ни до самых колен трусах и в трикотажной бледно-зелёной майке. Он шлёпая босыми ногами быстро прошёл через кухню и остановился у умывальника весело бросил на ходу:
- Доброе утро, мать! – и, втянув в себя носом запахи кухни, довольно произнёс Николай: - О! ты уже напекла и наготовила. Ну молодец! - и его рот раскрылся в громком львином зевке.
- Да вот, завтрак приготовила, - ели заметно улыбнувшись произнесла баба Зина и скромно опустила глаза – ей было очень приятно от похвалы сына.
- Да, ты молодец у нас! – снова похвалил он, сильно отвинтил кран, так что струя воды с шумом ударялась в мойку и мелкие капли разбрызгивалась по сторонам.
- И чего тебе только не спится? - искренне удивился он, подставив свои большие ладони, сложенные лодочкой под струю.
- Старость видно, - соврала она и снова грусть проглянула в глазах и даже в каждой морщинка её лица.
Сын принялся шумно умываться, щедро разбрызгивая вокруг себя капельки воды. Затем вытерся мягким махровым полотенцем, поданным заботливой старушкой, пошёл одеваться.
А баба Зина принялась насыпать кашу в тарелочки, поливая её пахучей подливкой и ложа каждому по несколько кусочков обжаренного, а затем протрушенного мяса. Только она закончила, как в кухню тихо вбежала хорошенькая девушка, лет семнадцати.
- Привет, бабуль! – поздоровалась она ясно улыбаясь.
- Доброе утро, голубушка, - ответила баба Зина и ласково улыбаясь с любовью посмотрела на внучку.
Девушка подошла к крану слегка отвинтила его, сделав тонкую струю, как-то мягко и не спеша умылась, как кошечка и промокнув махровым полотенцем лицо, ушла чему-то своему улыбаясь. В этот момент из комнат послышался громкий раздражённый голос невестки:
- Да вставай же ты наконец, Митя! Сколько уже можно валяться? Никак не проснёшься в конце концов!
Когда уже все завтракали за столом кроме бабы Зины, в кухню вошёл заспанный парень лет шестнадцати, он был в майке и спортивных штанах с выдутыми коленями. Облокотившись об косяк дверей, стал усиленно протирать кулаками глаза, потом сладко потянулся и сел за стол на свободную табуретку и бездумно уставился сонными глазами в тарелку.
- Ешь, Митенька, ешь детка, а то совсем остынет, - заботливо проговорила баба Зина, с любовью глядя на внука.
- Встань и умойся для начала, поросёнок, - не очень внятно, прожёвывая кашу, проговорил Николай.
- Ай! – отмахнулся парень и добавил: - Потом умоюсь.
Митя взял вилку, пару раз ковырнул слегка парующую кашу, медленно пожевал и тут встрепенулся, лицо его вдруг стало озабоченным. Он вскочив из-за стола, опрокинув табуретку и упустил вилку. Она со звоном ударилась об пол.
- О! Сумасшедший! – встрепенувшись и с осуждающе произнесла Лена, глянув на сына.
- Ох, да я совсем забыл: мне ведь сегодня на час раньше нужно прийти в школу! – громко сказал Митя и быстро выбежал из комнаты.
Баба Зина, стоявшая за спинами завтракающих, как лакей и следившая за тем что б у каждого всё было, быстро засуетилась поднимая перевёрнутый табурет и с усилием ещё больше согнувшись подняла вилку с полу. Быстро сполоснула её под краном и основательно вытерла небольшим белым вафельным полотенцем для посуды и поставила её назад на стол, под край тарелки умчавшегося внука. И принялась разливать по чашкам чай, видя, что сын и невестка уже доедают.
- Мить? А, Мить? Может быть всё-таки б поел, а? – громко спросила баба Зина.
- Нет, бабуля! Спешу! – крикнул из своей комнаты внук.
- Да поешь! Куда это ты так спешишь? – уговаривала баба Зина, - Поешь быстренько, Митя. Ведь свеженькое всё, тепленькое!
- Нет, бабуля, не могу – спешу. Я сегодня дежурный! Ты там лучше чайку сделай, я по-быстрому выпью, - попросил внук, громко крича из своей комнаты.
Баба Зина налила и внуку чай, и отрезала кусочек хлеба, густо намазала её сливочным маслом и положила сверху два толстых кусочка колбасы. Такие бутерброды любил Митя, она зная это и спешила сделать его к чаю.
Вера вырыла вилкой норку в горке каши, съела всё мясо и поднялась из-за стола.
- Ешь, Верочка! Почему не ешь? – забеспокоилась баба Зина.
- Не хочу – наелась!
- Так поешь блинчиков горячих с чаем или подожди минуточку я сейчас и тебе бутерброд сделаю, с чаем съешь, - хлопотала баба Зина.
- Нет, не нужно – не хочу, - твёрдо ответила Вера и пошла из кухни.
- Поешь же глупенькая, ведь голодная до самого вечера будешь, - упрашивала баба Зина.
Вера молча отмахнулась от неё рукой и вышла в дверь.
- Верочка… – вдогонку что-то ещё хотела сказать баба Зина, но её грубо перебила невестка:
- Да не приставайте вы, мама, к девочке. Она сама знает сколько ей нужно съесть! Не хочет, значит не требуется ей больше для организма. Да и чего вы только ко всем пристаёте всегда? – с явно звучащим недовольством в голосе выпалила невестка.
- Пристаёте, пристаёте! – с лёгким возмущением в голосе повторила баба Зина и спохватившись стала оправдываться: - Да если так кушать, то ведь и заболеть не долго. Обессилить в конец можно. Это ж не шуточки какие, постольку есть. Вон сама посмотри на неё: только одни кости да шкура, всё что осталось от девки. Худает она. Да куда там уже худеть? А если так и дальше будет есть, то и совсем с ног упадёт. Что тогда делать будем?
- Ладно вам, мама, - с лёгким недовольством, но вместе с тем несколько примиряюще произнесла невестка.
В это время Лена с Колей доедали завтрак, и баба Зина засуетившись осведомилась не подсыпать ли ещё.
- Нет, мать, не надо – наелся, - бодро ответил Коля, принимаясь за чай.
- А, тебе, Леночка?
- Да, немного подсыпьте ещё, - согласилась она, подавая пустую тарелочку свекрухе.
