Звездочка.
Антон Никодимович собирал сына на фронт, и на душе у него так было очень скверно. Двое старших уже воевали на фронтах этой проклятой войны, сам он ещё в Гражданскую повредил ногу. То за белых, то за красных воевал. Хорошо, хоть жив остался, да на родной донской земле довелось встретить старость. Что говорить, лихие времена были, многие сгинули. А тут опять подлый фриц напал на Россию - будь он проклят, немчура поганый! Два сынка воюют, так ещё и младшего забирают. Так тоскливо на душе, хоть в прорубь с головой.
«Немец ещё не ушёл из района, а комиссары уже давай по домам шастать да молодёжь подбивать, мол, негоже сидеть, когда страна в опасности. Вот и засобирались пацаны, а ведь многим ещё и 18-ти нет. Вот и Николаю только летом 18, а тоже: «Не пустишь батя, сам сбегу!» Разве такого остановишь? Казак! Батькина кровь бурлит в жилах. Статный, чуб кудрявый, а глаза - как глянет, словно шашкой рубанёт. Нет, весь в деда, в Георгиевского кавалера!» - сидел и раздумывал Никодимович, глядя на сборы младшего сына.
«Становись!» - раздалась команда в станице. «Кто в чём, Бог ты мой, только немчура ушла, последние портки забрали, а тут в Армию, на фронт, давай всей роднёй собирать. Кто в башмаках и мамкиной кофте, кто в солдатской телогрейке – явно, мать успела у тыловиков обменять на самогон или макуху. А покушать-то им с собой что положить? Окромя макухи, да прелого зерна ничего нет. Немец элеватор зажёг, так потушить успели, вот станичники набрали прелого зерна, да лепёшек пацанам напекли в дорогу…
Бог ты мой, Армия! Чем немцев погоните? Пацанами? А воевать чем будете?
Освободители на верблюдах, а то пеши тянули пушки через станицу. Кто в шинелях, кто в бушлате, валенки простреляны, сапоги стоптаны. Кто с немца да с румына побитого снял, а кто ещё как в Гражданскую - в ботинках да в обмотках: сорок раз вокруг ноги, через хрен да в сапоги!» - рассуждал Никодимович.
«Пошли ребята… Кто пеши, кого - на повозки и за Дон, там уже немца нет… Куда наш-то попадёт?»
Покатилась невольная слеза по шраму на щеке бывалого казака, старого рубаки Никодимовича. Перекрестил он сына и пошел с печалью на душе в свой добротный станичный дом.
Прошёл месяц, освободили весь район, освободили казачью столицу Новочеркасск и Ростов, шли бои на Миусе, а от Николая писем всё нет. Давит сердце старого казака, недоброе чует казачья душа. Вот и весна, пришли письма: «Громим, батя, фашиста, гоним на Берлин!», - пишет старший. «У меня всё хорошо, чего и Вам желаю», - пишет средний.
«И де же ты, наш младшенький? Что с тобой, не заболел ли в пути-дороге?» - причитает мать.
«Хватит, и без тебя тошно!» - обрывает супругу Никодимович и добавит: «Даст Бог, вернётся героем! Весь в деда Никодима! Тот, вон, каков рубака был! Не раз выворачивался, не забрала лихоманка».
А сам выйдет за двор, чтобы слезу не показывать. Сердце так сжимается, аж вздохнуть тяжело. А почему, понять не может…
Прошли годы. В мае 45-го вернулся старший, без двух пальцев на левой руке - фашист на Одере осколком отрезал. В 47-м пришёл средний: три ордена, гвардии капитан! Медалей не сосчитать, две войны прошёл, герой!
Не выдержал старый казак Никодимович, пошёл в местный военкомат. «Брали сына в Армию, а он не пришёл. Где он?» - заявил казак комиссару, «Куды подевался. Война, почитай, два года как прошла!»