- Всё, мать, спасибо! О, как ты меня здорово накормила. Спасибо, всё было очень вкусно, - через некоторое время сказал Коля, отодвигая от себя, по столу, пустую чашку.
- Да, спасибо, - поблагодарила и невестка, быстро проглотив добавку и выпив залпом чай, а ставя чашку на стол не удержалась, оставшись верной своему характеру, заметила: - Только вот каша слегка недосолена, да и подливка не совсем удалась.
Баба Зина как-то съёжилась от этих замечаний и виновато отвела свои покрасневшие глаза в сторону. Лена преспокойненько вытерла губы о край полотенца и глянув на свои крохотные ручные часы заторопилась.
- Ой, сколько уже времени… Побежала я, - быстро проговорила она и выскользнув из кухни, и в коридоре столкнулась с сыном. Он уже был в курточке, в шапке и с тонким, на вид даже пустым, портфелем под мышкой.
- Осторожно, осторожно, успеешь! – прикрикнула мать на посторонившегося и виновато улыбнувшегося сына, и вышла.
- Бабуля, где мой чаёк? – спросил Митя, и подойдя к столу взял полную чашку с чаем стал залпом пить.
- Ну, вот, хоть бутерброд с маслицем и колбасой съешь, - упрашивала баба Зина внука.
- Нет, бабуля, не могу – и так уже опаздываю. Я дежурный сегодня, так что нужно пораньше прийти в школу, а я было совсем забыл. Теперь и так ругаться будут, - говорил Митя не сводя глаз с бутерброда и наконец соблазнившись, вдруг протянул к нему руку говоря:
- Ладно, возьму. Съем по дороге.
- А вот это правильно, нужно хоть немного с утра поесть, - улыбаясь доброй улыбкой поддержала его решение баба Зина.
- Ага, - согласился Митя выходя из кухни и откусывая большой кусок от бутерброда.
- Вот так всегда: ходишь до полночи, а потом утром добудиться тебя нельзя. Встаёшь в свинячий голос и летишь вечно, как угорелый, ни поевши, и ни собравшись с толком, - с досадой в голосе проговорила старушка вслед внуку.
- Ба, а где мои сапоги? – спросил Митя уже из коридора.
- Да там же в углу стоят. Я их высушила, накремила, теперь и вид у них совсем другой стал, - сказала баба Зина и в голосе почувствовалось, что она довольна собой, тем, что позаботилась о внуке.
- Ба! А, ба! Слышишь? – послышался из комнат громкий голос Веры.
- Что, Верочка? – насторожилась баба Зина.
- Ба, а где моя синяя кофточка делась?
- Да там, голубушка, на стуле лежит. Я к ней вчера пуговицу пришила, а то совсем ты было чуть не потеряла её. На одной ниточке уже висела, - крикнула баба Зина, прибирая со стола грязную посуду.
- Ма, ты борщика на вечер свари вкусненького, как ты умеешь, - заказал Коля, на секунду показавшись в дверях кухни.
- Сварю, сварю родимый, как не сварить. Только вот ты картошечки опять не достал из погреба, - проговорила баба Зина, но сын не слушая уже её вышел из дома.
Коля широко шагая спешил с Леной к автобусной остановке, боясь опоздать на работу и вдруг озабоченность с его лица слетела, и он как-то широко улыбнулся довольной улыбкой.
- Ты чего это? – несколько подозрительно спросила Лена.
- Да вот: хорошо, что мы мать к себе забрали, - принялся рассуждать Коля, - а то скучно ей у себя одной было. Да и тяжело ведь одной на старости лет. Не те уже годы, да и болячек много, а так мы всегда рядом, всегда и присмотрим, всегда и поможем, если что надо, всё ж легче старушке.
- Пусть живёт у нас, согласилась Лена, - я не против. Пусть отдыхает. Она мне не мешает.
-Да, пусть отдыхает. Она честно заслужила этот отдых, - грустно со вздохом проговорил Коля и вспоминая продолжил: - Шутка ли сказать: с малолетства в поле надрывалась, да такие страшные голодовки пережила, двоих детей схоронила. Отец мой на фронте погиб. Да ведь и так вечно не допивала, не доедала – нас малых кормила, растила, воспитывала. Чего она только не перенесла за свою жизнь! Шутка, только, сказать какое тяжёлое время было: с бабами в плуг впрягалась и вместо лошади пахали, да ещё с голодным брюхом вдобавок. Э-э-эх, намучалась сполна моя матушка! Хлебнула в своей жизни горячка! На десятерых бы с лихвой хватило, что ей одной досталось. Пусть хоть сейчас, на старости лет отдохнёт, поживёт как человек.
- Да, у нас ей хорошо, - согласилась Лена. – Сытно, тепло и мы с детьми постоянно рядом. Так что не чувствует себя одинокой. Да и баба она работящая, нечего сказать. Вот только с причудами со своими, я иногда даже терпеть её не могу за это.
Николай в момент посерьёзнел и осторожно покосился на жену.
- Как не придёшь с работы, - быстро продолжала Лена, - а она чуть ли не каждый день говорит: - "Ой, а я ещё с утра ничего не ела", - передразнила старушку, стараясь говорить её голосом. – Ну это меня прямо из себя выводит. Ну целый день дома, ничем не занята, спешного ничего нет. Да насыпь же себе сядь и поешь спокойно, сколько тебе хочется, всегда ведь есть, что поесть дома. И я уверена – ест она днём! Ест! Так зачем это причитать, плакаться? Разве мы ей кушать запрещаем? Я уж думала, что она боится чтобы мы не попрекнули её куском хлеба. Присмотрелась – да нет же, просто это характер у неё такой: хочется прибедниться, пожаловаться, вид на себя напустить страдалицы бедной. Или же каждый вечер жалуется на ноги свои: - "Ох, накрутилась за день, устала уж ног не чувствую уже, в коленках аж выкручивает, нет прямо мочи терпеть", - снова передразнила свекруху Лена.
- Да, молодец, мать, работает дома хорошо. Да и тебе старается всегда помочь, - нетвёрдо проговорил Коля, робко поглядывая на жену и испытывая от слов Лены неловкость за свою мать.
- Тю-у-у, да разве я её заставляю? – возмутилась Лена. – Да, я никогда ничего не прошу её сделать! Пусть сидит целыми днями если хочет. Разве я её заставляю? Господи! Что ты это начинаешь? – со злостью, громко она уже выговаривала мужу, рассекая ребром ладони воздух перед собой. – Ты чего доброго ещё скажешь, что я специально её работой загружаю! Если и попрошу, когда там что-то по мелочам сделать, то что из этого? Что? Переморилась твоя мать? А как я, света белого не вижу – пашу как проклятая на работе целыми днями и вечером, как угорелая по дому верчусь, рук не покладая. Что только вас всех обойти мне стоит! Так этого ты не видишь, не замечаешь? Это не считается? А как какую-то мелочь матери твоей скажешь сделать, так ты уж скандал вон какой закатываешь! Мать видите ли твою работой изводят! Жалко тебе её? Очень? А меня тебе не жалко?! Тебе вообще наплевать на меня! Да где я тебя такого только нашла на свою голову? Такого деспота. Я всю жизнь стараюсь для тебя, для семьи, забочусь! Неблагодарный! – при последних словах из глаз Лены брызнули слёзы.
- Леночка, что ты это? – растерянно и умоляюще заговорил Коля. - Перестань кричать…. Да не плачь же ты. На нас вон уже люди оборачиваются.
- Вот и хорошо, - зло крикнула Лена. – Пусть все знают, какой у меня муж изверг.
- Да что ты в самом деле, - часто моргал испуганными глазами Коля, растерянно глядя на жену. – Да что я такого сказал? Я ведь только сказал, что мать моя всегда старается помочь тебе. Что здесь такого? Я ведь и не думал тебя упрекать.
- Если что она и делает, то только по своей охоте. Я её никогда не заставляю. Ну вот сам подумай, - уже примирительно заговорила Лена, вытирая платочком слёзы, - разве может человек целый день просидеть сложа руки и ничего не сделать? Ведь от такой скуки, на третий день помереть можно. Вот и она что-то делает для разнообразия. Посидит, посидит и возьмёт веник подметёт или посуду помоет, или что-то покушать сварит – скучно ведь самой целый день без дела дома сидеть. Вот и занимает себя, чтоб с ума не рехнуться. Что? Это много? Подумай: день ведь большой, если ничего не делать, то ведь и вправду чокнуться можно! А ты начинаешь….
- Да что я? Я ничего, - поспешно оправдывался Николай. – Да, ты конечно права, дорогая. А я то что? Я ведь ничего такого и не сказал. Конечно, день большой… Конечно с ума сойти можно, - растерянно лепетал он.
Лена его часто угощала подобными сценами за время их совместной супружеской жизни, и с первых же минут с него как ветром сдувало его неизменно бодренький тон и уверенный вид. Он становился каким-то жалким и беспомощным, всегда терялся в подобных случаях, ужасно робел и даже изрядно побаивался свою жену в состоянии раздражения.
- Запомни, я её не нагружаю! Она по своей охоте и по своему желанию, и по своей силе всё делает! Она не перетруждается! А то, что она всегда стонет, то это только благодаря своему недоделанному характеру, - твёрдо, внушающе произнесла Лена, вытирая лицо руками.
- Да-да, это видно. Так конечно, - соглашался Николай, боясь перечить жене, чтоб не дай бог, снова не вспыхнула да не затеяла ему с утра серьёзного скандала, да ещё при людях.
- А если бы она была б одна? То как бы ей приходилось бы работать? А? Вот представь себе: всё пришлось бы делать самой и дрова колоть, и печь топить, и уголь таскать, и воду с колодца носить, и стирать, и есть варить. И что где и куда не глянь всё самой нужно делать. Так как одна и есть одна, а чтобы кого нанять, то денег на это нет – сколько там той пенсии?! Всё! Абсолютно всё приходилось бы ей тогда делать самой. Да она у нас себя, как на курорте чувствует! Вон вокруг неё столько всех нас, в любую минуту рады помочь, если что надо! Ей ли у нас ещё плохо, то…
- Да, да, Лена, ты права. Ей, конечно же, хорошо у нас. Газ – в хате, вода – в хате, целый день свободна и в тепле сидит. Ешь, пей – всего хватает. Да-а-а, не жизнь, а малина у моей матери настала. Ну, ладно, пусть живёт, отдыхает. Она этот отдых честно заработала. Пусть отдохнёт, - искренне соглашался Коля со своей супругой, улыбаясь довольной улыбкой.
2
А тем временем баба Зина проводив своих из дому, кого учиться, кого на работу, без аппетита позавтракала и принялась убирать со стола, мыть посуду, подметать пол. Когда в кухне всё уже сделала, вышла, шаркая больными ногами, во двор, покормила собаку. Потом с веником в руках пошла по комнатам, поприбивала постели, позастилала кровати, послаживала разбросанную одежду внука и внучки. Увидела в углу, сверху на корзине для грязного белья, смотанное в кучу, нижнее бельё невестки, взяла и понесла стирать. Через час баба Зина уже развешивала во дворе на верёвке выстиранную одежду. Довольная собой она тяжело переступая с ноги на ногу вошла в дом, села в кухне на табуретку, и на минутку задумалась о чём-то, но тут почувствовала, что в доме стало уже довольно прохладно, она спохватилась:
- Ой, Боже мой, что ж это я рассиживаюсь – топить уже надо. В доме холодно, а я сижу.
Баба Зина поднялась с табуретки на ноги и застонала, болезненно скривившись:
- Ой, ноженьки, мои ноженьки. До чего же болят они бедные, - застонала она и со страдальческим выражением лица медленно пошла, сильно прихрамывая и ещё больше шаркая ногами.
Вышла во двор, взяла в сарае топор и принялась рубить ветки от засохшей и срубленной ещё осенью вишни. Топор был тупой и зазубренный, а ветки очень сухие и рубить их было одно мучение для слабой старушки. Баба Зина с большими передышками и невероятными усилиями всё же нарубила немного веток и понесла в небольшую конурку, сиротски прилепившуюся к задней стене дома. В этой конурке или пристроечке стоял котёл под твёрдое топливо, которым отапливали весь дом, и в связи с этим её, эту конурку, все домашние называли котельной.