Отправил комиссар запрос в столицу. Недолго пришлось ждать, к весне следующего года пришёл ответ: «Ваш сын Николай пропал без вести в мае 1943 года». И всё.
«Как пропал? Как в мае? Мы же его в январе проводили! Не мог он в мае пропасть!» - настаивал старый казак.
«Дело в том, что, согласно донесениям части, он попал ещё в январе 43-го. А поскольку не нашелся в течение трёх месяцев, его считают пропавшим» - пояснил комиссар военкомата.
«Кто считает, как в январе? Я лично его провожал за Дон в январе!» - наседал Никодимович.
«Да пойми те же! Пропал - не значит погиб, мало ли куда делся! Может, в госпитале, или в плен попал... Надо ждать!» - завершил военком.
Никодимович встал и молча вышел, забыв свою шапку на столе у военкома. Он медленно брел по станичным улицам, бормоча под нос: «Пропал в январе, попал в плен, в госпитале…»
Чем дальше от войны уходили годы, тем сильнее замыкался в себе Никодимович. Осунулся, сгорбился, почти ни с кем не разговаривал. Только иногда, когда к нему приезжали внуки, старый казак немного веселел, выпив стакан донского красного виноградного вина. Но к вечеру опять потухал и замыкался в себе.
Шли годы, подрастали внуки. Один, Василий, от старшего сына, очень напоминал ему Николая: темный кучерявый волос, орлиный взгляд. И манера поведения: упрямый и настойчивый. Это он однажды уговорил пойти с ним за станицу в степь и показать, где зимой 1943-го года проходили бои. Идя по пыльной дороге, Никодимович, как обычно, рассказывал, как освобождали станицу, как много раненных было в госпиталях, и как станичники старались, чем могли, помочь врачам и медсёстрам. И тут вдруг старый казак замкнулся на полуслове: «Госпиталь…», - всплыли в его памяти давние слова военкома.
А тут ещё к деду подбежал внук Василий и, треся его за рукав, радостно кричит: «Дед, дед, ты что? Смотри, что я нашёл». И протягивает Никодимовичу потускневшую красноармейскую звездочку.
Никодимовича словно облили холодной водой. «Сынок, сынок! - позвал он дребезжащими губами – Мальчик мой…» И упав на пыльную дорогу, старый казак тихо заплакал. Лишь вздрагивание плеч выдавали горечь казака. Он вспомнил, что однажды сослуживец Николая написал, что они попали в окружение, и у Николая вражья пуля сбила каску и шапку. Пуля, пробив каску, отколола правый верхний угол звёздочки.
Внук не понимал, что происходит с дедом, испугался, что дед заболел и умирает. «Деда, деда!» - закричал Василий. - «Ты что, вставай, деда!» И у Василия потекли слёзы.
Никодимович, тяжело поднялся на колени, потом опустившись в придорожную пыль, продолжал причитать и вздрагивать, слезы текли из его глаз. «Сынок, что же ты не сказал, что ты шел к нам? Милый мой мальчик, Коленька…» И дед опять залился слезами.
Проходящие и проезжающие мимо станичники никогда не видели плачущего Никодимовича, считая его железным человеком. Но он, не замечая никого, продолжал причитать, с силой сжимая в руке звёздочку. И только когда из станицы прибежали родственники, и стали его успокаивать, дед разжал руку. На его ладони лежала потускневшая красноармейская звёздочка с отбитым правым верхним углом…
А через несколько лет поисковики нашли в архивах документы, что Николай погиб на седьмой день после мобилизации, попав в окружение в 40 километрах от родной станицы. В январе 1943 года группа бойцов, прорвавшись из окружения, отступала по той дороге, где проходил Никодимович с внуком Василием. Часть из этих бойцов умерла в станичном госпитале в январе-феврале того же года.
(Посвящается 17-18-летним мальчишкам, погибшим в первые дни призыва на донской земле в январе 1943 года).