Выбрав золу она набросала в топку бумаг, сверху веток и плеснула на всё это керосином, бросила горящую спичку. Огонь от спички побежал красными язычками по сухим веткам, мокрым от керосина, и баба Зина быстро накрыла топку. Взяв старое пустое ведро направилась в сарай. Через несколько минут она вернулась сильно опираясь одной рукой на палку, а другой с видимым трудом несла ведро угля. Всыпав его в топку, баба Зина довольная тем, что ещё одно дело сделано, остановилась в дверях котельни, облокотившись спиной о косяк, слушала, как потрескивая разгорается уголь, устремив свой взгляд на небольшую лужицу образовавшуюся от капающих с крыши капель. – "Во, уже и растаёт снег. Нет, нет уже тех зим, что были раньше", - подумала она и углубилась в нахлынувшие воспоминания былой молодости.
- Ой, что это я стою? – забеспокоилась она, - нужно и борщика сварить, а то поприходят с работы, а у меня ещё ничего не готово. От беда так беда – забыла вчера ещё раз напомнить Коле, чтоб картошки из погреба достал, а утром ему некогда было. Как же я теперь борщ сварю? – бормотала себе под нос баба Зина остановившись в нерешительности. Но подумав, что делать нечего, хочешь – не хочешь, можешь – не можешь, а без картошки борща не получится, то и придётся самой в погреб спуститься, достать картошку. Взяв ведро она осторожно, придерживаясь одной рукой за кирпичную стенку, с большим трудом на подрагивающих ногах, медленно спускалась по ступенькам в глубокий погреб, из которого шёл запах сырости и цвёлости.
Устав и сильно запыхавшись она наконец спустилась в погреб и громко отдуваясь, и вытирая пот с лица, с любовью пробежала глазами по полкам вдоль стен погреба, уставленных бутылями и баночками с законсервированными ею разными овощами и фруктами. Отдышавшись наконец баба Зина принялась набирать из большого деревянного ящика, картошку в ведро. Набрав пол ведра она разогнула спину поднимая ведро и взвешивая его в руке, и решив, что ещё не достаточно ещё немного добавила. Потом выпрямилась и глянула по ступенькам на верх, в проём, в который ворвались яркие лучи, выглянувшего на миг из-за серых туч солнца.
- Боже мой, как же я вылезу, - с горечью произнесла она и шаркая подошвой двинулась к ступенькам. На две ступеньки с невероятным напряжением и трудом она поднялась, а дальше уже не смогла – ноги её ужасно болели от перенапряжения, сильно дрожали и сил в них она больше не чувствовала. Лицо её горестно скривилось и по морщинистым щекам потекли крупные слёзы.
- Калека, настоящая калека! – горько прошептала она и поставила на три ступеньки выше той на которой стояла ведро, и став на четвереньки принялась медленно, ступенька за ступенькой подниматься, тихо всхлипывая. Поднявшись на несколько ступенек, баба Зина брала ведро в руки и переставляла ещё на несколько ступенек выше, и снова поднималась, ступенька за ступенькой, а крупные, прозрачные слёзы всё выкатывались из глаз, скатывались по лицу, срывались с подбородка и падали на сырые ступеньки погреба. Так, потихоньку, и выползла старушка, села на пороге погреба, принялась концом платка вытирать слёзы, перемешенные с капельками пота обильно выступившим на лице. Она перестала всхлипывать – отдыхала, а слёзы всё катились из воспалённых старческих глаз по грустному морщинистому лицу.
- Ой, что ж это я сижу? – снова спохватилась она. – Готовить же надо, а то не успею.
И попробовала встать, но уставшие, натруженные таким тяжёлым подъёмом ноги были совершенно без силы, как ватные.
- Боже мой, как же мне встать? – шептала она схватившись одной рукой за палочку, а другой взялась за ручку двери погреба, и кряхтя и постанывая с большими усилиями поднялась на дрожащие ноги. И немного постояв, взяла ведро с картошкой, похромала готовить кушать.
Доваривая борщ и вдыхая его аппетитный запах, баба Зина вдруг почувствовала большой голод. Глянула на часы – на них было без пяти минут восемнадцать, и она удивилась:
- Ой, как быстро день прошёл. Сейчас и мои поприходят. Как раз успела. Накормлю их свеженьким. Коля обрадуется, ведь он утром просил приготовить бурщика.
И от этих мыслей лицо её расплылось в доброй улыбке. В это время стукнула входная дверь и скоро в приоткрытую дверь кухни заглянула раскрасневшаяся, довольная, чему-то улыбающаяся Вера.
- Привет! – звонко и радостно воскликнула она с порога.
- Здравствуй, здравствуй, голубушка, - засуетилась баба Зина. – Вот как хорошо ты успела. Я сейчас тебе свеженького борщика насыплю. Только что сварила. А ты иди переодевайся пока, - сказала баба Зина и принялась насыпать внучке борща.
- Ой, я тоже поем, а то целый день голодная, - сказала сама себе баба Зина взяв другую тарелку.
Поставила тарелку на стол и только хотела было сесть кушать, как услышала, что снова кто-то вошёл хлопнув дверью. Толи по стуку с которым была захлопнута входная дверь, толи по твёрдым шагам, ели слышным в кухне или ещё по чём-то баба Зина безошибочно определила:
- Вот и Коленька пришёл. Как раз вовремя. Он так бедный борщика хотел, что б я сварила, - и зачерпнув с кастрюли полный половник борща, досыпала в свою тарелку. Передвинула её на другой конец стола, улыбалась обрадовавшись, что выполнила заказ сына и ей было радостно от той мысли, что сыну будет это приятно.
Вскоре в кухню вошёл краснощёкий и как всегда с чуть приподнятым настроением её сын. Увидев полную тарелку парующего борща на столе он с ходу направился к ней.
- О! Это ты уже мне насыпала? – широко улыбаясь спросил он, усаживаясь на табуретку.
- Да-да, Коленька, садись сынок, - засуетилась баба Зина, принявшись нарезать хлеб.
- Ну, мать, ты молодец, - хвалил сын проглотив несколько ложек борща. – Вот это вкуснятина! Настоящий борщ! Вот дай ещё красного перца – наперчу немного. Во!.. Во!.. Вот это в самый раз! Ммм… Ммм… объедение просто. А это ты кому? – спросил он, кивнув на другую тарелку с борщом.
- Да Верочке насыпала, а она что-то там возится, так чего доброго и весь борщ остынет, - запереживалась баба Зина.
- Ммм… мммм… ааа…. Ну ты, мать просто молодец: умеешь борща сварить. Объедение! – аж причмокивал Николай, уплетая за обе щеки и нахваливая борщ.
Баба Зина скромно улыбалась опустив глаза к полу, ей было приятно слушать похвалы сына – они ласкали ей душу, и в то же время эти похвалы и несколько смущали её.
- Ты б, Коленька, дровишек бы нарубил сегодня, пока не поздно ещё, - нерешительно, даже извиняющимся тоном попросила она. Ей было всегда неудобно просить его о чём-то, так как он бедненький и на работе ведь устаёт.
- Ах да, мать, ты уже говорила и как это я вчера забыл нарубить – ума не приложу… От память, - наигранно сокрушался Николай.
- Смотри ж, Коленька, не забудь хоть сегодня нарубить. Обязательно надо, а то ты уж неделю, как обещаешь и всё никак. Я уже всё, какие были ветки перерубила и стопила. А те, что есть, большие чурки, да и ствол вишни я не осилю, - сказала она и как-то виновато добавила: - Стара уже стала, сил нет.
- Да, ладно, ладно, мать, об чём разговор? Нарублю я дров. Нарублю обязательно. Сказал нарублю – значит нарублю обязательно! Сегодня же нарублю! Или вот ты лучше бы Мити сказала – он сделает!
- Да кто знает, когда он явится? Ему всё некогда. Всё где-то бегает.
- Ну ладно, я сам нарублю тебе дров, - без видимой охоты согласился Николай.
- Вот ещё, Коленька, - робко начала она, - ты ведь знаешь: кое-что из консервации нужно достать из погреба, а то всё уже покончалось. Я сегодня спускалась в погреб за картошкой, да так намаялась, что сил нет, думала, что и не вылезу назад. Ох, ноги мои уже совсем не годные и болят так, что сил уже нет терпеть.
- Да куда же ты это всё только деваешь? Ведь недавно выносил тебе всякой закрутки, - искренне удивился Николай.
- Да, когда же это было, Коленька? Всё уже съели. Уж две недели прошло, как ты в погребе был. Я уже после того сама два раза в погреб лазила. Ты ведь всё забываешь.
- Ну, может и забываю, то ты б Мити сказала, чтоб слазил.
- Да уже раз сто говорила, а он только обещает, что достанет, а сам и близко к погребу и не подходит. А то гуляет допоздна и забывает. Да и Верочка тоже как-то хотела достать, да не успела – в институт опаздывала.
- Ладно, мать, не переживай, достану я и картошку, и дров нарублю, и консервацию достану, - добродушно согласился Коля закончив есть и вытер ладонью жирные губы.
- Давай, достань, Коленька, а то ничего уже в доме нет. Всё покончалось, - просила баба Зина и слыша с какой готовность сын обещает исполнить просьбу, глаза её радостно загорелись, она быстро достала большую сумку. – Вот возьми, в неё консервацию сложишь.
- Всё достану и сделаю, не переживай, мать, - обещал Николай и встав из-за стола, с видимым удовольствием потянулся и направившись к двери добавил: - Вот я только с часок полежу, отдохну маленько, а то что-то здорово устал сегодня на работе. А потом всё тебе сделаю.
- Смотри же, не забудь, - упавшим голосом наказала мать, чувствуя, что всё это может остаться только в намерениях.
- Будь покойна, мать, всё сделаю, всё будет в лучшем виде, - уже из коридора пообещал Николай, держа путь в залу к телевизору.
Баба Зина назад спрятала сумку, чтобы под ногами не стояла, прибрала со стола грязную тарелку после сына, стёрла со стола крошки и уроненные капли борща, и поторопила внучку:
- Верочка! Да что ты там так долго возишься? Иди скорей, а то, уж, твой борщ совсем остынет.
- Сейчас уже иду, бабушка, - донёсся из комнат слегка недовольный голос внучки.
Баба Зина снова насыпала себе полтарелки аппетитно пахнущего борща и уже было собралась сесть за стол, как пришла Лена. Баба Зина торопливо взяла пустую чистую тарелку и полную насыпала невестки, радостно говоря:
- О, Леночка, пришла, ты как раз вовремя. Садись пока борщик горячий – кушай. Коленька говорил, что вкусный вышел. Садись, садись, вот я тебе насыпала.
У Лены лицо было напряженно и сурово она только лишь переступив порог резко и недовольно заговорила:
- Ну, зачем вы стирали, ма? Кто вас просил?
- Ну, как же, Леночка, зачем оно грязное будет лежать? – растеряно проговорила баба Зина.
- Не нужно было трогать. Что я сама бы не постирала? – возмущённо говорила невестка, уставившись на свекруху сердитыми глазами.
- Я как лучше хотела. Хотела помочь, - с лёгкой обидой в голосе пролепетала баба Зина и больно защемило у неё сердце.
Радость её моментально исчезла, хорошего настроения, как и небывало. Обида сдавила горло и на душе вдруг стало тоскливо и холодно.
- Не надо этого делать, что я разве сама не постираю себе? И сколько раз я вам буду говорить: не лезьте не в своё дело! Сама как ни будь справлюсь!
- Я ж как лучше… хотела помочь … Чтоб тебе легче было, - негромко оправдывалась ошеломлённая таким энергичным наскоком невестки баба Зина, и на её воспалённые глаза навернулись слёзы.
- " Я ж как лучше… хотела помочь…" – грубо и с ехидством в голосе передразнила её Лена и продолжила: - А, вот я только что смотрела, а на комбинашке какие-то пятнышки остались. Теперь мне нужно будет её перестирывать! Чем так стирать, то лучше б и не трогали!
- "Да, да, конечно! Лучше б и не трогали!.. Лучше б не стирала Сама! Сама! Знаю как ты "сама" стираешь! – прикусив губу и ели сдерживая слёзы думала баба Зина.
– Сначала соберёшь кучу побольше, а потом по быстренькому постираешь самое необходимое и скажешь, чтоб я сама достирала, так как у тебя уже времени больше нет. Так как куда-то срочно тебе нужно. А я целый день буду стирать спины не разгибая, пока повыстирываю всё. Знаю, как ты "сама"».
Молча отрезав кусочек хлеба, баба Зина подала невестке.
- На, кушай, Леночка, пока свежее, - с трудом выдавила из себя баба Зина тихим и глухим от душивших её слёз голосом, и повернувшись похромала из кухни сильно опираясь на палочку.
Пока она обувалась в коридоре, чтоб выйти во двор, услышала, как в кухне громко ударилась ложка о тарелку и недовольный голос Лены:
- Ой, снова у неё недосоленный! Вечно у неё всё недосоленное, как будто жалко соли чуть больше положить. Тоже мне хозяйка – жизнь прожила, а …
Баба Зина тихонько прикрыв за собою дверь, вышла во двор недослушав возмущений невестки, так как знала все её слова наперёд.
- "Видно настроение ей кто-то испортил, вот она и цепляется за всё", - подумала старушка, а на её морщинистом лице отразилось великое горе. Горло её сдавило, грудь жгла невыносимая обида, а из глаз хлынули слёзы. Она подошла к развешенному на верёвке белью и тихо всхлипывая, чтоб не услыхали соседи, да не начались пересуды, стала тщательно его разглядывать при свете яркой электрической лампочки, освещавшей двор. Она плача, долго и тщательно рассматривала бельё, сняла комбинашку поднесла к лампочке и не спеша просматривала её под яркой лампочкой, но так ни одного, даже маленького пятнышка и не обнаружила. И от этой наглой клеветы, от несправедливых нападок невестки у неё на душе стало ещё тяжелей и невыносимей. Простояв на улице, на резком морозном ветру, с пол часа, баба Зина сильно замёрзла, и немного успокоившись, решила вернуться в дом.
Через несколько минут баба Зина вошла в кухню, Лены там уже не было, только стояла пустая от борща тарелка, с другой стороны стояла другая с остатками борща на донышке.
- "Значит, и Верочка поела", - заключила про себя баба Зина и прибрала со стола тарелки. Села на табурет и принялась, было за свой борщ, но, проглотив буквально ложки, как её позвала Верочка:
- Ба! А, ба!
- Сейчас приду, голубка. Обожди немножко, - отозвалась баба Зина, отложив ложку, так как борщ был уже совсем остывшим.
- Да, давай иди сюда! Некогда мне ждать! Мне уже уходить нужно, а я всё никак не могу найти…, - с раздражением в голосе кричала из своей комнаты внучка.
- «Что ж идти надо – спешит куда-то Верочка, да и к тому же борщ всё равно греть нужно. Разогрею потом и вместе с Митенькой поедим», - подумала баба Зина и высыпала с тарелки борщ назад в кастрюлю и стуча палочкой об пол пошла к внучке в комнату.
- Ба! Да где ты там, ба! – громко и с раздражением в голосе звала девушка.
- Да здесь я уже здесь, Верочка, - сказала баба Зина входя к внучке в комнату. – Что ты хочешь?
- Ба, а, ба? А где ты дела мою кофточку? А? Она вот здесь лежала, на стуле, - с претензией в голосе спросила внучка.
- Какую кофточку? – растерянно спросила баба Зина, медленно входя в комнату Веры.
- Ну, мою! Ту синюю в полоску.
- А-а-а, ту-у… Да я её в гардероб повесила, чтоб не валялась.
- Ага, хорошо, - сказала Вера открыв дверцу гардероба и увидев, среди прочей одежды, аккуратно висевшую на плечиках нужную кофточку.
Не успела баба Зина выйти из комнаты, как в дверях её снова остановила Вера вопросом:
- О, ба, а где мои те… ну, колготки шерстенные серые?
- Да там, на спинке стула под платком, я их повесила чтоб не валялись, - ответила баба Зина указывая рукой на стул, что стоял возле письменного стола.
- А платье серое?… Где оно? Ну, ба, после тебя, ну ничего найти нельзя. Вечно ты куда-то всё повсовываешь! – возмущалась Вера и остановившись посреди комнаты с колготами в руках, недовольно и даже с презрением посмотрела на виновато опустившую глаза бабушку.
- Убирать ведь нужно. Нешто оно всё разбросанное должно быть? – сказала баба Зина и губы её обиженно покривились. – Нужно чтобы всё в порядке лежало. У каждой вещи своё место должно быть. Всё должно быть сложено в порядке, а не так как ты поразбрасываешь и валяется всё по всей комнате, где попало.
- Так я знаю где что! А как ты явишься в мою комнату, порассовываешь всё, то после тебя по два дня всё разыскивать нужно.
Баба Зина обижено и в то же время, как-то виновато посмотрела на внучку и молча вышла из комнаты.
- Ма! – раздался громкий голос Лены из другой комнаты. – Ма!
- Что Леночка? – громко спросила баба Зина и превозмогая боль с усилием передвигала больные ноги, поспешила в другую комнату.
- Ма! Да где же вы? Идите сюда быстрей, где вы там возитесь? – нетерпеливо, с раздражением в голосе звала Лена.
- Что, дочка? Что хочешь? – спросила баба Зина появившись в дверях спальни.
- Где утюг вы дели? Мне платье на завтра погладить нужно, а вы утюг где-то всунули, что найти невозможно.
- Как где?… - удивилась баба Зина, - Да там в тумбочке, под телевизором, стоит где и всегда. Ты было как юбку в прошлый раз гладила, то так на столе и оставила, а я скрутила провод и поставила на место – в тумбочку. Там он видно и есть, где ж ему ещё быть?
- Ага, хорошо, - примирительно произнесла Люда, открыв дверцу тумбочки и увидев утюг.
Баба Зина повернулась в дверях, хотела было уже выйти, как вдруг взгляд её наткнулся на сына, что безмятежно лежал на диване и спокойно смотрел телевизор.
- Коленька, ты бы уж сходил дровишек нарубил, а то совсем поздно будет, – несмело попросила баба Зина.
- Обожди, мать, сейчас ещё немного. Вот досмотрю передачу и всё тебе сделаю: и дров нарублю, и картошку достану, и закрутку и всё остальное. Ну, ты только не переживай, мать, всё будет в норме. Иди лучше отдыхай, мать! А вот, обожди, мать. Совсем было чуть не забыл: вот пуговицы поотлетали на рубашке, ты пришей, а то видишь Лене некогда, - кивнул он в сторону жены головой.
Баба Зина взяла рубашку, постояла немного в дверях, посмотрела телевизор и махнув что-то рукой пошла к себе, но по пути заглянула в приоткрытую дверь к Вере в комнату, и остолбенела выпучив воспалённые глаза и приоткрыв рот от картины представшей её глазам.
- О, боже мой, что ты наделала!? – только и смогла через некоторое время выговорить поражённая баба Зина.
В комнате, казалось, только что закончился обыск, так как вокруг был великий беспорядок. Обе дверцы гардероба были открыты на распашку и прямо на пол из него была бесцеремонно выгорнута целая куча одежды. Несколько небрежно брошенных стопок чистого глаженного белья стояло на измятой кровати. Светлое покрывало с которой сползло одним краем на пол и на нём отчётливо виден был пыльный след от Вериных комнатных тапочек. Вокруг покосившихся стопок белья на кровати вразброс валялись только что сброшенная с тела Верина одежда, косметичка, целая россыпь помад разных цветов и оттенков, несколько коробочек с тушью для ресниц, штук пять крохотных бутылочек с разными оттенками лака для ногтей, баллончик лака для волос, коробочки с тенями и ещё несколько коробочек, бутылочек и тюбиков с чем-то. И о том, что это? Как называется? И для чего употребляется? Баба Зина не имела ни малейшего понятия. Всё это вперемешку валялось на кровати, и кое что даже на полу. На столе тоже царил невообразимый беспорядок. Сама же Верочка стояла уже одетая посреди комнаты, проворно снимала с головы бигуди и бросала их на кровать.
- Ой, что же ты натворила? – не столько удивлённо, сколько испуганно, воскликнула баба Зина, всплеснув руками.
- Да вот, рубашку голубенькую никак не могла найти. А ты что-то застряла там у матери, вот и пришлось барахло из гардероба вынуть, - беззаботно пояснила Вера.
- Боже мой! Боже мой! Что ты наделала? – снова всплеснув руками, негодующе воскликнула баба Зина, сокрушённо качая головой.
- Ой, ничего страшного! Подумаешь дело большое, на две минуты работы! Тебе всё равно делать нечего, так что сложишь потихоньку, а я вот не могу – спешу, - сказала Верочка сбросив последний бигудь и на ходу расчёсывая завитушки массажной щёткой бросилась в коридор обуваться и одевать верхнюю одежду, по дороге, однако, не забыла на секунду заглянуть в зеркало.
Баба Зина убрала Верочкину комнату, пришила сыну к рубашке пуговицу и медленно переступая с ноги на ногу, сильно прихрамывая вышла в прихожую. Услышав донёсшийся из кухни голос внука поспешила к нему: голодный ведь явился, нужно покормить. Она спешила и сильная боль в ногах отражалась на её вымученном за день лице. Превозмогая эту тупую причиняющую ей большие страдания боль, и ещё сильней опираясь на палку баба Зина вошла в кухню. Здесь был Митя с двумя приятелями, они чему-то громко смеясь доедали с тарелок борщ.
- Здравствуй, бабуля! – громко приветствовал её Митя, бросив ложку в пустую тарелку и поднимаясь из-за стола. – Мы тут немного подкрепились, так что спасибо за борщик. Очень, очень вкусный! И как ты его умудряешься таким вкусным приготовить? Просто загадка! Спасибо!
- На здоровье соколик, - улыбнувшись произнесла баба Зина и продолжила: - А я только что услышала твой голос и подумала, что ты только пришёл. Поспешила покормить, а вы тут уже и сами справились. Чайку вам сделать? Будете пить?
Но Митя и его товарищи отказались, поблагодарив бабу Зину, и всё ещё чему-то смеясь вышли из кухни, обулись и вышли на улицу.
- Митя! Митя! – спохватившись позвала баба Зина внука.
- Что? Спросил внук показавшись снова в дверях, но уже в пальто и шапке.
- Ты куда это?…
- Да так, немного погуляю.
- Слушай, Митя, нарубай немного дров и слазь-ка в погреб достань овощей немного и картошечки с ведёрко. А? Я ведь не могу – будь умницей, сделай. А? – ласково попросила баба Зина.
- Что прямо сейчас? – удивился внук. - Да обожди немного, ба. Вот я приду – тогда и сделаю. Да я недолго буду гулять. Не переживай – приду и всё сделаю!
- Сделай! Ну сделай сейчас, родимый. Ведь это недолго, а потом пойдёшь гулять. Вот они подождут тебя. Это ж не долго, - уговаривала баба Зина.
- Нет, ба, я очень сейчас спешу, а вот когда вернусь, то всё сделаю. Ты не переживай, бабуль, за мной не заржавеет, - успокаивал Митя старушку, плотненько прикрывая за собой дверь.
Баба Зина глянула на часы, стрелки показывали двадцать часов пятьдесят пять минут.
- Неужели уже девять часов? Как быстро время бежит, не успеешь оглянуться, как день уже пролетел, - удивлённо бормотала себе под нос баба Зина и почувствовала остро резанувший голод в желудке. – Ой, а я ещё с самого утра ничего не ела, - пробормотала баба Зина и вздрогнула от неожиданно раздавшегося за спиной голоса невестки:
- Так какой вам дурак не давал? Целый день дома, а поесть некогда? Да? – с возмущением и ехидством в голосе спрашивала Лена.
- Та, вроде некогда, - растерянно пробормотала баба Зина, ей стало ужасно неловко, что Лена её услышала, и она с досадой на себя недоумённо подумала: - "Да как это она так тихо зашла, что я даже не слышала?"
Невестка попила воды и вышла, унося в душе нехорошее чувство на старуху.
- «Видела! Видела ведь, что я захожу», - с неприязнью думала Лена, - «и так специально, якобы сама с собой говорит. Всё бедненькой, да несчастненькой забитой работой труженицей прикидывается. Всё стонет! От характер противный какой! От противный!»
Баба Зина прибрала тарелки со стола после внука и его друзей, поставила кастрюльку на газовую плиту греть воду, чтоб помыть посуду, собравшуюся за вечер, а сама взяла чистую тарелку и запустила в кастрюлю с борщом половник, но он громко стукнулся о дно кастрюли. Там было пусто. Баба Зина как-то растерянно и удивлённо заглянула в кастрюлю не веря своим глазам, поводила там половником. Потом накрыла кастрюлю крышкой, тяжело вздохнула и горько улыбнувшись села на табурет.
Перемыв посуду баба Зина пожарила себе на сковородке два яйца, выпила чашку горячего чая и на её старческом измученном лице выступил пот.
- Фу, как наелась, а говорят на ночь есть совсем не надо, - пробормотала тихо она и снова устремив глаза куда-то в пространство на минуту задумалась.
- Ой, что ж это я сижу? – спохватилась баба Зина, глянув на часы. – Время вон уже начало одиннадцатого, а Мити всё ещё нет, и Коля тоже не встаёт, дров не рубит. Опять забыл видно. Пойду скажу, а то снова не сделает ни чего.
По телевизору шёл какой-то фильм, а на диване, накрыв лицо газетой, сладко похрапывая спал Коля. Через открытую другую дверь она увидала, что в спальне, что-то копошится невестка. Баба Зина потопталась немного на пороге комнаты и не стала будить сына – жалко было. Тихо вышла старалась не стучать своей палкой о пол, и легонько, но плотно, без стука закрыла за собой дверь.
- "Так и знала, что он и сегодня не нарубит мне дров", - со вздохом подумала баба Зина, усевшись на свою кровать и принялась зашивать порванную рубашку внука. – "Ишь, как разодрал – по живому прямо. Дрался видно", - предположила она.
В начале двадцати четвёртого часа явилась Верочка, продрогшая, но со светящимися от счастья глазами. Через минут двадцать после неё явился и внук.
- Ну, что ты так долго, Митя? – с укором в голосе спросила баба Зина. – Обещал, обещал, говорил не долго будешь, а сам…
- Ладно, бабуля, не переживай, я тебе завтра всё сделаю. Вот встану пораньше и всё сделаю, - уверял внук.
Говорил он это не потому, что так и собирался сделать, а лишь для того, чтобы "бабулька не бурчала", как он выражался.
- Да-а-а, тебя и пушкой не подымишь раньше, как бы не так. Хоть бы в семь часов поднялся, а то снова проспишь, и будешь опаздывать.
- Ну, ладно, не бурчи. Вот ты лучше мне брюки и пальто почисть. Видишь, как меня машина обрызгала. Нет мороза, тает весь снег, лужи уже по дорогам.
- Да-а-а, и зим уж нет прежних. А раньше бывало, как ударят морозы, да как навалит снега, что не проехать не пройти. Всю зиму снег лежит, - и баба Зина улыбнулась своим воспоминаниям, снова устремила свой немигающий взгляд в одну точку и тут ей пришла мысль, что нужно пойти помыть обувь, раз болото на улице. С трудом поднялась баба Зина и ели-ели похромала на дрожащих подкашивающихся ногах в коридор за обувью.
Стрелки часов давно перевалили уже за полночь, когда баб Зина наконец управившись со всеми своими делами и уже в одной ночной рубашке влезла на кровать, принялась растирать, какой-то довольно вонючей мазью свои сильно опухшие, натруженные за день и невыносимо болевшие ноги. Она, устремив полный страдания взгляд, долго растирала их и по её лицу текли крупные горькие слёзы.
- Калека! Калека! – сдавленно с болью шептала она, - Умереть бы побыстрей, да и не мучатся! Ох, жи-и-изнь…
Она не всхлипывала, плакала молча и из её воспалённых глаз всё выкатывались и выкатывались, одна за другой, крупные прозрачные и невыносимо горькие слёзы. Тут ещё припомнилась обида, нанесённая сегодня Леной.
- Может и в самом деле не надо ничего делать? – подумала баба Зина, вспомнив постоянные советы Лены, но тут же отогнала их прочь, увидев всю глупость и несостоятельность этих советов. – Да как же не надо? Как же оно будет тогда? А кто же это всё сделает? Им же всё некогда. Да и на работе они ведь устают бедные. Нет! Надо, надо! Так чего же она всегда недовольная?
И изнывшая, озябшая в одиночестве душа бабы Зины до краёв наполнилась горечью. И эта горечь ей мешала, давила тяжким безысходным грузом душу, и просилась наружу, но поделиться было не с кем. И старушка долго безутешно плакала. Наплакавшись до одурения баба Зина слегка успокоилась, её мысли приняли более спокойный ход и совершенно другое направление. Она подумала, что завтра нужно встать пораньше и не забыть вычистить брюки и пальто внуку. Думала, как бы это завтра нарубить дров, чтоб растопить котёл. Иначе будет в доме холодно покуда придут с работы и будут злиться на неё за это. Ломала голову и над тем: чтобы такое вкусненькое приготовить на завтрак, чтоб всем понравилось. Думала долго, всё её какие-то заботы волновали, и она ворочалась в постели ища то положение в котором бы и ноги и всё тело меньше бы болело.
- "Ой, пора спать, а то утром так тяжело вставать, что просто мочи нет", - подумала баба Зина, со стоном переворачиваясь на другой бок. – "За ночь что-то и отдохнуть не успеваю. Поднимаюсь, а тело всё так и болит. Старость видно одолевает. Ой, когда я уже высплюсь?" – напоследок мелькнула мысль, и она мирно заснула.
В часа два ночи проснулся на диване Николай. Быстро сообразил где он спит и недовольный тем, что его снова не разбудили чтобы он разделся и улёгся на супружеском ложе, побрёл в спальню, откуда доносилось усиленное сопение Лены. Раздевшись, залез он под тёплое одеяло, придвинулся к горячему телу супруги и его мозг сразу же стала обволакивать приятная дремота. Почему-то перед глазами всплыл образ матери.
- "Да, моя старушка живёт у меня, как у Бога за пазухой", - подумал он. – "Дом – полная чаша. Ешь, пей – не хочу. Всего хватает. Тепло, светло и мухи не кусают. Наешься – отдыхай себе сколько душе пожелается. Что ещё старухе надо? А если что надо, то и Лена и я, и мои дети – всегда поможем. Да-а-а, не жизнь, а малина!"
Николай улыбаясь засыпал довольный собою, что так хорошо устроил свою мать на старости лет. Обеспечив ей тихую, спокойную, беззаботную старость.
КОНЕЦ.